Татары, видимо, начали между собой переговариваться, указывая руками в сторону русских. Несколько стрел просвистело над головой Александра. Одна, длинная, красная, впилась ему в руку, пробив кожаную перстатицу. Сицкарь сильно потянул княжича за рукав:
– Уходи назад! Убьют! Метко бьют, черти! Уйдем скорее, пока живы!
Все повернули обратно. Еще несколько стрел впилось поблизости в снег…
ПОМНИ ТАТАРСКУЮ СТРЕЛУ!
На княжьем дворе
Немецкий торговый двор
Переветник
В княжеских хоромах
– Уходи назад! Убьют! Метко бьют, черти! Уйдем скорее, пока живы!
Все повернули обратно. Еще несколько стрел впилось поблизости в снег…
ПОМНИ ТАТАРСКУЮ СТРЕЛУ!
В Новгород Александр вернулся не без труда. Всюду набухшие ручьи разлились. Не раз приходилось переправляться вброд через стремительные потоки.
Старый Ратша с тревогой ожидал возвращения своего питомца. Он внимательно выслушал рассказ Александра о встрече с татарами, расспрашивал обо всех мелочах, подивился красной татарской стреле – длинной, камышовой, с трехгранным наконечником.
– Такое закаленное на огне жало как вопьется, так его с трудом выдернешь. Счастье твое, что стрела не попала тебе в голову, не вышибла глаза. Слышал я, что такие красные стрелы – ханские. Не с ханом ли Батыгой безжалостным ты встретился? Не он ли это был возле Игнач-Креста? Не он ли сам и запустил в тебя стрелу? Помни, Ярославич, что теперь ты уже «меченый» татарской стрелой, как добрый конь выжженным тавром. И это тебе хорошая памятка до самой смерти, чтобы ты не забыл татарской угрозы всему русскому люду.
Старый Ратша с тревогой ожидал возвращения своего питомца. Он внимательно выслушал рассказ Александра о встрече с татарами, расспрашивал обо всех мелочах, подивился красной татарской стреле – длинной, камышовой, с трехгранным наконечником.
– Такое закаленное на огне жало как вопьется, так его с трудом выдернешь. Счастье твое, что стрела не попала тебе в голову, не вышибла глаза. Слышал я, что такие красные стрелы – ханские. Не с ханом ли Батыгой безжалостным ты встретился? Не он ли это был возле Игнач-Креста? Не он ли сам и запустил в тебя стрелу? Помни, Ярославич, что теперь ты уже «меченый» татарской стрелой, как добрый конь выжженным тавром. И это тебе хорошая памятка до самой смерти, чтобы ты не забыл татарской угрозы всему русскому люду.
На княжьем дворе
Широкое течение темного Волхова пересекала большая просмоленная лодка. Два мужика гребли длинными тяжелыми веслами. Мальчик лет двенадцати сидел на корме и правил небольшим широколопастным веслом.
Посреди лодки сидел глубокий старец в черном клобуке, с медным крестом на цепочке, ниспадавшим на впалую грудь. Лодка подплыла к пристани, где толпилось много таких же насадов, и врезалась между ними. Крепкие словечки и ругань послышались с разных сторон, но прибывшие, не обращая на это внимания, привязали лодку к свае мостков, сложили весла и достали два деревянных ведерка, полных рыбы (из одного ведерка даже торчал длинный хвост сига). С большой бережностью оба гребца помогли старцу взойти на мостки. Несмотря на свой преклонный возраст, старец довольно легко и твердо поднялся на берег. Его задержали лодочники. Прыгая с лодки на лодку, они гурьбой бросились к нему, прося его благословения. Он каждого истово осенял крестным знамением и целовал в голову. Затем пошел вслед за лодочником, которого остановил, уцепившись за рукав, приехавший в лодке мальчик:
– Тятька! Дозволь я проведу дедушку к князю Ярославичу – я знаю дорогу. А ты постереги лодку.
– Ладно, ступай!
Толпа желающих получить благословение все росла, и идти вперед становилось трудно. Но тут показался высокий детина с шапкой набекрень и громко крикнул:
– Эй, новгородские вечники, скворешники-пересмешники! Разойдись и дай отцу Варсонофию пройти к князю Ярославичу! Он его по срочному делу ждет.
Больше не уговаривая, детина начал расталкивать встречных направо и налево так, что некоторые даже полетели кубарем на землю, и отец Варсонофий быстро дошел до княжьего двора. У ворот стояли два дружинника с копьями. Они приоткрыли ворота и сказали:
– Отец святой, проходи осторожно вдоль стенки, иначе тебя может постичь беда.
Вслед за старцем юркнул во двор и приехавший вместе с ним мальчик.
Вероятно, отец Варсонофий забыл или не расслышал предупреждения, потому что он не пошел вдоль стенки, а прямо стал пересекать двор.
Посреди двора рос старый дуб с обломанной верхушкой и ветвями почти без листьев. По стволу дерева с необычайной быстротой скатилась черная туша большого медведя. Зверь проворными скачками направился к тихо проходившему старику, который, увидев его, остановился, выжидая. За медведем волочилась бренчавшая железная цепь.
– Уходи! Уходи в сторону! – раздались крики с разных концов двора.
Но отец Варсонофий не двигался, а спокойно стоял, подняв для благословения руку. Медведь подбежал, обнюхал потертые сапоги старца, поднялся на задние лапы, передние положил ему на плечи и, радостно урча, стал облизывать розовым языком лицо Варсонофия.
Тот, благословив голову медведя, ласково потрепал его по мохнатой морде:
– Егорка, Егорушка! Во где нам довелось встретиться! Спасибо тебе, что не запамятовал меня.
И старец достал из глубокого кармана рясы краюху ржаного хлеба и поднял ее над головой медведя. Медведь опустился на четвереньки, затем сел, размахивая передними лапами, как бы прося.
Отец Варсонофий отдал ему хлеб и теми же спокойными шагами направился к крыльцу княжеского дома. Оттуда навстречу легкой походкой спешил высокий, стройный юноша с вьющимися кудрями и шапкой на затылке. Большие темные глаза смотрели пристально и пытливо, а все лицо было освещено радостной, приветливой улыбкой. Он подошел к старику, склонился на одно колено, и отец Варсонофий широким крестом благословил его.
– Привет и благословение дому твоему, княже Александр Ярославич! Давно я не видел тебя. В лесу, отшельником пустыни, провел я два года. Строим там монастырек новый.
Александр встал, взял отца Варсонофия под руку, и вместе они направились к крыльцу. Крики в воротах заставили Александра остановиться. Там мальчик отбивался от стоящего на страже дружинника.
– Кто это? Что там такое? – крикнул Александр.
– Это мой питомец, – сказал Варсонофий, – сын лодочника, что меня привез. Хочу вразумить его книжной премудрости.
– Эй, молодец-удалец! Подойди-ка сюда!
Мальчик быстро обежал двор вдоль стенки и, сняв шапку, остановился перед Александром.
– Как звать тебя?
– А Семка!
– Медведя боишься?
– А чего их бояться? Я с отцом не раз ходил к медвежьей берлоге и даже принес в избу медвежонка.
– Ишь ты какой смелый и прыткий! Хочешь, молодец, служить у меня?
– Кабы мне потом стать дружинником, уж я бы старался, старался!
– А что ты умеешь?
– Я умею скворцов и снегирей ловить, на дудке играть и медведя из берлоги выманивать.
– А где твой отец?
– На Волхове лодку сторожит. Как только я вернусь к нему, он понесет сигов на торг.
– Ты беги сейчас к отцу и скажи, что я беру тебя к себе, передам монаху-книжнику, вот отцу Варсонофию, он тебя научит книги читать и писать по-ученому, а твой отец пусть придет сюда договориться и сигов притащит.
Отец Варсонофий с Александром поднялись по ступенькам. Мальчик опрометью кинулся к выходу, а медведь продолжал сидеть на задних лапах, обмахиваясь передними и протягивая их вперед, как бы прося подачки.
Посреди лодки сидел глубокий старец в черном клобуке, с медным крестом на цепочке, ниспадавшим на впалую грудь. Лодка подплыла к пристани, где толпилось много таких же насадов, и врезалась между ними. Крепкие словечки и ругань послышались с разных сторон, но прибывшие, не обращая на это внимания, привязали лодку к свае мостков, сложили весла и достали два деревянных ведерка, полных рыбы (из одного ведерка даже торчал длинный хвост сига). С большой бережностью оба гребца помогли старцу взойти на мостки. Несмотря на свой преклонный возраст, старец довольно легко и твердо поднялся на берег. Его задержали лодочники. Прыгая с лодки на лодку, они гурьбой бросились к нему, прося его благословения. Он каждого истово осенял крестным знамением и целовал в голову. Затем пошел вслед за лодочником, которого остановил, уцепившись за рукав, приехавший в лодке мальчик:
– Тятька! Дозволь я проведу дедушку к князю Ярославичу – я знаю дорогу. А ты постереги лодку.
– Ладно, ступай!
Толпа желающих получить благословение все росла, и идти вперед становилось трудно. Но тут показался высокий детина с шапкой набекрень и громко крикнул:
– Эй, новгородские вечники, скворешники-пересмешники! Разойдись и дай отцу Варсонофию пройти к князю Ярославичу! Он его по срочному делу ждет.
Больше не уговаривая, детина начал расталкивать встречных направо и налево так, что некоторые даже полетели кубарем на землю, и отец Варсонофий быстро дошел до княжьего двора. У ворот стояли два дружинника с копьями. Они приоткрыли ворота и сказали:
– Отец святой, проходи осторожно вдоль стенки, иначе тебя может постичь беда.
Вслед за старцем юркнул во двор и приехавший вместе с ним мальчик.
Вероятно, отец Варсонофий забыл или не расслышал предупреждения, потому что он не пошел вдоль стенки, а прямо стал пересекать двор.
Посреди двора рос старый дуб с обломанной верхушкой и ветвями почти без листьев. По стволу дерева с необычайной быстротой скатилась черная туша большого медведя. Зверь проворными скачками направился к тихо проходившему старику, который, увидев его, остановился, выжидая. За медведем волочилась бренчавшая железная цепь.
– Уходи! Уходи в сторону! – раздались крики с разных концов двора.
Но отец Варсонофий не двигался, а спокойно стоял, подняв для благословения руку. Медведь подбежал, обнюхал потертые сапоги старца, поднялся на задние лапы, передние положил ему на плечи и, радостно урча, стал облизывать розовым языком лицо Варсонофия.
Тот, благословив голову медведя, ласково потрепал его по мохнатой морде:
– Егорка, Егорушка! Во где нам довелось встретиться! Спасибо тебе, что не запамятовал меня.
И старец достал из глубокого кармана рясы краюху ржаного хлеба и поднял ее над головой медведя. Медведь опустился на четвереньки, затем сел, размахивая передними лапами, как бы прося.
Отец Варсонофий отдал ему хлеб и теми же спокойными шагами направился к крыльцу княжеского дома. Оттуда навстречу легкой походкой спешил высокий, стройный юноша с вьющимися кудрями и шапкой на затылке. Большие темные глаза смотрели пристально и пытливо, а все лицо было освещено радостной, приветливой улыбкой. Он подошел к старику, склонился на одно колено, и отец Варсонофий широким крестом благословил его.
– Привет и благословение дому твоему, княже Александр Ярославич! Давно я не видел тебя. В лесу, отшельником пустыни, провел я два года. Строим там монастырек новый.
Александр встал, взял отца Варсонофия под руку, и вместе они направились к крыльцу. Крики в воротах заставили Александра остановиться. Там мальчик отбивался от стоящего на страже дружинника.
– Кто это? Что там такое? – крикнул Александр.
– Это мой питомец, – сказал Варсонофий, – сын лодочника, что меня привез. Хочу вразумить его книжной премудрости.
– Эй, молодец-удалец! Подойди-ка сюда!
Мальчик быстро обежал двор вдоль стенки и, сняв шапку, остановился перед Александром.
– Как звать тебя?
– А Семка!
– Медведя боишься?
– А чего их бояться? Я с отцом не раз ходил к медвежьей берлоге и даже принес в избу медвежонка.
– Ишь ты какой смелый и прыткий! Хочешь, молодец, служить у меня?
– Кабы мне потом стать дружинником, уж я бы старался, старался!
– А что ты умеешь?
– Я умею скворцов и снегирей ловить, на дудке играть и медведя из берлоги выманивать.
– А где твой отец?
– На Волхове лодку сторожит. Как только я вернусь к нему, он понесет сигов на торг.
– Ты беги сейчас к отцу и скажи, что я беру тебя к себе, передам монаху-книжнику, вот отцу Варсонофию, он тебя научит книги читать и писать по-ученому, а твой отец пусть придет сюда договориться и сигов притащит.
Отец Варсонофий с Александром поднялись по ступенькам. Мальчик опрометью кинулся к выходу, а медведь продолжал сидеть на задних лапах, обмахиваясь передними и протягивая их вперед, как бы прося подачки.
Немецкий торговый двор
В Великом Новгороде, неподалеку от многоводного задумчивого Волхова, находилось большое, обнесенное высоким тыном владение с крепкими воротами, охраняемыми вооруженной стражей. Это был немецкий торговый двор – обширный участок, на котором стояло много построек. Жизнь там проходила по своим особым правилам и обычаям.
Внутри торгового двора тянулся ряд двухэтажных лавок. На высоких подклетях стояли дома для приезжающих иноземных купцов и их приказчиков. Несколько отдельно были расположены мельница, пивоварня, баня, церковь св. Петра и дом священника.
В верхних ярусах лавок немцы продавали покупателям товар в розницу, в нижних – принималось от русских разное сырье.
Опасаясь неприятности со стороны недобрых людей, немецкие торговцы требовали, чтобы никто из русских купцов не устраивал близ их двора своих лавок и чтобы поблизости не происходили излюбленные новгородцами кулачные бои.
У себя во дворе немцы не подпускали никого чужого к своей церкви, где хранились самые дорогие их товары, а также всячески оберегали склады вина и пива.
На ночь немецкий двор запирался, наиболее ценные товары переносились в церковь и ее подвалы. Поочередно один купец и один приказчик всю ночь дежурили в церкви, запертой изнутри и снаружи, а у дверей ее ставилась стража.
Покончив с дневными делами, все приказчики собирались ужинать в просторной горнице. На ночь во двор спускали больших сторожевых собак.
В каждом доме тесно размещались купцы-земляки с приказчиками и слугами.
В одном доме, более нарядном, жил альдерман (старшина). Он с четырьмя товарищами-соправителями пользовался большой властью. Альдерман мог приговорить виновного в убийстве даже к смерти, за воровство отрубали руку. Священник был одновременно и секретарем альдермана.
Лишь немногие служащие немецкого торгового двора жили вне его стен и только в зданиях, принадлежавших иноземцам. Вообще немецкий торговый двор представлял собою особый мир, и с местным населением иноземцев связывала исключительно торговля, иногда тяжба – всегда в русском суде.
Немецкие купцы жили в Новгороде не постоянно. Два раза в год одна партия купцов сменяла другую. При отъезде очередной партии немецкий двор опечатывался, а ключи передавались на хранение в Софийский собор новгородскому владыке.
Однажды дождливым темным вечером к немецкому торговому двору в необычно позднее время пробирались какие-то люди. Сказав что-то сторожу, пришедшие остановились у запертых ворот.
Наконец из ворот вышел высокий человек. Он нес в руке фонарь с зажженной свечой и, подняв его, поочередно осветил лица прибывших. Все это были известные купцы в богатых нарядных кафтанах с собольими и бобровыми воротниками, прикрытых темными плащами.
– Господин альдерман Генрикус Вулленпунт приглашает вас войти в свой дом. Пожалуйста, почтенные господа, следуйте за мной.
Все вошли в ворота и направились к крыльцу главного здания. Кругом двора виднелось много амбаров, отдельно стояло несколько жилых зданий. Окна этих зданий, с цветными заморскими стеклами, пропускали тусклый свет.
Все поднялись по узкой лестнице на второй ярус и оказались в большой комнате. На стенах горели свечи в изогнутых подсвечниках. Посреди комнаты протянулся узкий, длинный стол, крытый темно-коричневым сукном с бахромой.
Вошедшие издали поклонились старшине. Он сидел в конце стола в широком кресле с резной спинкой, изображающей двух львов, поднявших в лапах круглый щит с гербом города Бремена. Перед альдерманом лежала большая раскрытая книга в кожаном переплете с серебряными застежками. Он был одет в просторный зеленый бархатный кафтан с бобровым воротником и такой же опушкой по подолу; на голове – шапочка-берет, нависавшая на глаза; на указательном пальце – золотое кольцо с большим сверкающим алмазом. Его белые ширококостные руки опирались на палку с резным серебряным набалдашником.
На низкие поклоны вошедших Вулленпунт только небрежно кивнул головой, повел рукой по воздуху, приглашая сесть, и снова погрузился в просмотр книги.
Все тихо сидели и терпеливо ждали. Наконец старшина заговорил:
– Сегодня мы будем беседовать не о наших обычных торговых делах, а по вопросу более неотложному и крайне важному.
– Мы слушаем тебя, почтенный господин альдерман Вулленпунт! – ответило несколько голосов.
– Мы не раз обсуждали с вами нужды наших купцов, и все вы соглашались, что торговля Новгорода с иноземными странами могла бы развернуться гораздо шире и куда выгоднее для нас, если бы мы сумели устроить другое, новое управление Новгородом, в которое входили бы на равных началах и русские, и немецкие, и шведские, и другие иноземные купеческие старшины. И это было бы прежде всего прибыльнее и для нас, и для новгородцев. Чем, скажите, держится Новгород? В чем его богатство и сила? Главным образом в его торговле. А кто больше всего приносит дохода и богатства Новгороду? Купцы. Какие купцы? В равной мере и русские и столько же, если не больше, иноземные. Значит, нужно привлечь как-нибудь иноземцев к управлению Новгородом, для того чтобы они создали новые правила, новые законы для управления этим большим богатым городом.
– Что верно, то верно! – раздались голоса.
– Как же ты думаешь устроить это полурусское-полуиноземное управление Новгородом? – спросил один из присутствующих.
Другой добавил:
– Новгород всегда гордился тем, что он «Господин Великий Новгород». Примирятся ли свободолюбивые новгородцы, если им навяжут иноземцев, отняв таким образом половину их вольностей?
Старшина Вулленпунт закашлялся и проворчал:
– Почему ты говоришь «навяжут»? Надо все так устроить и объяснить, что это будет дружеский совет, дружеское управление для общей пользы.
– Очень уж это неожиданно! – сказал первый голос. – Надо продумать, не таится ли здесь какая-нибудь ловушка, хитрая западня.
– Опять страхи! – зашипел старшина. – Так вот вы теперь послушайте: сейчас я вам объясню главную причину, почему я пригласил сюда моих уважаемых дорогих гостей.
– Говори, не томи нас, господин Вулленпунт!
– Я только что получил с гонцом письмо, в котором мне сообщают, что, по-видимому, шведский король Эрик, желая развить торговые и всякие другие связи между шведским и русским народом, собирается в скором времени отправить в Новгород большое посольство с целью установления новых, более тесных дружеских отношений. Насколько важные цели имеет это посольство, вы можете судить хотя бы по тому, что во главе его прибудут зять короля ярл[37] Биргер и с ним несколько епископов.
– Ну что ж, примем их! – раздались голоса. – Угостим щедро и обсудим, что лучше всего нам предпринять. Но, конечно, мы, германцы, не хотим, чтобы в Новгороде засели и стали хозяйничать одни шведы. Ведь для нас на первом месте должны быть интересы наших торговых городов: Бремена, Любека и других.
Посетители молчали. Наконец кто-то спросил:
– Что же ты посоветуешь нам, почтенный господин альдерман?
Старшина обвел всех выцветшими голубыми глазами и сказал:
– Прежде всего надо, чтобы об этом посольстве не проведал новый новгородский князь Александер. Это молодой кочеток, у которого острый коготок. Он может вдруг наделать всем иноземцам больших неприятностей. Было бы хорошо, если бы на время приезда посольства он отправился на свою любимую медвежью охоту. А тем временем следует собрать совет влиятельных бояр и купцов новгородских и совместно обсудить, как устроить торжественную встречу знатным гостям. Не забывайте: ведь приедет сам зять короля, ярл Биргер. Хорошо было бы отправить встречное посольство: впереди – певчие, хоругви, иконы, духовенство в золотом облачении. И мы, немецкие купцы, также примем участие в этой встрече. В ближайшие дни в покоях владыки Спиридона состоится совещание знатнейших, лучших людей Новгорода. На нем будет обсуждаться желательность нового русско-немецкого содружества для развития торговых дел Новгорода с иноземцами. Обдумайте все это, а на совете вы скажете свои пожелания. Но только помните: ни слова не говорите никому о предполагаемом прибытии шведского посольства, чтобы не проведал князь Александер.
Гости поклялись сохранить все услышанное в тайне и стали расходиться.
Внутри торгового двора тянулся ряд двухэтажных лавок. На высоких подклетях стояли дома для приезжающих иноземных купцов и их приказчиков. Несколько отдельно были расположены мельница, пивоварня, баня, церковь св. Петра и дом священника.
В верхних ярусах лавок немцы продавали покупателям товар в розницу, в нижних – принималось от русских разное сырье.
Опасаясь неприятности со стороны недобрых людей, немецкие торговцы требовали, чтобы никто из русских купцов не устраивал близ их двора своих лавок и чтобы поблизости не происходили излюбленные новгородцами кулачные бои.
У себя во дворе немцы не подпускали никого чужого к своей церкви, где хранились самые дорогие их товары, а также всячески оберегали склады вина и пива.
На ночь немецкий двор запирался, наиболее ценные товары переносились в церковь и ее подвалы. Поочередно один купец и один приказчик всю ночь дежурили в церкви, запертой изнутри и снаружи, а у дверей ее ставилась стража.
Покончив с дневными делами, все приказчики собирались ужинать в просторной горнице. На ночь во двор спускали больших сторожевых собак.
В каждом доме тесно размещались купцы-земляки с приказчиками и слугами.
В одном доме, более нарядном, жил альдерман (старшина). Он с четырьмя товарищами-соправителями пользовался большой властью. Альдерман мог приговорить виновного в убийстве даже к смерти, за воровство отрубали руку. Священник был одновременно и секретарем альдермана.
Лишь немногие служащие немецкого торгового двора жили вне его стен и только в зданиях, принадлежавших иноземцам. Вообще немецкий торговый двор представлял собою особый мир, и с местным населением иноземцев связывала исключительно торговля, иногда тяжба – всегда в русском суде.
Немецкие купцы жили в Новгороде не постоянно. Два раза в год одна партия купцов сменяла другую. При отъезде очередной партии немецкий двор опечатывался, а ключи передавались на хранение в Софийский собор новгородскому владыке.
Однажды дождливым темным вечером к немецкому торговому двору в необычно позднее время пробирались какие-то люди. Сказав что-то сторожу, пришедшие остановились у запертых ворот.
Наконец из ворот вышел высокий человек. Он нес в руке фонарь с зажженной свечой и, подняв его, поочередно осветил лица прибывших. Все это были известные купцы в богатых нарядных кафтанах с собольими и бобровыми воротниками, прикрытых темными плащами.
– Господин альдерман Генрикус Вулленпунт приглашает вас войти в свой дом. Пожалуйста, почтенные господа, следуйте за мной.
Все вошли в ворота и направились к крыльцу главного здания. Кругом двора виднелось много амбаров, отдельно стояло несколько жилых зданий. Окна этих зданий, с цветными заморскими стеклами, пропускали тусклый свет.
Все поднялись по узкой лестнице на второй ярус и оказались в большой комнате. На стенах горели свечи в изогнутых подсвечниках. Посреди комнаты протянулся узкий, длинный стол, крытый темно-коричневым сукном с бахромой.
Вошедшие издали поклонились старшине. Он сидел в конце стола в широком кресле с резной спинкой, изображающей двух львов, поднявших в лапах круглый щит с гербом города Бремена. Перед альдерманом лежала большая раскрытая книга в кожаном переплете с серебряными застежками. Он был одет в просторный зеленый бархатный кафтан с бобровым воротником и такой же опушкой по подолу; на голове – шапочка-берет, нависавшая на глаза; на указательном пальце – золотое кольцо с большим сверкающим алмазом. Его белые ширококостные руки опирались на палку с резным серебряным набалдашником.
На низкие поклоны вошедших Вулленпунт только небрежно кивнул головой, повел рукой по воздуху, приглашая сесть, и снова погрузился в просмотр книги.
Все тихо сидели и терпеливо ждали. Наконец старшина заговорил:
– Сегодня мы будем беседовать не о наших обычных торговых делах, а по вопросу более неотложному и крайне важному.
– Мы слушаем тебя, почтенный господин альдерман Вулленпунт! – ответило несколько голосов.
– Мы не раз обсуждали с вами нужды наших купцов, и все вы соглашались, что торговля Новгорода с иноземными странами могла бы развернуться гораздо шире и куда выгоднее для нас, если бы мы сумели устроить другое, новое управление Новгородом, в которое входили бы на равных началах и русские, и немецкие, и шведские, и другие иноземные купеческие старшины. И это было бы прежде всего прибыльнее и для нас, и для новгородцев. Чем, скажите, держится Новгород? В чем его богатство и сила? Главным образом в его торговле. А кто больше всего приносит дохода и богатства Новгороду? Купцы. Какие купцы? В равной мере и русские и столько же, если не больше, иноземные. Значит, нужно привлечь как-нибудь иноземцев к управлению Новгородом, для того чтобы они создали новые правила, новые законы для управления этим большим богатым городом.
– Что верно, то верно! – раздались голоса.
– Как же ты думаешь устроить это полурусское-полуиноземное управление Новгородом? – спросил один из присутствующих.
Другой добавил:
– Новгород всегда гордился тем, что он «Господин Великий Новгород». Примирятся ли свободолюбивые новгородцы, если им навяжут иноземцев, отняв таким образом половину их вольностей?
Старшина Вулленпунт закашлялся и проворчал:
– Почему ты говоришь «навяжут»? Надо все так устроить и объяснить, что это будет дружеский совет, дружеское управление для общей пользы.
– Очень уж это неожиданно! – сказал первый голос. – Надо продумать, не таится ли здесь какая-нибудь ловушка, хитрая западня.
– Опять страхи! – зашипел старшина. – Так вот вы теперь послушайте: сейчас я вам объясню главную причину, почему я пригласил сюда моих уважаемых дорогих гостей.
– Говори, не томи нас, господин Вулленпунт!
– Я только что получил с гонцом письмо, в котором мне сообщают, что, по-видимому, шведский король Эрик, желая развить торговые и всякие другие связи между шведским и русским народом, собирается в скором времени отправить в Новгород большое посольство с целью установления новых, более тесных дружеских отношений. Насколько важные цели имеет это посольство, вы можете судить хотя бы по тому, что во главе его прибудут зять короля ярл[37] Биргер и с ним несколько епископов.
– Ну что ж, примем их! – раздались голоса. – Угостим щедро и обсудим, что лучше всего нам предпринять. Но, конечно, мы, германцы, не хотим, чтобы в Новгороде засели и стали хозяйничать одни шведы. Ведь для нас на первом месте должны быть интересы наших торговых городов: Бремена, Любека и других.
Посетители молчали. Наконец кто-то спросил:
– Что же ты посоветуешь нам, почтенный господин альдерман?
Старшина обвел всех выцветшими голубыми глазами и сказал:
– Прежде всего надо, чтобы об этом посольстве не проведал новый новгородский князь Александер. Это молодой кочеток, у которого острый коготок. Он может вдруг наделать всем иноземцам больших неприятностей. Было бы хорошо, если бы на время приезда посольства он отправился на свою любимую медвежью охоту. А тем временем следует собрать совет влиятельных бояр и купцов новгородских и совместно обсудить, как устроить торжественную встречу знатным гостям. Не забывайте: ведь приедет сам зять короля, ярл Биргер. Хорошо было бы отправить встречное посольство: впереди – певчие, хоругви, иконы, духовенство в золотом облачении. И мы, немецкие купцы, также примем участие в этой встрече. В ближайшие дни в покоях владыки Спиридона состоится совещание знатнейших, лучших людей Новгорода. На нем будет обсуждаться желательность нового русско-немецкого содружества для развития торговых дел Новгорода с иноземцами. Обдумайте все это, а на совете вы скажете свои пожелания. Но только помните: ни слова не говорите никому о предполагаемом прибытии шведского посольства, чтобы не проведал князь Александер.
Гости поклялись сохранить все услышанное в тайне и стали расходиться.
Переветник
По бревенчатой мостовой улиц Софийской стороны, подбирая длинные полы, быстро шагали новгородские жители. На мосту, где особенно много скопилось народу, все спорили, затем направлялись вверх по береговому склону – к палатам архиепископа Спиридона. На каменном крыльце владычьего дома продолжали разгораться споры. Сторонники боярина Жирославича громко кричали, потрясая кулаками, угрожая невидимым врагам.
Все споры сводились к одному:
– Сбросить княжича Александра Ярославича!
– Молод еще он, беспокойный, неуемный! Ему девятнадцать лет – где ему и дружину в руках держать, и управлять делами нашего вольного Новгорода! Пускай поживет, посмотрит, поучится, как другие делами ворочают… Пригласить же надо другого князя, помогутнее и поопытнее…
– А где княжич?
– Говорят, там – в покоях владыки.
В покоях архиепископа Спиридона было тесно до отказа. Сам владыка, в темно-синей шелковой мантии, сидел в высоком кресле. В руках он держал посох, иногда стучал им об пол:
– Довольно, довольно суесловий! Пора приниматься за решение великого дела!
Все посматривали в один угол покоя, где, безмолвно прислонясь к стене, стоял князь Александр. Его глаза смотрели сурово. Он не отвечал на упреки, которые ему бросали некоторые новгородские бояре. Внимательно слушал все, что говорилось кругом.
Яростнее всех нападал на него старый богатый боярин Жирославич, высокий, величавый, с большой полуседой бородой, рассыпавшейся по груди.
– Вот он, молодой княжич! Гордый, заносчивый! И отвечать не хочет, а дело неотложное, и мы должны решить его по всей строгости.
– Смелей, смелей! – говорил владыка. – Объясни нам, в чем дело. Ты лучше все это понимаешь, а я вот занят молитвами, мне и невдомек.
Жирославич горячился – видимо, хотел всем растолковать, чтобы склонить на свою сторону.
– Внимайте, православные! Шли на Новгород татары, казалось – конец пришел святой Руси, а вот и не дошли. Бог не допустил нехристей-сыроядцев до святой Софии.
– И впредь не допустит! – вмешался владыка. – Коли мы будем горячо молиться, коли будем соблюдать посты и все уставы церковные исполнять в кротости и послушании, Господь нас обережет!
– Татары далеко! Увязли в болотах! – продолжал кричать Жирославич.
И всем присутствующим приходило на ум: что заставляет Жирославича так настаивать, так горячиться?
– А пока мы должны приготовиться и верных друзей себе обрести на случай, если враги все же пойдут на старый Новгород.
– Говори, говори яснее, как это ты приготовишься? – вдруг сказал Александр.
– Есть иные неразумные, – продолжал Жирославич, – так они говорят, что у нас врагов немало и что мы должны всех их выгнать. А меня все время беспокоит другая мысль: верно ли мы врагами считаем тех, кто наши хорошие покупатели, богатые плательщики и много лет ведут с нами большие мирные торговые дела… Почему их почитать врагами, когда они идут к нам с раскрытым сердцем, в руках держат большой кошель с серебром, а корабли их в каждом году и не раз и не два приплывут: заберут и зерно, и кудель, и лен, и мед, и воск, и кожи, и хвосты конские, и бревна…
Александр заговорил резко:
– Не крути, Жирославич! Говори прямо: что затеял, что задумал? Расскажи нам, как немцы и свеи тебя купили. Много ли тебе дали?
– Помолчи, кочеток! Дойдет до тебя очередь, тогда и тебя спросим.
– Говори попроще, Жирославич, выкладывай!
– Вот что я вам расскажу, вот что мне предложил старшина немецкого торгового двора почтенный Генрикус Вулленпунт. Он говорит: «У вас в Новгороде беспорядку много. Какой ваш князь? Еще птенец! Ему ли управлять городом и всей землей Новгородской, когда его любимая потеха – травить медведей и объезжать коней».
Александр крикнул:
– Эй, Гаврило Олексич! Где ж ты запропастился?
– Тут я, княже, только меня народ стеснил! Сейчас до тебя доберусь!
Жирославич продолжал:
– Старшина немецкого торгового двора предлагает, что он будет держать в порядке весь город, что он привезет сюда сотню-другую своих конных меченосцев, что эти конники будут разъезжать по городу и наблюдать, чтобы никакого бесчинства и драки не было. И за все это он никакой платы не требует, а взамен платы просит разрешить его приказчикам свободно разъезжать по Новгородской земле, и тогда они будут закупать все, что бояре и купцы в коробьях и в клетях держат. А когда немецкие купцы и их приказчики сами к нам приедут и сами товары заберут, то тут же и серебро отсыпят.
– А княжеская дружина в Новгороде останется? Или вместо нее тоже немецкие меченосцы будут здесь порядок наводить?
– Это уж как Господин Великий Новгород решит: оставить ли княжескую дружину или показать ей путь-дорогу.
– А если на нас пойдет все немецкое войско? – спросил Александр. – Не ты ли с твоим немецким почтенным старшиной Вулленпунтом станешь от него отбиваться? – И он швырнул свою рукавицу в лицо Жирославичу.
Жирославич завопил:
– Владыка Спиридон! Люди честные! Да ведь это бесчинство! Достойно ли молодому воеводе так позорить старого, именитого боярина?
Толпа затихла, ожидая, чем все окончится.
Один из сторонников Жирославича, новгородский боярин Борис Негочевич, высокий, в нарядном, расшитом шелками кафтане, заговорил горячо:
– Постойте, послушайте меня! Все, что разъяснил нам мудростно Жирославич, – это не на ветер сказано. Наш Великий Новгород стоит здесь на болотах, на отлете от братьев суздальцев или полочан, и следовало бы подумать: не устроить ли взаправду нам здесь русско-немецкую богатую торговую общину, со своими законами, со своим войском? А другую такую русско-немецкую общину уже задумал сделать Твердило Иванкович во Пскове. И будет у нас несколько еще таких торговых общин: и в Ладоге, и в Копорье, и в Ижоре. Тогда мы начнем с немцами жить в крепкой дружбе. Мы станем им собирать и хлеб, и кудель, и лен, и хмель, и мед, и кожи, и меха, и все прочее, а немцы нам будут привозить морем в обмен свои товары: и оружие, и полотно, и суконные кафтаны, и заморские сапоги, и за все купленное они платить станут в тот же час.
– Дай-то Господи, только прожить в мире, без войны и резни! – простонал владыка Спиридон.
А Негочевич опять рассыпался соловьем, продолжая свою речь:
– Все то, что я сказал и объяснил вам боярин Жирославич, – разве это не на пользу Новгороду? А если найдутся безумливые уноши, в нашем большом торговом деле еще не понимающие и только желающие смуту внести, вражду посеять и войну с иноземцами разжечь, когда они идут к нам с полной дружбой и открытой душой, то таких нужно гнать с нашей земли! Скатертью дорога!
Александр, стараясь сдержать ярость, прогремел:
– Ты о ком это сказал как о неразумном юноше? Не обо мне ли?
– А о ком же, как не о тебе? – вызывающе ответил Негочевич.
– Так слушайте ж меня, люди почтенные, владыка Спиридон и весь Господин Великий Новгород! Пока я здесь князем, пока дружина моя наготове и мечи отточены, я таких речей, какие сейчас говорили переветники Жирославич и его подвывала, такой же злодей Негочевич, говорить не позволю и буду отрезать переветникам языки и носы. А чтобы Жирославич запомнил навсегда, как он сейчас предлагал без бою и без чести отдать родную землю немецким купцам и клыкастым меченосцам, я сейчас ему… навек печать приложу!
– Ах ты птенец! – закричал в бешенстве Жирославич. – Люди добрые, вступитесь!
Александр, решительно расталкивая толпу, двинулся к тому месту, где стоял Жирославич.
Раздался звук оплеухи, и Жирославич упал. Все, разинув рты, смотрели друг на друга. Александр выхватил из-за пояса большой нож с костяной ручкой, с которым ходил на медведя, и опустился коленом на грудь упавшего Жирославича, который барахтался, стараясь встать. Александр крепко держал его пятерней за нос.
Вмешался владыка Спиридон. Он бросился вперед и, одной рукой обхватив Александра за шею, другой пытался удержать его руку:
– Побойся Бога, Ярославич! Оставь старика! Именем Господа заклинаю тебя: остановись! Не уродуй лика человеческого!
Александр встал, и все зашептали:
– Не тронул!
Обращаясь к владыке Спиридону, Александр решительно сказал:
– Пока я здесь, в Новгороде, я буду поступать так же с каждым Иудой-переветником, и пусть они пощады от меня не ждут.
Потом князь, обращаясь к Олексичу, крикнул:
– Гаврила, мы уходим!
Все споры сводились к одному:
– Сбросить княжича Александра Ярославича!
– Молод еще он, беспокойный, неуемный! Ему девятнадцать лет – где ему и дружину в руках держать, и управлять делами нашего вольного Новгорода! Пускай поживет, посмотрит, поучится, как другие делами ворочают… Пригласить же надо другого князя, помогутнее и поопытнее…
– А где княжич?
– Говорят, там – в покоях владыки.
В покоях архиепископа Спиридона было тесно до отказа. Сам владыка, в темно-синей шелковой мантии, сидел в высоком кресле. В руках он держал посох, иногда стучал им об пол:
– Довольно, довольно суесловий! Пора приниматься за решение великого дела!
Все посматривали в один угол покоя, где, безмолвно прислонясь к стене, стоял князь Александр. Его глаза смотрели сурово. Он не отвечал на упреки, которые ему бросали некоторые новгородские бояре. Внимательно слушал все, что говорилось кругом.
Яростнее всех нападал на него старый богатый боярин Жирославич, высокий, величавый, с большой полуседой бородой, рассыпавшейся по груди.
– Вот он, молодой княжич! Гордый, заносчивый! И отвечать не хочет, а дело неотложное, и мы должны решить его по всей строгости.
– Смелей, смелей! – говорил владыка. – Объясни нам, в чем дело. Ты лучше все это понимаешь, а я вот занят молитвами, мне и невдомек.
Жирославич горячился – видимо, хотел всем растолковать, чтобы склонить на свою сторону.
– Внимайте, православные! Шли на Новгород татары, казалось – конец пришел святой Руси, а вот и не дошли. Бог не допустил нехристей-сыроядцев до святой Софии.
– И впредь не допустит! – вмешался владыка. – Коли мы будем горячо молиться, коли будем соблюдать посты и все уставы церковные исполнять в кротости и послушании, Господь нас обережет!
– Татары далеко! Увязли в болотах! – продолжал кричать Жирославич.
И всем присутствующим приходило на ум: что заставляет Жирославича так настаивать, так горячиться?
– А пока мы должны приготовиться и верных друзей себе обрести на случай, если враги все же пойдут на старый Новгород.
– Говори, говори яснее, как это ты приготовишься? – вдруг сказал Александр.
– Есть иные неразумные, – продолжал Жирославич, – так они говорят, что у нас врагов немало и что мы должны всех их выгнать. А меня все время беспокоит другая мысль: верно ли мы врагами считаем тех, кто наши хорошие покупатели, богатые плательщики и много лет ведут с нами большие мирные торговые дела… Почему их почитать врагами, когда они идут к нам с раскрытым сердцем, в руках держат большой кошель с серебром, а корабли их в каждом году и не раз и не два приплывут: заберут и зерно, и кудель, и лен, и мед, и воск, и кожи, и хвосты конские, и бревна…
Александр заговорил резко:
– Не крути, Жирославич! Говори прямо: что затеял, что задумал? Расскажи нам, как немцы и свеи тебя купили. Много ли тебе дали?
– Помолчи, кочеток! Дойдет до тебя очередь, тогда и тебя спросим.
– Говори попроще, Жирославич, выкладывай!
– Вот что я вам расскажу, вот что мне предложил старшина немецкого торгового двора почтенный Генрикус Вулленпунт. Он говорит: «У вас в Новгороде беспорядку много. Какой ваш князь? Еще птенец! Ему ли управлять городом и всей землей Новгородской, когда его любимая потеха – травить медведей и объезжать коней».
Александр крикнул:
– Эй, Гаврило Олексич! Где ж ты запропастился?
– Тут я, княже, только меня народ стеснил! Сейчас до тебя доберусь!
Жирославич продолжал:
– Старшина немецкого торгового двора предлагает, что он будет держать в порядке весь город, что он привезет сюда сотню-другую своих конных меченосцев, что эти конники будут разъезжать по городу и наблюдать, чтобы никакого бесчинства и драки не было. И за все это он никакой платы не требует, а взамен платы просит разрешить его приказчикам свободно разъезжать по Новгородской земле, и тогда они будут закупать все, что бояре и купцы в коробьях и в клетях держат. А когда немецкие купцы и их приказчики сами к нам приедут и сами товары заберут, то тут же и серебро отсыпят.
– А княжеская дружина в Новгороде останется? Или вместо нее тоже немецкие меченосцы будут здесь порядок наводить?
– Это уж как Господин Великий Новгород решит: оставить ли княжескую дружину или показать ей путь-дорогу.
– А если на нас пойдет все немецкое войско? – спросил Александр. – Не ты ли с твоим немецким почтенным старшиной Вулленпунтом станешь от него отбиваться? – И он швырнул свою рукавицу в лицо Жирославичу.
Жирославич завопил:
– Владыка Спиридон! Люди честные! Да ведь это бесчинство! Достойно ли молодому воеводе так позорить старого, именитого боярина?
Толпа затихла, ожидая, чем все окончится.
Один из сторонников Жирославича, новгородский боярин Борис Негочевич, высокий, в нарядном, расшитом шелками кафтане, заговорил горячо:
– Постойте, послушайте меня! Все, что разъяснил нам мудростно Жирославич, – это не на ветер сказано. Наш Великий Новгород стоит здесь на болотах, на отлете от братьев суздальцев или полочан, и следовало бы подумать: не устроить ли взаправду нам здесь русско-немецкую богатую торговую общину, со своими законами, со своим войском? А другую такую русско-немецкую общину уже задумал сделать Твердило Иванкович во Пскове. И будет у нас несколько еще таких торговых общин: и в Ладоге, и в Копорье, и в Ижоре. Тогда мы начнем с немцами жить в крепкой дружбе. Мы станем им собирать и хлеб, и кудель, и лен, и хмель, и мед, и кожи, и меха, и все прочее, а немцы нам будут привозить морем в обмен свои товары: и оружие, и полотно, и суконные кафтаны, и заморские сапоги, и за все купленное они платить станут в тот же час.
– Дай-то Господи, только прожить в мире, без войны и резни! – простонал владыка Спиридон.
А Негочевич опять рассыпался соловьем, продолжая свою речь:
– Все то, что я сказал и объяснил вам боярин Жирославич, – разве это не на пользу Новгороду? А если найдутся безумливые уноши, в нашем большом торговом деле еще не понимающие и только желающие смуту внести, вражду посеять и войну с иноземцами разжечь, когда они идут к нам с полной дружбой и открытой душой, то таких нужно гнать с нашей земли! Скатертью дорога!
Александр, стараясь сдержать ярость, прогремел:
– Ты о ком это сказал как о неразумном юноше? Не обо мне ли?
– А о ком же, как не о тебе? – вызывающе ответил Негочевич.
– Так слушайте ж меня, люди почтенные, владыка Спиридон и весь Господин Великий Новгород! Пока я здесь князем, пока дружина моя наготове и мечи отточены, я таких речей, какие сейчас говорили переветники Жирославич и его подвывала, такой же злодей Негочевич, говорить не позволю и буду отрезать переветникам языки и носы. А чтобы Жирославич запомнил навсегда, как он сейчас предлагал без бою и без чести отдать родную землю немецким купцам и клыкастым меченосцам, я сейчас ему… навек печать приложу!
– Ах ты птенец! – закричал в бешенстве Жирославич. – Люди добрые, вступитесь!
Александр, решительно расталкивая толпу, двинулся к тому месту, где стоял Жирославич.
Раздался звук оплеухи, и Жирославич упал. Все, разинув рты, смотрели друг на друга. Александр выхватил из-за пояса большой нож с костяной ручкой, с которым ходил на медведя, и опустился коленом на грудь упавшего Жирославича, который барахтался, стараясь встать. Александр крепко держал его пятерней за нос.
Вмешался владыка Спиридон. Он бросился вперед и, одной рукой обхватив Александра за шею, другой пытался удержать его руку:
– Побойся Бога, Ярославич! Оставь старика! Именем Господа заклинаю тебя: остановись! Не уродуй лика человеческого!
Александр встал, и все зашептали:
– Не тронул!
Обращаясь к владыке Спиридону, Александр решительно сказал:
– Пока я здесь, в Новгороде, я буду поступать так же с каждым Иудой-переветником, и пусть они пощады от меня не ждут.
Потом князь, обращаясь к Олексичу, крикнул:
– Гаврила, мы уходим!
В княжеских хоромах
Вернувшись на Рюриково городище, Ярославич поднялся к себе в хоромы, в главную гридницу, где юная княгиня Александра Брячиславна уже ожидала его за столом. Перед ней дымилась миска с ухой и рядом, прикрытый расшитым красными узорами полотенцем, красовался пышный пирог.
По одну сторону Брячиславны сидел Вадим, сверстник Александра, всегда скромный и обходительный.
Когда-то отец Вадима был любимым ловчим князя Брячислава Полоцкого и сопровождал его на медвежью охоту и волчьи облавы. Вадим отроком подрастал среди дружинников, постоянно бывал в княжеских хоромах, играл вместе с княжескими детьми. Они его любили за покладистый и кроткий нрав, а главное, за то, что он искусно вырезал ножом из липового дерева коньков, птичек и мужичка с дудкой. Не раз княгиня за это награждала Вадима медовым пряником.
Однажды на охоте разъяренный медведь подмял под себя ловчего, отца Вадима, и задрал его. Князь Брячислав захотел помочь осиротевшему мальчику и сказал Вадиму: «Дружинник из тебя не выйдет, я знаю, а иконописцем, быть может, ты станешь искусным. Будешь расписывать стены наших церквей, а это светлое, высокое дело. В Новгороде имеется хорошая иконописная мастерская, и в ней давно работает опытный изограф, отец Досифей. Вот к нему-то я тебя в науку и пошлю».
Вскоре Вадим поселился в Новгороде вместе со своей старой нянюшкой и начал работать под руководством отца Досифея, а когда прибыл князь Александр Ярославич со своей молодой женой, Вадим стал частым гостем в княжеских хоромах. С Александром его сближала любовь к книгам, и он каждый раз с волнением ждал, что князь покажет ему какую-нибудь новинку.
– Что, друже, давно не был? – обратился Александр к Вадиму, усаживаясь за стол. – Давно мы с тобой не толковали! Расскажи-ка нам теперь, многих ли святителей ты уже переписал? Мой тебе дружеский совет: учись у опытных стариков иконописному делу – и сам станешь большим искусником.
По одну сторону Брячиславны сидел Вадим, сверстник Александра, всегда скромный и обходительный.
Когда-то отец Вадима был любимым ловчим князя Брячислава Полоцкого и сопровождал его на медвежью охоту и волчьи облавы. Вадим отроком подрастал среди дружинников, постоянно бывал в княжеских хоромах, играл вместе с княжескими детьми. Они его любили за покладистый и кроткий нрав, а главное, за то, что он искусно вырезал ножом из липового дерева коньков, птичек и мужичка с дудкой. Не раз княгиня за это награждала Вадима медовым пряником.
Однажды на охоте разъяренный медведь подмял под себя ловчего, отца Вадима, и задрал его. Князь Брячислав захотел помочь осиротевшему мальчику и сказал Вадиму: «Дружинник из тебя не выйдет, я знаю, а иконописцем, быть может, ты станешь искусным. Будешь расписывать стены наших церквей, а это светлое, высокое дело. В Новгороде имеется хорошая иконописная мастерская, и в ней давно работает опытный изограф, отец Досифей. Вот к нему-то я тебя в науку и пошлю».
Вскоре Вадим поселился в Новгороде вместе со своей старой нянюшкой и начал работать под руководством отца Досифея, а когда прибыл князь Александр Ярославич со своей молодой женой, Вадим стал частым гостем в княжеских хоромах. С Александром его сближала любовь к книгам, и он каждый раз с волнением ждал, что князь покажет ему какую-нибудь новинку.
– Что, друже, давно не был? – обратился Александр к Вадиму, усаживаясь за стол. – Давно мы с тобой не толковали! Расскажи-ка нам теперь, многих ли святителей ты уже переписал? Мой тебе дружеский совет: учись у опытных стариков иконописному делу – и сам станешь большим искусником.