– Хай от вика и до вика живе и славится, ридна отчизна… Хай на вик сгине род твой, Мазепа, и буде имя твое самым последним, бранным словом на земле, убийца, предатель и кат[39] народа!
Приподняв полотняный край шатра, дрожащий и жалкий, слушал эти слова Мазепа, и старая кровь его, казалось, совсем оледенела от страха и ужаса.
– Кто этот старик, дядя? – спросил вошедший в шатер Андрий.
– Казацкий батько… Семен Палий… – чуть слышно отозвался Мазепа.
Андрий отвернулся и, закрыв лицо руками, заплакал…
… А бой еще кипел.
Заметив в центре русской пехоты серые мундиры и полагая, что это полк рекрутов, король послал против них свою гвардию. Но он ошибся. В центре стояли не рекруты, а Новгородский пехотный полк, который стойко защищался.
Однако силы были неравны. Первый батальон новгородцев, не отступив ни шагу назад, погиб в жестокой штыковой схватке. Второй батальон дрогнул.
Шведы начали медленно продвигаться вперед…
Петр, руководивший боем под неприятельским огнем, сразу понял опасность. Поручив Меншикову и Боуэру двинуть с флангов конницу, он помчался к отступающим. Пуля пробила ему шляпу, другая застряла в седле, но он ничего не замечал.
– Ни шагу назад! Отечество требует! – соскочив с коня и задыхаясь от бешенства, закричал он новгородцам.
И, одной рукой схватив тяжелое полковое знамя, высоко поднял его и побежал вперед, увлекая за собой вновь воспрянувших духом стрелков.
– За мной, воины русские! Порадеем за отечество!
– Порадеем за отечество!.. Ур-ра!.. – дружно откликнулись войска, грозной, сокрушительной лавой обрушиваясь на шведов.
Теперь фортуна явно перешла на сторону русских.
Шведы смешались. Карл велел везти себя в самый огонь битвы, но скоро лошади были убиты. Гвардейцы понесли носилки короля на руках. Но и носильщики были перебиты, а ядро раздробило носилки. Король упал.
Думая, что он убит, шведы пришли в окончательное расстройство и в панике побежали.
– Шведы! Шведы! – преодолевая мучительную боль в ноге, поднявшись с земли, в ужасе закричал Карл.
Но его уже никто не слушал. Все бежали, все спасались.
– Наша пехота погибла, ваше величество! Фельдмаршал Реншильд взят в плен! – крикнул, подбегая к королю, генерал Левенгаупт. – Не оставляйте короля в беде, ребята, – обратился он к кучке солдат, окруживших Карла.
Капрал Гиерта посадил короля на свою лошадь.
С небольшой группой офицеров и солдат, случайно избегнув плена, Карл насилу догнал свой обоз, где и пересел в коляску Мазепы.
… К полудню бой окончился.
Полтавское поле густо покрыто трупами. Русские потеряли тысячу триста сорок два человека убитыми и три тысячи двести восемьдесят пять человек ранеными. Шведских трупов насчитано девять тысяч двести тридцать четыре. Победителям досталось сто тридцать семь шведских знамен и штандартов, четыре пушки, масса оружия и снаряжения, более двух миллионов золотых ефимков шведской казны и несколько тысяч пленных. Отслужив благодарственный молебен, Петр с непокрытой головой объехал свои войска, стоявшие в стройных колоннах, затем обратился к ним с речью:
– Здравствуйте, сыны отечества, чада возлюбленные! По?том трудов моих родил я вас; без вас государству, как телу без души, жить невозможно. Вы, имея любовь к богу, к вере православной, к отечеству, славе и ко мне, не щадили живота своего и на тысячу смертей устремлялись небоязненно. Храбрые дела ваши не будут забвенны у потомства!..
Затем в царских шатрах был устроен, пир, на который приглашены знатные пленники – генералы и полковники. Петр, приветливо поздоровавшись с фельдмаршалом Реншильдом, графом Пипером, генералами Шлиппенбахом, Роосом и другими, вернул им шпаги, отдал должное их мужеству.
– Я слышал, господа, – улыбнувшись, продолжал Петр, – что брат мой Карл приглашал вас на сегодня к обеду в шатрах моих, но он не сдержал своего королевского слова… Мы исполним сие за него и приглашаем вас с нами откушать…
Подняв заздравный кубок, он воскликнул:
– Здоровье брата моего Карла и наших учителей!
– Кто же эти учителя, ваше величество? – недоумевая, спросил Реншильд.
– Вы, господа шведы…
– Знатно же вы отблагодарили своих учителей, – заметил фельдмаршал.
Раздался пушечный залп. Загремела музыка. Начался пир.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I
II
III
IV
Приподняв полотняный край шатра, дрожащий и жалкий, слушал эти слова Мазепа, и старая кровь его, казалось, совсем оледенела от страха и ужаса.
– Кто этот старик, дядя? – спросил вошедший в шатер Андрий.
– Казацкий батько… Семен Палий… – чуть слышно отозвался Мазепа.
Андрий отвернулся и, закрыв лицо руками, заплакал…
… А бой еще кипел.
Заметив в центре русской пехоты серые мундиры и полагая, что это полк рекрутов, король послал против них свою гвардию. Но он ошибся. В центре стояли не рекруты, а Новгородский пехотный полк, который стойко защищался.
Однако силы были неравны. Первый батальон новгородцев, не отступив ни шагу назад, погиб в жестокой штыковой схватке. Второй батальон дрогнул.
Шведы начали медленно продвигаться вперед…
Петр, руководивший боем под неприятельским огнем, сразу понял опасность. Поручив Меншикову и Боуэру двинуть с флангов конницу, он помчался к отступающим. Пуля пробила ему шляпу, другая застряла в седле, но он ничего не замечал.
– Ни шагу назад! Отечество требует! – соскочив с коня и задыхаясь от бешенства, закричал он новгородцам.
И, одной рукой схватив тяжелое полковое знамя, высоко поднял его и побежал вперед, увлекая за собой вновь воспрянувших духом стрелков.
– За мной, воины русские! Порадеем за отечество!
– Порадеем за отечество!.. Ур-ра!.. – дружно откликнулись войска, грозной, сокрушительной лавой обрушиваясь на шведов.
Теперь фортуна явно перешла на сторону русских.
Шведы смешались. Карл велел везти себя в самый огонь битвы, но скоро лошади были убиты. Гвардейцы понесли носилки короля на руках. Но и носильщики были перебиты, а ядро раздробило носилки. Король упал.
Думая, что он убит, шведы пришли в окончательное расстройство и в панике побежали.
– Шведы! Шведы! – преодолевая мучительную боль в ноге, поднявшись с земли, в ужасе закричал Карл.
Но его уже никто не слушал. Все бежали, все спасались.
– Наша пехота погибла, ваше величество! Фельдмаршал Реншильд взят в плен! – крикнул, подбегая к королю, генерал Левенгаупт. – Не оставляйте короля в беде, ребята, – обратился он к кучке солдат, окруживших Карла.
Капрал Гиерта посадил короля на свою лошадь.
С небольшой группой офицеров и солдат, случайно избегнув плена, Карл насилу догнал свой обоз, где и пересел в коляску Мазепы.
… К полудню бой окончился.
Полтавское поле густо покрыто трупами. Русские потеряли тысячу триста сорок два человека убитыми и три тысячи двести восемьдесят пять человек ранеными. Шведских трупов насчитано девять тысяч двести тридцать четыре. Победителям досталось сто тридцать семь шведских знамен и штандартов, четыре пушки, масса оружия и снаряжения, более двух миллионов золотых ефимков шведской казны и несколько тысяч пленных. Отслужив благодарственный молебен, Петр с непокрытой головой объехал свои войска, стоявшие в стройных колоннах, затем обратился к ним с речью:
– Здравствуйте, сыны отечества, чада возлюбленные! По?том трудов моих родил я вас; без вас государству, как телу без души, жить невозможно. Вы, имея любовь к богу, к вере православной, к отечеству, славе и ко мне, не щадили живота своего и на тысячу смертей устремлялись небоязненно. Храбрые дела ваши не будут забвенны у потомства!..
Затем в царских шатрах был устроен, пир, на который приглашены знатные пленники – генералы и полковники. Петр, приветливо поздоровавшись с фельдмаршалом Реншильдом, графом Пипером, генералами Шлиппенбахом, Роосом и другими, вернул им шпаги, отдал должное их мужеству.
– Я слышал, господа, – улыбнувшись, продолжал Петр, – что брат мой Карл приглашал вас на сегодня к обеду в шатрах моих, но он не сдержал своего королевского слова… Мы исполним сие за него и приглашаем вас с нами откушать…
Подняв заздравный кубок, он воскликнул:
– Здоровье брата моего Карла и наших учителей!
– Кто же эти учителя, ваше величество? – недоумевая, спросил Реншильд.
– Вы, господа шведы…
– Знатно же вы отблагодарили своих учителей, – заметил фельдмаршал.
Раздался пушечный залп. Загремела музыка. Начался пир.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I
Принято думать, что полтавский разгром окончательно уничтожил шведскую армию. На самом деле у Карла оставалось почти двадцатитысячное войско, которое на первых порах отступало сравнительно в порядке, пополняясь по дороге свежими шведскими отрядами, стоявшими в ближайших городах и не принимавшими участия в битве.
Но, как обычно бывает после напряженной и острой борьбы, обе стороны – и русские и шведы – испытывали некоторую растерянность. Русские войска остались под Полтавой. Шведов преследовали лишь незначительные отряды генералов Голицына и Боуэра.
Меншиков пировал с царем, его кавалерия лишь на другой день вечером двинулась в погоню за шведами.
А король Карл, потрясенный событиями, окруженный испуганными генералами, даже не позаботился подсчитать свои силы, которые могли еще остановить идущие следом русские отряды.
… День стоял знойный. Войска и огромный обоз двигались медленно по широкой, пыльной дороге.
Сидя в покойной коляске Мазепы, король постепенно приходил в себя. Злоба – первое чувство, охватившее Карла, – утихала. На смену пришел стыд за поражение и бегство, а может быть, и раскаяние в своей излишней самонадеянности.
Карлу невыносимо тяжело было видеть позорное отступление своих войск, еще недавно считавшихся непобедимыми. Стыдясь отвечать на приветствия встречавшихся частей, король отвернулся в сторону Мазепы.
Тот полулежал на подушках, бледный, растерянный. Душевное состояние его было ужасно. Мысль о возможности попасть в руки царя страшила теперь предателя до такой степени, что он потерял обычную сообразительность и самообладание, не мог ничего говорить, казался мертвецом.
– Как ваше мнение, гетман, – спросил Карл, – мы можем еще драться?
Мазепа вздрогнул, приоткрыл глаза, но не повернул головы.
– Скорей… скорей уехать… – прошептал он.
– Бегство покроет нас вечным позором, – нахмурился Карл. – Я предпочитаю погибнуть.
– Могут догнать… схватить… Скорее уехать… – не слушая короля, словно в забытьи, твердил Мазепа.
Карл бросил на него взгляд, полный презрения, и прекратил разговор.
Они проехали уже верст двадцать. Дорога свернула к какому-то редкому лесу. Король приказал остановиться. Подъехали генералы Гилленкрок и Крейц, следом за ними подскакал генерал Левенгаупт, подошел отряд драбантов. В лесу быстро поставили походный шатер, внесли туда короля.
– Где Реншильд? – спросил он, спокойно оглядывая приближенных.
– В плену, ваше величество…
– А граф Пипер?
– В плену.
– А генерал Стакельберг?
– В плену.
– В плену у русских! – воскликнул Карл. – Какая ужасная судьба!.. Ну, генерал, – обратился он к Левенгаупту, – что нам теперь делать?
– Остается поступить так, как я вынужден был поступить под Лесной, – ответил Левенгаупт, – Бросить пушки, снаряжение и уходить быстрей…
– Никогда! – гневно перебил король. – Мы должны сражаться до последней капли крови… Смерть лучше бесславия.
– Я полагаю, – вмешался Гилленкрок, – можно отступить в порядке за Днепр и соединиться с польскими войсками.
– Вы забываете, генерал, – заметил Крейц, – что русские следуют по пятам, а Днепр еще далеко. Кроме того, мы вряд ли сможем переправить весь наш огромный обоз…
– Запорожцы обещают нам в Переволочне несколько паромов и лодки…
– Хорошо, господа, – сказал король. – Я согласен отступить за Днепр, но вся артиллерия и багаж должны оставаться с нами… Мы не отдадим русским ни одной нашей пушки… Если они нападут, будем драться. Прошу вас, господа, привести войска в порядок и не допускать паники.
Через полчаса с распущенными знаменами и барабанным боем перестроившиеся шведские полки с артиллерией и всем обозом тронулись к Переволочне.
Однако на следующий день, выдержав незначительные схватки с передовыми русскими отрядами, шведы поняли, какую помеху представляет для них обоз, и генерал Крейц, без ведома короля, распорядился уничтожить часть тяжелого багажемента, раздав лошадей пехоте.
Теперь отступление шло быстрее, и вечером 29 июня шведы достигли Переволочни.
Но они жестоко ошиблись в своих надеждах. Войска царского полковника Яковлева и казацкого полковника Галагана еще до Полтавской баталии, узнав про измену Кости Гордеенко, ушедшего с частью запорожцев к Мазепе, разорили укрепление Запорожской Сечи, сожгли Переволочню, уничтожили все паромы и лодки. Костя Гордеенко был схвачен и казнен. Большинство обманутых казаков-сечевиков вернулось в русскую армию.
Подойдя к Переволочне, шведы увидели лишь груды развалин. Местность была пустынна. Широкий, быстрый и глубоководный Днепр отрезал беглецам дорогу.
Правда, шведы сумели отыскать на берегу бревна и устроить несколько плотов, но их было мало, и нечего было думать о переправе через реку всего войска. А между тем разъезды уже доносили, что русские близко. Кавалерия Меншикова догоняла неприятеля.
Карл, видя безвыходность положения, опять предложил:
– Будем сражаться, господа… Я сяду верхом и сам поведу в бой моих шведов.
Генералы единодушно и решительно протестовали:
– Силы неравны, государь…
– Если неприятель сюда явится, он всех нас перебьет или заберет в плен…
– Что же вы предлагаете? – спросил Карл.
Тут генерал Левенгаупт опустился перед ним на колени и заявил:
– Всемилостивейший государь! Мы умоляем вас спасти свою особу… Пока не поздно, вы можете переправиться за Днепр, оставив армию на наше попечение…
– Нет, нет, ни за что! – вспыхнул Карл. – Я не покину своих солдат. Будем вместе обороняться и, если суждено, вместе погибнем…
– Обороняться невозможно, – возражали генералы. – Солдаты упали духом, позиции для нас неудобны… Бог поставил ваше величество правителем народа, и вы должны спасти себя… Если вы попадете к русским, тогда все пропало… Если вы спасетесь, то найдете способ освободить тех, которые попадут в руки неприятеля…
Доводы были разумны. Король задумался.
В это время к нему подошел Мазепа.
Гетман уже сумел где-то за большие деньги добыть пару плоскодонных лодок, приказал погрузить свое имущество и два бочонка золотых. Зная, что теперь непосредственная опасность плена ему не угрожает, он сразу оживился.
– Скажите, гетман, – спросил король, – сколько верст отсюда до польских владений?
– Через сутки можно достигнуть шляха, ведущего в Брацлавское воеводство, ваше величество. Но эта дорога хорошо известна русским, они могут нас догнать…
– Вы слышите, господа? – перебив гетмана, обратился король к своим генералам. – Я же говорю, что у нас всех один выбор… Надо здесь укрепиться и дать отпор неприятелю или умереть….
– Я вижу более благоразумный путь, ваше величество, – спокойно вставил Мазепа.
– Какой же?
– Не рисковать напрасно, оставить здесь армию, переправиться налегке через Днепр и уйти в Бендеры, к сераскиру-паше… Он давний мой приятель и все для меня сделает…
Король покраснел. Спокойствие гетмана раздражало его. Предложение показалось наглостью и вывело из терпения. Он вспыхнул:
– Вы… вы нечестный человек! Вы обольститель!.. Можете один ехать к вашим татарам…
Мазепа не стал спорить. Он откланялся и ушел.
Через час вместе с ближними людьми, – среди которых были Войнаровский, Мотря, Орлик, Ломиковский, Горленко и другие изменники из числа старши?ны, – Мазепа находился уже на правом берегу реки.
А Карл еще продолжал спорить с генералами:
– Я скорее соглашусь попасть в плен, чем умышленно покинуть свое войско…
– Вы погубите всех нас, – убеждал Гилленкрок. – Тогда мы все вечно останемся пленниками русских…
– А что будет в плену со мной? Как вы думаете? – спросил король.
– Сохрани нас бог от такого несчастья… Русские стали бы глумиться над вашей особой и заставили бы подписать унизительные для шведов условия…
– Я прикажу заранее не соблюдать никаких условий, вынужденных от меня насилием…
Генералы продолжали упрашивать короля и, наконец, убедили принять их предложение.
Назначив главнокомандующим оставляемой армий генерала Левенгаупта, король приказал готовить переправу. Он брал с собой генералов Гилленкрока, Спарре и Лангеркрона, отряд драбантов и тысячу гвардейцев.
Была уже ночь. По берегу горели костры. Солдаты жгли факелы.
Всюду слышался негодующий ропот:
– Черт нас занес в эту страну!
– Король и генералы убегут, им всюду местечко найдется, а мы – расплачивайся головами!
– Не надо было королю слушать гетмана Мазепу, наобещал он много, а ничего не исполнил!
– Повесить бы его за ноги на первом дереве!
Многие шведы, понимая свою обреченность, решили, несмотря на запрещение Левенгаупта, покинуть армию, бежать вслед за королем. Будь что будет!
Лишь только королевский паром отчалил от берега, они стали переправляться через Днепр вплавь. Некоторые погибли, иным удалось присоединиться к королю.
Рассветало… Королевский отряд, соединившись за рекой с гетманом и его свитой, быстро уходил в степь.
Левенгаупт приводил в порядок оставшиеся войска. В это время на ближайших холмах показались передовые части конницы Меншикова.
Не приняв боя, но умышленно затянув переговоры, чтобы дать возможность королю уйти, Левенгаупт сдался.
Русским достался весь шведский обоз, двадцать восемь пушек, сто двадцать семь знамен и свыше шестнадцати тысяч пленных.[40]
Шведская инкурсия кончилась…
Но, как обычно бывает после напряженной и острой борьбы, обе стороны – и русские и шведы – испытывали некоторую растерянность. Русские войска остались под Полтавой. Шведов преследовали лишь незначительные отряды генералов Голицына и Боуэра.
Меншиков пировал с царем, его кавалерия лишь на другой день вечером двинулась в погоню за шведами.
А король Карл, потрясенный событиями, окруженный испуганными генералами, даже не позаботился подсчитать свои силы, которые могли еще остановить идущие следом русские отряды.
… День стоял знойный. Войска и огромный обоз двигались медленно по широкой, пыльной дороге.
Сидя в покойной коляске Мазепы, король постепенно приходил в себя. Злоба – первое чувство, охватившее Карла, – утихала. На смену пришел стыд за поражение и бегство, а может быть, и раскаяние в своей излишней самонадеянности.
Карлу невыносимо тяжело было видеть позорное отступление своих войск, еще недавно считавшихся непобедимыми. Стыдясь отвечать на приветствия встречавшихся частей, король отвернулся в сторону Мазепы.
Тот полулежал на подушках, бледный, растерянный. Душевное состояние его было ужасно. Мысль о возможности попасть в руки царя страшила теперь предателя до такой степени, что он потерял обычную сообразительность и самообладание, не мог ничего говорить, казался мертвецом.
– Как ваше мнение, гетман, – спросил Карл, – мы можем еще драться?
Мазепа вздрогнул, приоткрыл глаза, но не повернул головы.
– Скорей… скорей уехать… – прошептал он.
– Бегство покроет нас вечным позором, – нахмурился Карл. – Я предпочитаю погибнуть.
– Могут догнать… схватить… Скорее уехать… – не слушая короля, словно в забытьи, твердил Мазепа.
Карл бросил на него взгляд, полный презрения, и прекратил разговор.
Они проехали уже верст двадцать. Дорога свернула к какому-то редкому лесу. Король приказал остановиться. Подъехали генералы Гилленкрок и Крейц, следом за ними подскакал генерал Левенгаупт, подошел отряд драбантов. В лесу быстро поставили походный шатер, внесли туда короля.
– Где Реншильд? – спросил он, спокойно оглядывая приближенных.
– В плену, ваше величество…
– А граф Пипер?
– В плену.
– А генерал Стакельберг?
– В плену.
– В плену у русских! – воскликнул Карл. – Какая ужасная судьба!.. Ну, генерал, – обратился он к Левенгаупту, – что нам теперь делать?
– Остается поступить так, как я вынужден был поступить под Лесной, – ответил Левенгаупт, – Бросить пушки, снаряжение и уходить быстрей…
– Никогда! – гневно перебил король. – Мы должны сражаться до последней капли крови… Смерть лучше бесславия.
– Я полагаю, – вмешался Гилленкрок, – можно отступить в порядке за Днепр и соединиться с польскими войсками.
– Вы забываете, генерал, – заметил Крейц, – что русские следуют по пятам, а Днепр еще далеко. Кроме того, мы вряд ли сможем переправить весь наш огромный обоз…
– Запорожцы обещают нам в Переволочне несколько паромов и лодки…
– Хорошо, господа, – сказал король. – Я согласен отступить за Днепр, но вся артиллерия и багаж должны оставаться с нами… Мы не отдадим русским ни одной нашей пушки… Если они нападут, будем драться. Прошу вас, господа, привести войска в порядок и не допускать паники.
Через полчаса с распущенными знаменами и барабанным боем перестроившиеся шведские полки с артиллерией и всем обозом тронулись к Переволочне.
Однако на следующий день, выдержав незначительные схватки с передовыми русскими отрядами, шведы поняли, какую помеху представляет для них обоз, и генерал Крейц, без ведома короля, распорядился уничтожить часть тяжелого багажемента, раздав лошадей пехоте.
Теперь отступление шло быстрее, и вечером 29 июня шведы достигли Переволочни.
Но они жестоко ошиблись в своих надеждах. Войска царского полковника Яковлева и казацкого полковника Галагана еще до Полтавской баталии, узнав про измену Кости Гордеенко, ушедшего с частью запорожцев к Мазепе, разорили укрепление Запорожской Сечи, сожгли Переволочню, уничтожили все паромы и лодки. Костя Гордеенко был схвачен и казнен. Большинство обманутых казаков-сечевиков вернулось в русскую армию.
Подойдя к Переволочне, шведы увидели лишь груды развалин. Местность была пустынна. Широкий, быстрый и глубоководный Днепр отрезал беглецам дорогу.
Правда, шведы сумели отыскать на берегу бревна и устроить несколько плотов, но их было мало, и нечего было думать о переправе через реку всего войска. А между тем разъезды уже доносили, что русские близко. Кавалерия Меншикова догоняла неприятеля.
Карл, видя безвыходность положения, опять предложил:
– Будем сражаться, господа… Я сяду верхом и сам поведу в бой моих шведов.
Генералы единодушно и решительно протестовали:
– Силы неравны, государь…
– Если неприятель сюда явится, он всех нас перебьет или заберет в плен…
– Что же вы предлагаете? – спросил Карл.
Тут генерал Левенгаупт опустился перед ним на колени и заявил:
– Всемилостивейший государь! Мы умоляем вас спасти свою особу… Пока не поздно, вы можете переправиться за Днепр, оставив армию на наше попечение…
– Нет, нет, ни за что! – вспыхнул Карл. – Я не покину своих солдат. Будем вместе обороняться и, если суждено, вместе погибнем…
– Обороняться невозможно, – возражали генералы. – Солдаты упали духом, позиции для нас неудобны… Бог поставил ваше величество правителем народа, и вы должны спасти себя… Если вы попадете к русским, тогда все пропало… Если вы спасетесь, то найдете способ освободить тех, которые попадут в руки неприятеля…
Доводы были разумны. Король задумался.
В это время к нему подошел Мазепа.
Гетман уже сумел где-то за большие деньги добыть пару плоскодонных лодок, приказал погрузить свое имущество и два бочонка золотых. Зная, что теперь непосредственная опасность плена ему не угрожает, он сразу оживился.
– Скажите, гетман, – спросил король, – сколько верст отсюда до польских владений?
– Через сутки можно достигнуть шляха, ведущего в Брацлавское воеводство, ваше величество. Но эта дорога хорошо известна русским, они могут нас догнать…
– Вы слышите, господа? – перебив гетмана, обратился король к своим генералам. – Я же говорю, что у нас всех один выбор… Надо здесь укрепиться и дать отпор неприятелю или умереть….
– Я вижу более благоразумный путь, ваше величество, – спокойно вставил Мазепа.
– Какой же?
– Не рисковать напрасно, оставить здесь армию, переправиться налегке через Днепр и уйти в Бендеры, к сераскиру-паше… Он давний мой приятель и все для меня сделает…
Король покраснел. Спокойствие гетмана раздражало его. Предложение показалось наглостью и вывело из терпения. Он вспыхнул:
– Вы… вы нечестный человек! Вы обольститель!.. Можете один ехать к вашим татарам…
Мазепа не стал спорить. Он откланялся и ушел.
Через час вместе с ближними людьми, – среди которых были Войнаровский, Мотря, Орлик, Ломиковский, Горленко и другие изменники из числа старши?ны, – Мазепа находился уже на правом берегу реки.
А Карл еще продолжал спорить с генералами:
– Я скорее соглашусь попасть в плен, чем умышленно покинуть свое войско…
– Вы погубите всех нас, – убеждал Гилленкрок. – Тогда мы все вечно останемся пленниками русских…
– А что будет в плену со мной? Как вы думаете? – спросил король.
– Сохрани нас бог от такого несчастья… Русские стали бы глумиться над вашей особой и заставили бы подписать унизительные для шведов условия…
– Я прикажу заранее не соблюдать никаких условий, вынужденных от меня насилием…
Генералы продолжали упрашивать короля и, наконец, убедили принять их предложение.
Назначив главнокомандующим оставляемой армий генерала Левенгаупта, король приказал готовить переправу. Он брал с собой генералов Гилленкрока, Спарре и Лангеркрона, отряд драбантов и тысячу гвардейцев.
Была уже ночь. По берегу горели костры. Солдаты жгли факелы.
Всюду слышался негодующий ропот:
– Черт нас занес в эту страну!
– Король и генералы убегут, им всюду местечко найдется, а мы – расплачивайся головами!
– Не надо было королю слушать гетмана Мазепу, наобещал он много, а ничего не исполнил!
– Повесить бы его за ноги на первом дереве!
Многие шведы, понимая свою обреченность, решили, несмотря на запрещение Левенгаупта, покинуть армию, бежать вслед за королем. Будь что будет!
Лишь только королевский паром отчалил от берега, они стали переправляться через Днепр вплавь. Некоторые погибли, иным удалось присоединиться к королю.
Рассветало… Королевский отряд, соединившись за рекой с гетманом и его свитой, быстро уходил в степь.
Левенгаупт приводил в порядок оставшиеся войска. В это время на ближайших холмах показались передовые части конницы Меншикова.
Не приняв боя, но умышленно затянув переговоры, чтобы дать возможность королю уйти, Левенгаупт сдался.
Русским достался весь шведский обоз, двадцать восемь пушек, сто двадцать семь знамен и свыше шестнадцати тысяч пленных.[40]
Шведская инкурсия кончилась…
II
Еще до полтавской баталии Андрий Войнаровский предложил Мотре бежать с ним к русским. Мотря не захотела. Помимо жалости к гетману, который последнее время обращался с ней особенно нежно, ее удерживала боязнь плена, да и стыдилась она после стольких приключений показаться на глаза суровым родным.
Андрию не хотелось расстаться с ней. Слабовольный и нерешительный, стыдясь самого себя, он уже не пытался противиться течению событий, увлекавшему его за собой. Вместе с Мотрей он остался при гетмане, соединив с ним свою судьбу.
Во время переправы через Днепр оправившийся от испуга Мазепа предложил Мотре место в своей коляске.
Она смутилась. Ей показалось, что крестный подозревает ее тайно хранимую любовь к Андрию, и, чтобы не подавать лишнего повода, она согласилась, пересела к нему.
Андрий в своей коляске ехал сзади…
События последних дней он переживал мучительно. Полтавский бой, услышанные им проклятия Семена Палия, позорное бегство – все это так взволновало и потрясло его, что личные дела стали казаться мелкими, ничтожными…
«Убийца, предатель и кат народа» – эти слова батьки Палия сожгли, казалось, остаток уважения и доверия к гетману.
Смутные догадки подтверждались. Мазепа обманул и его и всех. Что, кроме чувства отвращения, мог теперь испытывать Андрий к дяде? Ему противно было искать сейчас объяснения с этим лживым человеком, он умышленно старался с ним не встречаться… Что еще мог сказать в свое оправдание гетман? Какую новую басню придумать?
Пришли к Войнаровскому и новые, более жуткие мысли о собственном позорном малодушии, которое привело его в ряды изменников. Андрий отгонял от себя эти мысли, они неотступно преследовали его…
Такая пытка становилась нестерпимой. Сердце содрогалось от ужаса и гнева. Чтобы немного забыться, ночью Андрий первый раз в жизни напился с казаками до потери сознания.
Мотря заметила и, полагая, что он сделал это из ревности к гетману, на одной из остановок подбежала к нему, шепнула:
– Я люблю тебя, Андрий! Разве ты не чуешь?
Войнаровский больно сжал ей руку.
– Тяжело мне, Мотря… душа горит…
– Ты не хочешь, чтоб я ехала с ним?
– Нет… другое… После узнаешь…
… Шесть суток томительно тянулась необозримая окутанная горячим маревом дикая степь.
Высокий, густой ковыль и травы давали приют множеству зверей и птиц, но не спасали людей от немилосердных, палящих лучей июльского солнца. Не хватало воды, кончились запасы продовольствия.
Беглецы двигались двумя отрядами. Мазепа со своим казацким конвоем ехал впереди, шведы следовали за ним в некотором отдалении.
Король, скрывая от приближенных боль растревоженной раны, старался всячески ободрять своих солдат, ел с ними овсянку, пробовал шутить, но все же в шведском лагере царило уныние. Непривычные к степному зною солдаты были угрюмы и злы.
Но Мазепа, казалось, не замечал неудобств. Раньше он не раз ходил здесь с войсками, знал все степные дороги, степные обычаи… Нахлынувшие воспоминания о прошедшей молодости и близость крестницы, сидевшей с ним рядом, наполнили старика чувством умиления.
Он сознавал, что возврата назад ему не будет, что затеянная игра бесславно проиграна, но, освободившись от гнетущего страха, старался всячески ободрить себя новыми планами… В конце концов много ли старику нужно? Отчизна от него отвернулась… Но была ли когда-нибудь эта казацкая страна, которой столько лет он управлял, его отчизной?
Забывая все хорошее, Мазепа припоминал десятки обид и огорчений, усиливал в себе злобное чувство к «москалям» и «хлопам»… Нет, он никогда не любил эту отчизну, он презирал ее… Досадно, конечно, что сорвалось задуманное дело и он не стал неограниченным владыкой этих глупцов. Жалко потерянных неисчислимых богатств, однако и с этим можно старику помириться… У него осталось еще золото, он купит превосходное имение и доживет остаток дней без хлопот, тихо и мирно.
Андрий и Мотря – единственные люди, к которым старик чувствовал привязанность, – ехали с ним… Они его не оставят, их ласки и заботы согреют его старость, она не будет одинока и печальна…
Догадывался ли Мазепа о любви Мотри к Андрию? Нет, он не догадывался, он знал все точно. Добрые люди, которые всегда найдутся при таких обстоятельствах, жалея гетмана, не преминули ему сообщить о тайных свиданиях крестницы с племянником. Мазепа сначала почувствовал нечто вроде уколов ревности, но вскоре успокоился и, по старой своей привычке, старался использовать чужую любовь с выгодой для себя… Ему было семьдесят лет, последняя вспышка страсти к Мотре угасла, связь давно прекратилась, он питал к крестнице лишь подобие отцовской нежности… Он в глубине души разрешал ей любить племянника. Мазепа до такой степени привык, стремясь к своей всегда корыстной и подлой цели, подчинять этой цели все чувства, что такое решение его не оскорбляло.
Больше всего на свете пугало его теперь одиночество. Покойная старость и забота близких людей – вот о чем мечтал он теперь. Открыть Андрию и Мотре свои истинные чувства, благословить их любовь – нельзя. Это развяжет их с ним, они могут в конце концов его оставить. Если же смотреть на их любовь сквозь пальцы, не подавая вида, что подозреваешь, можно до конца дней сохранить привязанность к себе обоих. Молодых людей в таких случаях всегда беспокоит глупая совесть. Они страдают от кажущейся греховности обмана и не решатся покинуть того, кого обманывают.
Мотря добра и жалостлива… Она никогда не узнает истинных его чувств и поэтому никогда его не оставит… Андрий – тот может. Мазепа не понимал всего, что творилось в душе племянника, но догадывался… «Его, очевидно, смутили события и бредни дурака Палия, – думал гетман. – Ничего! Он тоже не знает главного, а время скоро успокоит пылкость сердца…» Мазепа сделает его своим наследником. Андрий будет тайно любить Мотрю, и обман дяди будет искуплен его собственным обманом…
– Боже милосердный, до чего премудро устроил ты жизнь, – вслух произносит Мазепа. – Я буду вечно благодарить жизнедавца, что он, по справедливости своей наказуя меня за грехи многими бедами, послал такое утешение в печальной старости.
– Какое утешение? – посмотрев на него грустными глазами, спросила Мотря.
– Твою любовь, серденько, твою ласку… Тобой одной полна душа моя… Ты одна моя радость и жизнь…
Он нежно привлек к себе крестницу, она смущенно молчала.
«Боже мой, – промелькнуло в ее голове, – если б он знал! Бедный, жалкий крестный!»
Эти мысли мучают ее. Она заботливо поправляет сползшие подушки. Мазепе приятно. Он верит, что все будет так, как задумал он.
Может быть, именно тогда швед-очевидец записал:
«Мазепа ехал в коляске с какой-то казацкою госпожою, которая, как видно, ухаживала тогда за стариком…»
Андрию не хотелось расстаться с ней. Слабовольный и нерешительный, стыдясь самого себя, он уже не пытался противиться течению событий, увлекавшему его за собой. Вместе с Мотрей он остался при гетмане, соединив с ним свою судьбу.
Во время переправы через Днепр оправившийся от испуга Мазепа предложил Мотре место в своей коляске.
Она смутилась. Ей показалось, что крестный подозревает ее тайно хранимую любовь к Андрию, и, чтобы не подавать лишнего повода, она согласилась, пересела к нему.
Андрий в своей коляске ехал сзади…
События последних дней он переживал мучительно. Полтавский бой, услышанные им проклятия Семена Палия, позорное бегство – все это так взволновало и потрясло его, что личные дела стали казаться мелкими, ничтожными…
«Убийца, предатель и кат народа» – эти слова батьки Палия сожгли, казалось, остаток уважения и доверия к гетману.
Смутные догадки подтверждались. Мазепа обманул и его и всех. Что, кроме чувства отвращения, мог теперь испытывать Андрий к дяде? Ему противно было искать сейчас объяснения с этим лживым человеком, он умышленно старался с ним не встречаться… Что еще мог сказать в свое оправдание гетман? Какую новую басню придумать?
Пришли к Войнаровскому и новые, более жуткие мысли о собственном позорном малодушии, которое привело его в ряды изменников. Андрий отгонял от себя эти мысли, они неотступно преследовали его…
Такая пытка становилась нестерпимой. Сердце содрогалось от ужаса и гнева. Чтобы немного забыться, ночью Андрий первый раз в жизни напился с казаками до потери сознания.
Мотря заметила и, полагая, что он сделал это из ревности к гетману, на одной из остановок подбежала к нему, шепнула:
– Я люблю тебя, Андрий! Разве ты не чуешь?
Войнаровский больно сжал ей руку.
– Тяжело мне, Мотря… душа горит…
– Ты не хочешь, чтоб я ехала с ним?
– Нет… другое… После узнаешь…
… Шесть суток томительно тянулась необозримая окутанная горячим маревом дикая степь.
Высокий, густой ковыль и травы давали приют множеству зверей и птиц, но не спасали людей от немилосердных, палящих лучей июльского солнца. Не хватало воды, кончились запасы продовольствия.
Беглецы двигались двумя отрядами. Мазепа со своим казацким конвоем ехал впереди, шведы следовали за ним в некотором отдалении.
Король, скрывая от приближенных боль растревоженной раны, старался всячески ободрять своих солдат, ел с ними овсянку, пробовал шутить, но все же в шведском лагере царило уныние. Непривычные к степному зною солдаты были угрюмы и злы.
Но Мазепа, казалось, не замечал неудобств. Раньше он не раз ходил здесь с войсками, знал все степные дороги, степные обычаи… Нахлынувшие воспоминания о прошедшей молодости и близость крестницы, сидевшей с ним рядом, наполнили старика чувством умиления.
Он сознавал, что возврата назад ему не будет, что затеянная игра бесславно проиграна, но, освободившись от гнетущего страха, старался всячески ободрить себя новыми планами… В конце концов много ли старику нужно? Отчизна от него отвернулась… Но была ли когда-нибудь эта казацкая страна, которой столько лет он управлял, его отчизной?
Забывая все хорошее, Мазепа припоминал десятки обид и огорчений, усиливал в себе злобное чувство к «москалям» и «хлопам»… Нет, он никогда не любил эту отчизну, он презирал ее… Досадно, конечно, что сорвалось задуманное дело и он не стал неограниченным владыкой этих глупцов. Жалко потерянных неисчислимых богатств, однако и с этим можно старику помириться… У него осталось еще золото, он купит превосходное имение и доживет остаток дней без хлопот, тихо и мирно.
Андрий и Мотря – единственные люди, к которым старик чувствовал привязанность, – ехали с ним… Они его не оставят, их ласки и заботы согреют его старость, она не будет одинока и печальна…
Догадывался ли Мазепа о любви Мотри к Андрию? Нет, он не догадывался, он знал все точно. Добрые люди, которые всегда найдутся при таких обстоятельствах, жалея гетмана, не преминули ему сообщить о тайных свиданиях крестницы с племянником. Мазепа сначала почувствовал нечто вроде уколов ревности, но вскоре успокоился и, по старой своей привычке, старался использовать чужую любовь с выгодой для себя… Ему было семьдесят лет, последняя вспышка страсти к Мотре угасла, связь давно прекратилась, он питал к крестнице лишь подобие отцовской нежности… Он в глубине души разрешал ей любить племянника. Мазепа до такой степени привык, стремясь к своей всегда корыстной и подлой цели, подчинять этой цели все чувства, что такое решение его не оскорбляло.
Больше всего на свете пугало его теперь одиночество. Покойная старость и забота близких людей – вот о чем мечтал он теперь. Открыть Андрию и Мотре свои истинные чувства, благословить их любовь – нельзя. Это развяжет их с ним, они могут в конце концов его оставить. Если же смотреть на их любовь сквозь пальцы, не подавая вида, что подозреваешь, можно до конца дней сохранить привязанность к себе обоих. Молодых людей в таких случаях всегда беспокоит глупая совесть. Они страдают от кажущейся греховности обмана и не решатся покинуть того, кого обманывают.
Мотря добра и жалостлива… Она никогда не узнает истинных его чувств и поэтому никогда его не оставит… Андрий – тот может. Мазепа не понимал всего, что творилось в душе племянника, но догадывался… «Его, очевидно, смутили события и бредни дурака Палия, – думал гетман. – Ничего! Он тоже не знает главного, а время скоро успокоит пылкость сердца…» Мазепа сделает его своим наследником. Андрий будет тайно любить Мотрю, и обман дяди будет искуплен его собственным обманом…
– Боже милосердный, до чего премудро устроил ты жизнь, – вслух произносит Мазепа. – Я буду вечно благодарить жизнедавца, что он, по справедливости своей наказуя меня за грехи многими бедами, послал такое утешение в печальной старости.
– Какое утешение? – посмотрев на него грустными глазами, спросила Мотря.
– Твою любовь, серденько, твою ласку… Тобой одной полна душа моя… Ты одна моя радость и жизнь…
Он нежно привлек к себе крестницу, она смущенно молчала.
«Боже мой, – промелькнуло в ее голове, – если б он знал! Бедный, жалкий крестный!»
Эти мысли мучают ее. Она заботливо поправляет сползшие подушки. Мазепе приятно. Он верит, что все будет так, как задумал он.
Может быть, именно тогда швед-очевидец записал:
«Мазепа ехал в коляске с какой-то казацкою госпожою, которая, как видно, ухаживала тогда за стариком…»
III
Мазепа не знал, что здесь, среди беглецов, у него есть опасный враг, хитро и умело готовящий ему удар в спину. Этим врагом был не кто иной, как верный писарь гетмана – Филипп Орлик.
Бродяга, вор и убийца, Орлик был труслив, вероломен и жаден. Он служил усердно, пока пан Мазепа находился в силе и почете, скрывал его старые грехи и преступления, осыпал милостями. Но с тех пор как благодетель стал доверять ему свои опасные мысли и тайные замыслы, писарь, поняв, что гетман одного с ним поля ягодка, осмелел, начал помышлять о лучшем устройстве своей собственной судьбы. Сначала Орлик намеревался выдать своего пана царю. Затем одумался. Ведь сам Мазепа не раз поучал его:
– С доносами спешить нельзя. Всякое дело требует долгого и разумного размышления…
Писарь был прилежным учеником, ценил опытность Мазепы и решил следовать его советам. Он начал размышлять:
«Как и кому выгоднее продать пана?»
Зная, каким доверием пользуется гетман у царя и каких покровителей он имеет, Орлик пришел к мысли, что доносить на него опасно. К тому же Мазепа сам его предупреждал:
– Смотри, Орлик, будь мне верен. Ты беден, я богат… Мне ничего не будет, а ты погибнешь…
Орлик стал ждать. Он по-прежнему показывал верность пану гетману, а в то же время тайно снимал для себя копии со всех важных бумаг и похитил несколько писем.
Перед изменой Мазепы, когда в руках у Орлика имелись несомненные улики, он опять заколебался и опять раздумал. Какую пользу ему лично принесет выдача гетмана? Царь может пожаловать за «верность» небольшую сумму или какую-нибудь маетность. Еще недавно писарю такая награда казалась достаточной – теперь он уже находил ее ничтожной. Несметные богатства гетмана, о которых Орлик думал все чаще и чаще, не давали покоя, вызывая в воображении заманчивые картины… А жадность Орлика была подобна соленой воде: чем больше он пил, тем больше хотелось пить.
Он боялся продешевить и остался в рядах изменников. Грозные события, происходившие вокруг, ничуть не волновали Орлика. У него не было ни родины, ни земли, ни денег. Он ничего не терял, но хотел приобрести многое…
Мазепа был стар и богат. Орлик был молод и беден. Верность, совесть, честь и прочие добродетели для обоих не имели никакого значения. Ученик шел по стопам своего учителя.
Соображаясь с обстоятельствами (так любил говорить Мазепа), Орлик задумал ускорить смерти своего пана, завладеть его золотом и сделаться гетманом…
… Утром 6 июля беглецы достигли реки Буга, за которой расположилась турецкая крепость Очаков. У берега стояли десятки судов и лодок. Турки встретили беглецов радушно, привезли много хлеба, мяса и вина. Однако очаковский паша разрешил переправу не сразу. Охотно приняв подарок короля – две тысячи дукатов, паша сказал:
– Король, да будет над ним милость аллаха, наш гость. Я согласен его принять… Но гетмана Мазепу без разрешения падишаха впустить не могу…
Старый «приятель», узнав, что Мазепа прибыл не с пустыми руками, ждал от него подарка подороже.
В это время казаки из гетманского конвоя, бывшие в разведке, прискакали с тревожным донесением. Русские драгуны под начальством генерал-майора Волконского и бригадира Кропотова, посланные в погоню за беглецами, напали на их след и быстро приближались к Очакову.
Мазепу от такого известия чуть удар не хватил. Он вынужден был отсчитать паше столько золотых, сколько тот запросил.
В конце концов все устроилось. Беглецы переправились через Буг и, погостив несколько дней в Очакове, двинулись дальше.
Бендерский сераскир-паша прислал королю любезное письмо и обещал приют.
Первого августа беглецы благополучно прибыли в Бендеры.
Бродяга, вор и убийца, Орлик был труслив, вероломен и жаден. Он служил усердно, пока пан Мазепа находился в силе и почете, скрывал его старые грехи и преступления, осыпал милостями. Но с тех пор как благодетель стал доверять ему свои опасные мысли и тайные замыслы, писарь, поняв, что гетман одного с ним поля ягодка, осмелел, начал помышлять о лучшем устройстве своей собственной судьбы. Сначала Орлик намеревался выдать своего пана царю. Затем одумался. Ведь сам Мазепа не раз поучал его:
– С доносами спешить нельзя. Всякое дело требует долгого и разумного размышления…
Писарь был прилежным учеником, ценил опытность Мазепы и решил следовать его советам. Он начал размышлять:
«Как и кому выгоднее продать пана?»
Зная, каким доверием пользуется гетман у царя и каких покровителей он имеет, Орлик пришел к мысли, что доносить на него опасно. К тому же Мазепа сам его предупреждал:
– Смотри, Орлик, будь мне верен. Ты беден, я богат… Мне ничего не будет, а ты погибнешь…
Орлик стал ждать. Он по-прежнему показывал верность пану гетману, а в то же время тайно снимал для себя копии со всех важных бумаг и похитил несколько писем.
Перед изменой Мазепы, когда в руках у Орлика имелись несомненные улики, он опять заколебался и опять раздумал. Какую пользу ему лично принесет выдача гетмана? Царь может пожаловать за «верность» небольшую сумму или какую-нибудь маетность. Еще недавно писарю такая награда казалась достаточной – теперь он уже находил ее ничтожной. Несметные богатства гетмана, о которых Орлик думал все чаще и чаще, не давали покоя, вызывая в воображении заманчивые картины… А жадность Орлика была подобна соленой воде: чем больше он пил, тем больше хотелось пить.
Он боялся продешевить и остался в рядах изменников. Грозные события, происходившие вокруг, ничуть не волновали Орлика. У него не было ни родины, ни земли, ни денег. Он ничего не терял, но хотел приобрести многое…
Мазепа был стар и богат. Орлик был молод и беден. Верность, совесть, честь и прочие добродетели для обоих не имели никакого значения. Ученик шел по стопам своего учителя.
Соображаясь с обстоятельствами (так любил говорить Мазепа), Орлик задумал ускорить смерти своего пана, завладеть его золотом и сделаться гетманом…
… Утром 6 июля беглецы достигли реки Буга, за которой расположилась турецкая крепость Очаков. У берега стояли десятки судов и лодок. Турки встретили беглецов радушно, привезли много хлеба, мяса и вина. Однако очаковский паша разрешил переправу не сразу. Охотно приняв подарок короля – две тысячи дукатов, паша сказал:
– Король, да будет над ним милость аллаха, наш гость. Я согласен его принять… Но гетмана Мазепу без разрешения падишаха впустить не могу…
Старый «приятель», узнав, что Мазепа прибыл не с пустыми руками, ждал от него подарка подороже.
В это время казаки из гетманского конвоя, бывшие в разведке, прискакали с тревожным донесением. Русские драгуны под начальством генерал-майора Волконского и бригадира Кропотова, посланные в погоню за беглецами, напали на их след и быстро приближались к Очакову.
Мазепу от такого известия чуть удар не хватил. Он вынужден был отсчитать паше столько золотых, сколько тот запросил.
В конце концов все устроилось. Беглецы переправились через Буг и, погостив несколько дней в Очакове, двинулись дальше.
Бендерский сераскир-паша прислал королю любезное письмо и обещал приют.
Первого августа беглецы благополучно прибыли в Бендеры.
IV
Между тем царь Петр, опасаясь, что Мазепа может поднять турок против русских и учинить много неприятностей, решил добыть изменника.
Через своего посла в Константинополе Толстого царь обратился к падишаху с просьбой выдать Мазепу. Падишах отказал.
Тогда Толстой получил распоряжение предложить великому визирю триста тысяч талеров, если тот уговорит падишаха выполнить просьбу.
Одновременно Петр вызвал находившегося в плену королевского секретаря Цедергельма и предложил:
– Донесите королю, что я согласен заключить с ним мир, если он уступит мне Ингрию, Эстляндию, Лифляндию, признает королем польским Августа и выдаст изменника Мазепу…
Через своего посла в Константинополе Толстого царь обратился к падишаху с просьбой выдать Мазепу. Падишах отказал.
Тогда Толстой получил распоряжение предложить великому визирю триста тысяч талеров, если тот уговорит падишаха выполнить просьбу.
Одновременно Петр вызвал находившегося в плену королевского секретаря Цедергельма и предложил:
– Донесите королю, что я согласен заключить с ним мир, если он уступит мне Ингрию, Эстляндию, Лифляндию, признает королем польским Августа и выдаст изменника Мазепу…