Послышался стук в окно и голос:
– Эй, кто в избе! Выходи, да поживей, а не то сойду с коня – худо вам будет.
Хозяйка испуганно всплеснула руками и взглянула на гостя. Тот шепотом приказал:
– Голоси, что одна в избе и сейчас выйдешь. Ступай на крыльцо, да не сказывай, что я здесь. А я приготовлюсь их встретить как надо.
– Эй, живее там! – послышался голос с улицы, и железный отточенный конец копья просунулся в окно.
– Возьми топор, вон у печки, – показала хозяйка, – а я пойду им зубы заговаривать. Иду, иду! – крикнула она во весь голос и, крестясь, выбежала из избы.
Конец копья исчез. Путник снова припал к окну. Он увидел, что оба рыцаря направились было в сторону озера, но вдруг, повернув коней, помчались прочь. Сперва они волочили за собой пленного, потом веревка оборвалась, и пленник остался лежать на снегу. Хозяйка вбежала в избу и сказала:
– Услышала слезную мольбу нашу Матерь Пресвятая Богородица! С озера наши рыбаки идут, а за ними воины, тоже наши, на конях. Видно, и хозяин мой вертается.
Услышав, что мужики возвращаются, старый Микола поспешил к себе домой.
Пленный из Риги
В богомольной роще
Глава девятая
Верный глаз полководца
Тучи над озером сгущаются
Перед рассветом
Русские клещи сомкнулись
– Эй, кто в избе! Выходи, да поживей, а не то сойду с коня – худо вам будет.
Хозяйка испуганно всплеснула руками и взглянула на гостя. Тот шепотом приказал:
– Голоси, что одна в избе и сейчас выйдешь. Ступай на крыльцо, да не сказывай, что я здесь. А я приготовлюсь их встретить как надо.
– Эй, живее там! – послышался голос с улицы, и железный отточенный конец копья просунулся в окно.
– Возьми топор, вон у печки, – показала хозяйка, – а я пойду им зубы заговаривать. Иду, иду! – крикнула она во весь голос и, крестясь, выбежала из избы.
Конец копья исчез. Путник снова припал к окну. Он увидел, что оба рыцаря направились было в сторону озера, но вдруг, повернув коней, помчались прочь. Сперва они волочили за собой пленного, потом веревка оборвалась, и пленник остался лежать на снегу. Хозяйка вбежала в избу и сказала:
– Услышала слезную мольбу нашу Матерь Пресвятая Богородица! С озера наши рыбаки идут, а за ними воины, тоже наши, на конях. Видно, и хозяин мой вертается.
Услышав, что мужики возвращаются, старый Микола поспешил к себе домой.
Пленный из Риги
Дружинники развязали пленного, брошенного немцами, и, подхватив его под руки, втащили в избу. Хозяйка растерла салом его обмороженное лицо. Уши распухли и обвисли. Он сидел на скамье и вполголоса хныкал:
– Конец мой пришел! Для чего меня мать родила! Поди слезами обливается, горемычная! Пропал я почем зря!
– Подожди, милый, горевать! – сказал чернобородый ратник.
– Да ведь они меня чуть насмерть не убили! Копьями подкалывали, чтобы я шибче за конем бежал… Добро, что снег был глубокий, а то на гладком месте они все скоком, и я скоком. Им легко торопиться на конях, а каково было мне поспешать за ними?
– Бог не без милости! – вздохнула хозяйка. – Вот добрые люди тебя, вишь, и подобрали. На, поешь пирога из снетковой муки[71], другой нет. Сразу отойдешь. А там и к родной мамоньке доберешься…
– А далеко ли живет твоя мамонька? – спросил один дружинник.
– Во Пскову. Она слезами зальется, когда увидит меня такого вислоухого.
– А ты и в самом деле, кажись, маменькин сынок, – заметил ратник, первый пришедший на лыжах. – Перестань подвывать. Негоже это для доброго молодца. Поступай в нашу дружину, садись на коня, пока у тебя ноги плохо ходят.
– А я уж послужу честью. Только не бросай, Христа ради, меня здесь одного!
– Ладно уж! Теперь рассказывай скорее, как ты из Пскова попал к немцам. И почему тебя рыдели сюда приволокли.
– Прошлый год немцы навалились на Псков. Набрали у нас около сотни мальцов и отроков. Всех погнали, как гусей, в ихний город Ригу.
– А в Риге вас в латынскую веру переиначили?
– Об этом старались их монахи и всех нас к тому понуждали: и больших, и малых отдали в латынский монастырь. Там мы должны были все делать, что нам указывали монахи: и учиться читать латынский часослов, и молитвы ихние петь, и дрова рубить, и стены класть каменные, и четыре раза в день ходить в ихнюю церковь.
– Как же ты сюда попал? Бежал, верно?
– Я бы рад был убежать, да уж больно крепко за нами присматривали и пороли мокрыми прутьями всех, кто выходил за монастырскую ограду.
– И тебя пороли?
– А то как же! Два раза пороли. Я потом долго сидеть не мог, все на брюхе лежал! – И пленный стал хныкать, утирая нос рукавом.
– Ну, ну, не реви! Рассказывай дальше.
– Стали наши между собою шептаться, что рыдели собираются в большой поход. Замыслили они захватить Новгород. Там, сказывали, есть молодой ратный князь Александр. Нужно, говорили они, ему рога обломать, его войско разметать и так же, как во Пскову, посадить по всей Новгородской земле своих хвохтов – это старост, значит.
– Пускай попробуют! – рассмеялись дружинники. – А мы увидим, у кого рога прежде обломаются.
– Теперь рассказывай, зачем ты сюда попал.
– Стали немцы расспрашивать, кто из нас умеет говорить по-чудински, кто побывал в Юрьеве, Гдове или на Чудь-озере. Тех отобрали и погнали с ихними отрядами дорогу показывать и говорить с чудинцами.
– Все я понял! А что ты по дороге видел и где побывал?
– Проходили мы через Юрьев. Туда согнали летьголу и чудинцев. Видимо-невидимо. Одни кладут стены и камни обтесывают, других учат рыдели, как ходить рядком в бой, выставив вперед копье. Видел я там и отряд с самострелами: лук привязан к рукояти, в желобок кладется стрелка. Тетиву нужно натянуть и зацепить за язычок, стрелка летит далеко и попадает дюже метко – в куриное яйцо али в воробья.
– Ишь ты? – заметили дружинники. – У нас еще до этого не додумались.
– Видел еще, как рыдели поставили в ряд две сотни леттов, которых собирались вешать.
– За что? Чем они не полюбились рыделям?
– Ихней веры принять не хотели. Вот и вешали их или связанных жгли на кострах. В пути я видел – целые деревни полыхали огнем. Еще видел немецкого попа голого. Его летты посадили на кобылу, привязали да и погнали обратно в Ригу.
– А много ли ты видел немцев? Как смекаешь: много ли их всех?
– Немцев немало. В Юрьеве я их видел многое множество, а возле каждого немца – пять, шесть, а то и побольше финнов, чуди или летьголы. Если всех их вместе свести, то получится туча. И они валом валят к Чудь-озеру. Как довелось мне слышать, у Чудь-озера быть должен главный сбор всего войска рыделей. Там же хвалились они показать такой бой, в котором русские будут иссечены, и вся наша земля станет немецкой.
Один из дружинников заметил:
– Хвалилась корова все озеро выпить, попробовала, да околела.
– Конец мой пришел! Для чего меня мать родила! Поди слезами обливается, горемычная! Пропал я почем зря!
– Подожди, милый, горевать! – сказал чернобородый ратник.
– Да ведь они меня чуть насмерть не убили! Копьями подкалывали, чтобы я шибче за конем бежал… Добро, что снег был глубокий, а то на гладком месте они все скоком, и я скоком. Им легко торопиться на конях, а каково было мне поспешать за ними?
– Бог не без милости! – вздохнула хозяйка. – Вот добрые люди тебя, вишь, и подобрали. На, поешь пирога из снетковой муки[71], другой нет. Сразу отойдешь. А там и к родной мамоньке доберешься…
– А далеко ли живет твоя мамонька? – спросил один дружинник.
– Во Пскову. Она слезами зальется, когда увидит меня такого вислоухого.
– А ты и в самом деле, кажись, маменькин сынок, – заметил ратник, первый пришедший на лыжах. – Перестань подвывать. Негоже это для доброго молодца. Поступай в нашу дружину, садись на коня, пока у тебя ноги плохо ходят.
– А я уж послужу честью. Только не бросай, Христа ради, меня здесь одного!
– Ладно уж! Теперь рассказывай скорее, как ты из Пскова попал к немцам. И почему тебя рыдели сюда приволокли.
– Прошлый год немцы навалились на Псков. Набрали у нас около сотни мальцов и отроков. Всех погнали, как гусей, в ихний город Ригу.
– А в Риге вас в латынскую веру переиначили?
– Об этом старались их монахи и всех нас к тому понуждали: и больших, и малых отдали в латынский монастырь. Там мы должны были все делать, что нам указывали монахи: и учиться читать латынский часослов, и молитвы ихние петь, и дрова рубить, и стены класть каменные, и четыре раза в день ходить в ихнюю церковь.
– Как же ты сюда попал? Бежал, верно?
– Я бы рад был убежать, да уж больно крепко за нами присматривали и пороли мокрыми прутьями всех, кто выходил за монастырскую ограду.
– И тебя пороли?
– А то как же! Два раза пороли. Я потом долго сидеть не мог, все на брюхе лежал! – И пленный стал хныкать, утирая нос рукавом.
– Ну, ну, не реви! Рассказывай дальше.
– Стали наши между собою шептаться, что рыдели собираются в большой поход. Замыслили они захватить Новгород. Там, сказывали, есть молодой ратный князь Александр. Нужно, говорили они, ему рога обломать, его войско разметать и так же, как во Пскову, посадить по всей Новгородской земле своих хвохтов – это старост, значит.
– Пускай попробуют! – рассмеялись дружинники. – А мы увидим, у кого рога прежде обломаются.
– Теперь рассказывай, зачем ты сюда попал.
– Стали немцы расспрашивать, кто из нас умеет говорить по-чудински, кто побывал в Юрьеве, Гдове или на Чудь-озере. Тех отобрали и погнали с ихними отрядами дорогу показывать и говорить с чудинцами.
– Все я понял! А что ты по дороге видел и где побывал?
– Проходили мы через Юрьев. Туда согнали летьголу и чудинцев. Видимо-невидимо. Одни кладут стены и камни обтесывают, других учат рыдели, как ходить рядком в бой, выставив вперед копье. Видел я там и отряд с самострелами: лук привязан к рукояти, в желобок кладется стрелка. Тетиву нужно натянуть и зацепить за язычок, стрелка летит далеко и попадает дюже метко – в куриное яйцо али в воробья.
– Ишь ты? – заметили дружинники. – У нас еще до этого не додумались.
– Видел еще, как рыдели поставили в ряд две сотни леттов, которых собирались вешать.
– За что? Чем они не полюбились рыделям?
– Ихней веры принять не хотели. Вот и вешали их или связанных жгли на кострах. В пути я видел – целые деревни полыхали огнем. Еще видел немецкого попа голого. Его летты посадили на кобылу, привязали да и погнали обратно в Ригу.
– А много ли ты видел немцев? Как смекаешь: много ли их всех?
– Немцев немало. В Юрьеве я их видел многое множество, а возле каждого немца – пять, шесть, а то и побольше финнов, чуди или летьголы. Если всех их вместе свести, то получится туча. И они валом валят к Чудь-озеру. Как довелось мне слышать, у Чудь-озера быть должен главный сбор всего войска рыделей. Там же хвалились они показать такой бой, в котором русские будут иссечены, и вся наша земля станет немецкой.
Один из дружинников заметил:
– Хвалилась корова все озеро выпить, попробовала, да околела.
В богомольной роще
Путник вышел из избы. Прибывшие с озера рыбаки торопились разгрузить возы и сбрасывали рогожные мешки с наловленной рыбой. Рыбаки говорили:
– Надо бы все укрыть подальше в лесу, в тайниках, пока немец не навалился и не отобрал всю рыбу, да поспеем ли. Он шарит вокруг, никак от него не убережешься.
Гость, держа Савоську за руку, подошел к отцу его, дюжему рыбаку Петру:
– Бог на помощь, хозяин!
– Просим милости!
– Как бы мне пройти в богомольную рощу? Сам я, один, тут, в сугробах, пожалуй, заплутаюсь.
– А вот Савоська тебя и проведет к дедушке Миколе.
– За этим я и пришел!
– Ступай с дяденькой, Савоська.
Мальчик повел гостя протоптанной в снегу тропинкой. Впереди бежал и прыгал Колобок. Пройдя сосновым лесом, вскоре подошли к холму на береговом мысу, заросшем старыми дубами.
На склоне холма из снега поднимались каменные, грубо высеченные идолы. Наполовину, от земли до пояса, это были столбы, а выше были высечены и руки, и голова с выпуклыми глазами. Среди них были и деревянные, размалеванные пестрыми красками, с черными лицами. Близ высокого, необычайной толщины и древности дуба с оголенными сучьями врылась в снежный сугроб покосившаяся землянка с одним небольшим оконцем.
– Дедушка, поди, уж дома, – сказал уверенно Савоська. – Вишь, из трубы дымок вьется. – И мальчик закричал, стуча в окно: – Дед Микола, выходи, к тебе гости пришли.
Дверь, отодвигая пушистый снег, приоткрылась, из щели сперва показалась длинная седая борода, а за ней протиснулся и сам Микола, вглядываясь белесыми глазами во вновь прибывших.
– Не узнал меня, что ли? – спросил путник. – Я с тобой, дедушка, уже беседу держал в избе рыбака Петра.
– Узнал, узнал! Али помолиться пришел? – дребезжащим голосом спросил старик. – Только моих богов не тронь. А то старый Пеко осерчает и такую бурю подымет на озере, такие волны на берег выкатит, что всех нас, как щепки, смоет.
– Упаси Господи! Зачем богов гневить! Я не за тем пришел, а хотел у тебя разузнать, долго ли еще на озере лед простоит. Говорят, что скоро «мокрик» подует и ледоходом озеро взбаламутит.
– Да я уж тебе сказывал: на святого Федула «мокрик» подует – и по реке Великой лед вспучится и приплывет в озеро. Тут и шуга пойдет. Вода поверх льда потечет. Лед станет ломаться, и тогда ни проходу, ни проезду по озеру Пейпусу уже не будет, пока лед не затолкается в реку Нарову, а оттуда – в море. Тогда без боязни спускай челны на воду.
Путник все посматривал то на древний дуб, на его вершину, то на белую, засыпанную снегом гладь озера.
– Как, летом дуб покрывается листьями али стоит сухой?
– Какой там сухой! Весна придет – и дуб зазеленеет, а осенью желудей насыплет цельный куль.
– А помнишь ли ты, дедушка, когда ты мальцом был, вот таким, как Савоська, лазил ли ты на его верхушку за птичьими гнездами, али на него нельзя влезть?
– Вестимо, лазил! И когда мальчонкой был, и позднее – парнем; только тогда уж не за гнездами, а лазил я на верхушку дуба и там солому жег. В ту пору через пролив, на Вороний камень, приходила девушка Марьюшка и тоже жгла солому на берегу, а я смекал тогда, что она меня дожидается. Тут я на челноке выплывал, и на Вороньем камне мы встречались, на высокой скале вместе сидели и песни пели. Давно это было, а вот как сейчас все помню. Только нет больше Марьюшки, да и я бобылем живу, моих богов стерегу.
– А что там за гнезда наверху? Вороньи?
– Нет! Много лет жил на дубу том ястреб то ли орел, летал над озером, чирков бил, а прошлое лето куда-то сгинул, и что-то боле не видать его.
– А ну-ка, Савоська, – обратился путник к мальчику, терпеливо стоявшему близ него, – сможешь ли ты взобраться наверх?
– Вестимо, могу. Впервой, что ли, мне туда лазить?
Путник с мальчиком влезли на вершину дуба, где оказалось покинутое ястребиное гнездо. Там они привязали к большому суку конец кожаного аркана и, свернув его, оставили между ветвей.
Спустившись вниз, гость увидел Петра, отца Савоськи, пришедшего разыскивать мальчика. Гость объяснил ему, как Савоська может помочь в общем ратном деле:
– Послушай, хозяин! Меня зовут Гаврила Олексич, я дружинник Александра Ярославича. Князю надобно узнать день, когда сверху, от Пскова, по реке Великой тронется весенний ледоход. Поэтому нужно, чтобы Савоська почаще влезал на дуб и посматривал в сторону Пскова. Когда он увидит, что в той стороне загораются костры, он зажжет и свой костер на верхушке дерева. Пусть дедушка Микола держит наготове сухую солому и горшок с горячими углями; его Савоська втащит наверх на оставленном мною кожаном ремне и подожжет сноп соломы. Справишься ли ты с этим, малец?
– Сделаю, все сделаю! Уж я-то не просплю! – радовался Савоська и прыгал на месте. – А Колобок сторожить нас будет внизу, под дубом, и тотчас почует злых людей, ежели они станут подходить близко.
– Надо бы все укрыть подальше в лесу, в тайниках, пока немец не навалился и не отобрал всю рыбу, да поспеем ли. Он шарит вокруг, никак от него не убережешься.
Гость, держа Савоську за руку, подошел к отцу его, дюжему рыбаку Петру:
– Бог на помощь, хозяин!
– Просим милости!
– Как бы мне пройти в богомольную рощу? Сам я, один, тут, в сугробах, пожалуй, заплутаюсь.
– А вот Савоська тебя и проведет к дедушке Миколе.
– За этим я и пришел!
– Ступай с дяденькой, Савоська.
Мальчик повел гостя протоптанной в снегу тропинкой. Впереди бежал и прыгал Колобок. Пройдя сосновым лесом, вскоре подошли к холму на береговом мысу, заросшем старыми дубами.
На склоне холма из снега поднимались каменные, грубо высеченные идолы. Наполовину, от земли до пояса, это были столбы, а выше были высечены и руки, и голова с выпуклыми глазами. Среди них были и деревянные, размалеванные пестрыми красками, с черными лицами. Близ высокого, необычайной толщины и древности дуба с оголенными сучьями врылась в снежный сугроб покосившаяся землянка с одним небольшим оконцем.
– Дедушка, поди, уж дома, – сказал уверенно Савоська. – Вишь, из трубы дымок вьется. – И мальчик закричал, стуча в окно: – Дед Микола, выходи, к тебе гости пришли.
Дверь, отодвигая пушистый снег, приоткрылась, из щели сперва показалась длинная седая борода, а за ней протиснулся и сам Микола, вглядываясь белесыми глазами во вновь прибывших.
– Не узнал меня, что ли? – спросил путник. – Я с тобой, дедушка, уже беседу держал в избе рыбака Петра.
– Узнал, узнал! Али помолиться пришел? – дребезжащим голосом спросил старик. – Только моих богов не тронь. А то старый Пеко осерчает и такую бурю подымет на озере, такие волны на берег выкатит, что всех нас, как щепки, смоет.
– Упаси Господи! Зачем богов гневить! Я не за тем пришел, а хотел у тебя разузнать, долго ли еще на озере лед простоит. Говорят, что скоро «мокрик» подует и ледоходом озеро взбаламутит.
– Да я уж тебе сказывал: на святого Федула «мокрик» подует – и по реке Великой лед вспучится и приплывет в озеро. Тут и шуга пойдет. Вода поверх льда потечет. Лед станет ломаться, и тогда ни проходу, ни проезду по озеру Пейпусу уже не будет, пока лед не затолкается в реку Нарову, а оттуда – в море. Тогда без боязни спускай челны на воду.
Путник все посматривал то на древний дуб, на его вершину, то на белую, засыпанную снегом гладь озера.
– Как, летом дуб покрывается листьями али стоит сухой?
– Какой там сухой! Весна придет – и дуб зазеленеет, а осенью желудей насыплет цельный куль.
– А помнишь ли ты, дедушка, когда ты мальцом был, вот таким, как Савоська, лазил ли ты на его верхушку за птичьими гнездами, али на него нельзя влезть?
– Вестимо, лазил! И когда мальчонкой был, и позднее – парнем; только тогда уж не за гнездами, а лазил я на верхушку дуба и там солому жег. В ту пору через пролив, на Вороний камень, приходила девушка Марьюшка и тоже жгла солому на берегу, а я смекал тогда, что она меня дожидается. Тут я на челноке выплывал, и на Вороньем камне мы встречались, на высокой скале вместе сидели и песни пели. Давно это было, а вот как сейчас все помню. Только нет больше Марьюшки, да и я бобылем живу, моих богов стерегу.
– А что там за гнезда наверху? Вороньи?
– Нет! Много лет жил на дубу том ястреб то ли орел, летал над озером, чирков бил, а прошлое лето куда-то сгинул, и что-то боле не видать его.
– А ну-ка, Савоська, – обратился путник к мальчику, терпеливо стоявшему близ него, – сможешь ли ты взобраться наверх?
– Вестимо, могу. Впервой, что ли, мне туда лазить?
Путник с мальчиком влезли на вершину дуба, где оказалось покинутое ястребиное гнездо. Там они привязали к большому суку конец кожаного аркана и, свернув его, оставили между ветвей.
Спустившись вниз, гость увидел Петра, отца Савоськи, пришедшего разыскивать мальчика. Гость объяснил ему, как Савоська может помочь в общем ратном деле:
– Послушай, хозяин! Меня зовут Гаврила Олексич, я дружинник Александра Ярославича. Князю надобно узнать день, когда сверху, от Пскова, по реке Великой тронется весенний ледоход. Поэтому нужно, чтобы Савоська почаще влезал на дуб и посматривал в сторону Пскова. Когда он увидит, что в той стороне загораются костры, он зажжет и свой костер на верхушке дерева. Пусть дедушка Микола держит наготове сухую солому и горшок с горячими углями; его Савоська втащит наверх на оставленном мною кожаном ремне и подожжет сноп соломы. Справишься ли ты с этим, малец?
– Сделаю, все сделаю! Уж я-то не просплю! – радовался Савоська и прыгал на месте. – А Колобок сторожить нас будет внизу, под дубом, и тотчас почует злых людей, ежели они станут подходить близко.
Глава девятая
Ледовое побоище
…И нача имя слыти великого князя Александра Ярославича по всем странам, от моря Варяжского и до моря Понтьского[72] … даже и до Рима великого: распространи бо ся имя перед тмы тмами и перед тысящи тысящами.Новгородская летопись
Верный глаз полководца
Александр выступил из Пскова во главе своей дружины. За ним следовали еще несколько конных отрядов охочих людей, наскоро собранных из разных мест Новгородской земли. Яша Полочанин проскакал вперед и оказался рядом с Александром.
– Чего ты ожидаешь? – спросил он князя.
– Немцы собираются на западном и северном берегу озера. Их немало, и они, кроме того, видно, ждут еще новой подмоги из Юрьева и Риги. Потому они и медлят. Рядом с их лагерем замечены лагеря еми, ливов и чуди. Думаю, что они готовятся на нас напасть первые, и мы должны быть наготове.
Они ехали по льду вдоль западного берега озера и внимательно следили за тем, как дальше к северу, на опушке молодого леса, показывались немцы, собирались небольшими группами и опять скрывались.
– Как будто нужно ждать, что немцы скоро ударят, – сказал Александр. – Видно, к чему-то готовятся.
Никто из пришедших к озеру отрядов ясно не представлял себе, как именно произойдет битва, но все доверяли смелому князю, его пламенной решимости, его умению перехитрить опасного врага.
Уже близился полдень. Александр, верхом на гнедом коне, не раз побывавшем в боевых схватках, стоял у Вороньего камня и пристально вглядывался в немецкую сторону, где выползали отдельные отряды всадников с крестами на плащах.
Князь с тревогой посматривал на восток, откуда по главному пути – большаку – должны были стягиваться новые пешие и конные русские бойцы.
«Поспеют ли? Хватит ли у нас силы, чтобы сперва сдержать, а потом опрокинуть немцев? Денька бы два-три протянуть, так наших новгородцев привалила бы целая туча», – думал Александр и делился своими тревожными мыслями с Гаврилой Олексичем. Тот заметил:
– А не ты ли говорил: «Если ждешь нападения врага, то скорей сам бросайся на него и опрокидывай на спину»?
– Не всегда так можно сделать. Самое главное – понять вовремя, что задумал недруг, и поразить его так, как он не ожидает.
В это время к Александру подошли одетые в шкуры рыбаки с топорами за поясом и баграми в руках. С ними шагал сухопарый чужеземец в коротком полушубке, с настороженным взглядом серых глаз и очень длинными светлыми усами.
Александр покосился на него:
– Это что за добрый молодец?
Рыбаки рассказали, что ночью, в снежную бурю, они услышали его крики о помощи, нашли полузамерзшего, притащили в свой шалаш и отогрели.
– Похвально сделали! А ты отчего от рыцарей ушел? – обратился к усачу Александр.
– Не ушел, а сбежал. Я не хотел больше с крыжаками быть.
– Почему? – спросил Александр.
– Волки, а не люди. Злое племя!
– А ты кто? Откуда родом?
– Отец был лях. Служил у купца в Герцике на Двине. Там немцы всех молодых парней похватали и погнали воевать. А прежде я с нашими купцами ездил: и в Киеве, и в Новгороде побывал, и даже по-вашему говорить немного научился.
– Куда же ты теперь собрался?
– Иду по свету, правду ищу.
– Правду ищешь? Она – с нами. Пришел как раз куда надо.
– Тогда позволь, преславный воевода, я подле тебя и останусь. Если коня не дашь, пешим буду драться.
– С кем?
– С ними, с рыцарями-меченосцами. Наконец-то я до них доберусь и сразу отплачу за все обиды!
– Перекрестись!
Усач перекрестился три раза с левого плеча на правое.
– Не по-нашему крестится! – заметил один из дружинников.
– Не беда! Лишь бы дрался по-нашему, а Бог один и правда одна.
– Очень прошу тебя, княже, позволь остаться при тебе!
– Оставайся, – спокойно сказал Александр.
Прискакал Яша Полочанин и осадил коня, обдав всех снежной пылью.
– Вот, Яша, мне как раз тебя и надо. Возьми в свою сотню этого воина. К твоей сотне много шатунов пристало, пригодится и этот.
– Ступай за мной, – сказал Яша. – Коня у тебя, видно, нет. Дам я тебе коня каракового, длинногривого. Не посетуй, что он больно лютый и кусается. Когда в тебе хозяина почует, то покорится.
– Не боюсь! Постараюсь на нем добрую славу заслужить! – Усач выпрямился и, бодрый, будто забыв усталость, весело зашагал по глубокому снегу за Яшей Полочанином, оправляя свой короткий полушубок.
– Чего ты ожидаешь? – спросил он князя.
– Немцы собираются на западном и северном берегу озера. Их немало, и они, кроме того, видно, ждут еще новой подмоги из Юрьева и Риги. Потому они и медлят. Рядом с их лагерем замечены лагеря еми, ливов и чуди. Думаю, что они готовятся на нас напасть первые, и мы должны быть наготове.
Они ехали по льду вдоль западного берега озера и внимательно следили за тем, как дальше к северу, на опушке молодого леса, показывались немцы, собирались небольшими группами и опять скрывались.
– Как будто нужно ждать, что немцы скоро ударят, – сказал Александр. – Видно, к чему-то готовятся.
Никто из пришедших к озеру отрядов ясно не представлял себе, как именно произойдет битва, но все доверяли смелому князю, его пламенной решимости, его умению перехитрить опасного врага.
Уже близился полдень. Александр, верхом на гнедом коне, не раз побывавшем в боевых схватках, стоял у Вороньего камня и пристально вглядывался в немецкую сторону, где выползали отдельные отряды всадников с крестами на плащах.
Князь с тревогой посматривал на восток, откуда по главному пути – большаку – должны были стягиваться новые пешие и конные русские бойцы.
«Поспеют ли? Хватит ли у нас силы, чтобы сперва сдержать, а потом опрокинуть немцев? Денька бы два-три протянуть, так наших новгородцев привалила бы целая туча», – думал Александр и делился своими тревожными мыслями с Гаврилой Олексичем. Тот заметил:
– А не ты ли говорил: «Если ждешь нападения врага, то скорей сам бросайся на него и опрокидывай на спину»?
– Не всегда так можно сделать. Самое главное – понять вовремя, что задумал недруг, и поразить его так, как он не ожидает.
В это время к Александру подошли одетые в шкуры рыбаки с топорами за поясом и баграми в руках. С ними шагал сухопарый чужеземец в коротком полушубке, с настороженным взглядом серых глаз и очень длинными светлыми усами.
Александр покосился на него:
– Это что за добрый молодец?
Рыбаки рассказали, что ночью, в снежную бурю, они услышали его крики о помощи, нашли полузамерзшего, притащили в свой шалаш и отогрели.
– Похвально сделали! А ты отчего от рыцарей ушел? – обратился к усачу Александр.
– Не ушел, а сбежал. Я не хотел больше с крыжаками быть.
– Почему? – спросил Александр.
– Волки, а не люди. Злое племя!
– А ты кто? Откуда родом?
– Отец был лях. Служил у купца в Герцике на Двине. Там немцы всех молодых парней похватали и погнали воевать. А прежде я с нашими купцами ездил: и в Киеве, и в Новгороде побывал, и даже по-вашему говорить немного научился.
– Куда же ты теперь собрался?
– Иду по свету, правду ищу.
– Правду ищешь? Она – с нами. Пришел как раз куда надо.
– Тогда позволь, преславный воевода, я подле тебя и останусь. Если коня не дашь, пешим буду драться.
– С кем?
– С ними, с рыцарями-меченосцами. Наконец-то я до них доберусь и сразу отплачу за все обиды!
– Перекрестись!
Усач перекрестился три раза с левого плеча на правое.
– Не по-нашему крестится! – заметил один из дружинников.
– Не беда! Лишь бы дрался по-нашему, а Бог один и правда одна.
– Очень прошу тебя, княже, позволь остаться при тебе!
– Оставайся, – спокойно сказал Александр.
Прискакал Яша Полочанин и осадил коня, обдав всех снежной пылью.
– Вот, Яша, мне как раз тебя и надо. Возьми в свою сотню этого воина. К твоей сотне много шатунов пристало, пригодится и этот.
– Ступай за мной, – сказал Яша. – Коня у тебя, видно, нет. Дам я тебе коня каракового, длинногривого. Не посетуй, что он больно лютый и кусается. Когда в тебе хозяина почует, то покорится.
– Не боюсь! Постараюсь на нем добрую славу заслужить! – Усач выпрямился и, бодрый, будто забыв усталость, весело зашагал по глубокому снегу за Яшей Полочанином, оправляя свой короткий полушубок.
Тучи над озером сгущаются
Пересев на запасного коня, с виду холодный и спокойный, но внутри весь горя тревогой, Александр продолжал объезжать сторожевые заставы, расспрашивая беглецов, пробиравшихся с немецкой стороны. Один разведчик из чудинцев прибежал на лыжах и рассказал, что к немцам прибывают всё новые и новые отряды всадников в железных латах.
– Они гонят, подкалывая копьями, лесовиков, согнанных из покоренной Чуди.
Тучи сгустились над озером. Дул холодный ветер, вздымая снег. Всюду мелькали огоньки далеких костров, и наших, и вражеских.
Быстро темнело. Александр остановился у одного костра, где несколько дружинников улеглись вокруг огня. Он сошел с коня, передал повод сопровождавшему его Семке, приказав никуда не отходить и зорко глядеть по сторонам, а сам уселся на пне, задумался и задремал, опустив голову на руки…
Чья-то нетерпеливая рука трясла Александра за плечо. Подняв голову, он увидел склонившегося к нему встревоженного Семку:
– Княже, мой господине! Очнись! Кто-то нам знаки подает. Глянь-ко на ту сторону озера! Видишь огни?
Александр, сразу очнувшись, вскочил на ноги. Он увидел к западу, в том месте, где находилась богомольная роща, огонек. То полыхая, то чуть мигая, огонь этот как будто настойчиво и тревожно о чем-то предостерегал. Такие же огоньки уходили один за другим вдаль, в сторону Пскова.
– Семка! Чуешь, что значат эти огоньки?
– Невдомек мне, княже!
– А то, что по реке Великой лед двинулся! Это мне дед Микола весточку подает. Савоська-малый не оплошал! На верхушке дуба костер разжег! Ай да постреленок!
Семка, изумленный, сказал:
– Коли двинулся ледоход, то, значит…
– Значит, немцам даже соваться на озеро не след.
Александр до боли сжал Семкино плечо и стал ему шептать:
– Надо во что бы то ни стало заманить рыделей на самую середину озера, чтобы им деться некуда было. Беги скорей к Гавриле Олексичу. Скажи, чтобы разослал гонцов ко всем ратникам. Пусть поднимает народ! Всех готовит к бою!
Семка во весь дух, делая огромные прыжки, понесся вдоль берега, где спали русские отряды.
– Они гонят, подкалывая копьями, лесовиков, согнанных из покоренной Чуди.
Тучи сгустились над озером. Дул холодный ветер, вздымая снег. Всюду мелькали огоньки далеких костров, и наших, и вражеских.
Быстро темнело. Александр остановился у одного костра, где несколько дружинников улеглись вокруг огня. Он сошел с коня, передал повод сопровождавшему его Семке, приказав никуда не отходить и зорко глядеть по сторонам, а сам уселся на пне, задумался и задремал, опустив голову на руки…
Чья-то нетерпеливая рука трясла Александра за плечо. Подняв голову, он увидел склонившегося к нему встревоженного Семку:
– Княже, мой господине! Очнись! Кто-то нам знаки подает. Глянь-ко на ту сторону озера! Видишь огни?
Александр, сразу очнувшись, вскочил на ноги. Он увидел к западу, в том месте, где находилась богомольная роща, огонек. То полыхая, то чуть мигая, огонь этот как будто настойчиво и тревожно о чем-то предостерегал. Такие же огоньки уходили один за другим вдаль, в сторону Пскова.
– Семка! Чуешь, что значат эти огоньки?
– Невдомек мне, княже!
– А то, что по реке Великой лед двинулся! Это мне дед Микола весточку подает. Савоська-малый не оплошал! На верхушке дуба костер разжег! Ай да постреленок!
Семка, изумленный, сказал:
– Коли двинулся ледоход, то, значит…
– Значит, немцам даже соваться на озеро не след.
Александр до боли сжал Семкино плечо и стал ему шептать:
– Надо во что бы то ни стало заманить рыделей на самую середину озера, чтобы им деться некуда было. Беги скорей к Гавриле Олексичу. Скажи, чтобы разослал гонцов ко всем ратникам. Пусть поднимает народ! Всех готовит к бою!
Семка во весь дух, делая огромные прыжки, понесся вдоль берега, где спали русские отряды.
Перед рассветом
До самого рассвета Александр оставался в тревоге, то греясь у костра, то проезжая по озеру, то снова поднимаясь на берег, где он вступал в беседу с подходившими новгородцами.
Два чудинца, побывавшие на немецкой стороне, рассказывали, что рыдели поют веселые песни, пьют вино, а бискупы с монахами завывают, вознося моленья, предсказывая невиданную победу, после которой начнется дележ захваченных русских и чудинских земель и раздача их немцам-меченосцам.
– Правда ли, что такое дело может случиться? – спрашивали ратники.
– Никогда этому не бывать! – твердо отвечал Александр. – Мы должны не пожалеть жизни нашей, чтобы оберечь родную землю. Еще мой батюшка, князь Ярослав Всеволодович, с детских лет мне говорил: «Кто с мечом войдет в нашу землю, тот от меча и погибнет!» Так и вы запомните: немецкие монахи и рыцари могут завывать и колдовать сколько им вздумается, а эту битву на Чудь-озере решат не их молитвы и проклятья, а наши русские мечи и топоры!
Еще среди ночи Александр поднял своего брата, князя Андрея, и всех самых приближенных дружинников, передав им приказ: обойти костры и рассказать воинам, как русские дружины, собравшись у Вороньего камня, должны растянуться двумя крыльями на льду озера, не выходя на берег, и как должны держаться в бою.
Александр на коне поднялся на вершину каменистого островка. Позади князя стали три конных дружинника. У среднего в руках было знамя с изображением Спаса Нерукотворного. Чуть поодаль Семка держал под уздцы запасного белого коня.
С вершины этого островка князь ясно видел всю гладкую равнину засыпанного снегом озера, низкие берега заросшей камышами восточной, гдовской, стороны и множество черных точек, спешивших оттуда. Это торопились пешие и конные русские ратники, чтобы принять участие в предстоящей битве.
Сперва небо заволокли серые низкие тучи, но вскоре ветер усилился – это «мокрик» подул с юга, со стороны реки Великой. Розовые лучи восходящего солнца, пробиваясь сквозь узкие, длинные малиновые тучи, заиграли на снежных сугробах и протянулись по широкой равнине озера. Все русские дружины были уже наготове, и воины стояли перед Вороньим камнем в ожидании схватки, опираясь на багры, рогатины и тяжелые топоры-колуны с длинными рукоятками. Люди перекидывались шутками и поглядывали на западный, суболицкий, берег, где начала чернеть громада выползавшего из лесу немецкого войска.
Александр давно и не раз слышал от отца про немецкий строй, называемый «свиньей». Немцы считали такой строй несокрушимым, и Александр не сомневался, что и в этот день они построят свои войска именно таким клином – «свиным рылом». Однако князь надеялся, что придуманная им расстановка русских сил в виде двух раздвигающихся и потом охватывающих и сжимающих клещей поможет раздавить вражеский строй. Он говорил ратникам:
– Мы сумеем отстоять свободу земли Русской! Наше дело правое! С нами Бог!
Два чудинца, побывавшие на немецкой стороне, рассказывали, что рыдели поют веселые песни, пьют вино, а бискупы с монахами завывают, вознося моленья, предсказывая невиданную победу, после которой начнется дележ захваченных русских и чудинских земель и раздача их немцам-меченосцам.
– Правда ли, что такое дело может случиться? – спрашивали ратники.
– Никогда этому не бывать! – твердо отвечал Александр. – Мы должны не пожалеть жизни нашей, чтобы оберечь родную землю. Еще мой батюшка, князь Ярослав Всеволодович, с детских лет мне говорил: «Кто с мечом войдет в нашу землю, тот от меча и погибнет!» Так и вы запомните: немецкие монахи и рыцари могут завывать и колдовать сколько им вздумается, а эту битву на Чудь-озере решат не их молитвы и проклятья, а наши русские мечи и топоры!
Еще среди ночи Александр поднял своего брата, князя Андрея, и всех самых приближенных дружинников, передав им приказ: обойти костры и рассказать воинам, как русские дружины, собравшись у Вороньего камня, должны растянуться двумя крыльями на льду озера, не выходя на берег, и как должны держаться в бою.
Александр на коне поднялся на вершину каменистого островка. Позади князя стали три конных дружинника. У среднего в руках было знамя с изображением Спаса Нерукотворного. Чуть поодаль Семка держал под уздцы запасного белого коня.
С вершины этого островка князь ясно видел всю гладкую равнину засыпанного снегом озера, низкие берега заросшей камышами восточной, гдовской, стороны и множество черных точек, спешивших оттуда. Это торопились пешие и конные русские ратники, чтобы принять участие в предстоящей битве.
Сперва небо заволокли серые низкие тучи, но вскоре ветер усилился – это «мокрик» подул с юга, со стороны реки Великой. Розовые лучи восходящего солнца, пробиваясь сквозь узкие, длинные малиновые тучи, заиграли на снежных сугробах и протянулись по широкой равнине озера. Все русские дружины были уже наготове, и воины стояли перед Вороньим камнем в ожидании схватки, опираясь на багры, рогатины и тяжелые топоры-колуны с длинными рукоятками. Люди перекидывались шутками и поглядывали на западный, суболицкий, берег, где начала чернеть громада выползавшего из лесу немецкого войска.
Александр давно и не раз слышал от отца про немецкий строй, называемый «свиньей». Немцы считали такой строй несокрушимым, и Александр не сомневался, что и в этот день они построят свои войска именно таким клином – «свиным рылом». Однако князь надеялся, что придуманная им расстановка русских сил в виде двух раздвигающихся и потом охватывающих и сжимающих клещей поможет раздавить вражеский строй. Он говорил ратникам:
– Мы сумеем отстоять свободу земли Русской! Наше дело правое! С нами Бог!
Русские клещи сомкнулись
По указанию Александра, все русские рати построились перед Вороньим камнем широкой вогнутой подковой. Все лучшие конники и самые сильные отряды разместились на крыльях. Середину подковы заняла густая рать пеших новгородцев: они стояли плечом к плечу, все земляки, из разных мест Новгородского края.
Во главе новгородцев Александр поставил Гаврилу Олексича:
– Потрудись, друже Гаврила, ради славного дела! Я знаю тебя: ты назад не попятишься и немецкий напор выдержишь. Тебе придется принять на себя самый главный, самый сильный удар немецкой «свиньи». Давно, еще от батюшки моего, не раз я слышал, что немецкие рыдели строят свое войско клином и бросаются в бой, стараясь расколоть противника на две части, а затем поворачиваются и нападают сперва на одну половину расколовшегося войска и ее добивают, а потом бросаются на другую.
– И я слышал о такой «свинье». Пускай попробуют! – ответил спокойно Олексич. – Не испугаюсь, да и люди у меня не такие, чтобы назад пятиться.
– Кому же, как не тебе, можно доверить такое дело! Ты стойко, не дрогнув, встретишь главный удар «свиного рыла». А впереди тебя рассыпятся пращники и лучники. Они будут сбивать скачущих немцев камнями и стрелами… С Богом, друже Гаврила! – сказал Александр и поскакал, огибая холм Вороньего камня.
Там, позади островка, строились, готовясь к бою, еще две другие конные дружины.
Гаврила Олексич объехал ряды расположившихся на льду новгородцев. Всем он указывал, где кому стоять, и объяснял, что у рыцарей будет страшный вид: и рога, и звериные железные морды, но они ничуть не сильнее наших стойких в бою рыбаков, пахарей и лесорубов.
Вслед за Гаврилой ехали на конях его товарищи, уже прославленные в Невской битве: веселый Миша Новгородец, всегда хмурый Збыслав Якунович, и Савва, и Яша Полочанин, и другие. Среди них выделялся знаменитый по кулачным боям Кузьма Шолох. Он вел в поводу коня и шагал, держа на плече шишковатую дубину, огромную, как оглобля.
Все ратники обещали Гавриле Олексичу встретить, не дрогнув, удар вражеского клина и не сдвинуться с места, не щадя своей жизни.
– За родную землю встали, так не побежим! – говорили новгородцы, опираясь на копья, рогатины и длинные рукояти топоров-колунов.
Постепенно все более светало. На обоих крыльях изогнувшегося войска выделялись начальники крыльев со своими знаменосцами, державшими развевающиеся на ветру узкие треугольные стяги. Тут же находились трубачи на белых конях.
Князя Александра не было видно.
Равнина озера, засыпанная снегом, была пустынна и казалась мертвой и безмолвной. Узкие полосы невысокого хвойного леса вдоль западного, суболицкого, берега сперва казались тоже мертвыми и безлюдными, а между тем все знали, что там уже ворочается немецкое чудище, которое скоро оттуда выползет и набросится, чтобы терзать русских ратников.
Сквозь низкие тучи прорезался край золотого солнца, и его лучи скользнули по белоснежной равнине Чудского озера.
– Вот и они! Заворошились! – громко сказал кто-то.
Шутки и разговоры смолкли. Сидевшие и лежавшие всю ночь на льду воины вставали и, затаив дыхание, вглядывались в западную часть побережья. Там из невысокого леса стали показываться всадники, и чем дальше, тем все гуще. Они начали медленно спускаться на лед озера, где долго перестраивались и где все ширилась вражеская лавина.
Несколько раз отчетливо донеслись дребезжащие призывы немецких воинских труб.
Постепенно пестрое вражеское войско, сперва очень медленно, а затем все быстрее, двинулось вперед. Тяжелым равномерным скоком, казалось, в неодолимом натиске, приближались немецкие всадники. Уже отчетливо стали видны первые пять рыцарей, мчавшихся, пригнувшись и выставив длинные копья. Дальше число их в каждом ряду постепенно увеличивалось. Действительно, казалось, что по льду надвигается, вклиниваясь, огромное, страшное «свиное рыло», в середине которого бежали густые толпы пеших воинов. Рыцари имели устрашающий вид: на месте обычных шлемов на плечах возвышались железные коробки с узкими прорезями для глаз и дыхания. Над этими коробками торчали когтистые орлиные лапы, завитые черные рога и звериные морды с оскаленными клыками. И всадники, и их кони были покрыты железной броней. Как одолеть их?
Все это мчалось, чтобы обрушиться на русские ряды.
В грозной тишине четко прозвучал призыв Гаврилы Олексича:
– Ежели Бог с нами, то кто на ны? Стойте, други! Принимайте непрошеных гостей!
Бешеная кровавая схватка закипела. Немецкий клин вонзился в густые ряды русских воинов и расколол их надвое. Но и сам он столкнулся с неодолимой стеной новгородских лучников и пращников, которые стояли не дрогнув и встретили немецких воинов тучей длинных стрел, пробивающих железные латы, и градом камней, разящих без промаха. Вражеские кони бесились и, не слушая поводьев, уносились прочь. Немцы смешались в отчаянной сече с не знающими страха русскими воинами. Все видели, как разукрашенный перьями конный рыцарь, направив длинное копье вперед, несся прямо в середину русского безмолвного строя, как дерзкий Кузьма Шолох, кинувшись рыцарю наперерез, ударил дубиной по голове его коня. Конь перевернулся через голову и увлек за собой всадника, который барахтался на льду, будучи не в силах подняться сам из-за тяжелых доспехов.
Во главе новгородцев Александр поставил Гаврилу Олексича:
– Потрудись, друже Гаврила, ради славного дела! Я знаю тебя: ты назад не попятишься и немецкий напор выдержишь. Тебе придется принять на себя самый главный, самый сильный удар немецкой «свиньи». Давно, еще от батюшки моего, не раз я слышал, что немецкие рыдели строят свое войско клином и бросаются в бой, стараясь расколоть противника на две части, а затем поворачиваются и нападают сперва на одну половину расколовшегося войска и ее добивают, а потом бросаются на другую.
– И я слышал о такой «свинье». Пускай попробуют! – ответил спокойно Олексич. – Не испугаюсь, да и люди у меня не такие, чтобы назад пятиться.
– Кому же, как не тебе, можно доверить такое дело! Ты стойко, не дрогнув, встретишь главный удар «свиного рыла». А впереди тебя рассыпятся пращники и лучники. Они будут сбивать скачущих немцев камнями и стрелами… С Богом, друже Гаврила! – сказал Александр и поскакал, огибая холм Вороньего камня.
Там, позади островка, строились, готовясь к бою, еще две другие конные дружины.
Гаврила Олексич объехал ряды расположившихся на льду новгородцев. Всем он указывал, где кому стоять, и объяснял, что у рыцарей будет страшный вид: и рога, и звериные железные морды, но они ничуть не сильнее наших стойких в бою рыбаков, пахарей и лесорубов.
Вслед за Гаврилой ехали на конях его товарищи, уже прославленные в Невской битве: веселый Миша Новгородец, всегда хмурый Збыслав Якунович, и Савва, и Яша Полочанин, и другие. Среди них выделялся знаменитый по кулачным боям Кузьма Шолох. Он вел в поводу коня и шагал, держа на плече шишковатую дубину, огромную, как оглобля.
Все ратники обещали Гавриле Олексичу встретить, не дрогнув, удар вражеского клина и не сдвинуться с места, не щадя своей жизни.
– За родную землю встали, так не побежим! – говорили новгородцы, опираясь на копья, рогатины и длинные рукояти топоров-колунов.
Постепенно все более светало. На обоих крыльях изогнувшегося войска выделялись начальники крыльев со своими знаменосцами, державшими развевающиеся на ветру узкие треугольные стяги. Тут же находились трубачи на белых конях.
Князя Александра не было видно.
Равнина озера, засыпанная снегом, была пустынна и казалась мертвой и безмолвной. Узкие полосы невысокого хвойного леса вдоль западного, суболицкого, берега сперва казались тоже мертвыми и безлюдными, а между тем все знали, что там уже ворочается немецкое чудище, которое скоро оттуда выползет и набросится, чтобы терзать русских ратников.
Сквозь низкие тучи прорезался край золотого солнца, и его лучи скользнули по белоснежной равнине Чудского озера.
– Вот и они! Заворошились! – громко сказал кто-то.
Шутки и разговоры смолкли. Сидевшие и лежавшие всю ночь на льду воины вставали и, затаив дыхание, вглядывались в западную часть побережья. Там из невысокого леса стали показываться всадники, и чем дальше, тем все гуще. Они начали медленно спускаться на лед озера, где долго перестраивались и где все ширилась вражеская лавина.
Несколько раз отчетливо донеслись дребезжащие призывы немецких воинских труб.
Постепенно пестрое вражеское войско, сперва очень медленно, а затем все быстрее, двинулось вперед. Тяжелым равномерным скоком, казалось, в неодолимом натиске, приближались немецкие всадники. Уже отчетливо стали видны первые пять рыцарей, мчавшихся, пригнувшись и выставив длинные копья. Дальше число их в каждом ряду постепенно увеличивалось. Действительно, казалось, что по льду надвигается, вклиниваясь, огромное, страшное «свиное рыло», в середине которого бежали густые толпы пеших воинов. Рыцари имели устрашающий вид: на месте обычных шлемов на плечах возвышались железные коробки с узкими прорезями для глаз и дыхания. Над этими коробками торчали когтистые орлиные лапы, завитые черные рога и звериные морды с оскаленными клыками. И всадники, и их кони были покрыты железной броней. Как одолеть их?
Все это мчалось, чтобы обрушиться на русские ряды.
В грозной тишине четко прозвучал призыв Гаврилы Олексича:
– Ежели Бог с нами, то кто на ны? Стойте, други! Принимайте непрошеных гостей!
Бешеная кровавая схватка закипела. Немецкий клин вонзился в густые ряды русских воинов и расколол их надвое. Но и сам он столкнулся с неодолимой стеной новгородских лучников и пращников, которые стояли не дрогнув и встретили немецких воинов тучей длинных стрел, пробивающих железные латы, и градом камней, разящих без промаха. Вражеские кони бесились и, не слушая поводьев, уносились прочь. Немцы смешались в отчаянной сече с не знающими страха русскими воинами. Все видели, как разукрашенный перьями конный рыцарь, направив длинное копье вперед, несся прямо в середину русского безмолвного строя, как дерзкий Кузьма Шолох, кинувшись рыцарю наперерез, ударил дубиной по голове его коня. Конь перевернулся через голову и увлек за собой всадника, который барахтался на льду, будучи не в силах подняться сам из-за тяжелых доспехов.