Страница:
– Э-э! – закричали гиляки.
Тут Чумбока, видя, что хозяин приоткрыл очаг, чтобы набрать углей, рискнул. «Как-то проклятый Бичинга будет жить без головы…» – подумал он и, схватив со стола обеими руками шаманскую голову, с силой забросил ее в очаг, в самое пламя… Что-то вспыхнуло. Все в ужасе завыли. Кто-то ударил Чумбоку кулаком по голове. Тотчас же открыли оба очага, в зимнике стало светло. В очаге что-то трещало и корежилось.
Посреди юрты стоял Бичинга… Чумбока неприятно удивился: голова у шамана была на месте.
Старики накинулись на Чумбоку и стали жестоко бить его. Особенно больно дрался костлявый, худой гиляк.
Удога вступился за брата. В зимнике стоял крик. Чумбоку еле отпустили…
– Чтобы нас не пугали больше, чтобы не обманывали! – кричали гиляки.
– Из маньчжурской земли, черти!
Чуна гиляки отпустили.
– Это бедный китаец-работник, – говорили они. – Поезжай к себе домой.
– Зачем вы убили их? – спрашивал Удога знакомых гиляков.
– Э-э! – отвечали гиляки. – Это были злые и плохие люди! К морскому берегу подходят корабли, спускают таких же, как эти. Они учат нас молиться богу, прибитому к кресту за руки… А в это время их товарищи с кораблей грабят и хватают девок. Это морские черти.
– А ты, парень, так не говори про шамана. Это грех! Давайте утащим его к Бичинге, – сказал костлявый гиляк, колотивший ночью Чумбоку.
Братья поспешили убраться из деревни.
– Все равно не верю Бичинге, чего бы он ни делал, – с тревогой в голосе, озираючись, говорил Чумбока, когда селение осталось за скалами. – А здорово меня поколотили. Но я все равно отомщу Бичинге. Чего, думаешь, боюсь? Совсем не боюсь. Я все его штуки знаю.
Было ясное голубое утро. Оморочки тихо скользили по гладкой протоке между голубых камышей.
Каменные сопки от игры света и теней казались подмытыми и нависшими над водой и приняли вид гигантских синих чаш, расставленных вдоль берега…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Тут Чумбока, видя, что хозяин приоткрыл очаг, чтобы набрать углей, рискнул. «Как-то проклятый Бичинга будет жить без головы…» – подумал он и, схватив со стола обеими руками шаманскую голову, с силой забросил ее в очаг, в самое пламя… Что-то вспыхнуло. Все в ужасе завыли. Кто-то ударил Чумбоку кулаком по голове. Тотчас же открыли оба очага, в зимнике стало светло. В очаге что-то трещало и корежилось.
Посреди юрты стоял Бичинга… Чумбока неприятно удивился: голова у шамана была на месте.
Старики накинулись на Чумбоку и стали жестоко бить его. Особенно больно дрался костлявый, худой гиляк.
Удога вступился за брата. В зимнике стоял крик. Чумбоку еле отпустили…
* * *
На рассвете огромная толпа окружила палатку миссионеров. Вышедший де Брельи был убит ударом копья в грудь. Ренье кинулся бежать, но его догнали и зарезали, полоснув ножом по горлу.– Чтобы нас не пугали больше, чтобы не обманывали! – кричали гиляки.
– Из маньчжурской земли, черти!
Чуна гиляки отпустили.
– Это бедный китаец-работник, – говорили они. – Поезжай к себе домой.
– Зачем вы убили их? – спрашивал Удога знакомых гиляков.
– Э-э! – отвечали гиляки. – Это были злые и плохие люди! К морскому берегу подходят корабли, спускают таких же, как эти. Они учат нас молиться богу, прибитому к кресту за руки… А в это время их товарищи с кораблей грабят и хватают девок. Это морские черти.
– А ты, парень, так не говори про шамана. Это грех! Давайте утащим его к Бичинге, – сказал костлявый гиляк, колотивший ночью Чумбоку.
Братья поспешили убраться из деревни.
– Все равно не верю Бичинге, чего бы он ни делал, – с тревогой в голосе, озираючись, говорил Чумбока, когда селение осталось за скалами. – А здорово меня поколотили. Но я все равно отомщу Бичинге. Чего, думаешь, боюсь? Совсем не боюсь. Я все его штуки знаю.
Было ясное голубое утро. Оморочки тихо скользили по гладкой протоке между голубых камышей.
Каменные сопки от игры света и теней казались подмытыми и нависшими над водой и приняли вид гигантских синих чаш, расставленных вдоль берега…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ОТЦОВСКИЙ ДОЛГ
Возвратившись в Онда, Удога и Чумбока застали дома многолюдное собрание. Из Мылок возвратились сваты. Дед Падека расписывал Ойге про невесту.
Едва Удога услыхал, что горбатая старуха согласилась отдать за него дочь, как и безголовый шаман, и ожесточенные гиляки, и окровавленные тела чужеземцев – все сразу вылетело из его памяти и на душе стало легко и весело…
Сердце радостно замирало при воспоминании о далекой мылкинской девушке. Может ли быть такое счастье?! Но вскоре появились новые заботы: горбатая старуха просила за дочь печной котел, ватный красный халат, чесучовый летний халат, стеганое одеяло из верблюжьей шерсти, русский топор, два слитка серебра, белый бараний полушубок и шесть локтей русских ситцев.
– На старости лет загорелось ей нарядиться в чесучу! Говорит, что торо положит в амбар, а чесучовый халат носить сама станет. Бестолковая старуха! – поминал Падека про мать невесты. – «Если, говорит, чесучовый халат не привезете, девку не отдам…»
«Что ж, лишний котел и серебро у матери есть, – размышлял Удога, – а за остальными вещами придется идти к Гао Цзо. Не беда, что задолжаю… Я жив-здоров, Чумбока тоже, от гиляков мы ушли, все обошлось благополучно. Теперь нечего горевать… Если и задолжаем, зимой как-нибудь добудем меха и расплатимся».
Позабыв заветы отца, просьбы матери и свои былые сомнения, Удога явился к торговцам.
Гао Цзо обедал.
Он велел подать гостю суп с лапшой.
Кроме вещей для уплаты торо, Удога стал просить у Гао Цзо сотню медных блях и двести ракушек, кусок дабы для рабочей одежды и один женский летний халат, желая сделать подарок невесте. Он хотел, чтобы его жена имела дорогие одежды и лучшие украшения.
До свадьбы жениху следовало съездить в Мылки и угостить хорошенько родню невесты. Для этой цели он попросил ящик водки. Другой ящик, побольше, должен был, по его расчетам, потребоваться в день свадьбы. Удога знал, что жениху не полагается скупиться. И еще он помянул, что хочет купить невесте такой же тяжелый серебряный браслет, как у самого торговца, блестевший на его сухой руке.
Гао Цзо оставил чашку с лапшой и палочки. Из-под опущенных ресниц он видел синюю, чернокосую голову парня. Вот наконец и сын Ла пришел просить у него в долг. Старик Ла был гордый, никогда не должал. Сын, как видно, не в него. Но слишком много вещей хочет он получить, другому бы никогда столько не дал…
Купец знал – Удога и Чумбока хорошие охотники. Ла с ними добывал соболей больше всех в Онда… Можно дать этому парню и шубу и шелка… Только он, пожалуй, года за три сумеет отдать долг… Но на этот раз Гао Цзо не нравилось, что этот должник сможет с ним расплатиться…
– Ты на дочке Локке женишься? – спросил он.
– Дед Падека сватал, отдают ее… Согласна мать, – ответил Удога.
– Жена у тебя красивая будет… Я видел ее, – как-то неясно забормотал старик, и губы его задрожали.
Работники, сидевшие в зимнике, вдруг засмеялись. Гао Цзо рассердился на них и стал браниться. Его плоская голова, откинутая на плечи, нервно затряслась.
– Красивая, красивая!.. – повторил он, махая рукой на своих рабочих, как бы говоря этим Удоге, что, мол, не слушай их. – Ладно, мы с тобой сговоримся, – тихо продолжал торговец. – Когда невесту привезешь?
– В Мылки со сватами съезжу и как торо заплатим, старуха ее соберет…
– Ну, мы сговоримся с тобой… Дам тебе и шелк и араку.
Торгаш велел позвать старшего сына. В дом вошел рослый парень с красивым лицом. Отец велел ему повести Удогу в амбар…
– А только ты не забыл, что отец твой умер? – вдруг спросил старик.
– Я помню, – прижал Удога кулак к сердцу.
Наступило длительное, неприятное молчание. Как видно, Гао Цзо хотел что-то спросить про покойного отца.
– А ведь за ним остался большой долг, – наконец чуть слышно обронил он. – Достань книгу, сын, подсчитай.
Что говорил молодой торгаш, щелкая на маленьких счетах, Удога не слыхал. Он так и окаменел, стоя на левом колене.
Вошел Вангба, высокий и рыхлый плечистый мужчина с седой бородкой и с темными молодыми глазами. Он присел в углу на нары подле торговцев.
Если бы Удога следил за Гао Цзо, он бы увидел, что тот чуть приоткрыл глаза и смотрит на него насмешливо. Но Удога, потрясенный словами торговца, опустил голову и ничего не замечал.
Китайцы-рабочие – и те, услыхав слова хозяина, изумленно смолкли… За открытой дверью потрескивал костер, кто-то из ондинцев ковал железо.
Молодой торговец потряс Удогу за плечо.
– Ну, иди в амбар, отбирай халаты…
Облака, плывшие за рекой, были подобны клубам огня и дыма над пылающим лесом.
«Отец никогда не лгал… Он говорил, что не берет в долг у Гао Цзо, и нам не велел… Но Гао Цзо говорит, что отец был должен, – значит, так и было. Но и отец не мог лгать. Нет, все же отцу я больше верю… Ведь не раз он поминал, что торгаши неверно пишут в книге долги, чтобы побольше получить шкурок…»
Удога рассказал про свою беду старикам. Обычно они хвалили Гао Цзо, особенно если им что-нибудь от него было нужно. Но теперь дед Падока сказал:
– Это старый обманщик. Мы только привыкли и терпим, он нас всегда обижает. Прежде мы дружно жили, а Гао Цзо всегда подговаривает нас не прощать обид друг другу. Он хочет, чтобы мы чаще ссорились и дрались, а когда мы миримся, он подговаривает просить с виновных дорогие вещи. Вот мы и попадаем в неоплатные долги.
– Сколько ему платим – и все в долгу, – жаловался Уленда.
– А вот нынче он придумал, будто твой старик остался должен. Значит, ему что-то надо, он у тебя хочет кого-то отобрать за долги…
Падека, вскочив на кане и вынув трубку изо рта, вдруг ударил себя кулаком в грудь.
– Хитрые крысы! – воскликнул он. – Смотри, Удога, береги молодую жену, когда приедет. Из-за горбатой дуры пришлось к торговцу тебе пойти. Какую за девку цену заломила! Не было бы с мылкинскими войны, мы бы тебе как-нибудь без торговца собрали вещей на торо. А теперь у нас самих ничего нет…
После всех этих разговоров Удогу уже не радовали дорогие вещи, взятые в лавке.
Ойга, по женской слабости, напротив, была довольна, что в доме завелось такое богатство. В душе она даже помянула недобрым словом своего покойного старика… Из-за того, что он не хотел брать в долг у Гао, ей всю жизнь пришлось проходить в халатах из рыбьей кожи и в грубых дабовых платьишках.
– Все люди в долг брали, а Ла не хотел брать… Вот мы и прожили жизнь, а ничего хороше-го не видали, – сокрушалась старуха, рассматривая красивые шелковые одежды. Хотя, по понятиям односельчан, Ойга жила с мужем в довольстве, сейчас, когда перед ней были такие роскошные вещи, ей показалось, что она всю жизнь была несчастлива.
Удога стыдился сказать матери, что торгаши показали записанный за отцом долг и что он согласился заплатить его, только чтобы взять вещи для невесты…
Но слух о том, что его обманули, быстро распространился по Онда и дошел до Ойги. Старуха так озлобилась на торгаша, что несколько дней не знала сна и покоя. Но под конец она смирилась и с этим горем.
– Что сделаешь с торгашом! – признавалась она соседкам.
Теперь втайне она мечтала, что, может быть, невестка привезет с собой в дом счастье. Но Ойга никому не выдавала своих надежд, чтобы не услыхали злые духи и не помешали им исполниться.
А дед Падека и Чумбока пытались облагоразумить Гао Цзо через Вангба. Но зажиревший, ленивый хозяин встал на сторону Гао Цзо. Не моргнув глазом, он подтвердил, что Ла на самом деле остался должен торговцу.
Падека пришел в ярость и за такие речи плюнул Вангба в глаза… А когда дело дошло до драки, дед порядочно наломал ему бока…
– Твой отец был хороший человек, – утешал потом старик Удогу. – Он никогда не брал в долг у Гао Цзо. Но торговцы записали в книгу, что он должен, и тебе придется заплатить. Как-нибудь поможем, чтобы твой долг был не больше нашего.
– Все мы стали в долгу у разбойника, – печально сказал Удога.
– Это верно… Мы с Бельды воевали, а Гао Цзо на этом нажился, согласился дед Падека.
– А помнишь, что говорил нам русский, Алешка? Он как раз так говорил! – воскликнул Чумбока.
– Откуда он узнал? Как узнал, что так будет? Верно… хорошо бы и Гао Цзо, и грабителей у Сунгари гонять отсюда, как Алешка говорил… отозвался Удога.
Едва Удога услыхал, что горбатая старуха согласилась отдать за него дочь, как и безголовый шаман, и ожесточенные гиляки, и окровавленные тела чужеземцев – все сразу вылетело из его памяти и на душе стало легко и весело…
Сердце радостно замирало при воспоминании о далекой мылкинской девушке. Может ли быть такое счастье?! Но вскоре появились новые заботы: горбатая старуха просила за дочь печной котел, ватный красный халат, чесучовый летний халат, стеганое одеяло из верблюжьей шерсти, русский топор, два слитка серебра, белый бараний полушубок и шесть локтей русских ситцев.
– На старости лет загорелось ей нарядиться в чесучу! Говорит, что торо положит в амбар, а чесучовый халат носить сама станет. Бестолковая старуха! – поминал Падека про мать невесты. – «Если, говорит, чесучовый халат не привезете, девку не отдам…»
«Что ж, лишний котел и серебро у матери есть, – размышлял Удога, – а за остальными вещами придется идти к Гао Цзо. Не беда, что задолжаю… Я жив-здоров, Чумбока тоже, от гиляков мы ушли, все обошлось благополучно. Теперь нечего горевать… Если и задолжаем, зимой как-нибудь добудем меха и расплатимся».
Позабыв заветы отца, просьбы матери и свои былые сомнения, Удога явился к торговцам.
Гао Цзо обедал.
Он велел подать гостю суп с лапшой.
Кроме вещей для уплаты торо, Удога стал просить у Гао Цзо сотню медных блях и двести ракушек, кусок дабы для рабочей одежды и один женский летний халат, желая сделать подарок невесте. Он хотел, чтобы его жена имела дорогие одежды и лучшие украшения.
До свадьбы жениху следовало съездить в Мылки и угостить хорошенько родню невесты. Для этой цели он попросил ящик водки. Другой ящик, побольше, должен был, по его расчетам, потребоваться в день свадьбы. Удога знал, что жениху не полагается скупиться. И еще он помянул, что хочет купить невесте такой же тяжелый серебряный браслет, как у самого торговца, блестевший на его сухой руке.
Гао Цзо оставил чашку с лапшой и палочки. Из-под опущенных ресниц он видел синюю, чернокосую голову парня. Вот наконец и сын Ла пришел просить у него в долг. Старик Ла был гордый, никогда не должал. Сын, как видно, не в него. Но слишком много вещей хочет он получить, другому бы никогда столько не дал…
Купец знал – Удога и Чумбока хорошие охотники. Ла с ними добывал соболей больше всех в Онда… Можно дать этому парню и шубу и шелка… Только он, пожалуй, года за три сумеет отдать долг… Но на этот раз Гао Цзо не нравилось, что этот должник сможет с ним расплатиться…
– Ты на дочке Локке женишься? – спросил он.
– Дед Падека сватал, отдают ее… Согласна мать, – ответил Удога.
– Жена у тебя красивая будет… Я видел ее, – как-то неясно забормотал старик, и губы его задрожали.
Работники, сидевшие в зимнике, вдруг засмеялись. Гао Цзо рассердился на них и стал браниться. Его плоская голова, откинутая на плечи, нервно затряслась.
– Красивая, красивая!.. – повторил он, махая рукой на своих рабочих, как бы говоря этим Удоге, что, мол, не слушай их. – Ладно, мы с тобой сговоримся, – тихо продолжал торговец. – Когда невесту привезешь?
– В Мылки со сватами съезжу и как торо заплатим, старуха ее соберет…
– Ну, мы сговоримся с тобой… Дам тебе и шелк и араку.
Торгаш велел позвать старшего сына. В дом вошел рослый парень с красивым лицом. Отец велел ему повести Удогу в амбар…
– А только ты не забыл, что отец твой умер? – вдруг спросил старик.
– Я помню, – прижал Удога кулак к сердцу.
Наступило длительное, неприятное молчание. Как видно, Гао Цзо хотел что-то спросить про покойного отца.
– А ведь за ним остался большой долг, – наконец чуть слышно обронил он. – Достань книгу, сын, подсчитай.
Что говорил молодой торгаш, щелкая на маленьких счетах, Удога не слыхал. Он так и окаменел, стоя на левом колене.
Вошел Вангба, высокий и рыхлый плечистый мужчина с седой бородкой и с темными молодыми глазами. Он присел в углу на нары подле торговцев.
Если бы Удога следил за Гао Цзо, он бы увидел, что тот чуть приоткрыл глаза и смотрит на него насмешливо. Но Удога, потрясенный словами торговца, опустил голову и ничего не замечал.
Китайцы-рабочие – и те, услыхав слова хозяина, изумленно смолкли… За открытой дверью потрескивал костер, кто-то из ондинцев ковал железо.
Молодой торговец потряс Удогу за плечо.
– Ну, иди в амбар, отбирай халаты…
* * *
«Как же мне быть, кому верить?» – думал Удога в тот вечер, сидя на берегу и наблюдая багровый закат.Облака, плывшие за рекой, были подобны клубам огня и дыма над пылающим лесом.
«Отец никогда не лгал… Он говорил, что не берет в долг у Гао Цзо, и нам не велел… Но Гао Цзо говорит, что отец был должен, – значит, так и было. Но и отец не мог лгать. Нет, все же отцу я больше верю… Ведь не раз он поминал, что торгаши неверно пишут в книге долги, чтобы побольше получить шкурок…»
Удога рассказал про свою беду старикам. Обычно они хвалили Гао Цзо, особенно если им что-нибудь от него было нужно. Но теперь дед Падока сказал:
– Это старый обманщик. Мы только привыкли и терпим, он нас всегда обижает. Прежде мы дружно жили, а Гао Цзо всегда подговаривает нас не прощать обид друг другу. Он хочет, чтобы мы чаще ссорились и дрались, а когда мы миримся, он подговаривает просить с виновных дорогие вещи. Вот мы и попадаем в неоплатные долги.
– Сколько ему платим – и все в долгу, – жаловался Уленда.
– А вот нынче он придумал, будто твой старик остался должен. Значит, ему что-то надо, он у тебя хочет кого-то отобрать за долги…
Падека, вскочив на кане и вынув трубку изо рта, вдруг ударил себя кулаком в грудь.
– Хитрые крысы! – воскликнул он. – Смотри, Удога, береги молодую жену, когда приедет. Из-за горбатой дуры пришлось к торговцу тебе пойти. Какую за девку цену заломила! Не было бы с мылкинскими войны, мы бы тебе как-нибудь без торговца собрали вещей на торо. А теперь у нас самих ничего нет…
После всех этих разговоров Удогу уже не радовали дорогие вещи, взятые в лавке.
Ойга, по женской слабости, напротив, была довольна, что в доме завелось такое богатство. В душе она даже помянула недобрым словом своего покойного старика… Из-за того, что он не хотел брать в долг у Гао, ей всю жизнь пришлось проходить в халатах из рыбьей кожи и в грубых дабовых платьишках.
– Все люди в долг брали, а Ла не хотел брать… Вот мы и прожили жизнь, а ничего хороше-го не видали, – сокрушалась старуха, рассматривая красивые шелковые одежды. Хотя, по понятиям односельчан, Ойга жила с мужем в довольстве, сейчас, когда перед ней были такие роскошные вещи, ей показалось, что она всю жизнь была несчастлива.
Удога стыдился сказать матери, что торгаши показали записанный за отцом долг и что он согласился заплатить его, только чтобы взять вещи для невесты…
Но слух о том, что его обманули, быстро распространился по Онда и дошел до Ойги. Старуха так озлобилась на торгаша, что несколько дней не знала сна и покоя. Но под конец она смирилась и с этим горем.
– Что сделаешь с торгашом! – признавалась она соседкам.
Теперь втайне она мечтала, что, может быть, невестка привезет с собой в дом счастье. Но Ойга никому не выдавала своих надежд, чтобы не услыхали злые духи и не помешали им исполниться.
А дед Падека и Чумбока пытались облагоразумить Гао Цзо через Вангба. Но зажиревший, ленивый хозяин встал на сторону Гао Цзо. Не моргнув глазом, он подтвердил, что Ла на самом деле остался должен торговцу.
Падека пришел в ярость и за такие речи плюнул Вангба в глаза… А когда дело дошло до драки, дед порядочно наломал ему бока…
– Твой отец был хороший человек, – утешал потом старик Удогу. – Он никогда не брал в долг у Гао Цзо. Но торговцы записали в книгу, что он должен, и тебе придется заплатить. Как-нибудь поможем, чтобы твой долг был не больше нашего.
– Все мы стали в долгу у разбойника, – печально сказал Удога.
– Это верно… Мы с Бельды воевали, а Гао Цзо на этом нажился, согласился дед Падека.
– А помнишь, что говорил нам русский, Алешка? Он как раз так говорил! – воскликнул Чумбока.
– Откуда он узнал? Как узнал, что так будет? Верно… хорошо бы и Гао Цзо, и грабителей у Сунгари гонять отсюда, как Алешка говорил… отозвался Удога.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
СВАДЬБА
Долг, внезапно свалившийся на голову Удоги, был для него большим горем. Но платить его следовало еще весной. Что без толку бередить себя!
«Если зимой на промысле удача будет, – рассуждал Удога, – отдам долг… А не будет – ну, тогда все равно беда».
Удога избегал встреч с торговцами и в разговорах больше не поминал о том, как его обманул хитрый Гао Цзо.
Накануне свадьбы ему все же пришлось еще раз побывать в лавке. Для свадебного пира нужно было просо. Старший сын лавочника подсчитал все его хвосты; вместе с мнимым отцовским долгом за Удогой набиралось до полусотни соболей… Долг был так велик, что Удога не надеялся отдать его.
Дед Падека советовал ему идти ранним летом в южные хребты и искать там изюбра с молодыми кровянистыми рогами, которые ценятся очень дорого.
– За лобовые панты торговцы скостят тебе половину долга, – говорил он. – Тыбыстроногий пожалуй, и встретишь зверя…
– Когда женишься, тогда наговоришься, – сказали мылкинские старухи и увели Дюбаку в другой дом.
Наконец наступил день свадьбы. Едва свадебный поезд выплыл на раскрашенных лодках из-за скалы, как жених с парнями поехал на легкой плоскодонке ловить невесту.
Все население Онда высыпало на берег и на реку. Дюбака с матерью и со стариками сидела в головной лодке. Восемь самых сильных гребцов работали на веслах. На корме сидел оправившийся от раны Писотька.
Угда Самаров чайкой налетела на мылкинский поезд. Восемь гребцов показали тут ондинцам, как надо ворочать веслами, а Писотька, ловко заворачивая корму, то и дело увиливал от погони.
Удалые возгласы рулевых, бабий визг и пьяные вопли стояли над протокой. Наконец при громких криках ондинцев, мылкинцев и множества соседей, плывших на своих лодках следом за свадебным поездом, Удога догнал невесту. Он мчался борт о борт с черно-красной плоскодонкой и, ухватившись обеими руками за перекладину, перепрыгнул к невесте и сел подле нее.
– Теперь уж не отпущу твою лодку, как прошлый раз, – сказал он.
Дюбака сидела молча, поджав губы и напустив на лицо выражение строгости и серьезности, и только во взоре ее явилась радость после того, как Удога поймал лодку. А то могла не состояться свадьба. Что за парень, который не поймает невесту и не отобьет ее силой!
Когда старики посадили в лодку восемь лучших гребцов, Дюбака была недовольна, опасаясь втайне, что жених ее никогда не догонит. Она с лаской посмотрела на Удогу, когда он перепрыгнул через борт. Жениху пришлось дать по хорошему подарку ее гребцам и защитникам.
На невесте был шелковый халат, расшитый утками, бабочками и цветами, голубая шапка с узорами из белого русского бисера, щегольские рыбокожие улы, сплошь усеянные мельчайшей вышивкой. Удога – в голубом халате, в красной берестяной шляпе и желтых сапогах.
– Вот здесь я тебя первый раз увидел, – показал Удога рукой по направлению шаманского острова.
Толпа Самаров встретила свадебный поезд. Парни – друзья жениха забрели в реку и подняли угду с молодыми, со всей родней невесты и с гребцами на руки… Набежал народ, и лодку потащили к дому Удоги. Следом из других лодок выносили ящики и берестяные короба с приданым невесты.
– Богатая, – говорили в толпе женщины.
– Мужу в подарок лыжи привезла…
В старом доме Ла начался небывалый пир. На почетных местах, под идолами, расселись торговцы и с ними Вангба. Рядом устроились: Падека, отец Денгуры – столетний мылкинский старик Теле, тучный Бариминга и Кальдука Большой; оба толстяка с некоторым неудоумением поглядывали друг на друга. Мангадига с кольцом в носу подсел к Уленде. С левой стороны кана ярким цветником расположились пестро разряженные женщины.
Кому не хватало места на канах, рассаживались на полу. В дверях торчали головы чужих парней и мальчишек, наехавших из ближних селений поглазеть на свадьбу.
Высокая, стройная, плечистая невеста с толстыми светлыми косами отвесила земной поклон четырем столбам дома и живущим в них духам. Ей подали глиняный чайник с аракой и чашку. Она пошла вдоль кана и, кланяясь, обносила вином всех гостей подряд. Они целовали Дюбаку в щеки, желали ей счастья. Удоге наказывали не обижать ее, чтобы она не ревела зря и не убегала от него домой, как это часто бывает с молодыми женами. Гости тут же дарили ей подарки – отрезы материи, кольца, камни и браслеты.
Гао Цзо тоже приготовил ей нитку разноцветных стеклянных бус. Отдав подарок, он не стал целовать Дюбаку, а лишь погладил ее по светлой голове и потрепал по щекам. Сухая рука его задрожала, и Гао Цзо засмеялся слабым, старческим смешком, похожим на иканье.
Денгура прослезился, поцеловал Дюбаку, приговаривая, что он больше всех рад ее свадьбе. В восторге от полученных выгод он обнял и Удогу и поцеловал его дважды в каждую щеку.
По кругу, от гостя к гостю, пошли чашки с лапшой, с просом, с осетриной, сырой и вареной, с пареной юколой, с мясом сохатого, с горохом, с хрящами рыб и разной снедью. Чего тут только не было наварено и напарено! Больше сотни чашек шло через руки гостей к дверям. Там парни и мальчишки доканчивали угощение и вылизывали чашки начисто, после чего они снова наполнялись и опять шли вкруговую. Не успевал гость запустить пальцы в кушанье, как уже сосед передавал ему какое-нибудь новое, еще не отведанное, совсем иного вкуса. Блюда чередовались с таким расчетом, чтобы у гостей не пропал аппетит… Одно блюдо возбуждало вкус к другому.
Всем было весело. А посредине кана еще стоял открытый полный ящик араки, как бы свидетельствуя, что свадебного веселья хватит на несколько дней.
Один Чумбока был печален.
Его жизнь так складывалась, что жил он не для себя, а для других. То для отца, то для брата, то для сородичей. На днях он опять помянул Удоге, что хочет жениться. Он не поленился, сбегал в верховья Горюна, побывал в Кондоне, тайком от родичей повидал толстушку Одаку и даже посидел с ней в тайге с глазу на глаз. Он забыть не мог счастливых мгновений, когда в знак дружбы она почесала ему щепкой спину… Они сидели над глинистым обрывом в траве, близко друг к другу, и весело болтали… Чумбока рассказывал ей разные занятные происшествия, случившиеся с ним и с другими людьми на охоте и на рыбалке, и учил ее, как лучше отгонять мошку и комаров.
– Вот и хорошо бы жениться на ней, – признался он брату.
Удога, услыхав про такие замыслы Чумбоки, рассердился и чуть было не прибил его…
– Ма и так в долгу, а ты хочешь, чтобы торговцы нас совсем обобрали! – кричал он. – Обожди год-другой, как-нибудь справимся, и тогда купим тебе жену… Только в другой деревне купим… Одаку тебе нельзя брать – грех. Она тебе сестра. Ты что, Андури не боишься? Проклянут и тебя и меня, лучше не заикайся. Жди, другую девку купим – лучше будет. Из чужого рода надо брать жену. А Одака из нашего рода, не забывай этого.
«Сам-то он не стал ожидать год-другой, – с обидой думал Чумбока. – Для себя взял в лавке халаты… Какая еще окажется хозяйка эта Дюбака… Если станет меня обижать, я вовсе из дому уйду… Пойду к дяде жить или к чужим людям. Только мне не нужна какая-то чужая девка. Чего не выдумает Удога! Мне Одаку надо… Об ней томится сердце».
Тем временем Дюбака вступала в свои права. Она сняла наряды и украшения и на виду у пирующих гостей, чтобы все видели и потом говорили, какая она хорошая и бережливая хозяйка, взяла два берестяных ведра и пошла по воду.
А возвратившись, она обошла пожилых гостей, делала им из табаку завертки, вставляла в трубки и раскуривала их.
Вечером, когда на столиках зажгли красные свечи, а Гао Цзо с сыновьями и Вангба ушли домой спать, Удога разговорился с Денгурой о былой, старинной жизни на Мангму.
– Ты думаешь, что раньше, давно-давно, когда не приходили чужеземцы, нам жилось хорошо? – кричал мылкинский богач. – Не-ет… Все равно, кто был послабей, тому жилось плохо… Рыбу мы ловили все одинаково, делили поровну, но находились такие, которые заставляли других таскать дрова, грести веслами, таскать лодки бечевой. Слабых ругали, колотили. Торговцы привозят нам то, чего в тайге нет, – араку… Они ученые, умеют делать водку! Мы глупей их, и они с выгодой берут у нас меха… Да на что тебе выдра, куда тебе ее девать? Тебе охота выпить. А торговцу надо выдру, лису…
– Мы тебя уважаем, – льстили старики Денгуре. – Ты шибко богатый, шибко умный, шибко злой. Боимся тебя…
– Мы молчим, но знаем – сюда идут воры, разбойники, нас обманывают. Все вредные крысы грызут нас: и твой Дыген, и Гао Цзо, – решительно ввязался в разговор дед Падека. – А ты с ним дружишь, заодно с ними. И ты такой же. Ты поэтому и говоришь, будто всегда люди у торгашей были в долгу.
При этих словах Денгура ужаснулся, и брови его полезли на лоб, словно дед совершил величайшее богохульство.
– Да, да, помним, как ты начал всех обманывать! Думаешь, мы дикие? Не понимаем? – рассердился Падека.
Дело грозило новой ссорой. Тут вмешались Холимбо, Хогота, Мангадига. Стариков разняли прежде, чем они успели вцепиться друг в друга.
«Если зимой на промысле удача будет, – рассуждал Удога, – отдам долг… А не будет – ну, тогда все равно беда».
Удога избегал встреч с торговцами и в разговорах больше не поминал о том, как его обманул хитрый Гао Цзо.
Накануне свадьбы ему все же пришлось еще раз побывать в лавке. Для свадебного пира нужно было просо. Старший сын лавочника подсчитал все его хвосты; вместе с мнимым отцовским долгом за Удогой набиралось до полусотни соболей… Долг был так велик, что Удога не надеялся отдать его.
Дед Падека советовал ему идти ранним летом в южные хребты и искать там изюбра с молодыми кровянистыми рогами, которые ценятся очень дорого.
– За лобовые панты торговцы скостят тебе половину долга, – говорил он. – Тыбыстроногий пожалуй, и встретишь зверя…
* * *
В Мылках были смотрины. Нарядная, раскрасневшаяся от стыда и волнения, невеста еще более понравилась Удоге, но, по обычаю, ему нельзя было с ней потолковать.– Когда женишься, тогда наговоришься, – сказали мылкинские старухи и увели Дюбаку в другой дом.
Наконец наступил день свадьбы. Едва свадебный поезд выплыл на раскрашенных лодках из-за скалы, как жених с парнями поехал на легкой плоскодонке ловить невесту.
Все население Онда высыпало на берег и на реку. Дюбака с матерью и со стариками сидела в головной лодке. Восемь самых сильных гребцов работали на веслах. На корме сидел оправившийся от раны Писотька.
Угда Самаров чайкой налетела на мылкинский поезд. Восемь гребцов показали тут ондинцам, как надо ворочать веслами, а Писотька, ловко заворачивая корму, то и дело увиливал от погони.
Удалые возгласы рулевых, бабий визг и пьяные вопли стояли над протокой. Наконец при громких криках ондинцев, мылкинцев и множества соседей, плывших на своих лодках следом за свадебным поездом, Удога догнал невесту. Он мчался борт о борт с черно-красной плоскодонкой и, ухватившись обеими руками за перекладину, перепрыгнул к невесте и сел подле нее.
– Теперь уж не отпущу твою лодку, как прошлый раз, – сказал он.
Дюбака сидела молча, поджав губы и напустив на лицо выражение строгости и серьезности, и только во взоре ее явилась радость после того, как Удога поймал лодку. А то могла не состояться свадьба. Что за парень, который не поймает невесту и не отобьет ее силой!
Когда старики посадили в лодку восемь лучших гребцов, Дюбака была недовольна, опасаясь втайне, что жених ее никогда не догонит. Она с лаской посмотрела на Удогу, когда он перепрыгнул через борт. Жениху пришлось дать по хорошему подарку ее гребцам и защитникам.
На невесте был шелковый халат, расшитый утками, бабочками и цветами, голубая шапка с узорами из белого русского бисера, щегольские рыбокожие улы, сплошь усеянные мельчайшей вышивкой. Удога – в голубом халате, в красной берестяной шляпе и желтых сапогах.
– Вот здесь я тебя первый раз увидел, – показал Удога рукой по направлению шаманского острова.
Толпа Самаров встретила свадебный поезд. Парни – друзья жениха забрели в реку и подняли угду с молодыми, со всей родней невесты и с гребцами на руки… Набежал народ, и лодку потащили к дому Удоги. Следом из других лодок выносили ящики и берестяные короба с приданым невесты.
– Богатая, – говорили в толпе женщины.
– Мужу в подарок лыжи привезла…
В старом доме Ла начался небывалый пир. На почетных местах, под идолами, расселись торговцы и с ними Вангба. Рядом устроились: Падека, отец Денгуры – столетний мылкинский старик Теле, тучный Бариминга и Кальдука Большой; оба толстяка с некоторым неудоумением поглядывали друг на друга. Мангадига с кольцом в носу подсел к Уленде. С левой стороны кана ярким цветником расположились пестро разряженные женщины.
Кому не хватало места на канах, рассаживались на полу. В дверях торчали головы чужих парней и мальчишек, наехавших из ближних селений поглазеть на свадьбу.
Высокая, стройная, плечистая невеста с толстыми светлыми косами отвесила земной поклон четырем столбам дома и живущим в них духам. Ей подали глиняный чайник с аракой и чашку. Она пошла вдоль кана и, кланяясь, обносила вином всех гостей подряд. Они целовали Дюбаку в щеки, желали ей счастья. Удоге наказывали не обижать ее, чтобы она не ревела зря и не убегала от него домой, как это часто бывает с молодыми женами. Гости тут же дарили ей подарки – отрезы материи, кольца, камни и браслеты.
Гао Цзо тоже приготовил ей нитку разноцветных стеклянных бус. Отдав подарок, он не стал целовать Дюбаку, а лишь погладил ее по светлой голове и потрепал по щекам. Сухая рука его задрожала, и Гао Цзо засмеялся слабым, старческим смешком, похожим на иканье.
Денгура прослезился, поцеловал Дюбаку, приговаривая, что он больше всех рад ее свадьбе. В восторге от полученных выгод он обнял и Удогу и поцеловал его дважды в каждую щеку.
По кругу, от гостя к гостю, пошли чашки с лапшой, с просом, с осетриной, сырой и вареной, с пареной юколой, с мясом сохатого, с горохом, с хрящами рыб и разной снедью. Чего тут только не было наварено и напарено! Больше сотни чашек шло через руки гостей к дверям. Там парни и мальчишки доканчивали угощение и вылизывали чашки начисто, после чего они снова наполнялись и опять шли вкруговую. Не успевал гость запустить пальцы в кушанье, как уже сосед передавал ему какое-нибудь новое, еще не отведанное, совсем иного вкуса. Блюда чередовались с таким расчетом, чтобы у гостей не пропал аппетит… Одно блюдо возбуждало вкус к другому.
Всем было весело. А посредине кана еще стоял открытый полный ящик араки, как бы свидетельствуя, что свадебного веселья хватит на несколько дней.
Один Чумбока был печален.
Его жизнь так складывалась, что жил он не для себя, а для других. То для отца, то для брата, то для сородичей. На днях он опять помянул Удоге, что хочет жениться. Он не поленился, сбегал в верховья Горюна, побывал в Кондоне, тайком от родичей повидал толстушку Одаку и даже посидел с ней в тайге с глазу на глаз. Он забыть не мог счастливых мгновений, когда в знак дружбы она почесала ему щепкой спину… Они сидели над глинистым обрывом в траве, близко друг к другу, и весело болтали… Чумбока рассказывал ей разные занятные происшествия, случившиеся с ним и с другими людьми на охоте и на рыбалке, и учил ее, как лучше отгонять мошку и комаров.
– Вот и хорошо бы жениться на ней, – признался он брату.
Удога, услыхав про такие замыслы Чумбоки, рассердился и чуть было не прибил его…
– Ма и так в долгу, а ты хочешь, чтобы торговцы нас совсем обобрали! – кричал он. – Обожди год-другой, как-нибудь справимся, и тогда купим тебе жену… Только в другой деревне купим… Одаку тебе нельзя брать – грех. Она тебе сестра. Ты что, Андури не боишься? Проклянут и тебя и меня, лучше не заикайся. Жди, другую девку купим – лучше будет. Из чужого рода надо брать жену. А Одака из нашего рода, не забывай этого.
«Сам-то он не стал ожидать год-другой, – с обидой думал Чумбока. – Для себя взял в лавке халаты… Какая еще окажется хозяйка эта Дюбака… Если станет меня обижать, я вовсе из дому уйду… Пойду к дяде жить или к чужим людям. Только мне не нужна какая-то чужая девка. Чего не выдумает Удога! Мне Одаку надо… Об ней томится сердце».
Тем временем Дюбака вступала в свои права. Она сняла наряды и украшения и на виду у пирующих гостей, чтобы все видели и потом говорили, какая она хорошая и бережливая хозяйка, взяла два берестяных ведра и пошла по воду.
А возвратившись, она обошла пожилых гостей, делала им из табаку завертки, вставляла в трубки и раскуривала их.
Вечером, когда на столиках зажгли красные свечи, а Гао Цзо с сыновьями и Вангба ушли домой спать, Удога разговорился с Денгурой о былой, старинной жизни на Мангму.
– Ты думаешь, что раньше, давно-давно, когда не приходили чужеземцы, нам жилось хорошо? – кричал мылкинский богач. – Не-ет… Все равно, кто был послабей, тому жилось плохо… Рыбу мы ловили все одинаково, делили поровну, но находились такие, которые заставляли других таскать дрова, грести веслами, таскать лодки бечевой. Слабых ругали, колотили. Торговцы привозят нам то, чего в тайге нет, – араку… Они ученые, умеют делать водку! Мы глупей их, и они с выгодой берут у нас меха… Да на что тебе выдра, куда тебе ее девать? Тебе охота выпить. А торговцу надо выдру, лису…
– Мы тебя уважаем, – льстили старики Денгуре. – Ты шибко богатый, шибко умный, шибко злой. Боимся тебя…
– Мы молчим, но знаем – сюда идут воры, разбойники, нас обманывают. Все вредные крысы грызут нас: и твой Дыген, и Гао Цзо, – решительно ввязался в разговор дед Падека. – А ты с ним дружишь, заодно с ними. И ты такой же. Ты поэтому и говоришь, будто всегда люди у торгашей были в долгу.
При этих словах Денгура ужаснулся, и брови его полезли на лоб, словно дед совершил величайшее богохульство.
– Да, да, помним, как ты начал всех обманывать! Думаешь, мы дикие? Не понимаем? – рассердился Падека.
Дело грозило новой ссорой. Тут вмешались Холимбо, Хогота, Мангадига. Стариков разняли прежде, чем они успели вцепиться друг в друга.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ВЕЛИКАЯ ТАЙГА
Последняя высокая вода ушла по Мангму. Начался перелет птиц. В тайге стоят рябые лужи. На марях перепуталась желтая, поваленная ветрами трава. Там, где была пышная зеленая чаща смородинников и малинников, из серой земли торчат голые пучки лоз.
Лиственницы осыпают по ветру последние желтые иглы. В густой темной зелени елей краснеет рябина.
Тайга в багрянце и желтизне… Небо ясное, бледно-голубое, холодное. Дуют жестокие, сухие ветры.
Закончился ход осенней рыбы – давы, и вешала подле дома Удоги прогибаются от красных связок юколы… Свиньи и собаки сыты рыбой. В амбаре лежат вороха сухих кетовых пластин.
Целыми днями Дюбака и Ойга стучат в доме деревянными молоточками, выделывая рыбью кожу для пошивки одежды, парусов, мешков…
У народов Мангму наступает по осени новый год.
Охотники собираются в тайгу на промысел. На этот раз Уленда и Кальдука Маленький ушли с Падекой и Кальдукой Толстым за море, на остров Сахалин, туда, где прошлый раз зверовал с гиляками дед Падека и где, по его словам, много соболей.
А Удога и Чумбока до ледостава, как и прошлой осенью, промышляли близ Онда. Они знали на окрестных сопках соболиные норы.
Удога не пожелал плыть вместе с дядюшкой Улендой за море, он оттягивал разлуку с молодой женой.
Жаль было покинуть ее; только сыграли свадьбу, как пошла рыба; было много работы и днем и ночью, теперь рыбы наловили, и можно до ледостава побыть дома.
Этот год Удога уходил в тайгу, а думами был дома. Зверь таких охотников не любит и не идет к ним: в тайге надо думать только о промысле, а не о семье. Но что делать Удоге, если сердце его было неспокойно. Дюбака слишком хороша собой, чтобы, уходя из дому, не думать о ней. Не будь за Удогой такого большого долга, он бы ушел на промысел на всю зиму, но теперь он боялся, что хитрый Гао Цзо станет зазывать Дюбаку к себе и соблазнять ее подарками. Старику она нравилась, это Удога заметил. Чего доброго, торгаш, пользуясь его отлучкой, заберет ее к себе на всю зиму. Защищать никто ее не станет, только к весне, к возвращению Удоги из тайги, лавочник отпустит ее. Гао Цзо всегда хвалил ее красоту… Все люди видели, как он затрясся на свадьбе, когда Дюбака поднесла ему араки…
Бывали случаи на Горюне и на Мангму, что Гао Цзо за долги отбирал у охотников молоденьких жен и дочерей. Девушек увозили в Китай, на продажу богатым людям, а женщин держали у себя в лавке до тех пор, пока мужья не отдавали долги…
Удога утешал себя, что Гао Цзо не посмеет так поступить с его женой. Ведь зима еще не прошла с тех пор, как он задолжал. Если бы окончился промысел и Удога не отдал бы долга, тогда Гао Цзо мог отобрать Дюбаку. Но пока не подошла весна – срок уплаты долга, торговец не смеет этого сделать. Так никогда не бывает.
Тяжело собираться на долгую зимнюю oxoтy с такими думами. А собираться пора. День ото дня погода становится холодней, на черной реке появились ледяные забереги, уже выпал первый снег, потемнели дубовые рощи, в тайге наст грохочет под ногами собак и охотников, а с Мангму несутся снежные вихри. Чумбока торопит брата:
– Уже все охотники ушли в тайгу, только мы всё не соберемся, а долг у нас больше всех. На какое счастье ты надеешься?
«Да, правда, – думает Удога, – уже все ушли… и дед Падека ушел вчера».
Жалко было Удоге расставаться со стариком. Деревня опустела, печально стоят на ветру глинобитные фанзы.
Чумбока уже более не помышлял убежать от брата. Он решил во что бы то ни стало помочь ему выбраться из долгов. Свою женитьбу он согласился отложить на будущий год. Он уговорил брата силой увезти дочь у Дохсо. Чумбока задумал на первое время после свадьбы уйти в горы, к знакомым удэгейцам, и жить там до тех пор, пока грех не простится. Чумбоку только беспокоит, как бы этой зимой Одаку не выдали замуж. Она ему сказала, что была просватана за старика с Амгуни, но жених не дождался свадьбы и умер, к ее радости. Но, пожалуй, если подвернется удобный случай, дядюшка Дохсо отдаст ее любому за хороший выкуп.
На брата Чумбока перестал обижаться. Жаль Удогу: у него большое горе, надо ему помочь… Чумбока верит, что настанет пора – и они с Удогой расплатятся с Гао. Тогда брат не пожалеет серебра и мехов, чтобы набрать торо для уплаты за Одаку. Может быть, тогда ее отец Дохсо согласится простить грех.
Чумбока понимает, почему брат неохотно собирается в тайгу на зиму… Все дело в Дюбаке.
Чумбока готовится пошаманить перед охотой. Он знает, кого и как надо просить, чтобы зверь ловился и чтобы дома все было благополучно.
«Постараюсь, чтобы удача была нам с братом», – решил он и велел варить последнюю горсть гороха для угощения Позяней.
С женой брата Чумбока поладил.
У Дюбаки были счастливые руки, ей удавалось всякое дело. Она привезла в дом богатое приданое: посуду, одежду и даже оружие и лыжи в подарок мужу.
Она была тихая и скромная, ни с кем не ссорилась и не сплетничала. С Удогой жила дружно, и это радовало Чумбоку, как будто счастье брата было его собственным.
От покойного отца Удоге и Чумбоке осталось русское ружье. Перед промыслом Удога пошел в лавку и попросил в долг пороху. Не хотелось Удоге лишний раз кланяться Гао Цзо, но пришлось – последний заряд выпалил из русского ружья Кальдука Маленький, когда дрались на Додьге с Бельды. А порох Удоге нужен: с ружьем скорей можно убить изюбра.
Удога помнит совет деда Падеки, – он мечтает пойти весной на юг и поискать пантача[31] с драгоценными молодыми кровянистыми рогами.
Лиственницы осыпают по ветру последние желтые иглы. В густой темной зелени елей краснеет рябина.
Тайга в багрянце и желтизне… Небо ясное, бледно-голубое, холодное. Дуют жестокие, сухие ветры.
Закончился ход осенней рыбы – давы, и вешала подле дома Удоги прогибаются от красных связок юколы… Свиньи и собаки сыты рыбой. В амбаре лежат вороха сухих кетовых пластин.
Целыми днями Дюбака и Ойга стучат в доме деревянными молоточками, выделывая рыбью кожу для пошивки одежды, парусов, мешков…
У народов Мангму наступает по осени новый год.
Охотники собираются в тайгу на промысел. На этот раз Уленда и Кальдука Маленький ушли с Падекой и Кальдукой Толстым за море, на остров Сахалин, туда, где прошлый раз зверовал с гиляками дед Падека и где, по его словам, много соболей.
А Удога и Чумбока до ледостава, как и прошлой осенью, промышляли близ Онда. Они знали на окрестных сопках соболиные норы.
Удога не пожелал плыть вместе с дядюшкой Улендой за море, он оттягивал разлуку с молодой женой.
Жаль было покинуть ее; только сыграли свадьбу, как пошла рыба; было много работы и днем и ночью, теперь рыбы наловили, и можно до ледостава побыть дома.
Этот год Удога уходил в тайгу, а думами был дома. Зверь таких охотников не любит и не идет к ним: в тайге надо думать только о промысле, а не о семье. Но что делать Удоге, если сердце его было неспокойно. Дюбака слишком хороша собой, чтобы, уходя из дому, не думать о ней. Не будь за Удогой такого большого долга, он бы ушел на промысел на всю зиму, но теперь он боялся, что хитрый Гао Цзо станет зазывать Дюбаку к себе и соблазнять ее подарками. Старику она нравилась, это Удога заметил. Чего доброго, торгаш, пользуясь его отлучкой, заберет ее к себе на всю зиму. Защищать никто ее не станет, только к весне, к возвращению Удоги из тайги, лавочник отпустит ее. Гао Цзо всегда хвалил ее красоту… Все люди видели, как он затрясся на свадьбе, когда Дюбака поднесла ему араки…
Бывали случаи на Горюне и на Мангму, что Гао Цзо за долги отбирал у охотников молоденьких жен и дочерей. Девушек увозили в Китай, на продажу богатым людям, а женщин держали у себя в лавке до тех пор, пока мужья не отдавали долги…
Удога утешал себя, что Гао Цзо не посмеет так поступить с его женой. Ведь зима еще не прошла с тех пор, как он задолжал. Если бы окончился промысел и Удога не отдал бы долга, тогда Гао Цзо мог отобрать Дюбаку. Но пока не подошла весна – срок уплаты долга, торговец не смеет этого сделать. Так никогда не бывает.
Тяжело собираться на долгую зимнюю oxoтy с такими думами. А собираться пора. День ото дня погода становится холодней, на черной реке появились ледяные забереги, уже выпал первый снег, потемнели дубовые рощи, в тайге наст грохочет под ногами собак и охотников, а с Мангму несутся снежные вихри. Чумбока торопит брата:
– Уже все охотники ушли в тайгу, только мы всё не соберемся, а долг у нас больше всех. На какое счастье ты надеешься?
«Да, правда, – думает Удога, – уже все ушли… и дед Падека ушел вчера».
Жалко было Удоге расставаться со стариком. Деревня опустела, печально стоят на ветру глинобитные фанзы.
Чумбока уже более не помышлял убежать от брата. Он решил во что бы то ни стало помочь ему выбраться из долгов. Свою женитьбу он согласился отложить на будущий год. Он уговорил брата силой увезти дочь у Дохсо. Чумбока задумал на первое время после свадьбы уйти в горы, к знакомым удэгейцам, и жить там до тех пор, пока грех не простится. Чумбоку только беспокоит, как бы этой зимой Одаку не выдали замуж. Она ему сказала, что была просватана за старика с Амгуни, но жених не дождался свадьбы и умер, к ее радости. Но, пожалуй, если подвернется удобный случай, дядюшка Дохсо отдаст ее любому за хороший выкуп.
На брата Чумбока перестал обижаться. Жаль Удогу: у него большое горе, надо ему помочь… Чумбока верит, что настанет пора – и они с Удогой расплатятся с Гао. Тогда брат не пожалеет серебра и мехов, чтобы набрать торо для уплаты за Одаку. Может быть, тогда ее отец Дохсо согласится простить грех.
Чумбока понимает, почему брат неохотно собирается в тайгу на зиму… Все дело в Дюбаке.
Чумбока готовится пошаманить перед охотой. Он знает, кого и как надо просить, чтобы зверь ловился и чтобы дома все было благополучно.
«Постараюсь, чтобы удача была нам с братом», – решил он и велел варить последнюю горсть гороха для угощения Позяней.
С женой брата Чумбока поладил.
У Дюбаки были счастливые руки, ей удавалось всякое дело. Она привезла в дом богатое приданое: посуду, одежду и даже оружие и лыжи в подарок мужу.
Она была тихая и скромная, ни с кем не ссорилась и не сплетничала. С Удогой жила дружно, и это радовало Чумбоку, как будто счастье брата было его собственным.
От покойного отца Удоге и Чумбоке осталось русское ружье. Перед промыслом Удога пошел в лавку и попросил в долг пороху. Не хотелось Удоге лишний раз кланяться Гао Цзо, но пришлось – последний заряд выпалил из русского ружья Кальдука Маленький, когда дрались на Додьге с Бельды. А порох Удоге нужен: с ружьем скорей можно убить изюбра.
Удога помнит совет деда Падеки, – он мечтает пойти весной на юг и поискать пантача[31] с драгоценными молодыми кровянистыми рогами.