Страница:
— Мне не заплатили, и я не упал. Может, мне стыдно, что меня компрометируют тем, что поставили против меня боксера ниже меня классом?
— Итак, "обратите взгляд" ... Вам знакомы только понаслышке или биографически популярные словечки «мой тип женщины», «искра, пробегающая между мужчиной и женщиной».
— Это клише... Об этом я много писал... Думаю, что есть какое-то лицо, лицо — как тайна, которая тебя гипнотизирует. Можно искать это лицо, потому что за этим лицом скрывается тайна... «Тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты...» Тайна — это маска, значит, и лицо — это маска, значит, как-то все это и происходит... Однажды был случай очень замечательный, я запомнил его. Пожалуй, я расскажу его Вам... Мне одна девушка очень нравилась, я в это время — редко это у меня бывало — год был в каком-то ведомстве. Вот в коридоре я ее встречал, и каждый раз что-то такое чувствовал. Ну, я был молод и по этой части. Вот, чувствовал, чувствовал, чувствовал, но так ничего и не происходило. Потому что нельзя... там, где живешь, но у меня случился какой-то такой внезапный адюльтер, и я просыпаюсь утром под незнакомым потолком, на незнакомой подушке и лицо рядом со мной, которое мне на секунду показалось лицом той девушки. Я понимал, что это не она, но это зафиксировалось у меня — момент близости и это лицо. А потом через день я встретил эту девушку в коридоре, смотрим друг на друга — и вдруг она густо покраснела. Понимаете, не потому что я на нее посмотрел, а потому что происходит нечто, так говорят: грешить в мыслях, а это такой еще самый безгрешный вариант «грешения в мыслях» — то есть я не собирался, а само получилось. Но это передается всюду и поэтому мы ходим со своей грязью внутри башки и думаем, что ничего не происходит, что на лбу ничего не написано. А у Вас все написано на лбу...
— Не хамство ли спрашивать у старика — не импотент ли он? Квалифицируйте мой вопрос...
— По-моему, просто это не воспитанно, невежливо и — не знаю, это что-то другое — это просто парвеню...
— Не были бы Вы мне благодарны, если я не задавал бы Вам эти вопросы? Или можно?
— Ну, ради бога... Мы же приняли Ваш стиль...
— Живете ли Вы с женщинами? Приняли стиль?..
— Вот это слово «живу»... Я не люблю его, потому что с женщинами я сплю.
— Значит, еще спите с женщинами. Ужас. Вот против смерти Вы не протестуете, а ждете с благоговением...
— Почему же это я не протестую? Я боюсь ее хуже смерти. Просто я страх может быть презираю, больше чем смерть. Вот последнее, что я написал, это такое «эссе» — теперь это называется; «Текст как смерть». Так что...
144
— Что такое импотенция — придумайте сравнение. Отчаяние или что, на что да похоже?
— Импотенция совсем не отчаяние, это удовольствие. Я не вижу в этом никакой беды.
— Если смешать все в одну кучу — все привязанности, совокупления, близости, романы — что это за куча — свалка, помойка, скорбь?
— Нет, если бы я посмотрел на свою кучу, мало кого бы отбраковал, нет, нет, это все было прекрасно.
— Разочарования — разного порядка, если мы разочаровываемся в друге, в дружбе и — в женщине? Можно ли сравнивать?
— От опыта, интеллекта зависит — не очаровываться тем, чем не надо очароваться — тогда и разочарования не будет; но именно тогда, когда ты достаточно требователен и точен и тебя окружает только не разочаровывающий тебя мир — тогда это может быть очень больно.
— Вы сможете вспомнить, Бог заботился о Вас, думал как в последние дни?
— Каждый день.
— Сегодня?
— Сегодня, как и всегда я открываю книжку на нужном месте...
— Когда Вы поймали себя на этом осознании, что Бог о Вас заботится? В детстве?
— Я не знаю, все ли это делает Бог — это такое полное обозначение, но есть более рабочее понятие — ангелы... Ловить себя я стал тогда, как стал более сознательно верить (потому что я думаю, ведь человек рождается верующим), когда я стал сознательно верить, и мог отпадать от веры — то тогда это пространство становилось пустым, черным, материалистическим, страшным — и вдруг видел, как мне подают знаки, сигналы, в общем, какие-то доказательства...
— Мироточащую икону Вы видели когда-нибудь?
— Нет.
— А допускаете ли, что это не священники делают, а может, она сама...
— Допускаю. Но в чудеса я верю более круто, чем на уровне материальных доказательств.
— Вот Вам сосед позвонит, а у Вас тяжело... У Вас есть ребенок?
— Да, у меня полно...
— Тяжело заболел ребенок, прибегает сосед, сосед узнает, что Ваш ребенок болен — говорит, что рядом мироточашая икона, она многим помогла. Вы оставите ребенка на попечение кого-нибудь и пойдете просить о здоровье ребенка икону?
— Когда человек молится, то молитва его будет услышана все равно. Главное, как он молится. Могу молиться здесь, в углу, и буду услышан.
— Даниила Андреева «Розу мира» держали в руках? Какие страницы, какие главы Вам скучны были?
— Ну, я не всю ее прочитал. Я вообще не читатель... Я прочитал сколько-то, пока не представил себе весь мир, а потом не стал читать, потому что я не фундаментальный человек, который должен все прочесть...
145
— Патологии, клиники в авторе Вы не позволяли себе увидеть? Что он безумен?
— Да, видел я это конечно. Видел я в то же время, что он абсолютно открыт.
— Он подробно описывает уровни ада... Концепция такая, что кроме Бога нечто суверенное — дьявол. Вам это близко, Вы также думаете, что не только Бог — творец, но и дьявол?
— Нет. Никогда. Дьявол — самораспадающаяся структура, я не верю в это также, как в сионский заговор или массонов... Не может быть организованное зло.
— Вы не допускаете, что после моей диверсии против лучших актеров, писателей — что у меня отнимут пленки, задержат вылет...
— Понятия не имею.
— То есть ничего о них не знаете.
—Сколько я езжу — а я езжу с 1986 года, как меня выпустили — нет... поняли не имею.
— Есть какая-нибудь идея, вокруг которой нанизываются все факты, события Вашей жизни?
— Может быть, судьба...
— Значит Вы — фаталист?
— Я не думаю о предопределенности судьбы, я думаю о том, что кое-какие вещи наверняка предопределены, но не так индивидуально, как мы надеемся. Мы все хотим себе польстить. Но судьба, я верю, это сочетание поведения и обстоятельств, которые все-таки от тебя не зависят, но могут совпасть с уникальностью твоего единственного «я».
— Его Величество Случай как-то более властно, чем судьба управляет Вашей жизнью?
— Это к вопросу о судьбе. Случай и есть ее механизм. Случай должен стал неслучайным, и тогда все в порядке. Или ты сумеешь случай нарисовать, не искажая линию... Но есть и такие случаи чудовищные, которые трудно прорисовать. Но это касается таких вещей, которые и вслух-то произносить неохота — то, что касается близких, здоровья и прочего. А в остальном очень многое в нашей власти.
— «Игра в бисер» Гессе — она дольше гостила в Ваших руках, чем «Роза мира»?
— Меньше.
— Она показалась Вам скучнее, недоступнее?
— Что же — буду себя разоблачать — я не читал эту книгу. Мне жалко, что плохой читатель. Я все думаю, если Бог отпустит мне долгую жизнь — я все допишу —текст ведь конечен — и буду читать.
— Вам не стыдно, что Вы Нарбикову похвалили, предисловие написали?
—Она не такая дура, как Вам кажется, а потом мне не стыдно — я не писал никакого предисловия. Это была внутренняя рецензия, которая была направлена на то, чтобы прочитали и отнеслись внимательно. Внутренняя рецензия это не обычный текст. Когда я прочел это в виде предисловия, я был очень рассержен, потому что я отношусь внимательно к назначению текста. То есть меня подставили в каком-то плане. Это была внутренняя рецензия с пережимом, чтобы заставить пройти...
146
— Вы хотели бы видеокамеру иметь когда-нибудь? Она бы радовала Вас?
— Удивительное дело, мне все время некогда... Камера у меня есть.
— Если я вдруг потеряю, Вы мне дадите на недельку свою камеру?
— Дам.
— Почему Вы мне дадите камеру?
— Потому что буду верить, что вернете.
— Вы хотели помочь также Габышеву и гордитесь, что помогли ему, потому что книжка понравилась многим?
— Не поэтому. Я просто горжусь, что пробил это дело.
— Писатель из него получится? Он еще что-то написал?
— Из него уже получился писатель, потому что он написал эту книгу. И окружающие его тексты очень любопытны... А что, Грибоедов писатель, что ли? По Вашим оценкам, или Виктор Ерофеев? Я не сравниваю Габышева с ними, но этого достаточно.
— Когда Вы предполагаете, что Вы выскочка, карьерист, то Витя Ерофеев гораздо более выскочка?..
— Мы с Вами договорились, что не переходим на личности. Вы нарушаете мое условие. Я сказал, что это не трусость, это позиция — про живых я не говорю.
— Хорошо. А про покойников?
— Про покойников можно говорить. Если я писал критику, то я писал только положительную критику — потому что мне интереснее раскрыть что-то замечательное, что другие не видят, чем выдавать фишки или расценки.
— Вы будете мне благодарны, если я поймаю Вас на вранье?
— Да.
— А почему Вы будете мне благодарны?
— Потому что я себя воспитываю.
— Будете совершенствовать себя, как Лев Толстой, до семидесяти восьми лет?
— Никогда не поздно.
— Андрей, скажите, в рекомендации Вы соврете, что читали мою книжку, хотя только держали ее в руках? Напишите, пожалуйста, что я юморист замечательный...
— В рекомендации в Союз писателей я сам найду эпитеты.
— Вы держали в руках книгу Майи Плисецкой «Моя жизнь в искусстве»? Обложку ее книги украшают такие слова: «Из жизни я вынесла бесхитростную философию: люди не делятся на классы, на расы. Люди делятся на хороших и плохих. И — хороших во все времена было меньше». Вы тоже считаете, что хороших было меньше?
— Вы знаете, на моем веку хороших было больше, потому что я не имел дела с плохими. Да... Больше было хороших...
— Призову на помощь Блока: «... чтобы по бледным заревам искусства узнали жизни гибельный пожар». Теперь спрошу, когда Вы спасались из пожара жизни, что Вы старались вынести из него?
— Сейчас это не получится сформулировать. Если бы были живые люди — то живых людей.
147
— А метафизическое добро — какое?
— Метафизическое — раньше я имел всегда рукопись, то что в работе — хранилась в чемоданчике, чтобы можно было удрать. Неоконченная рукопись — я схватил бы ее.
— В чем все женщины сходились, упрекая Вас?
— В жадности.
— Недостаточно зарабатываете, да?
— Ни в чем меня они не упрекали, пока не доходило до ссоры. Ссора же — не упреки, а оскорбления. Перечислить же все оскорбления... я не в силах. Может быть обобщая, недостаточно чувствую и вижу других людей...
— Вы можете бросить общий упрек женщинам?
— Общий упрек, который могу бросить — является и их единственный достоинством и признаком: они другие.
— Утомляемость, усталость — как Вам знакомы?
— Как и Вам.
— Вообразите, что по метеоусловиям планеты люди сорок тысяч лет имеют возможность видеть звездное небо один раз в сто лет. Вы— живущий в этом поколении в течение трех часов увидите звезды. На Ваш взгляд, для большинства это будет событием, одним их выдающихся событий жизни или десятистепенным? Увидели, поговорили, в газетах почитали...
— Вычтите из этого так называемые mass media... С помощью их все отнесутся к этому как к выдающемуся событию. Независимым человеком останется тот, кто напьется от предчувствия раньше и упадет в канаву. А все остальные будут смотреть и для всех это будет событие вжизни.
— Что такое выдающееся событие на Ваш взгляд? Перечислю: посадили в тюрьму, выпустили из тюрьмы, есть прописка — нет ее; есть дом — нет дома, брачная ночь, рождение ребенка. Что-нибудь добавите?
— Рождение детей, смерть родителей.
— Вы вышли в 11, до какого часа будете смотреть на звезды? До двух часов?
— Один раз в жизни? Все время буду смотреть.
— Придете домой — сразу спать ляжете?
— Как-то глуповато это все, но мне кажется, что я вообще не лягу, я пить буду после этого.
— Андрей, как Вы думаете, я на самом деле такой глуповатый, невоспитанные или большинство своих вопросов я позаимствовал у поэтов, писателей, прочих придурков... На какую часть это мое изобретение? Сколько моего, сколько чужого?
— У Вас опыт есть? Сколько интервью Вы провели?
— 31-е.
— (Разводит руками. Молчит.)
— Вы помните страшные минуты, когда жизнь Вас выталкивала из себя, еще миг — и человек скажет себе — лучше бы я умер?
— Были минуты отчаяния, скорее — ужасного омерзения. Но я слишком хорошо знаю — на то Божья Воля, и сам я этого не сделаю. Так, чтобы мне жить не хотелось
148
было в крайней степени отвращения, омерзения, уныния. А ведь теперь я истолковываю это как грех. Надо как-то выкарабкиваться из греха.
— Вы рады, когда не надо ни о чем думать, когда живете машинально? Пять минут, десять... Нуждаетесь ли Вы в этом? Как часто это случается с Вами?
— Конечно, нуждаюсь. Выпить — хорошо, но алкоголизм — плохо. Также есть бездна способов уходить от реальности — смотреть TV или читать детективы, но постепенно накапливается отвращение к себе, уход связан с неуважением к себе, и когда это отвращение к себе накапливается, становится слишком большим — возвращаешься к сознанию... Когда сознание отдыхает, не значит, что его нет. Оно работает... Я не считаю потерей времени ничего, кроме... уныния.
— У меня с собой бутылочка коньяка, выпьем по рюмочке? Я соврал, нету. Это святое, или Вы меня прощаете?
— Если бы душа горела, то это было бы оскорблением. Но поскольку я не нахожусь в состоянии похмелья, то... Если бы в этом состоянии облома — можно и морду набить.
— Вы кому-нибудь дали пощечину в жизни?
— Мне кажется это таким театральным жестом.
— Простите меня пожалуйста. Простили Вы меня?
— Принимаю Ваши извинения. А прощать — Бог простит.
— Вы идете по тротуару... Очень опаздываете. Слышите — машины сталкиваются, страшный грохот. Бегут люди — помочь, кто-то зеваки, третьи — убегают, потому что непереносимый кошмар. Вы найдете что-то четвертое? Как Вы воспринимаете чужую боль, трагедию?
— Если не нужна помощь, пройду мимо. Я старательно не делаю то, что делают другие. Конечно, я буду думать — в зависимости от картинки... Буду стараться помочь, если могу помочь. Опоздание тут ни при чем.
— Приступы, приливы счастья, когда не знаешь откуда, бывают еще?
— Да.
— В этом месяце было? Вспомните.
— Последние три недели были связаны с таким количеством смертей, что они перекрывали... И тем не менее бывали моменты, что я чуть не на колени падал от счастья...
— Опишите это состояние.
— Мы говорили об иконе, о молитве... Я чувствую недовольство собой, уныние, безнадежное состояние — и вдруг мне подается явный знак, и снова я обретал ток жизни. Душа жива, я реагирую на все правильно — и уже не нахожусь в том состоянии, которое меня угнетало. Есть и философия чуда — не только в виде плачущей иконы. Вы видите, что все — чудо, чудо, чудо — и вы счастливы.
— Андрей, кто из Ваших друзей радовался бы, участвуя в этой беседе? С Вами, без Вас?
— Очень много людей... Но если верить Вам, что интервью покажут всему Израилю, то, может быть, многие и там обрадовались бы. Это обстоятельство перевешивает Вашу личность довольно сильно.
149
— К власти пришли еще живые изуверы. Начинают издавать законы гораздо более страшные, чем 80 лет были. Люди дружно голосуют. Идеологи более изощрены. Например, запрещено разговаривать с близкими людьми, а лишь с незнакомыми — сколько угодно. За нарушения — штраф. Праздники отменят... Месяца через четыре наша казна так пополнится, что мы выходим на самый высокий уровень благосостояния, обгоним всех. Народ поверил, проголосовали. Голосуют за все другие указы. Одно новшество — визу недовольным будут присылать домой, дорогу оплатят. Вы, конечно, останетесь?
— Я постараюсь оформить всем визы, не буду верить, что такой закон может действовать, и спокойно буду разговаривать, и все будут разговаривать... Не сразу пробегу через границу, а когда увижу, что надо спасать семью, тогда да. Пока не убивают — буду здесь.
— Вам повезло, Вы умираете в сознании. Что жальче всего оставлять из всех прелестей мира?
— Саму жизнь.
150
Юрий Никулин
ПОТОМ МЕНЯ ПОСТРИГЛИ И Я СКАЗАЛ СЕБЕ:
«Я БУДУ ЖИТЬ ДОЛГО»
(Осторожно, вкрадчиво). Юрий Владимирович, я поговорю несколько секунд, хотя какой-то генерал Вас дожидается в приемной.
— Ничего, ничего, я уже предупредил секретаря, что у меня врач. Подождет генерал.
— Несколько дней назад я беседовал с поэтом Рейном и некстати спросил у него: «Что это Бродский по радиостанциям всего мира говорит, что Вы были его учителем? Небось должен Вам кучу денег или отбил девицу и таким образом отдает долг?» И Рейн ужасно разнервничался. Если я Вас попрошу, позволите мне для моей домашней коллекции снять Вас видеокамерой, Вы не начнете психовать?
— (Доброжелательно). Психовать не буду, а просто не позволю. Я не могу понять, почему Рейн вспылил? Когда мне задают вопрос, я всегда ставлю себя на место человека, который меня о чем-то спросит... И мне сразу становится ясно, как поступить. Думаю, Вы меня простите. Потом я только что подумал, что если бы Вы так рассказывали про меня... Могу даже рассказать анекдот, и Вы поймете, почему я не разрешил Вам.
— Нет, анекдоты, я надеюсь, Вы мне подарите, я Вам просто верю и прощаю. Совсем нет секунд на анекдоты. Вот Вам анекдотический вопрос — Вы бросили курить?
— Да. Я бросил курить. Это было в 1995 году.
— А мне позволите закурить?
— Конечно. Я даже нуждаюсь еще в дыме. Странно... Но знаете что я скажу, я даже иногда люблю хорошо выпить. А когда запрещаю себе, но нахожусь в компании выпивающих, то пьянею быстрее этих счастливых людей.
— Что у Вас за алхимия, есть какой-нибудь секрет, которым Вы пользуетесь, заставляя людей улыбаться?
— Я не задумывался над этим. Первый раз в жизни мне такой «умный» вопрос задали. Жалко, что я в себя не заглядывал, в какую-то нужную скважину и не подготовился к ответу. Просто это может быть мой стиль? Может быть это натура такая. И я стараюсь чаще всего все обратить в шутку и чтобы от моего ответа больше было улыбок, чем озадаченных лиц, серьезного вида, рассерженного. Вот у Вас очень серьезное лицо.
— Я не допускаю, чтобы Вы никогда не проваливались, вместе с натурой, стилем, потрохами?
— Да. Сейчас я Вам скажу. Это было, когда я уже в цирке отработал 15 лет. И я считал, что я законченный профессионал. Мы гастролировали по всем странам мира и везде имели успех. И вот приехали в Японию. И вышли при полной тишине зала, сделали первую репризу... И также в тиши ушли... (Шепотом, с ужасом.) Потом у нас был еще один выход, и никто опять не смеялся... Мы были в страшном угнетении. Не могли понять, почему у нас нет никакого контакта со зрителями. Были уничтожены все трое. А трое — это — я, мой партнер и моя жена. Она нам помогала и участвовала в отдельных репризах. Совершенно молча мы вошли в комнату где гримировались, и я рассказал анекдот... (Изображая робость, смирение) Может разрешите, Олег, рассказать Вам его?
152
— (Огорченно и великодушно кивая.) Да, да, пожалуйста.
— Один еврей спрашивает у другого: "Ты знаешь, кто такой Эйнштейн?" Тот отвечает: «Это теория относительности». «А что это за теория?» Теория относительности такая: "Вот если Вы, Рабинович, всю ночь ласкаете женщину, молодую красивую женщину, Вы всю ночь ее ласкаете, то Вам кажется, что это одно мгновение. Но с другой стороны, Рабинович, если Вас голым задом на одну минуту посадить на раскаленную плиту, Вам будет казаться, что это вечность. Понятно?» «Абсолютно», ответил Рабинович. И когда я рассказал этот анекдот, мы захохотали и не могли остановиться, пока не уехали из Японии.
Но Вы, наверное, хотите узнать, почему не смеялась публика на этом странном представлении? На арене там был очень высокий барьер, который сделали наши конники. А зал был не амфитеатр, а просто прямой. И публика нас видела по пояс... Первая реприза была у нас со змеей, которую мы дрессировали, которая на нас бросалась. Поэтому публика не видела эту змею за барьером.
Дальше опять шла история с яйцом, которое исчезло, когда мы садились на табуретку. И на второй день мы вытащили наши репризы на барьер. И все пошло. Они нас просто не видели.
— Помните Петьку, который спрашивает: «Василий Иванович, а вооруженными силами планеты справился бы командовать?»
— Да, да. Образования не хватит, — ответил.
— Вам удавалось развеселить стадион?
—Я ненавижу выступать на стадионе. Ужасно, когда певцы известные выступают под фонограмму. Разевают рот, неживые голоса... Вообще в этом есть какое-то унижение. Я говорю про аудиторию большую.
— Мое печальное лицо не мешает Вам улыбаться?
— Никогда мне это не мешало. А если человек начинал со мной шутить первым... Тут у меня рот поползет до ушей. Он меня заражает, если улыбается. Иногда я сам делаю пробную вещь — рассказываю анекдот, и уже вижу, как человек реагирует.
— Давайте откроем окно. Так надымил, мне совестно.
— Нет, нет. Я сразу почувствую себя неважно. Начну кашлять. Но это кашель, который остался у меня от курения. У меня прокуренные легкие, 40 лет я курил ровно. Две пачки в день сигарет. Я потом мысленно рисовал себе картину, вот я месяц не курю, я мысленно складывал эти пачки сигарет в блоки, и у меня появлялось на столе три блока, шесть блоков. Был момент, когда я увидел стол, заваленный пачками сигарет. Но это я себе придумывал и начинал ликовать, понимая, что брошу.
— И что, вот так любите дым, и ни одной сигареты не выкурили за год?
— Нет, в шутку, я курю. В порядке строгого исключения, потому что я знаю, что... Первое время я думал, что, если я брошу, я не смогу писать.
— А я закурил в тюрьме. Стыдно в этом признаваться, я был там всего полгода. До суда. И еще в Сухуми. Через решетку видел море.
— И море шумело вдобавок?
— Нет, очень далеко...
— Жаль. Даже самый отдаленный шум как-то поддерживал бы Вас дополнительно. Если можно, за что же Вас?
— Тогда Набоков был запрещен, и на пляже я неосторожно дал почитать в Париже изданного Набокова и заодно покараулить штаны с бумажником
153
мужчине, оказавшемуся КГБшником. В Москву вернулся через полгода без штанов и Набокова.
— Забыли перечислить кошелек. Сколько Вам было лет?
— (Сокрушенно) 50.
— Я Вам расскажу, что я видел после зарубежных поездок. Я пользовался тем что меня никогда не осматривали. И я тайно провез всего Солженицына. Мы его называли «Короленко». И мой друг спрашивает: «Ну, ты привез «Короленко»? «Да как же, конечно». Эти книги читали только у меня дома. И я давал только тем кому доверял. Я удивляюсь на Вас! Вам 50 лет, неужели у Вас не хватало мудрости не доверяться первому встречному?! Вы думаете, я не рассказывал анекдоты? Против Сталина? Не рассказывал анекдоты политические в армии? Я рассказывал но у меня было человека два-три, с которыми я мог общаться.
— А я вот вспомнил, за воротами тюрьмы меня ждала жена, прилетевшая из Москвы на крыльях, но я не видел ее лица. Я вынес с собой из камеры крыс, вшей, лица уголовников. Мы шли вдоль моря, и его я не видел. Что-нибудь подобное было с Вами?
— Я Вам скажу. То же самое! Когда 7 лет я не был дома (из них 2 года войны), я вообще не верил, что буду сейчас в Москве. Помню был месяц май. Я шел, в какой-то трамвай вцепился со своим мешком вещевым и чемоданом деревянным. Это, как вышел из тюрьмы. Но может быть была и двойственность. У меня оглушенно сердце билось, радость меня переполняла безумная, и я подумал про себя — вот так умирают от радости. Когда я пришел домой, я две минуты не мог говорить. Собака у меня была, семь лет меня не видела, она меня узнала, она бесилась прямо. Давайте, я заодно скажу, что у меня есть жена, с которой я живу (можно не считать разных перерывов?) уже 40 лет. У меня один сын, у меня трое внуков.
— Вот Вы так странно курите-не курите, а я должен Вам поверить, что Вы никогда не были дополнительно влюблены?
— У нас есть такая шутка: как называется мужчина, который с женой прожил всю жизнь и никогда ей не изменял? Как называются такие люди? Ответ. Одномандатные.
— (Недоуменно.) Это связано с выборами?
— (Терпеливо.) И словом манда. Оно здесь используется... Чапаев держит экзамен в академию, ему задали вопрос: «Какие документы Ленин подписывал не читая?» Он задумался, а Котовский, Вы помните его, кто это был? Он высокий человек, совершенно бритый, с голой головой. Котовский ему подсказывает «Мандаты».
— Ваши анекдоты где-нибудь можно купить?
— (Гордо.) Нигде не продаются. (Хитро успокаивая). Но не волнуйтесь. Я Вам подарю.
— Вам никогда не приходило в голову бросить цирк, перестать сниматься, а только рассказывать или инсценировать анекдоты?
— Тогда я был бы режиссер, да? Я подумаю. Это было бы ужасно трудно.
— Зная, понимая бесконечное количество анекдотов... Не похожи ли Вы, не ощущаете ли Вы себя путником, бредущим сквозь вьюгу.