Забирко Виталий. Антропогенный фактор

   — Всего вам доброго, уважаемый Саныш.
   — И вам, глубокоуважаемый Уэль.
   Он отключился, а я тут же схватил чашку с кофе и выпил. Общение на официальном языке вызвало необъяснимую брезгливость, будто я разговаривал матом, и мне, как рафинированному чистоплюю, чего раньше за собой не замечал, захотелось прополоскать рот. Был или нет у Марко Вичета психический срыв, это еще вопрос, а вот то, что у меня после отключения биочипов наблюдался психический сдвиг, — сомнений не вызывало.
   Настроение окончательно испортилось, и я, толком не позавтракав, спустил тарелки в утилизатор.
   — Криминалистическая обработка видеоматериала закончена? — спросил у секретаря.
   — Да.
   — Докладывай.
   — Расположение трупа, повреждения открытых частей тела: лица, кистей рук — свидетельствуют о том, что потерпевший, скорее всего, упал с большой высоты. Видимых следов борьбы, которые могли бы указывать на то, что потерпевшего сбросили, не имеется. Вместе с тем выражение лица потерпевшего не соответствует характеру предполагаемого происшествия. Либо потерпевший был уже мертв, когда упал с большой высоты, либо находился под действием наркотиков. Разрыв комбинезона у бедра визуальной идентификации не поддается.
   — Это все?
   — Все.
   — Не густо…
   Уж и не знаю, на что я надеялся — внешний осмотр большего дать не может. Кстати, что это за странный разрыв комбинезона, которого я не заметил?
   — Покажи-ка прореху на комбинезоне.
   На экране появился участок комбинезона на бедре Марко Вичета. Небольшой, сантиметров десять, с рваными краями, разрыв прятался между складками комбинезона, и заметить его было нелегко. Странный разрыв, будто Марко, падая на плато с платформы, с которой невозможно упасть, за что-то зацепился и порвал комбинезон… Как он мог зацепиться, если комбинезон выполнен из сверхобтекаемой ткани, за которую ничто не цепляется, даже рыболовный крючок?! Эту ткань можно разрезать только межмолекулярным лезвием, но тогда получится ровный разрез и уж никак не с рваными краями.
   — Каким образом… — начал было я, но запнулся. Если криминалистическая программа не смогла идентифицировать причину разрыва, то секретарь большего не скажет.
   — Что — каким образом? — переспросил секретарь.
   — Ничего. Спасибо.
   Я отключил экран и заказал еще одну чашечку кофе. Непонятное чувство гадливости во рту не исчезло, и мысли непроизвольно переключились с загадочной прорехи на комбинезоне Марко Вичета на разговор с Уэлем Аоруиноем. Почему каратоидянин обращался ко мне «Саныш»? Во время разговора представлялось, что это нечто вроде «коллеги» по-каратоидянски, но сейчас я сомневался. Если «коллега» — то транслингатор так бы и перевел.
   — Что такое «саныш» по-каратоидянски? — спросил я.
   — В каратоидянском языке нет слов, — не задумываясь, ответил секретарь.
   Ах, да, общение каратоидян проходит в низкочастотном радиодиапазоне, поэтому ничего по-каратоидянски произнести невозможно.
   — Тогда подбери, пожалуйста, все известные значения слова «саныш».
   На этот раз секретарь ответил через минуту.
   — В информотеке содержится четырнадцать различных значений слова «саныш». Устно зачитать, или вывести текст на экран?
   — Выведи на экран.
   — Саныш, — начал читать я, — название овальной гальки в приморских провинциях Каприониды (см. том «Каприонида», раздел «Курорты», глава «Неологизмы местного населения»).
   Саныш — знойный сухой ветер в степях экваториальной области Спореи, предвещающий наступление засухи после сезона дождей (см. том Спорен, раздел «Степи и полупустыни»).
   Саныш(ы) — неприступные игольчатые скалы в горных районах приполярья Алданузы (см. том Алдануза, раздел «Северное полушарие», подраздел «Горные массивы»)…
   Я мельком проглянул список до конца. Географические названия, названия плодов (один из которых был ядовитым), название игры, чем-то напоминающей крокет… В общем, ничего похожего на то, из-за чего ко мне можно было обращаться как к «Санышу». В самом-то деле, не подразумевал же Уэль под этим словом овальную гальку на приморских курортах Каприониды или ручного зверька стапомидян?
   Мне надоело ходить вокруг да около, и я спросил напрямую:
   — Почему полномочный инспектор Галактического Союза Уэль Аоруиной обращался ко мне как к «Санышу»?
   Ответ, на удивление, я получил быстро, и был он таким же прямым и исчерпывающим, как и вопрос.
   — Саныш — искаженное Саныч. Устаревшее обращение к человеку по имени его отца, некогда бытовавшее среди славянских народов Земли.
   — Не понял? — удивился я. — При чем здесь Саныш? Моего отца звали Виктуар.
   — Об этом вам лучше спросить непосредственно полномочного инспектора Галактического Союза Уэля Аоруиноя, — ответил секретарь и, как показалось, не без ехидства. Не замечал раньше за системой жизнеобеспечения подобных ноток в разговоре, но поскольку я уже вторые сутки из-за отказа биочипов воспринимал окружающее в несколько искаженном виде, то посчитал интонацию за очередную аберрацию сознания. Но если за «врожденную» высотобоязнь я про себя постоянно пенял какому-то умнику из аналитического отдела, то за биочипы упрекать было некого. Их имплантировали по моему желанию.
   — Спрошу, но попозже… — буркнул я, отключил дисплей, встал из-за столика и направился к выходу.
   Выйдя на крыльцо, я увидел жутковатую картину — у края платформы висел в воздухе сине-фиолетовый фантом Марко Вичета, а под ним бесновался Куги, пытаясь в прыжке схватить фантом. Но ничего не получалось — вместе с имитантом синхронно подпрыгивал и фантом. Прыгали они как-то вяло, замедленно — видимо, подзарядка у кугуара была на исходе.
   В то, что фантомы каким-то образом причастны к смерти Марко, я не верил. Немногочисленные экспедиции на Мараукану пестрели сводками несчастных случаев во время непредсказуемых пространственно-временных сдвигов, из-за чего все галактические трассы проходили мимо этой области пространства. Но никогда несчастные случаи не связывались с фантомами. Даже намека на подобное не было. Наоборот, иногда фантомы своим появлением предупреждали о тектонических сдвигах и тем самым спасали многие жизни.
   Зато поведение Куги меня заинтересовало. Где Куги провел ночь? Обычного скулежа под дверью я не слышал, а сильно разрядиться он мог только в том случае, если всю ночь где-то бегал.
   Никогда интуиция так явственно не проявлялась во мне — почему-то казалось, что имитант был свидетелем несчастного случая с Марко Вичетом. Нелепое чувство, но ни подтвердить его, ни опровергнуть я не мог.
   Фантом дергался в воздухе, как марионетка, смотреть на него было неприятно. Для нормального человека образ пляшущего в воздухе покойника представлялся кощунственным, но чужеродные явления никогда не стоит рассматривать под углом антропоморфизма. В конце концов, меня тоже недавно скопировали, и, судя по реакции коллег, не я первым испытал на себе, что такое инверт.
   Куги окончательно выдохся и уже не мог подпрыгивать, но, не в силах противостоять охотничьему инстинкту, изможденно дергался, не сходя с места. Фантом оставил его и поплыл в мою сторону.
   Разрядника, чтобы расстрелять фантом, у меня не было, и я, вспомнив, что случилось, когда прошел сквозь фантом крысоида, заспешил прочь. Фантом догнал меня у коттеджа Марко Вичета, но никаких попыток атаковать не предпринял.
   Переступив порог, я оглянулся. Фиолетовое подобие Марко висело у крыльца, кривлялось, дергалось всем телом, открывало и закрывало рот. По одной из версий, преград для фантома не существовало, и ему ничего не стоило последовать за мной сквозь стену коттеджа, по другой — носителями фантомов являлись чрезвычайно малые, чуть ли не на субатомном уровне, материальные структуры, действующие наподобие кристаллоидных трансформеров, которые в разрозненном состоянии изредка проникали в помещения вслед за людьми, но опасались замкнутого пространства.
   Я придерживался второй версии, но чем черт не шутит! Убедившись, что фантом не собирается следовать за мной, захлопнул дверь, но все же пару минут выждал, не появится ли он сквозь стену. Не появился. В окно я увидел, как он медленно поплыл к краю платформы, а затем стремительно растворился в воздухе. Будто его и не было.
   С утра в комнатах коттеджа хорошо поработал биокибер-уборщик, поэтому искать здесь какие-либо следы не имело смысла.
   — Секретарь! — окликнул я систему жизнеобеспечения коттеджа.
   — Я вас слушаю.
   — Что здесь случилось ночью?
   — Не… — секретарь запнулся точно так же, как в моем коттедже. — Вопрос не понят. Что вы подразумеваете под словами «случилось ночью»? Поставьте вопрос корректно.
   Действительно, что я имел в виду? Если бы знал, не спрашивал…
   — Корректно, так корректно… — вынужденно согласился я. — Чем занимался ночью Марко Вичет?
   — Работал в лаборатории.
   — А конкретно? Запись есть?
   — Марко Вичет запретил без особого распоряжения вести звуко — и видеозапись.
   Еще одна ниточка оборвалась, но ничего удивительного — девяносто процентов людей ограничивают систему жизнеобеспечения. И я не исключение.
   — До которого часа он работал?
   — До двадцати пяти часов ноль восьми минут.
   Я чуть не брякнул: «Это что еще за время такое?» — но вовремя вспомнил, что в сутках Марауканы двадцать шесть часов тридцать две минуты. Плохо все-таки без биочипов, вовремя подсказывающих подобные мелочи.
   — А потом что он делал? Лег спать?
   — Потом… — Секретарь опять запнулся. — Сведений не имеется.
   — Не понял? Ты же фиксируешь передвижение по дому?
   — Да.
   — Так ложился спать Марко Вичет или нет?
   — Сведений не имеется.
   — Он что, вышел из коттеджа?
   — Сведений не имеется.
   — Ты что — зациклился?
   — Нет. Сбоев в моей работе не зафиксировано.
   «Не зафиксировано…» Знакомая формулировка, слышал утром нечто подобное от навигатора.
   — С какого момента появились сведения? — нашелся я.
   — С часу двадцати минут ночи.
   — Что делал в этот момент Марко Вичет?
   — Его в это время в коттедже не было.
   — Не понял? А когда он вышел?
   — Сведений не имеется.
   Вот, значит, как… Похоже, некто, имеющий отношение к зацикливанию ассиста и отключению моих биочипов, «поработал» и здесь. Я прикинул в уме, сколько времени прошло с момента, когда Марко Вичет «прекратил работать», до «появления сведений» у секретаря — получилось ровно три часа. Вот тебе и раз! Выходит, этот некто, которого я ранее считал за нечеловека, хорошо разбирается в земном времени… Или наоборот — по каким-то своим соображениям он выбрал точный отрезок земного времени?
   — Что происходило в коттедже с двадцати пяти часов ноль восьми минут до часа двадцати минут ночи?
   — Сведений не имеется.
   — А что происходило в час двадцать пять минут ночи?
   — С часу двадцати минут до настоящего времени в коттедже ничего не происходило.
   — Так-таки и ничего? А кто убирал в коттедже?
   — Биокибер-уборщик. Стандартная процедура с пяти до половины седьмого утра. Разве вопрос о происходящем касался стандартных процедур? Перечислить?
   — Нет, спасибо. Имеются ли в коттедже помещения, где биокиберу запрещено убирать до особого распоряжения?
   — Да. Лаборатория.
   Что ж, я не обманулся в своих ожиданиях — Марко Вичет вел себя в коттедже, как и большинство специалистов.
   — Еще вопросы будут?
   — Пока нет. Спасибо.
   Лаборатория Марко Вичета напоминала собой нечто среднее между операционной и кунсткамерой. Посреди стоял огромный препараторский стол, задернутый дымчатой шторой, вдоль стен высились стеллажи с аккуратно расставленными прозрачными коробками термостатов, внутри которых покоились запчасти биокиберов. Многопалые кисти рук, клешни, щупальца, глаза для работы в различных спектрах освещения плавали в термостатированном инертном наполнителе, готовые в любой момент прийти на замену поврежденным органам функционирующих биокиберов.
   Я отдернул штору и увидел на препараторском столе распростертого биокибера-геолога с аккуратно вскрытым панцирем, опутанного проводами датчиков биопотенциалов и прозрачными трубками систем искусственного жизнеобеспечения. Ни один прибор не работал, остро пахло разлагающейся синтетической органикой. Я плохо разбираюсь в бионике, но одно мог констатировать точно — передо мной лежал труп биокибера, не подлежащий восстановлению. Не мог инженер-биомеханик оставить тело биокибера в таком состоянии, кто-то другой отключил аппараты и датчики. Докопался Марко Вичет до чего-то такого, из-за чего теперь сам лежал на операционном столе медиколога.
   Работа Вичета была прервана в самом разгаре — у тела биокибера в творческом беспорядке разбросаны межмолекулярные скальпели, зажимы, биопотенциальные щупы, иглы, молекулярные сшиватели. Вместе с тем ничего не говорило о том, что трагедия с биомехаником произошла здесь или его увели насильно. Складывалось впечатление, что он отошел на секунду по неотложному вызову, но так и не вернулся. А кто-то затем отключил оборудование… Надо привести сюда Борацци, быть может, он что-то подскажет — есть много общего в работе медиколога и биомеханика. Особенно сейчас, когда Борацци проводит вскрытие.
   Я взял скальпель, повертел в руках, осмотрел, затем оттянул клапан кармана на комбинезоне и провел по нему лезвием. Получился аккуратный, как по линеечке, надрез. Отложив скальпель в сторону, взял межмолекулярную иглу, проткнул клапан и попытался иглой порвать ткань. Ничего не получилось — как ни старался тянуть иглу под разными углами, обтекаемая ткань комбинезона легко соскальзывала. Пожалуй, если загнуть иглу крючком, тогда что-то может и получиться… Я еще раз внимательно осмотрел стол, но среди инструментов крючков не обнаружил.
   — Марко вел визуальную запись своих работ? — спросил у секретаря.
   — Обязательно. Камера сбоку от лампиона.
   С потолка, рядом с рефлектором, свисала на штативе видеокамера. Она была раскрыта, кювета с кристаллозаписью отсутствовала.
   — Кто изъял кристаллозапись? — по инерции спросил я, зная наперед, какой ответ получу.
   Так и оказалось.
   — Сведения отсутствуют.
   Предвидя результат, я все же покопался в регистраторе биопотенциалов, а затем в записывающем блоке мнемоскопа. Записи и там, и там были стерты вчистую вместе с загрузочными программами, и аппаратура в таком состоянии представляла собой металлокерамический хлам. Любопытная ситуация — чтобы стереть загрузочные программы, необходимо либо электромагнитное поле высочайшей частоты, либо температура выше девятисот градусов Цельсия. И то, и другое разрушает структуру носителя, но ни фонового излучения, ни следов воздействия высокой температуры на аппаратуре не имелось, а иные способы удаления загрузочных программ неизвестны.
   Худшие предположения подтвердились. Раскопал Марко что-то такое, что стоило ему жизни. Жаль, что ночью, когда он связался со мной, мы не поговорили. Но кто мог предвидеть подобный оборот событий? С другой стороны, неизвестно, что бы тогда со мной сталось, быть может, и я лежал бы сейчас в боксе у медиколога, ожидая своей очереди на вскрытие…
   В сознании шевельнулось что-то темное, холодное и застыло ледышкой с острыми, болезненными гранями. За время работы в СГБ я не раз испытывал чувство опасности, но оно всегда возникало в силу объективных причин, обусловленных сложившимися обстоятельствами. Нормальный человеческий страх, достаточно легко обуздываемый трезвомыслящим человеком. Каждый в той или иной степени ощущает себя уникальным созданием, которое в любой ситуации сможет найти выход — наверное, из-за этого свойства сознания и появился миф о бессмертной душе. В бессмертную душу я не верил, верил только в себя, но то, что ощущал в данный момент, не имело ничего общего с испытываемым когда-либо прежде чувством опасности. Чувство было всеобъемлющим и неотвратимым, как рок, и будь я верующим, то сказал бы, что оно грозило не смертью моего бренного тела, а растворением в ничто бессмертной души.
   Я отступил от препараторского стола, задернул штору.
   — В лаборатории ничего не трогать, — глухо распорядился я и направился к выходу.
   На крыльце я расправил плечи, глубоко вдохнул. Не помогло. Ледышка продолжала ранить душу острыми сколами, вызывая гнетущее состояние.
   Тишина и спокойствие царили на верхнем ярусе платформы. С вечно безоблачного неба равнодушно светило красное солнце Марауканы, между домиками идиллического поселка сновали биокиберы-газонокосилыцики, пахло свежескошенной травой. И по этой траве, жалобно повизгивая, подползал к крыльцу Куги.
   — Что, допрыгался? — сказал я. — Меру надо знать, охотясь за фантомами.
   Куги виновато взвизгнул и, не доползя до крыльца метра три, замер, уронив голову в траву. Из-за многочисленных сборок складчатой кожи он напоминал груду рыжего тряпья.
   Я подошел, нагнулся над кугуаром. Куги лежал неподвижно, и только складки на левом боку мелко подрагивали. С максимальной осторожностью я раздвинул складки и замер. В боку имитанта зияла рваная рана, по своей форме очень похожая на разрыв комбинезона Марко Вичета.
   — Кто это тебя так? Неужели фантом?
   Куги сделал попытку приподняться, но не смог, тяжко вздохнул и посмотрел на меня жалобным взглядом. Будь у него язык, точно бы лизнул руку.
   — Идем лечиться, — сказал я. — Медиколог тебя создавал, он и штопать будет.
   Подняв кугуара, я взвалил его на плечо и понес к коттеджу Борацци, будто куль с мукой. Куги настолько разрядился, что лежал на плече без движения. Боли, насколько я знал, он почти не чувствовал.
   Когда я уже подходил к коттеджу, дверь открылась, и на крыльцо вышел Борацци с трубкой в руке. Увидев меня с Куги на плече, он недоуменно вскинул брови, но с крыльца спускаться не стал, а прислонился к косяку двери и принялся спокойно раскуривать трубку.
   — В гости? — спросил он, когда я приблизился. — Вообще-то я гостей принимаю с бутылкой, а не с имитантами.
   — Вы закончили вскрытие? — хмуро спросил я.
   — Да.
   — И вас еще хватает на шутки?
   — Эх… На своем веку я перевидал столько трупов, что, если бы не шутил после вскрытия, давно повесился. Вы за результатами?
   — И это тоже.
   Я снял Куги с плеча и показал медикологу рану.
   Борацци присвистнул.
   — Как вы умудрились?
   — Вы подозреваете меня? — возмутился я.
   Борацци вынул трубку изо рта, внимательно посмотрел мне в глаза, затем потрогал рану рукой, раздвинул ее пальцами. Куги дернулся, и из раны вытекла бесцветная капля густого биоэлектронного активатора.
   — Серьезно… — протянул Борацци и снова посмотрел на меня подозрительным взглядом. От него разило спиртным и табаком, но это никак не сказывалось ни на взгляде, ни на речи. — Мне это кое-что напоминает…
   — Мне тоже, — кивнул я.
   — Положите его, — распорядился медиколог.
   Я бережно опустил Куги на траву. Борацци выбил о каблук пепел из трубки, сунул ее в карман, затем присел перед имитантом на корточки и принялся бесцеремонно ворочать кугуара с боку на бок, раздвигая складчатую кожу.
   — Прокол, еще прокол… — показал он пальцами две точки на коже Куги между складками. — Это же какой силой надо обладать, чтобы разорвать шкуру имитанта… — Он встал. — Раны старые, получены около десяти часов назад. По времени совпадает…
   — Полагаете, Куги их получил в то же время, когда погиб Марко?
   — По времени — да, но был ли кугуар рядом с Марко, этот вопрос не в моей компетенции, а в вашей.
   — Вы сказали, это серьезно. Что-нибудь можно сделать?
   — Я имел в виду совершенно другое. Для человека — серьезно, а для имитанта… Зашью, и завтра будет скакать как ни в чем не бывало, только со шрамом на боку.
   — Занести его в манипуляционную?
   — Ни в коем случае! Он совсем обесточен, пусть лежит на солнце, подзаряжается. Сейчас вынесу паяльник и сошью рану.
   — Паяльник?! — изумился я.
   — Именно! — фыркнул Борацци. — Это ваши раны я буду зарубцевывать молекулярным сшивателем, а шкуру имитанта лучше паяльником.
   Борацци ушел в коттедж, через минуту вернулся с высокочастотным паяльником, присел перед кугуаром и повернул его на бок.
   — Не дергайся, — предупредил он имитанта. — Для тебя это щекотка, а не боль.
   Медиколог надел на левую руку защитную перчатку, сомкнул пальцами края раны и поднес к ней жало паяльника. Послышался треск разряда, шипение, от раны потянулась струйка дыма, запахло жженой синтетической кожей. Куги сносил операцию стоически, и хотя я знал, что он почти нечувствителен к боли, казалось, что в его огромных глазах, жалобно смотрящих на меня, плещется страдание. Странно, биочипы отключились, а привязанность имитанта ко мне осталась неизменной. Хотя… Может быть, я и не прав — не скулил же он ночью у дверей коттеджа.
   — Все. — Борацци встал, морщась, помахал перед лицом рукой. — Ну и вонища… Надо было респиратор надеть.
   Он присел на ступеньки, достал из кармана фляжку, отхлебнул.
   — Хотите? — протянул мне.
   — Нет, спасибо.
   Не отрываясь, я смотрел на багрово-черную полосу обуглившейся кожи на боку Куги.
   Борацци перехватил мой взгляд.
   — Через пару дней заживет, останется блеклый шрам, — сказал он, вынул из кармана трубку и вставил в нее колпачок с табаком. — А сейчас лучше его оставить здесь, пусть набирается энергии на солнышке.
   Он закурил.
   — Присаживайтесь.
   Я сел рядом на ступеньки.
   — Вы можете снять с него мнемограмму? — спросил я.
   — С Куги? — Борацци хмыкнул и покачал головой. — Вы хотите извлечь из памяти имитанта эпизод, когда он получил ранение? Вряд ли получится. В принципе возможно, но… Когда вам нужно освежить память и вы используете мнемоскопирование, то вспоминаете конкретный эпизод, и мнемограф высвечивает малейшие детали. А как заставить Куги вспомнить то, что нужно? К тому же подстройки мнемографа под имитанта займут не меньше недели, а память у кугуара короткая.
   — А что-нибудь из головы Марко извлечь можно? Я слышал, что после смерти сканированием мозга можно извлечь информацию о последних минутах жизни.
   — Слышал он… — Борацци поморщился. — Можно, но не с трупа Марко. Кто-то в курсе методики, поэтому выжег мозг высокочастотным излучением. Как я сейчас шкуру имитанта. Хотите посмотреть?
   — Если нет особой необходимости, то лучше не надо.
   — Что, природная брезгливость? — нехорошо осклабился Борацци. — Или очередная «легенда», вроде высотобоязни?
   — С «легендами», дорогой мой Рустам, покончено. Все уже в курсе, кто я такой, или вы хотите, чтобы представился по полной форме?
   — Зачем? — Он пожал плечами. — Знать не желаю, кто вы на самом деле. Вдруг окажется, что агент СГБ — тоже «легенда»?
   Он посмотрел на меня с ехидным прищуром, но мне показалось, что в зрачках медиколога промелькнуло холодное любопытство. Будто он на самом деле подозревал во мне кого-то иного, а не агента службы галактической безопасности.
   — Такая же «легенда», как и ваш алкоголизм, — не остался я в долгу. — Пьете много, разит от вас как из бочки, но что-то не пьянеете, язык не заплетается, мысли ясные. К чему бы это?
   Задавая вопрос, я пытался выяснить, не он ли мой коллега на подстраховке. Но ничего не добился.
   — Хэ-хэ… — беззаботно хохотнул Борацци. — С этой «легендой» я уж лет десять не расстаюсь. Повидали бы с мое трупов, тоже бы запили.
   Он положил трубку на ступеньки, достал фляжку и снова отхлебнул. То ли действительно был алкоголиком, то ли считал, что не пришло время раскрываться.
   — Ладно, побалагурили и хватит, — сказал я. — Считаете, что Марко погиб насильственной смертью?
   — Так же, как считаете вы, — пробурчал Борацци, вновь прикладываясь к фляжке. — Не заметил на вашем лице удивления, когда сообщил о выжженном мозге.
   — Какую еще информацию вы можете сообщить по результатам вскрытия?
   — Мизерную, — буркнул Борацци. — Ориентировочно смерть наступила в половине двадцать шестого часа местного времени от внезапной остановки сердца. Отнюдь не криминальная причина, хотя в медицинской карте патологий сердечной деятельности у Марко Вичета не отмечено. Но даже с абсолютно здоровыми людьми такое иногда случается, и если бы не сожженный мозг и то, что труп сбросили с платформы, причины смерти выглядели бы вполне естественными.
   — Как он мог упасть на плато, если защитное поле не отключалось?
   — Этого я не знаю, это ваша прерогатива. Я же могу констатировать, что труп Марко Вичета упал с километровой высоты, о чем свидетельствуют характерные повреждения тела.
   — Что еще?
   — Больше ничего интересного. Вряд ли вас заинтересует, что он ел на ужин, что пил. Ни алкоголя, ни наркотических или токсичных веществ в крови не обнаружено.
   — Следы на одежде?
   — Со времени смерти до момента обнаружения прошло более шести часов. А биотраттовая ткань комбинезона удаляет самые сильные загрязнения за три часа. Не пробовали вытирать жирные пальцы о комбинезон? Через пятнадцать минут и следов от пятен не останется.
   — Предпочитаю вытирать руки салфетками.
   — Надо же! — не преминул съязвить Борацци. — Неужели во время обеда вы пользуетесь вилкой и ложкой?
   Я пропустил колкость мимо ушей.
   — Что у него было в кулаке?
   — Ничего.
   — Вы полагаете, что пальцы могли рефлекторно сжаться в кулак во время остановки сердца?