Страница:
Так оборвалась история этой ветви семьи Фолксов. Вернее, так она должна была оборваться.
Братья слышали, как трещат шпангоуты «Русалки» по мере того, как она погружалась. К капитану подошел боцман: лицо его от страха стало серым.
– Послушайте, сэр! – закричал он. – Если сейчас же взяться за дело, мы смогли бы сделать плот из обломков. В таком море плот куда надежнее, чем шлюпка! Нужно только привязать себя к бревнам. Может, нам повезет! Ради Бога, капитан, дайте нам шанс!
– Хорошо, хорошо, – устало сказал капитан Дженкинс. – Приступайте к работе.
И они взялись за работу с отчаянной решимостью. Плот был сделан неправдоподобно быстро. Они спустили его за борт и прикрепили прочными канатами, затем полезли сами. Сэм уже перебросил одну ногу через планшир, когда что-то словно толкнуло его, и он обернулся. Его брат бежал прочь, в сторону люка. Сэм соскочил назад на палубу и бросился вслед за ним.
Вот так они и уцелели, благодаря трусости Джекоба Мили. Когда Сэм наконец вытащил своего царапающегося, рыдающего, отчаянно сопротивляющегося братца назад на палубу, плот исчез. Далеко за кормой мелькнули разметанные волнами бревна. И больше ничего – ни капитана, ни команды. Братья остались совсем одни на борту тонущего судна. По крайней мере, так они сами думали. Но судьба распорядилась иначе…
Во время боя и после него просто не было времени промерить лотом глубину со стороны бушприта, поэтому братья не знали, что «Русалка» уже затонула – насколько это позволяла глубина. И корабль, который обычно имел осадку двадцать футов, коснулся дна на глубине всего десяти футов, поскольку его выбросило на мель.
Всю ночь они лежали, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись брезентом, и ожидали смерти. Вскоре после полуночи ветер стих, но волны высоко вздымались до самого утра. Когда взошло солнце и море успокоилось, братья изумленно посмотрели друг на друга.
– Ты знаешь, – сказал Сэм, – по-моему, мы сели на мель. Теперь мы точно не утонем, Джейк, слышишь?
– Благодарю тебя, Господи! – прорыдал Джейк, чувствуя, что страшная тяжесть свалилась у него с плеч. Затем, увидев, что брат направляется к люку, он закричал: – Сэм, куда же ты?
– Мне надо кое-что сделать, – загадочно сказал Сэм и исчез внизу. Когда он вернулся, Джейк изумленно уставился на него. Сэм был одет в алый вельвет, под треуголкой – напудренный парик, стройная талия затянута ремнем, на ремне – шпага. Ни дать ни взять – юный лорд.
– Чтоб мне провалиться! – воскликнул Джейк. – Какого дьявола…
– Успокойся, мой друг, – сказал Сэм твердо. – Видишь паруса на горизонте? Вероятно, к нам спешат на помощь. Полагаю, мы не слишком далеко от Саванны. А уж если нам придется сойти там на берег, я хочу выглядеть прилично. А теперь иди, переоденься в одежду Брайтона. И запомни: это отныне твое имя, заруби себе на носу.
– Брайтон… Фолкс! – прошептал Джейк. – Бога ради, Сэмюель!..
– Не Сэмюель, а Эштон. Сэр Эштон Фолкс, с вашего позволения!
– Но как же можно! – завопил Джейк. – А вдруг кто-нибудь узнает? И вообще, грабить мертвых и само-то по себе скверно, а уж если в придачу присвоить их имена, то мне кажется…
– Не теряй времени, Брайт! – оборвал его новоявленный Эштон Фолкс. – Ступай и поторапливайся!
Следующие два часа они провели, перетаскивая имущество Фолксов на палубу. Некоторая его часть, конечно, была испорчена морской водой, но большинство вещей не пострадало. Сэр Эштон Фолкс (поскольку теперь в своем воображении он был им целиком и полностью) сидел, вцепившись в сумку, набитую банкнотами и драгоценностями, и с восхищением разглядывал картины, наполовину выпавшие из разбившихся от качки ящиков. Внимание его привлек завитой по тогдашней моде, в лентах, кавалер эпохи Реставрации с мрачным лицом.
– Приветствую вас, сэр, – сказал он очень вежливо, – мой достопочтенный предок, не так ли? Не беспокойтесь, старина, я о вас как следует позабочусь…
– Ты сошел с ума, – сердито набросился на него брат. – На что тебе этот ящик с картинами? Они не стоят и пенни и…
– Они стоят чертовски дорого, – сказал Сэм невозмутимо. – Человеку нельзя без предков, особенно в чужом краю. Пойдем, Брайтон, мой мальчик, корабль уже близко. Надо приготовиться и достойно встретить спасителей – так, как это подобает людям нашего круга. Саванна по-прежнему верна нам. И я совершенно убежден, что верноподданные британской короны проявят к лордам подобающее им уважение…
Ланс откинулся на спинку стула и громко рассмеялся:
– Каков нахал! Какое неслыханное нахальство!
Затем он посерьезнел. «Интересно, знал ли старик, – подумал он. – Нет, не может быть. Он так гордился тем, что носит это имя – Фолкс, его религия, вся его жизнь заключалась в этом. Вера, такая истовая вера, что ее можно было назвать святой. И не так уж важно, не правда ли, Гай, старина, что весь этот маскарад построен на обмане? Ты стал таким, каким хотел тебя видеть тот самонадеянный нищий кокни, – джентльменом до мозга костей. Благослови тебя Бог, куда бы ты ни попал после смерти. Ты был достойным человеком и воспитал мою Джуди под стать себе…»
Он сидел нахмурившись: «Единственное, что меня волнует теперь: как, черт возьми, поступить с этими проклятыми бумагами? Сжечь их все-таки было бы неправильно…»
Он еще долго сидел, пока не принял решение. С задумчивой улыбкой он засунул письмо и тетрадь в карман пальто и поднял сломанную шкатулку. Оседлав лошадь, Ланс поскакал к баварскому поселку и подождал, пока кузнец припаял сломанные петли и приладил новый замок. Положив письмо и тетрадь назад в шкатулку, он запер ее и поехал к реке. Там, размахнувшись изо всех сил, он швырнул ключ в мутную воду.
На кладбище Ланс приехал как раз тогда, когда негры поднимали с помощью рычага ангела на прежнее место.
– Стойте! – крикнул он им и, проскакав галопом до железной ограды, на ходу соскочил с лошади. Ланс пробежал через калитку, нагнулся и, закрыв шкатулку своим телом, чтобы негры не видели, аккуратно положил ее назад, на место ее вечного хранения.
– Давайте! – сказал он, выпрямившись.
И негры установили на пьедестал ангела, чтобы он вечно оплакивал давно ушедшие, невозвратные времена.
Глава 1
Братья слышали, как трещат шпангоуты «Русалки» по мере того, как она погружалась. К капитану подошел боцман: лицо его от страха стало серым.
– Послушайте, сэр! – закричал он. – Если сейчас же взяться за дело, мы смогли бы сделать плот из обломков. В таком море плот куда надежнее, чем шлюпка! Нужно только привязать себя к бревнам. Может, нам повезет! Ради Бога, капитан, дайте нам шанс!
– Хорошо, хорошо, – устало сказал капитан Дженкинс. – Приступайте к работе.
И они взялись за работу с отчаянной решимостью. Плот был сделан неправдоподобно быстро. Они спустили его за борт и прикрепили прочными канатами, затем полезли сами. Сэм уже перебросил одну ногу через планшир, когда что-то словно толкнуло его, и он обернулся. Его брат бежал прочь, в сторону люка. Сэм соскочил назад на палубу и бросился вслед за ним.
Вот так они и уцелели, благодаря трусости Джекоба Мили. Когда Сэм наконец вытащил своего царапающегося, рыдающего, отчаянно сопротивляющегося братца назад на палубу, плот исчез. Далеко за кормой мелькнули разметанные волнами бревна. И больше ничего – ни капитана, ни команды. Братья остались совсем одни на борту тонущего судна. По крайней мере, так они сами думали. Но судьба распорядилась иначе…
Во время боя и после него просто не было времени промерить лотом глубину со стороны бушприта, поэтому братья не знали, что «Русалка» уже затонула – насколько это позволяла глубина. И корабль, который обычно имел осадку двадцать футов, коснулся дна на глубине всего десяти футов, поскольку его выбросило на мель.
Всю ночь они лежали, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись брезентом, и ожидали смерти. Вскоре после полуночи ветер стих, но волны высоко вздымались до самого утра. Когда взошло солнце и море успокоилось, братья изумленно посмотрели друг на друга.
– Ты знаешь, – сказал Сэм, – по-моему, мы сели на мель. Теперь мы точно не утонем, Джейк, слышишь?
– Благодарю тебя, Господи! – прорыдал Джейк, чувствуя, что страшная тяжесть свалилась у него с плеч. Затем, увидев, что брат направляется к люку, он закричал: – Сэм, куда же ты?
– Мне надо кое-что сделать, – загадочно сказал Сэм и исчез внизу. Когда он вернулся, Джейк изумленно уставился на него. Сэм был одет в алый вельвет, под треуголкой – напудренный парик, стройная талия затянута ремнем, на ремне – шпага. Ни дать ни взять – юный лорд.
– Чтоб мне провалиться! – воскликнул Джейк. – Какого дьявола…
– Успокойся, мой друг, – сказал Сэм твердо. – Видишь паруса на горизонте? Вероятно, к нам спешат на помощь. Полагаю, мы не слишком далеко от Саванны. А уж если нам придется сойти там на берег, я хочу выглядеть прилично. А теперь иди, переоденься в одежду Брайтона. И запомни: это отныне твое имя, заруби себе на носу.
– Брайтон… Фолкс! – прошептал Джейк. – Бога ради, Сэмюель!..
– Не Сэмюель, а Эштон. Сэр Эштон Фолкс, с вашего позволения!
– Но как же можно! – завопил Джейк. – А вдруг кто-нибудь узнает? И вообще, грабить мертвых и само-то по себе скверно, а уж если в придачу присвоить их имена, то мне кажется…
– Не теряй времени, Брайт! – оборвал его новоявленный Эштон Фолкс. – Ступай и поторапливайся!
Следующие два часа они провели, перетаскивая имущество Фолксов на палубу. Некоторая его часть, конечно, была испорчена морской водой, но большинство вещей не пострадало. Сэр Эштон Фолкс (поскольку теперь в своем воображении он был им целиком и полностью) сидел, вцепившись в сумку, набитую банкнотами и драгоценностями, и с восхищением разглядывал картины, наполовину выпавшие из разбившихся от качки ящиков. Внимание его привлек завитой по тогдашней моде, в лентах, кавалер эпохи Реставрации с мрачным лицом.
– Приветствую вас, сэр, – сказал он очень вежливо, – мой достопочтенный предок, не так ли? Не беспокойтесь, старина, я о вас как следует позабочусь…
– Ты сошел с ума, – сердито набросился на него брат. – На что тебе этот ящик с картинами? Они не стоят и пенни и…
– Они стоят чертовски дорого, – сказал Сэм невозмутимо. – Человеку нельзя без предков, особенно в чужом краю. Пойдем, Брайтон, мой мальчик, корабль уже близко. Надо приготовиться и достойно встретить спасителей – так, как это подобает людям нашего круга. Саванна по-прежнему верна нам. И я совершенно убежден, что верноподданные британской короны проявят к лордам подобающее им уважение…
Ланс откинулся на спинку стула и громко рассмеялся:
– Каков нахал! Какое неслыханное нахальство!
Затем он посерьезнел. «Интересно, знал ли старик, – подумал он. – Нет, не может быть. Он так гордился тем, что носит это имя – Фолкс, его религия, вся его жизнь заключалась в этом. Вера, такая истовая вера, что ее можно было назвать святой. И не так уж важно, не правда ли, Гай, старина, что весь этот маскарад построен на обмане? Ты стал таким, каким хотел тебя видеть тот самонадеянный нищий кокни, – джентльменом до мозга костей. Благослови тебя Бог, куда бы ты ни попал после смерти. Ты был достойным человеком и воспитал мою Джуди под стать себе…»
Он сидел нахмурившись: «Единственное, что меня волнует теперь: как, черт возьми, поступить с этими проклятыми бумагами? Сжечь их все-таки было бы неправильно…»
Он еще долго сидел, пока не принял решение. С задумчивой улыбкой он засунул письмо и тетрадь в карман пальто и поднял сломанную шкатулку. Оседлав лошадь, Ланс поскакал к баварскому поселку и подождал, пока кузнец припаял сломанные петли и приладил новый замок. Положив письмо и тетрадь назад в шкатулку, он запер ее и поехал к реке. Там, размахнувшись изо всех сил, он швырнул ключ в мутную воду.
На кладбище Ланс приехал как раз тогда, когда негры поднимали с помощью рычага ангела на прежнее место.
– Стойте! – крикнул он им и, проскакав галопом до железной ограды, на ходу соскочил с лошади. Ланс пробежал через калитку, нагнулся и, закрыв шкатулку своим телом, чтобы негры не видели, аккуратно положил ее назад, на место ее вечного хранения.
– Давайте! – сказал он, выпрямившись.
И негры установили на пьедестал ангела, чтобы он вечно оплакивал давно ушедшие, невозвратные времена.
Глава 1
День, когда все это началось, наполненный солнцем день весны 1832 года, ничем не отличался от всех других дней, которые уже были в жизни юного Гая Фолкса. Сосны, промытые солнцем, высь холмов, вой ветра в лощинах – все это было привычно и знакомо.
Даже сегодняшняя драка с Мертом Толливером не была чем-то из ряда вон выходящим: они с Мертом дрались всякий раз при встрече, сами не зная почему. Мальчики относились к своей многолетней вражде как к чему-то совершенно естественному, вроде неприязни между кошкой и собакой, и никогда об этом не задумывались. Единственное, что выделяло нынешнюю баталию, – ее ожесточенность.
Шагнув назад, Гай пристально и угрожающе воззрился на Мерта Толливера. Этот взгляд едва ли мог достичь желаемого эффекта, поскольку один глаз Гая был подбит: он почти закрылся. Синяк стремительно багровел, из носа струилась кровь, но Гай не обращал внимания на подобные пустяки. Его целиком охватило единственное, простейшее, первобытное стремление – уничтожить своего врага.
Именно тогда Мерт сделал неверный ход. Он был старше, крупнее и массивнее Гая и до сих пор с успехом этим пользовался. И теперь он решил добавить к побоям еще и оскорбление.
– Чертов оборванец! – сказал он, ухмыляясь. – Хочешь знать, как появился здесь твой дурацкий папаша? Он бежал, как дворняжка, у которой хвост болтается между ног! А как он правильно говорит, какая в нем ученость! Произносит слова важно, как классная дама! Мой отец говорит…
– Мерт! – прошептал Гай.
Но Мерта понесло, и он потерял всякую осторожность:
– …что он, видно, был конокрадом или городским мошенником. Чтение, скажи пожалуйста! Занятие для женщин. У мужчин есть дела поважнее. А как он себя держит, как смотрит на всех сверху вниз, называет нас «горной швалью». А кого он сам взял в жены? Только поглядеть! Твоя матушка! Ну она…
Больше он ничего не успел сказать: терпение Гая лопнуло. Каждой клеточкой его худого мускулистого тела, которое уже теперь, в четырнадцать лет, было крупнокостным и большим и почти достигало той легкой силы, что была присуща его отцу, двигала ярость. Его левый кулак по самое запястье погрузился в жирный живот Мерта, и, когда тот как бы сломался пополам, Гай нанес удар правой в подбородок – такого апперкота не постыдился бы и профессиональный боксер.
Мерт весь обмяк и стал оседать, но еще до того, как он коснулся земли, Гай уже сидел на нем верхом, молотя его большую голову обеими руками. Через две минуты лицо Мерта было все в крови, но Гай продолжал колотить его, выдыхая в ритм ударам:
– Никогда – не произноси имя – моего отца – своим грязным – ртом! Не вздумай – даже думать – о моей маме, тем более – говорить о ней! Слышишь меня, Мерт? Ты большая – жирная – горная шваль – ублюдок! Слышишь меня?
– Сдаюсь, – прошептал Мерт. – Сдаюсь, Гай, ради Бога остановись! Ты что, меня убить собираешься?
Гай медленно поднялся с земли и теперь стоял рядом, глядя на Мерта сверху вниз.
– Поднимайся! – приказал он. – Будем считать, что я дал тебе урок. Но никогда не забывай: я – Фолкс. Помни, Мерт, что мы никому не позволяем шутить с нами. А теперь вставай и убирайся!
Мерт встал, превозмогая боль. Он постоял минуту, глядя на Гая, а потом повернулся и медленно побрел прочь; впрочем, Гай поторопил его, дав напоследок Мерту хороший пинок в зад.
Глядя вслед своему недругу, Гай улыбнулся. Зубы его были ровными и белыми, и улыбка сверкнула на угрюмом лице подобно летней молнии. У Гая было хорошее лицо, но его бы очень смутило, если бы кто-то сказал об этом. Люди, живущие среди холмов, скупы на комплименты. Если о нем и говорили, то так:
– Похож на отца. А Вэс Фолкс – мужчина что надо…
Впрочем, улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. Он прикоснулся пальцем к распухшему глазу и нахмурился: «С этим что-то надо делать, а не то мама шкуру с меня спустит за драку. Попрошу-ка я кусочек сырой говядины у старого Дэна Райли и приложу к синяку. Говорят, это помогает…»
Он стремглав сбежал вниз с холма, направляясь к кучке некрашеных лачуг, составлявших поселок, пересек пыльную площадь и распахнул дверь лавки Райли. Старый Дэн Райли сидел в центре цветистого, усеянного мухами беспорядка, взгромоздившись на коробку из-под крекеров, и говорил нескольким мужчинам:
– Это его родня из той части нашего штата, где равнина. Они и выглядят как Фолксы. И говорят так же: гладко и правильно. Сразу поняли, что я их рассматриваю. Я себе и говорю: глянь-ка, Дэниел, никак это родичи Вэса Фолкса…
Наконец он заметил какую-то напряженность в выражении лиц своих слушателей и обернулся. Мальчишка, стоявший в дверях, пристально глядел на него. Однако Дэн вовсе не был смущен оттого, что его подслушал сын Вэса Фолкса.
– Гай, – сказал он строго, – почему это ты не дома? Там тебе найдется компания. Твои родственники с равнины. Проезжали здесь полчаса назад в чудной маленькой карете, запряженной парой серых лошадей, лучше которых я в жизни не видел. Дуй-ка, парень, домой! Твоему отцу будет неловко, если ты не встретишь родственников…
Не сказав ни слова, Гай повернулся и вышел из магазина. Не успел он ступить за порог лавки, как уже бежал, а синяки и сырая говядина мигом вылетели из его головы.
Когда он выбрался из последнего, выжженного солнцем оврага на плато, где стоял дом, и увидел толпу людей, смотревших раскрыв рот на полированное дерево и дорогую темную кожу маленького ландо, он так запыхался и чувствовал такое головокружение, что не мог ясно усвоить детали представшей ему картины.
Что больше всего изумило жителей холмов – а известие об этом передавалось из дома в дом по мере продвижения ландо, запряженного серыми в яблоках лошадьми, по извилистым улочкам, ведущим к дому Фолксов (впрочем, лошади, не обращая внимания на дорогу, продвигались к хижине Вэса Фолкса кратчайшими путями) – так это негр-кучер, восседающий с вожжами в руках, подобно статуе из черного дерева, одетый в ливрею, которая явно стоила больше, чем могли заработать три семьи обитателей холмов за целый год.
Гай едва взглянул на черного кучера, как его взгляд, будто притянутый магнитом, остановился на крошечном создании, словно плавающем в облаке розовых кружев на заднем сиденье ландо. Девочке было лет восемь, она сидела вся розово-белая и золотистая, вымытая до зеркального блеска и благоухающая. Уже в восемь лет она знала, кто она и чья она дочь, и это было видно по тому царственному спокойствию и равнодушию, граничащему с презрением, с каким она взирала на толпу раскрывших от изумления рот обитателей холмов.
Но не таков был Гай. За каких-то пару минут он проложил себе путь в толпе и уже стоял рядом, глядя на нее.
Маленькая богиня повернула голову, внимательно посмотрела на него и сказала:
– Ты – Гай Фолкс.
Гай судорожно глотнул раз или два, прежде чем обрел дар речи.
– Но откуда… откуда вы знаете? – спросил он.
– У тебя темные волосы, – рассудительно молвила принцесса. – У всех Фолксов темные волосы. Кроме меня. Я похожа на маму. Кроме того, ты похож на моего папу. Мы – кузены, ты и я. Ты разве не знал этого?
– Боюсь, что нет. Но, наверно, так оно и есть, раз вы так говорите, мэм…
– Не называй меня «мэм». Я еще не такая взрослая. Мне восемь, а тебе сколько?
– Четырнадцать, – ответил Гай, но еще до того, как он успел придумать, что бы сказать еще, она придвинулась ближе.
– О Боже! – воскликнула она. – Ты дрался! И тебе не стыдно, Гай Фолкс? Иди и сейчас же умой лицо! Оно все в грязи и синяках. Ты меня слышал? Иди умойся!
– Да, мэм, – прошептал Гай и прошмыгнул к калитке. Но сразу остановился. Его поразил вид человека, сидевшего на веранде и весело болтавшего с его отцом. Гай ни за что бы не смог раньше представить себе, что такие люди существуют. Этот человек был так же высок, как Вэс, но гораздо стройнее, а изящество, с которым он держал стакан шотландского виски, непонятно почему странно взволновало Гая. Одежда его была великолепна: все, что читал Гай о нарядах принцев, не шло ни в какое сравнение с тем, что он увидел.
Но помимо одежды – пышного белого галстука, повязанного вокруг тонкой шеи, пены кружев на рубашке, желтовато-коричневого жилета с отделкой из золотой парчи, безупречного покроя рыже-коричневого сюртука, жемчужно-серых брюк, скульптурно облегающих ноги, которых не постыдился бы балетный танцовщик, – мальчика поразило его лицо, спокойно улыбающееся и обрамленное локонами жестких темных волос, тем, что оно было до странности похоже на лицо самого Гая.
Мальчик застыл, поглощенный этим зрелищем. И тогда отец произнес своим сильным голосом:
– Подойди сюда, сынок, и познакомься со своим дядей. И не жмись сзади, это большой день в твоей жизни!
Как во сне, когда ноги движутся не по своей воле, а руки кажутся непомерно большими и неловко болтаются вдоль тела, Гай подошел к веранде.
– Гай, – сказал отец, – это мой кузен Джеральд. Он приехал, чтобы забрать нас отсюда – туда, где человек может жить по-человечески!
Джеральд Фолкс поднялся с места, и в этом движении, как и во всех его движениях, было что-то нереальное, какая-то странная томная грация, отчего на мальчика повеяло необъяснимым холодом.
– Рад познакомиться с тобой, Гай, – сказал он и протянул руку. К удивлению Гая, пожатие было теплым и в то же время крепким. Не выпуская руку мальчика из своей, он слегка повернулся в сторону Вэса.
– Этот – настоящий Фолкс, чему я очень рад, – сказал он весело. – А я уже начал отчаиваться!..
Когда они, покидая свой дом, спускались вниз в большом фургоне, запряженном двумя мулами, размеры и мощь которых были непостижимы для людей, выросших среди холмов, Гай оглянулся и смотрел, пока дом не скрылся из виду.
– Вот это мулы! – ликовал братишка Том. – Лучшей пары в жизни не видел! А фургон этот…
– Хороший, правда, папа? – перебила его сестра.
– Заткнитесь же, наконец! – оборвал их Вэс Фолкс. – Какая наглость с его стороны…
– О ком ты, папа? – спросила Матильда.
– О Джеральде, – прорычал Вэс, и по его тону Гай понял, что он не столько отвечает Мэтти, сколько выпускает пар, выплескивая наболевшее: – Прислать фургон. Фургон! Для меня!
– Очень хороший фургон, если хочешь знать мое мнение, – сказала Чэрити Фолкс мягко.
Вэс резко повернулся к жене, как большая хищная птица, готовая броситься на жертву. Его голос задрожал от ярости, поднявшись от обычного низкого громыхания почти до визга.
– Никто тебя не спрашивает, Чэрити! Когда, черт возьми, ты наконец научишься держать язык за зубами, пока тебе в голову не придет что-нибудь разумное?
Гай прервал молчаливое унылое созерцание дома и посмотрел на отца. Мальчика давно уже беспокоила открытая неприязнь отца к матери. А теперь он увидел, что Вэс Фолкс не просто не любит ее, он ее ненавидит.
Гай переводил взгляд с отца на мать, чувствуя, как подступает из глубин живота холодная и влажная тошнота. Это было тяжелое чувство, и как он ни пытался объяснить себе этот разлад, ничего у него не получалось. Конечно, он давно уже знал, что мать неподходящая пара для отца. И все же это была бессмыслица. Когда человек женится, его святая обязанность – любить, чтить и лелеять жену, как говорил об этом проповедник, иначе зачем вообще он на ней женился? И тем более завел с ней детей?
Все это имело какое-то отношение к тому разговору на передней веранде две недели назад, когда дядя Джеральд приехал, захватив с собой малышку Джо Энн, сойдя к ним словно из другого мира. Вспоминая это, Гай буквально захлебывался от ненависти, хотя он никогда бы не мог объяснить, за что, собственно, он уже ненавидел своего родственника, которому теперь, по словам отца, они были безгранично обязаны.
«Этот дядюшка, его изысканные, прямо-таки женские повадки, – горько думал он, – его манера держать стакан и выталкивать слова изо рта так, как будто он целует их. Черт с ней, с его прекрасной душой, нам неплохо жилось там, наверху. И не нужно было срываться с места, продавать дом и все вещи за бесценок и…»
Однако слова Джеральда вновь всплыли в его памяти, испортив все удовольствие, которое Гай испытывал от своей ненависти к нему.
– Да, Вэс, последние из них ушли. Молодой Бертон сломал шею во время скачек с препятствиями – ты знаешь, как он всегда сходил с ума по лошадям… Тимоти переехал на Север этой весной, чтобы получить место в банке своего дядюшки. Плантация совсем пришла в упадок. Теперь можешь возвращаться, бояться тебе нечего.
– Я никогда и не боялся, – проворчал отец. – Просто я против ненужных убийств. Боже правый, неужели ты не понимаешь, Джерри, что всему этому не было бы ни конца ни края? Я достаточно посчитался с этими проклятыми Редфилдами. А сознавая, что и справедливость не на моей стороне…
– Ты был не прав, должен тебе сказать. Убивать человека после того, как ты развлекался с его женой, мягко говоря, нечестно…
– Он сам меня вызвал, – медленно проговорил Вэс. – Все было по правилам. Но потом я увидел, что мне придется драться со всеми ними по очереди. Ей-богу, Джерри, я был более искусным стрелком, чем любой из них, но сколько крови может взять на себя человек, особенно если он не прав?
– Да я не виню тебя, – сказал Джеральд. – Главное, чтобы ты мог начать все снова. Хорошо зная тебя, я долго думал, прежде чем предложить тебе работу надсмотрщика на старом месте. Опасался, что ты сочтешь это оскорблением. Но это не так, Вэс. Во-первых, года через два-три сможешь накопить достаточно денег, чтобы купить несколько собственных акров. И уж конечно я мог бы нанять дюжину хороших надсмотрщиков. Но мне пришло в голову, что как Фолкс я просто обязан дать тебе шанс, любой шанс, чтобы возместить потерю Фэроукса и прозябание здесь все эти годы.
– Да, – тихо сказал Вэс, – я глубоко признателен тебе, Джерри. Ты прав. Я бы взялся и за гораздо худшую работу, чем гонять твоих негров, лишь бы выбраться из этой забытой Богом дыры…
Джеральд внимательно взглянул на него:
– То, что ты сюда перебрался, меня не удивляет. Место достаточно уединенное, а кроме того, никому из тех, кто знает Фолксов, и в голову не придет искать тебя здесь. Но что я не могу понять, так это…
– Знаю, знаю. Видишь ли, Джерри, человек иначе смотрит на вещи, если он упал духом, одинок и пьян…
– А кроме того, осмелюсь добавить, – продолжал Джерри сухо, – когда он знакомится со странным обычаем обитателей холмов защищать неприкосновенность дома и оскорбленную женскую добродетель с помощью двустволки…
– Ружье было с одним стволом, – усмехнулся Вэс. – Но этого более чем достаточно, Джерри. Особенно когда его на тебя наставит бородатый старый дурак, который набрался и так взбешен, что его палец на спусковом крючке дрожит. Кроме того, я тогда был вдали от цивилизации целую вечность, и мне казалось, что Чэрити совсем недурна, даже при дневном свете. Но теперь…
– Что теперь? – эхом отозвался Джеральд дурачась.
– Я бы сказал ему: «Стреляй – и будь ты проклят!» – ответил Вэс. – И все же я кое-что выиграл благодаря всей этой истории.
– Что же, позволь тебя спросить?
– Мальчишку. Ты ведь и сам сказал, что он настоящий Фолкс. Вряд ли у меня вышел бы лучший даже с самой что ни на есть леди…
– Тебя послушать, – улыбнулся Джеральд, – можно подумать, что это твой единственный ребенок.
– Так и получается, – сказал Вэс раздраженно, – у двух старших щенков нет ничего от Фолксов, Джерри, ни единой капли. Настоящая горная шваль: слабосильные, с костлявыми коленями, соломой вместо волос, тупые до идиотизма. Если бы я не знал наверняка, что они мои, я мог бы поклясться, что ничего общего с ними не имею. Но они мои, поэтому каждый раз, как я гляжу на Тома и Мэтти, я готов расплакаться. Застрелить бы их, да пороху и пуль жалко!..
Ландшафт теперь стал более плоским, а сосны росли гуще. Они ехали в молчании – никто не решался нарушить раздумья Вэса. Негр, который правил лошадьми, ни разу за всю дорогу не раскрыл рта: из них всех только Вэс, охваченный молчаливой яростью, понимал почему. Он совершенно точно знал, о чем думал чернокожий: Вэс весь дрожал внутри, поскольку возница ни словом, ни жестом не давал ему повода выместить на нем злобу. Но вот теперь, когда начало темнеть, негр принялся мурлыкать какую-то песенку. Вэс дал исполнить ее дважды, а затем совершенно спокойно вытащил кнут. Негр посмотрел на него и вздрогнул.
– Ну-ка спой! – приказал Вэс. – Ты, проклятый черный ублюдок, пой вслух!
– Масса Вэс, – начал было негр, но Вэс напал на него с быстротой пантеры. Кнутовище угодило негру в лицо, и, хотя он был грузен, удар выбросил его из фургона в дорожную пыль.
Вэс спрыгнул вниз. В его глазах плясали огоньки холодной ярости.
– Спой это! – прошипел он. – Ты меня слышал? Пой!
Странно высоким для такого крупного человека, дрожащим голосом негр начал:
– Пусть я лучше буду тварью черной, и людьми, и Господом забытой… О Боже, масса Вэс, можно мне не петь?
– Тебе придется петь, Кэсс, продолжай.
– Чем проклятой…
– Продолжай, Кэсс.
– …белой швалью горной с красной шеей, тощей и немытой. – Кэсс кончил петь и стоял, покорно ожидая своей участи.
На губах Вэса Фолкса появилась улыбка.
– Хорошо, Кэсс, – сказал он тихо. – Забирайся назад в фургон. Если б я был горной швалью, я бы шкуру с тебя спустил, чего ты, наверно, и ждешь. Но я не белая шваль, и ты понимаешь это. Залезай обратно и правь. И все с этим. Ведь ты теперь знаешь, что со мной шутки плохи. Ты здесь достаточно давно, чтобы понять, что такое человек из рода Фолксов.
Кэсс вскарабкался назад на свое место. Вдруг, ни с того ни с сего, он заговорил:
– Да я-то хорошо знаю. Но дело здесь вот в чем, масса Вэс. С тех пор как ваш отец умер, некому было взять все в свои руки. Масса Джерри, он…
– Продолжай, – приказал Вэс спокойно. – Что там насчет массы Джерри?
– Это останется между нами, правда, масса Вэс? Вы ему не расскажете о том, что я сказал?
– Нет, Кэсс, продолжай.
– Ну, масса Джерри… он не тот Фолкс. Внешне он похож на Фолкса, но чего-то не хватает. Даже трудно сказать чего. Он не такой, как ваш отец, упокой, Господи, его душу, или ваш дядюшка Брайтон. Он вроде не знает, как браться за дело. Если бы не миссис Речел, все хозяйство давно бы уже полетело к черту. Стыдно это говорить, масса Вэс, но миссис Речел управляет всем хозяйством, да и массой Джерри тоже…
– Продолжай, – сказал Вэс.
– Она очень хорошая леди, миссис Речел, но, Боже милосердный, какой у нее крутой нрав! Кажется, она разочарована, что ей достался такой муж…
– Достаточно, Кэсс, – сказал Вэс тихо.
– Но это сущая правда, масса Вэс! И еще вам скажу: я уверен, что это масса Джерри убедил вашего отца отказаться от вас, когда вы попали в беду. Старый масса был уже болен тогда и…
– Я сказал – достаточно! – повторил Вэс, и, хотя он не повысил голоса, в нем послышался лязг стали, вкладываемой в ножны.
– Да, сэр, – поспешно сказал Кэсс. – Я молчу, масса Вэс…
– Хорошо, и держи язык за зубами, – сказал Вэстли Фолкс.
Утром, когда Гай ехал на лошади рядом с Вэсом, он почувствовал, что настроение отца поднялось. Теперь наконец сосны исчезли, пошли эвкалипты и кипарисы, а также далеко вымахавшие ввысь и вширь дубы. Рощи сменялись полями, простирающимися до края горизонта; вдоль борозд двигались чернокожие и пели.
Даже сегодняшняя драка с Мертом Толливером не была чем-то из ряда вон выходящим: они с Мертом дрались всякий раз при встрече, сами не зная почему. Мальчики относились к своей многолетней вражде как к чему-то совершенно естественному, вроде неприязни между кошкой и собакой, и никогда об этом не задумывались. Единственное, что выделяло нынешнюю баталию, – ее ожесточенность.
Шагнув назад, Гай пристально и угрожающе воззрился на Мерта Толливера. Этот взгляд едва ли мог достичь желаемого эффекта, поскольку один глаз Гая был подбит: он почти закрылся. Синяк стремительно багровел, из носа струилась кровь, но Гай не обращал внимания на подобные пустяки. Его целиком охватило единственное, простейшее, первобытное стремление – уничтожить своего врага.
Именно тогда Мерт сделал неверный ход. Он был старше, крупнее и массивнее Гая и до сих пор с успехом этим пользовался. И теперь он решил добавить к побоям еще и оскорбление.
– Чертов оборванец! – сказал он, ухмыляясь. – Хочешь знать, как появился здесь твой дурацкий папаша? Он бежал, как дворняжка, у которой хвост болтается между ног! А как он правильно говорит, какая в нем ученость! Произносит слова важно, как классная дама! Мой отец говорит…
– Мерт! – прошептал Гай.
Но Мерта понесло, и он потерял всякую осторожность:
– …что он, видно, был конокрадом или городским мошенником. Чтение, скажи пожалуйста! Занятие для женщин. У мужчин есть дела поважнее. А как он себя держит, как смотрит на всех сверху вниз, называет нас «горной швалью». А кого он сам взял в жены? Только поглядеть! Твоя матушка! Ну она…
Больше он ничего не успел сказать: терпение Гая лопнуло. Каждой клеточкой его худого мускулистого тела, которое уже теперь, в четырнадцать лет, было крупнокостным и большим и почти достигало той легкой силы, что была присуща его отцу, двигала ярость. Его левый кулак по самое запястье погрузился в жирный живот Мерта, и, когда тот как бы сломался пополам, Гай нанес удар правой в подбородок – такого апперкота не постыдился бы и профессиональный боксер.
Мерт весь обмяк и стал оседать, но еще до того, как он коснулся земли, Гай уже сидел на нем верхом, молотя его большую голову обеими руками. Через две минуты лицо Мерта было все в крови, но Гай продолжал колотить его, выдыхая в ритм ударам:
– Никогда – не произноси имя – моего отца – своим грязным – ртом! Не вздумай – даже думать – о моей маме, тем более – говорить о ней! Слышишь меня, Мерт? Ты большая – жирная – горная шваль – ублюдок! Слышишь меня?
– Сдаюсь, – прошептал Мерт. – Сдаюсь, Гай, ради Бога остановись! Ты что, меня убить собираешься?
Гай медленно поднялся с земли и теперь стоял рядом, глядя на Мерта сверху вниз.
– Поднимайся! – приказал он. – Будем считать, что я дал тебе урок. Но никогда не забывай: я – Фолкс. Помни, Мерт, что мы никому не позволяем шутить с нами. А теперь вставай и убирайся!
Мерт встал, превозмогая боль. Он постоял минуту, глядя на Гая, а потом повернулся и медленно побрел прочь; впрочем, Гай поторопил его, дав напоследок Мерту хороший пинок в зад.
Глядя вслед своему недругу, Гай улыбнулся. Зубы его были ровными и белыми, и улыбка сверкнула на угрюмом лице подобно летней молнии. У Гая было хорошее лицо, но его бы очень смутило, если бы кто-то сказал об этом. Люди, живущие среди холмов, скупы на комплименты. Если о нем и говорили, то так:
– Похож на отца. А Вэс Фолкс – мужчина что надо…
Впрочем, улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. Он прикоснулся пальцем к распухшему глазу и нахмурился: «С этим что-то надо делать, а не то мама шкуру с меня спустит за драку. Попрошу-ка я кусочек сырой говядины у старого Дэна Райли и приложу к синяку. Говорят, это помогает…»
Он стремглав сбежал вниз с холма, направляясь к кучке некрашеных лачуг, составлявших поселок, пересек пыльную площадь и распахнул дверь лавки Райли. Старый Дэн Райли сидел в центре цветистого, усеянного мухами беспорядка, взгромоздившись на коробку из-под крекеров, и говорил нескольким мужчинам:
– Это его родня из той части нашего штата, где равнина. Они и выглядят как Фолксы. И говорят так же: гладко и правильно. Сразу поняли, что я их рассматриваю. Я себе и говорю: глянь-ка, Дэниел, никак это родичи Вэса Фолкса…
Наконец он заметил какую-то напряженность в выражении лиц своих слушателей и обернулся. Мальчишка, стоявший в дверях, пристально глядел на него. Однако Дэн вовсе не был смущен оттого, что его подслушал сын Вэса Фолкса.
– Гай, – сказал он строго, – почему это ты не дома? Там тебе найдется компания. Твои родственники с равнины. Проезжали здесь полчаса назад в чудной маленькой карете, запряженной парой серых лошадей, лучше которых я в жизни не видел. Дуй-ка, парень, домой! Твоему отцу будет неловко, если ты не встретишь родственников…
Не сказав ни слова, Гай повернулся и вышел из магазина. Не успел он ступить за порог лавки, как уже бежал, а синяки и сырая говядина мигом вылетели из его головы.
Когда он выбрался из последнего, выжженного солнцем оврага на плато, где стоял дом, и увидел толпу людей, смотревших раскрыв рот на полированное дерево и дорогую темную кожу маленького ландо, он так запыхался и чувствовал такое головокружение, что не мог ясно усвоить детали представшей ему картины.
Что больше всего изумило жителей холмов – а известие об этом передавалось из дома в дом по мере продвижения ландо, запряженного серыми в яблоках лошадьми, по извилистым улочкам, ведущим к дому Фолксов (впрочем, лошади, не обращая внимания на дорогу, продвигались к хижине Вэса Фолкса кратчайшими путями) – так это негр-кучер, восседающий с вожжами в руках, подобно статуе из черного дерева, одетый в ливрею, которая явно стоила больше, чем могли заработать три семьи обитателей холмов за целый год.
Гай едва взглянул на черного кучера, как его взгляд, будто притянутый магнитом, остановился на крошечном создании, словно плавающем в облаке розовых кружев на заднем сиденье ландо. Девочке было лет восемь, она сидела вся розово-белая и золотистая, вымытая до зеркального блеска и благоухающая. Уже в восемь лет она знала, кто она и чья она дочь, и это было видно по тому царственному спокойствию и равнодушию, граничащему с презрением, с каким она взирала на толпу раскрывших от изумления рот обитателей холмов.
Но не таков был Гай. За каких-то пару минут он проложил себе путь в толпе и уже стоял рядом, глядя на нее.
Маленькая богиня повернула голову, внимательно посмотрела на него и сказала:
– Ты – Гай Фолкс.
Гай судорожно глотнул раз или два, прежде чем обрел дар речи.
– Но откуда… откуда вы знаете? – спросил он.
– У тебя темные волосы, – рассудительно молвила принцесса. – У всех Фолксов темные волосы. Кроме меня. Я похожа на маму. Кроме того, ты похож на моего папу. Мы – кузены, ты и я. Ты разве не знал этого?
– Боюсь, что нет. Но, наверно, так оно и есть, раз вы так говорите, мэм…
– Не называй меня «мэм». Я еще не такая взрослая. Мне восемь, а тебе сколько?
– Четырнадцать, – ответил Гай, но еще до того, как он успел придумать, что бы сказать еще, она придвинулась ближе.
– О Боже! – воскликнула она. – Ты дрался! И тебе не стыдно, Гай Фолкс? Иди и сейчас же умой лицо! Оно все в грязи и синяках. Ты меня слышал? Иди умойся!
– Да, мэм, – прошептал Гай и прошмыгнул к калитке. Но сразу остановился. Его поразил вид человека, сидевшего на веранде и весело болтавшего с его отцом. Гай ни за что бы не смог раньше представить себе, что такие люди существуют. Этот человек был так же высок, как Вэс, но гораздо стройнее, а изящество, с которым он держал стакан шотландского виски, непонятно почему странно взволновало Гая. Одежда его была великолепна: все, что читал Гай о нарядах принцев, не шло ни в какое сравнение с тем, что он увидел.
Но помимо одежды – пышного белого галстука, повязанного вокруг тонкой шеи, пены кружев на рубашке, желтовато-коричневого жилета с отделкой из золотой парчи, безупречного покроя рыже-коричневого сюртука, жемчужно-серых брюк, скульптурно облегающих ноги, которых не постыдился бы балетный танцовщик, – мальчика поразило его лицо, спокойно улыбающееся и обрамленное локонами жестких темных волос, тем, что оно было до странности похоже на лицо самого Гая.
Мальчик застыл, поглощенный этим зрелищем. И тогда отец произнес своим сильным голосом:
– Подойди сюда, сынок, и познакомься со своим дядей. И не жмись сзади, это большой день в твоей жизни!
Как во сне, когда ноги движутся не по своей воле, а руки кажутся непомерно большими и неловко болтаются вдоль тела, Гай подошел к веранде.
– Гай, – сказал отец, – это мой кузен Джеральд. Он приехал, чтобы забрать нас отсюда – туда, где человек может жить по-человечески!
Джеральд Фолкс поднялся с места, и в этом движении, как и во всех его движениях, было что-то нереальное, какая-то странная томная грация, отчего на мальчика повеяло необъяснимым холодом.
– Рад познакомиться с тобой, Гай, – сказал он и протянул руку. К удивлению Гая, пожатие было теплым и в то же время крепким. Не выпуская руку мальчика из своей, он слегка повернулся в сторону Вэса.
– Этот – настоящий Фолкс, чему я очень рад, – сказал он весело. – А я уже начал отчаиваться!..
Когда они, покидая свой дом, спускались вниз в большом фургоне, запряженном двумя мулами, размеры и мощь которых были непостижимы для людей, выросших среди холмов, Гай оглянулся и смотрел, пока дом не скрылся из виду.
– Вот это мулы! – ликовал братишка Том. – Лучшей пары в жизни не видел! А фургон этот…
– Хороший, правда, папа? – перебила его сестра.
– Заткнитесь же, наконец! – оборвал их Вэс Фолкс. – Какая наглость с его стороны…
– О ком ты, папа? – спросила Матильда.
– О Джеральде, – прорычал Вэс, и по его тону Гай понял, что он не столько отвечает Мэтти, сколько выпускает пар, выплескивая наболевшее: – Прислать фургон. Фургон! Для меня!
– Очень хороший фургон, если хочешь знать мое мнение, – сказала Чэрити Фолкс мягко.
Вэс резко повернулся к жене, как большая хищная птица, готовая броситься на жертву. Его голос задрожал от ярости, поднявшись от обычного низкого громыхания почти до визга.
– Никто тебя не спрашивает, Чэрити! Когда, черт возьми, ты наконец научишься держать язык за зубами, пока тебе в голову не придет что-нибудь разумное?
Гай прервал молчаливое унылое созерцание дома и посмотрел на отца. Мальчика давно уже беспокоила открытая неприязнь отца к матери. А теперь он увидел, что Вэс Фолкс не просто не любит ее, он ее ненавидит.
Гай переводил взгляд с отца на мать, чувствуя, как подступает из глубин живота холодная и влажная тошнота. Это было тяжелое чувство, и как он ни пытался объяснить себе этот разлад, ничего у него не получалось. Конечно, он давно уже знал, что мать неподходящая пара для отца. И все же это была бессмыслица. Когда человек женится, его святая обязанность – любить, чтить и лелеять жену, как говорил об этом проповедник, иначе зачем вообще он на ней женился? И тем более завел с ней детей?
Все это имело какое-то отношение к тому разговору на передней веранде две недели назад, когда дядя Джеральд приехал, захватив с собой малышку Джо Энн, сойдя к ним словно из другого мира. Вспоминая это, Гай буквально захлебывался от ненависти, хотя он никогда бы не мог объяснить, за что, собственно, он уже ненавидел своего родственника, которому теперь, по словам отца, они были безгранично обязаны.
«Этот дядюшка, его изысканные, прямо-таки женские повадки, – горько думал он, – его манера держать стакан и выталкивать слова изо рта так, как будто он целует их. Черт с ней, с его прекрасной душой, нам неплохо жилось там, наверху. И не нужно было срываться с места, продавать дом и все вещи за бесценок и…»
Однако слова Джеральда вновь всплыли в его памяти, испортив все удовольствие, которое Гай испытывал от своей ненависти к нему.
– Да, Вэс, последние из них ушли. Молодой Бертон сломал шею во время скачек с препятствиями – ты знаешь, как он всегда сходил с ума по лошадям… Тимоти переехал на Север этой весной, чтобы получить место в банке своего дядюшки. Плантация совсем пришла в упадок. Теперь можешь возвращаться, бояться тебе нечего.
– Я никогда и не боялся, – проворчал отец. – Просто я против ненужных убийств. Боже правый, неужели ты не понимаешь, Джерри, что всему этому не было бы ни конца ни края? Я достаточно посчитался с этими проклятыми Редфилдами. А сознавая, что и справедливость не на моей стороне…
– Ты был не прав, должен тебе сказать. Убивать человека после того, как ты развлекался с его женой, мягко говоря, нечестно…
– Он сам меня вызвал, – медленно проговорил Вэс. – Все было по правилам. Но потом я увидел, что мне придется драться со всеми ними по очереди. Ей-богу, Джерри, я был более искусным стрелком, чем любой из них, но сколько крови может взять на себя человек, особенно если он не прав?
– Да я не виню тебя, – сказал Джеральд. – Главное, чтобы ты мог начать все снова. Хорошо зная тебя, я долго думал, прежде чем предложить тебе работу надсмотрщика на старом месте. Опасался, что ты сочтешь это оскорблением. Но это не так, Вэс. Во-первых, года через два-три сможешь накопить достаточно денег, чтобы купить несколько собственных акров. И уж конечно я мог бы нанять дюжину хороших надсмотрщиков. Но мне пришло в голову, что как Фолкс я просто обязан дать тебе шанс, любой шанс, чтобы возместить потерю Фэроукса и прозябание здесь все эти годы.
– Да, – тихо сказал Вэс, – я глубоко признателен тебе, Джерри. Ты прав. Я бы взялся и за гораздо худшую работу, чем гонять твоих негров, лишь бы выбраться из этой забытой Богом дыры…
Джеральд внимательно взглянул на него:
– То, что ты сюда перебрался, меня не удивляет. Место достаточно уединенное, а кроме того, никому из тех, кто знает Фолксов, и в голову не придет искать тебя здесь. Но что я не могу понять, так это…
– Знаю, знаю. Видишь ли, Джерри, человек иначе смотрит на вещи, если он упал духом, одинок и пьян…
– А кроме того, осмелюсь добавить, – продолжал Джерри сухо, – когда он знакомится со странным обычаем обитателей холмов защищать неприкосновенность дома и оскорбленную женскую добродетель с помощью двустволки…
– Ружье было с одним стволом, – усмехнулся Вэс. – Но этого более чем достаточно, Джерри. Особенно когда его на тебя наставит бородатый старый дурак, который набрался и так взбешен, что его палец на спусковом крючке дрожит. Кроме того, я тогда был вдали от цивилизации целую вечность, и мне казалось, что Чэрити совсем недурна, даже при дневном свете. Но теперь…
– Что теперь? – эхом отозвался Джеральд дурачась.
– Я бы сказал ему: «Стреляй – и будь ты проклят!» – ответил Вэс. – И все же я кое-что выиграл благодаря всей этой истории.
– Что же, позволь тебя спросить?
– Мальчишку. Ты ведь и сам сказал, что он настоящий Фолкс. Вряд ли у меня вышел бы лучший даже с самой что ни на есть леди…
– Тебя послушать, – улыбнулся Джеральд, – можно подумать, что это твой единственный ребенок.
– Так и получается, – сказал Вэс раздраженно, – у двух старших щенков нет ничего от Фолксов, Джерри, ни единой капли. Настоящая горная шваль: слабосильные, с костлявыми коленями, соломой вместо волос, тупые до идиотизма. Если бы я не знал наверняка, что они мои, я мог бы поклясться, что ничего общего с ними не имею. Но они мои, поэтому каждый раз, как я гляжу на Тома и Мэтти, я готов расплакаться. Застрелить бы их, да пороху и пуль жалко!..
Ландшафт теперь стал более плоским, а сосны росли гуще. Они ехали в молчании – никто не решался нарушить раздумья Вэса. Негр, который правил лошадьми, ни разу за всю дорогу не раскрыл рта: из них всех только Вэс, охваченный молчаливой яростью, понимал почему. Он совершенно точно знал, о чем думал чернокожий: Вэс весь дрожал внутри, поскольку возница ни словом, ни жестом не давал ему повода выместить на нем злобу. Но вот теперь, когда начало темнеть, негр принялся мурлыкать какую-то песенку. Вэс дал исполнить ее дважды, а затем совершенно спокойно вытащил кнут. Негр посмотрел на него и вздрогнул.
– Ну-ка спой! – приказал Вэс. – Ты, проклятый черный ублюдок, пой вслух!
– Масса Вэс, – начал было негр, но Вэс напал на него с быстротой пантеры. Кнутовище угодило негру в лицо, и, хотя он был грузен, удар выбросил его из фургона в дорожную пыль.
Вэс спрыгнул вниз. В его глазах плясали огоньки холодной ярости.
– Спой это! – прошипел он. – Ты меня слышал? Пой!
Странно высоким для такого крупного человека, дрожащим голосом негр начал:
– Пусть я лучше буду тварью черной, и людьми, и Господом забытой… О Боже, масса Вэс, можно мне не петь?
– Тебе придется петь, Кэсс, продолжай.
– Чем проклятой…
– Продолжай, Кэсс.
– …белой швалью горной с красной шеей, тощей и немытой. – Кэсс кончил петь и стоял, покорно ожидая своей участи.
На губах Вэса Фолкса появилась улыбка.
– Хорошо, Кэсс, – сказал он тихо. – Забирайся назад в фургон. Если б я был горной швалью, я бы шкуру с тебя спустил, чего ты, наверно, и ждешь. Но я не белая шваль, и ты понимаешь это. Залезай обратно и правь. И все с этим. Ведь ты теперь знаешь, что со мной шутки плохи. Ты здесь достаточно давно, чтобы понять, что такое человек из рода Фолксов.
Кэсс вскарабкался назад на свое место. Вдруг, ни с того ни с сего, он заговорил:
– Да я-то хорошо знаю. Но дело здесь вот в чем, масса Вэс. С тех пор как ваш отец умер, некому было взять все в свои руки. Масса Джерри, он…
– Продолжай, – приказал Вэс спокойно. – Что там насчет массы Джерри?
– Это останется между нами, правда, масса Вэс? Вы ему не расскажете о том, что я сказал?
– Нет, Кэсс, продолжай.
– Ну, масса Джерри… он не тот Фолкс. Внешне он похож на Фолкса, но чего-то не хватает. Даже трудно сказать чего. Он не такой, как ваш отец, упокой, Господи, его душу, или ваш дядюшка Брайтон. Он вроде не знает, как браться за дело. Если бы не миссис Речел, все хозяйство давно бы уже полетело к черту. Стыдно это говорить, масса Вэс, но миссис Речел управляет всем хозяйством, да и массой Джерри тоже…
– Продолжай, – сказал Вэс.
– Она очень хорошая леди, миссис Речел, но, Боже милосердный, какой у нее крутой нрав! Кажется, она разочарована, что ей достался такой муж…
– Достаточно, Кэсс, – сказал Вэс тихо.
– Но это сущая правда, масса Вэс! И еще вам скажу: я уверен, что это масса Джерри убедил вашего отца отказаться от вас, когда вы попали в беду. Старый масса был уже болен тогда и…
– Я сказал – достаточно! – повторил Вэс, и, хотя он не повысил голоса, в нем послышался лязг стали, вкладываемой в ножны.
– Да, сэр, – поспешно сказал Кэсс. – Я молчу, масса Вэс…
– Хорошо, и держи язык за зубами, – сказал Вэстли Фолкс.
Утром, когда Гай ехал на лошади рядом с Вэсом, он почувствовал, что настроение отца поднялось. Теперь наконец сосны исчезли, пошли эвкалипты и кипарисы, а также далеко вымахавшие ввысь и вширь дубы. Рощи сменялись полями, простирающимися до края горизонта; вдоль борозд двигались чернокожие и пели.