Он пошел к дому вслед за Джо Энн, испытывая чувство добродушной снисходительности. Они вошли в огромный холл, на цыпочках пройдя мимо предков с хмурыми лицами, но остановились у дверей кабинета Джерри: они были приоткрыты, а оттуда, из кабинета, лестница, по которой они собирались подняться, была хорошо видна.
   Гай осторожно двинулся вперед, столь же бесшумно, как на охоте. Потом он обернулся, поманил за собой Джо Энн, и они вдвоем прокрались мимо двери к ступеням.
   Но не успел он преодолеть четыре или пять ступенек, как мельком увиденное заставило его остановиться, настолько оно было странным. Он обернулся и еще раз внимательно посмотрел, нахмурив густые брови: «Любопытная штука, более чем любопытная. Просто странная».
   Джеральд Фолкс сидел за письменным столом спиной к двери, деловито обстругивая перочинным ножом кусок белого дуба. Перед ним на столе лежал открытый футляр с бархатной подкладкой, а в нем – дуэльные пистолеты. Оттуда, где стоял Гай, со ступенек, было видно, что почти все в футляре не тронуто: пули, шомполы, щеточки для чистки, маленькая масленка, коробка для ударных капсюлей, – практически все, кроме одной из покрытых узорами пороховниц. Она была прислонена к шкатулке, а кусок дуба под ножом умелого резчика быстро приобретал форму пороховницы.
   Странно. Большинство мужчин в округе выстругивали что-нибудь из дубового и орехового дерева в часы досуга. Но только не в своих кабинетах. И строгали они, по большей части, без определенной цели, а результатом их трудов обычно была только горка стружек. Джерри же выстругивал точную копию серебряной пороховницы и делал это с подлинным мастерством, только по размеру она выходила значительно меньше оригинала.
   Гай даже потряс головой от удивления. Он никак не мог осознать, что Джеральд Фолкс режет по дереву в кабинете своими мягкими, как у женщины, руками. Может, кто-то другой, но Джерри – никогда…
   Он почувствовал, что Джо Энн с силой тащит его за руку.
   – Да пойдешь ты наконец или нет? – говорила она.
 
   Красный камзол прекрасно сидел на нем. Так же как и бриджи желтовато-коричневого цвета и желтый жилет, который великодушно предоставил в его распоряжение отец. Брутус принес камзол и бриджи уже после полуночи, но время ничего сейчас не значило. Гаю было совсем не до сна.
   Утром, еще до того как рассвело, он встал и облачился в принадлежащую ему впервые в жизни по-настоящему красивую одежду. Пришел отец и помог намотать белоснежный шарф на его худую шею. Потом Вэс надвинул на голову сына охотничью шапку с козырьком. Сидела она на Гае залихватски.
   – Ей-богу, мальчик! – воскликнул он. – Ты прекрасно выглядишь!
   Гай удивленно взирал на свое отражение в зеркале. Превращение было разительным: на него теперь смотрел не долговязый деревенский мальчишка, одетый в рубашку из грубой полушерстяной ткани и хлопчатобумажные штаны, но юный лорд, готовый занять место в картинной галерее Фэроукса среди своих хмурых предков. Он пытался придать лицу присущее им выражение строгости и властности так, что Вэс, наконец заметив это, грубовато поинтересовался:
   – Что за дьявол, сынок? Тебе не нравится камзол?
   – Очень нравится, папа, – ухмыльнулся Гай. – Я просто пытался придать себе значительный вид…
   – А тебе и не надо стараться, – сказал Вэс ласково. – Ты именно так и выглядишь, и никогда не забывай этого. А теперь пошли: Зеб уже заседлал Демона…
   Они вместе прошли к конюшне. Массивная фигура черного жеребца неясно вырисовывалась в полумраке, его атласная шерсть блестела в свете раннего утра. Гай протянул руку и похлопал его, в ответ конь нежно ткнулся носом в его щеку. Мальчик взлетел в седло и, сидя в нем, глядел сверху вниз на отца и негра.
   – Вот, – неожиданно произнес Вэс, передавая ему маленький пакет, обернутый в папиросную бумагу. – Подарок для Джо Энн. Медальон из чистого золота. Думаю, ты не хотел бы, чтоб твой подарок был хуже других…
   – Спасибо, папа, – прошептал Гай и положил пакетик в карман. Затем, отчасти для того чтобы скрыть свои чувства, он развернул Демона и вихрем помчался к еще не растворенным воротам.
   – Остановись! – проревел Вэс. – Боже!
   Но Гай без всякого видимого усилия поднял черного жеребца, и тот взмыл ввысь в бледном рассветном воздухе, преодолев ворота с гораздо большим запасом, чем это когда-либо удавалось отцу, может быть, потому, что Гай был легче. За воротами конь опустился на землю, из-под копыт во все стороны полетели большие комья земли, и вот он уже несся по дороге мощными скачками.
   – Боже правый! – прошептал Вэс.
   – Ну уж ездить он умеет! – ликовал Зеб. – Почти как вы, масса Вэс!
   – Лучше, – сказал Вэс гордо. – Да и вообще мальчик уже сейчас мужчина получше, чем я.
 
   Когда Гай остановил Демона на аллее, ведущей к Фэроуксу, почти все уже были в сборе. Килрейн, увидев Гая в безукоризненно сидящем на нем великолепном охотничьем камзоле, сердито нахмурился. Причина гнева не была ясна даже ему самому. Но все объяснялось просто: легко прощать тому, кто был несправедлив к нам, но те, кого мы сами обидели, одним своим существованием напоминают об этом, причиняя боль самой незащищенной части нашего естества – самоуважению.
   – Скажи пожалуйста! – произнес он насмешливо. – Разодет, как джентльмен, и верхом на Демоне. Всякий подумает…
   Гай подъехал на черном жеребце поближе к Килрейну.
   – Что же всякий подумает, Кил? – спросил он холодно.
   – Слушайте, вы двое! – обратилась к ним Джо Энн. – Я не хочу, чтобы здесь ссорились! А тем более в мой день рождения. Ведите себя прилично!
   Юноши утихли, но продолжали неприязненно поглядывать друг на друга.
   Обстановку разрядил сигнал охотничьего горна, сзывающего свору, – это главный егерь появился со стороны псарни в гуще бросающихся друг на друга, оглушительно лающих коротконогих гончих. За ними подали голос, заливаясь ликующим лаем, более рослые английские паратые гончие для охоты на лис. Следом, привстав в стременах, ехали два всадника, свет отражался от их серебряных горнов, звуки которых чисто и протяжно разносились над холмом и лесом, отдаваясь вдалеке эхом, слабым и печальным. Теперь все двигались медленной чередой – мужчины и женщины, впереди Джеральд с Речел, следом за ними по двое – остальные.
   Паратые затихли, обнюхивая землю, и, развернувшись веером, рыскали по лесу; коротконогие гончие лихорадочно лаяли и натягивали поводки; всадники двигались медленно и тихо; горны трубили время от времени, сверкая серебром в лучах утреннего солнца.
   Затем гончие подали голос: их лай разнесся далеко вокруг, колокольчики вызванивали на ветру свою древнюю погребальную песнь погони и смерти, а всадники теперь подались вперед в седлах, пуская в ход кнут и шпоры; они безмолвно неслись напрямик по вспаханному полю, лошади порезвее умчались вперед в перестуке копыт, звуках горна, тявканье коротконогих гончих и отдаленном лае паратых.
   Все это очень волновало Гая. Он чувствовал, как поддается магии происходящего, и это нельзя было свести просто к спорту: это была высокая драма, блестящее зрелище, неминуемая трагедия, языческая и варварская, принесение в жертву маленького пушистого зверька, жестокость, облеченная в музыку и великолепие, величественная церемония в честь древних кровавых богов.
   Когда он подоспел, все уже было кончено. Лисица не выдержала жестокой травли, и Гай, привстав в седле, отогнал кнутом свирепых маленьких преследователей, а потом поднял с земли и перекинул через седло изорванную и изломанную собаками тушку.
   Другие охотники подъехали к Гаю и окружили кольцом. Не проронив ни слова, Джеральд передал ему обтянутую кожей фляжку с виски – это напоминало обряд посвящения в рыцари и было признанием того, что мальчик стал теперь мужчиной. Когда Гай поднес флягу к губам, он заметил краем глаза, как вспыхнуло, а потом потемнело от гнева лицо Килрейна. Чувствуя, как обжигает глотку огненная жидкость, он думал с холодным спокойствием:
   «Хорошо же, ублюдок. Это только начало. Тебе это еще станет поперек горла. Я тебе все припомню: и Фиби, и искалеченную ради спасения твоей шкуры руку, и этот твой взгляд…»
   Они медленно двинулись назад через лес, Джо Энн ехала рядом с Гаем на резвой серой кобылке, глядя на него с нескрываемым обожанием.
   – После завтрака – скачки с препятствиями. – Ты опять будешь на Демоне или твой конюх приведет Пега?
   – На Демоне. Хочу поберечь Пега для второй половины дня. Кофе, наверно, горячий и вкусный. Я бы выпил немного…
   Кофе был вкусным. Как и гречишные оладьи, плавающие золотистой горкой в сиропе из тростникового сахара и растопленном масле, и сочные колбасы, кольцами лежащие на блюде. Гай набросился на еду с откровенным аппетитом здоровой юности, но вскоре заметил, что Килрейн едва прикоснулся к кушаньям.
   «Можешь голодать, – подумал он мрачно, – наверно, твой зоб и без того набит. Но дождись скачек, парень, только дождись».
   Маршрут скачек изобиловал многочисленными препятствиями: приходилось преодолевать поваленные деревья, канавы, крутые обрывы, с трудом пробираться сквозь лесные заросли, где низко висящие ветви легко могли вышибить из седла неосторожного всадника. Победить, без всякого сомнения, мог только лучший из двадцати пяти юношей, выстроившихся у стартового столба, да еще на самой лучшей лошади в придачу.
   Гай небрежно сидел в седле, всем своим видом показывая, что он спокоен и уверен в успехе, и ждал, когда Джеральд вскинет вверх один из своих дуэльных пистолетов, который он держал наготове, глядя на стрелки часов.
   Пистолет подпрыгнул в его руке, звук выстрела был удивительно тихим. Сжимая коленями бока Демона, Гай почему-то невольно вспомнил о деревянной пороховнице, которую вырезал Джерри: она была намного меньше серебряной. Должно быть, использует ее, заряжая пистолеты. А пистолет издает такой звук, как будто его недозарядили.
   Но все это было мгновенно забыто, когда Демон мощно и плавно рванул с места и скоро вырвался вперед. Не отставал только Килрейн на крупном чалом жеребце: они вдвоем так и неслись рядом к первому препятствию, белому заборчику из жердей, воткнутых у края ручья. Они оба одним длинным прыжком легко преодолели этот фальшивый забор и ручей позади него и помчались к гигантскому упавшему дубу, слыша плеск воды сзади, – видно, кто-то из всадников не сумел перемахнуть через ручей, – а вслед за тем – пронзительный визг раненой лошади: так кричит женщина от острой боли.
   Заборчики из жердей между Фэроуксом и Мэллори-хиллом были пустяком: он брал такие препятствия десятки раз. Но одно место было труднопроходимо: заросли камыша, достигавшие высоты шести-семи футов, и за ними – крутой обрыв с руслом высохшего ручья внизу, поэтому прыжок, который вначале вроде бы не представлял большой сложности даже для посредственного наездника, таил в себе непредвиденную опасность, и всадник в самой высокой точке дугообразной траектории своего полета вдруг с ужасом обнаруживал, что прямо под ним не зеленый дерн, готовый гостеприимно принять копыта его лошади, а зияющая пустота в пятнадцать-двадцать футов, на дне которой – камни вперемешку с песком. Лошадь и всадник уже не могли изменить крутую дугу своего полета на более пологую, – а ее-то и требовал прыжок, – и через несколько долгих, как вечность, секунд падали на камни и оставались там лежать, пока всадника не уносили с переломанными костями, а лошадь не пристреливали.
   Прыжок через заросли камыша не был обязательным. Помня о юности и неопытности кое-кого из участников, Джеральд Фолкс предлагал на выбор еще один маршрут, который пересекал русло высохшего ручья на полмили выше по течению. Но ни один из тех, кто предпочтет второй маршрут, не выиграет скачки – это Гай знал наверняка. Гай не боялся самого прыжка: и он, и Килрейн, и полдюжины других участников скачек преодолевали и не такие преграды. Его беспокоило, отличит ли он именно эти камышовые заросли от других трех или четырех и не получится ли так, что он обнаружит свою ошибку уже в воздухе, когда будет поздно менять траекторию полета, по которой он направит Демона.
   «Придется в любом случае использовать широкий прыжок, – твердо решил он. – Если камыши немного поцарапают брюхо Демону, это не причинит ему большого вреда, а вот если он переломает себе ноги, папа ему этого не простит. Но не трусь, парень!.. Вперед и вверх – и все будет в порядке…»
   Они сразу же оставили всех далеко позади. Борьба за первенство шла между ним и Килрейном. Он знал, что так будет: Килрейн Мэллори был превосходным наездником, а все его недостатки здесь не играли никакой роли.
   Сейчас вперед вырвался Гай. Он обернулся и взглянул на Килрейна. Еще не настало время уходить в отрыв от юного Мэллори. Слишком рано было давать предельную нагрузку скакуну, даже такому выносливому, как Демон. Он оглянулся и сразу понял; что его опасения вполне оправданны: Кил явно сдерживал своего чалого, пропуская вперед Гая, который, вновь повернувшись, увидел перед собой камышовые заросли – первые по счету.
   «Каков умница, – мрачно подумал он. – Видно, хочет посмотреть, как я преодолею эти камыши, ведь он знает их лучше меня. Уж три раза выигрывал скачки. Нет, он, наверно, рассчитывает увидеть, как я сломаю себе шею, не сумев воспользоваться его опытом. А я его одурачу: буду преодолевать эти препятствия широким прыжком с пологой траекторией, слегка касаясь верхушек. А уж когда доберусь до самого опасного из них…»
   Он поднял Демона вверх у самого препятствия, так что пролетел, задевая верхушки камышей, и опустился на землю в считанных ярдах от преграды. Так же разделался Гай и со вторым препятствием, а приблизившись к третьему, сразу понял: вот оно, хотя и не смог бы объяснить, откуда взялась эта уверенность, – выглядело оно точно так же, как и два предыдущих. В первый раз за все скачки он вонзил шпоры в бока Демона и понесся к преграде, а затем взмыл ввысь, испытывая то странное чувство возбуждения и одновременно спокойствия, которое ощущает человек, понимающий, что с самого начала делает все правильно, красиво, ловко. Камышовые заросли проплыли под брюхом Демона, далеко внизу осталось высохшее русло ручья, желтое от лучей солнца; вот уже с сонной медлительностью начало приближаться зеленое пятно противоположного берега, и вот копыта Демона коснулись земли – они были одни на другой стороне ручья…
   Оглянувшись назад, Гай увидел, что Килрейн совершил прыжок с такой же легкостью, как и он. Оставшаяся часть маршрута не представляла сложности: единственное, что от него требовалось теперь, – держать коня в узде, и это было делом нехитрым с такой лошадью, как Демон.
   И все же чалый Килрейна был удивительно быстр. Он отставал от Демона на каких-то пол-ярда. Но, когда они оказались на финишной прямой, на том же участке, по которому шла гонка вначале, перескочили через поваленный дуб и приблизились к краю ручья, Килрейн, без устали колошматя чалого рукоятью плети, внезапно вырвался вперед. Потом, привстав в седле, он махнул плетью вниз и назад, попав Демону по глазам, так что огромный черный жеребец отпрянул, поднялся на дыбы, молотя копытами воздух, попятился в сторону и тяжело рухнул, а Гай, в распоряжении которого оставалась какая-то доля мгновения, успел вытащить левую ногу из стремени до того, как жеребец неминуемо раздавил бы ее всем своим весом, и то ли упал, то ли выкатился из-под Демона.
   Падение ошеломило его. Поднявшись и обнаружив, что Демон снова на ногах и не ранен, Гай вновь метнулся в седло и устремился за Килрейном. Конечно, было уже поздно, но он пересек линию финиша всего на два корпуса позади чалого. Подъехав к Килрейну, Гай взглянул на него не проронив ни слова.
   – В чем дело, парень? – усмехнулся Килрейн. – Твоя кляча что, на ногах уже не держится?
   – Погоди, – ответил Гай. – Мы с тобой позже разберемся, Кил. – Сказав это, он отъехал прочь.
   До самого конца состязаний Гая не оставляло чувство холодной ярости, и, видя это, все понимали: у них нет ни единого шанса. Он легко выиграл гусиную забаву, стремительно вскакивая на Пега, с головокружительной скоростью настигая соперников, вовремя убирая голову, чтобы избежать столкновения с гусем, подвешенным за ноги над тропинкой, хотя до этого старая птица сумела выбить из седла, к их стыду, четырех всадников, включая Килрейна. Затем состязались в искусстве верховой езды, и Гай демонстрировал аллюр своего скакуна, безукоризненно запрыгивая в круг, без труда преодолевая близко расположенные барьеры, даже не задев ни одного из них, не говоря уж о том, чтобы сбить, и наконец самое трудное – состязание с кольцами, когда всадник, мчась на полном скаку, продевает пику через двенадцать подвешенных на веревках колец подряд. Он остановил Пегаса и, как бы салютуя своей победе, скинул все двенадцать колец на колени Джо Энн. Единственный из участников, он не проиграл вчистую ни одного вида состязаний и, если бы не скачки с препятствиями, набрал бы максимальное количество очков.
   – Везет же тебе! – сказал Килрейн. – Просто какая-то негритянская удача! Ладно, подождем до следующего года, тогда уж я…
   – Погоди, Кил, – мрачно проговорил Гай. – Вот закончится праздник…
   – Леди и джентльмены! – провозгласил Джеральд Фолкс. – А сейчас состоится церемония чествования нового короля! После этого подадут угощение.
   Дети захлопали в ладоши.
   Гай, щеки которого стали пунцовыми от смущения, соскочил с серого жеребца и приблизился к большому креслу, покрытому белой тканью, – оно служило Джо Энн троном. Улыбаясь, девочка встала, ее светлые кудри венчала корона из золоченой бумаги. Каждый миг этого спектакля доставлял ей огромное наслаждение.
   – На колени! – властно приказала она. – На колени, сэр Гай, мой благородный и безупречный рыцарь!
   Гай неловко опустился на колени на краю дощатой платформы, служившей подножием трона. Джеральд вручил дочери деревянный меч, и Джо Энн опустила его на плечо Гая с такой силой, что он едва не упал. Толпа взорвалась смехом. Тогда Джо Энн взяла еще одну бумажную корону и водрузила на его темноволосую голову.
   – Встаньте, король Гай Первый! – радостно прокричала она. – Встаньте, Ваше Величество, и поприветствуйте своих подданных. Люди, приветствуйте Его Королевское Величество, короля Гая Первого, моего сеньора!
   Потом она поцеловала его, но не в лоб, как того требовал обычай, а в губы. «Опять как на столб налетел», – ухмыльнулся Гай про себя. И тут он увидел, как изумленно взглянули друг на друга Джерри и Речел. «Далековато ты зашла в этот раз, Джо, крошка», – подумал он. Потом появились негры с мороженым и пирогом.
   Он пошарил в кармане и извлек маленький сверток.
   – Вот, – произнес он хрипло. – Это для тебя.
   – О, Гай! – выдохнула она, разрывая обертку тонкими пальчиками, и потом еще раз, тише, когда развернула сверток: – О, Гай! – Ее глаза блестели от прихлынувших слез.
   – В чем дело? – удивленно спросил Гай.
   – Он… такой красивый. Я буду носить его всегда, до самой смерти. И пусть меня похоронят вместе с ним. Гай, милый, ведь это же залог нашей любви! Пока смерть нас не разлучит. А теперь надень его на меня.
   Гай надел маленький золотой медальон ей на шею, но, хоть убей, никак не мог застегнуть цепочку. Его пальцы стали слишком грубыми от трудов и охоты. В конце концов, ей самой пришлось это сделать. Затем внезапно, повинуясь порыву, она наклонилась и поцеловала его в щеку.
   Джеральд Фолкс сердито покачал головой.
   – Это дитя, – сказал он жене, – чересчур быстро взрослеет!
   – Или же она – Фолкс целиком и полностью, – сухо сказала Речел. – Уж и не знаю, что хуже…
   Наконец все закончилось, пироги были уничтожены до последней крошки, мороженое исчезло, тарелки были такими чистыми, что тетушка Бекки клялась, что их и мыть не надо, а гости один за другим покидали Фэроукс.
   Увидав, что Килрейн направляется к коновязи в компании нескольких юношей, Гай поднялся с трона и быстро пошел за ними. Коновязь была за углом дома, вне поля зрения оставшихся гостей, и это было, пожалуй, кстати.
 
   Килрейн уже занес одну ногу в стремя своей чалой лошади, когда Гай настиг его.
   – Кил, – сказал он тихо, – мне сдается, нам с тобой надо свести кое-какие счеты…
   – Да брось ты, Гай! – огрызнулся Килрейн. – Ведь ты выиграл, в конце концов, так что тебе жаловаться?
   – Речь идет не о скачках, – сказал Гай. – И даже не о том, что ты пошел на мошенничество, чтобы победить. Это ничего не меняет. Ты ведь всегда был лжецом, мошенником и трусом. Даже не в том дело, что ты распустил свой язык сегодня. Но вот Фиби, Кил… Думаешь, я так быстро это забуду?
   – Плевать я хотел на то, что ты помнишь, а что забыл, Гай. Эта цветная девчонка была моей собственностью, и я был вправе делать с ней все, что хотел. Скажу больше, – Килрейн посмотрел по сторонам, явно рассчитывая на одобрение своих приятелей, он был из тех, чье мужество подстегивает поддержка толпы, – не вижу причины, почему я должен здесь стоять и терпеть нравоучения от сынка надсмотрщика, да еще и горной швали в придачу.
   Гай смотрел на него внимательно, спокойно и серьезно.
   – А зачем тебе терпеть, Кил? – спросил он не повышая голоса. – Не нужно тебе этого терпеть, и этого тоже!
   И пощечина обожгла лицо Килрейна.
   – Ах ты… – взревел Килрейн и рванулся вперед.
   Гай слегка отступил назад, лицо его было по-прежнему холодно и спокойно.
   – Я не ставил себе целью просто отлупить тебя за все, что ты здесь наболтал о горной швали. Но тебя ударили при свидетелях, и я хотел бы знать, что ты намерен предпринять в ответ на это.
   Килрейн медлил, лицо его побелело. Затем он внезапно напрягся. В глазах его появилась усмешка:
   – Мы будем драться с тобой на дуэли. Хотя я мог бы, принимая в расчет твое происхождение, приказать своим неграм отдубасить тебя палками. Только это ничему тебя не научит, болвана эдакого. Я собираюсь проучить тебя по-настоящему, раз и навсегда…
   – Когда? – спросил Гай.
   – Примерно через час. На опушке леса, там, где кончаются наши земли. У тебя есть секундант?
   Вперед вышел Тайр Вильсон. Он, как и многие из присутствующих мальчиков, немало пострадал от высокомерной наглости Килрейна.
   – Я бы хотел просить тебя оказать мне такую честь, Гай, – сказал он.
   – Хорошо, – сказал Гай. – Спасибо, Тайр.
   – Не стоит благодарности. Я рад этому.
   – А ты, Боб, – сказал Килрейн, – будешь моим секундантом. Согласен?
   – Ладно, – ответил Боб Диксон.
   – И еще одно, – медленно проговорил Килрейн, смакуя слова. – Поскольку мне нанесли оскорбление, я обладаю правом выбора оружия. И я выбираю…
   Все ждали, глядя на него.
   – …рапиры! – торжественно провозгласил Килрейн.
   – Ах ты, ублюдок! – вырвалось у Тайра Вильсона. – Ты ведь знаешь, какой хороший стрелок Гай. И хотя ты и сам стреляешь ничуть не хуже, ты не хочешь честной схватки, чтобы дать ему шанс. Проклятье, Кил, я буду секундантом на дуэли, но не на экзекуции! Гай, наверно, рапиру и в руках-то никогда не держал!
   – Он всегда может извиниться. И я даже приму его извинения. Ведь проткнуть человека – дело нешуточное.
   Все перевели взгляд на потемневшее лицо Гая. Он медленно покачал головой.
   – Нет, Кил, – сказал он. – Я не буду просить прощения. Так, значит, через час?
   – Да, – ответил Килрейн Мэллори.
   У Гая не было ни одного шанса, и он знал это. Получасовой урок фехтования, преподанный ему Тайром Вильсоном, – рапиры были взяты под надуманным предлогом в Фэроуксе – стал тому красноречивым свидетельством. Несмотря на преимущество Гая в росте и длине рук, Тайр мог нанести ему столько уколов, сколько хотел, а Килрейн был – и все это знали – лучшим фехтовальщиком среди сыновей плантаторов: здесь Тайр ему и в подметки не годился.
 
   Гай ждал в назначенном месте, и, когда пришел Килрейн, оба секунданта предприняли еще одну, последнюю попытку.
   – Извинись, Гай, – взмолился юный Диксон. – Тебя от этого не убудет. Мы и так знаем, что ты не трус.
   – Слушай, Гай, – Тайр Вильсон почти плакал, – есть большая разница между трусом и дураком. А ты ведешь себя как надутый, законченный дурак!
   – Нет, – тихо ответил Гай.
   – Ну, тогда к барьеру! – рассмеялся Килрейн.
   Но, к своему величайшему удивлению, он был отброшен назад яростной атакой Гая. Выпады, резкие удары клинка Гая загнали его на опушку леса. Это был такой отчаянный натиск, что Килрейну потребовалось целых пять минут, чтобы осознать неловкость, неумелость этой атаки.
   А когда он понял это, все закончилось почти сразу же. Килрейн парировал en terce[6], еще раз парировал en quince[7] с силой отбив рапиру Гая. Затем нанес жалящий riposte[8], низко пригнувшись, а потом выпрямился – и вот уже рапира направлена в сердце Гая. Но Гай обладал глазомером и ловкостью лесного человека, и именно это спасло ему жизнь: он парировал удар, хотя слишком поздно и не полностью, так что острие рапиры распороло его правое плечо почти до кости, сделав глубокий разрез длиной в десять дюймов и широко распахнув кровоточащую плоть.
   У них не было ни бинтов, ни доктора, и никто из юношей не видел раньше так много крови.
   – Ах ты, ублюдок! – кричал Тайр плача. – Ах ты, вонючий кровавый хорек! Ты мне еще за это ответишь! Я тебе обещаю…
   – Нет, – сказал Гай устало. – Не надо, Тайр. Это был честный бой, и я проиграл. А теперь не будет ли кто-нибудь из джентльменов столь любезен, чтобы пожертвовать для меня полу своей рубахи?