Страница:
– А я и не собираюсь тебе мешать, любовь моя, – мягко сказала она. – Просто пытаюсь быть честной, чтобы ты слишком во мне не разочаровался. Если бы ты действительно ушел сейчас, я вряд ли бы это вынесла. Но теперь я высказалась и чувствую себя лучше. Когда ты хочешь, чтобы это произошло?
– Тебе решать, Джо.
– Через две недели, Гай, ладно? Это время потребуется для того, чтобы мне сшили свадебное платье. Розовое – на счастье, белое я теперь носить не имею права…
– На две недели я согласен. Где ты хочешь устроить свадебную церемонию, Джо?
– Здесь, в Фэроуксе. Я хочу начать нашу совместную жизнь там же, где мы ее завершим. Гостей много не нужно. Только Уиллард с Нормой да Фитцхью с Грейс. И отца придется пригласить ради приличия. Конечно, если ты хочешь позвать кого-то еще…
– Нет, но пусть у нас будет медовый месяц. Скажем, в Нью-Орлеане…
– Нет! Только не в Нью-Орлеане! Там ты…
– Что я там, Джо?
– Провел свой медовый месяц с… ней. Ведь это был медовый месяц, хоть и греховный!
– Когда любишь, это не грех, – сказал Гай, – впрочем, неважно. Куда б ты, в таком случае, хотела поехать?
– Наверно, в Нью-Йорк. Я о нем так много слышала…
«Там, – усмехнулся про себя Гай, – я провел второй греховный медовый месяц с Джулией. Но ты об этом не знаешь, поэтому Нью-Йорк вполне подойдет. Боже милосердный, а ведь Джо права! Трудно найти такой крупный город, где бы этот призрак не преследовал меня…»
– Хорошо, – сказал он. – А теперь я, пожалуй, пойду, дорогая, мне надо кое-что уладить. В конце концов, это и моя свадьба тоже…
То, что он собирался уладить, для кого-то другого, возможно, и не представляло бы особой важности. У Гая же в плоть и кровь вошло уважение к традиции, семье, привитое отцом, и, пока он был жив, ничто не могло этого поколебать. Сама принадлежность к роду Фолксов была его raison d'etre[78], его религией, давала основание чувствовать свою избранность.
Поэтому то, что он предполагал сделать, не казалось ему недопустимым вмешательством в чужую жизнь; он рассматривал это как своего рода приведение в порядок некоторых дел. Мэллори-хилл принадлежал роду Мэллори на протяжении многих поколений. Фитцхью был последним из Мэллори, поэтому Мэллори-хилл необходимо было передать Фитцхью. Гаю даже ни разу не пришло в голову, что Фитцхью, возможно, и не нужна такая огромная плантация.
Гай был полон решимости восстановить прежний порядок: Фолксы – в Фэроуксе, Мэллори – в Мэллори-хилле. Почему – такая мысль ему и в голову не приходила. Для него все это было очевидно и не нуждалось ни в объяснении, ни в оправдании. Все мысли его были направлены на то, как осуществить задуманное.
По пути в Мэллори-хилл он все продумал. Уиллард Джеймс хочет стать полноправным плантатором. К тому же у него есть деньги. Гай надеялся, что ему удастся убедить Уилла купить старую плантацию Мэллори, где сейчас жил Фитц, за достаточно крупную сумму, что позволило бы Фитцхью выкупить Мэллори-хилл. Сам Гай не нуждался в деньгах и отдал бы плантацию Фитцу и Грейс в качестве свадебного подарка, но он знал, что они не примут этого дара. Возникла довольно-таки щекотливая ситуация: Уилл хотел завладеть Мэллори-хиллом, а Фитца, как сильно подозревал Гай, вполне устраивало его нынешнее положение, чего нельзя было сказать о Гае. Он сам задал себе задачу, но, Бог тому свидетель, сам же собирался и решать ее.
Надо отдать должное силе его характера: он сумел все устроить за один день. Правда, у него нашлись два сильных союзника – о них Гай даже не подозревал и на их помощь не рассчитывал: Норма Джеймс, которая сочла Мэллори-хилл слишком уж большим, что шло вразрез с ее простым крестьянским вкусом, и Грейс Тилтон, которая родилась в небогатой фермерской семье и обладала непоколебимой решимостью добиться лучшей доли.
– Что ж, – вздохнул Фитцхью с сожалением, – старая плантация была всем хороша для меня, но раз уж Грейс решила стать знатной леди, придется ей уступить. Ты очень благородно поступаешь, Гай, что соглашаешься взять за Мэллори-хилл ту же цену, что Уилл предлагает мне. Но все это сильно смахивает на благотворительность…
– Ничего подобного, – поспешно сказал Гай. – Твоя плантация, хоть и меньше по площади, дает такой же урожай, что и Мэллори-хилл. Единственная разница – дом. А для меня это небольшая жертва, зато вы с Грейс будете теперь моими ближайшими соседями. Только не думай, что мне чем-то не нравятся Уилл и Норма, просто мне кажется, будет правильнее, чтоб в Мэллори-хилле снова жили Мэллори…
– Спасибо, – сказал Фитцхью. – Кстати, Гай, у меня есть для тебя свадебный подарок. Красотка ощенилась месяц назад. Когда вернешься после медового месяца, я пришлю тебе пару щенков, как и обещал. Хочешь выбрать сейчас?
– Еще бы, черт возьми! Пойдем-ка, дружище, глянем на этих маленьких тварей…
Свадьба удалась на славу. Джо Энн плакала в течение всей церемонии, Норма и Грейс последовали ее примеру. Джеральд Фолкс выдавал дочь замуж во второй раз и имел вид человека, приговоренного к смерти. В 1856 году ему было немного за шестьдесят, но выглядел он лет на двадцать старше. Он был разбит параличом, весь трясся, пальцы его рук так скрючил ревматизм, что они скорее напоминали когти, лицо было серым, глаза подергивались от страха, когда он смотрел на Гая Фолкса.
Гай все это заметил, но быстро выбросил из головы мысли о нем. Гораздо больше его беспокоило другое: если Норма Джеймс плакала от радости, а Грейс от счастья сбывшихся надежд, то его невеста рыдала от страха.
«Как же Кил с ней обращался, – думал он с тоской, – что она такой стала? Она ведет себя, как юная девушка, подвергшаяся насилию. У меня и раньше бывали проблемы с женщинами, но иного рода. Что же, черт возьми, делать с такой женщиной, которая в глубине души боится мужчин и приходит в ужас от одной мысли о любви?»
Сам о том не догадываясь, Гай знал ответы на свои вопросы. Чему-то его научила Кэти, многому – Билджи, но только Джульетта показала ему во всей полноте, как совершенна может быть любовь, когда она соединяет тело и дух, изысканность и вкус с душевной теплотой и здоровой чувственностью, не отравленной ложной стыдливостью. Гай был прекрасно подготовлен, чтобы решить задачу, поставленную ему Джо Энн Фолкс, полностью разделявшей все предрассудки своего времени и воспитания. Но он не осознавал этого – и его свадьба оказалась торжественной и в то же время унылой.
Осыпаемые рисом и забрасываемые, по обычаю, старой обувью, они выехали из дому в маленькой двуколке Гая и помчались к пристани. Следом двигался фургон с багажом, вокруг которого, радостно крича и танцуя, носились негры. У пристани их ждал пароход: Уилл Джеймс проделал весь путь до Натчеза, чтобы сохранить за ними свадебную каюту. Пассажиры, высыпавшие на палубу, были предупреждены капитаном и держали наготове мешочки с рисом. Увидев Гая и Джо, они принялись выкрикивать приветствия и швырять в новобрачных пригоршни риса. Все попытки заказать спиртное, чтобы поздравить их, Гай добродушно пресекал, повторяя: «Позже, позже, дайте же леди переодеться».
Но вот носильщики разместили их багаж в каюте и удалились, донельзя довольные неслыханными чаевыми, полученными от Гая, и Джо Энн предстала перед мужем дрожащая, с побелевшим лицом. Она ни слова не могла вымолвить.
– Я пойду, – сказал ей Гай весело, – пропущу стаканчик с честной компанией. Надевай свой дорожный костюм и присоединяйся к нам, Джо. Негоже дичиться людей. Это их только подзадоривает. И они так любят подразнить новобрачных, а чтобы вынести эти шутки, нужно совсем немного мужества и чувства юмора.
По ее глазам он понял, с каким облечением воспринимает она его слова, и подумал: «Да, черт возьми, ну и задачка мне предстоит…»
Джо потребовался еще час, чтобы собраться с духом и последовать его примеру. Но стоило ей это сделать, как она почувствовала себя гораздо лучше. Пассажиры были преисполнены к ним симпатии. Женщины, прожившие долгие годы в супружестве, учили ее, как завоевывать благосклонность мужа. Мужчины смотрели на нее с восхищением: она сохранила внешность юной девушки, чему, возможно, способствовала неудача, пусть и неосознанная, ее попытки обрести гармонию в физической стороне их взаимоотношений с Килрейном. Даже самые злобные мегеры, при всей их недоброжелательности, считали, что она по меньшей мере на восемь лет моложе своего истинного возраста.
К тому времени, когда они принялись за ужин, страхи почти покинули Джо Энн. «В конце концов, – подумала она, – с Килом у нас все было не так уж плохо. Мне это не доставляло удовольствия, но я слышала, что так бывает почти у всех женщин. Но я не должна разочаровывать Гая, не должна, даже если придется притворяться, я не выдам своего страха. Джульетта – иностранка, она, наверно, другая. Бьюсь об заклад, она как те женщины низкого происхождения, которые… которым это, как я слышала, нравится… Некоторым даже больше, чем мужчинам. Как им… как им повезло! Ведь без этого не обойтись: таковы мужчины, а нам нужно родить ребенка… Почему бы женщине и не получить от этого удовольствие? Но мне всегда немного противно заниматься этим. А ведь я любила Кила. А Гай… он так немногословен, так пугающе мужествен. Я его очень боюсь».
– Выпей шампанского, Джо, – мягко сказал он. – Это помогает…
– Думаешь, мне нужна помощь, Гай?
– Да. Ты ужасно нервничаешь. У тебя нет для этого основания. Я не дикий зверь. Наоборот, ты скоро поймешь, что я очень терпеливый мужчина…
Она прильнула к нему и взяла за руку.
– Я не хочу, чтобы тебе приходилось быть со мной терпеливым, любовь моя, – сказала она. – Хочу быть тебе хорошей женой… во всем. Чего я очень боюсь – так это разочаровать тебя…
– Этого не случится, – сказал он и поднял бокал. – За нас, Джо…
– За нас! – эхом отозвалась она и одним глотком выпила шампанское.
Он улыбнулся ей, держа в руке едва пригубленный бокал, и сделал знак официанту долить ей шампанского.
«Вино, – подумал он весело, – может быть весьма полезно».
Когда ужин завершился, она словно плыла, окутанная мягким розовым облаком. Он танцевал с ней, тесно прижимая к себе. Светловолосая голова Джо Энн покоилась на его плече, веки ее опустились в истоме. Матроны наблюдали за ними с повлажневшими глазами.
– Отведи меня наверх, Гай, – прошептала она. – У меня… так кружится голова.
И он увел ее, не обращая внимания на понимающие ухмылки мужчин и сентиментальные слезы женщин. В каюте она обвила его шею руками и поцеловала, пролепетав:
– Я не боюсь, Гай! Правда, не боюсь!
Он помог ей раздеться, чего бы она никогда ему не позволила, если бы не выпила шампанского. Ее белоснежная ночная сорочка, вся в оборках, застегивающаяся до самого горла, лежала нетронутой на стуле. Свою же ночную рубашку он даже не вытащил из саквояжа…
Джо была гибка как ива, бела как снег. И хотя ее фигура в полночной темноте не казалась столь ликующе совершенной, как стройное, золотистого цвета тело Джульетты, она тем не менее была прекрасна.
Он был мягок, терпелив, нежен и, что важнее всего, опытен. В тридцать восемь за плечами у него были многие годы опыта, и он удивительно владел собой…
Она лежала, глядя на его темноволосую голову, казавшуюся ночной тенью на фоне снежной белизны ее рук, и кровь медленно и дремотно струилась в ее жилах.
«Мой муж, – думала она, – мой первый настоящий муж… Кил – совсем не то. А если это значит, что меня обуревают низкие страсти, я стану еще хуже, и да простит меня Бог! Они лгут! Глупая ложь! Именно для этого рождена женщина – чтобы найти себе такого мужчину, который заставлял бы ее тело петь изнутри от переизбытка радости… Мне… мне показалось, что я лишилась чувств. Нет, я умерла и воскресла и вновь умерла… сколько же раз это было? Господи, что же я говорила при этом! Наверно, он подумал, что я… нет! Он все понимает. Должно быть, он видел, как я удивилась, что могу… Теперь я наконец стала женщиной. После всех этих лет…»
Она склонилась над ним и легко, чтобы не разбудить, поцеловала в губы. Но он все равно проснулся и улыбнулся ей.
– Знаешь, Джо, детка, – сказал он, – а ты, оказывается, женщина, каких поискать!
– Давай помолчим! – лениво сказала она гортанным, полным теплоты голосом.
И он замолчал.
И молчал до тех пор, пока солнце не позолотило реку.
Глава 26
– Тебе решать, Джо.
– Через две недели, Гай, ладно? Это время потребуется для того, чтобы мне сшили свадебное платье. Розовое – на счастье, белое я теперь носить не имею права…
– На две недели я согласен. Где ты хочешь устроить свадебную церемонию, Джо?
– Здесь, в Фэроуксе. Я хочу начать нашу совместную жизнь там же, где мы ее завершим. Гостей много не нужно. Только Уиллард с Нормой да Фитцхью с Грейс. И отца придется пригласить ради приличия. Конечно, если ты хочешь позвать кого-то еще…
– Нет, но пусть у нас будет медовый месяц. Скажем, в Нью-Орлеане…
– Нет! Только не в Нью-Орлеане! Там ты…
– Что я там, Джо?
– Провел свой медовый месяц с… ней. Ведь это был медовый месяц, хоть и греховный!
– Когда любишь, это не грех, – сказал Гай, – впрочем, неважно. Куда б ты, в таком случае, хотела поехать?
– Наверно, в Нью-Йорк. Я о нем так много слышала…
«Там, – усмехнулся про себя Гай, – я провел второй греховный медовый месяц с Джулией. Но ты об этом не знаешь, поэтому Нью-Йорк вполне подойдет. Боже милосердный, а ведь Джо права! Трудно найти такой крупный город, где бы этот призрак не преследовал меня…»
– Хорошо, – сказал он. – А теперь я, пожалуй, пойду, дорогая, мне надо кое-что уладить. В конце концов, это и моя свадьба тоже…
То, что он собирался уладить, для кого-то другого, возможно, и не представляло бы особой важности. У Гая же в плоть и кровь вошло уважение к традиции, семье, привитое отцом, и, пока он был жив, ничто не могло этого поколебать. Сама принадлежность к роду Фолксов была его raison d'etre[78], его религией, давала основание чувствовать свою избранность.
Поэтому то, что он предполагал сделать, не казалось ему недопустимым вмешательством в чужую жизнь; он рассматривал это как своего рода приведение в порядок некоторых дел. Мэллори-хилл принадлежал роду Мэллори на протяжении многих поколений. Фитцхью был последним из Мэллори, поэтому Мэллори-хилл необходимо было передать Фитцхью. Гаю даже ни разу не пришло в голову, что Фитцхью, возможно, и не нужна такая огромная плантация.
Гай был полон решимости восстановить прежний порядок: Фолксы – в Фэроуксе, Мэллори – в Мэллори-хилле. Почему – такая мысль ему и в голову не приходила. Для него все это было очевидно и не нуждалось ни в объяснении, ни в оправдании. Все мысли его были направлены на то, как осуществить задуманное.
По пути в Мэллори-хилл он все продумал. Уиллард Джеймс хочет стать полноправным плантатором. К тому же у него есть деньги. Гай надеялся, что ему удастся убедить Уилла купить старую плантацию Мэллори, где сейчас жил Фитц, за достаточно крупную сумму, что позволило бы Фитцхью выкупить Мэллори-хилл. Сам Гай не нуждался в деньгах и отдал бы плантацию Фитцу и Грейс в качестве свадебного подарка, но он знал, что они не примут этого дара. Возникла довольно-таки щекотливая ситуация: Уилл хотел завладеть Мэллори-хиллом, а Фитца, как сильно подозревал Гай, вполне устраивало его нынешнее положение, чего нельзя было сказать о Гае. Он сам задал себе задачу, но, Бог тому свидетель, сам же собирался и решать ее.
Надо отдать должное силе его характера: он сумел все устроить за один день. Правда, у него нашлись два сильных союзника – о них Гай даже не подозревал и на их помощь не рассчитывал: Норма Джеймс, которая сочла Мэллори-хилл слишком уж большим, что шло вразрез с ее простым крестьянским вкусом, и Грейс Тилтон, которая родилась в небогатой фермерской семье и обладала непоколебимой решимостью добиться лучшей доли.
– Что ж, – вздохнул Фитцхью с сожалением, – старая плантация была всем хороша для меня, но раз уж Грейс решила стать знатной леди, придется ей уступить. Ты очень благородно поступаешь, Гай, что соглашаешься взять за Мэллори-хилл ту же цену, что Уилл предлагает мне. Но все это сильно смахивает на благотворительность…
– Ничего подобного, – поспешно сказал Гай. – Твоя плантация, хоть и меньше по площади, дает такой же урожай, что и Мэллори-хилл. Единственная разница – дом. А для меня это небольшая жертва, зато вы с Грейс будете теперь моими ближайшими соседями. Только не думай, что мне чем-то не нравятся Уилл и Норма, просто мне кажется, будет правильнее, чтоб в Мэллори-хилле снова жили Мэллори…
– Спасибо, – сказал Фитцхью. – Кстати, Гай, у меня есть для тебя свадебный подарок. Красотка ощенилась месяц назад. Когда вернешься после медового месяца, я пришлю тебе пару щенков, как и обещал. Хочешь выбрать сейчас?
– Еще бы, черт возьми! Пойдем-ка, дружище, глянем на этих маленьких тварей…
Свадьба удалась на славу. Джо Энн плакала в течение всей церемонии, Норма и Грейс последовали ее примеру. Джеральд Фолкс выдавал дочь замуж во второй раз и имел вид человека, приговоренного к смерти. В 1856 году ему было немного за шестьдесят, но выглядел он лет на двадцать старше. Он был разбит параличом, весь трясся, пальцы его рук так скрючил ревматизм, что они скорее напоминали когти, лицо было серым, глаза подергивались от страха, когда он смотрел на Гая Фолкса.
Гай все это заметил, но быстро выбросил из головы мысли о нем. Гораздо больше его беспокоило другое: если Норма Джеймс плакала от радости, а Грейс от счастья сбывшихся надежд, то его невеста рыдала от страха.
«Как же Кил с ней обращался, – думал он с тоской, – что она такой стала? Она ведет себя, как юная девушка, подвергшаяся насилию. У меня и раньше бывали проблемы с женщинами, но иного рода. Что же, черт возьми, делать с такой женщиной, которая в глубине души боится мужчин и приходит в ужас от одной мысли о любви?»
Сам о том не догадываясь, Гай знал ответы на свои вопросы. Чему-то его научила Кэти, многому – Билджи, но только Джульетта показала ему во всей полноте, как совершенна может быть любовь, когда она соединяет тело и дух, изысканность и вкус с душевной теплотой и здоровой чувственностью, не отравленной ложной стыдливостью. Гай был прекрасно подготовлен, чтобы решить задачу, поставленную ему Джо Энн Фолкс, полностью разделявшей все предрассудки своего времени и воспитания. Но он не осознавал этого – и его свадьба оказалась торжественной и в то же время унылой.
Осыпаемые рисом и забрасываемые, по обычаю, старой обувью, они выехали из дому в маленькой двуколке Гая и помчались к пристани. Следом двигался фургон с багажом, вокруг которого, радостно крича и танцуя, носились негры. У пристани их ждал пароход: Уилл Джеймс проделал весь путь до Натчеза, чтобы сохранить за ними свадебную каюту. Пассажиры, высыпавшие на палубу, были предупреждены капитаном и держали наготове мешочки с рисом. Увидев Гая и Джо, они принялись выкрикивать приветствия и швырять в новобрачных пригоршни риса. Все попытки заказать спиртное, чтобы поздравить их, Гай добродушно пресекал, повторяя: «Позже, позже, дайте же леди переодеться».
Но вот носильщики разместили их багаж в каюте и удалились, донельзя довольные неслыханными чаевыми, полученными от Гая, и Джо Энн предстала перед мужем дрожащая, с побелевшим лицом. Она ни слова не могла вымолвить.
– Я пойду, – сказал ей Гай весело, – пропущу стаканчик с честной компанией. Надевай свой дорожный костюм и присоединяйся к нам, Джо. Негоже дичиться людей. Это их только подзадоривает. И они так любят подразнить новобрачных, а чтобы вынести эти шутки, нужно совсем немного мужества и чувства юмора.
По ее глазам он понял, с каким облечением воспринимает она его слова, и подумал: «Да, черт возьми, ну и задачка мне предстоит…»
Джо потребовался еще час, чтобы собраться с духом и последовать его примеру. Но стоило ей это сделать, как она почувствовала себя гораздо лучше. Пассажиры были преисполнены к ним симпатии. Женщины, прожившие долгие годы в супружестве, учили ее, как завоевывать благосклонность мужа. Мужчины смотрели на нее с восхищением: она сохранила внешность юной девушки, чему, возможно, способствовала неудача, пусть и неосознанная, ее попытки обрести гармонию в физической стороне их взаимоотношений с Килрейном. Даже самые злобные мегеры, при всей их недоброжелательности, считали, что она по меньшей мере на восемь лет моложе своего истинного возраста.
К тому времени, когда они принялись за ужин, страхи почти покинули Джо Энн. «В конце концов, – подумала она, – с Килом у нас все было не так уж плохо. Мне это не доставляло удовольствия, но я слышала, что так бывает почти у всех женщин. Но я не должна разочаровывать Гая, не должна, даже если придется притворяться, я не выдам своего страха. Джульетта – иностранка, она, наверно, другая. Бьюсь об заклад, она как те женщины низкого происхождения, которые… которым это, как я слышала, нравится… Некоторым даже больше, чем мужчинам. Как им… как им повезло! Ведь без этого не обойтись: таковы мужчины, а нам нужно родить ребенка… Почему бы женщине и не получить от этого удовольствие? Но мне всегда немного противно заниматься этим. А ведь я любила Кила. А Гай… он так немногословен, так пугающе мужествен. Я его очень боюсь».
– Выпей шампанского, Джо, – мягко сказал он. – Это помогает…
– Думаешь, мне нужна помощь, Гай?
– Да. Ты ужасно нервничаешь. У тебя нет для этого основания. Я не дикий зверь. Наоборот, ты скоро поймешь, что я очень терпеливый мужчина…
Она прильнула к нему и взяла за руку.
– Я не хочу, чтобы тебе приходилось быть со мной терпеливым, любовь моя, – сказала она. – Хочу быть тебе хорошей женой… во всем. Чего я очень боюсь – так это разочаровать тебя…
– Этого не случится, – сказал он и поднял бокал. – За нас, Джо…
– За нас! – эхом отозвалась она и одним глотком выпила шампанское.
Он улыбнулся ей, держа в руке едва пригубленный бокал, и сделал знак официанту долить ей шампанского.
«Вино, – подумал он весело, – может быть весьма полезно».
Когда ужин завершился, она словно плыла, окутанная мягким розовым облаком. Он танцевал с ней, тесно прижимая к себе. Светловолосая голова Джо Энн покоилась на его плече, веки ее опустились в истоме. Матроны наблюдали за ними с повлажневшими глазами.
– Отведи меня наверх, Гай, – прошептала она. – У меня… так кружится голова.
И он увел ее, не обращая внимания на понимающие ухмылки мужчин и сентиментальные слезы женщин. В каюте она обвила его шею руками и поцеловала, пролепетав:
– Я не боюсь, Гай! Правда, не боюсь!
Он помог ей раздеться, чего бы она никогда ему не позволила, если бы не выпила шампанского. Ее белоснежная ночная сорочка, вся в оборках, застегивающаяся до самого горла, лежала нетронутой на стуле. Свою же ночную рубашку он даже не вытащил из саквояжа…
Джо была гибка как ива, бела как снег. И хотя ее фигура в полночной темноте не казалась столь ликующе совершенной, как стройное, золотистого цвета тело Джульетты, она тем не менее была прекрасна.
Он был мягок, терпелив, нежен и, что важнее всего, опытен. В тридцать восемь за плечами у него были многие годы опыта, и он удивительно владел собой…
Она лежала, глядя на его темноволосую голову, казавшуюся ночной тенью на фоне снежной белизны ее рук, и кровь медленно и дремотно струилась в ее жилах.
«Мой муж, – думала она, – мой первый настоящий муж… Кил – совсем не то. А если это значит, что меня обуревают низкие страсти, я стану еще хуже, и да простит меня Бог! Они лгут! Глупая ложь! Именно для этого рождена женщина – чтобы найти себе такого мужчину, который заставлял бы ее тело петь изнутри от переизбытка радости… Мне… мне показалось, что я лишилась чувств. Нет, я умерла и воскресла и вновь умерла… сколько же раз это было? Господи, что же я говорила при этом! Наверно, он подумал, что я… нет! Он все понимает. Должно быть, он видел, как я удивилась, что могу… Теперь я наконец стала женщиной. После всех этих лет…»
Она склонилась над ним и легко, чтобы не разбудить, поцеловала в губы. Но он все равно проснулся и улыбнулся ей.
– Знаешь, Джо, детка, – сказал он, – а ты, оказывается, женщина, каких поискать!
– Давай помолчим! – лениво сказала она гортанным, полным теплоты голосом.
И он замолчал.
И молчал до тех пор, пока солнце не позолотило реку.
Глава 26
Прошли четыре года, в течение которых медленное отступление сил сдержанности, компромисса, здравого смысла постепенно превратилось в беспорядочное бегство, верх взяли демагоги, фанатики, охотники за славой, вплотную приблизив нацию к глупой, ненужной, братоубийственной бойне, а Гай с Джо Энн Фолкс все эти годы были счастливы почти безгранично. Гай объезжал свои необъятные поля, вернул былое стремительное изящество серым лошадям Фэроукса, вывел прекрасную породу мастиффов и старался избегать разговоров о войне. Для них это были разговоры, не больше. Более неотложные заботы, чем казавшиеся далекими проблемы войны и мира, волновали их: мучило навязчивое присутствие в доме Джеральда Фолкса, его страх перед Гаем, медленно сводивший старика с ума, а больше всего то, что за это время у них так и не родился ребенок.
– Ничего, – говорил Гай рыдающей жене, – у нас еще столько радости впереди, и не все еще потеряно!
Но это было для нее слабым утешением. У Фитцхью и Грейс, поженившихся весной 1856 года, за эти четыре года родились два чудесных сына, Престон и Уилтон. Норма подарила Уиллу Джеймсу еще одного ребенка, дочь Франсуазу, а ведь ему было уже под шестьдесят. Из Англии приходили ликующие письма, извещавшие о рождении в 1858 году Банастра Фолкса, который должен был стать в будущем лордом Хантеркрестом, а в 1860 году – Ланса, второго сына Хентона II и леди Мод. Но у высокого и сильного Гая Фолкса и его прекрасной жены детей все еще не было.
Робкое предложение Джо Энн взять приемного сына Гай отверг категорически:
– Он не будет Фолксом. Главное – в нем будет другая кровь, как ты не можешь этого понять, Джо?
Джо Энн настолько отчаялась, что обратилась за помощью к неизбежной в таких случаях мудрой старой рабыне, которая являлась непременной принадлежностью каждой большой плантации. Тетушка Руфь покачала своей укутанной платком головой и объявила:
– Ты ешь сама больше яиц, детка. Много-много яиц. И хозяина ими корми тоже. Устрицами, когда на них сезон. И помидорами. Все эти штуки помогают. Не знаю уж почему, но помогают…
Когда яйца в пятнадцатый раз подряд появились на столе к ужину, Гай с трудом сдержался, чтобы не вышвырнуть, как его отец когда-то, тарелку в окно. Однако он куда лучше Вэса умел владеть собой, поэтому ограничился раздраженным:
– Снова яйца?
– Да, – сказала Джо с грустью. – Тетушка Руфь говорит, что они… помогают. Они укрепляют тело, поэтому…
– Думаешь, мне нужно укреплять свое тело?
– Не знаю. Думаю, это моя вина, но все же, Гай, при таком беспорядочном образе жизни, что ты вел…
– Проклятье, Джо! – взревел Гай. – Со мной все в порядке.
– Но разве ты можешь быть в этом уверен, Гай? – спросила она.
Он долго смотрел на нее с унылым видом.
– Не могу, – сказал он наконец. – Может быть, ты и права, Джо.
Она поднялась со стула и подошла к нему. Обвив руками его шею, она прошептала:
– Прости, что сказала это, Гай. Я знаю, как ты хочешь сына. Не твоя вина, что его нет. Я… я бесполезна для тебя. Ты должен меня бросить. Ты должен…
– Успокойся, детка, – мягко сказал он. – Ты всегда сетовала, что я недостаточно религиозен, но мне кажется, что именно ты теперь противишься Божьей воле…
Как ни странно, но именно в эту ночь Джо Энн забеременела. Высчитывая дни впоследствии, она твердо пришла к такому выводу. Через две недели, когда обычные свидетельства ее продолжающегося бесплодия не появились, Джо Энн ничего не сказала Гаю. Она бы не сделала этого в любом случае: в 1860 году не было принято, чтобы женщины говорили на подобные темы с мужьями. Помимо обычной женской стыдливости она боялась, что ошибается. Через две следующие недели, когда появились вторичные симптомы: тошнота по утрам, возникающее вдруг посреди ночи страстное желание отведать что-нибудь необычное, нервозность, – она была вне себя от радости. По рассказам Грейс Мэллори и Нормы Джеймс она хорошо знала, что все это означает.
– Я сейчас же скажу ему! – ликовала она. – Сегодня же скажу! – Она встала с кровати, накинула халат и отправилась искать Гая. Путь ее лежал мимо комнаты отца. Дверь была раскрыта, что поразило Джо Энн: очень уж это было не похоже на Джеральда, всегда закрывавшего свою дверь на ключ и засов еще с тех пор, когда они возвратились домой после медового месяца. Она спросила тогда отца, что случилось, и он ответил дрожащим голосом:
– Он убьет меня, когда я буду спать, однажды ночью. Вот увидишь, он…
– Ради Бога, папа, замолчи! – сказала она, испытывая омерзение, и тут же перестала об этом думать. Но теперь дверь была распахнута настежь, и Джеральд стоял на коленях у камина, разгребая кочергой угли. Потом он принялся возиться с какой-то шкатулкой, пытаясь взломать ее: это была шкатулка, которая всегда хранилась в кабинете Гая и содержала, как сказал он однажды Джо Энн, важные бумаги.
Усилиям Джерри препятствовал ревматизм, который к тому времени так скрючил его пальцы, что они напоминали птичьи когти. Но в конце концов ему удалось взломать замок лезвием ножа, а Джо Энн стояла, глядя на него, и не понимала, почему не вмешивается. Джерри извлек бумаги и принялся их читать.
Тогда она бесшумно вошла в комнату, остановилась за его спиной, заглянула через плечо отца, а потом выхватила бумаги из его бессильных пальцев. Он вздрогнул, обернулся и стремглав бросился мимо нее вниз по лестнице. Здесь его ожидал Гай Фолкс.
– Послушай, Джерри, – сказал он тихо, – куда ты дел мою шкатулку с бумагами? Я знаю, что ты ее взял – никому другому она не нужна. Скажи-ка мне, что ты с ней сделал?
– Сжег! – хихикнул Джеральд, охваченный радостью безумца. – Теперь у тебя нет никаких доказательств!
– Они есть, папа, – это сказала Джо Энн, появившаяся на верху лестницы. – Все необходимые доказательства… – Она начала медленно спускаться. Лицо ее побелело, но она не плакала. – Да, папа, у него есть доказательства, что ты был лжецом и вором, что ты подделал подпись под завещанием. Ты украл Фэроукс у его отца. А я… помоги мне, Господи… все время, пока он позволял мне жить здесь с Килом и оплачивал наши долги, хотя вовсе не обязан был этого делать – ведь Фэроукс уже принадлежал ему, – думала, что он строит тайные планы, чтобы… О, прости меня, Гай!
– Не надо об этом, Джо, – мягко сказал Гай. – Мне только жаль, что ты не поняла: если я что-либо и собирался делать, то всегда в твоих интересах, а не наоборот. Если бы было иначе, слово «любовь» ничего бы не значило, а понятие чести потеряло бы всякий смысл…
– Но эти слова не утратили своего значения, правда, Гай? – прошептала она. – Этого никогда не понимал мой отец. А у меня никак не укладывается в голове: зачем ты хранил среди таких важных бумаг старую разломанную пороховницу с куском дерева внутри?
– На этот вопрос я не дам тебе ответа, Джо. Этого тебе лучше не знать. А теперь, если ты вернешь мой ящик Пандоры…
– Я тебе все расскажу! – ликующе воскликнул Джеральд. – Я был очень умен, детка! Этот негодяй Вэс…
– Заткнись, Джерри!
– …был хорошим стрелком. Я не мог позволить ему выиграть. Не имел на это права! Понимаешь меня, малышка? Он украл у меня твою мать и…
– Джерри!
– Дай же ему выговориться, Гай! – сказала Джо Энн. – Пусть уж извергнет все наружу, до самого конца!
– Поэтому мне пришлось убить его. Он не заслуживал права на жизнь. Мне пришлось его убить, а иначе был риск, что он убьет меня. Поэтому я загнал деревяшку в пороховницу так, чтобы в нее могло поместиться не больше шести или восьми щепоток пороха – меньше половины нормального заряда. Я все проверил: натянул старую рубаху на раму и выстрелил в нее с двадцати пяти ярдов. Заряд был так слаб, что пуля не смогла пробить даже хлопчатобумажную рубашку, и тогда я понял, что он от меня никуда не уйдет!
Джо не сводила с него глаз.
– Да, я был умен! Я все устроил так, чтобы пистолет Вэса зарядили из пороховницы с деревяшкой. И вот меня даже не ранило, хотя он явно попал в меня, ну а он…
Глаза Джо Энн расширились от ужаса.
– Ты хочешь сказать, – прошептала она, – что помимо всех прочих гнусностей ты еще и убийца, презренный, трусливый убийца!
– Джо, – сказал Гай. – Оставь его в покое. Разве ты не видишь, что он заплатил сполна даже за это?
– Нет! – прорыдала Джо Энн. – Не заплатил! Твой отец упросил тебя не мстить. Но никто не просил об этом меня! А у меня есть причина для мести, такая же серьезная, как и у тебя, Гай Фолкс! Он лишил меня матери, вырастил в этом доме, полном молчания и горя, создал такую атмосферу, что мне пришлось бежать из дома, – вот я и вышла за Кила. И в этом его доля вины! Он все у меня отнял: юность, счастье, все те годы, что я могла бы быть с тобой, если бы тебе не пришлось уехать…
– И все же, – веско сказал Гай, – он за все заплатил. Лучше уж провести, как я, восемнадцать лет в изгнании, чем думать день и ночь о том, что не давало ему покоя. Он совсем помешался, Джо, а такого наказания достаточно любому. Да ты и не можешь мстить своему отцу. Нет в тебе того, что необходимо для такой мести, – зла. И еще: каждый наш поступок влияет на нашу душу, Джо, будь он хороший или дурной. Если станешь мстить этому старому монстру, сама превратишься в такое же чудовище. И уж поверь, мне совсем не хочется, чтобы подобное чудовище было моей женой!
– Мне… мне не надо было вам говорить, – дрожа забормотал Джеральд. – Вы теперь пойдете вдвоем к шерифу и…
– Нет, Джерри, – сказал Гай и, обернувшись к Джо Энн, взял у нее шкатулку. – Вот она, – сказал он, отдавая ее Джеральду. – Возьми эти бумаги к себе наверх. Можешь разорвать их и сжечь. Мне они больше не нужны. Сам не знаю, почему хранил их так долго. Человек не нуждается в подобных вещах, если хочет остаться человеком. Он должен быть выше насилия, выше ненависти даже, если уважает себя. В конце концов начинаешь понимать…
– Что, Гай? – прошептала Джо Энн.
– …что только ты сам и никто больше можешь стать причиной гибели своей бессмертной души. Зло, что тебе причиняют другие, не имеет значения. Важно то, как поступаешь ты: наносишь ответный удар, набрасываешься в ярости на обидчика, падаешь вместе с ним в грязь и барахтаешься в ней, превращаясь в такую же свинью, как и он…
– Я когда-то говорила тебе об этом, – сказала Джо Энн.
– …или же находишь единственный приемлемый ответ.
– И каков же он? – насмешливо спросил Джеральд.
– «Отче! прости им, ибо не знают, что делают»[79]. Я давно тебя простил, Джерри. Тебе же досталась куда более трудная задача – научиться прощать самого себя. И боюсь, что тебе не удалось ее решить. А теперь бери свои игрушки и ступай наверх. Мне надо поговорить с женой…
– Гай, – спросила Джо Энн очень серьезно, после того как Джеральд поспешно поднялся по лестнице, – откуда у тебя такие мысли? Я знаю, что этому учит наш Господь, но…
– Неважно кто: Иисус, Будда или Лао-цзы. Важно другое: это истинная правда. И самое трудное – научиться прощать себя. Других прощать куда легче, Джо. Стоит любому из нас заглянуть себе в душу, и он увидит там немало такого, чему трудно найти прощение. Большинству это не удается, о чем я и говорил Джерри…
– Ты хочешь сказать, что ты…
– Совершал поступки, которым нет прощения ни на земле, ни в горних высях, – медленно проговорил он, – но если я сейчас откажусь от того, чего достиг благодаря этому, то нанесу вред невинным людям… Ведь действительно «преступление отталкивает справедливость своей позолоченной рукой». Когда-нибудь мне все это припомнится… Но хватит этой науки. Есть проблема, которую только ты можешь разрешить…
– Если смогу, Гай, – сказала она.
– Когда я последний раз был в Нью-Орлеане, видел афиши у здания новой Французской оперы, его построил Галльер в прошлом году…
– Да, – прошептала она, уже зная, что он собирается сказать.
– На следующей неделе там открывается сезон «Травиатой» с участием Джульетты. Я хочу услышать, как она поет эту партию. Хорошо бы, чтоб и ты поехала со мной, и этому есть немало причин: во-первых, ты никогда не слышала, как она поет…
– А во-вторых, – спокойно сказала Джо, – тебе не хочется, чтобы я думала, будто ты собираешься провести с ней ночь, раз уж ты оказался в Нью-Орлеане. Или это, или…
– или что, Джо?
– или же ты боишься поддаться искушению и хочешь, чтобы я была с тобой и защитила от самого себя…
Гай ухмыльнулся.
– Может быть, ты и права, – сказал он. – Так ты поедешь, Джо?
– Конечно, глупый! Ты сошел с ума, если думаешь, что я позволю этому сладкоголосому вампиру прибрать тебя к рукам еще раз! У меня будет к тебе одна просьба, Гай Фолкс. Пошли кого-нибудь из слуг в Мэллори-хилл к Грейс, чтобы она прислала мне свою портниху. К счастью, у меня еще есть переливчатый шелк, который я купила в Нью-Йорке. Как хорошо, что я тогда так и не сшила себе платье из этой ткани! И уж, конечно, мне пришлось принять меры, чтобы драгоценности мамы не попадались на глаза Килу, поэтому…
– Ничего, – говорил Гай рыдающей жене, – у нас еще столько радости впереди, и не все еще потеряно!
Но это было для нее слабым утешением. У Фитцхью и Грейс, поженившихся весной 1856 года, за эти четыре года родились два чудесных сына, Престон и Уилтон. Норма подарила Уиллу Джеймсу еще одного ребенка, дочь Франсуазу, а ведь ему было уже под шестьдесят. Из Англии приходили ликующие письма, извещавшие о рождении в 1858 году Банастра Фолкса, который должен был стать в будущем лордом Хантеркрестом, а в 1860 году – Ланса, второго сына Хентона II и леди Мод. Но у высокого и сильного Гая Фолкса и его прекрасной жены детей все еще не было.
Робкое предложение Джо Энн взять приемного сына Гай отверг категорически:
– Он не будет Фолксом. Главное – в нем будет другая кровь, как ты не можешь этого понять, Джо?
Джо Энн настолько отчаялась, что обратилась за помощью к неизбежной в таких случаях мудрой старой рабыне, которая являлась непременной принадлежностью каждой большой плантации. Тетушка Руфь покачала своей укутанной платком головой и объявила:
– Ты ешь сама больше яиц, детка. Много-много яиц. И хозяина ими корми тоже. Устрицами, когда на них сезон. И помидорами. Все эти штуки помогают. Не знаю уж почему, но помогают…
Когда яйца в пятнадцатый раз подряд появились на столе к ужину, Гай с трудом сдержался, чтобы не вышвырнуть, как его отец когда-то, тарелку в окно. Однако он куда лучше Вэса умел владеть собой, поэтому ограничился раздраженным:
– Снова яйца?
– Да, – сказала Джо с грустью. – Тетушка Руфь говорит, что они… помогают. Они укрепляют тело, поэтому…
– Думаешь, мне нужно укреплять свое тело?
– Не знаю. Думаю, это моя вина, но все же, Гай, при таком беспорядочном образе жизни, что ты вел…
– Проклятье, Джо! – взревел Гай. – Со мной все в порядке.
– Но разве ты можешь быть в этом уверен, Гай? – спросила она.
Он долго смотрел на нее с унылым видом.
– Не могу, – сказал он наконец. – Может быть, ты и права, Джо.
Она поднялась со стула и подошла к нему. Обвив руками его шею, она прошептала:
– Прости, что сказала это, Гай. Я знаю, как ты хочешь сына. Не твоя вина, что его нет. Я… я бесполезна для тебя. Ты должен меня бросить. Ты должен…
– Успокойся, детка, – мягко сказал он. – Ты всегда сетовала, что я недостаточно религиозен, но мне кажется, что именно ты теперь противишься Божьей воле…
Как ни странно, но именно в эту ночь Джо Энн забеременела. Высчитывая дни впоследствии, она твердо пришла к такому выводу. Через две недели, когда обычные свидетельства ее продолжающегося бесплодия не появились, Джо Энн ничего не сказала Гаю. Она бы не сделала этого в любом случае: в 1860 году не было принято, чтобы женщины говорили на подобные темы с мужьями. Помимо обычной женской стыдливости она боялась, что ошибается. Через две следующие недели, когда появились вторичные симптомы: тошнота по утрам, возникающее вдруг посреди ночи страстное желание отведать что-нибудь необычное, нервозность, – она была вне себя от радости. По рассказам Грейс Мэллори и Нормы Джеймс она хорошо знала, что все это означает.
– Я сейчас же скажу ему! – ликовала она. – Сегодня же скажу! – Она встала с кровати, накинула халат и отправилась искать Гая. Путь ее лежал мимо комнаты отца. Дверь была раскрыта, что поразило Джо Энн: очень уж это было не похоже на Джеральда, всегда закрывавшего свою дверь на ключ и засов еще с тех пор, когда они возвратились домой после медового месяца. Она спросила тогда отца, что случилось, и он ответил дрожащим голосом:
– Он убьет меня, когда я буду спать, однажды ночью. Вот увидишь, он…
– Ради Бога, папа, замолчи! – сказала она, испытывая омерзение, и тут же перестала об этом думать. Но теперь дверь была распахнута настежь, и Джеральд стоял на коленях у камина, разгребая кочергой угли. Потом он принялся возиться с какой-то шкатулкой, пытаясь взломать ее: это была шкатулка, которая всегда хранилась в кабинете Гая и содержала, как сказал он однажды Джо Энн, важные бумаги.
Усилиям Джерри препятствовал ревматизм, который к тому времени так скрючил его пальцы, что они напоминали птичьи когти. Но в конце концов ему удалось взломать замок лезвием ножа, а Джо Энн стояла, глядя на него, и не понимала, почему не вмешивается. Джерри извлек бумаги и принялся их читать.
Тогда она бесшумно вошла в комнату, остановилась за его спиной, заглянула через плечо отца, а потом выхватила бумаги из его бессильных пальцев. Он вздрогнул, обернулся и стремглав бросился мимо нее вниз по лестнице. Здесь его ожидал Гай Фолкс.
– Послушай, Джерри, – сказал он тихо, – куда ты дел мою шкатулку с бумагами? Я знаю, что ты ее взял – никому другому она не нужна. Скажи-ка мне, что ты с ней сделал?
– Сжег! – хихикнул Джеральд, охваченный радостью безумца. – Теперь у тебя нет никаких доказательств!
– Они есть, папа, – это сказала Джо Энн, появившаяся на верху лестницы. – Все необходимые доказательства… – Она начала медленно спускаться. Лицо ее побелело, но она не плакала. – Да, папа, у него есть доказательства, что ты был лжецом и вором, что ты подделал подпись под завещанием. Ты украл Фэроукс у его отца. А я… помоги мне, Господи… все время, пока он позволял мне жить здесь с Килом и оплачивал наши долги, хотя вовсе не обязан был этого делать – ведь Фэроукс уже принадлежал ему, – думала, что он строит тайные планы, чтобы… О, прости меня, Гай!
– Не надо об этом, Джо, – мягко сказал Гай. – Мне только жаль, что ты не поняла: если я что-либо и собирался делать, то всегда в твоих интересах, а не наоборот. Если бы было иначе, слово «любовь» ничего бы не значило, а понятие чести потеряло бы всякий смысл…
– Но эти слова не утратили своего значения, правда, Гай? – прошептала она. – Этого никогда не понимал мой отец. А у меня никак не укладывается в голове: зачем ты хранил среди таких важных бумаг старую разломанную пороховницу с куском дерева внутри?
– На этот вопрос я не дам тебе ответа, Джо. Этого тебе лучше не знать. А теперь, если ты вернешь мой ящик Пандоры…
– Я тебе все расскажу! – ликующе воскликнул Джеральд. – Я был очень умен, детка! Этот негодяй Вэс…
– Заткнись, Джерри!
– …был хорошим стрелком. Я не мог позволить ему выиграть. Не имел на это права! Понимаешь меня, малышка? Он украл у меня твою мать и…
– Джерри!
– Дай же ему выговориться, Гай! – сказала Джо Энн. – Пусть уж извергнет все наружу, до самого конца!
– Поэтому мне пришлось убить его. Он не заслуживал права на жизнь. Мне пришлось его убить, а иначе был риск, что он убьет меня. Поэтому я загнал деревяшку в пороховницу так, чтобы в нее могло поместиться не больше шести или восьми щепоток пороха – меньше половины нормального заряда. Я все проверил: натянул старую рубаху на раму и выстрелил в нее с двадцати пяти ярдов. Заряд был так слаб, что пуля не смогла пробить даже хлопчатобумажную рубашку, и тогда я понял, что он от меня никуда не уйдет!
Джо не сводила с него глаз.
– Да, я был умен! Я все устроил так, чтобы пистолет Вэса зарядили из пороховницы с деревяшкой. И вот меня даже не ранило, хотя он явно попал в меня, ну а он…
Глаза Джо Энн расширились от ужаса.
– Ты хочешь сказать, – прошептала она, – что помимо всех прочих гнусностей ты еще и убийца, презренный, трусливый убийца!
– Джо, – сказал Гай. – Оставь его в покое. Разве ты не видишь, что он заплатил сполна даже за это?
– Нет! – прорыдала Джо Энн. – Не заплатил! Твой отец упросил тебя не мстить. Но никто не просил об этом меня! А у меня есть причина для мести, такая же серьезная, как и у тебя, Гай Фолкс! Он лишил меня матери, вырастил в этом доме, полном молчания и горя, создал такую атмосферу, что мне пришлось бежать из дома, – вот я и вышла за Кила. И в этом его доля вины! Он все у меня отнял: юность, счастье, все те годы, что я могла бы быть с тобой, если бы тебе не пришлось уехать…
– И все же, – веско сказал Гай, – он за все заплатил. Лучше уж провести, как я, восемнадцать лет в изгнании, чем думать день и ночь о том, что не давало ему покоя. Он совсем помешался, Джо, а такого наказания достаточно любому. Да ты и не можешь мстить своему отцу. Нет в тебе того, что необходимо для такой мести, – зла. И еще: каждый наш поступок влияет на нашу душу, Джо, будь он хороший или дурной. Если станешь мстить этому старому монстру, сама превратишься в такое же чудовище. И уж поверь, мне совсем не хочется, чтобы подобное чудовище было моей женой!
– Мне… мне не надо было вам говорить, – дрожа забормотал Джеральд. – Вы теперь пойдете вдвоем к шерифу и…
– Нет, Джерри, – сказал Гай и, обернувшись к Джо Энн, взял у нее шкатулку. – Вот она, – сказал он, отдавая ее Джеральду. – Возьми эти бумаги к себе наверх. Можешь разорвать их и сжечь. Мне они больше не нужны. Сам не знаю, почему хранил их так долго. Человек не нуждается в подобных вещах, если хочет остаться человеком. Он должен быть выше насилия, выше ненависти даже, если уважает себя. В конце концов начинаешь понимать…
– Что, Гай? – прошептала Джо Энн.
– …что только ты сам и никто больше можешь стать причиной гибели своей бессмертной души. Зло, что тебе причиняют другие, не имеет значения. Важно то, как поступаешь ты: наносишь ответный удар, набрасываешься в ярости на обидчика, падаешь вместе с ним в грязь и барахтаешься в ней, превращаясь в такую же свинью, как и он…
– Я когда-то говорила тебе об этом, – сказала Джо Энн.
– …или же находишь единственный приемлемый ответ.
– И каков же он? – насмешливо спросил Джеральд.
– «Отче! прости им, ибо не знают, что делают»[79]. Я давно тебя простил, Джерри. Тебе же досталась куда более трудная задача – научиться прощать самого себя. И боюсь, что тебе не удалось ее решить. А теперь бери свои игрушки и ступай наверх. Мне надо поговорить с женой…
– Гай, – спросила Джо Энн очень серьезно, после того как Джеральд поспешно поднялся по лестнице, – откуда у тебя такие мысли? Я знаю, что этому учит наш Господь, но…
– Неважно кто: Иисус, Будда или Лао-цзы. Важно другое: это истинная правда. И самое трудное – научиться прощать себя. Других прощать куда легче, Джо. Стоит любому из нас заглянуть себе в душу, и он увидит там немало такого, чему трудно найти прощение. Большинству это не удается, о чем я и говорил Джерри…
– Ты хочешь сказать, что ты…
– Совершал поступки, которым нет прощения ни на земле, ни в горних высях, – медленно проговорил он, – но если я сейчас откажусь от того, чего достиг благодаря этому, то нанесу вред невинным людям… Ведь действительно «преступление отталкивает справедливость своей позолоченной рукой». Когда-нибудь мне все это припомнится… Но хватит этой науки. Есть проблема, которую только ты можешь разрешить…
– Если смогу, Гай, – сказала она.
– Когда я последний раз был в Нью-Орлеане, видел афиши у здания новой Французской оперы, его построил Галльер в прошлом году…
– Да, – прошептала она, уже зная, что он собирается сказать.
– На следующей неделе там открывается сезон «Травиатой» с участием Джульетты. Я хочу услышать, как она поет эту партию. Хорошо бы, чтоб и ты поехала со мной, и этому есть немало причин: во-первых, ты никогда не слышала, как она поет…
– А во-вторых, – спокойно сказала Джо, – тебе не хочется, чтобы я думала, будто ты собираешься провести с ней ночь, раз уж ты оказался в Нью-Орлеане. Или это, или…
– или что, Джо?
– или же ты боишься поддаться искушению и хочешь, чтобы я была с тобой и защитила от самого себя…
Гай ухмыльнулся.
– Может быть, ты и права, – сказал он. – Так ты поедешь, Джо?
– Конечно, глупый! Ты сошел с ума, если думаешь, что я позволю этому сладкоголосому вампиру прибрать тебя к рукам еще раз! У меня будет к тебе одна просьба, Гай Фолкс. Пошли кого-нибудь из слуг в Мэллори-хилл к Грейс, чтобы она прислала мне свою портниху. К счастью, у меня еще есть переливчатый шелк, который я купила в Нью-Йорке. Как хорошо, что я тогда так и не сшила себе платье из этой ткани! И уж, конечно, мне пришлось принять меры, чтобы драгоценности мамы не попадались на глаза Килу, поэтому…