Наконец, отогревшись, мать Ираклея заснула, опустив голову на грудь. Князь тихо встал и прошел в соседнюю светлицу. Там он приказал сейчас же позвать Гаврилу Олексича и нового десятника – Кузьму Шолоха. Оба вскоре явились. Они застали Александра возле печи. Он грел руки у огня. Через раскрытую дверцу пламя бросало багровый отблеск на лицо Александра. Глаза его сверкали гневом.
– Садитесь поближе и слушайте. Из Пскова вести опять пришли недобрые. Наш молодший брат, пригород Псков, от нас отложился. Посадник Твердила Иванкович вокруг города охрану поставил не от немцев, а чтобы к нам гонцов не допустить. Все же, пробравшись через огороды, к нам прискакала монахиня Ираклея, вдова бывшего посадника, – вот рядом в горнице задремала, умаявшись после трудного пути. Она плакалась, что немцы обступили Псков и пригрозили всех вырезать. Некоторые бояре, сторонники Твердилы, думали мирком да ладком ублажить врагов немилостивых. Они открыли ворота и с хлебом-солью встретили иноверцев. А те вошли, заняли детинец, по ближним погостам[65] тиунов своих – фохтов – поставили. Для большей верности, чтобы Псков держать в своих когтях, немцы забрали десятка три сыновей у именитых бояр и отослали этих сосунков к себе в Ригу, чтобы в своем гнезде приучить их к немецким обычаям и латинской вере. Ведь эти ребята для нас будут потеряны, ежели сейчас не вернутся в Русскую землю.
– Не иначе что будет так! – сказал Олексич.
– Сплоховали псковичи! Без боя такую неодолимую крепость отдали! – вздохнул Александр. – Прочная твердыня. Год целый, а то и три могли бы псковичи держаться, а тем временем новгородцы с ладожанами, ижорцами, копорцами и другими призванными воинами в большой силе подошли бы и немцев отшибли.
– А ты как думаешь выбить немцев, свет наш княже Александр?
– Я все прикидываю, что ответил бы псковичам мой грозный князь-батюшка и как бы он научил их уму-разуму.
– Знамо дело! – сказал Олексич. – Князь Ярослав Всеволодович всегда нас учил: «Кто только отбивается, будет вдвое битым». Надо самому наброситься дерзостно да с хитрой уловкой. Рыдели во Пскове николи не остановятся, а уже готовятся идти дальше в нашу сторону, сперва на Гдов, затем на Копорье, а там захотят подобраться ближе к самому Новгороду.
– И я так же думаю! – сказал Александр и выпрямился. – Что твои молодцы делают? – обратился он к Кузьме Шолоху.
– С твоего соизволения выбрали мы из боярских табунов добрых коней и готовим седла…
– А какие седла? Наши новгородские седла дальнего пути не выдюжат, а только спины коням набьют. Хорошие седла половецкие. Ты вели здешним седельникам в две седмицы… нет, в семь дней изготовить седла по половецкому образцу. Скажи, что это я приказал для воинского похода и награжу их. Ты, Шолох, со своими молодцами пойдешь со мной.
– Только кольчуг у нас нету, – сказал Шолох.
– Кольчуг дать вам не могу. Нет их у меня, а с дружинников снимать не стану. Позаботься сам. Обойди в оружейном ряду мастеров, найдешь у них рубашки кожаные или сплетенные из кудельных веревок и прикажи, чтобы нашили железки на плечи и на грудь. А на спину не надо…
– Вестимо: тылу врагам не покажем!..
– Через семь дней идем изгоном на Псков. Смотрите же, чтобы все были готовы.
– Не задержим! В срок будем готовы.
Александр не замедлил усилить сторожевые заставы на всем пути от Новгорода до Чудского озера и Пскова. Оттуда стали прибывать встревоженные вестники, сообщая, что немцы всюду зашереперились, что по их вызову начали стекаться отряды ливов, и чудь, и емь для постройки укреплений начиная от Юрьева, все более вклиниваясь в русскую сторону.
Князь настойчиво и не раз говорил об этом с новгородским Советом лучших[66], указывая, что со стороны немцев надвигается что-то страшное. Что пора подымать весь русский народ.
Богатые и властные бояре мало придавали значения этим указаниям Александра, более всего занятые своими земельными делами и торговыми сделками с иноземцами. Они высокомерно отвечали, что желают одного: «была бы тишь, да гладь, да Божья благодать. Разбил же ты на Неве свеев с малыми силами. Так же и теперь расколотишь немцев».
Наперекор боярскому благодушию, Александр настойчиво продолжал требовать от новгородского Совета лучших, чтобы поскорее присылался из Ладоги, Ижоры и дальних новгородских селений работный люд, чтобы начали укрепляться заставами большак и другие пути, идущие в сторону Чудского озера.
НАДО НАВЕСТИ ГРОЗУ!
На псковском большом вече
Опять устя
Глава восьмая
Тревога в Новгороде
– Садитесь поближе и слушайте. Из Пскова вести опять пришли недобрые. Наш молодший брат, пригород Псков, от нас отложился. Посадник Твердила Иванкович вокруг города охрану поставил не от немцев, а чтобы к нам гонцов не допустить. Все же, пробравшись через огороды, к нам прискакала монахиня Ираклея, вдова бывшего посадника, – вот рядом в горнице задремала, умаявшись после трудного пути. Она плакалась, что немцы обступили Псков и пригрозили всех вырезать. Некоторые бояре, сторонники Твердилы, думали мирком да ладком ублажить врагов немилостивых. Они открыли ворота и с хлебом-солью встретили иноверцев. А те вошли, заняли детинец, по ближним погостам[65] тиунов своих – фохтов – поставили. Для большей верности, чтобы Псков держать в своих когтях, немцы забрали десятка три сыновей у именитых бояр и отослали этих сосунков к себе в Ригу, чтобы в своем гнезде приучить их к немецким обычаям и латинской вере. Ведь эти ребята для нас будут потеряны, ежели сейчас не вернутся в Русскую землю.
– Не иначе что будет так! – сказал Олексич.
– Сплоховали псковичи! Без боя такую неодолимую крепость отдали! – вздохнул Александр. – Прочная твердыня. Год целый, а то и три могли бы псковичи держаться, а тем временем новгородцы с ладожанами, ижорцами, копорцами и другими призванными воинами в большой силе подошли бы и немцев отшибли.
– А ты как думаешь выбить немцев, свет наш княже Александр?
– Я все прикидываю, что ответил бы псковичам мой грозный князь-батюшка и как бы он научил их уму-разуму.
– Знамо дело! – сказал Олексич. – Князь Ярослав Всеволодович всегда нас учил: «Кто только отбивается, будет вдвое битым». Надо самому наброситься дерзостно да с хитрой уловкой. Рыдели во Пскове николи не остановятся, а уже готовятся идти дальше в нашу сторону, сперва на Гдов, затем на Копорье, а там захотят подобраться ближе к самому Новгороду.
– И я так же думаю! – сказал Александр и выпрямился. – Что твои молодцы делают? – обратился он к Кузьме Шолоху.
– С твоего соизволения выбрали мы из боярских табунов добрых коней и готовим седла…
– А какие седла? Наши новгородские седла дальнего пути не выдюжат, а только спины коням набьют. Хорошие седла половецкие. Ты вели здешним седельникам в две седмицы… нет, в семь дней изготовить седла по половецкому образцу. Скажи, что это я приказал для воинского похода и награжу их. Ты, Шолох, со своими молодцами пойдешь со мной.
– Только кольчуг у нас нету, – сказал Шолох.
– Кольчуг дать вам не могу. Нет их у меня, а с дружинников снимать не стану. Позаботься сам. Обойди в оружейном ряду мастеров, найдешь у них рубашки кожаные или сплетенные из кудельных веревок и прикажи, чтобы нашили железки на плечи и на грудь. А на спину не надо…
– Вестимо: тылу врагам не покажем!..
– Через семь дней идем изгоном на Псков. Смотрите же, чтобы все были готовы.
– Не задержим! В срок будем готовы.
Александр не замедлил усилить сторожевые заставы на всем пути от Новгорода до Чудского озера и Пскова. Оттуда стали прибывать встревоженные вестники, сообщая, что немцы всюду зашереперились, что по их вызову начали стекаться отряды ливов, и чудь, и емь для постройки укреплений начиная от Юрьева, все более вклиниваясь в русскую сторону.
Князь настойчиво и не раз говорил об этом с новгородским Советом лучших[66], указывая, что со стороны немцев надвигается что-то страшное. Что пора подымать весь русский народ.
Богатые и властные бояре мало придавали значения этим указаниям Александра, более всего занятые своими земельными делами и торговыми сделками с иноземцами. Они высокомерно отвечали, что желают одного: «была бы тишь, да гладь, да Божья благодать. Разбил же ты на Неве свеев с малыми силами. Так же и теперь расколотишь немцев».
Наперекор боярскому благодушию, Александр настойчиво продолжал требовать от новгородского Совета лучших, чтобы поскорее присылался из Ладоги, Ижоры и дальних новгородских селений работный люд, чтобы начали укрепляться заставами большак и другие пути, идущие в сторону Чудского озера.
НАДО НАВЕСТИ ГРОЗУ!
Александр прибыл во Псков по Гдовскому пути. Из-за глубокого снега его дружина растянулась на несколько верст, и затем ей пришлось свернуть на Чудское озеро, оттуда – на теплый пролив, затем на Талабское озеро, пробираясь близ берега по льду. Здесь продвигаться все же было легче. Весь путь к Новгороду был забит санями, всадниками, навьюченными конями. Пешие беженцы тащили салазки, нагруженные домашним скарбом и малыми детьми. Люди опасались нашествия безжалостных немецких рыделей-меченосцев, угрожавших пленом и гибелью.
Передавали слухи, что отряды немцев недавно снова переходили реку Нарову, налетали на чудские селения, поджигали избы, щадя только дома принявших латинскую веру, уводили скот и людей. Все боялись, что это только грозное начало, что немцы непременно двинутся дальше, на Новгород. Вся Новгородская земля закачалась! А вдруг рухнет и погибнет!
К Пскову Александр подъезжал по льду реки Великой. Раньше он бывал здесь не раз. По обе стороны реки помнил он зажиточные поселки, нарядные избы, украшенные резными ставенками и деревянными петушками на венцах. Раньше каждый хозяин хвалился своим садиком и огородом. Теперь селения уже не имели прежнего, спокойного, привольного вида. Всюду люди шли торопливо, собирались кучками, толковали, размахивая руками, и быстро разбегались. Даже собаки перестали лаять на прохожих: опустив нос и поджав хвост, они бежали куда-то трусцой, боясь потерять своих хозяев. И петухи не перекликались больше. Жалобно мычали коровы – хозяева угоняли их в другие, более спокойные места.
Колокола псковских церквей стали неистово поднимать тревогу, неожиданно в полдень созывая псковичей на вече, которое на этот раз собиралось в поле.
– Что приключилось? Верно, навалилась опять немаловажная забота, ежели бояре сзывают народ среди бела дня! – говорили и старики, и молодые, запахивая шубы и охабни[67] и затягивая туже кушаки.
Все спешили на сход народный.
Бабы и девушки, накинув на плечи шубейки или зипуны и на ходу покрываясь платками, собирались кучками у колодцев, у ворот и близ перелазов, обменивались новостями, услышанными от своих мужиков. Все всполошились, стараясь предугадать, что дальше будет.
– Немец опять закручивает али другое что? Может, снова литовцы идут? А куда же те немцы денутся, что засели заправилами у нас в городе?
– А ихние тиуны, фохты, надолго ли посажены по нашим погостам? Может, тоже не остались тут на вечные времена, а побегут отселева?
– Видала я, как проехал молодой князь Новгородский Александр, – говорила пышнотелая, румяная Степанида, жена богатого торговца красным товаром. – Это он всполошил всех. Молодой, а, думаю, озорной.
– И я видела, – протянула, вздохнув, пожилая пономариха с истощенным, грустным лицом. – Молодой-то он молодой, а крутым нравом, говорят, пошел в своего батюшку, князя Ярослава. А глазищи-то какие черные и грозные! Не на расправу ли с нашими тяжкодумами он приехал?
– Немцам мы почти без боя и детинец отдали! Разве старый князь Ярослав простил бы нам это?
– Слышала я от моего хозяина, – нагнувшись, шепотом стала пояснять Степанида, – что князь Александр сечу любит: коли что не по нем, сразу кулаком как вдарит, так и с ног собьет. Он ведь дюжой и в гневе злой шибко…
– Ох-хо-хо! Ой, недоброе будет! – вздыхали бабы и продолжали гадать: что-то расскажут им мужики, вернувшись с веча?
Александр, без остановок миновав все пригородные выселки, направился прямо к детинцу, где засели осажденные немцы. Заранее он отправил гонца с требованием, чтобы все псковские ратники были в сборе и выстроились близ детинца. Он проезжал узкими улицами Пскова, закутавшись до пят в длинный красный плащ, подбитый лисьим мехом. На лоб надвинул кожаный легкий шеломец. Перед каждой церковью он снимал его и медленно, истово крестился, освободив правую руку от железной перстатицы. Он ни на кого не смотрел и не отвечал на низкие поклоны псковичей, быстро ломавших при встрече шапки. Его грозный, задумчивый взгляд как будто скользил поверх голов, поверх толпы, но он все видел, все замечал: взволнованное любопытство и тревогу псковичей, понимал причину этой тревоги; сдвинув брови, смотрел на главную башню детинца, над которой развевалось немецкое знамя. Александр еще не решил, что станет говорить на вече, но одно знал твердо: что, может быть, он и голову свою сложит в неравной схватке, но грозу на подлых переветников нагонит…
Александр примчался вскачь на площадь, где осадил взмыленного, разгоряченного гнедого Серчана.
Дружинники стояли в два ряда, пешие, возле своих оседланных коней, держа их под уздцы правой рукой, а левой сжимая копье. Они смотрели настороженно, ожидая, как станет с ними речь вести этот двадцатидвухлетний ястреб, как его в насмешку именовали псковские бояре. Александр с псковичами не поздоровался, только обвел гневным, взбешенным взглядом. Он выжидал, пока его охранная полусотня, подскакав, выравнялась позади него.
– Кто голова дружины?
– Я голова дружины! – отозвался молодой, статный воин в серебристом блестящем шеломе, державший под уздцы серого в яблоках коня.
– Подъезжай поближе!
Воин, легко вскочив на коня, хлестнул его плетью, вылетел вперед и остановился перед Александром.
– Я Домаш, начальник отряда псковской дружины. Привет тебе, княже, мой господине Александр Ярославич!
– Не боярина ли Твердилы ты сын?
– Нет! И не сын и не брат. И он враг мне. Это он впустил немцев в детинец.
– Как же ты впустил врагов в Русскую землю, в наш отчий дом? Как впустил без боя в детинец?
– Совет бояр решил, а меня и не известил.
– Жди меня здесь.
Князь отъехал в сторону.
– Гаврила Олексич! – окликнул он.
– Я слышу, княже, мой господине!
– Ко мне, ближе!
Гаврила подъехал вплотную и тихо сказал:
– Жду приказа твоего.
Александр, тоже вполголоса, сказал:
– Сейчас я буду на вече. Сотню выстрой возле думного помоста, где соберутся бояре, и жди меня.
– Исполню, княже!
– Псковских ратников не распускать. Пусть и они будут наготове. Завтра выйдем в поход. Мне и псковичи там пригодятся. Сейчас каждое копье надо держать на счету.
– Понял, княже, мой господине!
Передавали слухи, что отряды немцев недавно снова переходили реку Нарову, налетали на чудские селения, поджигали избы, щадя только дома принявших латинскую веру, уводили скот и людей. Все боялись, что это только грозное начало, что немцы непременно двинутся дальше, на Новгород. Вся Новгородская земля закачалась! А вдруг рухнет и погибнет!
К Пскову Александр подъезжал по льду реки Великой. Раньше он бывал здесь не раз. По обе стороны реки помнил он зажиточные поселки, нарядные избы, украшенные резными ставенками и деревянными петушками на венцах. Раньше каждый хозяин хвалился своим садиком и огородом. Теперь селения уже не имели прежнего, спокойного, привольного вида. Всюду люди шли торопливо, собирались кучками, толковали, размахивая руками, и быстро разбегались. Даже собаки перестали лаять на прохожих: опустив нос и поджав хвост, они бежали куда-то трусцой, боясь потерять своих хозяев. И петухи не перекликались больше. Жалобно мычали коровы – хозяева угоняли их в другие, более спокойные места.
Колокола псковских церквей стали неистово поднимать тревогу, неожиданно в полдень созывая псковичей на вече, которое на этот раз собиралось в поле.
– Что приключилось? Верно, навалилась опять немаловажная забота, ежели бояре сзывают народ среди бела дня! – говорили и старики, и молодые, запахивая шубы и охабни[67] и затягивая туже кушаки.
Все спешили на сход народный.
Бабы и девушки, накинув на плечи шубейки или зипуны и на ходу покрываясь платками, собирались кучками у колодцев, у ворот и близ перелазов, обменивались новостями, услышанными от своих мужиков. Все всполошились, стараясь предугадать, что дальше будет.
– Немец опять закручивает али другое что? Может, снова литовцы идут? А куда же те немцы денутся, что засели заправилами у нас в городе?
– А ихние тиуны, фохты, надолго ли посажены по нашим погостам? Может, тоже не остались тут на вечные времена, а побегут отселева?
– Видала я, как проехал молодой князь Новгородский Александр, – говорила пышнотелая, румяная Степанида, жена богатого торговца красным товаром. – Это он всполошил всех. Молодой, а, думаю, озорной.
– И я видела, – протянула, вздохнув, пожилая пономариха с истощенным, грустным лицом. – Молодой-то он молодой, а крутым нравом, говорят, пошел в своего батюшку, князя Ярослава. А глазищи-то какие черные и грозные! Не на расправу ли с нашими тяжкодумами он приехал?
– Немцам мы почти без боя и детинец отдали! Разве старый князь Ярослав простил бы нам это?
– Слышала я от моего хозяина, – нагнувшись, шепотом стала пояснять Степанида, – что князь Александр сечу любит: коли что не по нем, сразу кулаком как вдарит, так и с ног собьет. Он ведь дюжой и в гневе злой шибко…
– Ох-хо-хо! Ой, недоброе будет! – вздыхали бабы и продолжали гадать: что-то расскажут им мужики, вернувшись с веча?
Александр, без остановок миновав все пригородные выселки, направился прямо к детинцу, где засели осажденные немцы. Заранее он отправил гонца с требованием, чтобы все псковские ратники были в сборе и выстроились близ детинца. Он проезжал узкими улицами Пскова, закутавшись до пят в длинный красный плащ, подбитый лисьим мехом. На лоб надвинул кожаный легкий шеломец. Перед каждой церковью он снимал его и медленно, истово крестился, освободив правую руку от железной перстатицы. Он ни на кого не смотрел и не отвечал на низкие поклоны псковичей, быстро ломавших при встрече шапки. Его грозный, задумчивый взгляд как будто скользил поверх голов, поверх толпы, но он все видел, все замечал: взволнованное любопытство и тревогу псковичей, понимал причину этой тревоги; сдвинув брови, смотрел на главную башню детинца, над которой развевалось немецкое знамя. Александр еще не решил, что станет говорить на вече, но одно знал твердо: что, может быть, он и голову свою сложит в неравной схватке, но грозу на подлых переветников нагонит…
Александр примчался вскачь на площадь, где осадил взмыленного, разгоряченного гнедого Серчана.
Дружинники стояли в два ряда, пешие, возле своих оседланных коней, держа их под уздцы правой рукой, а левой сжимая копье. Они смотрели настороженно, ожидая, как станет с ними речь вести этот двадцатидвухлетний ястреб, как его в насмешку именовали псковские бояре. Александр с псковичами не поздоровался, только обвел гневным, взбешенным взглядом. Он выжидал, пока его охранная полусотня, подскакав, выравнялась позади него.
– Кто голова дружины?
– Я голова дружины! – отозвался молодой, статный воин в серебристом блестящем шеломе, державший под уздцы серого в яблоках коня.
– Подъезжай поближе!
Воин, легко вскочив на коня, хлестнул его плетью, вылетел вперед и остановился перед Александром.
– Я Домаш, начальник отряда псковской дружины. Привет тебе, княже, мой господине Александр Ярославич!
– Не боярина ли Твердилы ты сын?
– Нет! И не сын и не брат. И он враг мне. Это он впустил немцев в детинец.
– Как же ты впустил врагов в Русскую землю, в наш отчий дом? Как впустил без боя в детинец?
– Совет бояр решил, а меня и не известил.
– Жди меня здесь.
Князь отъехал в сторону.
– Гаврила Олексич! – окликнул он.
– Я слышу, княже, мой господине!
– Ко мне, ближе!
Гаврила подъехал вплотную и тихо сказал:
– Жду приказа твоего.
Александр, тоже вполголоса, сказал:
– Сейчас я буду на вече. Сотню выстрой возле думного помоста, где соберутся бояре, и жди меня.
– Исполню, княже!
– Псковских ратников не распускать. Пусть и они будут наготове. Завтра выйдем в поход. Мне и псковичи там пригодятся. Сейчас каждое копье надо держать на счету.
– Понял, княже, мой господине!
На псковском большом вече
Не на Кром, к обычному месту большого веча, а на поле уже валом валил народ, толковал меж собой и теснился, желая проникнуть ближе к тому месту, где уже собрались главные именитые правители города.
Александр подъехал туда вслед за несколькими дружинниками, пробившими ему путь сквозь толпу. Он сбросил на руки слуги-оруженосца красный плащ – корзно, оправил пояс и поднялся по каменным ступеням на площадку, где стояли псковские бояре. Они безмолвно взирали на молодого, но грозного Новгородского князя.
– Я не кладу поклона вам ни по-писаному, ни по-ученому! – Голос Александра звучал вызовом, полным ненависти и гнева. – Я хочу узнать, по чьему извету, по чьему наговору вы впустили без боя в старый вольный Псков наших вековечных врагов – немцев-хищников? – Александр говорил громко и отчетливо, и слова его далеко были слышны в затихшей толпе.
Впереди бояр стоял богатырского вида благообразный старик с длинной серебристо-белой бородой, в малиновой бархатной шубе до пят. Двумя руками опираясь на высокий посох с золотым набалдашником, он суровым взглядом темных глаз из-под нависших густых бровей всматривался в новгородского дерзкого пришельца.
Он заговорил хриплым от гнева голосом, стуча посохом:
– Вижу я, что ты приехал к нам как молодой кочет, как неуч и невежа! Нашему псковскому вечу ты поклона не кладешь, ровно иноземец некрещеный. Не ты ли учить нас собираешься?
Александр, прищурив глаза, всматривался в старика и молчал. Старик продолжал:
– По чьему наказу ты сюда пожаловал и как звать тебя по имени? Ежели скажешь, то мы и ответ тебе держать будем.
– Зовут меня князь Новгородский Александр Ярославич. А приехал я по наказу отца моего, князя Суздальского и Владимирского Ярослава Всеволодовича, для суда и расправы…
Старик задрожал от гнева и стукнул посохом о землю:
– Прежде чем творить суд и расправу, надобно всю правду-истину узнать и ума-разума набраться, дерзостный буян переяславльский! Не тебе нас уму-разуму учить! Вот ежели бы отец твой, князь Ярослав Всеволодович, воевода преславный, прибыл сюда и судить и рядить нас пожелал, тогда бы мы с охотою все горести наши и нужды ему поведали, и, может, он похвалил бы нас за то, что мы, умудренные долгими бедами, крови христианской без надобы не проливали и древний вольный Псков со всеми его слободами нетронутым сохранили. Немец пришел сюда в такой силе тяжцей, грозя все сжечь, все разграбить, что мог благодатную землю Русскую обратить в угли и пепел. И вот мы, думные бояре, с тремя немецкими фохтами потолковали, мирком да ладком договорились, чтобы дальше в дружбе жить и сто лет по суседству торговать и добра наживать…
В толпе послышались отдельные голоса и смешки.
Александр резко оборвал старика:
– Ты, старый лис, мне своего имени и отчества не сказал, а я по хитрым уловкам тебя узнаю, по длинному пушистому хвосту, что у тебя из-под шубы вылез и помахивает. Не ты ли боярин Твердило Иванкович?
– Я самый, псковский посадник Твердило Иванкович, и сейчас правлю городом и ведаю всеми делами его.
– Был раньше заправилой, а теперь ты стал холопом немецким и продал им родную землю… Не бывать тебе боле ни посадником, ни тысяцким, ни простым дружинником, а будешь ты повешен на каменной псковской стене и расклеван черными воронами…
– Ах ты разбойник, ах злодей! – крикнул старик, замахнувшись посохом.
– Гаврила! Окружить этих бояр и перевязать всех! – Александр сделал два шага назад и вдруг набросился на старика.
Твердило был силен и богатырского склада. Они схватились, но княжич, более ловкий, сбил с ног Твердилу, повалил на спину, ухватил левой рукой за лицо, а правой вытащил из-за пояса охотничий нож. Старик кричал, выл, как раненый бык, и барахтался изо всей мочи.
В толпе послышались крики и шумные возгласы. Началась свалка между сторонниками Твердилы Иванковича и защитниками исконной дружбы Пскова со своим старшим братом Новгородом.
Дружинники Александра были наготове: они окружили бояр, притиснули их к стене и стали вязать.
– Кузьма Шолох! – Александр оглянулся. Шолох был уже возле него. – Повесить этого злодея на городских въездных воротах, под святым образом Божьим!
– Будет сделано, княже, мой господине! – отвечал Шолох и вполголоса добавил: – В шубе повесить? Больно уж шуба хороша – из бурнастых лисиц.
– Так в этой поганой шубе и повесишь!
Твердило отчаянно кричал и плакал:
– Пожалей, княже, старика!
– А ты щадил родной город? Пощадил тех наших братьев, которых отослал немцу на выучку?
Александр поднялся, засунул обратно за пояс нож и направился к своему коню.
Новгородские дружинники боролись с псковскими переветниками, ловили убегавших и вязали им руки.
Главные виновники сговора с немцами были повешены рядком на каменных стенах Пскова. Хитрый Твердило сумел скрыться и потом обнаружился у немцев в Изборске.
Бирючи прошли по улицам города и выкрикивали, что спешно собирается войско из охочих людей. Это псковское войско соединится с новгородцами, переяславльцами, ладожанами, ижорцами и ратниками из других мест. Чудь и емь также шлют своих воинов. Все должны спешить к Чудскому озеру и ожидать там немцев, уже скопившихся в городе Юрьеве и готовых к походу на Русь.
Александр вызвал к себе молодого Домаша:
– Я расспросил верных людей и убедился, что у тебя сговора с немцами не было. Родной земле сейчас дорог каждый воин. И ты назначаешься снова воеводой того псковского отряда, что выступает завтра на Чудское озеро. Покажи своей отвагой, что ты нам брат, а не коварный недруг, что ты верный сын земли родной. Вся Русь подымается нынче против грозного немецкого врага. С Богом, воевода Домаш!
Александр подъехал туда вслед за несколькими дружинниками, пробившими ему путь сквозь толпу. Он сбросил на руки слуги-оруженосца красный плащ – корзно, оправил пояс и поднялся по каменным ступеням на площадку, где стояли псковские бояре. Они безмолвно взирали на молодого, но грозного Новгородского князя.
– Я не кладу поклона вам ни по-писаному, ни по-ученому! – Голос Александра звучал вызовом, полным ненависти и гнева. – Я хочу узнать, по чьему извету, по чьему наговору вы впустили без боя в старый вольный Псков наших вековечных врагов – немцев-хищников? – Александр говорил громко и отчетливо, и слова его далеко были слышны в затихшей толпе.
Впереди бояр стоял богатырского вида благообразный старик с длинной серебристо-белой бородой, в малиновой бархатной шубе до пят. Двумя руками опираясь на высокий посох с золотым набалдашником, он суровым взглядом темных глаз из-под нависших густых бровей всматривался в новгородского дерзкого пришельца.
Он заговорил хриплым от гнева голосом, стуча посохом:
– Вижу я, что ты приехал к нам как молодой кочет, как неуч и невежа! Нашему псковскому вечу ты поклона не кладешь, ровно иноземец некрещеный. Не ты ли учить нас собираешься?
Александр, прищурив глаза, всматривался в старика и молчал. Старик продолжал:
– По чьему наказу ты сюда пожаловал и как звать тебя по имени? Ежели скажешь, то мы и ответ тебе держать будем.
– Зовут меня князь Новгородский Александр Ярославич. А приехал я по наказу отца моего, князя Суздальского и Владимирского Ярослава Всеволодовича, для суда и расправы…
Старик задрожал от гнева и стукнул посохом о землю:
– Прежде чем творить суд и расправу, надобно всю правду-истину узнать и ума-разума набраться, дерзостный буян переяславльский! Не тебе нас уму-разуму учить! Вот ежели бы отец твой, князь Ярослав Всеволодович, воевода преславный, прибыл сюда и судить и рядить нас пожелал, тогда бы мы с охотою все горести наши и нужды ему поведали, и, может, он похвалил бы нас за то, что мы, умудренные долгими бедами, крови христианской без надобы не проливали и древний вольный Псков со всеми его слободами нетронутым сохранили. Немец пришел сюда в такой силе тяжцей, грозя все сжечь, все разграбить, что мог благодатную землю Русскую обратить в угли и пепел. И вот мы, думные бояре, с тремя немецкими фохтами потолковали, мирком да ладком договорились, чтобы дальше в дружбе жить и сто лет по суседству торговать и добра наживать…
В толпе послышались отдельные голоса и смешки.
Александр резко оборвал старика:
– Ты, старый лис, мне своего имени и отчества не сказал, а я по хитрым уловкам тебя узнаю, по длинному пушистому хвосту, что у тебя из-под шубы вылез и помахивает. Не ты ли боярин Твердило Иванкович?
– Я самый, псковский посадник Твердило Иванкович, и сейчас правлю городом и ведаю всеми делами его.
– Был раньше заправилой, а теперь ты стал холопом немецким и продал им родную землю… Не бывать тебе боле ни посадником, ни тысяцким, ни простым дружинником, а будешь ты повешен на каменной псковской стене и расклеван черными воронами…
– Ах ты разбойник, ах злодей! – крикнул старик, замахнувшись посохом.
– Гаврила! Окружить этих бояр и перевязать всех! – Александр сделал два шага назад и вдруг набросился на старика.
Твердило был силен и богатырского склада. Они схватились, но княжич, более ловкий, сбил с ног Твердилу, повалил на спину, ухватил левой рукой за лицо, а правой вытащил из-за пояса охотничий нож. Старик кричал, выл, как раненый бык, и барахтался изо всей мочи.
В толпе послышались крики и шумные возгласы. Началась свалка между сторонниками Твердилы Иванковича и защитниками исконной дружбы Пскова со своим старшим братом Новгородом.
Дружинники Александра были наготове: они окружили бояр, притиснули их к стене и стали вязать.
– Кузьма Шолох! – Александр оглянулся. Шолох был уже возле него. – Повесить этого злодея на городских въездных воротах, под святым образом Божьим!
– Будет сделано, княже, мой господине! – отвечал Шолох и вполголоса добавил: – В шубе повесить? Больно уж шуба хороша – из бурнастых лисиц.
– Так в этой поганой шубе и повесишь!
Твердило отчаянно кричал и плакал:
– Пожалей, княже, старика!
– А ты щадил родной город? Пощадил тех наших братьев, которых отослал немцу на выучку?
Александр поднялся, засунул обратно за пояс нож и направился к своему коню.
Новгородские дружинники боролись с псковскими переветниками, ловили убегавших и вязали им руки.
Главные виновники сговора с немцами были повешены рядком на каменных стенах Пскова. Хитрый Твердило сумел скрыться и потом обнаружился у немцев в Изборске.
Бирючи прошли по улицам города и выкрикивали, что спешно собирается войско из охочих людей. Это псковское войско соединится с новгородцами, переяславльцами, ладожанами, ижорцами и ратниками из других мест. Чудь и емь также шлют своих воинов. Все должны спешить к Чудскому озеру и ожидать там немцев, уже скопившихся в городе Юрьеве и готовых к походу на Русь.
Александр вызвал к себе молодого Домаша:
– Я расспросил верных людей и убедился, что у тебя сговора с немцами не было. Родной земле сейчас дорог каждый воин. И ты назначаешься снова воеводой того псковского отряда, что выступает завтра на Чудское озеро. Покажи своей отвагой, что ты нам брат, а не коварный недруг, что ты верный сын земли родной. Вся Русь подымается нынче против грозного немецкого врага. С Богом, воевода Домаш!
Опять устя
Закутанная в темный платок женщина проскользнула незамеченной сквозь ворота, где двое часовых играли в зернь, и робко стала пробираться вдоль стенки, озираясь на дружинников. Они ходили по двору; некоторые водили лошадей, остальные грелись у костра.
Женщина постояла и обратилась к проходившему мимо молодому воину:
– Выслушай меня, браток!
– Чего тебе надобно, молодуха? Кого ты ищешь?
– Мне нужно увидеть князя Олександра Ярославича. До крайности нужно.
– В хоромы к нему не пустят. Утром он пойдет к обедне, тут ты его и увидишь. Он всем неимущим помогает.
– Да мне никакой милости от него не надобно – сама пока кормлюсь.
– Так что же тебе нужно от князя Александра?
– Только ему самому могу поведать!
– Чудная ты, голубушка! Как звать-то тебя?
– Все одно, как меня зовут. Скажи, Устя пришла.
– Пожалуй, я тебе подсоблю, а ты повремени здесь. Ежели я разыщу князя, он тебя, может, и призовет.
– Поторопись, браток! Тебя-то как величать?
– Кузька! – бросил молодой дружинник и утонул в вечерних сумерках.
Долго стояла закутанная женщина и терпеливо ждала. Наконец к ней подошли двое.
– Ступай, Кузьма, и позови ко мне Гаврилу. А что ты хотела мне поведать? – обратился князь к женщине. – Я князь Александр, а тебя как звать?
– Устинья! Али не признал меня?
– Устинья; Еремина Устя? – сказал удивленно Александр. – Ты как сюда попала?
– Замуж я вышла за охотника, псковича. Да приехали мы в Псков себе на горе в самое суматошное время. Я с моим мужем остановились у его дяди, Антипа Евстигнеича, церковного сторожа в церкви святого Симеона, сродника Господнего…
– Я слушаю, Устя. Что же случилось? Говори все, не бойся.
– Беда грозит тебе. А ведь ты один теперь наш защитник!
– Стараюсь, как могу, уберечь землю нашу. Какая же беда грозит мне?
– Слушай, Ярославич. Пришел намедни домой хозяин, Антип, спросил кваску, выпил, а сам, вижу, как будто не свой: оглядывается, руки трясутся, и квас расплескал. «Что с тобой приключилось?» – спрашиваю. А он и говорит мне: «Тебе, Устюшка, немедля надо бежать и разыскать князя Новгородского Олександра Ярославича и сказать только ему самому на ухо». – «Ладно, побегу, – говорю я. – А ты сам-то что ж?» – «Самому мне к нему идти туда не след, говорит, беду себе на голову только накликать. А тебя там не заприметят».
– А почему Антип сам не посмел ко мне прийти?
– Да ведь церковку Симеона, сродника Господня, выстроил боярин Твердило Иванкович, – это вроде его домовая церковь. И вот сегодня там собрались все свойственники и подручные Твердилы Иванковича и панихиду заказали по убиенным, петлей удавленным боярам, что на детинце повешены. «Панихиду, – говорит Антип Евстигнеич, – честь честью отпели, а потом – страшно и выговорить! – они провозгласили анафему князю Олександру Ярославичу и всей его дружине».
– Ну и что ж с того, что мне анафему провозгласили? Я слыхал, что тот, на кого несправедливо анафема наложена, два века живет.
– Ой ли? Я слышала, будто от нее человек сохнет и до веку погибает.
– Так это все, что ты хотела мне на ухо сказать? Стоило ли тебе о том беспокоиться?
– Нет, не все. Еще более страшное впереди…
– Говори, не бойся. Меня лось бодал, медведь драл, бурные волны трепали, и теперь мне ничто не страшно.
– Так слушай, Ярославич! После панихиды все свойственники и сподручные беглого боярина Твердилы устроили в церкви тайный совет: как бы князя Олександра загубить? И тут же сделали складчину: целую молочную крынку доверху серебра набрали и решили наградить этим серебром того, кто тебя, свет наш, убьет. Тут и поклялись некоторые охотиться за тобой и тебя заколоть или ядом отравить как проклятого анафемой.
– Постой, постой, Устя! Вестимо, все мои недруги от злобы пальцы кусают и меня со свету сжить хотят. Ну и пусть злобствуют. А я буду жить, поживать и тебя вместе с Антипом Евстигнеичем добром поминать за то, что вы от меня беду хотели отвести. Только никогда никому не сказывай, что ты узнала, а то и тебе плохо будет. Возьми от меня этот кошелек и беги скорее домой.
– Свет наш Ярославич! Денег твоих я не возьму, нет!.. Правда моя, что тебе я сказала, не купленная… Прощай!
Устя быстро побежала обратно к воротам и скрылась в темноте…
– Устя… – задумчиво прошептал Александр. – Опять она как добрый друг встречается на моем пути. Не спасла ли уже меня однажды Устя от беды неминучей?.. Теперь снова кругом кипит и змеится неуемная злоба. Другая забота у меня!
Подошел Гаврила Олексич:
– Ты звал меня, княже, мой господине?
– Сейчас услышал я, что здешние переветники поклялись меня со свету сжить.
– Не удастся им, княже, нас обойти: мы настороже и не допустим.
– Мы должны выбить из детинца немцев, а затем ждать здесь я не стану, а отправлюсь вниз по реке Великой к Чудскому озеру. Хочу заранее посмотреть места, где нам придется с немцами мечи скрестить.
– Боюсь я за тебя, княже!
– Бог не без милости, молодец не без счастья!
В Пскове, в детинце, еще находился отряд немецких меченосцев, оказавший бешеное сопротивление. Однако детинец был взят. В плен вместе с рядовыми рыцарями попали и два фохта, присланные орденом для управления покоренным краем. Всех их Александр в оковах отправил в Новгород, где некоторых казнили.
Псковская область была быстро очищена от ненавистных захватчиков. Однако главное оставалось еще впереди. Меченосцы, как сообщали лазутчики, готовили крупные силы. Новые подкрепления прибывали из Германии, прислали воинов и короли Швеции и Дании. Вдобавок ко всему рыцари заставили явиться подвластных им ливов, леттов и других покоренных ими местных жителей. Объединенное немецкое войско направлялось к Чудскому озеру.
Для Александра было самым важным определить путь, по которому враг мог направить свой главный удар против Новгорода, чтобы заранее выбрать наиболее благоприятное место битвы. Молодой полководец так решил эту задачу.
Учитывая, что самоуверенные рыцари, несомненно, изберут кратчайший путь от Юрьева к Новгороду, он стал стягивать свои силы к Чудскому озеру, на его противоположном, гдовском, берегу и кликнул клич по всей Новгородской земле, сзывая ратников от каждого селения. Вооружившись кто чем мог, новгородские люди двинулись к Чудскому озеру, веря, что с таким смелым и удачливым вождем, который уже разбил прекрасно вооруженных шведов, поражения быть не может.
Псковский отряд, под начальством Домаша отправившийся на разведку по западному берегу озера, попал в окружение главных сил врага и на реке Омовже был разбит. Погиб и сам Домаш в отчаянной, неравной схватке. Лишь небольшая часть отряда спаслась и известила Александра о наступлении крупных немецких сил.
Немцы, упоенные своей победой, двинулись против Александра, считая, что и с ним они справятся так же легко.
Женщина постояла и обратилась к проходившему мимо молодому воину:
– Выслушай меня, браток!
– Чего тебе надобно, молодуха? Кого ты ищешь?
– Мне нужно увидеть князя Олександра Ярославича. До крайности нужно.
– В хоромы к нему не пустят. Утром он пойдет к обедне, тут ты его и увидишь. Он всем неимущим помогает.
– Да мне никакой милости от него не надобно – сама пока кормлюсь.
– Так что же тебе нужно от князя Александра?
– Только ему самому могу поведать!
– Чудная ты, голубушка! Как звать-то тебя?
– Все одно, как меня зовут. Скажи, Устя пришла.
– Пожалуй, я тебе подсоблю, а ты повремени здесь. Ежели я разыщу князя, он тебя, может, и призовет.
– Поторопись, браток! Тебя-то как величать?
– Кузька! – бросил молодой дружинник и утонул в вечерних сумерках.
Долго стояла закутанная женщина и терпеливо ждала. Наконец к ней подошли двое.
– Ступай, Кузьма, и позови ко мне Гаврилу. А что ты хотела мне поведать? – обратился князь к женщине. – Я князь Александр, а тебя как звать?
– Устинья! Али не признал меня?
– Устинья; Еремина Устя? – сказал удивленно Александр. – Ты как сюда попала?
– Замуж я вышла за охотника, псковича. Да приехали мы в Псков себе на горе в самое суматошное время. Я с моим мужем остановились у его дяди, Антипа Евстигнеича, церковного сторожа в церкви святого Симеона, сродника Господнего…
– Я слушаю, Устя. Что же случилось? Говори все, не бойся.
– Беда грозит тебе. А ведь ты один теперь наш защитник!
– Стараюсь, как могу, уберечь землю нашу. Какая же беда грозит мне?
– Слушай, Ярославич. Пришел намедни домой хозяин, Антип, спросил кваску, выпил, а сам, вижу, как будто не свой: оглядывается, руки трясутся, и квас расплескал. «Что с тобой приключилось?» – спрашиваю. А он и говорит мне: «Тебе, Устюшка, немедля надо бежать и разыскать князя Новгородского Олександра Ярославича и сказать только ему самому на ухо». – «Ладно, побегу, – говорю я. – А ты сам-то что ж?» – «Самому мне к нему идти туда не след, говорит, беду себе на голову только накликать. А тебя там не заприметят».
– А почему Антип сам не посмел ко мне прийти?
– Да ведь церковку Симеона, сродника Господня, выстроил боярин Твердило Иванкович, – это вроде его домовая церковь. И вот сегодня там собрались все свойственники и подручные Твердилы Иванковича и панихиду заказали по убиенным, петлей удавленным боярам, что на детинце повешены. «Панихиду, – говорит Антип Евстигнеич, – честь честью отпели, а потом – страшно и выговорить! – они провозгласили анафему князю Олександру Ярославичу и всей его дружине».
– Ну и что ж с того, что мне анафему провозгласили? Я слыхал, что тот, на кого несправедливо анафема наложена, два века живет.
– Ой ли? Я слышала, будто от нее человек сохнет и до веку погибает.
– Так это все, что ты хотела мне на ухо сказать? Стоило ли тебе о том беспокоиться?
– Нет, не все. Еще более страшное впереди…
– Говори, не бойся. Меня лось бодал, медведь драл, бурные волны трепали, и теперь мне ничто не страшно.
– Так слушай, Ярославич! После панихиды все свойственники и сподручные беглого боярина Твердилы устроили в церкви тайный совет: как бы князя Олександра загубить? И тут же сделали складчину: целую молочную крынку доверху серебра набрали и решили наградить этим серебром того, кто тебя, свет наш, убьет. Тут и поклялись некоторые охотиться за тобой и тебя заколоть или ядом отравить как проклятого анафемой.
– Постой, постой, Устя! Вестимо, все мои недруги от злобы пальцы кусают и меня со свету сжить хотят. Ну и пусть злобствуют. А я буду жить, поживать и тебя вместе с Антипом Евстигнеичем добром поминать за то, что вы от меня беду хотели отвести. Только никогда никому не сказывай, что ты узнала, а то и тебе плохо будет. Возьми от меня этот кошелек и беги скорее домой.
– Свет наш Ярославич! Денег твоих я не возьму, нет!.. Правда моя, что тебе я сказала, не купленная… Прощай!
Устя быстро побежала обратно к воротам и скрылась в темноте…
– Устя… – задумчиво прошептал Александр. – Опять она как добрый друг встречается на моем пути. Не спасла ли уже меня однажды Устя от беды неминучей?.. Теперь снова кругом кипит и змеится неуемная злоба. Другая забота у меня!
Подошел Гаврила Олексич:
– Ты звал меня, княже, мой господине?
– Сейчас услышал я, что здешние переветники поклялись меня со свету сжить.
– Не удастся им, княже, нас обойти: мы настороже и не допустим.
– Мы должны выбить из детинца немцев, а затем ждать здесь я не стану, а отправлюсь вниз по реке Великой к Чудскому озеру. Хочу заранее посмотреть места, где нам придется с немцами мечи скрестить.
– Боюсь я за тебя, княже!
– Бог не без милости, молодец не без счастья!
* * *
Главной задачей Александра было немедленно освободить от немцев Псков, лишив тем самым рыцарей важной точки опоры. С этой целью князь отрезал все ведущие ко Пскову пути и пошел на приступ крепости.В Пскове, в детинце, еще находился отряд немецких меченосцев, оказавший бешеное сопротивление. Однако детинец был взят. В плен вместе с рядовыми рыцарями попали и два фохта, присланные орденом для управления покоренным краем. Всех их Александр в оковах отправил в Новгород, где некоторых казнили.
Псковская область была быстро очищена от ненавистных захватчиков. Однако главное оставалось еще впереди. Меченосцы, как сообщали лазутчики, готовили крупные силы. Новые подкрепления прибывали из Германии, прислали воинов и короли Швеции и Дании. Вдобавок ко всему рыцари заставили явиться подвластных им ливов, леттов и других покоренных ими местных жителей. Объединенное немецкое войско направлялось к Чудскому озеру.
Для Александра было самым важным определить путь, по которому враг мог направить свой главный удар против Новгорода, чтобы заранее выбрать наиболее благоприятное место битвы. Молодой полководец так решил эту задачу.
Учитывая, что самоуверенные рыцари, несомненно, изберут кратчайший путь от Юрьева к Новгороду, он стал стягивать свои силы к Чудскому озеру, на его противоположном, гдовском, берегу и кликнул клич по всей Новгородской земле, сзывая ратников от каждого селения. Вооружившись кто чем мог, новгородские люди двинулись к Чудскому озеру, веря, что с таким смелым и удачливым вождем, который уже разбил прекрасно вооруженных шведов, поражения быть не может.
Псковский отряд, под начальством Домаша отправившийся на разведку по западному берегу озера, попал в окружение главных сил врага и на реке Омовже был разбит. Погиб и сам Домаш в отчаянной, неравной схватке. Лишь небольшая часть отряда спаслась и известила Александра о наступлении крупных немецких сил.
Немцы, упоенные своей победой, двинулись против Александра, считая, что и с ним они справятся так же легко.
Глава восьмая
На чудском озере
Тревога в Новгороде
Новгород кипел всевозможными слухами. Говорили, что немцы, и шведы, и датчане, и всякие бездомные бродяги со всего света, именующие себя меченосцами, готовятся напасть на Новгород в силе великой.
В городе уже появились беженцы с детьми. Все они жаловались, что немецкие разъезды в железной броне уже навалились на Изборск, ворвались в Псков и там засели в детинце, что один немецкий отряд захватил Копорье, другой – Лугу, третий – Тесово. А от Тесова ведь всего тридцать верст до Новгорода!
Что же медлит князь Александр Ярославич?
Именитые бояре, владельцы огромных вотчин, разбросанных по всей Новгородской земле, и купцы именитые, те, что раньше вели большие торговые дела с иноземными гостями, собирались и, вздыхая, обсуждали: как быть, что делать?
– Разве мы не исполнили уже просьбу черного люда, разве не призвали опять князем новгородским юного Ярославича? Но теперь все же оторопь берет: а что, если не справится княжич с надвигающейся грозой? Не лучше ли начать мирные переговоры с иноземцами? Время-то уже совсем подходит к весне. Скоро корабли заморские придут, гости приедут к нам. Разве в ларях наших не лежит давно без пользы и без прибыли многое множество всякого добра? Не время теперь спорить с иноземцами!
В городе уже появились беженцы с детьми. Все они жаловались, что немецкие разъезды в железной броне уже навалились на Изборск, ворвались в Псков и там засели в детинце, что один немецкий отряд захватил Копорье, другой – Лугу, третий – Тесово. А от Тесова ведь всего тридцать верст до Новгорода!
Что же медлит князь Александр Ярославич?
Именитые бояре, владельцы огромных вотчин, разбросанных по всей Новгородской земле, и купцы именитые, те, что раньше вели большие торговые дела с иноземными гостями, собирались и, вздыхая, обсуждали: как быть, что делать?
– Разве мы не исполнили уже просьбу черного люда, разве не призвали опять князем новгородским юного Ярославича? Но теперь все же оторопь берет: а что, если не справится княжич с надвигающейся грозой? Не лучше ли начать мирные переговоры с иноземцами? Время-то уже совсем подходит к весне. Скоро корабли заморские придут, гости приедут к нам. Разве в ларях наших не лежит давно без пользы и без прибыли многое множество всякого добра? Не время теперь спорить с иноземцами!