Цедергельм, явившись в Бендеры, немедленно доложил королю, но встретил со стороны того решительный отказ.
Таким образом, обстоятельства, как будто благоприятствовали Мазепе, и он мог спокойно устраиваться на новом месте.
Но Филипп, Орлик не дремал.
Хитрый и пронырливый писарь, с первых дней бегства находившийся вблизи короля, сумел лестью и угодничеством расположить его к себе. Узнав о требовании царя, он поспешил к гетману.
Мазепа, поселившись вместе с Андрием и Мотрей в одном из домов, уступленных ему сераскиром, захворал. Как ни старался старик ободрить себя, неприятности и утомительная дорога подорвали его силы.
К тому же Мазепу продолжал огорчать Андрий. Он по-прежнему пил, смотрел волком и не проявлял никакого желания мириться с дядей.
Явившись к Мазепе, Орлик застал его в постели.
– Я с хорошими вестями, пане гетман, – сказал тихо писарь. – Бог, видно, нас не оставляет… Сжалился над нами, бедными…
– А что за новости, Филипп?
– И падишах и его королевское величество окончательно отказали, пане гетман…
– Подожди… Я не понимаю, о чем ты речь ведешь? – изумился Мазепа.
– Об его царском величестве, ясновельможный.
Мазепа вздрогнул. На впалых щеках его появились красные пятна. Писарь, заметив испуг гетмана, не подал вида. Продолжал спокойно:
– Ныне можно полагать, что оный царский замысел никакой удачи иметь не будет…
– Какой замысел? Какая удача? – приподнялся Мазепа. – Ты какие-такие загадки сказываешь?
– А разве вашей милости неведомо, что царь домогается получить особу вашу? – в свою очередь удивился писарь.
– Получить?.. Мою особу?.. – задохнулся Мазепа, чувствуя, как холодная испарина покрывает его тело.
– Я полагал, – невозмутимо продолжал Орлик, – что ваша милость осведомлены, какие кондиции предложены его царским величеством падишаху и королю за выдачу вашей милости…
– Дальше! – не выдержал старик. – Дальше сказывай… Боже милосердный!..
– Царь соглашается заключить мир с его королевским величеством, ежели ваша особа будет послана к царскому величеству. А господину Толстому приказано за оную выдачу учинить великие подарки падишаху и визирю…
Тут Орлик нарочно остановился. Он знал, что Мазепа, хорошо знакомый с обычаями блистательной Порты, где взятки и золото решали все дела, поймет, как непрочен каждый день его жизни, и отныне мысль о выдаче «его особы» царю не даст старику покоя.
Писарь не ошибся в расчетах. Мазепа откинулся на подушки и не в состоянии был скрыть охвативший его страх. Неподвижные, остекленевшие глаза гетмана были устремлены в потолок, бледные губы шептали слова молитвы…
Тогда Орлик начал его утешать:
– Ныне мне доподлинно известно, что королевское величество отклонил царское предложение… А падишах приказал сераскиру охранять вашу ясновельможность… Бог милостив! Господа турки хоть и басурманы, а тоже совесть имеют…
– Иди, Филипп, иди ради бога, – простонал гетман, прекрасно понимавший, что такое совесть в подобных делах.
– Вы напрасно печалитесь, пане гетман… Ей-богу, напрасно. Будем надеяться, что тот царский замысел не исполнится…
– Уйди… уйди… – прохрипел старик, отвертываясь лицом к стене.
Орлик почтительно поклонился и вышел.
… Войнаровский, как и полагал Мазепа, не зная главного – цели мазепинской измены, начал постепенно успокаиваться. Будучи человеком мягким и бескорыстным, Андрий не искал в поступках людей только дурного, но всегда стремился найти в них и что-нибудь оправдывающее. Предсмертные слова Семена Палия, мысли о дядиной и своей собственной измене возмутили его душу, вселили озлобление и неприязнь к гетману, заставили искать забвения в вине. Но с некоторых пор Андрий, под влиянием Мотри, постоянно укорявшей его за враждебное отношение к больному дяде, пробовал оценивать случившееся иначе.
«А что если дядя стал жертвой несчастного случая? – думал он. – Что, если батько Палий введен в заблуждение царем? Может, я напрасно обижаю дядю?..»
Он вспоминал свое детство, проведенное в батуринском замке, вспоминал доброе отношение дяди, его заботы и начинал испытывать смущение.
Когда однажды вечером Мотря позвала Андрия к больному гетману, он не мог уже отказаться.
Старик несколько дней не вставал с постели. Страх, вызванный Орликом, не проходил, а усиливался, действуя разрушительно на организм больного. Мазепа похудел, пожелтел, обрюзг…
Печальный вид его пробудил в Андрие жалость.
– Пришел… порадовал… спасибо… – с трудом, тихо произнес Мазепа.
Андрий, опустив голову, молчал. Мотря поправляла лампаду у икон, ее пальцы дрожали.
– Садись, Андрийко… Поговорим… Мы не чужие… Ты да она, – кивнул старик в сторону крестницы, – больше никого у меня нет…
Андрий сел в кресло у постели, поцеловал высохшую руку дяди.
– Я знаю, – медленно продолжал Мазепа, – как ныне все против меня злобствуют… Тебя смутили лживые словеса и бредни… Ты напрасно на меня досадуешь, глупый…
Мазепа погладил склонившуюся голову племянника. Мотря бесшумно вышла, она не хотела мешать. Андрий поднял, наконец, влажные глаза л, захлебываясь от волнения, заговорил:
– Мне тяжело, дядя… Я видел… от нас отвернулась отчизна… народ… У нас нет больше родины… Я не хотел быть изменником. Я думал иначе… Я не хотел…
– А разве я хотел? – перебил Мазепа, – Разве я повинен, что судьба все переиначила?
– Я не знаю… Может, ты ошибся. Может, думал другое… Открой правду, дядя…
– Какую правду?
– Почему так получилось? Почему все они… все гнали нас, как врагов? Почему тогда… помнишь?., батько Палий проклинал так страшно?
Мазепа через силу приподнялся. Лицо его приняло величавый вид.
– Бог свидетель, я хотел только счастья своей отчизне, – сказал он, – и не моя вина, что люди поняли меня иначе… У меня не было приватных целей… Я думал об общей пользе народа… Клянусь тебе…
Андрий и на этот раз поверил.
Вошедшая через несколько минут в комнату Мотря застала дядю и племянника в мирной беседе и радостно вздохнула.
V
VI
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
Таким образом, обстоятельства, как будто благоприятствовали Мазепе, и он мог спокойно устраиваться на новом месте.
Но Филипп, Орлик не дремал.
Хитрый и пронырливый писарь, с первых дней бегства находившийся вблизи короля, сумел лестью и угодничеством расположить его к себе. Узнав о требовании царя, он поспешил к гетману.
Мазепа, поселившись вместе с Андрием и Мотрей в одном из домов, уступленных ему сераскиром, захворал. Как ни старался старик ободрить себя, неприятности и утомительная дорога подорвали его силы.
К тому же Мазепу продолжал огорчать Андрий. Он по-прежнему пил, смотрел волком и не проявлял никакого желания мириться с дядей.
Явившись к Мазепе, Орлик застал его в постели.
– Я с хорошими вестями, пане гетман, – сказал тихо писарь. – Бог, видно, нас не оставляет… Сжалился над нами, бедными…
– А что за новости, Филипп?
– И падишах и его королевское величество окончательно отказали, пане гетман…
– Подожди… Я не понимаю, о чем ты речь ведешь? – изумился Мазепа.
– Об его царском величестве, ясновельможный.
Мазепа вздрогнул. На впалых щеках его появились красные пятна. Писарь, заметив испуг гетмана, не подал вида. Продолжал спокойно:
– Ныне можно полагать, что оный царский замысел никакой удачи иметь не будет…
– Какой замысел? Какая удача? – приподнялся Мазепа. – Ты какие-такие загадки сказываешь?
– А разве вашей милости неведомо, что царь домогается получить особу вашу? – в свою очередь удивился писарь.
– Получить?.. Мою особу?.. – задохнулся Мазепа, чувствуя, как холодная испарина покрывает его тело.
– Я полагал, – невозмутимо продолжал Орлик, – что ваша милость осведомлены, какие кондиции предложены его царским величеством падишаху и королю за выдачу вашей милости…
– Дальше! – не выдержал старик. – Дальше сказывай… Боже милосердный!..
– Царь соглашается заключить мир с его королевским величеством, ежели ваша особа будет послана к царскому величеству. А господину Толстому приказано за оную выдачу учинить великие подарки падишаху и визирю…
Тут Орлик нарочно остановился. Он знал, что Мазепа, хорошо знакомый с обычаями блистательной Порты, где взятки и золото решали все дела, поймет, как непрочен каждый день его жизни, и отныне мысль о выдаче «его особы» царю не даст старику покоя.
Писарь не ошибся в расчетах. Мазепа откинулся на подушки и не в состоянии был скрыть охвативший его страх. Неподвижные, остекленевшие глаза гетмана были устремлены в потолок, бледные губы шептали слова молитвы…
Тогда Орлик начал его утешать:
– Ныне мне доподлинно известно, что королевское величество отклонил царское предложение… А падишах приказал сераскиру охранять вашу ясновельможность… Бог милостив! Господа турки хоть и басурманы, а тоже совесть имеют…
– Иди, Филипп, иди ради бога, – простонал гетман, прекрасно понимавший, что такое совесть в подобных делах.
– Вы напрасно печалитесь, пане гетман… Ей-богу, напрасно. Будем надеяться, что тот царский замысел не исполнится…
– Уйди… уйди… – прохрипел старик, отвертываясь лицом к стене.
Орлик почтительно поклонился и вышел.
… Войнаровский, как и полагал Мазепа, не зная главного – цели мазепинской измены, начал постепенно успокаиваться. Будучи человеком мягким и бескорыстным, Андрий не искал в поступках людей только дурного, но всегда стремился найти в них и что-нибудь оправдывающее. Предсмертные слова Семена Палия, мысли о дядиной и своей собственной измене возмутили его душу, вселили озлобление и неприязнь к гетману, заставили искать забвения в вине. Но с некоторых пор Андрий, под влиянием Мотри, постоянно укорявшей его за враждебное отношение к больному дяде, пробовал оценивать случившееся иначе.
«А что если дядя стал жертвой несчастного случая? – думал он. – Что, если батько Палий введен в заблуждение царем? Может, я напрасно обижаю дядю?..»
Он вспоминал свое детство, проведенное в батуринском замке, вспоминал доброе отношение дяди, его заботы и начинал испытывать смущение.
Когда однажды вечером Мотря позвала Андрия к больному гетману, он не мог уже отказаться.
Старик несколько дней не вставал с постели. Страх, вызванный Орликом, не проходил, а усиливался, действуя разрушительно на организм больного. Мазепа похудел, пожелтел, обрюзг…
Печальный вид его пробудил в Андрие жалость.
– Пришел… порадовал… спасибо… – с трудом, тихо произнес Мазепа.
Андрий, опустив голову, молчал. Мотря поправляла лампаду у икон, ее пальцы дрожали.
– Садись, Андрийко… Поговорим… Мы не чужие… Ты да она, – кивнул старик в сторону крестницы, – больше никого у меня нет…
Андрий сел в кресло у постели, поцеловал высохшую руку дяди.
– Я знаю, – медленно продолжал Мазепа, – как ныне все против меня злобствуют… Тебя смутили лживые словеса и бредни… Ты напрасно на меня досадуешь, глупый…
Мазепа погладил склонившуюся голову племянника. Мотря бесшумно вышла, она не хотела мешать. Андрий поднял, наконец, влажные глаза л, захлебываясь от волнения, заговорил:
– Мне тяжело, дядя… Я видел… от нас отвернулась отчизна… народ… У нас нет больше родины… Я не хотел быть изменником. Я думал иначе… Я не хотел…
– А разве я хотел? – перебил Мазепа, – Разве я повинен, что судьба все переиначила?
– Я не знаю… Может, ты ошибся. Может, думал другое… Открой правду, дядя…
– Какую правду?
– Почему так получилось? Почему все они… все гнали нас, как врагов? Почему тогда… помнишь?., батько Палий проклинал так страшно?
Мазепа через силу приподнялся. Лицо его приняло величавый вид.
– Бог свидетель, я хотел только счастья своей отчизне, – сказал он, – и не моя вина, что люди поняли меня иначе… У меня не было приватных целей… Я думал об общей пользе народа… Клянусь тебе…
Андрий и на этот раз поверил.
Вошедшая через несколько минут в комнату Мотря застала дядю и племянника в мирной беседе и радостно вздохнула.
V
Мотря плохо разбиралась в событиях. Она была по-прежнему полна огромной любви к Андрию и огромной жалости к крестному.
Мысль о возможности возвращения на родину не приходила ей в голову. Да и родина казалась такой далекой и чужой. Что могло ожидать ее там? Вечные попреки родных, монастырь…
А здесь жили двое близких людей, которые ее любили, окружали постоянным вниманием и лаской… Может быть, придет время, она обвенчается с Андрием, они будут счастливы и в чужой стороне. Но сейчас об этом думать не надо. Крестный болен… И она и Андрий все-таки виноваты перед ним…
А этот Андрий еще сегодня сердился на крестного за какой-то «обман», словно он сам его не обманывал… Господи, боже мой! Просто стыдно перед бедным крестным… Как хорошо, что они наконец помирились… Правда, у Мотри есть одна маленькая тайна, скрытая от Андрия, но, право, это такой пустяк, что не стоит открывать. Можно опять их поссорить.
Мотря знает, что крестный хотел не только пользы отчизне, он хотел также быть королем этой отчизны… И она сама когда-то думала о короне… Мало ли кто о чем думает! Не следует придираться и затевать ссоры… Тем более, их «грех» перед крестным так велик…
А что поделаешь? Ведь если бедный крестный узнает о ее отношениях с Андрием, он не выдержит такого горя… ведь он ее любит…
Подобные мысли заставляли Мотрю относиться к больному особенно чутко. Она проводила около него целые дни, ее заботливость умиляла его, отвлекала от мрачных дум. Однако болезнь шла своим чередом, здоровье гетмана не улучшалось…
… Орлик, зорко следивший за всем, что происходило в доме Мазепы, давно уже обхаживал Андрия Войнаровского, в котором видел единственного опасного соперника. Ведь в случае смерти старика Войнаровский делался его законным наследником и, вероятно, претендентом на гетманство.
Зная Андрия с детских лет, хорошо понимая его душевное состояние, Орлик всячески старался укрепить Андрия в мысли о возможности возвращения на родину, обещая даже свое тайное содействие.
Девка, – как всегда презрительно отзывался о Мотре писарь, – до сих пор в его планах роли не играла. Андрий, храня свои чувства, никогда ни словом, ни видом никому не открывался, поэтому Орлик предполагал, что между ними обычная «амурная история», и с девкой не считался. «Пусть только уедет Андрий, – думал он, – а для нее место я найду. Туркам слово шепнуть, живо в гарем продадут. Такую кралю любой басурман возьмет…»
Примирение Войиаровского с гетманом, грозившее разрушить все замыслы писаря, сразу изменило его отношение к Мотре.
Орлик догадался, что мир между племянником и дядей устроен проклятой девкой, и понял, какое значение она имеет в жизни Андрия.
Писарь изменил свой план и решил прежде всего разделаться с Мотрей.
Дом, где жил гетман, представлял огромное, похожее на сарай, каменное здание, с верхней деревянной надстройкой. Внизу помещалась кухня и девять комнат, занимаемых гетманом, Мотрей и слугами. Вверху, в двух комнатах, жил Войнаровский. Дом был окружен большим фруктовым садом и находился почти на окраине города.
Однажды вечером, зайдя справиться о здоровье пана гетмана, Орлик застал Мотрю на кухне. Девушка варила яблочное варенье, которое любил крестный.
– Добрый вечер, панночка, – приветливо поздоровался Орлик, войдя в комнату.
– Добрый вечер, пан Орлик, – недружелюбно ответила Мотря, чувствовавшая всегда скрытую неприязнь писаря. – Вы до гетмана?
– До него… Просфорку принес, коя в святом монастыре галацком во здравие благодетеля освящена…
– Гетман спит, пан Орлик. Завтра приходите… – перебила Мотря и отвернулась, не желая продолжать беседу.
Орлик не ушел. Он не спеша достал из кармана просфору, благоговейно поцеловал ее, положил на стол.
– А что, панночка, прошу прощенья, – опять начал Орлик, – не скучаете вы на чужой стороне, по своим родичам?
Мотря почувствовала, что писарь затевает какую-то хитрость, и решила промолчать.
– Я потому говорю, панночка, что жалко мне вашу милость, – вкрадчиво продолжал Орлик. – Покойный родитель ваш Василий. Леонтьевич, царство ему небесное, большой благодетель мне был…
– Уйдите, пан Орлнк… – не выдержала и заволновалась Мотря. – Прошу вас… уйдите…
– Как вашей милости угодно, – писарь взялся за шапку. – Только вы худого не мыслите… Я из жалости к вашей доле сиротской предупредить желал…
– Я не хочу слушать…
– Напрасно. Погибнете в пучине обмана и лжи, прошу прощенья… Обман горек…
– Какой обман? – вздрогнула Мотря.
– Любовь к вашей особе ясновельможного нашего пана гетмана. Мне подлинно все известно… Все суета и томление духа, как истинно сказано в писании, – вздохнул писарь.
– Вы… вы лжете! – растерялась Мотря.
Орлик быстро шагнул к ней, схватил за руку, зашипел:
– Поклянись, что не выдашь меня гетману. Я открою тебе истину…
– Какую истину?
– Душу его… совесть… кровь отца твоего…
– Клянусь, – в ужасе прошептала Мотря, – клянусь богом…
Орлик оглянулся, достал какие-то бумаги.
– Вот, читай… Он потешался над твоей особой… Бумага канцлеру Головкину… Письмо Шафирову… Видишь: рука пана гетмана. Я послал копию… Вот еще, еще…
«Она дура девка»… «поруганная невинность»… «амурный соблазн»… – прыгали строчки в помутневших от слез глазах Мотри.
«Боже мой! И это писалось им тогда… Ужели все его слова и клятвы были ложны? Как он мог… так подло кривить душой? Марать ее честь, ее самое дорогое?»
А голос над ухом продолжает:
– Когда пан судья послал донос, гетман переслал туда твои письма… Уверил, что отец мстит за твою честь… Гетман присвоил все ваши богатства… казнил твоего отца…
– Неправда, нет! Это царь, царь! – дико вскрикивает Мотря.
– Читай… Копия его письма… Он сам требовал казни, не оказал милосердия… Твоя милость тоже повинна в крови страдальца…
– Нет, нет, нет, – безумно твердила Мотря.
Она почувствовала, как силы покидают ее. Дыхание стеснило грудь. Ужас сковал язык. Потеряв сознание, она упала на пол.
Орлик растерялся, стал собирать и прятать по карманам бумаги.
В это время в комнату вошел Андрий.
– Мотря! – крикнул, он, бросаясь к девушке, – Что с тобой? Мотря… Слышишь?
– Печальное событие, – тихо вставил Орлик.
– Какое событие? Что случилось? – повернулся к нему Андрий.
Орлик сообразил: все равно история выйдет теперь наружу, надо доводить дело до конца.
– Обманул вас обоих пан гетман, вот что, – развязно и грубо сказал он.
– Обманул? Дядя?
– Сам разумей… Ее милости ведомо стало, какова любовь его была… Очнется, расскажет… Да и ты через гонор и корысть его гибнешь, изменником стал. Всех нас пан гетман соблазнил… На, прочитай да подумай…
Орлик швырнул Андрию какую-то бумагу и скрылся.
На улице его догнал дикий крик Андрия.
Писарь, творя молитву, спотыкаясь, побежал домой.
Оставленная им бумага была точной копией договора гетмана с королем Лещинским о передаче полякам всей Украины.
Мысль о возможности возвращения на родину не приходила ей в голову. Да и родина казалась такой далекой и чужой. Что могло ожидать ее там? Вечные попреки родных, монастырь…
А здесь жили двое близких людей, которые ее любили, окружали постоянным вниманием и лаской… Может быть, придет время, она обвенчается с Андрием, они будут счастливы и в чужой стороне. Но сейчас об этом думать не надо. Крестный болен… И она и Андрий все-таки виноваты перед ним…
А этот Андрий еще сегодня сердился на крестного за какой-то «обман», словно он сам его не обманывал… Господи, боже мой! Просто стыдно перед бедным крестным… Как хорошо, что они наконец помирились… Правда, у Мотри есть одна маленькая тайна, скрытая от Андрия, но, право, это такой пустяк, что не стоит открывать. Можно опять их поссорить.
Мотря знает, что крестный хотел не только пользы отчизне, он хотел также быть королем этой отчизны… И она сама когда-то думала о короне… Мало ли кто о чем думает! Не следует придираться и затевать ссоры… Тем более, их «грех» перед крестным так велик…
А что поделаешь? Ведь если бедный крестный узнает о ее отношениях с Андрием, он не выдержит такого горя… ведь он ее любит…
Подобные мысли заставляли Мотрю относиться к больному особенно чутко. Она проводила около него целые дни, ее заботливость умиляла его, отвлекала от мрачных дум. Однако болезнь шла своим чередом, здоровье гетмана не улучшалось…
… Орлик, зорко следивший за всем, что происходило в доме Мазепы, давно уже обхаживал Андрия Войнаровского, в котором видел единственного опасного соперника. Ведь в случае смерти старика Войнаровский делался его законным наследником и, вероятно, претендентом на гетманство.
Зная Андрия с детских лет, хорошо понимая его душевное состояние, Орлик всячески старался укрепить Андрия в мысли о возможности возвращения на родину, обещая даже свое тайное содействие.
Девка, – как всегда презрительно отзывался о Мотре писарь, – до сих пор в его планах роли не играла. Андрий, храня свои чувства, никогда ни словом, ни видом никому не открывался, поэтому Орлик предполагал, что между ними обычная «амурная история», и с девкой не считался. «Пусть только уедет Андрий, – думал он, – а для нее место я найду. Туркам слово шепнуть, живо в гарем продадут. Такую кралю любой басурман возьмет…»
Примирение Войиаровского с гетманом, грозившее разрушить все замыслы писаря, сразу изменило его отношение к Мотре.
Орлик догадался, что мир между племянником и дядей устроен проклятой девкой, и понял, какое значение она имеет в жизни Андрия.
Писарь изменил свой план и решил прежде всего разделаться с Мотрей.
Дом, где жил гетман, представлял огромное, похожее на сарай, каменное здание, с верхней деревянной надстройкой. Внизу помещалась кухня и девять комнат, занимаемых гетманом, Мотрей и слугами. Вверху, в двух комнатах, жил Войнаровский. Дом был окружен большим фруктовым садом и находился почти на окраине города.
Однажды вечером, зайдя справиться о здоровье пана гетмана, Орлик застал Мотрю на кухне. Девушка варила яблочное варенье, которое любил крестный.
– Добрый вечер, панночка, – приветливо поздоровался Орлик, войдя в комнату.
– Добрый вечер, пан Орлик, – недружелюбно ответила Мотря, чувствовавшая всегда скрытую неприязнь писаря. – Вы до гетмана?
– До него… Просфорку принес, коя в святом монастыре галацком во здравие благодетеля освящена…
– Гетман спит, пан Орлик. Завтра приходите… – перебила Мотря и отвернулась, не желая продолжать беседу.
Орлик не ушел. Он не спеша достал из кармана просфору, благоговейно поцеловал ее, положил на стол.
– А что, панночка, прошу прощенья, – опять начал Орлик, – не скучаете вы на чужой стороне, по своим родичам?
Мотря почувствовала, что писарь затевает какую-то хитрость, и решила промолчать.
– Я потому говорю, панночка, что жалко мне вашу милость, – вкрадчиво продолжал Орлик. – Покойный родитель ваш Василий. Леонтьевич, царство ему небесное, большой благодетель мне был…
– Уйдите, пан Орлнк… – не выдержала и заволновалась Мотря. – Прошу вас… уйдите…
– Как вашей милости угодно, – писарь взялся за шапку. – Только вы худого не мыслите… Я из жалости к вашей доле сиротской предупредить желал…
– Я не хочу слушать…
– Напрасно. Погибнете в пучине обмана и лжи, прошу прощенья… Обман горек…
– Какой обман? – вздрогнула Мотря.
– Любовь к вашей особе ясновельможного нашего пана гетмана. Мне подлинно все известно… Все суета и томление духа, как истинно сказано в писании, – вздохнул писарь.
– Вы… вы лжете! – растерялась Мотря.
Орлик быстро шагнул к ней, схватил за руку, зашипел:
– Поклянись, что не выдашь меня гетману. Я открою тебе истину…
– Какую истину?
– Душу его… совесть… кровь отца твоего…
– Клянусь, – в ужасе прошептала Мотря, – клянусь богом…
Орлик оглянулся, достал какие-то бумаги.
– Вот, читай… Он потешался над твоей особой… Бумага канцлеру Головкину… Письмо Шафирову… Видишь: рука пана гетмана. Я послал копию… Вот еще, еще…
«Она дура девка»… «поруганная невинность»… «амурный соблазн»… – прыгали строчки в помутневших от слез глазах Мотри.
«Боже мой! И это писалось им тогда… Ужели все его слова и клятвы были ложны? Как он мог… так подло кривить душой? Марать ее честь, ее самое дорогое?»
А голос над ухом продолжает:
– Когда пан судья послал донос, гетман переслал туда твои письма… Уверил, что отец мстит за твою честь… Гетман присвоил все ваши богатства… казнил твоего отца…
– Неправда, нет! Это царь, царь! – дико вскрикивает Мотря.
– Читай… Копия его письма… Он сам требовал казни, не оказал милосердия… Твоя милость тоже повинна в крови страдальца…
– Нет, нет, нет, – безумно твердила Мотря.
Она почувствовала, как силы покидают ее. Дыхание стеснило грудь. Ужас сковал язык. Потеряв сознание, она упала на пол.
Орлик растерялся, стал собирать и прятать по карманам бумаги.
В это время в комнату вошел Андрий.
– Мотря! – крикнул, он, бросаясь к девушке, – Что с тобой? Мотря… Слышишь?
– Печальное событие, – тихо вставил Орлик.
– Какое событие? Что случилось? – повернулся к нему Андрий.
Орлик сообразил: все равно история выйдет теперь наружу, надо доводить дело до конца.
– Обманул вас обоих пан гетман, вот что, – развязно и грубо сказал он.
– Обманул? Дядя?
– Сам разумей… Ее милости ведомо стало, какова любовь его была… Очнется, расскажет… Да и ты через гонор и корысть его гибнешь, изменником стал. Всех нас пан гетман соблазнил… На, прочитай да подумай…
Орлик швырнул Андрию какую-то бумагу и скрылся.
На улице его догнал дикий крик Андрия.
Писарь, творя молитву, спотыкаясь, побежал домой.
Оставленная им бумага была точной копией договора гетмана с королем Лещинским о передаче полякам всей Украины.
VI
Мазепа открыл глаза. Ночник тускло освещал комнату. Глухой шум и крик становился все явственней.. Кажется, это голос Андрея? Что там такое? Может… пришли за ним?.. Взять?.. Выдать царю?..
Гетман в ужасе поднимается. Одеяло сползает на пол. Расстегнутая рубаха обнажает старческую дряблую грудь. Крик повторяется… опять, опять… Слышны шаги… Мазепу бьет озноб. Инстинктивно он жмется в угол, хватает подушку…
Дверь открывается, вбегает Андрий. Его лицо искажено гневом и яростью:
– Ты обманул! – кричит он. – Ты лгал и богу, и людям, и мне! Ты хуже Иуды! Ты продавал народ! Отчизну! Я знаю теперь все…
Мазепа догадывается: случилось что-то непоправимое. Но он уже не может, как раньше, властвовать над собой. Сил нет… Мысли путаются… Мучительная судорога сводит все члены дряхлого тела…
– Боже милосердный, – бессмысленно шепчут его губы, – боже милосердный…
– Не смей опять лгать! – исступленно продолжает Андрий. – Не смей клясться! Ты хотел стать герцогом, королем… Тебе мало крови и слез, нищеты и горя… Ты думал сделать всех украинцев рабами… Ты изменник и кат народа!..
Словно удары бича, хлещут старика грозные слова.
Что может он возразить? Чем может оправдаться?
Андрий поднял руку. Скомканная бумажка, не долетев до постели, серым пятном ложится на ковер…
– Я ненавижу тебя! Не хочу видеть! Возьми на память!
«Что там такое?» – силится понять Мазепа, устремляя неподвижный взгляд на пятно. Он пытается встать. Ноги не слушаются. Тени от ночника начинают прыгать. Пятно неожиданно вырастает… становится огромным и белым…
– Мотря… серденько… – догадавшись, жалобно стонет старик.
– Я пришла проститься… Я не вернусь больше… Ты обманул меня… Погубил мою жизнь и мою душу…
– Неправда… – силится крикнуть Мазепа. – Я никого не губил…
Даже в эту минуту он не может не лгать.
– Ты казнил отца… Капли его крови на мне… Пусть судит тебя бог…
Пламя ночника вздрогнуло и погасло. Белое пятно исчезло. В окно смутно пробивается августовский рассвет. Ужасные тени окружили старика со всех сторон… Ему грезилось, что он видит много, много знакомых лиц… Дорошенко, Самойлович, Голицын, Семен Палий, Кочубей, Петр, Карл. Десятки других, которые обмануты и проданы. Они все грозят ему… Они пришли схватить его, пытать огнем и железом, мучить… Кто заступится за него? Кто скажет, что он не виновен?.. И на что еще может надеяться всеми покинутый и всеми проклинаемый изменник?
22 августа, утром, его нашли мертвым. Он лежал на ковре у кровати. Искаженное предсмертной судорогой лицо его было страшно. Рука сжимала клочки порванного договора. Говорят, что он отравился…
Прошло несколько лет.
Воинственный пыл короля Карла долго не утихал. Он тщетно пытался поднять турок против русских. Победоносная армия и могущественный флот царя Петра заставили султана отказаться от планов, предложенных самонадеянным, горячим королем. Тогда Карл вернулся в свою Швецию. Там встретили его холодно и неприязненно. Длительная, неудачная война с русскими принесла слишком большие страдания народу. Карл, не имея сил и средств воевать с царем, задумал «покорить» маленькую соседнюю Норвегию. В 1718 году он вторгся сюда со своей гвардией, но норвежцы стойко защищались. В одной из схваток шальная пуля поразила насмерть храброго, но неразумного короля.
Филипп Орлик, утвержденный королем в чине «гетмана» и воспользовавшийся частью имущества Мазепы, тоже пытался воевать. Он прорвался даже на Украину. С помощью татарских орд взял несколько городов.
Но народ не хотел признавать его гетманом. Он уехал со своим патроном-королем в Швецию. После смерти Карла Орлик скитался по европейским странам, получая жалкие подачки от правителей за свой громкий, но пустой титул.
Войнаровский, потрясенный ужасным неожиданным открытием предательских замыслов дяди, добровольно отдался царю:
«Я никогда не был допущен в совет с гетманом, – писал он. – Дядя всегда удалял меня из той комнаты, где сходились с ним его адгеренты. Быть может, он подозревал, что я к ним не пристану. После кончины дяди я не принял гетманского чина и тем навлек нерасположение шведского короля. Я не чинил ничего противного царскому величеству и оттого в службу шведскую не вступал. Надеюсь, что великий государь не станет наказывать меня, неповинного, за грехи моего дяди…»[41]
Петр, конечно, не мог полностью доверять раскаявшемуся племяннику проклятого изменника. Войнаровского сослали в Сибирь, где он прожил долгие годы и умер глубоким стариком, одичавший и всеми забытый.
А царь Петр продолжал неустанно трудиться над укреплением государства…
Желая загладить свою невольную вину в смерти Кочубея, он очень милостивj отнесся к семье покойного судьи. Кочубеиха и ее сыновья получили обратно все отобранные Мазепой маетности, а также ряд новых деревень. Кочубеиха долгие годы сурово и властно правила всеми делами. Богатства семейства умножались…
Каждое лето ездила Любовь Федоровна с богатыми подарками в Пушкарский женский монастырь.
Там часто видели ее в келье монахини Манефы – миловидной, доброй, набожной, но совершенно молчаливой женщины. Монашки шептались, будто Манефа – одна из дочерей старухи и будто в миру звалась она Мотрей…
… Ну, а что сталось с «лесными казаками» Петра Колодуба? – спросит читатель.
О Петре Колодубе кое-что мы узнали случайно из одной старинной летописи.
В 1734 году народ Правобережной Украины, остававшийся под властью польской шляхты, вновь поднялся против своих поработителей. Заполыхали панские палацы по всей Подольщине и Брацлавщине. Начались волнения среди селян и хлопов на Волыни и в Галиции. В густых лесах, покрывавших верховье реки Ингул, собирал повстанцев, или гайдамаков, как их тогда называли, атаман Гнат Голый.
Для подавления восстания польское правительство направило большие воинские силы, но гайдамаки долго и упорно сопротивлялись. Однажды королевским жолнерам удалось окружить обессиленный многодневными боями отряд Гната Голого, укрывшийся за каменными стенами панского замка. Гибель повстанцев казалась неизбежной. Продовольственных запасов в замке не было, порох кончался.
Зная, на какие нечеловеческие муки обрекает шляхта пленников, гайдамаки решили живыми не сдаваться, а выйти из замка, попытаться прорваться сквозь вражеское кольцо или погибнуть с оружием в руках.
И вот, когда на рассвете у стен замка закипел страшный, неравный бой, из ближнего леса внезапно вылетело несколько казачьих сотен, обрушившихся с тыла на растерявшихся от неожиданности жолнеров.
– Наши! Запорожцы! – радостно закричали гайдамаки, с новыми силами бросаясь в схватку. Королевские жолнеры не устояли, отступили…
Запорожских охочекомонных[42] казаков с Правобережной Украины, как говорится в летописи, привел на помощь гайдамакам куренной атаман Петро Колодуб.
Гетман в ужасе поднимается. Одеяло сползает на пол. Расстегнутая рубаха обнажает старческую дряблую грудь. Крик повторяется… опять, опять… Слышны шаги… Мазепу бьет озноб. Инстинктивно он жмется в угол, хватает подушку…
Дверь открывается, вбегает Андрий. Его лицо искажено гневом и яростью:
– Ты обманул! – кричит он. – Ты лгал и богу, и людям, и мне! Ты хуже Иуды! Ты продавал народ! Отчизну! Я знаю теперь все…
Мазепа догадывается: случилось что-то непоправимое. Но он уже не может, как раньше, властвовать над собой. Сил нет… Мысли путаются… Мучительная судорога сводит все члены дряхлого тела…
– Боже милосердный, – бессмысленно шепчут его губы, – боже милосердный…
– Не смей опять лгать! – исступленно продолжает Андрий. – Не смей клясться! Ты хотел стать герцогом, королем… Тебе мало крови и слез, нищеты и горя… Ты думал сделать всех украинцев рабами… Ты изменник и кат народа!..
Словно удары бича, хлещут старика грозные слова.
Что может он возразить? Чем может оправдаться?
Андрий поднял руку. Скомканная бумажка, не долетев до постели, серым пятном ложится на ковер…
– Я ненавижу тебя! Не хочу видеть! Возьми на память!
«Что там такое?» – силится понять Мазепа, устремляя неподвижный взгляд на пятно. Он пытается встать. Ноги не слушаются. Тени от ночника начинают прыгать. Пятно неожиданно вырастает… становится огромным и белым…
– Мотря… серденько… – догадавшись, жалобно стонет старик.
– Я пришла проститься… Я не вернусь больше… Ты обманул меня… Погубил мою жизнь и мою душу…
– Неправда… – силится крикнуть Мазепа. – Я никого не губил…
Даже в эту минуту он не может не лгать.
– Ты казнил отца… Капли его крови на мне… Пусть судит тебя бог…
Пламя ночника вздрогнуло и погасло. Белое пятно исчезло. В окно смутно пробивается августовский рассвет. Ужасные тени окружили старика со всех сторон… Ему грезилось, что он видит много, много знакомых лиц… Дорошенко, Самойлович, Голицын, Семен Палий, Кочубей, Петр, Карл. Десятки других, которые обмануты и проданы. Они все грозят ему… Они пришли схватить его, пытать огнем и железом, мучить… Кто заступится за него? Кто скажет, что он не виновен?.. И на что еще может надеяться всеми покинутый и всеми проклинаемый изменник?
22 августа, утром, его нашли мертвым. Он лежал на ковре у кровати. Искаженное предсмертной судорогой лицо его было страшно. Рука сжимала клочки порванного договора. Говорят, что он отравился…
Прошло несколько лет.
Воинственный пыл короля Карла долго не утихал. Он тщетно пытался поднять турок против русских. Победоносная армия и могущественный флот царя Петра заставили султана отказаться от планов, предложенных самонадеянным, горячим королем. Тогда Карл вернулся в свою Швецию. Там встретили его холодно и неприязненно. Длительная, неудачная война с русскими принесла слишком большие страдания народу. Карл, не имея сил и средств воевать с царем, задумал «покорить» маленькую соседнюю Норвегию. В 1718 году он вторгся сюда со своей гвардией, но норвежцы стойко защищались. В одной из схваток шальная пуля поразила насмерть храброго, но неразумного короля.
Филипп Орлик, утвержденный королем в чине «гетмана» и воспользовавшийся частью имущества Мазепы, тоже пытался воевать. Он прорвался даже на Украину. С помощью татарских орд взял несколько городов.
Но народ не хотел признавать его гетманом. Он уехал со своим патроном-королем в Швецию. После смерти Карла Орлик скитался по европейским странам, получая жалкие подачки от правителей за свой громкий, но пустой титул.
Войнаровский, потрясенный ужасным неожиданным открытием предательских замыслов дяди, добровольно отдался царю:
«Я никогда не был допущен в совет с гетманом, – писал он. – Дядя всегда удалял меня из той комнаты, где сходились с ним его адгеренты. Быть может, он подозревал, что я к ним не пристану. После кончины дяди я не принял гетманского чина и тем навлек нерасположение шведского короля. Я не чинил ничего противного царскому величеству и оттого в службу шведскую не вступал. Надеюсь, что великий государь не станет наказывать меня, неповинного, за грехи моего дяди…»[41]
Петр, конечно, не мог полностью доверять раскаявшемуся племяннику проклятого изменника. Войнаровского сослали в Сибирь, где он прожил долгие годы и умер глубоким стариком, одичавший и всеми забытый.
А царь Петр продолжал неустанно трудиться над укреплением государства…
Желая загладить свою невольную вину в смерти Кочубея, он очень милостивj отнесся к семье покойного судьи. Кочубеиха и ее сыновья получили обратно все отобранные Мазепой маетности, а также ряд новых деревень. Кочубеиха долгие годы сурово и властно правила всеми делами. Богатства семейства умножались…
Каждое лето ездила Любовь Федоровна с богатыми подарками в Пушкарский женский монастырь.
Там часто видели ее в келье монахини Манефы – миловидной, доброй, набожной, но совершенно молчаливой женщины. Монашки шептались, будто Манефа – одна из дочерей старухи и будто в миру звалась она Мотрей…
… Ну, а что сталось с «лесными казаками» Петра Колодуба? – спросит читатель.
О Петре Колодубе кое-что мы узнали случайно из одной старинной летописи.
В 1734 году народ Правобережной Украины, остававшийся под властью польской шляхты, вновь поднялся против своих поработителей. Заполыхали панские палацы по всей Подольщине и Брацлавщине. Начались волнения среди селян и хлопов на Волыни и в Галиции. В густых лесах, покрывавших верховье реки Ингул, собирал повстанцев, или гайдамаков, как их тогда называли, атаман Гнат Голый.
Для подавления восстания польское правительство направило большие воинские силы, но гайдамаки долго и упорно сопротивлялись. Однажды королевским жолнерам удалось окружить обессиленный многодневными боями отряд Гната Голого, укрывшийся за каменными стенами панского замка. Гибель повстанцев казалась неизбежной. Продовольственных запасов в замке не было, порох кончался.
Зная, на какие нечеловеческие муки обрекает шляхта пленников, гайдамаки решили живыми не сдаваться, а выйти из замка, попытаться прорваться сквозь вражеское кольцо или погибнуть с оружием в руках.
И вот, когда на рассвете у стен замка закипел страшный, неравный бой, из ближнего леса внезапно вылетело несколько казачьих сотен, обрушившихся с тыла на растерявшихся от неожиданности жолнеров.
– Наши! Запорожцы! – радостно закричали гайдамаки, с новыми силами бросаясь в схватку. Королевские жолнеры не устояли, отступили…
Запорожских охочекомонных[42] казаков с Правобережной Украины, как говорится в летописи, привел на помощь гайдамакам куренной атаман Петро Колодуб.
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
Над документальными материалами о Булавинском восстании я начал работать еще в тридцатых годах. Первый очерк, написанный мною о Булавине, был опубликован в альманахе «Литературный Воронеж» в 1938 году. Затем я использовал собранный материал в созданной мною народной трагедии «Кондрат Булавин», изданной в Воронеже в 1938 году, в Ростове и Москве в 1939 году. В предисловии к трагедии проф. В.И.Лебедев писал: «Восстание Булавина совершенно не было отражено ни в дореволюционной, ни в советской художественной литературе. Трагедия «Кондрат Булавин» Н.Задонского является поэтому первым ценным литературным произведением».
Однако мне казалось, что моя работа не завершена. Булавин застрелился, но множество булавинцев бежало на Украину. Какова их дальнейшая судьба? Я поехал в Киев. Здесь, используя малоизвестные и неизвестные исторические документации рукописного фонда Украинской Академии наук, я обнаружил, что многие булавинцы служили сначала в сердюках у гетмана Мазепы, а затем, когда он принял протекцию короля шведского, оставили его и вместе с русскими войсками и украинскими селянами мужественно боролись против вторгнувшихся на украинскую землю шведских интервентов. Меня заинтересовал этот исторический факт. Я начал писать очерк, который разросся в небольшую историческую хронику. Под названием «Мазепа» она была впервые, в 1940 году, выпущена Воронежским книгоиздательством. Впоследствии в значительно переработанном виде книга эта под названием «Смутная пора» издавалась Воронежским книгоиздательством в 1954 году и издательством «Советская Россия» в 1959 году.
Разоблачая изменника Мазепу, я показываю, как все хитроумие этого подлого агента польской шляхты оказалось бессильным, чтобы обмануть украинских казаков и селян, поколебать их нерушимую братскую дружбу с русским народом. Вместе с тем в хронике развернуты картины героической совместной борьбы украинского и русского народов против феодального гнета и против чужеземных захватчиков. На документальной основе рисуется также история любви гетмана Мазепы к своей крестнице Мотре Кочубей – сюжет, привлекавший некогда внимание Байрона и Пушкина.
Что же касается хроники «Донская Либерия», то она впервые в сокращенном варианте была опубликована в журнале «Подъем» в 1959 году, затем выпущена издательством «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей» под названием «Кондратий Булавин». В книге широко использованы ранее собранные мною документы, а также литературные источники, список которых указывается в библиографической справке.
Ввиду того что события, описываемые в «Донской Либерии», продолжаются частично в «Смутной поре», книги помещаются в соответствующем хронологическом порядке. Для настоящего издания они заново отредактированы. На некоторых событиях, отмеченных в хронике, я останавливаюсь подробно в примечаниях для того, чтобы дать возможность читателям составить о них более полное представление.
Однако мне казалось, что моя работа не завершена. Булавин застрелился, но множество булавинцев бежало на Украину. Какова их дальнейшая судьба? Я поехал в Киев. Здесь, используя малоизвестные и неизвестные исторические документации рукописного фонда Украинской Академии наук, я обнаружил, что многие булавинцы служили сначала в сердюках у гетмана Мазепы, а затем, когда он принял протекцию короля шведского, оставили его и вместе с русскими войсками и украинскими селянами мужественно боролись против вторгнувшихся на украинскую землю шведских интервентов. Меня заинтересовал этот исторический факт. Я начал писать очерк, который разросся в небольшую историческую хронику. Под названием «Мазепа» она была впервые, в 1940 году, выпущена Воронежским книгоиздательством. Впоследствии в значительно переработанном виде книга эта под названием «Смутная пора» издавалась Воронежским книгоиздательством в 1954 году и издательством «Советская Россия» в 1959 году.
Разоблачая изменника Мазепу, я показываю, как все хитроумие этого подлого агента польской шляхты оказалось бессильным, чтобы обмануть украинских казаков и селян, поколебать их нерушимую братскую дружбу с русским народом. Вместе с тем в хронике развернуты картины героической совместной борьбы украинского и русского народов против феодального гнета и против чужеземных захватчиков. На документальной основе рисуется также история любви гетмана Мазепы к своей крестнице Мотре Кочубей – сюжет, привлекавший некогда внимание Байрона и Пушкина.
Что же касается хроники «Донская Либерия», то она впервые в сокращенном варианте была опубликована в журнале «Подъем» в 1959 году, затем выпущена издательством «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей» под названием «Кондратий Булавин». В книге широко использованы ранее собранные мною документы, а также литературные источники, список которых указывается в библиографической справке.
Ввиду того что события, описываемые в «Донской Либерии», продолжаются частично в «Смутной поре», книги помещаются в соответствующем хронологическом порядке. Для настоящего издания они заново отредактированы. На некоторых событиях, отмеченных в хронике, я останавливаюсь подробно в примечаниях для того, чтобы дать возможность читателям составить о них более полное представление.
КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
Рукописные фонды Украинской Академии наук.
Бумаги Воронежских архивов.
Булавинское восстание. Труды историко-археографического Института Академии наук СССР. Москва, 1935 г.
Броневский И., История Донского Войска. СПБ, 1934 г.
Голиков. Деяния Петра Великого, часть XI, М., 1789 г.
Задонский Н., Кондрат Булавин. Народная трагедия и исторический очерк. Воронеж, 1938 г.
Краснов. Земля Войска Донского. СПБ, 1836 г.
Лебедев В., Булавинское восстание. М., 1934 г.
Лебедев В., Восстание Булавина. Предисловие к трагедии Н. Задонского «Кондрат Булавин», Куйбышев, 1950 г.
Плеханов Г., Движение русской общественной мысли после петровских реформ. Сочинения, т. XXI, 1925 г.
Ригельман А., История о донских казаках (рукопись), 1778 г.
Савельев Е., История Дона.
Соловьев С., История России, т. 3.
Сухоруков, Историческое описание земли Войска Донского.
Чаев Н., Булавинское восстание, М., 1934 г.
Бумаги Воронежских архивов.
Булавинское восстание. Труды историко-археографического Института Академии наук СССР. Москва, 1935 г.
Броневский И., История Донского Войска. СПБ, 1934 г.
Голиков. Деяния Петра Великого, часть XI, М., 1789 г.
Задонский Н., Кондрат Булавин. Народная трагедия и исторический очерк. Воронеж, 1938 г.
Краснов. Земля Войска Донского. СПБ, 1836 г.
Лебедев В., Булавинское восстание. М., 1934 г.
Лебедев В., Восстание Булавина. Предисловие к трагедии Н. Задонского «Кондрат Булавин», Куйбышев, 1950 г.
Плеханов Г., Движение русской общественной мысли после петровских реформ. Сочинения, т. XXI, 1925 г.
Ригельман А., История о донских казаках (рукопись), 1778 г.
Савельев Е., История Дона.
Соловьев С., История России, т. 3.
Сухоруков, Историческое описание земли Войска Донского.
Чаев Н., Булавинское восстание, М., 1934 г.