Страница:
Гай вышел из хижины: его переполняло волнение от услышанного, теплое опьяняющее чувство первой любовной победы. Он тотчас увидел, что Тэд Ричардсон обнимает незнакомца. Сходство между ними сразу бросалось в глаза, несмотря на то что половину лица старика закрывали неопрятные седые бакенбарды. Было ясно, что незнакомец – сын Тэда.
Гай держался в стороне, разглядывая приезжего. Трэвису Ричардсону было под пятьдесят, это был грубо вытесанный, квадратный, крепкий человек. Он был невысок, но недостаток роста с лихвой восполняла ширина. Гай мог бы побиться об заклад, что один удар этого огромного кулака сбил бы мула с ног. Его одежда была добротной, но слишком яркой, и все в нем: морщинки в углах глаз, пристальный взгляд, легкое покачивание при ходьбе – выдавало человека, который многие годы провел на море.
– Господи, Трэй! – лепетал старик. – Боже правый, ну и молодцом же ты выглядишь! Кэти, иди сюда, поздоровайся со своим дядей! И ты, сынок! День-то какой счастливый, просто душа поет!
Гай подождал, пока Кэти и дядя обменяются поцелуями, и только потом вышел вперед. Краем глаза он видел, как Фиби легко соскочила на берег и через мгновение скрылась в лесу. «Бедняга, – подумал он, – тяжко же ей приходится в жизни…»
Пришла и его очередь быть представленным.
Капитан Трэвис Ричардсон внимательно выслушал несколько приукрашенный рассказ об охоте, едва не стоившей Гаю левой руки.
– Ты держишься молодцом, мальчик, – сказал он, – но почему ты не пошел домой? Твои родные, наверно, уже с ума посходили от беспокойства…
– Я пойду сегодня вечером, – ответил Гай. – Мы с папой немного повздорили, ну да это уладится. А почему я до сих пор не вернулся – раньше просто не мог, был слишком слаб. Мы ведь с папой нужны друг другу. На свете мало такого, из-за чего стоило бы разрывать кровные связи…
– Это верно, – сказал капитан. – Всегда держись своих близких, мальчик. А отцу сын всегда нужен. Когда я сбежал из дома, мой отец был уважаемым фермером с приличным наделом. Останься я тогда, он бы до этого не дошел…
– Не смотри свысока на мой плавучий дом, Трэй! – рассердился Тэд Ричардсон. – Мне намного лучше здесь, чем на этой проклятой ферме! Кроме того, ты ее сам ненавидел, значит, у тебя нет права осуждать меня. Если бы было иначе, тебе бы так не приспичило уйти в море!
– Все это верно, папа, – сказал капитан Ричардсон, – но я был тогда молод и глуп. А если бы знал то, что знаю сейчас, я остался бы…
– Вы хотите сказать, что вам надоело море? – спросил Гай недоверчиво.
– Нет, сынок. Море – это прелестная чародейка, от которой никогда полностью не освободишься. Оно влекло меня и когда я был мальчиком, и когда стал взрослым. Пятнадцать лет простым матросом и пять – на шканцах, большую часть из них капитаном. Это большой срок, мальчик, и многие из этих лет были прекрасны. Но море лишает тебя уютного пристанища, жены, детишек, и эту потерю ничем не возместишь…
– Наверно, было бы здорово поплавать с таким капитаном, как вы, сэр…
– Думаю, из тебя вышел бы хороший моряк, – сказал капитан Трэй. – Пусть меня свяжут канатом и протащат под килем, если это не так!
– Тогда возьмите меня с собой, когда будете уезжать! – воскликнул Гай. – Я буду стараться, я научусь…
Капитан Трэй положил свою тяжелую руку на плечо мальчика.
– Я бы взял тебя, парень, – мягко сказал он, – если бы не два обстоятельства: во-первых, я, возможно, навсегда покончу с морем еще в этом году, если на этом будет настаивать черноволосый ангел, которого я оставил на Кубе. Она надумала завести там плантацию сахарного тростника. Во-вторых, я никогда не дам койку на борту судна, которым командую, молодому человеку, пока не получу от его отца письменное разрешение. Теперь подумай-ка, мальчик, и скажи мне честно: твой отец тебя отпустит?
– Нет, – ответил Гай с несчастным видом. – По крайней мере, теперь. Может быть, попозже, когда я стану старше…
– Я так и думал, – сказал капитан Трэй ласково. – Вот что я тебе скажу. Если когда-нибудь ты все-таки получишь разрешение, доберись до Гаваны и спроси меня. В любой портовой таверне знают капитана Трэя и проложат тебе прямой курс ко мне. А если я к тому времени стану на якорь, у меня много друзей, которые возьмут тебя на борт, стоит мне только замолвить за тебя словечко. Но хорошенько подумай, прежде чем решишь уйти в море: жизнь моряка – ненадежная штука…
– Расскажите мне о ней, сэр, – попросил Гай.
– Позже. Сейчас я хочу немного образумить моего старика. Продолжай рыбачить, парень, а мы со шкипером пойдем на корму и поговорим…
– Да, сэр, – сказал Гай и взял удочку. Через мгновение Кэти сидела рядом с ним. Она долго молчала, поэтому Гай мог слышать отголоски спора, приглушенные выкрики старого Тэда Ричардсона:
– Да не нужна мне ферма, разрази ее гром! Нынешняя жизнь меня вполне устраивает! Трэй, ты что, хочешь, чтобы твой старенький папа умер от перенапряжения? Что-что? Ниггеры? Господи, сынок, куда как легче вести дело самому, чем выколачивать работу из этих тупоголовых черных ублюдков. Я еще раз тебе говорю…
– Гай, – робко позвала Кэти.
– Да, Кэти? – нехотя откликнулся Гай.
– Как ты думаешь… я красивая? – прошептала она.
Гай критически оглядел ее: дикое лесное создание, стройное, с глазами лани.
– Да, – сказал он безжалостно. – Если судить по тому немногому, что я могу видеть под слоем грязи…
– Я… я буду умываться, – чуть слышно сказала она. – С этого дня и впредь я буду чистой. Вплету ленточки в волосы, надену красивое платье и…
– Но зачем? – сказал он насмешливо. – Зачем тебе это, Кэти?
Она не отводила от него глаз, полных боли.
– Чтоб… Чтобы нравиться тебе хоть немного, Гай, – сказала она напрямик. – Я что угодно сделаю, чтобы тебе понравиться…
– Что угодно? – бесстрастно вопросил Гай. – А скажи мне, Кэти, что ты имеешь в виду под этим «что угодно» ?
– Все, что бы ты ни захотел от меня, Гай, – сказала она, и голос ее был так искренен и чист, что он почувствовал стыд.
– Не мели ерунды! – сказал он резко и отвернулся.
Услышав, как она всхлипнула, Гай взглянул на нее. Но, прежде чем он успел найти слова утешения, к ним подошли капитан Ричардсон и его отец.
– Чересчур крепкий орешек для меня! – вздохнул капитан Трэй. – А может, он и прав. Фермерская работа очень тяжела в таком возрасте. В его жизни есть своя прелесть, во всяком случае, могла бы быть… Не окажешь ли мне услугу, сынок?
– Да, сэр, – с готовностью ответил Гай.
– Найми для меня на одной из соседних плантаций пару хороших работников, умеющих плотничать. Я хочу превратить эту развалюху-лодчонку в уютное жилье. У Кэти будет приличная одежда, и ей надо ходить в школу.
– О нет! – завопила Кэти.
– Кэти, – мягко сказал Гай, – помнишь, что ты только что говорила?
– Да-а-а-а, – всхлипнула она.
– Если ты это сделаешь, ты очень… очень меня обрадуешь. Пойди в школу, научись читать, писать, считать и разговаривать как леди…
– Хорошо, Гай, – прошептала Кэти.
– Ты уже знаешь, как обращаться с женщинами, не правда ли, сынок? – сказал капитан Трэй. – Так ты найдешь мне этих работников, мальчик? И портного?
– Да, сэр.
– Хорошо. Тогда простимся с тобой, и приводи их. Скажи их хозяину, что я хорошо заплачу, в разумных пределах разумеется… Что ты ждешь, парень?
– Раньше чем завтра я вам все равно ниггеров не найду, капитан, а вы обещали рассказать мне все о моряцкой жизни. И о ваших приключениях, сэр…
– Хорошо, – сказал капитан Ричардсон. – Начнем с того, что я командую невольничьим судном и не стыжусь этого. Мне кажется, что человеку, который сам держит ниггеров, не стоит презирать тех, кто ему их привозит. Кроме того, все эти рассказы о жестоком обращении с ними в пути – выдумка от начала до конца. Да всякому здравомыслящему человеку ясно, стоит только немножко пошевелить мозгами: какая нам польза от дохлых ниггеров? Мы уж стараемся обращаться с ними поласковей…
Он продолжал говорить, и Гай почти видел все это: караваны невольников, извилистой вереницей бредущие в предназначенные для них загоны; каноэ, переполненные неграми, прыгающие в волнах прибоя; огромных акул, ждущих, когда они перевернутся; невольничий парусник, принимающий свой груз; матросов, ведущих негров вниз, пристегивающих цепями их ноги к нижней палубе, а затем медленно поднимающихся наверх, чтобы внимательно следить, не рыскают ли у берега крейсеры Международной комиссии по борьбе с работорговлей, и успеть вовремя послать в их сторону пушечное ядро…
Это были волнующие, будоражащие картины. Гай огорчился, когда рассказ подошел к концу. Он торжественно потряс руку капитана, сказав: «Постараюсь найти вас через год или два…»
– Верю, что твои слова не разойдутся с делом, юный Фолкс, – сказал капитан.
В тот же вечер Гай вернулся в родной дом, где все пребывали в глубоком трауре по поводу его предполагаемой смерти. Он распахнул дверь отцовского кабинета и увидел Вэса, который сидел спиной к двери и глушил свое горе и чувство вины с помощью виски. Нестерпимая боль терзала сердце этого сильного человека, оно истекало слезами и кровью. Одна мысль непрестанно сверлила его сознание: «Я сделал это. Я убил своего сына. Бог отнял его, чтобы проучить меня за то, что я блудил с чужой женой…»
Гай на цыпочках обошел вокруг стола, глядя на массивную фигуру отца, склонившегося над бутылкой.
– Папа! – позвал он. – Папа!
И Вэс, увидев его, поднялся выше гор, грома, облаков и воскликнул:
– Сын! Мой сын!
И, стиснув мальчика в могучих объятиях, он устремил свои налитые кровью, затуманенные виски глаза к небесам:
– Мой любимый сын, с которым мне так хорошо! Господи, благодарю тебя!
Глава 5
Гай держался в стороне, разглядывая приезжего. Трэвису Ричардсону было под пятьдесят, это был грубо вытесанный, квадратный, крепкий человек. Он был невысок, но недостаток роста с лихвой восполняла ширина. Гай мог бы побиться об заклад, что один удар этого огромного кулака сбил бы мула с ног. Его одежда была добротной, но слишком яркой, и все в нем: морщинки в углах глаз, пристальный взгляд, легкое покачивание при ходьбе – выдавало человека, который многие годы провел на море.
– Господи, Трэй! – лепетал старик. – Боже правый, ну и молодцом же ты выглядишь! Кэти, иди сюда, поздоровайся со своим дядей! И ты, сынок! День-то какой счастливый, просто душа поет!
Гай подождал, пока Кэти и дядя обменяются поцелуями, и только потом вышел вперед. Краем глаза он видел, как Фиби легко соскочила на берег и через мгновение скрылась в лесу. «Бедняга, – подумал он, – тяжко же ей приходится в жизни…»
Пришла и его очередь быть представленным.
Капитан Трэвис Ричардсон внимательно выслушал несколько приукрашенный рассказ об охоте, едва не стоившей Гаю левой руки.
– Ты держишься молодцом, мальчик, – сказал он, – но почему ты не пошел домой? Твои родные, наверно, уже с ума посходили от беспокойства…
– Я пойду сегодня вечером, – ответил Гай. – Мы с папой немного повздорили, ну да это уладится. А почему я до сих пор не вернулся – раньше просто не мог, был слишком слаб. Мы ведь с папой нужны друг другу. На свете мало такого, из-за чего стоило бы разрывать кровные связи…
– Это верно, – сказал капитан. – Всегда держись своих близких, мальчик. А отцу сын всегда нужен. Когда я сбежал из дома, мой отец был уважаемым фермером с приличным наделом. Останься я тогда, он бы до этого не дошел…
– Не смотри свысока на мой плавучий дом, Трэй! – рассердился Тэд Ричардсон. – Мне намного лучше здесь, чем на этой проклятой ферме! Кроме того, ты ее сам ненавидел, значит, у тебя нет права осуждать меня. Если бы было иначе, тебе бы так не приспичило уйти в море!
– Все это верно, папа, – сказал капитан Ричардсон, – но я был тогда молод и глуп. А если бы знал то, что знаю сейчас, я остался бы…
– Вы хотите сказать, что вам надоело море? – спросил Гай недоверчиво.
– Нет, сынок. Море – это прелестная чародейка, от которой никогда полностью не освободишься. Оно влекло меня и когда я был мальчиком, и когда стал взрослым. Пятнадцать лет простым матросом и пять – на шканцах, большую часть из них капитаном. Это большой срок, мальчик, и многие из этих лет были прекрасны. Но море лишает тебя уютного пристанища, жены, детишек, и эту потерю ничем не возместишь…
– Наверно, было бы здорово поплавать с таким капитаном, как вы, сэр…
– Думаю, из тебя вышел бы хороший моряк, – сказал капитан Трэй. – Пусть меня свяжут канатом и протащат под килем, если это не так!
– Тогда возьмите меня с собой, когда будете уезжать! – воскликнул Гай. – Я буду стараться, я научусь…
Капитан Трэй положил свою тяжелую руку на плечо мальчика.
– Я бы взял тебя, парень, – мягко сказал он, – если бы не два обстоятельства: во-первых, я, возможно, навсегда покончу с морем еще в этом году, если на этом будет настаивать черноволосый ангел, которого я оставил на Кубе. Она надумала завести там плантацию сахарного тростника. Во-вторых, я никогда не дам койку на борту судна, которым командую, молодому человеку, пока не получу от его отца письменное разрешение. Теперь подумай-ка, мальчик, и скажи мне честно: твой отец тебя отпустит?
– Нет, – ответил Гай с несчастным видом. – По крайней мере, теперь. Может быть, попозже, когда я стану старше…
– Я так и думал, – сказал капитан Трэй ласково. – Вот что я тебе скажу. Если когда-нибудь ты все-таки получишь разрешение, доберись до Гаваны и спроси меня. В любой портовой таверне знают капитана Трэя и проложат тебе прямой курс ко мне. А если я к тому времени стану на якорь, у меня много друзей, которые возьмут тебя на борт, стоит мне только замолвить за тебя словечко. Но хорошенько подумай, прежде чем решишь уйти в море: жизнь моряка – ненадежная штука…
– Расскажите мне о ней, сэр, – попросил Гай.
– Позже. Сейчас я хочу немного образумить моего старика. Продолжай рыбачить, парень, а мы со шкипером пойдем на корму и поговорим…
– Да, сэр, – сказал Гай и взял удочку. Через мгновение Кэти сидела рядом с ним. Она долго молчала, поэтому Гай мог слышать отголоски спора, приглушенные выкрики старого Тэда Ричардсона:
– Да не нужна мне ферма, разрази ее гром! Нынешняя жизнь меня вполне устраивает! Трэй, ты что, хочешь, чтобы твой старенький папа умер от перенапряжения? Что-что? Ниггеры? Господи, сынок, куда как легче вести дело самому, чем выколачивать работу из этих тупоголовых черных ублюдков. Я еще раз тебе говорю…
– Гай, – робко позвала Кэти.
– Да, Кэти? – нехотя откликнулся Гай.
– Как ты думаешь… я красивая? – прошептала она.
Гай критически оглядел ее: дикое лесное создание, стройное, с глазами лани.
– Да, – сказал он безжалостно. – Если судить по тому немногому, что я могу видеть под слоем грязи…
– Я… я буду умываться, – чуть слышно сказала она. – С этого дня и впредь я буду чистой. Вплету ленточки в волосы, надену красивое платье и…
– Но зачем? – сказал он насмешливо. – Зачем тебе это, Кэти?
Она не отводила от него глаз, полных боли.
– Чтоб… Чтобы нравиться тебе хоть немного, Гай, – сказала она напрямик. – Я что угодно сделаю, чтобы тебе понравиться…
– Что угодно? – бесстрастно вопросил Гай. – А скажи мне, Кэти, что ты имеешь в виду под этим «что угодно» ?
– Все, что бы ты ни захотел от меня, Гай, – сказала она, и голос ее был так искренен и чист, что он почувствовал стыд.
– Не мели ерунды! – сказал он резко и отвернулся.
Услышав, как она всхлипнула, Гай взглянул на нее. Но, прежде чем он успел найти слова утешения, к ним подошли капитан Ричардсон и его отец.
– Чересчур крепкий орешек для меня! – вздохнул капитан Трэй. – А может, он и прав. Фермерская работа очень тяжела в таком возрасте. В его жизни есть своя прелесть, во всяком случае, могла бы быть… Не окажешь ли мне услугу, сынок?
– Да, сэр, – с готовностью ответил Гай.
– Найми для меня на одной из соседних плантаций пару хороших работников, умеющих плотничать. Я хочу превратить эту развалюху-лодчонку в уютное жилье. У Кэти будет приличная одежда, и ей надо ходить в школу.
– О нет! – завопила Кэти.
– Кэти, – мягко сказал Гай, – помнишь, что ты только что говорила?
– Да-а-а-а, – всхлипнула она.
– Если ты это сделаешь, ты очень… очень меня обрадуешь. Пойди в школу, научись читать, писать, считать и разговаривать как леди…
– Хорошо, Гай, – прошептала Кэти.
– Ты уже знаешь, как обращаться с женщинами, не правда ли, сынок? – сказал капитан Трэй. – Так ты найдешь мне этих работников, мальчик? И портного?
– Да, сэр.
– Хорошо. Тогда простимся с тобой, и приводи их. Скажи их хозяину, что я хорошо заплачу, в разумных пределах разумеется… Что ты ждешь, парень?
– Раньше чем завтра я вам все равно ниггеров не найду, капитан, а вы обещали рассказать мне все о моряцкой жизни. И о ваших приключениях, сэр…
– Хорошо, – сказал капитан Ричардсон. – Начнем с того, что я командую невольничьим судном и не стыжусь этого. Мне кажется, что человеку, который сам держит ниггеров, не стоит презирать тех, кто ему их привозит. Кроме того, все эти рассказы о жестоком обращении с ними в пути – выдумка от начала до конца. Да всякому здравомыслящему человеку ясно, стоит только немножко пошевелить мозгами: какая нам польза от дохлых ниггеров? Мы уж стараемся обращаться с ними поласковей…
Он продолжал говорить, и Гай почти видел все это: караваны невольников, извилистой вереницей бредущие в предназначенные для них загоны; каноэ, переполненные неграми, прыгающие в волнах прибоя; огромных акул, ждущих, когда они перевернутся; невольничий парусник, принимающий свой груз; матросов, ведущих негров вниз, пристегивающих цепями их ноги к нижней палубе, а затем медленно поднимающихся наверх, чтобы внимательно следить, не рыскают ли у берега крейсеры Международной комиссии по борьбе с работорговлей, и успеть вовремя послать в их сторону пушечное ядро…
Это были волнующие, будоражащие картины. Гай огорчился, когда рассказ подошел к концу. Он торжественно потряс руку капитана, сказав: «Постараюсь найти вас через год или два…»
– Верю, что твои слова не разойдутся с делом, юный Фолкс, – сказал капитан.
В тот же вечер Гай вернулся в родной дом, где все пребывали в глубоком трауре по поводу его предполагаемой смерти. Он распахнул дверь отцовского кабинета и увидел Вэса, который сидел спиной к двери и глушил свое горе и чувство вины с помощью виски. Нестерпимая боль терзала сердце этого сильного человека, оно истекало слезами и кровью. Одна мысль непрестанно сверлила его сознание: «Я сделал это. Я убил своего сына. Бог отнял его, чтобы проучить меня за то, что я блудил с чужой женой…»
Гай на цыпочках обошел вокруг стола, глядя на массивную фигуру отца, склонившегося над бутылкой.
– Папа! – позвал он. – Папа!
И Вэс, увидев его, поднялся выше гор, грома, облаков и воскликнул:
– Сын! Мой сын!
И, стиснув мальчика в могучих объятиях, он устремил свои налитые кровью, затуманенные виски глаза к небесам:
– Мой любимый сын, с которым мне так хорошо! Господи, благодарю тебя!
Глава 5
Гай послал негров чинить лачугу Ричардсонов, как и обещал, и портниху, чтобы снять мерку на платья, заказанные капитаном Трэем для Кэти. Однако через неделю, когда капитан Ричардсон объявил о своем незамедлительном отъезде на Кубу, Гай не пошел к ним. Причины этого поступка делали ему честь. В шестнадцать лет он знал уже источник темных, необузданных желаний, терзавших его.
«Кэти? Нет. Это было бы позорно, низко. Она милая, но слишком юная, и сама не понимает, что говорит. И к тому же – кто она? Внучка речной крысы… Нет, никак нельзя, иначе получится, как у папы с мамой. Не мешает и о будущем подумать: это должна быть настоящая леди, такая, как Джо Энн… Влипнешь еще с этой Кэти, и станет она камнем на шее. Но, Боже милосердный, как же девчонку хочется! Тело не должно так мучиться, оно просто сгорает от желания и…»
Фиби… Фиби… Это имя непроизвольно всплыло в его сознании: «Она же, черт возьми, почти белая, да и кому какое дело? Если сын плантатора позабавится с цветной девушкой, люди посмотрят на это как на само собой разумеющееся. В этом нет никакой опасности – совсем никакой. Да ведь я ей и нравлюсь – пойду-ка я разыщу ее сейчас!»
Но в поле за забором ее не было. Гай проскакал еще немного в глубь владений Мэллори, но не встретил ее. Он подумал, что она, наверно, в самом доме, и наконец в отчаянии отбросил всякую осторожность и послал негра поискать ее. Фиби пришла почти сразу. Гай восседал на Пегасе, глядя на нее сверху вниз.
– Садись на лошадь позади меня, – приказал он.
Она подчинилась, не проронив ни слова. Он направил Пега в сторону леса, а потом поехал вдоль русла ручья, пока не добрался до поляны, на которой убил того громадного мастиффа.
– Слезай, – сказал он грубо.
Она спрыгнула с лошади, он тоже спешился, привязав Пегаса к одному из небольших деревьев.
– Я и не думала снова вас увидеть, – сказала Фиби, – ведь мисс Кэти была так мила с вами…
– Давай не будем о ней говорить.
– Ладно. О чем же нам говорить, масса Гай?
– О тебе. Обо мне. О нас обоих. Так и не поблагодарил тебя толком за то, что ты спасла мне жизнь. Я очень благодарен тебе, Фиби…
– Я была рада помочь вам, масса Гай.
Наступило молчание, которое все длилось и, казалось, будет длиться, пока трубный глас не возвестит начало Страшного суда. Гай сидел кляня себя на чем свет стоит, мысленно называя себя дураком, пока наконец достаточно не распалился. Он повернулся, грубо схватил ее за плечи, вжался губами в ее рот. Затем на мгновение отпрянул, хрипло дыша.
– Фиби! – выдохнул он почти беззвучно.
– Нет, масса Гай, – спокойно сказала она.
Но его не так легко было остановить. Он повалил Фиби на поросшую травой землю, разрывая на ней одежду, шаря по ее телу жадными руками.
– Масса Гай, – прорыдала она. – Пожалуйста, не надо.
– Но почему нет? Почему нет, Фиби?
– Подождите. Не рвите на мне одежду, масса Гай. Если хотите, я сама ее сниму. Но прежде вы должны выслушать…
– Я слушаю, – сказал он мрачно.
– Я… я могла бы любить вас, масса Гай. По-настоящему – как любит женщина. Но мне не нравится, когда все происходит так, как сейчас. Я не хочу, чтобы мне делали больно, терзали меня и позорили. Вы слушаете, масса Гай?
– Да! – выкрикнул он. – Что, черт возьми, ты возомнила о себе, Фиби, что ты белая?
– Мое сердце – да. И мой ум. Я не самка, не сучка, которой попользовались и отшвырнули в сторону. Вот оно здесь, мое тело, а ведь оно даже не принадлежит мне. Я это знаю. Я знаю, что любой молодой белый господин, когда у него разгорелась похоть, может пользоваться им. Только я думала, что вы другой, масса Гай…
– Другой? – повторил он в ярости на себя за этот вопрос, задавая который он как бы признавал свое поражение. – Чем же это другой?
– Лучше. Добрее. С сердцем, которое может испытывать сочувствие, и умом, который может понимать…
– Что понимать?
– Что я настоящая женщина. Так легко просто уступить вам, масса Гай… Наверно, я даже сама хочу этого. Но то, что происходит между мужчиной и женщиной, это не просто переплетение, слияние их тел в темноте. Это гораздо больше: это облегчение боли друг друга, взаимное утешение и покой. Я хотела бы, чтобы мужчина, с которым я делю ложе, радовался, что я рядом, масса Гай. Чтобы ему было приятно разговаривать со мной или даже молчать, и чтоб ему было хорошо просто от одного моего присутствия. И чтоб мне было бы так же хорошо с ним. Хочу, чтоб он был со мной и был бы ласков со мной всегда, а не только когда ему что-то от меня нужно. Любил бы, лелеял бы меня, как говорят в таких случаях проповедники. Всегда был бы рядом: ел, спал, и чтоб мы вместе с ним преклоняли колени в молитве, переполненные благоговения перед Господом. Чтоб это был мой мужчина, на всю жизнь, пока смерть не разлучит нас. Вот почему я не могу быть вашей маленькой сучкой, вещью, игрушкой. Вот почему я не в силах раскрыть вам навстречу свое сердце и любить вас, как могла бы. Слишком многое нас разделяет, масса Гай, ваш род и мой, целая пропасть смертей, проклятия и несчастья…
– Фиби… – попытался прервать ее он.
– Поэтому, если хотите взять меня силой, сделайте это, масса Гай. Я не буду сопротивляться. Но думаю, что завтра вы проснетесь и вам будет очень стыдно и тошно из-за того, что вы совершили поступок, недостойный настоящего мужчины. Хотите, чтобы так было, давайте… Хотите оставить меня с ребенком, который по закону будет собственностью Мэллори, а это будет ваш сын, в жилах которого будет течь ваша горячая кровь, и он станет вещью, которую можно будет продать, как какого-нибудь мула…
– Фиби!
– Давайте действуйте. Я ведь даже прошу вас. Но не думаю, что вы сами себя когда-нибудь простите…
И только тогда она увидела, что по его загорелому лицу, искаженному душевной мукой, струятся слезы.
– О! – всхлипнула она. – Простите меня! Я не хотела сделать вам больно, масса Гай. Простите, я так виновата, любите меня, если хотите, если вам от этого будет легче…
– Нет, – сказал он хриплым голосом. – Это я виноват перед тобой, Фиби. Мне больно и стыдно. После всего, что ты сделала для меня. А я пришел и набросился на тебя, как дикий зверь, и…
– Не вините себя, масса Гай. Вы молоды и нуждаетесь в любви. Многие были бы счастливы дать вам все, что вы хотите, когда бы вы этого ни захотели. Жаль, что я такая сумасшедшая дура, куда как лучше было бы, умей я вести себя вольно. Тем более – я не надеюсь когда-нибудь получить то, что хочу, никогда…
– Почему же? Ты можешь выйти замуж за человека своего круга. Не негра, а какого-нибудь красивого мулата или квартерона. Да ведь их полно в поместье Мэллори…
– Нет, – сказала Фиби спокойно. – Я не могу. Мне нужен мужчина, масса Гай.
– А что же они?
– Они не мужчины. Вот вы – мужчина. Хотя вы и молоды, но вы уже мужчина. А эти мальчики никогда не повзрослеют, доживи они хоть до девяноста лет. Они совсем другое дело…
– Я тебя не понимаю, – проворчал он.
– А вам и не надо понимать, – сказала Фиби с улыбкой. – Просто относитесь ко мне хорошо, масса Гай, и этого достаточно. Это все, что я прошу…
Она ласково взяла его левую руку в свою, так что стал виден неровный полукруг шрама, оставленного собачьими клыками, все еще воспаленный и красный на фоне его загорелой кожи.
– Вот, – сказала она. – Вот он здесь, этот шрам. Этот знак, символ мужества и доблести, масса Гай…
– Ты совсем спятила! – сказал Гай и попытался выдернуть руку, но она крепко держала ее.
– Может быть, – ответила она, – но с этим я ничего не могу поделать. Это знак мужчины. А мужчина без долгих раздумий идет и делает то, что нужно сделать. Вы не рассуждали, что важнее: ваши руки или горло массы Килрейна, ведь правда? Просто сделали то, что было нужно, это у вас в крови. Поняли, что я хочу сказать?
– Нет, не понял. Почему бы тебе не согласиться на парня, за которого можно выйти замуж, как положено? Не понимаю…
Она прижалась головой к его плечу. Он почувствовал приятный запах ее волос, их чистоту.
– Послушайте, – сказала она решительно. – Дайте мне сказать и не перебивайте меня. Женщина – одинокое создание, полное печали. Она слаба и тянется к тому, кто силен. Ей нужен мужчина, о чем я уже говорила. А мужчина не может быть рабом. Его нельзя купить и продать, как мула, выгнать кнутом работать на чужом поле. Никогда. А тот, с кем можно это проделать, не имеет права считать себя мужчиной, он даже не знает, что такое власть и доблесть…
– У них и не было возможности узнать это, – сказал Гай. – Что же им остается делать?
– Умереть, – сказала Фиби просто. – Вот взять вас. Если бы вас ударили плеткой из кожи черной змеи, приказали бы вам идти пахать или собирать хлопок, вы бы тотчас убили такого человека. Даже если бы знали, что потом убьют вас, все равно это ничего бы не изменило. Возможность умереть вас бы не испугала. Вы бы смело встретили смерть, протянули бы руки, чтобы обнять ее, как возлюбленную, но никогда бы не склонили голову перед человеком, не стали бы думать о выгоде и позорить себя. Разве я неправду говорю?
– Ты права, – сказал Гай. – Но какой прок женщине от мертвеца? Растолкуй мне, Фиби.
– Куда больший, чем от живого труса. Так у нее хоть будет что вспомнить. Кроме того, смерть – не единственный выбор. Мужчина мог бы бежать и взять меня с собой. Это его право. Вот на что у него нет права – так это спать со мной и наделать детишек, которыми будут владеть другие люди, как вы владеете вашим серым Пегом, и которых они могут продать, как выводок свиней…
Гай распрямился и внимательно посмотрел на нее.
– Боже правый, Фиби, – сказал он. – Как ты можешь так думать?
– Я настоящая женщина, Гай, как вы – настоящий мужчина.
Она наклонилась и поцеловала его.
– Не будем больше говорить о грустном, масса Гай. Да и возвращаться нам пора, становится поздно.
– А куда ты спешишь? – спросил Гай. – До темноты еще далеко.
– Из-за массы Кила. Он стал таким подозрительным. Сегодня утром следил за мной. Еле-еле сумела удрать.
– Проклятие! – выругался Гай, понимая, что ничем не может ей помочь. – Что это на него нашло? Разрази меня гром, если я понимаю, какое ему до тебя дело!
Фиби пожала плечами:
– Думаю, это просто любопытство. Не обращайте внимания, а впрочем, все равно…
– Все равно?
– Он ведь не знает, где я. А теперь поедем, Гай.
Они выехали из леса. Фиби сидела позади Гая на Пегасе, ее руки обвивали его талию. А он, погруженный в свои мрачные раздумья, со взором, обращенным в глубь себя, не видел другого всадника, пока не почувствовал, как Фиби конвульсивно сжимает его, не услышал, как она, прерывисто дыша, выталкивает из себя слова, словно пытаясь преодолеть охвативший ее ужас:
– Боже милосердный!
И тогда он поднял голову. Но было слишком поздно. Ничего не оставалось делать, как ехать дальше, выпрямившись в седле под действием той силы, которая позволяла ему встречать лицом к лицу любую опасность, несчастье, угрозу позора, той силы, которая плохо поддается определению, ее можно назвать гордостью или честью, и это правильно, но не исчерпывает ее сути; это всегда большее – то, что составляло самую сердцевину его натуры, то, что пронизывало его до самых костей, до самого нутра, так что ему никогда не приходилось задумываться об этом – случалось ли с ним что-нибудь, подобное этой внезапной встрече или связанное с какой-нибудь опасностью, – и в таких случаях ничего не надо было решать, поскольку все решения были приняты задолго до того, как он родился, и непреложно, безоговорочно вошли в плоть и кровь, а поэтому он всегда делал то, что ему надо было делать, потому что был тем, кем он был.
Килрейн поджидал их: на его лице была гримаса злобного веселья…
– Скажи пожалуйста! – насмешливо бросил он. – Оказывается, не только мы, Мэллори, понимаем толк в черном мясе! Ну и как она, Гай? Я давно уже заметил, что она на это напрашивается.
– Кил! – сказал Гай. И все. Всего одно слово, произнесенное ровно, спокойно, тихо. Но этого оказалось достаточно.
Килрейн внимательно посмотрел на него.
– Боже правый, Гай! – быстро заговорил он. – Что это ты так разволновался? Я не скажу никому. Если тебе захотелось развлечься с одной из наших девок, меня от этого не убудет. Делай с ней что пожелаешь. А если ты ее обрюхатишь, это только улучшит породу. Такая девчонка, почти белая, стоит в четыре раза дороже хорошего работника в поле…
– Хорошо, – устало сказал Гай. Говорить о чем-либо с ним не имело смысла – он знал это. Даже сердиться не стоило. Просто не существовало таких слов, которые Кил смог или захотел бы понять. Далее если бы он признался, что между ним и Фиби ничего не было. Да и какой плантаторский сынок поверил бы этому!
– Ладно, – сказал он. – Слезай, Фиби.
– Да, сэр, масса Гай, – сказала она.
Они сидели в седлах и смотрели на Фиби, стремглав бегущую в сторону негритянских лачуг.
– Бог ты мой, парень, – сказал Килрейн. – Похоже, ты и впрямь в нее втюрился. Скверное дело.
– Давай не будем говорить об этом, Кил, – отозвался Гай.
И они оба замолчали. С этого мига их всегда разделяло молчание, пропасть, бездна, которая все более увеличивалась с годами.
– Наверно, ты уже подготовился, – сказал Килрейн.
– Подготовился? К чему?
– Ко дню рождения Джо Энн. Самое важное событие года в этих краях. Уж ради своей дочки Джерри в лепешку расшибется.
Гай все еще пытался отрешиться от охватившей его душевной смуты.
– Все же я не могу понять, – сказал он, – к чему эти хлопоты, что особенного в дне рождения.
– Это не простой праздник, а день рождения Джо Энн. Он длится с утра до позднего вечера. Тут и скачки на лошадях с награждением победителя, и стрельба по индюшкам, и охота на лису, и состязания по метанию кольца. Тот, кто в результате наберет больше очков, провозглашается королем и сидит на троне рядом с Джо Энн. Последние два года королем был я, – самодовольно добавил Килрейн. Внезапно почувствовав замешательство, он взглянул на Гая.
– Странно, что тебя там не было, – сказал он. – Ты ведь уже года два как сюда приехал.
Гай медленно покачал головой:
– В этом мире есть очень большие расстояния, Кил, но, наверно, самая длинная дистанция разделяет усадьбу плантатора и дом надсмотрщика, побольше даже, пожалуй, чем расстояние от нашего дома до негритянских хижин, хотя среди черных есть и такие, как Фиби…
– Но ты же всегда там, в Фэроуксе. Ты с Джо Энн учишься и…
– Только потому, что она сама попросила об этом родителей. Жалость к бедному родственнику, что ли. А день рождения – совсем другая штука. Пригласить на него – значит громко заявить о признании…
– Но я же этого не знал!
– …родства, – невозмутимо продолжал Гай. – В прошлый день рождения я как раз охотился неподалеку и слышал все это гиканье и крики, видел всех этих господ в красных камзолах, которые гонялись как сумасшедшие за одной маленькой лисицей. Интересно, сколько бы их потребовалось, чтобы загнать пуму или медведя?
– Ты не понимаешь, – сказал Килрейн. – Это такой же спорт, как и любой другой.
– Ну уж нет. Спорт – это когда у животного есть хоть какой-то шанс. Но когда двадцать пять всадников и сотня гончих преследуют одну маленькую лисичку, это все что угодно, но только не спорт!
– Может быть, ты и прав. Извини, что затронул эту тему, Гай. Я не знал. Я думал, раз вы родня, то не имеет никакого значения, что твой отец – надсмотрщик на плантации твоего дяди. Кроме того, Фэроукс по праву должен принадлежать вам. Я много раз слышал, как мой отец говорил: если человек не круглый дурак, он сразу смекнет, что Джерри каким-то образом повлиял на твоего дедушку, когда тот был очень болен и безразличен ко всему, ведь как раз тогда, умерла креолка…
«Кэти? Нет. Это было бы позорно, низко. Она милая, но слишком юная, и сама не понимает, что говорит. И к тому же – кто она? Внучка речной крысы… Нет, никак нельзя, иначе получится, как у папы с мамой. Не мешает и о будущем подумать: это должна быть настоящая леди, такая, как Джо Энн… Влипнешь еще с этой Кэти, и станет она камнем на шее. Но, Боже милосердный, как же девчонку хочется! Тело не должно так мучиться, оно просто сгорает от желания и…»
Фиби… Фиби… Это имя непроизвольно всплыло в его сознании: «Она же, черт возьми, почти белая, да и кому какое дело? Если сын плантатора позабавится с цветной девушкой, люди посмотрят на это как на само собой разумеющееся. В этом нет никакой опасности – совсем никакой. Да ведь я ей и нравлюсь – пойду-ка я разыщу ее сейчас!»
Но в поле за забором ее не было. Гай проскакал еще немного в глубь владений Мэллори, но не встретил ее. Он подумал, что она, наверно, в самом доме, и наконец в отчаянии отбросил всякую осторожность и послал негра поискать ее. Фиби пришла почти сразу. Гай восседал на Пегасе, глядя на нее сверху вниз.
– Садись на лошадь позади меня, – приказал он.
Она подчинилась, не проронив ни слова. Он направил Пега в сторону леса, а потом поехал вдоль русла ручья, пока не добрался до поляны, на которой убил того громадного мастиффа.
– Слезай, – сказал он грубо.
Она спрыгнула с лошади, он тоже спешился, привязав Пегаса к одному из небольших деревьев.
– Я и не думала снова вас увидеть, – сказала Фиби, – ведь мисс Кэти была так мила с вами…
– Давай не будем о ней говорить.
– Ладно. О чем же нам говорить, масса Гай?
– О тебе. Обо мне. О нас обоих. Так и не поблагодарил тебя толком за то, что ты спасла мне жизнь. Я очень благодарен тебе, Фиби…
– Я была рада помочь вам, масса Гай.
Наступило молчание, которое все длилось и, казалось, будет длиться, пока трубный глас не возвестит начало Страшного суда. Гай сидел кляня себя на чем свет стоит, мысленно называя себя дураком, пока наконец достаточно не распалился. Он повернулся, грубо схватил ее за плечи, вжался губами в ее рот. Затем на мгновение отпрянул, хрипло дыша.
– Фиби! – выдохнул он почти беззвучно.
– Нет, масса Гай, – спокойно сказала она.
Но его не так легко было остановить. Он повалил Фиби на поросшую травой землю, разрывая на ней одежду, шаря по ее телу жадными руками.
– Масса Гай, – прорыдала она. – Пожалуйста, не надо.
– Но почему нет? Почему нет, Фиби?
– Подождите. Не рвите на мне одежду, масса Гай. Если хотите, я сама ее сниму. Но прежде вы должны выслушать…
– Я слушаю, – сказал он мрачно.
– Я… я могла бы любить вас, масса Гай. По-настоящему – как любит женщина. Но мне не нравится, когда все происходит так, как сейчас. Я не хочу, чтобы мне делали больно, терзали меня и позорили. Вы слушаете, масса Гай?
– Да! – выкрикнул он. – Что, черт возьми, ты возомнила о себе, Фиби, что ты белая?
– Мое сердце – да. И мой ум. Я не самка, не сучка, которой попользовались и отшвырнули в сторону. Вот оно здесь, мое тело, а ведь оно даже не принадлежит мне. Я это знаю. Я знаю, что любой молодой белый господин, когда у него разгорелась похоть, может пользоваться им. Только я думала, что вы другой, масса Гай…
– Другой? – повторил он в ярости на себя за этот вопрос, задавая который он как бы признавал свое поражение. – Чем же это другой?
– Лучше. Добрее. С сердцем, которое может испытывать сочувствие, и умом, который может понимать…
– Что понимать?
– Что я настоящая женщина. Так легко просто уступить вам, масса Гай… Наверно, я даже сама хочу этого. Но то, что происходит между мужчиной и женщиной, это не просто переплетение, слияние их тел в темноте. Это гораздо больше: это облегчение боли друг друга, взаимное утешение и покой. Я хотела бы, чтобы мужчина, с которым я делю ложе, радовался, что я рядом, масса Гай. Чтобы ему было приятно разговаривать со мной или даже молчать, и чтоб ему было хорошо просто от одного моего присутствия. И чтоб мне было бы так же хорошо с ним. Хочу, чтоб он был со мной и был бы ласков со мной всегда, а не только когда ему что-то от меня нужно. Любил бы, лелеял бы меня, как говорят в таких случаях проповедники. Всегда был бы рядом: ел, спал, и чтоб мы вместе с ним преклоняли колени в молитве, переполненные благоговения перед Господом. Чтоб это был мой мужчина, на всю жизнь, пока смерть не разлучит нас. Вот почему я не могу быть вашей маленькой сучкой, вещью, игрушкой. Вот почему я не в силах раскрыть вам навстречу свое сердце и любить вас, как могла бы. Слишком многое нас разделяет, масса Гай, ваш род и мой, целая пропасть смертей, проклятия и несчастья…
– Фиби… – попытался прервать ее он.
– Поэтому, если хотите взять меня силой, сделайте это, масса Гай. Я не буду сопротивляться. Но думаю, что завтра вы проснетесь и вам будет очень стыдно и тошно из-за того, что вы совершили поступок, недостойный настоящего мужчины. Хотите, чтобы так было, давайте… Хотите оставить меня с ребенком, который по закону будет собственностью Мэллори, а это будет ваш сын, в жилах которого будет течь ваша горячая кровь, и он станет вещью, которую можно будет продать, как какого-нибудь мула…
– Фиби!
– Давайте действуйте. Я ведь даже прошу вас. Но не думаю, что вы сами себя когда-нибудь простите…
И только тогда она увидела, что по его загорелому лицу, искаженному душевной мукой, струятся слезы.
– О! – всхлипнула она. – Простите меня! Я не хотела сделать вам больно, масса Гай. Простите, я так виновата, любите меня, если хотите, если вам от этого будет легче…
– Нет, – сказал он хриплым голосом. – Это я виноват перед тобой, Фиби. Мне больно и стыдно. После всего, что ты сделала для меня. А я пришел и набросился на тебя, как дикий зверь, и…
– Не вините себя, масса Гай. Вы молоды и нуждаетесь в любви. Многие были бы счастливы дать вам все, что вы хотите, когда бы вы этого ни захотели. Жаль, что я такая сумасшедшая дура, куда как лучше было бы, умей я вести себя вольно. Тем более – я не надеюсь когда-нибудь получить то, что хочу, никогда…
– Почему же? Ты можешь выйти замуж за человека своего круга. Не негра, а какого-нибудь красивого мулата или квартерона. Да ведь их полно в поместье Мэллори…
– Нет, – сказала Фиби спокойно. – Я не могу. Мне нужен мужчина, масса Гай.
– А что же они?
– Они не мужчины. Вот вы – мужчина. Хотя вы и молоды, но вы уже мужчина. А эти мальчики никогда не повзрослеют, доживи они хоть до девяноста лет. Они совсем другое дело…
– Я тебя не понимаю, – проворчал он.
– А вам и не надо понимать, – сказала Фиби с улыбкой. – Просто относитесь ко мне хорошо, масса Гай, и этого достаточно. Это все, что я прошу…
Она ласково взяла его левую руку в свою, так что стал виден неровный полукруг шрама, оставленного собачьими клыками, все еще воспаленный и красный на фоне его загорелой кожи.
– Вот, – сказала она. – Вот он здесь, этот шрам. Этот знак, символ мужества и доблести, масса Гай…
– Ты совсем спятила! – сказал Гай и попытался выдернуть руку, но она крепко держала ее.
– Может быть, – ответила она, – но с этим я ничего не могу поделать. Это знак мужчины. А мужчина без долгих раздумий идет и делает то, что нужно сделать. Вы не рассуждали, что важнее: ваши руки или горло массы Килрейна, ведь правда? Просто сделали то, что было нужно, это у вас в крови. Поняли, что я хочу сказать?
– Нет, не понял. Почему бы тебе не согласиться на парня, за которого можно выйти замуж, как положено? Не понимаю…
Она прижалась головой к его плечу. Он почувствовал приятный запах ее волос, их чистоту.
– Послушайте, – сказала она решительно. – Дайте мне сказать и не перебивайте меня. Женщина – одинокое создание, полное печали. Она слаба и тянется к тому, кто силен. Ей нужен мужчина, о чем я уже говорила. А мужчина не может быть рабом. Его нельзя купить и продать, как мула, выгнать кнутом работать на чужом поле. Никогда. А тот, с кем можно это проделать, не имеет права считать себя мужчиной, он даже не знает, что такое власть и доблесть…
– У них и не было возможности узнать это, – сказал Гай. – Что же им остается делать?
– Умереть, – сказала Фиби просто. – Вот взять вас. Если бы вас ударили плеткой из кожи черной змеи, приказали бы вам идти пахать или собирать хлопок, вы бы тотчас убили такого человека. Даже если бы знали, что потом убьют вас, все равно это ничего бы не изменило. Возможность умереть вас бы не испугала. Вы бы смело встретили смерть, протянули бы руки, чтобы обнять ее, как возлюбленную, но никогда бы не склонили голову перед человеком, не стали бы думать о выгоде и позорить себя. Разве я неправду говорю?
– Ты права, – сказал Гай. – Но какой прок женщине от мертвеца? Растолкуй мне, Фиби.
– Куда больший, чем от живого труса. Так у нее хоть будет что вспомнить. Кроме того, смерть – не единственный выбор. Мужчина мог бы бежать и взять меня с собой. Это его право. Вот на что у него нет права – так это спать со мной и наделать детишек, которыми будут владеть другие люди, как вы владеете вашим серым Пегом, и которых они могут продать, как выводок свиней…
Гай распрямился и внимательно посмотрел на нее.
– Боже правый, Фиби, – сказал он. – Как ты можешь так думать?
– Я настоящая женщина, Гай, как вы – настоящий мужчина.
Она наклонилась и поцеловала его.
– Не будем больше говорить о грустном, масса Гай. Да и возвращаться нам пора, становится поздно.
– А куда ты спешишь? – спросил Гай. – До темноты еще далеко.
– Из-за массы Кила. Он стал таким подозрительным. Сегодня утром следил за мной. Еле-еле сумела удрать.
– Проклятие! – выругался Гай, понимая, что ничем не может ей помочь. – Что это на него нашло? Разрази меня гром, если я понимаю, какое ему до тебя дело!
Фиби пожала плечами:
– Думаю, это просто любопытство. Не обращайте внимания, а впрочем, все равно…
– Все равно?
– Он ведь не знает, где я. А теперь поедем, Гай.
Они выехали из леса. Фиби сидела позади Гая на Пегасе, ее руки обвивали его талию. А он, погруженный в свои мрачные раздумья, со взором, обращенным в глубь себя, не видел другого всадника, пока не почувствовал, как Фиби конвульсивно сжимает его, не услышал, как она, прерывисто дыша, выталкивает из себя слова, словно пытаясь преодолеть охвативший ее ужас:
– Боже милосердный!
И тогда он поднял голову. Но было слишком поздно. Ничего не оставалось делать, как ехать дальше, выпрямившись в седле под действием той силы, которая позволяла ему встречать лицом к лицу любую опасность, несчастье, угрозу позора, той силы, которая плохо поддается определению, ее можно назвать гордостью или честью, и это правильно, но не исчерпывает ее сути; это всегда большее – то, что составляло самую сердцевину его натуры, то, что пронизывало его до самых костей, до самого нутра, так что ему никогда не приходилось задумываться об этом – случалось ли с ним что-нибудь, подобное этой внезапной встрече или связанное с какой-нибудь опасностью, – и в таких случаях ничего не надо было решать, поскольку все решения были приняты задолго до того, как он родился, и непреложно, безоговорочно вошли в плоть и кровь, а поэтому он всегда делал то, что ему надо было делать, потому что был тем, кем он был.
Килрейн поджидал их: на его лице была гримаса злобного веселья…
– Скажи пожалуйста! – насмешливо бросил он. – Оказывается, не только мы, Мэллори, понимаем толк в черном мясе! Ну и как она, Гай? Я давно уже заметил, что она на это напрашивается.
– Кил! – сказал Гай. И все. Всего одно слово, произнесенное ровно, спокойно, тихо. Но этого оказалось достаточно.
Килрейн внимательно посмотрел на него.
– Боже правый, Гай! – быстро заговорил он. – Что это ты так разволновался? Я не скажу никому. Если тебе захотелось развлечься с одной из наших девок, меня от этого не убудет. Делай с ней что пожелаешь. А если ты ее обрюхатишь, это только улучшит породу. Такая девчонка, почти белая, стоит в четыре раза дороже хорошего работника в поле…
– Хорошо, – устало сказал Гай. Говорить о чем-либо с ним не имело смысла – он знал это. Даже сердиться не стоило. Просто не существовало таких слов, которые Кил смог или захотел бы понять. Далее если бы он признался, что между ним и Фиби ничего не было. Да и какой плантаторский сынок поверил бы этому!
– Ладно, – сказал он. – Слезай, Фиби.
– Да, сэр, масса Гай, – сказала она.
Они сидели в седлах и смотрели на Фиби, стремглав бегущую в сторону негритянских лачуг.
– Бог ты мой, парень, – сказал Килрейн. – Похоже, ты и впрямь в нее втюрился. Скверное дело.
– Давай не будем говорить об этом, Кил, – отозвался Гай.
И они оба замолчали. С этого мига их всегда разделяло молчание, пропасть, бездна, которая все более увеличивалась с годами.
– Наверно, ты уже подготовился, – сказал Килрейн.
– Подготовился? К чему?
– Ко дню рождения Джо Энн. Самое важное событие года в этих краях. Уж ради своей дочки Джерри в лепешку расшибется.
Гай все еще пытался отрешиться от охватившей его душевной смуты.
– Все же я не могу понять, – сказал он, – к чему эти хлопоты, что особенного в дне рождения.
– Это не простой праздник, а день рождения Джо Энн. Он длится с утра до позднего вечера. Тут и скачки на лошадях с награждением победителя, и стрельба по индюшкам, и охота на лису, и состязания по метанию кольца. Тот, кто в результате наберет больше очков, провозглашается королем и сидит на троне рядом с Джо Энн. Последние два года королем был я, – самодовольно добавил Килрейн. Внезапно почувствовав замешательство, он взглянул на Гая.
– Странно, что тебя там не было, – сказал он. – Ты ведь уже года два как сюда приехал.
Гай медленно покачал головой:
– В этом мире есть очень большие расстояния, Кил, но, наверно, самая длинная дистанция разделяет усадьбу плантатора и дом надсмотрщика, побольше даже, пожалуй, чем расстояние от нашего дома до негритянских хижин, хотя среди черных есть и такие, как Фиби…
– Но ты же всегда там, в Фэроуксе. Ты с Джо Энн учишься и…
– Только потому, что она сама попросила об этом родителей. Жалость к бедному родственнику, что ли. А день рождения – совсем другая штука. Пригласить на него – значит громко заявить о признании…
– Но я же этого не знал!
– …родства, – невозмутимо продолжал Гай. – В прошлый день рождения я как раз охотился неподалеку и слышал все это гиканье и крики, видел всех этих господ в красных камзолах, которые гонялись как сумасшедшие за одной маленькой лисицей. Интересно, сколько бы их потребовалось, чтобы загнать пуму или медведя?
– Ты не понимаешь, – сказал Килрейн. – Это такой же спорт, как и любой другой.
– Ну уж нет. Спорт – это когда у животного есть хоть какой-то шанс. Но когда двадцать пять всадников и сотня гончих преследуют одну маленькую лисичку, это все что угодно, но только не спорт!
– Может быть, ты и прав. Извини, что затронул эту тему, Гай. Я не знал. Я думал, раз вы родня, то не имеет никакого значения, что твой отец – надсмотрщик на плантации твоего дяди. Кроме того, Фэроукс по праву должен принадлежать вам. Я много раз слышал, как мой отец говорил: если человек не круглый дурак, он сразу смекнет, что Джерри каким-то образом повлиял на твоего дедушку, когда тот был очень болен и безразличен ко всему, ведь как раз тогда, умерла креолка…