Страница:
— Не хотите любовь сравнить с чем-то. Что она — сон, болезнь или помешательство?
— Любовь — это зависимость. Конечно, самопожертвование, конечно, чувство ответственности, конечно, счастье, конечно, радость, конечно, любовь это просто жизнь.
— «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые...» Блаженство и восторг похожи на то, будто смотришь на раскаленную лаву рядом с тобой? Какой у Вас восторг?
— Нет, я думаю, что все не так. Этого вовсе нет. Например, я сижу в Грозном, и мои дети, и родители, — семья, и счастье, и любовь. Идет обстрел, уничтожение города, равного полутора Женевам. В одночасье все у тебя уничтожено. А тут было все — первая любовь, твоя школа... Роковые мгновенья — не хочу. С другой стороны,
35
если жизнь станет спокойной, может, будет скучно? Это я иронизирую. А если серьезно» главное, что с нами происходит — это наша частная жизнь. Сознание наше перекошено, вам кажется, что все, что сейчас происходит — выборы, Зюганов, Ельцин — может изменить всю нашу жизнь. То, что произойдет с нашими любимыми, если честно говорить, гораздо важнее. У нас, бывших советских людей совершенно перекошено сознание. Наладит что-то или не наладит что-то без нас Ближний Восток, Сербия... Все смотрят выпуски «Новостей»... Зачем?! Любовь к «роковым мгновеньям» может быть опасной!
— Вы, скорее, отдохнули во время нашего разговора или работали?
— Конечно, отдохнула.
— Как Вы думаете, способно ли высветить человека обычное газетное интервью?
— Например, Ваше интервью с таким великим писателем, как, например, Битов обычным быть не может. Такой человек захочет привнести что-то свое, изюминку свою.
— В какой мере Вам было нескучно читать это интервью?
— Мне было интересно.
— Потому что Вы знали, что это великий писатель?
— Да, конечно.
— Скажите, а Вас приучили к мысля, что Вы гениальный поэт?
— Нет. Сам поэт слеп к своим произведениям. Потом выясняется его место. Вторым критерием поэта является публика, хотя это тоже необъективный критерий.
— Представьте такую ситуацию. Полный стадион в Тель-Авиве, тысячи людей, заплативших за очень дорогие билеты на футбольный матч в чемпионате мира в Израиле. В последнюю минуту объявляют, что матч задерживается. А Вы — уже нобелевский лауреат. Сколько нужно было бы заплатить этим людям, чтобы не было возмущения, давки, а публика тихо сидела и слушала Ваши стихи, двухчасовое выступление?
— Смотря какая публика. Ну, долларов двести. Хотя за эти деньги они могут хоть пять часов сидеть, но слушать-то не будут. Будут газеты читать.
— С какого стихотворения Вы начнете, чтобы зрителей загипнотизировать?
— Если бы я получил Нобелевскую премию, зрители бы слушали, независимо от того, что я читал бы. И выбрать мне трудно... Я ведь пишу не для читателей, а для учреждений — для гуманитарных факультетов университетов.
— Я открыл вашу книжку на какой-то странице и предположил, что вся книга сделана из могучего, фантастического воображения. Гомер, Бродский, по сравнению с Вами, лилипуты...
— Но я преклоняюсь перед Бродским...
— Итак, Вас выталкивают на трибуну, Вы должны читать. Чем Вы начнете выступление ?
— Одно стихотворение есть, которое нравится публике. Оно переложено на музыку, много раз публиковалось. Оно не так уж и сложно, аудиторно. Стихотворение называется «Художник». «Знает ли птица, что птица она? // Знает ли ветер, что ветром летает? // Птица не знает, и ветер не знает, // Вечно свободный свободы не чает. // Птице в темнице вспышка дали видна. // Быть я любимым хотел, // Но стихи вместо меня от любви клокотали. // Жизни не зная, слово терзали, // Между решетками строк трепетали, // Всплески полосками нежность плели, // Нежных тропинками снежной зари, // Страшно и чудно звенели слова, // Словно земля будто в колокол билась, // Ввысь уносилась, мечтой становилась, // Над океаном вселенной склонилась, // Как над казненными храм Покрова... // Все из меня в бесконечность ушло, // Ночь в сонной луже мерцает совою, // Бездна мне воет дорогой пустою».
36
— Ваши стихи кажутся Вам такими же прекрасными, умиляют Вас, как природа?
— Я горожанин и природа меня не умиляет никогда. Попав в первый раз в Израиль, я, вместо того, чтобы смотреть на расхваленное сотни раз Мертвое море, смотрел на алюминиевые коробки недоскребов! Ноосфера, то, что создано человеком, мне интереснее. Архитектура, живопись. Я любил когда-то побродить по подмосковным лесам, на грани смен сезонов.
— Пятое время года есть?
— Пограничное, то есть? Конечно есть.
— Когда оно рельефнее?
— Между летом и осенью.
— Но в другое время суток Вы выберете что-то другое, не так ли?
— Про пятое время не знаю, но больше всего люблю лето. Приехав сюда, я удивлялся, как может расцветать поэзия в условиях моносезона.
— Что-нибудь Вас мучает в мировом порядке, устройстве жизни сильнее, чем Ваш внешний облик?
— Странный вопрос. Очень странный. Когда у меня не было поэтического языка, мне мешала моя внешность. В детстве я много думал об этом, слишком долго лежал в больнице — 7 лет в гипсовой постели, выйдя из больницы, ходил в гипсовом корсете. Все кончилось с того момента, когда интересы литературы начали вытеснять все остальное. К сожалению, я не научился играть ни на каком инструменте, хотя обожаю музыку.
— Не является ли ключом или источником Вашей поэзии Ваш необычайный физический облик?
— Может быть, очень может быть...
39
— Давайте спрошу о самом важном... Вы что-нибудь еще читаете?
— Стал читать детям. Прежде всего, «Хаджи Мурата». Сейчас идет война; пусть знают поближе, что это за народ...
— А какой предрассудок в людях Вы не переносите?
— Предательство.
— Юра, Вы уравновешенный человек? Как сбалансированы Ваши недостатки и достоинства?
— Я очень спокойный человек.
— Сумеете сформулировать, как Довлатов: «Мещанин— это человек, который считает, что у него должно быть все хорошо».
— Мещанин — это тот, кто довольствуется малым.
— Теперь о животных. Вы ловили себя на том, что они самые близкие Ваши друзья, ближе не было?
— Самые верные существа. Если они тебя любят, то преданно, если не любят, то они тебе это покажут.
— Вы придумали еще до перестройки включать детей в представление?
— Я думал всегда, как сделать интереснее, и давно решил, что в цирке интереснее всего дети и старики. Стал включать их — 25 лет назад. Я затягиваю их в действие, а когда ребенок выходит со мной, то родители тоже. Старушки даже мне пишут такие замечательные письма.
— Кто-нибудь у Вас на представлении умер — от радости, возбуждения?
— Вы заметили, что у нас на представлении доброе биополе. Да, мы делаем деньги, но — через добро. Могли бы иначе их заработать, например, сдать подвал в аренду — но это разрушит биополе. Это надо воспитывать в себе, отталкивать плохое.
— Почему женщин так магнетически к себе влечет зеркало?
— Она смотрит в зеркало, ищет движения, выражения, которые должны понравиться. Есть женщины, у которых заготовлены такие движения.
— Вам только понаслышке известны, или биографически— выражения «мой тип женщины», «искра, пробегающая между мужчиной и женщиной»?
— Мой тип женщины — моя жена.
— Это трагедия у собак, кошек — когда они теряют друг друга?
— У кошек это проще.
— За сколько времени Вы съедите пуд соли, чтобы Вы знали— да, Вы хотите дружить с кем-то?
— Я думаю, месяц. Хотя, у меня был учитель, каждое слово которого я впитывал долгие годы.
— Вы думаете, что преступники тоже промысел Божий, или дьявольский?
— Для меня преступники — совершенно несчастные люди, я смотрю на них жалеющими глазами. Они против закона природы. Но Бог создал и этих людей несчастных.
42
— У Вас есть какая-нибудь идея, вокруг которой группируются все события Вашей жизни?
— Я знаю, что люди, пришедшие ко мне на два часа, будут счастливы, довольны. Это и есть моя идея.
— Если Вы знаете, что человек будет счастлив, когда Вы дадите ему 50 $, Вы дадите?
— Нет. Если человек — человек протянул руку, как у нас в метро ходят и сказал — дай! — я не могу дать ему.
— Если я приду, встану на колени, протяну руку и скажу: «Дай», — Вы дадите мне сто долларов?
— Нет, если Вы протяните руку, не дам. Просто так — могу дать.
— Юра, играл случай какую-то роль в Вашей жизни?
— Очень часто. Зависть — страшная вещь, я видел очень многих людей, даже талантливее меня, которых затоптали... Может меня не затоптали случайно.
— Есть невероятно талантливый человек — артист, может быть, — Вы отдадите ему год своей жизни?
— Я не могу так щедро раздавать — год, месяц. Единственные люди, которым отдал бы, — это родители.
— Обложку книги Плисецкой украшают слова: «Люди не делятся на классы, на расы— они делятся на хороших и плохих. И хороших во все времена было гораздо меньше, и будет». Вы можете согласиться?
— Хорошие люди разрозненны, они не объединяются. Ну, впрочем, я ведь тоже не стремлюсь объединяться...
— Что Вам удавалось вынести из «пожара жизни» — какое убеждение, чем Вы начинали жить на пожарище?
— Я думал на эту тему, задавал себе сам этот вопрос. Например, после разговора с Брежневым. Это очень добрый человек. Добрый, откровенный. Мне было его очень жалко. Вот окружение его — мерзость, как сейчас вокруг Ельцина. Я вижу — ходит мерзость. У нас есть особенность в России — появляется гениальный человек — и сразу вокруг него мерзость.
— Не знал, что у нас такие хорошие цари. А чего Вам звери не прощают? Ведь Вы у них царь...
— Предательства. Они чувствуют это. У нас происходят разрывы с животными. Психическое напряжение у животного, и оно замыкается.
— Представьте, взорвался автобус, не осталось Ваших животных. Вам 47 лет — Вы найдете в себе силы через неделю набрать новых кошек...
— У меня был случай в Англии, когда меня выбросили туда без всего — делай... Но голь на выдумки хитра. Кстати, там я был бы очень богат. Но сейчас у нас тоже начинается...
— Нуждаетесь ли Вы в машинальной жизни, чтобы жить, как на автомате, ни о чем не думая?
— Нет, напротив. Я просто переключаюсь с одной работы на другую. Выпал момент — я взял книгу, или английский... Секунды нет!
43
— Юра, приливы, приступы счастья — отчего это у Вас бывает?
— У меня бывает при общении с природой.
— Вы зашли, предположим, на свадьбу, люди счастливы. Вы будете счастливы, как они— или это отстраненное чувство?
— Отстраненное.
— Бог о Вас думает? Ощущаете чаще его заботу или наказание?
— У меня есть свое предназначение. Прийти в мир, проснуться.
— Представьте, такой указ вышел в России: нельзя разговаривать с близкими с друзьями— и вся милиция брошена проверять выполнение этого указа; разговаривать можно только с незнакомыми людьми. Нарушителей штрафуют— максимальной зарплатой в десятикратном размере. Через несколько месяцев страна выходит на самый высокий в мире уровень благосостояния. Один за другим вот такие бесчеловечные указы. Все начинают задыхаться. Хотя никого не сажают, а визу недовольным присылают на дом и — деньги на проезд. Вы уедете?
— У меня была ситуация подобная и я остался.
— Вы всегда чувствовали, знакомясь с начинающим — он будет великим артистом?
— Я ощущаю талант, способности. Да, это было, я чувствовал. Кто умел трудиться, тот и пошел в гору. Я старался помогать.
— В азартные игры никогда не играли?
— Могу сыграть, но не азартен.
— Хорошая книжка будет с тремя десятками интервью с такими китами как Вы, Солоухин, Караченцов, Никулин? Будет раскупаться с лотков?
— Пытался я этим заниматься, но сейчас книги не покупают...
44
— Мне кажется, что Вы излишне серьезно относитесь к этим 15 минутам, которые мы проведем вместе...
— Я работал могильщиком, видел, во что превращаются люди с течением времени. Министры и поломойки превращаются в одно и то же — в поганые скелеты. Мне кажется, что тратить время на вялую задумчивость, на уклончивость ответов, на то, чтобы казаться не самим собой — непозволительная роскошь...
— А что значит быть самим собой? Да и сказано: «Нет правды на земле, но нет ее и выше»...
— Вот именно. И это тоже нас обязывает говорить как можно откровеннее.
— Вы полагаете, быть искренним необходимо человеку, независимо от того, трезв он или пьян...
— Во-первых, я не пьян, а трезв. Кстати, редкий случай.
— А во-вторых?
— Потому что иначе нет смысла жить, существовать... Я полагаю, что когда люди рассказывают, как ходят в церковь, верят в Бога, клюют носом иконы — это ошибка. Вера в Бога — это то, что ты знаешь, чего нельзя делать. И ты не осознаешь доподлинно, на каком основании выработалась эта концепция. Олег, Вы не журналист и интервьюер, а, скорее, психолог.
— Скажите, какие удовольствия Вы цените дороже удовольствия общения?
— Одно связано с другим, все очень совокуплено — музыка и оргазм, вино и беседа... Говорить художнику вообще и писателю в частности, писателю, необходимо. Потому что таким образом ты отражаешься в зеркале, во всеобъемлющем зеркале — фонетическом, обонятельном... Ты смотришь, какой ты есть. И нашему брату без этого нет жизни. Писательское ремесло — это парное катание. Не одиночное, к сожалению. До сорока лет я думал, что можно обойтись и одиночным катанием, что-то хорошо написать. А выяснилось, что без читателя жить нет никакой возможности.
— Что в сыне Вам больше всего не нравится, кроме того, что он Вас мало любит — гораздо меньше, чем Вы его, как все наши дети? Какой-то другой знаете его недостаток?
— Раздражает, что не являюсь для него глобальным авторитетом. Мне хотелось бы, чтобы мой жизненный опыт целиком передавался ему, и он не выдумывал бы велосипеда. Я назидаю ему, что цивилизация именно потому и цивилизация, что никто не выдумывает велосипед, а едет на нем дальше.
— Ваш сын ненавидел Вас какое-то время, когда Вы уходили в другую семью?
— Конечно. И сейчас остались рубцы, они и должны быть. Но он четко разбирается, кто где прав, кто виноват, почему так вышло...
46
— И все же Вы согласны, что «природа отдыхает на детях гения»?
— С одной стороны, мне кажется, что «природа отдыхает». С другой стороны, когда я читаю публикации своего сына, его израильские солдатские рассказы, слышу его голос на радиостанциях «Эхо Москвы» и «Свобода», думаю, что, может, природа устроила здесь эстафету, у нее появился какой-то другой закон...
— А Вами много написано?
— Давайте я расскажу Вам байку и Вы скорее поверите, что я лучше знаю чужое творчество. Я пришел как-то к Фазилю Искандеру. И говорю: «Фазиль Абдуллович, хочу рассказать вам, как здорово Вы пишете прозу». «Ну, это я знаю», — скромно сказал Фазиль. «Какой великолепный рассказ Вы написали, где Вахтанг работал спасителем на водной станции, потом кинулся в воду, сломал позвоночник и умер». А Фазиль говорит: «Ох, Серега, ты чего-то напился!» — «Да нет, я не напился». — «Тоня, иди сюда. Смотри, как Серега напился». Приходит Тоня. Я ей говорю: «Тоня, знаменитый рассказ, как сломал себе шею пацан-спасатель и там были такие слова: «Его отец, казалось, не мог дождаться истечения сорока положенных дней, и душа его кинулась вдогонку за ушедшей душой сына». Она говорит: «Ой, нет. Это не Фазиль писал, нет». Я говорю: «Дай книгу!». Дает книгу и я открываю ее ровно на нужном месте и показываю. Фазиль говорит: «Тоня! Это я написал». А Тоня говорит: «Да, Фазиль, это ты написал».
— Сергей, к сожалению, я должен уходить, но не могу, не спросив вот о чем. Утешьте меня. Я Вам по телефону говорил, что Искандер полчаса тому назад завизировал мое интервью с ним. И мне обидно, что огромный кусок он вычеркнул. Ему показалось, что об Ахмадулиной я спрашивал у него как-то недостаточно уважительно к ее имени...
— Фазиль при его абсолютной гениальности, даже он, не помню где, не нашел верных слов о Белле. Для нее нужна другая тональность. Белла — это красавица, первая красавица Москвы конца 50 — начала 60 годов... С кем ассоциируется слово «красавица» — так это только с Беллой Ахатовной Ахмадуллиной. С кем ассоциируются слова «гениальная поэтесса» — с Беллой Ахатовной Ахмадуллиной. С кем ассоциируется слово «богема», «элита» —опять с Беллой Ахатовной Ахмадулиной.
47
— Вам знакомо представление об актерах, которые как бы утрачивают себя, вовсе уничтожаются, наливаясь кровью персонажей? Вас беспокоит этот злой взгляд?
— Не беспокоит, даже радует. А если говорить в идеале о назначении человека, как жертвующим собой для других, то актерская профессия в какой-то мере этой миссии соответствует, не так ли? Получается, что волки сыты и овцы целы. Вообще вопрос выбора стоит перед любым человеком в любой профессии и, позвольте, я вспомню еще поговорку: не место красит человека...
— И все же Ваша вдохновенная картинка похожа на ситуацию, когда священнослужитель былого времени становится осведомителем КГБ, переходит в стан грешников, только затем, чтобы помочь, облегчить положение верующих в тоталитарной стране. Внешне это не так выглядит?
— Мне кажется, мы говорим о разных вещах. Если священника попутал бес, и он думает, что это во благо — это бесовщина, дьявольщина... Есть ведь истина, которая выше всего.
— В юности Вы ощущали себя верующим человеком? Глядя на Вашего «Мусульманина», я неотвязчиво думал о том, что это невозможно сыграть...
— Сразу много вопросов. Сначала я был условно верующим или даже неверующим. Семья моя — неверующие люди. Потом некие обстоятельства повлияли на меня, и в девятнадцать лет я крестился вместе с матерью и сестрой в своем родном Саратове.
— Сколько Вам сейчас лет?
— Двадцать девять. Поэтому уже десять лет я пытаюсь быть верующим человеком. Я хочу быть верующим. Выбор меня на эту роль был случаен. А мне это показалось очень интересным. Потом начались мучения. У многих есть суеверия, что за смену веры ждет какая-то кара. И передо мной стал выбор. Либо я отказываюсь и играю чистого Ромео... Если спросите, верил ли я в фильме, я скажу — верил. Я серьезно подошел к этому вопросу. Я ходил в мечеть, изучал обряды. Мне нужно было влюбиться в эту веру. Поверить я не мог.
— Видимо, Вы верили в единого Бога...
— Да, Вы правы. В этом был смысл моей работы.
— Когда Вы закончили работу, Вы сделали шажок назад, к безверию?
— Шажки эти я всегда делаю. Я хотел играть человека, мусульманина, но грешного. Земного.
— Когда Вы в драках участвовали, Вам было это отвратительно, как верующему человеку? Или мусульмане— это агрессивный народ?
— Агрессивный. Но когда их не трогают, они живут мирно. Грешат, и искупают свои грехи. Но если их тронут, они сумеют ответить. Когда я давал сдачи, я не думал, богоугодное это дело или нет. Это эмоциональное.
— На этой неделе Вы ловили себя, что поступаете, как безбожник?
— Вы хотите, чтобы я исповедывался?
— Нет-нет. Просто скажите.
50
— Ну, поругался я. И знаю, что неправ.
— Вам хочется научиться прощать Вашего всякого обидчика, не сердиться, не гневаться?
— Была полоса жизни, когда я хотел научиться запоминать зло. Как мне казалось, приобрести мужественность... А теперь, конечно же, как человек, который пытается жить по вере, хочу научиться этому, но не получается.
— Когда видите церковь, не креститесь?
— Крещусь. Раньше делал это как бы скукожившись, стесняясь. Сейчас стал спокойнее, крещусь открыто.
— Сколько раз в месяц Вам хочется зайти в церковь?
— Есть праздники, бывают также трудные моменты в жизни. Тогда хожу.
— Чувствуете подъем, умиротворение, находясь в церкви?
— Достоевский говорил, что в вере нет доказательств. Это так. Зашел и — ах! почувствовал умиротворение... Иногда получается так, иногда — нет.
— Вы женаты?
— Нет.
— Вы себе положили, что будете бесконечно влюбляться, сходиться, расходиться?
— Влюбляться — это прекрасно, но, конечно же, бесконечно ни у кого не получается...
— Какая Вам теория любви больше нравится — о поиске своей половинки, с которой Вы должны соединиться, или теория энергетическая, об энергии, которая требует выхода? И тогда любая понравившаяся женщина может стать женой или любовницей?
— О половинках, конечно, больше. Любовь это не секс и не порнография.
— Вы думаете, что и теперь, после двадцати девяти лет, Вы будете всегда продолжать влюбляться?
— Конечно. Это относится не только к женщинам, но и к профессии. Спектакли, театры, режиссеры, роли. Это тоже влюбленность.
— Самый длительный период, когда Вы не могли влюбиться долго, и мучились?
— Трудные моменты жизни, когда погружаешься в себя и не можешь отвлечься. Год, полгода...
— Бог, Любовь, Профессия... Что четвертое в этом ряду важнейших для человека вопросов?
— Это смерть.
— Кто Вас околдовывал, гипнотизировал из актеров? Казался недосягаемым мастером?
— Лоренс Оливье, Марлон Брандо — они обладают гипнотическим талантом. Из женщин, очевидно, Раневская. Она как-то удивительно запоминалась в самых коротких ролях.
— Из русских актеров кого Вы боготворите, как Оливье?
— Олега Борисова. В нем загадочная, мощная энергетика. Леонов, сыгравший гениально в «Старшем сыне».
51
— Что лучше всего, какие эмоции, черты характера, Вы умеете изобразить, передать, о какой мечтаете роли, где можно было бы развернуться?
— Я не совру, если скажу, что не знаю, что умею делать хорошо и что плохо. Я начинаю работать с трудом. Вот недавно сыграл Хлестакова. И мне кажется, одни партнеры сыграли так блестяще! Джигарханян, Козаков, Гердт, Никита Михалков, Янковский, Ильин... Там я попал в одну среду... А репетировал «Братьев Карамазовых» в совсем другой атмосфере...
— Представьте себя семидесятилетним, остывшим... Спектакли, кино — не интересно. Придумайте себе другое любимое занятие.
— Я себя не представляю семидесятилетним. Думаю, и занятия не будет.
— Вернемся в начало. Все же, что за наслаждение отказываться от себя и проживать чужое?
— На самом деле это не отказ. Все, что я делаю, я ищу в себе. Мало того, могу сказать, что характер артиста зависит от ролей, которые он сыграл, в нем отпечатки, которые оставляют персонажи. Что интереснее; чем искать в себе неизвестное и находить? Человек, конечно же, меньше всего знает самого себя. Правильно сказано, что человеческий мозг использует себя на тридцать процентов. Театр — это возможность остальных семидесяти. Я могу летать, умирать, испытать миллион состояний.
— Это похоже на то, как в школе кому-то все время подсказывают, и потому он переходит из класса в класс...
— Это не подсказка, а взаимное обогащение. Когда встречаются Михаил Чехов и Гамлет — это событие. Или Чехов и Хлестаков. Это громадное событие в жизни всех, кто это видел. Об этом рассказывают, пишут еще долгие годы. Это нечто странное, что не пощупаешь. Кроме того, это поколения, века, соединенные искусством. Это — над ситуацией. И если в зале приподнимаются хоть чуть-чуть, значит, событие состоялось. Правильнее сказать, что я — проводник. Но какой проводник? Дело в личности.
— По словам Тарковского, если ежедневно поливать сухую корягу, она обязательно зацветет... Позвольте мне сделать парафраз: актер — это сухая коряга, а вода— это тексты. Шекспир, Чехов, Горин... Вы уже зацвели или только поливаете себя, таскаете воду?
— Коряги цветут где-то там. Я был на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже. Меня поразила бедность могилы Тарковского: какая-то бетонная плита, покосившийся крест, и ничего больше. Через полтора года я приехал опять. И крест стоит ровно, и что-то цветет... Надежда — вот компас земной.
— Пушкин предпочитал завоевывать женщин своим остроумием, обаянием, а не славой поэта. Вам приходило в голову скрыть от какой-нибудь девицы, что Вы актер? Вам также важнее то, что существует помимо престижной профессии, Вашего славного имени?
— Конечно, было. Но она потом все равно узнала.
— Каким же человеком Вы хотите стать?
— Хорошим. Очень хочу и пока не получается.
— А что такое хороший человек?
— Это значит, сохранять в себе что-то очень важное. И после ухода оставить не имя, а звук...
52
— Любовь — это зависимость. Конечно, самопожертвование, конечно, чувство ответственности, конечно, счастье, конечно, радость, конечно, любовь это просто жизнь.
— «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые...» Блаженство и восторг похожи на то, будто смотришь на раскаленную лаву рядом с тобой? Какой у Вас восторг?
— Нет, я думаю, что все не так. Этого вовсе нет. Например, я сижу в Грозном, и мои дети, и родители, — семья, и счастье, и любовь. Идет обстрел, уничтожение города, равного полутора Женевам. В одночасье все у тебя уничтожено. А тут было все — первая любовь, твоя школа... Роковые мгновенья — не хочу. С другой стороны,
35
если жизнь станет спокойной, может, будет скучно? Это я иронизирую. А если серьезно» главное, что с нами происходит — это наша частная жизнь. Сознание наше перекошено, вам кажется, что все, что сейчас происходит — выборы, Зюганов, Ельцин — может изменить всю нашу жизнь. То, что произойдет с нашими любимыми, если честно говорить, гораздо важнее. У нас, бывших советских людей совершенно перекошено сознание. Наладит что-то или не наладит что-то без нас Ближний Восток, Сербия... Все смотрят выпуски «Новостей»... Зачем?! Любовь к «роковым мгновеньям» может быть опасной!
— Вы, скорее, отдохнули во время нашего разговора или работали?
— Конечно, отдохнула.
Илья Бахштейн
Я ПИШУ ДЛЯ УЧРЕЖДЕНИЙ
— Как Вы думаете, способно ли высветить человека обычное газетное интервью?
— Например, Ваше интервью с таким великим писателем, как, например, Битов обычным быть не может. Такой человек захочет привнести что-то свое, изюминку свою.
— В какой мере Вам было нескучно читать это интервью?
— Мне было интересно.
— Потому что Вы знали, что это великий писатель?
— Да, конечно.
— Скажите, а Вас приучили к мысля, что Вы гениальный поэт?
— Нет. Сам поэт слеп к своим произведениям. Потом выясняется его место. Вторым критерием поэта является публика, хотя это тоже необъективный критерий.
— Представьте такую ситуацию. Полный стадион в Тель-Авиве, тысячи людей, заплативших за очень дорогие билеты на футбольный матч в чемпионате мира в Израиле. В последнюю минуту объявляют, что матч задерживается. А Вы — уже нобелевский лауреат. Сколько нужно было бы заплатить этим людям, чтобы не было возмущения, давки, а публика тихо сидела и слушала Ваши стихи, двухчасовое выступление?
— Смотря какая публика. Ну, долларов двести. Хотя за эти деньги они могут хоть пять часов сидеть, но слушать-то не будут. Будут газеты читать.
— С какого стихотворения Вы начнете, чтобы зрителей загипнотизировать?
— Если бы я получил Нобелевскую премию, зрители бы слушали, независимо от того, что я читал бы. И выбрать мне трудно... Я ведь пишу не для читателей, а для учреждений — для гуманитарных факультетов университетов.
— Я открыл вашу книжку на какой-то странице и предположил, что вся книга сделана из могучего, фантастического воображения. Гомер, Бродский, по сравнению с Вами, лилипуты...
— Но я преклоняюсь перед Бродским...
— Итак, Вас выталкивают на трибуну, Вы должны читать. Чем Вы начнете выступление ?
— Одно стихотворение есть, которое нравится публике. Оно переложено на музыку, много раз публиковалось. Оно не так уж и сложно, аудиторно. Стихотворение называется «Художник». «Знает ли птица, что птица она? // Знает ли ветер, что ветром летает? // Птица не знает, и ветер не знает, // Вечно свободный свободы не чает. // Птице в темнице вспышка дали видна. // Быть я любимым хотел, // Но стихи вместо меня от любви клокотали. // Жизни не зная, слово терзали, // Между решетками строк трепетали, // Всплески полосками нежность плели, // Нежных тропинками снежной зари, // Страшно и чудно звенели слова, // Словно земля будто в колокол билась, // Ввысь уносилась, мечтой становилась, // Над океаном вселенной склонилась, // Как над казненными храм Покрова... // Все из меня в бесконечность ушло, // Ночь в сонной луже мерцает совою, // Бездна мне воет дорогой пустою».
36
— Ваши стихи кажутся Вам такими же прекрасными, умиляют Вас, как природа?
— Я горожанин и природа меня не умиляет никогда. Попав в первый раз в Израиль, я, вместо того, чтобы смотреть на расхваленное сотни раз Мертвое море, смотрел на алюминиевые коробки недоскребов! Ноосфера, то, что создано человеком, мне интереснее. Архитектура, живопись. Я любил когда-то побродить по подмосковным лесам, на грани смен сезонов.
— Пятое время года есть?
— Пограничное, то есть? Конечно есть.
— Когда оно рельефнее?
— Между летом и осенью.
— Но в другое время суток Вы выберете что-то другое, не так ли?
— Про пятое время не знаю, но больше всего люблю лето. Приехав сюда, я удивлялся, как может расцветать поэзия в условиях моносезона.
— Что-нибудь Вас мучает в мировом порядке, устройстве жизни сильнее, чем Ваш внешний облик?
— Странный вопрос. Очень странный. Когда у меня не было поэтического языка, мне мешала моя внешность. В детстве я много думал об этом, слишком долго лежал в больнице — 7 лет в гипсовой постели, выйдя из больницы, ходил в гипсовом корсете. Все кончилось с того момента, когда интересы литературы начали вытеснять все остальное. К сожалению, я не научился играть ни на каком инструменте, хотя обожаю музыку.
— Не является ли ключом или источником Вашей поэзии Ваш необычайный физический облик?
— Может быть, очень может быть...
39
Юрий Куклачев
ПОЯВЛЯЕТСЯ В РОССИИ ГЕНИЙ
И ТУТ ЖЕ ВОКРУГ НЕГО — МЕРЗОСТЬ
— Давайте спрошу о самом важном... Вы что-нибудь еще читаете?
— Стал читать детям. Прежде всего, «Хаджи Мурата». Сейчас идет война; пусть знают поближе, что это за народ...
— А какой предрассудок в людях Вы не переносите?
— Предательство.
— Юра, Вы уравновешенный человек? Как сбалансированы Ваши недостатки и достоинства?
— Я очень спокойный человек.
— Сумеете сформулировать, как Довлатов: «Мещанин— это человек, который считает, что у него должно быть все хорошо».
— Мещанин — это тот, кто довольствуется малым.
— Теперь о животных. Вы ловили себя на том, что они самые близкие Ваши друзья, ближе не было?
— Самые верные существа. Если они тебя любят, то преданно, если не любят, то они тебе это покажут.
— Вы придумали еще до перестройки включать детей в представление?
— Я думал всегда, как сделать интереснее, и давно решил, что в цирке интереснее всего дети и старики. Стал включать их — 25 лет назад. Я затягиваю их в действие, а когда ребенок выходит со мной, то родители тоже. Старушки даже мне пишут такие замечательные письма.
— Кто-нибудь у Вас на представлении умер — от радости, возбуждения?
— Вы заметили, что у нас на представлении доброе биополе. Да, мы делаем деньги, но — через добро. Могли бы иначе их заработать, например, сдать подвал в аренду — но это разрушит биополе. Это надо воспитывать в себе, отталкивать плохое.
— Почему женщин так магнетически к себе влечет зеркало?
— Она смотрит в зеркало, ищет движения, выражения, которые должны понравиться. Есть женщины, у которых заготовлены такие движения.
— Вам только понаслышке известны, или биографически— выражения «мой тип женщины», «искра, пробегающая между мужчиной и женщиной»?
— Мой тип женщины — моя жена.
— Это трагедия у собак, кошек — когда они теряют друг друга?
— У кошек это проще.
— За сколько времени Вы съедите пуд соли, чтобы Вы знали— да, Вы хотите дружить с кем-то?
— Я думаю, месяц. Хотя, у меня был учитель, каждое слово которого я впитывал долгие годы.
— Вы думаете, что преступники тоже промысел Божий, или дьявольский?
— Для меня преступники — совершенно несчастные люди, я смотрю на них жалеющими глазами. Они против закона природы. Но Бог создал и этих людей несчастных.
42
— У Вас есть какая-нибудь идея, вокруг которой группируются все события Вашей жизни?
— Я знаю, что люди, пришедшие ко мне на два часа, будут счастливы, довольны. Это и есть моя идея.
— Если Вы знаете, что человек будет счастлив, когда Вы дадите ему 50 $, Вы дадите?
— Нет. Если человек — человек протянул руку, как у нас в метро ходят и сказал — дай! — я не могу дать ему.
— Если я приду, встану на колени, протяну руку и скажу: «Дай», — Вы дадите мне сто долларов?
— Нет, если Вы протяните руку, не дам. Просто так — могу дать.
— Юра, играл случай какую-то роль в Вашей жизни?
— Очень часто. Зависть — страшная вещь, я видел очень многих людей, даже талантливее меня, которых затоптали... Может меня не затоптали случайно.
— Есть невероятно талантливый человек — артист, может быть, — Вы отдадите ему год своей жизни?
— Я не могу так щедро раздавать — год, месяц. Единственные люди, которым отдал бы, — это родители.
— Обложку книги Плисецкой украшают слова: «Люди не делятся на классы, на расы— они делятся на хороших и плохих. И хороших во все времена было гораздо меньше, и будет». Вы можете согласиться?
— Хорошие люди разрозненны, они не объединяются. Ну, впрочем, я ведь тоже не стремлюсь объединяться...
— Что Вам удавалось вынести из «пожара жизни» — какое убеждение, чем Вы начинали жить на пожарище?
— Я думал на эту тему, задавал себе сам этот вопрос. Например, после разговора с Брежневым. Это очень добрый человек. Добрый, откровенный. Мне было его очень жалко. Вот окружение его — мерзость, как сейчас вокруг Ельцина. Я вижу — ходит мерзость. У нас есть особенность в России — появляется гениальный человек — и сразу вокруг него мерзость.
— Не знал, что у нас такие хорошие цари. А чего Вам звери не прощают? Ведь Вы у них царь...
— Предательства. Они чувствуют это. У нас происходят разрывы с животными. Психическое напряжение у животного, и оно замыкается.
— Представьте, взорвался автобус, не осталось Ваших животных. Вам 47 лет — Вы найдете в себе силы через неделю набрать новых кошек...
— У меня был случай в Англии, когда меня выбросили туда без всего — делай... Но голь на выдумки хитра. Кстати, там я был бы очень богат. Но сейчас у нас тоже начинается...
— Нуждаетесь ли Вы в машинальной жизни, чтобы жить, как на автомате, ни о чем не думая?
— Нет, напротив. Я просто переключаюсь с одной работы на другую. Выпал момент — я взял книгу, или английский... Секунды нет!
43
— Юра, приливы, приступы счастья — отчего это у Вас бывает?
— У меня бывает при общении с природой.
— Вы зашли, предположим, на свадьбу, люди счастливы. Вы будете счастливы, как они— или это отстраненное чувство?
— Отстраненное.
— Бог о Вас думает? Ощущаете чаще его заботу или наказание?
— У меня есть свое предназначение. Прийти в мир, проснуться.
— Представьте, такой указ вышел в России: нельзя разговаривать с близкими с друзьями— и вся милиция брошена проверять выполнение этого указа; разговаривать можно только с незнакомыми людьми. Нарушителей штрафуют— максимальной зарплатой в десятикратном размере. Через несколько месяцев страна выходит на самый высокий в мире уровень благосостояния. Один за другим вот такие бесчеловечные указы. Все начинают задыхаться. Хотя никого не сажают, а визу недовольным присылают на дом и — деньги на проезд. Вы уедете?
— У меня была ситуация подобная и я остался.
— Вы всегда чувствовали, знакомясь с начинающим — он будет великим артистом?
— Я ощущаю талант, способности. Да, это было, я чувствовал. Кто умел трудиться, тот и пошел в гору. Я старался помогать.
— В азартные игры никогда не играли?
— Могу сыграть, но не азартен.
— Хорошая книжка будет с тремя десятками интервью с такими китами как Вы, Солоухин, Караченцов, Никулин? Будет раскупаться с лотков?
— Пытался я этим заниматься, но сейчас книги не покупают...
44
Сергей Каледин
ДЛЯ АХМАДУЛИНОЙ
НУЖНА ДРУГАЯ ТОНАЛЬНОСТЬ
— Мне кажется, что Вы излишне серьезно относитесь к этим 15 минутам, которые мы проведем вместе...
— Я работал могильщиком, видел, во что превращаются люди с течением времени. Министры и поломойки превращаются в одно и то же — в поганые скелеты. Мне кажется, что тратить время на вялую задумчивость, на уклончивость ответов, на то, чтобы казаться не самим собой — непозволительная роскошь...
— А что значит быть самим собой? Да и сказано: «Нет правды на земле, но нет ее и выше»...
— Вот именно. И это тоже нас обязывает говорить как можно откровеннее.
— Вы полагаете, быть искренним необходимо человеку, независимо от того, трезв он или пьян...
— Во-первых, я не пьян, а трезв. Кстати, редкий случай.
— А во-вторых?
— Потому что иначе нет смысла жить, существовать... Я полагаю, что когда люди рассказывают, как ходят в церковь, верят в Бога, клюют носом иконы — это ошибка. Вера в Бога — это то, что ты знаешь, чего нельзя делать. И ты не осознаешь доподлинно, на каком основании выработалась эта концепция. Олег, Вы не журналист и интервьюер, а, скорее, психолог.
— Скажите, какие удовольствия Вы цените дороже удовольствия общения?
— Одно связано с другим, все очень совокуплено — музыка и оргазм, вино и беседа... Говорить художнику вообще и писателю в частности, писателю, необходимо. Потому что таким образом ты отражаешься в зеркале, во всеобъемлющем зеркале — фонетическом, обонятельном... Ты смотришь, какой ты есть. И нашему брату без этого нет жизни. Писательское ремесло — это парное катание. Не одиночное, к сожалению. До сорока лет я думал, что можно обойтись и одиночным катанием, что-то хорошо написать. А выяснилось, что без читателя жить нет никакой возможности.
— Что в сыне Вам больше всего не нравится, кроме того, что он Вас мало любит — гораздо меньше, чем Вы его, как все наши дети? Какой-то другой знаете его недостаток?
— Раздражает, что не являюсь для него глобальным авторитетом. Мне хотелось бы, чтобы мой жизненный опыт целиком передавался ему, и он не выдумывал бы велосипеда. Я назидаю ему, что цивилизация именно потому и цивилизация, что никто не выдумывает велосипед, а едет на нем дальше.
— Ваш сын ненавидел Вас какое-то время, когда Вы уходили в другую семью?
— Конечно. И сейчас остались рубцы, они и должны быть. Но он четко разбирается, кто где прав, кто виноват, почему так вышло...
46
— И все же Вы согласны, что «природа отдыхает на детях гения»?
— С одной стороны, мне кажется, что «природа отдыхает». С другой стороны, когда я читаю публикации своего сына, его израильские солдатские рассказы, слышу его голос на радиостанциях «Эхо Москвы» и «Свобода», думаю, что, может, природа устроила здесь эстафету, у нее появился какой-то другой закон...
— А Вами много написано?
— Давайте я расскажу Вам байку и Вы скорее поверите, что я лучше знаю чужое творчество. Я пришел как-то к Фазилю Искандеру. И говорю: «Фазиль Абдуллович, хочу рассказать вам, как здорово Вы пишете прозу». «Ну, это я знаю», — скромно сказал Фазиль. «Какой великолепный рассказ Вы написали, где Вахтанг работал спасителем на водной станции, потом кинулся в воду, сломал позвоночник и умер». А Фазиль говорит: «Ох, Серега, ты чего-то напился!» — «Да нет, я не напился». — «Тоня, иди сюда. Смотри, как Серега напился». Приходит Тоня. Я ей говорю: «Тоня, знаменитый рассказ, как сломал себе шею пацан-спасатель и там были такие слова: «Его отец, казалось, не мог дождаться истечения сорока положенных дней, и душа его кинулась вдогонку за ушедшей душой сына». Она говорит: «Ой, нет. Это не Фазиль писал, нет». Я говорю: «Дай книгу!». Дает книгу и я открываю ее ровно на нужном месте и показываю. Фазиль говорит: «Тоня! Это я написал». А Тоня говорит: «Да, Фазиль, это ты написал».
— Сергей, к сожалению, я должен уходить, но не могу, не спросив вот о чем. Утешьте меня. Я Вам по телефону говорил, что Искандер полчаса тому назад завизировал мое интервью с ним. И мне обидно, что огромный кусок он вычеркнул. Ему показалось, что об Ахмадулиной я спрашивал у него как-то недостаточно уважительно к ее имени...
— Фазиль при его абсолютной гениальности, даже он, не помню где, не нашел верных слов о Белле. Для нее нужна другая тональность. Белла — это красавица, первая красавица Москвы конца 50 — начала 60 годов... С кем ассоциируется слово «красавица» — так это только с Беллой Ахатовной Ахмадуллиной. С кем ассоциируются слова «гениальная поэтесса» — с Беллой Ахатовной Ахмадуллиной. С кем ассоциируется слово «богема», «элита» —опять с Беллой Ахатовной Ахмадулиной.
47
Евгений Миронов
НАДЕЖДА — ВОТ КОМПАС ЗЕМНОЙ
— Вам знакомо представление об актерах, которые как бы утрачивают себя, вовсе уничтожаются, наливаясь кровью персонажей? Вас беспокоит этот злой взгляд?
— Не беспокоит, даже радует. А если говорить в идеале о назначении человека, как жертвующим собой для других, то актерская профессия в какой-то мере этой миссии соответствует, не так ли? Получается, что волки сыты и овцы целы. Вообще вопрос выбора стоит перед любым человеком в любой профессии и, позвольте, я вспомню еще поговорку: не место красит человека...
— И все же Ваша вдохновенная картинка похожа на ситуацию, когда священнослужитель былого времени становится осведомителем КГБ, переходит в стан грешников, только затем, чтобы помочь, облегчить положение верующих в тоталитарной стране. Внешне это не так выглядит?
— Мне кажется, мы говорим о разных вещах. Если священника попутал бес, и он думает, что это во благо — это бесовщина, дьявольщина... Есть ведь истина, которая выше всего.
— В юности Вы ощущали себя верующим человеком? Глядя на Вашего «Мусульманина», я неотвязчиво думал о том, что это невозможно сыграть...
— Сразу много вопросов. Сначала я был условно верующим или даже неверующим. Семья моя — неверующие люди. Потом некие обстоятельства повлияли на меня, и в девятнадцать лет я крестился вместе с матерью и сестрой в своем родном Саратове.
— Сколько Вам сейчас лет?
— Двадцать девять. Поэтому уже десять лет я пытаюсь быть верующим человеком. Я хочу быть верующим. Выбор меня на эту роль был случаен. А мне это показалось очень интересным. Потом начались мучения. У многих есть суеверия, что за смену веры ждет какая-то кара. И передо мной стал выбор. Либо я отказываюсь и играю чистого Ромео... Если спросите, верил ли я в фильме, я скажу — верил. Я серьезно подошел к этому вопросу. Я ходил в мечеть, изучал обряды. Мне нужно было влюбиться в эту веру. Поверить я не мог.
— Видимо, Вы верили в единого Бога...
— Да, Вы правы. В этом был смысл моей работы.
— Когда Вы закончили работу, Вы сделали шажок назад, к безверию?
— Шажки эти я всегда делаю. Я хотел играть человека, мусульманина, но грешного. Земного.
— Когда Вы в драках участвовали, Вам было это отвратительно, как верующему человеку? Или мусульмане— это агрессивный народ?
— Агрессивный. Но когда их не трогают, они живут мирно. Грешат, и искупают свои грехи. Но если их тронут, они сумеют ответить. Когда я давал сдачи, я не думал, богоугодное это дело или нет. Это эмоциональное.
— На этой неделе Вы ловили себя, что поступаете, как безбожник?
— Вы хотите, чтобы я исповедывался?
— Нет-нет. Просто скажите.
50
— Ну, поругался я. И знаю, что неправ.
— Вам хочется научиться прощать Вашего всякого обидчика, не сердиться, не гневаться?
— Была полоса жизни, когда я хотел научиться запоминать зло. Как мне казалось, приобрести мужественность... А теперь, конечно же, как человек, который пытается жить по вере, хочу научиться этому, но не получается.
— Когда видите церковь, не креститесь?
— Крещусь. Раньше делал это как бы скукожившись, стесняясь. Сейчас стал спокойнее, крещусь открыто.
— Сколько раз в месяц Вам хочется зайти в церковь?
— Есть праздники, бывают также трудные моменты в жизни. Тогда хожу.
— Чувствуете подъем, умиротворение, находясь в церкви?
— Достоевский говорил, что в вере нет доказательств. Это так. Зашел и — ах! почувствовал умиротворение... Иногда получается так, иногда — нет.
— Вы женаты?
— Нет.
— Вы себе положили, что будете бесконечно влюбляться, сходиться, расходиться?
— Влюбляться — это прекрасно, но, конечно же, бесконечно ни у кого не получается...
— Какая Вам теория любви больше нравится — о поиске своей половинки, с которой Вы должны соединиться, или теория энергетическая, об энергии, которая требует выхода? И тогда любая понравившаяся женщина может стать женой или любовницей?
— О половинках, конечно, больше. Любовь это не секс и не порнография.
— Вы думаете, что и теперь, после двадцати девяти лет, Вы будете всегда продолжать влюбляться?
— Конечно. Это относится не только к женщинам, но и к профессии. Спектакли, театры, режиссеры, роли. Это тоже влюбленность.
— Самый длительный период, когда Вы не могли влюбиться долго, и мучились?
— Трудные моменты жизни, когда погружаешься в себя и не можешь отвлечься. Год, полгода...
— Бог, Любовь, Профессия... Что четвертое в этом ряду важнейших для человека вопросов?
— Это смерть.
— Кто Вас околдовывал, гипнотизировал из актеров? Казался недосягаемым мастером?
— Лоренс Оливье, Марлон Брандо — они обладают гипнотическим талантом. Из женщин, очевидно, Раневская. Она как-то удивительно запоминалась в самых коротких ролях.
— Из русских актеров кого Вы боготворите, как Оливье?
— Олега Борисова. В нем загадочная, мощная энергетика. Леонов, сыгравший гениально в «Старшем сыне».
51
— Что лучше всего, какие эмоции, черты характера, Вы умеете изобразить, передать, о какой мечтаете роли, где можно было бы развернуться?
— Я не совру, если скажу, что не знаю, что умею делать хорошо и что плохо. Я начинаю работать с трудом. Вот недавно сыграл Хлестакова. И мне кажется, одни партнеры сыграли так блестяще! Джигарханян, Козаков, Гердт, Никита Михалков, Янковский, Ильин... Там я попал в одну среду... А репетировал «Братьев Карамазовых» в совсем другой атмосфере...
— Представьте себя семидесятилетним, остывшим... Спектакли, кино — не интересно. Придумайте себе другое любимое занятие.
— Я себя не представляю семидесятилетним. Думаю, и занятия не будет.
— Вернемся в начало. Все же, что за наслаждение отказываться от себя и проживать чужое?
— На самом деле это не отказ. Все, что я делаю, я ищу в себе. Мало того, могу сказать, что характер артиста зависит от ролей, которые он сыграл, в нем отпечатки, которые оставляют персонажи. Что интереснее; чем искать в себе неизвестное и находить? Человек, конечно же, меньше всего знает самого себя. Правильно сказано, что человеческий мозг использует себя на тридцать процентов. Театр — это возможность остальных семидесяти. Я могу летать, умирать, испытать миллион состояний.
— Это похоже на то, как в школе кому-то все время подсказывают, и потому он переходит из класса в класс...
— Это не подсказка, а взаимное обогащение. Когда встречаются Михаил Чехов и Гамлет — это событие. Или Чехов и Хлестаков. Это громадное событие в жизни всех, кто это видел. Об этом рассказывают, пишут еще долгие годы. Это нечто странное, что не пощупаешь. Кроме того, это поколения, века, соединенные искусством. Это — над ситуацией. И если в зале приподнимаются хоть чуть-чуть, значит, событие состоялось. Правильнее сказать, что я — проводник. Но какой проводник? Дело в личности.
— По словам Тарковского, если ежедневно поливать сухую корягу, она обязательно зацветет... Позвольте мне сделать парафраз: актер — это сухая коряга, а вода— это тексты. Шекспир, Чехов, Горин... Вы уже зацвели или только поливаете себя, таскаете воду?
— Коряги цветут где-то там. Я был на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже. Меня поразила бедность могилы Тарковского: какая-то бетонная плита, покосившийся крест, и ничего больше. Через полтора года я приехал опять. И крест стоит ровно, и что-то цветет... Надежда — вот компас земной.
— Пушкин предпочитал завоевывать женщин своим остроумием, обаянием, а не славой поэта. Вам приходило в голову скрыть от какой-нибудь девицы, что Вы актер? Вам также важнее то, что существует помимо престижной профессии, Вашего славного имени?
— Конечно, было. Но она потом все равно узнала.
— Каким же человеком Вы хотите стать?
— Хорошим. Очень хочу и пока не получается.
— А что такое хороший человек?
— Это значит, сохранять в себе что-то очень важное. И после ухода оставить не имя, а звук...
52