– Это не значит, что ее не следует искать, дорогой генерал, – сказал Карл и поднялся.
Генералы и Мазепа встали вслед за королем, но он жестом велел им сесть, сделал несколько быстрых шагов, остановился у стола и, ткнув пальцем в карту, лежавшую перед Реншильдом, продолжал:
– Итак, вопрос ясен… Что вы предлагаете, господа?
– Подкрепить армию соединением с польскими войсками Лещинского, – сказал Реншильд.
– И с корпусом генерала Крассау, оставленным в Польше, – добавил граф Пипер.
– Это значит?
– Снова перейти Днепр и отступить в Польшу, – глядя в лицо короля, отчеканил граф. – Это единственное благоразумное решение вопроса, ваше величество…
Лицо Карла покрылось красными пятнами. В глазах зажегся огонек злобы и упрямства.
– Этот переход будет похож на бегство! – крикнул он срывающимся от волнения голосом. – А я никогда не побегу от царя Петра. Слышите, никогда! Если бы сам бог послал ангела небесного с приказанием отступить от Полтавы, я бы и тогда не отступил. Я знаю русских лучше вас… Я их выгоню с казацкой земли… Я заставлю их принять мои условия… А вы, генерал, – резко повернулся он к Гилленкроку, – должны все подготовить к нападению на Полтаву и сказать нам, в какой день возьмем мы эту ничтожную крепость.
– В ней четыре тысячи гарнизона, ваше величество, кроме казаков и населения…
– Русские сдадутся при первом пушечном выстреле с нашей стороны!
– А я думаю, – возразил Гилленкрок, – что русские будут защищаться до последней крайности и пехоте вашего величества сильно достанется от продолжительных осадных работ…
– Я уверяю вас, генерал, русские долгой осады не выдержат. Как ваше мнение, гетман? – обратился король к Мазепе.
Гетман, хорошо знавший плачевное состояние шведской армии, понимал, что король затеял слишком рискованную игру, что генералы, советовавшие отступить в Польшу, правы, но сейчас старик, озлобленный презрительным отношением к себе этих надутых господ, решил стать на сторону короля: «Все равно упрямого мальчишку не убедишь, а портить с ним отношения мне сейчас нельзя», – подумал он.
– Непобедимость войск вашего величества известна всему свету, – спокойно сказал он. – Не малой сей фортеции противиться фортуне вашей…
– Вот голос мудрости, господа! – воскликнул король. – Завтра мы должны взять Полтаву штурмом…
… При выходе из шатра Гилленкрок взял под руку Мазепу и тихо, по-немецки, сказал:
– Вы напрасно говорили королю про памятник и фортуну. Он больше всего любит славу и легко поддается желанию делать то, что невыгодно ни нам, ни вам…
– Я стар, чтоб думать, как иные, о выгоде, – вздохнул Иван Степанович. – Я служу его величеству так, как могу…
– А если фортуна наша перейдет к русским? И вы станете их пленником?
– Господь милосердный не допустит, – испуганно перекрестился Мазепа, прощаясь с генералами.
Но испуг его был притворным. Мысль о возможности плена, вызывавшая еще недавно озноб всего тела, не смущала уже Мазепу. Он снова вел двойную игру. Поняв, что на шведов надеяться нечего, и решив схватить короля, гетман привлек к заговору ряд своих сторонников и уже подготовил многое.
XV
XVI
XVII
XVIII
Генералы и Мазепа встали вслед за королем, но он жестом велел им сесть, сделал несколько быстрых шагов, остановился у стола и, ткнув пальцем в карту, лежавшую перед Реншильдом, продолжал:
– Итак, вопрос ясен… Что вы предлагаете, господа?
– Подкрепить армию соединением с польскими войсками Лещинского, – сказал Реншильд.
– И с корпусом генерала Крассау, оставленным в Польше, – добавил граф Пипер.
– Это значит?
– Снова перейти Днепр и отступить в Польшу, – глядя в лицо короля, отчеканил граф. – Это единственное благоразумное решение вопроса, ваше величество…
Лицо Карла покрылось красными пятнами. В глазах зажегся огонек злобы и упрямства.
– Этот переход будет похож на бегство! – крикнул он срывающимся от волнения голосом. – А я никогда не побегу от царя Петра. Слышите, никогда! Если бы сам бог послал ангела небесного с приказанием отступить от Полтавы, я бы и тогда не отступил. Я знаю русских лучше вас… Я их выгоню с казацкой земли… Я заставлю их принять мои условия… А вы, генерал, – резко повернулся он к Гилленкроку, – должны все подготовить к нападению на Полтаву и сказать нам, в какой день возьмем мы эту ничтожную крепость.
– В ней четыре тысячи гарнизона, ваше величество, кроме казаков и населения…
– Русские сдадутся при первом пушечном выстреле с нашей стороны!
– А я думаю, – возразил Гилленкрок, – что русские будут защищаться до последней крайности и пехоте вашего величества сильно достанется от продолжительных осадных работ…
– Я уверяю вас, генерал, русские долгой осады не выдержат. Как ваше мнение, гетман? – обратился король к Мазепе.
Гетман, хорошо знавший плачевное состояние шведской армии, понимал, что король затеял слишком рискованную игру, что генералы, советовавшие отступить в Польшу, правы, но сейчас старик, озлобленный презрительным отношением к себе этих надутых господ, решил стать на сторону короля: «Все равно упрямого мальчишку не убедишь, а портить с ним отношения мне сейчас нельзя», – подумал он.
– Непобедимость войск вашего величества известна всему свету, – спокойно сказал он. – Не малой сей фортеции противиться фортуне вашей…
– Вот голос мудрости, господа! – воскликнул король. – Завтра мы должны взять Полтаву штурмом…
… При выходе из шатра Гилленкрок взял под руку Мазепу и тихо, по-немецки, сказал:
– Вы напрасно говорили королю про памятник и фортуну. Он больше всего любит славу и легко поддается желанию делать то, что невыгодно ни нам, ни вам…
– Я стар, чтоб думать, как иные, о выгоде, – вздохнул Иван Степанович. – Я служу его величеству так, как могу…
– А если фортуна наша перейдет к русским? И вы станете их пленником?
– Господь милосердный не допустит, – испуганно перекрестился Мазепа, прощаясь с генералами.
Но испуг его был притворным. Мысль о возможности плена, вызывавшая еще недавно озноб всего тела, не смущала уже Мазепу. Он снова вел двойную игру. Поняв, что на шведов надеяться нечего, и решив схватить короля, гетман привлек к заговору ряд своих сторонников и уже подготовил многое.
XV
Полковник Алексей Степанович Келин, хотя и прослужил в царских войсках почти двадцать лет, выглядел самым мирным человеком.
Был он неизменно добродушен, приветлив, разговаривал со всеми ровно и мягко, никогда не повышал голоса, за малую вину с подчиненных строго не взыскивал, любил пошутить и посмеяться, а в свободные часы и в рюхи с ребятами поиграть не отказывался, и попадье, у которой квартировал, кровлю починить.
Носил он старенький, выцветший военный мундир, сидевший на его тщедушной фигуре как-то мешковато и смешно, а форменная треуголка, надеваемая по праздничным дням, совсем не шла к его маленькому курносому лицу с редкими рыжеватыми усами. Очевидно, Алексей Степанович и сам неважно чувствовал себя в военной форме, поэтому при каждом удобном случае, на службе и в гостях, он прежде всего старался освободиться от стеснительной одежды, предпочитая ей простую домашнюю рубаху.
Вместе с тем полковник, участник многих походов и битв, отличался отменной храбростью, упорством и исполнительностью.
Когда на военном совете у царя Петра встал вопрос о назначении «достойного офицера в полтавскую фортецию», имевшую большое военное значение, выбор пал на Келина. Правда, фельдмаршал Шереметев заметил при этом, что «полковник не зело строг с народом», но Петр на такой довод рукой махнул:
– Не строгость надобна, а верность отечеству, мужество и доброе рачительство о делах, коими сей полковник знатен…
Петр не ошибся. Приехав в Полтаву, Алексей Степанович энергично взялся за укрепление крепости, быстро привел в боевую готовность четырехтысячный гарнизон и завоевал хорошую славу у населения.
Шведские войска, подошедшие сюда в конце апреля, встретили неожиданно для себя крепкий отпор. Десятки атак полтавцы стойко отбили.
Русские войска под начальством Меншикова, остановившись по другую сторону реки Ворсклы, вблизи Полтавы, не могли оказать осажденной крепости серьезной поддержки, – широкую низменную долину реки покрывали непроходимые весной болота.
«Полтавская крепость в зело доброй содержит себя дефензии[37] и никакого ущерба от действа неприятельского еще не обретается», – успокаивал Меншиков Петра, спешившего из Азова к армии.
В действительности же положение крепости, выдержавшей уже полуторамесячную осаду, было тяжелое. Таяли запасы продовольствия, кончался запас пороха, все дома были заполнены ранеными и больными, страдания которых усиливались от начавшейся страшной жары.
Прибывший в армию Петр приказал перебросить в крепость несколько пустых бомб с письмами, извещая защитников о своем прибытии и благодаря их за стойкость. Полковник в соборной церкви прочитал эти письма солдатам и горожанам, единодушно давшим клятву защищаться до последней капли крови.
Однако сам Алексей Степанович, по-прежнему добродушный и веселый, всячески ободрявший гарнизон и население, понимал, что долго крепости не устоять, и, не допуская мысли о возможности сдачи, готовился до конца выполнить свой долг верного сына отечества.
21 июня, поднявшись, как всегда, еще до восхода солнца и осматривая с крепостного вала шведские укрепления, полковник отметил необычайную тишину во вражеском лагере.
– А что, Федотов, не замечал ли ты ночью движения у господ шведов? – обратился он к дежурному сержанту, рослому молодцу, которого любил за сметливость.
– Никак нет… – ответил тот. – Как с вечера затихли, так и до сей поры, словно сурки в норе, сидят…
– Уж не отошли ли они, дал бы бог, – сказал Алексей Степанович. – Ты что думаешь?
– Думаю, что на хитрость пустились, господин полковник. Подвох какой-нибудь затевают. Кабы им отходить, они беспременно все добро свое забрали бы, а то вот оно со вчерашнего дня висит, – указал сержант на ближний, полускрытый кустарником и мелколесьем, редут.
– А что там такое? – спросил полковник, теперь тоже заметивший на одном из кустов едва приметное белое пятнышко.
– Офицерские утиральники… Им наша жара непривычна, вот они весь день водой и поливаются. А с вечера утиральники сушить развешивают.
– Так, так, – задумчиво произнес Алексей Степанович. – Значит, они притихли не зря… Что-то они сегодня нам готовят?..
И не успел он докончить фразы, как ударила пушка. Бомба, чуть-чуть недолетев до вала, гулко разорвалась внизу.
– Все по местам! – закричал полковник. – Заряды беречь до крайности! Бить без промаха!
В пять минут гарнизон собрался на валу. Шведы открыли сильный огонь с четырех редутов. Разрывавшиеся в крепости бомбы выводили из строя десятки людей. Начались пожары. Дым и гарь, гул орудий, крики людей и стоны раненых подняли на ноги всех горожан. В соборной церкви ударили в набат.
Огромный рыжебородый дьякон Иона, стоя на паперти и размахивая длинными, волосатыми руками, грозил нечестивым шведам проклятиями, призывая всех на защиту города.
Толпа горожан, которых полковник вооружил старыми ружьями, ждала сигнала, чтобы двинуться на помощь солдатам. Старый бывалый казак Петренко, по-командирски распоряжавшийся в этой толпе, на ходу объяснял новичкам разные военные приемы.
Задорная бабенка, солдатская вдова Настасья, подговаривала «жинок» не отставать от мужиков.
Полтавцы готовились сдержать клятву и дорого продать свою жизнь.
Неожиданно пушки умолкли. На крепостном валу настала минутная напряженная тишина. Из-за леса показались стройные колонны шведов. Десять тысяч отборной пехоты шли на штурм.
– Ну, с богом! – перекрестился Алексей Степанович и махнул рукой пушкарям.
Четыре пушки ударили сразу. Две бомбы разорвались в гуще наступающих, но шведы не дрогнули и с трех сторон полезли на крепостной вал.
Отбитые с двух сторон, они все же сумели ворваться с третьей, заняв так называемое Мазуровское укрепление. Начальник этого укрепления и четыреста защитников погибли в яростной рукопашной схватке. Ни один не сдался, предпочитая смерть плену.
Над Мазуровским укреплением развернулись шведские знамена.
Тогда полковник Келин сам повел сюда два батальона солдат и вооруженных полтавцев.
– Послужим отечеству, ребята! Не владеть врагам русской крепостью! – кричал он, увлекая за собой солдат и народ.
Пуля попала ему в левую руку. Кровь, хлынувшая из раны, окрасила рубаху, но он, казалось, не замечал боли, нанося сабельные удары шведам. Один из них бросился на полковника со штыком, но кто-то из горожан ловко ударил шведа бревном по голове.
Дьякон Иона, с развевающимися космами и багровым лицом, орудовал прикладом.
– Бей еретиков! Сгинь, нечистая сила! – громыхал его зычный голос в самом пекле сражения.
Настасья и горожанки из-за плетней били шведов камнями и кирпичами. Старики и подростки подносили мешки с песком и бревна, которые сбрасывали на шведов, отступавших с вала…
Шведы не выдержали отпора. Мазуровское укрепление было очищено. Шесть последующих приступов тоже успеха не имели. Враг отступил, унося с собой две с половиной тысячи трупов.
Король Карл пришел в ярость:
– Мои генералы разучились воевать, – сказал он. – Через три дня я сам поведу свои войска и возьму эту крепость за два часа…
А поздно вечером переплывший через реку крестьянин доставил полковнику Келину из русского лагеря бумагу.
Прочитав ее, Алексей Степанович встал и с чувством перекрестился:
– Ну, слава богу и государю… Наши войска переправились сегодня на правый берег и укрепляются вблизи шведского лагеря. Теперь неприятелю не до нас. В скором времени надо ждать генеральной баталии…
Был он неизменно добродушен, приветлив, разговаривал со всеми ровно и мягко, никогда не повышал голоса, за малую вину с подчиненных строго не взыскивал, любил пошутить и посмеяться, а в свободные часы и в рюхи с ребятами поиграть не отказывался, и попадье, у которой квартировал, кровлю починить.
Носил он старенький, выцветший военный мундир, сидевший на его тщедушной фигуре как-то мешковато и смешно, а форменная треуголка, надеваемая по праздничным дням, совсем не шла к его маленькому курносому лицу с редкими рыжеватыми усами. Очевидно, Алексей Степанович и сам неважно чувствовал себя в военной форме, поэтому при каждом удобном случае, на службе и в гостях, он прежде всего старался освободиться от стеснительной одежды, предпочитая ей простую домашнюю рубаху.
Вместе с тем полковник, участник многих походов и битв, отличался отменной храбростью, упорством и исполнительностью.
Когда на военном совете у царя Петра встал вопрос о назначении «достойного офицера в полтавскую фортецию», имевшую большое военное значение, выбор пал на Келина. Правда, фельдмаршал Шереметев заметил при этом, что «полковник не зело строг с народом», но Петр на такой довод рукой махнул:
– Не строгость надобна, а верность отечеству, мужество и доброе рачительство о делах, коими сей полковник знатен…
Петр не ошибся. Приехав в Полтаву, Алексей Степанович энергично взялся за укрепление крепости, быстро привел в боевую готовность четырехтысячный гарнизон и завоевал хорошую славу у населения.
Шведские войска, подошедшие сюда в конце апреля, встретили неожиданно для себя крепкий отпор. Десятки атак полтавцы стойко отбили.
Русские войска под начальством Меншикова, остановившись по другую сторону реки Ворсклы, вблизи Полтавы, не могли оказать осажденной крепости серьезной поддержки, – широкую низменную долину реки покрывали непроходимые весной болота.
«Полтавская крепость в зело доброй содержит себя дефензии[37] и никакого ущерба от действа неприятельского еще не обретается», – успокаивал Меншиков Петра, спешившего из Азова к армии.
В действительности же положение крепости, выдержавшей уже полуторамесячную осаду, было тяжелое. Таяли запасы продовольствия, кончался запас пороха, все дома были заполнены ранеными и больными, страдания которых усиливались от начавшейся страшной жары.
Прибывший в армию Петр приказал перебросить в крепость несколько пустых бомб с письмами, извещая защитников о своем прибытии и благодаря их за стойкость. Полковник в соборной церкви прочитал эти письма солдатам и горожанам, единодушно давшим клятву защищаться до последней капли крови.
Однако сам Алексей Степанович, по-прежнему добродушный и веселый, всячески ободрявший гарнизон и население, понимал, что долго крепости не устоять, и, не допуская мысли о возможности сдачи, готовился до конца выполнить свой долг верного сына отечества.
21 июня, поднявшись, как всегда, еще до восхода солнца и осматривая с крепостного вала шведские укрепления, полковник отметил необычайную тишину во вражеском лагере.
– А что, Федотов, не замечал ли ты ночью движения у господ шведов? – обратился он к дежурному сержанту, рослому молодцу, которого любил за сметливость.
– Никак нет… – ответил тот. – Как с вечера затихли, так и до сей поры, словно сурки в норе, сидят…
– Уж не отошли ли они, дал бы бог, – сказал Алексей Степанович. – Ты что думаешь?
– Думаю, что на хитрость пустились, господин полковник. Подвох какой-нибудь затевают. Кабы им отходить, они беспременно все добро свое забрали бы, а то вот оно со вчерашнего дня висит, – указал сержант на ближний, полускрытый кустарником и мелколесьем, редут.
– А что там такое? – спросил полковник, теперь тоже заметивший на одном из кустов едва приметное белое пятнышко.
– Офицерские утиральники… Им наша жара непривычна, вот они весь день водой и поливаются. А с вечера утиральники сушить развешивают.
– Так, так, – задумчиво произнес Алексей Степанович. – Значит, они притихли не зря… Что-то они сегодня нам готовят?..
И не успел он докончить фразы, как ударила пушка. Бомба, чуть-чуть недолетев до вала, гулко разорвалась внизу.
– Все по местам! – закричал полковник. – Заряды беречь до крайности! Бить без промаха!
В пять минут гарнизон собрался на валу. Шведы открыли сильный огонь с четырех редутов. Разрывавшиеся в крепости бомбы выводили из строя десятки людей. Начались пожары. Дым и гарь, гул орудий, крики людей и стоны раненых подняли на ноги всех горожан. В соборной церкви ударили в набат.
Огромный рыжебородый дьякон Иона, стоя на паперти и размахивая длинными, волосатыми руками, грозил нечестивым шведам проклятиями, призывая всех на защиту города.
Толпа горожан, которых полковник вооружил старыми ружьями, ждала сигнала, чтобы двинуться на помощь солдатам. Старый бывалый казак Петренко, по-командирски распоряжавшийся в этой толпе, на ходу объяснял новичкам разные военные приемы.
Задорная бабенка, солдатская вдова Настасья, подговаривала «жинок» не отставать от мужиков.
Полтавцы готовились сдержать клятву и дорого продать свою жизнь.
Неожиданно пушки умолкли. На крепостном валу настала минутная напряженная тишина. Из-за леса показались стройные колонны шведов. Десять тысяч отборной пехоты шли на штурм.
– Ну, с богом! – перекрестился Алексей Степанович и махнул рукой пушкарям.
Четыре пушки ударили сразу. Две бомбы разорвались в гуще наступающих, но шведы не дрогнули и с трех сторон полезли на крепостной вал.
Отбитые с двух сторон, они все же сумели ворваться с третьей, заняв так называемое Мазуровское укрепление. Начальник этого укрепления и четыреста защитников погибли в яростной рукопашной схватке. Ни один не сдался, предпочитая смерть плену.
Над Мазуровским укреплением развернулись шведские знамена.
Тогда полковник Келин сам повел сюда два батальона солдат и вооруженных полтавцев.
– Послужим отечеству, ребята! Не владеть врагам русской крепостью! – кричал он, увлекая за собой солдат и народ.
Пуля попала ему в левую руку. Кровь, хлынувшая из раны, окрасила рубаху, но он, казалось, не замечал боли, нанося сабельные удары шведам. Один из них бросился на полковника со штыком, но кто-то из горожан ловко ударил шведа бревном по голове.
Дьякон Иона, с развевающимися космами и багровым лицом, орудовал прикладом.
– Бей еретиков! Сгинь, нечистая сила! – громыхал его зычный голос в самом пекле сражения.
Настасья и горожанки из-за плетней били шведов камнями и кирпичами. Старики и подростки подносили мешки с песком и бревна, которые сбрасывали на шведов, отступавших с вала…
Шведы не выдержали отпора. Мазуровское укрепление было очищено. Шесть последующих приступов тоже успеха не имели. Враг отступил, унося с собой две с половиной тысячи трупов.
Король Карл пришел в ярость:
– Мои генералы разучились воевать, – сказал он. – Через три дня я сам поведу свои войска и возьму эту крепость за два часа…
А поздно вечером переплывший через реку крестьянин доставил полковнику Келину из русского лагеря бумагу.
Прочитав ее, Алексей Степанович встал и с чувством перекрестился:
– Ну, слава богу и государю… Наши войска переправились сегодня на правый берег и укрепляются вблизи шведского лагеря. Теперь неприятелю не до нас. В скором времени надо ждать генеральной баталии…
XVI
Больше всех других своих генералов Карл любил Левенгаупта. Этот генерал был храбр и беззаветно предан своему королю. Но Карл никак не мог простить ему поражения у Лесной и последнее время почти не разговаривал с ним. Однако теперь, чувствуя скрытое недовольство со стороны многих соратников, он вновь стал приближать Левенгаупта.
Однажды ранним июньским утром, встретив генерала, король ласково предложил:
– Поедемте к реке, генерал. Я слышал, русские начали переправу…
Генерал охотно согласился. Они поехали верхами. Русские передовые посты, заметив их у реки, открыли стрельбу. Услышав первые выстрелы, король беспечно рассмеялся:
– Ого, я вижу, мы научили московитов военному искусству. Они могут уже заряжать свои мушкеты…
– Им нельзя отказать и в храбрости, ваше величество…
– Вы думаете, генерал? – улыбнулся Карл.
И, словно желая показать, что такое настоящая храбрость, он пришпорил коня и спустился к самому берегу.
Левенгаупт последовал за ним. Пули свистели. Король подвергал себя напрасной опасности. Генерал встревожился:
– Ваше величество, я прошу вас…
Он не договорил. Шальная пуля убила под ним коня.
– Ваше величество, – падая, закричал Левенгаупт, – ради бога оставьте это место…
– Bagatel! Вы получите другую лошадь, – отвечал Карл и, явно издеваясь над генералом, продолжал гарцевать под выстрелами.
Тут пуля раздробила королю ступню левой ноги. Из сапога просочилась кровь. Карл держался мужественно и даже не слез с лошади.
– Пустяки! – успокаивал он Левенгаупта. – Пуля застряла в ноге, я ее вырежу…
Он поехал к своим войскам, сделал несколько распоряжений генералам и только через час вернулся домой. Рана вызвала воспаление, причиняла жестокую боль. Король не кричал. Сам помогал доктору вынимать из ноги осколки раздробленной кости.
– Рана не опасна, – утешал он придворных, – скоро я опять буду на коне…
Все же ему пришлось лечь в постель.
Карл лежать не любил. Он нервничал. Его успокаивали только рассказы придворных о старых героических временах. Особенно нравилась ему сага о Рольфе Гетрэгсоне, славном рыцаре, покорителе русского волшебника на острове Ретузари.
Шведский король был еще очень молод и безрассуден…[38]
25 июня русские войска, подойдя к Полтаве, выстроились версты за полторы от шведов. Карлу донесли, будто царь ждет к себе на помощь несколько тысяч конницы с Поволжья. Чтобы не допустить усиления неприятеля, король решил немедленно дать русским генеральную баталию.
Весь следующий день обе стороны готовились к бою.
Больная нога не позволяла королю лично руководить войсками. Он назначил главнокомандующим фельдмаршала Реншильда, но заявил, что будет и сам принимать участие в битве.
Ему трудно было сидеть верхом на лошади. Шведы приготовили для короля носилки. Карлу такой способ передвижения не понравился. Ему казалось, что носилки делают его смешным. Придворные стали его ободрять:
– Наша победа над русскими, – говорили они, – будет казаться еще более величественной, когда мир узнает, что сражение выиграно раненым королем, передвигавшимся на носилках. Эти носилки войдут в историю, ваше величество. Потомство будет с завистью смотреть на них…
Доводы подействовали. Носилки короля уже не беспокоили, он даже находил их очень удобными.
… Царь Петр, собрав своих генералов, дал каждому точное указание о подготовке к бою. Осмотрел все редуты проверил пушки.
Объезжая войска, он остановился перед дивизией Аларта и сказал солдатам ободряющую речь:
– Король шведский и самозванец Лещинский, а также изменник Мазепа клятвенно утвердились отторгнуть Украину, учинив из оной княжество под властью того изменника. Льстясь такой надеждой, проклятый Мазепа уповал собрать двести тысяч казацких войск, подкупил Порту и крымского хана, а для исполнения сего злоумышления призвал сюда короля шведского со всеми его силами и Лещинского, поспешавшего к нему с двадцатью пятью тысячами поляков. Но, с помощью божьей, украинский народ и казаки остались нам верными, шведы через разные наши победы истребились до половины, войска Лещинского побиты и разогнаны, султан подтвердил с нами мир. Ныне против нас осталось тридцать четыре полка неприятельских войск, остается над сими довершить победу нашу. Порадейте, воины русские! Вера, церковь и отечество сего от вас требуют!..
Весь вечер в русском лагере царила торжественная тишина. Не слышалось песен, но не было и уныния. Все понимали, что завтра должна решиться судьба отечества, и готовились мужественно защищать его.
Однажды ранним июньским утром, встретив генерала, король ласково предложил:
– Поедемте к реке, генерал. Я слышал, русские начали переправу…
Генерал охотно согласился. Они поехали верхами. Русские передовые посты, заметив их у реки, открыли стрельбу. Услышав первые выстрелы, король беспечно рассмеялся:
– Ого, я вижу, мы научили московитов военному искусству. Они могут уже заряжать свои мушкеты…
– Им нельзя отказать и в храбрости, ваше величество…
– Вы думаете, генерал? – улыбнулся Карл.
И, словно желая показать, что такое настоящая храбрость, он пришпорил коня и спустился к самому берегу.
Левенгаупт последовал за ним. Пули свистели. Король подвергал себя напрасной опасности. Генерал встревожился:
– Ваше величество, я прошу вас…
Он не договорил. Шальная пуля убила под ним коня.
– Ваше величество, – падая, закричал Левенгаупт, – ради бога оставьте это место…
– Bagatel! Вы получите другую лошадь, – отвечал Карл и, явно издеваясь над генералом, продолжал гарцевать под выстрелами.
Тут пуля раздробила королю ступню левой ноги. Из сапога просочилась кровь. Карл держался мужественно и даже не слез с лошади.
– Пустяки! – успокаивал он Левенгаупта. – Пуля застряла в ноге, я ее вырежу…
Он поехал к своим войскам, сделал несколько распоряжений генералам и только через час вернулся домой. Рана вызвала воспаление, причиняла жестокую боль. Король не кричал. Сам помогал доктору вынимать из ноги осколки раздробленной кости.
– Рана не опасна, – утешал он придворных, – скоро я опять буду на коне…
Все же ему пришлось лечь в постель.
Карл лежать не любил. Он нервничал. Его успокаивали только рассказы придворных о старых героических временах. Особенно нравилась ему сага о Рольфе Гетрэгсоне, славном рыцаре, покорителе русского волшебника на острове Ретузари.
Шведский король был еще очень молод и безрассуден…[38]
25 июня русские войска, подойдя к Полтаве, выстроились версты за полторы от шведов. Карлу донесли, будто царь ждет к себе на помощь несколько тысяч конницы с Поволжья. Чтобы не допустить усиления неприятеля, король решил немедленно дать русским генеральную баталию.
Весь следующий день обе стороны готовились к бою.
Больная нога не позволяла королю лично руководить войсками. Он назначил главнокомандующим фельдмаршала Реншильда, но заявил, что будет и сам принимать участие в битве.
Ему трудно было сидеть верхом на лошади. Шведы приготовили для короля носилки. Карлу такой способ передвижения не понравился. Ему казалось, что носилки делают его смешным. Придворные стали его ободрять:
– Наша победа над русскими, – говорили они, – будет казаться еще более величественной, когда мир узнает, что сражение выиграно раненым королем, передвигавшимся на носилках. Эти носилки войдут в историю, ваше величество. Потомство будет с завистью смотреть на них…
Доводы подействовали. Носилки короля уже не беспокоили, он даже находил их очень удобными.
… Царь Петр, собрав своих генералов, дал каждому точное указание о подготовке к бою. Осмотрел все редуты проверил пушки.
Объезжая войска, он остановился перед дивизией Аларта и сказал солдатам ободряющую речь:
– Король шведский и самозванец Лещинский, а также изменник Мазепа клятвенно утвердились отторгнуть Украину, учинив из оной княжество под властью того изменника. Льстясь такой надеждой, проклятый Мазепа уповал собрать двести тысяч казацких войск, подкупил Порту и крымского хана, а для исполнения сего злоумышления призвал сюда короля шведского со всеми его силами и Лещинского, поспешавшего к нему с двадцатью пятью тысячами поляков. Но, с помощью божьей, украинский народ и казаки остались нам верными, шведы через разные наши победы истребились до половины, войска Лещинского побиты и разогнаны, султан подтвердил с нами мир. Ныне против нас осталось тридцать четыре полка неприятельских войск, остается над сими довершить победу нашу. Порадейте, воины русские! Вера, церковь и отечество сего от вас требуют!..
Весь вечер в русском лагере царила торжественная тишина. Не слышалось песен, но не было и уныния. Все понимали, что завтра должна решиться судьба отечества, и готовились мужественно защищать его.
XVII
Несмотря на сильную боль в ноге и бессонную ночь, Карл с утра находился в отличном настроении.
Когда генерал Гилленкрок сообщил, что русские отбили большой обоз с продовольствием и армию нечем кормить, король рассмеялся:
– Нам нет нужды об этом заботиться. В московском стане всего много. Сегодня мы будем обедать в шатрах царя Петра…
И дал приказ пехоте атаковать русские редуты.
Этих редутов, укреплением которых руководил сам Петр, было десять. За ними стояла русская регулярная конница под командой князя Меншикова и генерала Рене. Дальше виднелась стоявшая в строю пехота. Влево, у леса, расположились резерв и казачьи полки гетмана Скоропадского. Одним из этих полков командовал старый Семен Палий, нетерпеливо ждавший встретить на бранном поле своего заклятого врага Мазепу. Здесь же стоял и отряд бывших булавинцев под начальством Петра Колодуба.
– А все-таки чудное дело вышло, братушки, – тихо сказал кто-то из булавинцев. – То мы с атаманом Кондратием супротив царя стояли, а то вроде за него в бой идем…
– За матку-отчизну, а не за царя! – сурово поправил Колодуб. – Ежели мы шведов и ляхов не осилим, они весь народ заполонят!..
– Гляди, гляди! Пошли шведы-то! – закричали казаки.
– О господи, сила их какая… великая…
Шведская пехота под начальством генералов Рооса и Спарре выполняла приказ короля. Русские не выдержали напора. Первый и второй редуты пали. Вступившая в дело русская конница генерала Рене была смята. Самого генерала, тяжело раненного в бок, насилу спасли от плена.
Заметив замешательство русских, граф Пипер, с позволения короля, двинул в помощь пехоте кавалерию генерала Крейца. Но главнокомандующий фельдмаршал Реншильд, враждовавший с графом, пришел в ярость от такого вмешательства и начал ссору с Пипером. В угоду фельдмаршалу король отменил приказ.
Царь Петр, зорко следивший за действиями неприятельских частей, увидев, что корпус генерала Рооса несколько оторвался от центра шведской армии, приказал Меншикову с десятью конными полками атаковать этот фланг.
И вот, развернувшись веером, дружно вынеслась стройная русская конница, охватывая с трех сторон растерявшихся от неожиданности шведов.
Меншиков скакал в первых рядах. Его рослая, статная фигура в зеленом генеральском мундире была хорошо приметна Петру, по озабоченному лицу которого скользнула усмешка:
– Бахвал… меры не знает…
Вдруг лошадь князя споткнулась. Зеленый мундир исчез из поля зрения. Лицо Петра передернулось легкой судорогой.
– Немедля пошли казачью сотню, – хрипло и отрывисто сказал он стоявшему рядом фельдмаршалу Шереметеву. – Накажи следить за князем… Ежели ранен, принесть сюда… Ежели жив, пусть держится опасливей… Ежели…
Но не успел Петр досказать свою мысль, как зеленое пятно генеральского мундира выплыло вновь.
Под князем убило лошадь. Отделавшись ушибом, Меншиков пересел на коня одного из драгун. Передняя цепь кавалерии, обогнав князя, уже рубила не успевших выстроиться шведов.
– К лесу тесни их, к лесу! – кричал Меншиков, врезаясь в гущу схватки.
– Ваше сиятельство… Ваше сиятельство… Сдаются они, – сказал кто-то сзади.
– Некогда возиться! Бей всех к чертовой матери! Пущай помнят!..
– Знатные персоны, ваше сиятельство, – произнес тот же голос.
Тут Меншиков заметил на опушке леса большую группу спешившихся шведских офицеров, выкинувших белый флаг.
Это генерал Шлиппенбах со всем своим штабом сдавался на милость победителей.
Отправив в тыл пленных и четырнадцать захваченных знамен, князь хотел двинуться в погоню за бежавшими к Полтаве остатками разбитого корпуса, но его остановил подъехавший ординарец:
– Вас требует государь. Остальное приказано довершить генералу Ренцелю.
Меншиков злобно выругался, но ослушаться не решился. Вернулся к Петру.
– Я бы их всех забрал, ваше величество, а мне ходу не дают, – досадливо ворчал князь. – Эх, мне бы еще пехоты тысяч пять. Ей-богу, я б их всех смял…
– Больше побеждает искусство и разум, нежели храбрость и пустословие, ваше сиятельство, – сурово оборвал его царь.
– Да я так только… к слову сказал… – смутился Меншиков.
– Ладно. Будешь со мной. Дела нынче всем хватит.
И, взглянув в глаза любимца, Петр не выдержал, расхохотался:
– Посмотри на кого похож. Весь в грязи да кровище. Морду обмой…
Было девять часов утра.
Русская пехота, выведенная за линию траншей, стояла в непосредственной близости от главных сил шведской армии.
Генерал Боуэр, назначенный на место раненого Рене, спешно приводил в порядок конницу. Генерал Брюс заканчивал осмотр артиллерии. Петр в сопровождении Меншикова, фельдмаршала Шереметева, генералов Аларта, Белинга и свиты объезжал войска, делая последние указания к генеральной баталии.
Лицо Петра дышало решимостью и отвагой. Круглые, чуть выпуклые, красивые глаза его глядели строго и торжественно.
У одного из полков Петр остановился.
– Воины! – раздался его далеко слышный голос. – Вот пришел час, который решит судьбу отечества. Вы должны помышлять, что сражаетесь не за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество… А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в благоденствии и славе для благосостояния вашего…
А перед шведскими полками, окруженный двенадцатью драбантами и двадцатью четырьмя гвардейцами, появился Карл. Носилки его везли лошади. Узнав о поражении войск генерала Рооса, король едва сдерживал душившую его злобу и, казалось, не мог понять важности минуты, не мог найти слов ободрения для своих войск. Он по-прежнему не верил в силу и мужество русских, считая поражение случайностью, но все же утренняя бодрость была потеряна. Сделав несколько незначительных указаний, король молча кивнул головой генералу Левенгаупту, давая знак начать наступление.
Войска сошлись. Генеральная баталия началась…
Когда генерал Гилленкрок сообщил, что русские отбили большой обоз с продовольствием и армию нечем кормить, король рассмеялся:
– Нам нет нужды об этом заботиться. В московском стане всего много. Сегодня мы будем обедать в шатрах царя Петра…
И дал приказ пехоте атаковать русские редуты.
Этих редутов, укреплением которых руководил сам Петр, было десять. За ними стояла русская регулярная конница под командой князя Меншикова и генерала Рене. Дальше виднелась стоявшая в строю пехота. Влево, у леса, расположились резерв и казачьи полки гетмана Скоропадского. Одним из этих полков командовал старый Семен Палий, нетерпеливо ждавший встретить на бранном поле своего заклятого врага Мазепу. Здесь же стоял и отряд бывших булавинцев под начальством Петра Колодуба.
– А все-таки чудное дело вышло, братушки, – тихо сказал кто-то из булавинцев. – То мы с атаманом Кондратием супротив царя стояли, а то вроде за него в бой идем…
– За матку-отчизну, а не за царя! – сурово поправил Колодуб. – Ежели мы шведов и ляхов не осилим, они весь народ заполонят!..
– Гляди, гляди! Пошли шведы-то! – закричали казаки.
– О господи, сила их какая… великая…
Шведская пехота под начальством генералов Рооса и Спарре выполняла приказ короля. Русские не выдержали напора. Первый и второй редуты пали. Вступившая в дело русская конница генерала Рене была смята. Самого генерала, тяжело раненного в бок, насилу спасли от плена.
Заметив замешательство русских, граф Пипер, с позволения короля, двинул в помощь пехоте кавалерию генерала Крейца. Но главнокомандующий фельдмаршал Реншильд, враждовавший с графом, пришел в ярость от такого вмешательства и начал ссору с Пипером. В угоду фельдмаршалу король отменил приказ.
Царь Петр, зорко следивший за действиями неприятельских частей, увидев, что корпус генерала Рооса несколько оторвался от центра шведской армии, приказал Меншикову с десятью конными полками атаковать этот фланг.
И вот, развернувшись веером, дружно вынеслась стройная русская конница, охватывая с трех сторон растерявшихся от неожиданности шведов.
Меншиков скакал в первых рядах. Его рослая, статная фигура в зеленом генеральском мундире была хорошо приметна Петру, по озабоченному лицу которого скользнула усмешка:
– Бахвал… меры не знает…
Вдруг лошадь князя споткнулась. Зеленый мундир исчез из поля зрения. Лицо Петра передернулось легкой судорогой.
– Немедля пошли казачью сотню, – хрипло и отрывисто сказал он стоявшему рядом фельдмаршалу Шереметеву. – Накажи следить за князем… Ежели ранен, принесть сюда… Ежели жив, пусть держится опасливей… Ежели…
Но не успел Петр досказать свою мысль, как зеленое пятно генеральского мундира выплыло вновь.
Под князем убило лошадь. Отделавшись ушибом, Меншиков пересел на коня одного из драгун. Передняя цепь кавалерии, обогнав князя, уже рубила не успевших выстроиться шведов.
– К лесу тесни их, к лесу! – кричал Меншиков, врезаясь в гущу схватки.
– Ваше сиятельство… Ваше сиятельство… Сдаются они, – сказал кто-то сзади.
– Некогда возиться! Бей всех к чертовой матери! Пущай помнят!..
– Знатные персоны, ваше сиятельство, – произнес тот же голос.
Тут Меншиков заметил на опушке леса большую группу спешившихся шведских офицеров, выкинувших белый флаг.
Это генерал Шлиппенбах со всем своим штабом сдавался на милость победителей.
Отправив в тыл пленных и четырнадцать захваченных знамен, князь хотел двинуться в погоню за бежавшими к Полтаве остатками разбитого корпуса, но его остановил подъехавший ординарец:
– Вас требует государь. Остальное приказано довершить генералу Ренцелю.
Меншиков злобно выругался, но ослушаться не решился. Вернулся к Петру.
– Я бы их всех забрал, ваше величество, а мне ходу не дают, – досадливо ворчал князь. – Эх, мне бы еще пехоты тысяч пять. Ей-богу, я б их всех смял…
– Больше побеждает искусство и разум, нежели храбрость и пустословие, ваше сиятельство, – сурово оборвал его царь.
– Да я так только… к слову сказал… – смутился Меншиков.
– Ладно. Будешь со мной. Дела нынче всем хватит.
И, взглянув в глаза любимца, Петр не выдержал, расхохотался:
– Посмотри на кого похож. Весь в грязи да кровище. Морду обмой…
Было девять часов утра.
Русская пехота, выведенная за линию траншей, стояла в непосредственной близости от главных сил шведской армии.
Генерал Боуэр, назначенный на место раненого Рене, спешно приводил в порядок конницу. Генерал Брюс заканчивал осмотр артиллерии. Петр в сопровождении Меншикова, фельдмаршала Шереметева, генералов Аларта, Белинга и свиты объезжал войска, делая последние указания к генеральной баталии.
Лицо Петра дышало решимостью и отвагой. Круглые, чуть выпуклые, красивые глаза его глядели строго и торжественно.
У одного из полков Петр остановился.
– Воины! – раздался его далеко слышный голос. – Вот пришел час, который решит судьбу отечества. Вы должны помышлять, что сражаетесь не за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество… А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в благоденствии и славе для благосостояния вашего…
А перед шведскими полками, окруженный двенадцатью драбантами и двадцатью четырьмя гвардейцами, появился Карл. Носилки его везли лошади. Узнав о поражении войск генерала Рооса, король едва сдерживал душившую его злобу и, казалось, не мог понять важности минуты, не мог найти слов ободрения для своих войск. Он по-прежнему не верил в силу и мужество русских, считая поражение случайностью, но все же утренняя бодрость была потеряна. Сделав несколько незначительных указаний, король молча кивнул головой генералу Левенгаупту, давая знак начать наступление.
Войска сошлись. Генеральная баталия началась…
XVIII
Тем временем Мазепа, находившийся в королевском обозе, переживал ужасные минуты.
Надежда – схватить короля, выдать его Петру и новым предательством заслужить себе прощение – рухнула еще несколько дней назад, когда Чуйкевич, Лизогуб и ряд полковников, обещавших содействие в этом деле, неожиданно сбежали в петровский лагерь, уведя с собой несколько верных казачьих сотен. К тому же Карл, словно почуявший тайный умысел старого гетмана, внезапно переменил к нему отношение, не спрашивал, как бывало, его советов, часто отказывал в приеме, окружил старика своими гвардейцами, назначенными якобы для почетного караула.
Мазепа ясно понимал, над какой пропастью он стоит. Правда, закончись бой победой шведов, Мазепа мог еще рассчитывать на возврат былого могущества… Но какие там расчеты! Какая там победа! Разве не видел он разницы между умным упорством Петра и мальчишеской самонадеянностью Карла? Разве не отдавал себе отчета в том, что безрассудная храбрость шведов все равно, как бурная волна о скалу, разобьется о стойкое мужество народа, защищавшего свою отчизну?
– Отчизна… где теперь моя отчизна? – горько усмехнулся предатель.
С холма, где он находился, открывался чудесный вид. Красавица Ворскла, сделав некрутой излом у Полтавы, блеснув серебром своих вод, чуть-чуть отклонялась в сторону и, скрываясь в камышовых зарослях, убегала в лес, плотным полукольцом подходивший с севера. Правей, широко и необозримо, раскинулось желтое море поспевавших хлебов, лежали тучные земли Украины. Виднелись тополи у хуторов, и далекие церквушки, и застывшие мельницы-ветрянки… Хорошо знакомы старику эти богатые, красивые места. Вот и речка Коломак, воды которой были свидетелями торжества Мазепы. Здесь, предав своего благодетеля гетмана Самойловича, он получил булаву из рук подкупленного им Голицына… Вот там должна быть Диканька, хутор казненного Кочубея… Вот там… Нет, лучше не вспоминать. Душно от этих мыслей. А вот, вот это страшное поле, подернутое густыми слоями дыма, копоти и пыли. Только раскаты орудийных выстрелов и тяжелый сплошной гул доносятся до гетмана.
– Дядя! Надо отступать! – прервал думы старики подъехавший Андрий Войнаровский.
– Разве… уже… конец? – вздрогнул Мазепа. Лицо Андрия покрыто потом и пылью. В глазах явная неприязнь к дяде. Голос дрожит от обиды и скрытой злобы.
– Шведы не выдержат. Русские двинули казачью конницу… Здесь нам опасно…
– Да, опасно, опасно, – заторопился старик. – Надо скорей… укладывать… Прикажи запрягать багажные телеги.
Спотыкаясь и озираясь по сторонам, он побежал к шатру, где стояли десятки сундуков с золотом и дорогими вещами.
В это время из ближнего леса вылетела казачья сотня. Впереди, по-казацки пригнувшись к шее коня, дико гикая, мчался седобородый старик.
– Це Мазепа! Мазепа проклятый! – кричал он, – Живым его визмемо, хлопцы…
Но не доскакали казаки до шатра. Выбежавший из-за пригорка шведский батальон охраны встретил их огнем. Сбитый тремя пулями, обливаясь кровью, совсем недалеко от шатра упал старик. Собрав все силы, он приподнялся, и страшный, предсмертный хрип вырвался у него из груди:
Надежда – схватить короля, выдать его Петру и новым предательством заслужить себе прощение – рухнула еще несколько дней назад, когда Чуйкевич, Лизогуб и ряд полковников, обещавших содействие в этом деле, неожиданно сбежали в петровский лагерь, уведя с собой несколько верных казачьих сотен. К тому же Карл, словно почуявший тайный умысел старого гетмана, внезапно переменил к нему отношение, не спрашивал, как бывало, его советов, часто отказывал в приеме, окружил старика своими гвардейцами, назначенными якобы для почетного караула.
Мазепа ясно понимал, над какой пропастью он стоит. Правда, закончись бой победой шведов, Мазепа мог еще рассчитывать на возврат былого могущества… Но какие там расчеты! Какая там победа! Разве не видел он разницы между умным упорством Петра и мальчишеской самонадеянностью Карла? Разве не отдавал себе отчета в том, что безрассудная храбрость шведов все равно, как бурная волна о скалу, разобьется о стойкое мужество народа, защищавшего свою отчизну?
– Отчизна… где теперь моя отчизна? – горько усмехнулся предатель.
С холма, где он находился, открывался чудесный вид. Красавица Ворскла, сделав некрутой излом у Полтавы, блеснув серебром своих вод, чуть-чуть отклонялась в сторону и, скрываясь в камышовых зарослях, убегала в лес, плотным полукольцом подходивший с севера. Правей, широко и необозримо, раскинулось желтое море поспевавших хлебов, лежали тучные земли Украины. Виднелись тополи у хуторов, и далекие церквушки, и застывшие мельницы-ветрянки… Хорошо знакомы старику эти богатые, красивые места. Вот и речка Коломак, воды которой были свидетелями торжества Мазепы. Здесь, предав своего благодетеля гетмана Самойловича, он получил булаву из рук подкупленного им Голицына… Вот там должна быть Диканька, хутор казненного Кочубея… Вот там… Нет, лучше не вспоминать. Душно от этих мыслей. А вот, вот это страшное поле, подернутое густыми слоями дыма, копоти и пыли. Только раскаты орудийных выстрелов и тяжелый сплошной гул доносятся до гетмана.
– Дядя! Надо отступать! – прервал думы старики подъехавший Андрий Войнаровский.
– Разве… уже… конец? – вздрогнул Мазепа. Лицо Андрия покрыто потом и пылью. В глазах явная неприязнь к дяде. Голос дрожит от обиды и скрытой злобы.
– Шведы не выдержат. Русские двинули казачью конницу… Здесь нам опасно…
– Да, опасно, опасно, – заторопился старик. – Надо скорей… укладывать… Прикажи запрягать багажные телеги.
Спотыкаясь и озираясь по сторонам, он побежал к шатру, где стояли десятки сундуков с золотом и дорогими вещами.
В это время из ближнего леса вылетела казачья сотня. Впереди, по-казацки пригнувшись к шее коня, дико гикая, мчался седобородый старик.
– Це Мазепа! Мазепа проклятый! – кричал он, – Живым его визмемо, хлопцы…
Но не доскакали казаки до шатра. Выбежавший из-за пригорка шведский батальон охраны встретил их огнем. Сбитый тремя пулями, обливаясь кровью, совсем недалеко от шатра упал старик. Собрав все силы, он приподнялся, и страшный, предсмертный хрип вырвался у него из груди: