Страница:
– Но сильные и храбрые тоже не были счастливы, – продолжает Ла.
Старик вываливает из котла новую порцию мяса, и все снова едят. Он берет, сосет кость, выбивает из нее мозг и быстро проглатывает. Потом разбивает кость топориком. Запивает варевом. Достает трубку из расхлеста халата, а из-за пояса замшевый мешочек с табаком. На пальце делает завертку из табачных листьев, вставляет и вдавливает в трубку. Высекает огонь и закуривает.
– Отец, расскажи, как тут убивали лоча? – просит Удога.
– Эта речка такая! Тут есть много ям от старых жилищ, – говорит Ла.
– Кто жил в этих ямах?
– Раньше жил народ Ха.
– А еще раньше?
– Никто не жил.
– А позже?
– А потом амба-лоча.
– Кто такие амба-лоча?
– Страшные люди. Но их истребляли, и они убивали. Тогда было такое время, когда все друг друга убивали. Целые народы истребляли друг друга.
– Амба-лоча это лоча? – спрашивает Пыжу.
Ла и сам не мог бы толком на это ответить. Нет, это совсем другие существа.
– Вот у Локке в Мылках предки были амба-лоча. Я русского купца в тайге встретил. Он меня обманул. Я ударил его по роже и сказал: «У-у, амба-лоча!» – и он сразу испугался. Есть много сказок про амба-лоча.
Ла, посасывая трубку, откидывается.
– Лоча живут за горами. У многих из них светлые волосы, как высохшая осенняя трава. Говорят, что они все больше нас ростом, с высокими вздернутыми носами. Но ведь мы видали лоча зимой… Да, раньше здесь жили амба-лоча.
– А-на-на! – удивляется Удога.
Теперь Пыжу обернулся, насмешливо посмотрел на брата.
– У лоча звери живут при домах, как у нас собаки. Есть такой зверь, называется – корова. Лоча даже пьют ее молоко.
– А мясо едят? – спрашивает Удога.
– Да.
– Пьют молоко! – восклицает Пыжу. – А как они его получают?
– Они давят коровьи титьки.
– И не стыдно им? – изумляется Удога.
– Нет, не стыдно. Этим занимаются женщины.
– Я хотел бы посмотреть на корову, – серьезно говорит Удога.
– Хотел бы коровью титьку потрогать? – спрашивает брат.
Удога замахнулся на него, но тут же сам получил от Пыжу по затылку.
– У них, как и у маньчжур, есть лошади. Это звери с волосами для собольих ловушек. На лошадей залезают верхом и ездят, как на оленях.
– А почему и кто перебил тут так много лоча? И какая разница лоча или амба-лоча? Чем отличаются друг от друга?
– Лоча, как все люди, а амба-лоча – черти, страшные. Их нельзя было поймать. Я говорил тебе – они воевали и нападали. Шаман вызвал тучу со снегом, чтобы видны были следы… Упал снег, и тогда их догнали…
В мертвой тишине ночной тайги слышится какой-то крик. Все притихли. Только хотел Пыжу что-то сказать, как крик повторился.
– Это Ва-вух! – с суеверным ужасом говорит Ла. – Пыжу! Скорей вылей воду на костер. Когда летит черт Ва-вух, надо выплеснуть все, что варится. Огонь залить.
– Хорошо, что поели, – суетится Пыжу.
Парни бегут к реке, черпают воду берестяными ведрами, заливают костер и опять бегут за водой.
– Хватит, – шепчет старик, – Ва-вух похож на собачью голову. Дайте бубен.
Раздается тихий звон. Тишина. Новый удар бубна.
Вдруг шаманский пояс, который Ла надел в темноте, начинает светиться. Видно, как Ла, стоя на месте, пританцовывает, качая бедрами.
Всходит луна, торжественно засеребрился лес. Сыновья закрыли лица руками.
А утром, при ярком солнце лодка Ла мчалась вниз по течению горной реки. Река вздулась от прошедших горах ливней. В корме, закрытая шкурой и зелеными ветвями, лежала освежеван-ная туша молодого лося. Охотники в желтых рыбокожих рубашках и в коротких штанах. На носу лодки – Удога с шестом в руках. У него смуглые ноги, голые до колен, в кровавых расче-сах. Пыжу на веслах. Отец с кормовым веслом. В лодке берестяные ведра, черпаки, острога, убитые утки, кожаные мешки.
Ла дремлет.
– Как ловко вчера отец вызвал луну. Как ты думаешь, почему отец не хочет стать большим шаманом?
– Поживей, поживей! – просыпаясь, бормочет отец, он отводит лодку от быстро надвига-ющегося на нее дерева. Кажется, он снова дремлет.
– Спит, а все видит, – говорит Пыжу.
– Эй, дураки, – в сердцах кричит Ла, – вы утопить все хотите? Хотите лодку разбить? Дураки, не мои дети, от проезжего торговца родились! – Он с силой налегает на весло.
Удога упирается шестом в скалу. Пыжу берет второй шест.
Лодка мчится быстрей, входит в узкое горло между скал. Вода грохочет. Лодку подкидыва-ет на перекате и с силой бьет плоским дном об воду. Проносятся скалы, завалы деревьев. Течение становится тише. Река расступается.
– Вот как хорошо проехали! – говорит отец. – Оба молодцы. – Он достает трубку. – Сразу видно, что мои дети!
– Эй, вон чьи-то следы! – испуганно замечает Пыжу, показывая на берег. Он всматри-вается.
– Где? – спрашивает Удога.
– Кто? – тревожится Л а.
– Вон, вон следы человека, – говорит Пыжу тише и таинственней.
Песчаный берег с кручей быстро проносится. Лодка огибает лысые обрывы лесистого мыса. Охотники хватаются за оружие. Это люди, привыкшие к вечным опасностям.
– Уй, какие страшные чужие следы! Узкие, длинные, – переводя дух, говорит Пыжу.
Лодка быстро пристает к обрыву. Ла и его сыновья прикрыты вместе с лодкой большой подмытой лесиной. Они выглядывают, стоя в лодке.
Потом Удога выскакивает и с луком в руке бежит по песчаной крутизне. Он пригибается.
И вдруг раздается зловещий свист стрелы. Страшный предвестник смерти пронесся над ухом охотника.
Слышится крик, отчаянный, истошный крик на вершине холма, где-то там, откуда вылетела стрела, в зарослях кедра и елки, в молодом подлеске. Вот над кустами сверкнуло копье. Со страшной силой, прыжками, Удога кидается вверх.
А брат уже успел обежать холм и чуть не зацепил стрелка своим копьем, когда тот целился в Удогу.
– Писотька! Лови его! – кричит Пыжу и вдается в чащу, туда, где трещат ветви и треск их удаляется под обрыв к речке.
Братья кидаются грудью на ветви, закрывая лицо согнутой рукой, а в другой – поднятой вверх каждый держит свое оружие.
Хлещут ветви грабов, листья ильмов, ломаются слабые ветви ольхи и не гнется усохшая пихта.
Враг бежит.
– Эй-эй! – ревет Пыжу. Какой страшный его рев. Это от злости.
Братья выбегают на берег реки, тут ее изгиб, а по завалу удирает Писотька. Он поворачи-вает какую-то лесину, раздается рокот, и лесной завал начинает разваливаться, грохотать. Писотька стреляет, но опять мимо.
– Теперь всех вас убьем! Не жди пощады! – кричит Пыжу.
Стреляет Удога, и Писотька исчезает в завале. А бревна раскатываются, вода зелеными водопадами прорывается среди мертвых белых деревьев, поворачивает и крутит их корневища, как белые колеса. Писотька, кажется, погиб… Но нет, из-за реки опять летит с воем и свистом стрела и втыкается в пень.
Писотька цел, жив и стреляет.
– Тебя убьем! – кричат братья.
– Мы перебьем всех Самаров! – кричит спрятавшийся на другом берегу враг.
Удога выдернул его стрелу. Хороший наконечник, из железа.
Ла подъехал.
– Надо его лодку искать и забрать! – кричит он. – Пойдемте…
– Эй, мы твою лодку забираем! – кричит Пыжу.
По следам недолго искали. Нашлась маленькая оморочка из старых почерневших полотнищ бересты. Спрятана в кустах. Писотька отходил от нее по воде, потом вышел на песок. В омороч-ке нашлась хорошая острога.
– Это пригодится! – сказал Удога. – Забираем по закону, за то, что он в нас стрелял.
Самары осторожно побрели с оружием в руках. Пыжу вернулся, распорол старую оморочку ножом и толкнул ее в воду. Бросил в нее большой камень. Пусть тонет. И догнал своих.
– Самары самый крепкий, самый умный и смелый род, – учил отец сыновей, когда лодка пошла вниз, – все меняется и забывается. Своих детей учите, чему я вас учу. А то найдутся дураки, которые когда-нибудь скажут, что Самары были покорные, никогда не дрались и себя не защищали. Нет, если мы покорялись, то только для того, чтобы обмануть врагов.
– Так все люди, отец? Правда? – спрашивал Удога. – Ведь никто и никогда не хочет быть побежденным.
– Это правда. Все хотят быть победителями. Но особенно Самары. Это нам привычно. Ваш прадедушка… – Ла начал один из длинных рассказов.
– А вот я слышал, – перебил Пыжу, – что лучшая победа бывает тогда, когда нет побежденных!
– Дурак! Ты слушай, что отец говорит. Будь вежлив со старшими!
А Удога думал, что стрела пролетела около самого его уха. Он мог бы погибнуть. Да, конечно, Самары самые храбрые. Отец прав!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Старик вываливает из котла новую порцию мяса, и все снова едят. Он берет, сосет кость, выбивает из нее мозг и быстро проглатывает. Потом разбивает кость топориком. Запивает варевом. Достает трубку из расхлеста халата, а из-за пояса замшевый мешочек с табаком. На пальце делает завертку из табачных листьев, вставляет и вдавливает в трубку. Высекает огонь и закуривает.
– Отец, расскажи, как тут убивали лоча? – просит Удога.
– Эта речка такая! Тут есть много ям от старых жилищ, – говорит Ла.
– Кто жил в этих ямах?
– Раньше жил народ Ха.
– А еще раньше?
– Никто не жил.
– А позже?
– А потом амба-лоча.
– Кто такие амба-лоча?
– Страшные люди. Но их истребляли, и они убивали. Тогда было такое время, когда все друг друга убивали. Целые народы истребляли друг друга.
– Амба-лоча это лоча? – спрашивает Пыжу.
Ла и сам не мог бы толком на это ответить. Нет, это совсем другие существа.
– Вот у Локке в Мылках предки были амба-лоча. Я русского купца в тайге встретил. Он меня обманул. Я ударил его по роже и сказал: «У-у, амба-лоча!» – и он сразу испугался. Есть много сказок про амба-лоча.
Ла, посасывая трубку, откидывается.
– Лоча живут за горами. У многих из них светлые волосы, как высохшая осенняя трава. Говорят, что они все больше нас ростом, с высокими вздернутыми носами. Но ведь мы видали лоча зимой… Да, раньше здесь жили амба-лоча.
– А-на-на! – удивляется Удога.
Теперь Пыжу обернулся, насмешливо посмотрел на брата.
– У лоча звери живут при домах, как у нас собаки. Есть такой зверь, называется – корова. Лоча даже пьют ее молоко.
– А мясо едят? – спрашивает Удога.
– Да.
– Пьют молоко! – восклицает Пыжу. – А как они его получают?
– Они давят коровьи титьки.
– И не стыдно им? – изумляется Удога.
– Нет, не стыдно. Этим занимаются женщины.
– Я хотел бы посмотреть на корову, – серьезно говорит Удога.
– Хотел бы коровью титьку потрогать? – спрашивает брат.
Удога замахнулся на него, но тут же сам получил от Пыжу по затылку.
– У них, как и у маньчжур, есть лошади. Это звери с волосами для собольих ловушек. На лошадей залезают верхом и ездят, как на оленях.
– А почему и кто перебил тут так много лоча? И какая разница лоча или амба-лоча? Чем отличаются друг от друга?
– Лоча, как все люди, а амба-лоча – черти, страшные. Их нельзя было поймать. Я говорил тебе – они воевали и нападали. Шаман вызвал тучу со снегом, чтобы видны были следы… Упал снег, и тогда их догнали…
В мертвой тишине ночной тайги слышится какой-то крик. Все притихли. Только хотел Пыжу что-то сказать, как крик повторился.
– Это Ва-вух! – с суеверным ужасом говорит Ла. – Пыжу! Скорей вылей воду на костер. Когда летит черт Ва-вух, надо выплеснуть все, что варится. Огонь залить.
– Хорошо, что поели, – суетится Пыжу.
Парни бегут к реке, черпают воду берестяными ведрами, заливают костер и опять бегут за водой.
– Хватит, – шепчет старик, – Ва-вух похож на собачью голову. Дайте бубен.
Раздается тихий звон. Тишина. Новый удар бубна.
Вдруг шаманский пояс, который Ла надел в темноте, начинает светиться. Видно, как Ла, стоя на месте, пританцовывает, качая бедрами.
Всходит луна, торжественно засеребрился лес. Сыновья закрыли лица руками.
А утром, при ярком солнце лодка Ла мчалась вниз по течению горной реки. Река вздулась от прошедших горах ливней. В корме, закрытая шкурой и зелеными ветвями, лежала освежеван-ная туша молодого лося. Охотники в желтых рыбокожих рубашках и в коротких штанах. На носу лодки – Удога с шестом в руках. У него смуглые ноги, голые до колен, в кровавых расче-сах. Пыжу на веслах. Отец с кормовым веслом. В лодке берестяные ведра, черпаки, острога, убитые утки, кожаные мешки.
Ла дремлет.
– Как ловко вчера отец вызвал луну. Как ты думаешь, почему отец не хочет стать большим шаманом?
– Поживей, поживей! – просыпаясь, бормочет отец, он отводит лодку от быстро надвига-ющегося на нее дерева. Кажется, он снова дремлет.
– Спит, а все видит, – говорит Пыжу.
– Эй, дураки, – в сердцах кричит Ла, – вы утопить все хотите? Хотите лодку разбить? Дураки, не мои дети, от проезжего торговца родились! – Он с силой налегает на весло.
Удога упирается шестом в скалу. Пыжу берет второй шест.
Лодка мчится быстрей, входит в узкое горло между скал. Вода грохочет. Лодку подкидыва-ет на перекате и с силой бьет плоским дном об воду. Проносятся скалы, завалы деревьев. Течение становится тише. Река расступается.
– Вот как хорошо проехали! – говорит отец. – Оба молодцы. – Он достает трубку. – Сразу видно, что мои дети!
– Эй, вон чьи-то следы! – испуганно замечает Пыжу, показывая на берег. Он всматри-вается.
– Где? – спрашивает Удога.
– Кто? – тревожится Л а.
– Вон, вон следы человека, – говорит Пыжу тише и таинственней.
Песчаный берег с кручей быстро проносится. Лодка огибает лысые обрывы лесистого мыса. Охотники хватаются за оружие. Это люди, привыкшие к вечным опасностям.
– Уй, какие страшные чужие следы! Узкие, длинные, – переводя дух, говорит Пыжу.
Лодка быстро пристает к обрыву. Ла и его сыновья прикрыты вместе с лодкой большой подмытой лесиной. Они выглядывают, стоя в лодке.
Потом Удога выскакивает и с луком в руке бежит по песчаной крутизне. Он пригибается.
И вдруг раздается зловещий свист стрелы. Страшный предвестник смерти пронесся над ухом охотника.
Слышится крик, отчаянный, истошный крик на вершине холма, где-то там, откуда вылетела стрела, в зарослях кедра и елки, в молодом подлеске. Вот над кустами сверкнуло копье. Со страшной силой, прыжками, Удога кидается вверх.
А брат уже успел обежать холм и чуть не зацепил стрелка своим копьем, когда тот целился в Удогу.
– Писотька! Лови его! – кричит Пыжу и вдается в чащу, туда, где трещат ветви и треск их удаляется под обрыв к речке.
Братья кидаются грудью на ветви, закрывая лицо согнутой рукой, а в другой – поднятой вверх каждый держит свое оружие.
Хлещут ветви грабов, листья ильмов, ломаются слабые ветви ольхи и не гнется усохшая пихта.
Враг бежит.
– Эй-эй! – ревет Пыжу. Какой страшный его рев. Это от злости.
Братья выбегают на берег реки, тут ее изгиб, а по завалу удирает Писотька. Он поворачи-вает какую-то лесину, раздается рокот, и лесной завал начинает разваливаться, грохотать. Писотька стреляет, но опять мимо.
– Теперь всех вас убьем! Не жди пощады! – кричит Пыжу.
Стреляет Удога, и Писотька исчезает в завале. А бревна раскатываются, вода зелеными водопадами прорывается среди мертвых белых деревьев, поворачивает и крутит их корневища, как белые колеса. Писотька, кажется, погиб… Но нет, из-за реки опять летит с воем и свистом стрела и втыкается в пень.
Писотька цел, жив и стреляет.
– Тебя убьем! – кричат братья.
– Мы перебьем всех Самаров! – кричит спрятавшийся на другом берегу враг.
Удога выдернул его стрелу. Хороший наконечник, из железа.
Ла подъехал.
– Надо его лодку искать и забрать! – кричит он. – Пойдемте…
– Эй, мы твою лодку забираем! – кричит Пыжу.
По следам недолго искали. Нашлась маленькая оморочка из старых почерневших полотнищ бересты. Спрятана в кустах. Писотька отходил от нее по воде, потом вышел на песок. В омороч-ке нашлась хорошая острога.
– Это пригодится! – сказал Удога. – Забираем по закону, за то, что он в нас стрелял.
Самары осторожно побрели с оружием в руках. Пыжу вернулся, распорол старую оморочку ножом и толкнул ее в воду. Бросил в нее большой камень. Пусть тонет. И догнал своих.
– Самары самый крепкий, самый умный и смелый род, – учил отец сыновей, когда лодка пошла вниз, – все меняется и забывается. Своих детей учите, чему я вас учу. А то найдутся дураки, которые когда-нибудь скажут, что Самары были покорные, никогда не дрались и себя не защищали. Нет, если мы покорялись, то только для того, чтобы обмануть врагов.
– Так все люди, отец? Правда? – спрашивал Удога. – Ведь никто и никогда не хочет быть побежденным.
– Это правда. Все хотят быть победителями. Но особенно Самары. Это нам привычно. Ваш прадедушка… – Ла начал один из длинных рассказов.
– А вот я слышал, – перебил Пыжу, – что лучшая победа бывает тогда, когда нет побежденных!
– Дурак! Ты слушай, что отец говорит. Будь вежлив со старшими!
А Удога думал, что стрела пролетела около самого его уха. Он мог бы погибнуть. Да, конечно, Самары самые храбрые. Отец прав!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДЫГЕН
…В тот год католической духовной миссией в Пекине, с ведома двора богдыхана, был послан на Амур французский миссионер Пьер Ренье.[22] Для китайского двора он должен был составить географическое описание берегов великой реки; миссия поручала ему ознакомиться с местными племенами, обитающими в ее низовьях, с их обычаями, верованиями, общественным устройством, стараться обратить хотя бы некоторых из них в христианство.
Пьер Ренье молодой энергичный иезуит, полный сил и здоровья, года три тому назад приехавший в Китай из Европы. Он владел китайским и маньчжурским языками, был честолюбив и ехал на Амур с уверенностью, что откроет этот край и положит начало его захвату.
Перед отъездом из Пекина миссионер подробно расспрашивал маньчжурских мандаринов о низовьях Амура, но узнал мало нового. Те сами ничего не знали про Амур. Это была далекая, чужая им страна, холодная, расположенная где-то на севере. Закон запрещал путешествия частных лиц в те неведомые громадные земли, лежащие между страной маньчжуров и страной русских.
Зимой по прибытии каравана в Гирин Ренье кинулся на поиски католического проповедни-ка де Брельи. Оказалось, что он, как сказал его слуга, год тому назад отправился в путешествие на какую-то легендарную реку – приток Амура. Из Гирина по весеннему пути Ренье проследо-вал в Сан-Син, откуда должно было начаться его плавание по рекам. Там он встретился с викарием Маньчжурии, прибывшим из глубины провинции повидать Ренье и помочь ему снарядиться.
Викарий радушно отнесся к молодому иезуиту. Он дал Ренье много полезных наставлений и сообщил все, что сам слышал об Амуре. Он советовал достигнуть морского побережья и воочию убедиться в истинном положении вещей.
Ренье запасся в дорогу китайской бязью, дабой и безделушками, ибо, как утверждал вика-рий, в отдаленных областях, граничащих с Маньчжурией, не знают цены деньгам, торговля там происходит на обмен.
– Вряд ли удастся вам купить лодку или нанять проводников за деньги, говорил ему старик, – но за конец простой дабы туземцы способны исполнить самые опасные предприятия…
Между сборами миссионеры посещали ямынь[23] сан-синского губернатора. Маньчжур с почетом принимал их. При первой встрече Ренье передал губернатору письменные поручения императорского двора, и маньчжур пообещал отправить его в низовья. Он сказал, что весной туда поедет Дыген, один из маньчжурских дворян.
В глинобитном ямыне губернатора Ренье познакомился с Дыгеном. Это был весьма невзрачный, рябоватый, кривой маньчжур с редкими рыжими усами и с темной косой. Глаза его, кажется, были светлы или, может быть, бельмо на одном придавало голубизну обоим. Но Ренье и прежде часто видел маньчжур с белокурыми усами, со светло-русой головой. Они держались с важностью, всегда подчеркивая перед китайцами свое положение и превосходство. Считалось, что это народ умный и образованный. Нередко попадались маньчжуры очень высокого роста. Трудно было определить возраст Дыгена, но, по-видимому, ему было лет за тридцать.
Ренье, презиравший самого губернатора и всю его свиту, считал Дыгена совершенным ничтожеством, но обходился с ним любезно, помня о совместном путешествии. Он был уверен, что маньчжур, зная о поручении двора, будет покорно исполнять в дороге все его требования.
Когда на Сунгари прошел лед, Дыген начал снаряжать свою сампунку. Более двух недель заняла оснастка и загрузка судна. На прощание викарий советовал Ренье не доверять маньчжу-рам; он сказал, что путешествие Дыгена может быть нечистым делом, набег на независимые области. Он еще раз посоветовал миссионеру побольше общаться с простым народом и собирать необходимые сведения через местное население, путешествуя в низовьях на рыбацкой лодке, независимо от маньчжур.
– Христианин Талынь будет вам незаменимым помощником, – благословил викарий маленького маньчжура, сопровождавшего Пьера.
Пасмурным майским утром Ренье распростился с гостеприимным амбанем и со стариком викарием, и неуклюжее судно при попутном ветре, подняв соломенный парус и выпустив из бортов ряды весел, отвалило от базарной пристани. Маньчжуры и католический миссионер пустились в далекий путь.
Город с гнутыми крышами богатых домов и с грязным берегом, застроенным лачугами, быстро поплыл назад. Сампунка оказалась весьма ходким судном; под парусами и по течению она мчалась со скоростью современного парового корабля. Вскоре Сан-Син скрылся за мысом.
Пейзаж становился суровее. Небо хмурилось, и река темнела все более и более…
Теплый южный ветер раскачивал тальники на берегах.
Ренье долго еще смотрел туда, где в туманной мути дождя исчезли последние строения.
«Да, теперь я один, один надолго. О! Я узнаю, как грандиозна эта таинственная река северной Азии!»
Но, глядя на мутные, пенистые волны, теснившиеся вокруг судна, Пьер вдруг подумал, что обратный путь против течения будет труден… Каких усилий будет стоить каждый его фут! Ренье готов был к любым испытаниям. Проникнуть в низовья, описать неведомый Амур, на котором, кроме казаков и маньчжуров, давно уже не был никто, открыть путь в новый край иезуитам и соотечественникам – это стоило лишений.
Ветер крепчал. Под дальним берегом пошли барашки. По темным волнам лениво прополза-ли тенета желтовато-белой пены…
На севере, куда лежал путь Пьера, над плоскими хребтами высоко в небе синели бородатые от ливней тучи…
Ренье, держась за борта цепкими руками, с удовольствием ощущал движение корабля в страну, открытие которой принесет ему славу.
Пьер Ренье молодой энергичный иезуит, полный сил и здоровья, года три тому назад приехавший в Китай из Европы. Он владел китайским и маньчжурским языками, был честолюбив и ехал на Амур с уверенностью, что откроет этот край и положит начало его захвату.
Перед отъездом из Пекина миссионер подробно расспрашивал маньчжурских мандаринов о низовьях Амура, но узнал мало нового. Те сами ничего не знали про Амур. Это была далекая, чужая им страна, холодная, расположенная где-то на севере. Закон запрещал путешествия частных лиц в те неведомые громадные земли, лежащие между страной маньчжуров и страной русских.
Зимой по прибытии каравана в Гирин Ренье кинулся на поиски католического проповедни-ка де Брельи. Оказалось, что он, как сказал его слуга, год тому назад отправился в путешествие на какую-то легендарную реку – приток Амура. Из Гирина по весеннему пути Ренье проследо-вал в Сан-Син, откуда должно было начаться его плавание по рекам. Там он встретился с викарием Маньчжурии, прибывшим из глубины провинции повидать Ренье и помочь ему снарядиться.
Викарий радушно отнесся к молодому иезуиту. Он дал Ренье много полезных наставлений и сообщил все, что сам слышал об Амуре. Он советовал достигнуть морского побережья и воочию убедиться в истинном положении вещей.
Ренье запасся в дорогу китайской бязью, дабой и безделушками, ибо, как утверждал вика-рий, в отдаленных областях, граничащих с Маньчжурией, не знают цены деньгам, торговля там происходит на обмен.
– Вряд ли удастся вам купить лодку или нанять проводников за деньги, говорил ему старик, – но за конец простой дабы туземцы способны исполнить самые опасные предприятия…
Между сборами миссионеры посещали ямынь[23] сан-синского губернатора. Маньчжур с почетом принимал их. При первой встрече Ренье передал губернатору письменные поручения императорского двора, и маньчжур пообещал отправить его в низовья. Он сказал, что весной туда поедет Дыген, один из маньчжурских дворян.
В глинобитном ямыне губернатора Ренье познакомился с Дыгеном. Это был весьма невзрачный, рябоватый, кривой маньчжур с редкими рыжими усами и с темной косой. Глаза его, кажется, были светлы или, может быть, бельмо на одном придавало голубизну обоим. Но Ренье и прежде часто видел маньчжур с белокурыми усами, со светло-русой головой. Они держались с важностью, всегда подчеркивая перед китайцами свое положение и превосходство. Считалось, что это народ умный и образованный. Нередко попадались маньчжуры очень высокого роста. Трудно было определить возраст Дыгена, но, по-видимому, ему было лет за тридцать.
Ренье, презиравший самого губернатора и всю его свиту, считал Дыгена совершенным ничтожеством, но обходился с ним любезно, помня о совместном путешествии. Он был уверен, что маньчжур, зная о поручении двора, будет покорно исполнять в дороге все его требования.
Когда на Сунгари прошел лед, Дыген начал снаряжать свою сампунку. Более двух недель заняла оснастка и загрузка судна. На прощание викарий советовал Ренье не доверять маньчжу-рам; он сказал, что путешествие Дыгена может быть нечистым делом, набег на независимые области. Он еще раз посоветовал миссионеру побольше общаться с простым народом и собирать необходимые сведения через местное население, путешествуя в низовьях на рыбацкой лодке, независимо от маньчжур.
– Христианин Талынь будет вам незаменимым помощником, – благословил викарий маленького маньчжура, сопровождавшего Пьера.
Пасмурным майским утром Ренье распростился с гостеприимным амбанем и со стариком викарием, и неуклюжее судно при попутном ветре, подняв соломенный парус и выпустив из бортов ряды весел, отвалило от базарной пристани. Маньчжуры и католический миссионер пустились в далекий путь.
Город с гнутыми крышами богатых домов и с грязным берегом, застроенным лачугами, быстро поплыл назад. Сампунка оказалась весьма ходким судном; под парусами и по течению она мчалась со скоростью современного парового корабля. Вскоре Сан-Син скрылся за мысом.
Пейзаж становился суровее. Небо хмурилось, и река темнела все более и более…
Теплый южный ветер раскачивал тальники на берегах.
Ренье долго еще смотрел туда, где в туманной мути дождя исчезли последние строения.
«Да, теперь я один, один надолго. О! Я узнаю, как грандиозна эта таинственная река северной Азии!»
Но, глядя на мутные, пенистые волны, теснившиеся вокруг судна, Пьер вдруг подумал, что обратный путь против течения будет труден… Каких усилий будет стоить каждый его фут! Ренье готов был к любым испытаниям. Проникнуть в низовья, описать неведомый Амур, на котором, кроме казаков и маньчжуров, давно уже не был никто, открыть путь в новый край иезуитам и соотечественникам – это стоило лишений.
Ветер крепчал. Под дальним берегом пошли барашки. По темным волнам лениво прополза-ли тенета желтовато-белой пены…
На севере, куда лежал путь Пьера, над плоскими хребтами высоко в небе синели бородатые от ливней тучи…
Ренье, держась за борта цепкими руками, с удовольствием ощущал движение корабля в страну, открытие которой принесет ему славу.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
СТОЙБИЩЕ БУРИЭ
Близ устья Уссури судно пристало к небольшому гольдскому селению.
Ренье поднялся на высокие прибрежные холмы, желая осмотреть огромную площадь вод.
Над вершинами цветущих лип и дубов, росших по склону, виднелась огромная, как море, излучина, в которой сливались обе реки. Вдали зеленели острова, а еще дальше тянулся голубой, словно прозрачный, хребет.
Внизу, на этой огромной водяной площади, одиноко стояла сампунка с голой мачтой, на которой, как гусеница, улегся свернутый соломенный парус.
От сампунки отошли две лодки. Ренье посмотрел в трубу. Дыген куда-то поехал.
Когда миссионер спустился вниз, толстый маленький Сибун – помощник Дыгена, остав-шийся на сампунке, – объяснил, что его хозяин должен прогнать хунхузов, появившихся поблизости.
Пользуясь случаем, Ренье познакомился с гольдами из селения и проводил время в их юртах. Между прочим, они рассказали ему, что в соседнюю деревушку приехал человек с седой косой и острым носом. Вместе с ним ездят двое работников, один из них болен цингой. Старик уговаривает народ молиться железному божку, у которого руки прибиты к кресту.
Нетрудно было догадаться, что это не кто иной, как де Брельи, спустившийся по Уссури до устья. Ренье весьма обрадовался этим известиям и послал гольдов за длинноносым человеком.
Под вечер они вернулись в сопровождении де Брельи. Миссионеры бросились в объятия друг другу…
Де Брельи был высокий худой старик с узким землистым лицом, полуседой косой и с карими глазами навыкате.
Расположившись в гольдском доме, европейцы беседовали далеко за полночь. Де Брельи согласился сопровождать Ренье в низовья. Лучшего Пьер не мог и желать.
Дни проходили, а Дыген не возвращался.
Миссионеры проводили время в беседах с гольдами. Однажды те пожаловались, что, в Фурмэ – ближайшей деревне – Дыген безобразничает, хватает женщин и девушек. Одному старику маньчжуры отрубили голову.
Де Брельи, услыхав, что совершена казнь, весьма обрадовался.
– Удобный повод для проповеди! – воскликнул он торжественно. Миссионеры отпра-вились в деревню Фурмэ.
– Однажды за казненного китайца-христианина, – рассказывал де Брельи, я заставил казнить четырех китайцев-язычников.
Старый миссионер с горбатым носом, как большая птица, насупившись, сидел на корме и со злорадством говорил об этом.
– Только так и научишь их уважать христиан! – бормотал старик.
На берегу протоки, у подножия крутого, высокого хребта, покрытого роскошным листвен-ным лесом, стояли две жалкие хибарки. Это и была деревня Фурмэ.
Первое, что увидели миссионеры, выйдя из лодки, был полузакрытый соломенной цинов-кой безголовый труп гольда, валявшийся на прибрежном песке. Его голова была подвешена в клетке за косу к окровавленной талине.
Как только из жилищ вышли гольды, де Брельи сразу же зарыдал над трупом. Вдруг, выпрямившись, как палка, он крупными шагами двинулся на своих длинных ногах в зимник.
Дыген с оравой подвыпивших маньчжуров расположился на канах.
Появление огромного тощего старика произвело на маньчжуров сильнейшее впечатление. Дыген смутился, его плоская голова задрожала, и он в недоумении заморгал своим единствен-ным глазом.
Де Брельи держался властно, но, разговаривая с Дыгеном, был вежлив. Обеспокоенный Дыген уехал в тот же день из деревни.
После его отъезда гольды со слезами на глазах рассказывали миссионерам, что еще в прошлом году близ их деревни какой-то человек с Уссури стрелял в маньчжурских грабителей. И вот Дыген, явившись в деревню, объявил, что он и его спутники будут жить в домах до тех пор, пока не будет найден тот, кто стрелял. Гольды были удручены. Они добывали для маньчжу-ров рыбу и мясо, но виноватого не нашли. Тогда Дыген придрался к одному из стариков.
– Убили вашего за непокорство, – объяснил он. – Смотрите, чтобы около вашей деревни больше никого не грабили и не убивали.
Де Брельи плакал так, что все гольды видели, как льются слезы. Он истово молился над трупом казненного, объяснив гольдам, что просит у всевышнего счастливой жизни его душе. Старик тянул к небу костлявые белые руки. Тут же он стал рассказывать гольдам о боге и о христианской религии. Те были растроганы и плакали, а некоторые из них сразу согласились креститься.
– Вы, верно, лоча? – говорили они.
Де Брельи гневно оглядел гольдов.
– Нет, мы не лоча, мы посланцы истинного бога. Слушайтесь нас во всем – и будете счастливы!
Миссионеры провели в беседах с гольдами весь день. Де Брельи научил их креститься и преподал основы поведения христианина.
Старик подарил новообращенным по медному крестику с надписью: «Подарок миссии».
– Когда русские шаманы крестят, – говорили между собой гольды, которые слыхали это от людей, побывавших за горами у русских, – то дают крест и новую рубаху. А эти почему-то рубахи не дают. Только крестик!
– А товары у них хорошие, – рассказывали гребцы, которые привезли миссионеров из Буриэ.
– Почему нам не дали? – удивлялись гольды.
Возвратившись на сампупку, Ренье объявил Дыгену, что берет с собой в путешествие к устью реки высокого старика. Де Брельи с подобающей такому случаю церемонией был представлен маньчжуру, и тот на все любезно согласился. Дыген стал пространно объяснять миссионерам, что здешние жители поголовно разбойники и что их приходится держать в строгости.
– Они всегда говорят неправду. Опасно ездить сюда – могут убить. Они напрасно жалу-ются, что мы их обижаем. Этому не следует верить. Мы только защищаем их от опасностей. Ездим сюда, чтобы защищать их! Здесь бывают китайские хунхузы.
– Да, да, я вижу, что они разбойники! – воскликнул де Брельи как бы с неподдельным гневом.
На другой день к деревне пристали две небольшие лодки. Хозяева их торгаши – тоже отправлялись в Мылки, куда держал путь Дыген.
Путешествие в неразграниченные земли было делом незаконным, поэтому купцы могли проникать в низовья реки, лишь давая взятки тем, кто охранял границы. Купцы жаловались миссионерам, что чиновники не имеют совести и обдирают их.
Вечером сампунка тронулась дальше. Плыли всю ночь. Маньчжуры держали наготове оружие. Работники усиленно гребли.
На рассвете путешественники увидели – Амур разбился на протоки. Одной из них прошли сампунка и лодки торгашей. Видно было, как за островами, делеко-далеко, что-то курилось – не то утренний туман, не то дымки.
– У-у! Там русских много-много! – грозя пальцем по направлению дымков, говорил толстый Сибун, – наверно, пять или шесть русских там живут. Убежали от своих и тут женились! Не хотят никому ничего платить! У них ружья бьют далеко!
– Как же вы терпите такие преступления? – спросил Ренье, слыхавший этот разговор. – Давно надо бы отрубить им головы.
Маньчжуры смутились и умолкли.
– Я слыхал, что на Амуре живут русские, – сказал он Дыгену за обедом. – Надо потребо-вать, чтобы вмешались военные власти. Просить амбаня.
– Амбань уже посылал солдат, – ответил пьяный Дыген, – чтобы схватить этих дурных русских.
– Ну и что же?
– Они почему-то не послушались! – ответил Дыген уклончиво и вдруг с неприязнью, искоса и остро, глянул на Ренье. – У-у, ты не знаешь, что это за народ. Уй-уй-уй! – с обидой пожаловался он.
Весть о русских и об их влиянии на Амуре приводила миссионера в дурное настроение. Красоты девственной природы, чистейший воздух, яркие краски весенних лесов и собственное здоровье теперь уж не радовали его так, как в начале путешествия.
Ренье поднялся на высокие прибрежные холмы, желая осмотреть огромную площадь вод.
Над вершинами цветущих лип и дубов, росших по склону, виднелась огромная, как море, излучина, в которой сливались обе реки. Вдали зеленели острова, а еще дальше тянулся голубой, словно прозрачный, хребет.
Внизу, на этой огромной водяной площади, одиноко стояла сампунка с голой мачтой, на которой, как гусеница, улегся свернутый соломенный парус.
От сампунки отошли две лодки. Ренье посмотрел в трубу. Дыген куда-то поехал.
Когда миссионер спустился вниз, толстый маленький Сибун – помощник Дыгена, остав-шийся на сампунке, – объяснил, что его хозяин должен прогнать хунхузов, появившихся поблизости.
Пользуясь случаем, Ренье познакомился с гольдами из селения и проводил время в их юртах. Между прочим, они рассказали ему, что в соседнюю деревушку приехал человек с седой косой и острым носом. Вместе с ним ездят двое работников, один из них болен цингой. Старик уговаривает народ молиться железному божку, у которого руки прибиты к кресту.
Нетрудно было догадаться, что это не кто иной, как де Брельи, спустившийся по Уссури до устья. Ренье весьма обрадовался этим известиям и послал гольдов за длинноносым человеком.
Под вечер они вернулись в сопровождении де Брельи. Миссионеры бросились в объятия друг другу…
Де Брельи был высокий худой старик с узким землистым лицом, полуседой косой и с карими глазами навыкате.
Расположившись в гольдском доме, европейцы беседовали далеко за полночь. Де Брельи согласился сопровождать Ренье в низовья. Лучшего Пьер не мог и желать.
Дни проходили, а Дыген не возвращался.
Миссионеры проводили время в беседах с гольдами. Однажды те пожаловались, что, в Фурмэ – ближайшей деревне – Дыген безобразничает, хватает женщин и девушек. Одному старику маньчжуры отрубили голову.
Де Брельи, услыхав, что совершена казнь, весьма обрадовался.
– Удобный повод для проповеди! – воскликнул он торжественно. Миссионеры отпра-вились в деревню Фурмэ.
– Однажды за казненного китайца-христианина, – рассказывал де Брельи, я заставил казнить четырех китайцев-язычников.
Старый миссионер с горбатым носом, как большая птица, насупившись, сидел на корме и со злорадством говорил об этом.
– Только так и научишь их уважать христиан! – бормотал старик.
На берегу протоки, у подножия крутого, высокого хребта, покрытого роскошным листвен-ным лесом, стояли две жалкие хибарки. Это и была деревня Фурмэ.
Первое, что увидели миссионеры, выйдя из лодки, был полузакрытый соломенной цинов-кой безголовый труп гольда, валявшийся на прибрежном песке. Его голова была подвешена в клетке за косу к окровавленной талине.
Как только из жилищ вышли гольды, де Брельи сразу же зарыдал над трупом. Вдруг, выпрямившись, как палка, он крупными шагами двинулся на своих длинных ногах в зимник.
Дыген с оравой подвыпивших маньчжуров расположился на канах.
Появление огромного тощего старика произвело на маньчжуров сильнейшее впечатление. Дыген смутился, его плоская голова задрожала, и он в недоумении заморгал своим единствен-ным глазом.
Де Брельи держался властно, но, разговаривая с Дыгеном, был вежлив. Обеспокоенный Дыген уехал в тот же день из деревни.
После его отъезда гольды со слезами на глазах рассказывали миссионерам, что еще в прошлом году близ их деревни какой-то человек с Уссури стрелял в маньчжурских грабителей. И вот Дыген, явившись в деревню, объявил, что он и его спутники будут жить в домах до тех пор, пока не будет найден тот, кто стрелял. Гольды были удручены. Они добывали для маньчжу-ров рыбу и мясо, но виноватого не нашли. Тогда Дыген придрался к одному из стариков.
– Убили вашего за непокорство, – объяснил он. – Смотрите, чтобы около вашей деревни больше никого не грабили и не убивали.
Де Брельи плакал так, что все гольды видели, как льются слезы. Он истово молился над трупом казненного, объяснив гольдам, что просит у всевышнего счастливой жизни его душе. Старик тянул к небу костлявые белые руки. Тут же он стал рассказывать гольдам о боге и о христианской религии. Те были растроганы и плакали, а некоторые из них сразу согласились креститься.
– Вы, верно, лоча? – говорили они.
Де Брельи гневно оглядел гольдов.
– Нет, мы не лоча, мы посланцы истинного бога. Слушайтесь нас во всем – и будете счастливы!
Миссионеры провели в беседах с гольдами весь день. Де Брельи научил их креститься и преподал основы поведения христианина.
Старик подарил новообращенным по медному крестику с надписью: «Подарок миссии».
– Когда русские шаманы крестят, – говорили между собой гольды, которые слыхали это от людей, побывавших за горами у русских, – то дают крест и новую рубаху. А эти почему-то рубахи не дают. Только крестик!
– А товары у них хорошие, – рассказывали гребцы, которые привезли миссионеров из Буриэ.
– Почему нам не дали? – удивлялись гольды.
Возвратившись на сампупку, Ренье объявил Дыгену, что берет с собой в путешествие к устью реки высокого старика. Де Брельи с подобающей такому случаю церемонией был представлен маньчжуру, и тот на все любезно согласился. Дыген стал пространно объяснять миссионерам, что здешние жители поголовно разбойники и что их приходится держать в строгости.
– Они всегда говорят неправду. Опасно ездить сюда – могут убить. Они напрасно жалу-ются, что мы их обижаем. Этому не следует верить. Мы только защищаем их от опасностей. Ездим сюда, чтобы защищать их! Здесь бывают китайские хунхузы.
– Да, да, я вижу, что они разбойники! – воскликнул де Брельи как бы с неподдельным гневом.
На другой день к деревне пристали две небольшие лодки. Хозяева их торгаши – тоже отправлялись в Мылки, куда держал путь Дыген.
Путешествие в неразграниченные земли было делом незаконным, поэтому купцы могли проникать в низовья реки, лишь давая взятки тем, кто охранял границы. Купцы жаловались миссионерам, что чиновники не имеют совести и обдирают их.
Вечером сампунка тронулась дальше. Плыли всю ночь. Маньчжуры держали наготове оружие. Работники усиленно гребли.
На рассвете путешественники увидели – Амур разбился на протоки. Одной из них прошли сампунка и лодки торгашей. Видно было, как за островами, делеко-далеко, что-то курилось – не то утренний туман, не то дымки.
– У-у! Там русских много-много! – грозя пальцем по направлению дымков, говорил толстый Сибун, – наверно, пять или шесть русских там живут. Убежали от своих и тут женились! Не хотят никому ничего платить! У них ружья бьют далеко!
– Как же вы терпите такие преступления? – спросил Ренье, слыхавший этот разговор. – Давно надо бы отрубить им головы.
Маньчжуры смутились и умолкли.
– Я слыхал, что на Амуре живут русские, – сказал он Дыгену за обедом. – Надо потребо-вать, чтобы вмешались военные власти. Просить амбаня.
– Амбань уже посылал солдат, – ответил пьяный Дыген, – чтобы схватить этих дурных русских.
– Ну и что же?
– Они почему-то не послушались! – ответил Дыген уклончиво и вдруг с неприязнью, искоса и остро, глянул на Ренье. – У-у, ты не знаешь, что это за народ. Уй-уй-уй! – с обидой пожаловался он.
Весть о русских и об их влиянии на Амуре приводила миссионера в дурное настроение. Красоты девственной природы, чистейший воздух, яркие краски весенних лесов и собственное здоровье теперь уж не радовали его так, как в начале путешествия.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
МИССИОНЕРЫ
Черемуха цвела над кремнистыми обрывами правобережья, когда сампунка Дыгена подплывала к Мылкам.
Чуть светало. Китаец, стоявший на носу сампунки и меривший шестом в продолжение ночи глубину, пропел рулевому, что вдали чернеет мыс Вагрон, а под ним дома Экки – последнего стойбища…
На заре ветер ослаб, и квадратные паруса бессильно заполоскались. Китайцы-рабочие взялись за длинные весла.
На корме дымился очаг. Старик повар готовил завтрак своему господину.
Ренье и де Брельи сидели в это утро подле своего тростникового шалаша на возвышении, укрытом сохатиными шкурами, и беседовали, любуясь пейзажем.
Утро было прохладное. Судно плыло в тени прибрежных скал. Где-то за горами вставало солнце. За широкой излучиной реки, над дальним берегом, ярко розовели две округлые невысокие сопочки.
Вода, отражая зарю, принимала неповторимый нежно-голубой цвет.
– Я недоволен Дыгеном. Он не отвечает толком ни на один вопрос, когда речь заходит об этом крае, – с досадой говорил Пьер. – То он чинит тут расправу, то сам боится горсти бродяг и охотников. А рассказать толком ничего не хочет. Даже не отвечает на вопросы.
– Он боится, что, разведав все о жизни в этой стране, вы будете знать слишком много и о его проделках, а возвратись в Пекин, предадите все преступления огласке, – со старческим смешком молвил де Брельи. – Это может быть одинаково опасно и для него, и для сан-синских чиновников, которые смотрят сквозь пальцы на его проделки и получают в этих грабежах свою толику:
– За дорогу я немало помучился с этим дикарем. Стоило только нашей сампунке отвалить от сан-синского берега, как Дыген стал сам не свой, напустил на себя важность.
– Маньчжуры в душе должны быть очень недовольны вашим путешествием. Этот Дыген – продувная бестия; от него, мне кажется, всего можно ожидать. Он, верно, сам не знает, что следует говорить вам. Викарий не зря советовал вам избегать маньчжуров. Кстати, отчего заболел ваш обращенный спутник? И где вы оставили его?
– Талинь? Он чем-то отравился… Я оставил его в Лаха-Сусу, где у него живет дядя-торговец. Почему вы спрашиваете об этом? Неужели вы думаете…
– Все может быть, – кивнул старик головой и замолк.
На лесистом гребне горы вспыхнуло солнце. Лес побагровел от лучей, пробивавшихся сквозь листву. Вода на быстрине словно ожила, заиграла яркими красками. Лишь утесы мрачно громоздились над рекой, бросая тень на прибрежные водовороты. Зубчатые обломки каменных пластов, как дольмены,[24] торчали под прибрежным скатом, там, где обрыв его отступил от воды, образуя отмель.
– Какой суровый, дикий берег! Какая великая река! – вымолвил старик.
– Суровый, но богатый край, – воскликнул Ренье. – Да, да, какое богатство, какие возможности! В беседе со мной пекинские вельможи просили о географических исследованиях. Теперь я утверждаюсь в мнении, что богдыхан и мандарины сами ничего не знают толком о низовьях Амура. Чем ниже спускаемся, тем очевидней, что край не принадлежит Китаю. Маньч-журы приходят сюда как в чужую страну. Нет, нам надо скорей действовать. Опасность может прийти с севера.
Чуть светало. Китаец, стоявший на носу сампунки и меривший шестом в продолжение ночи глубину, пропел рулевому, что вдали чернеет мыс Вагрон, а под ним дома Экки – последнего стойбища…
На заре ветер ослаб, и квадратные паруса бессильно заполоскались. Китайцы-рабочие взялись за длинные весла.
На корме дымился очаг. Старик повар готовил завтрак своему господину.
Ренье и де Брельи сидели в это утро подле своего тростникового шалаша на возвышении, укрытом сохатиными шкурами, и беседовали, любуясь пейзажем.
Утро было прохладное. Судно плыло в тени прибрежных скал. Где-то за горами вставало солнце. За широкой излучиной реки, над дальним берегом, ярко розовели две округлые невысокие сопочки.
Вода, отражая зарю, принимала неповторимый нежно-голубой цвет.
– Я недоволен Дыгеном. Он не отвечает толком ни на один вопрос, когда речь заходит об этом крае, – с досадой говорил Пьер. – То он чинит тут расправу, то сам боится горсти бродяг и охотников. А рассказать толком ничего не хочет. Даже не отвечает на вопросы.
– Он боится, что, разведав все о жизни в этой стране, вы будете знать слишком много и о его проделках, а возвратись в Пекин, предадите все преступления огласке, – со старческим смешком молвил де Брельи. – Это может быть одинаково опасно и для него, и для сан-синских чиновников, которые смотрят сквозь пальцы на его проделки и получают в этих грабежах свою толику:
– За дорогу я немало помучился с этим дикарем. Стоило только нашей сампунке отвалить от сан-синского берега, как Дыген стал сам не свой, напустил на себя важность.
– Маньчжуры в душе должны быть очень недовольны вашим путешествием. Этот Дыген – продувная бестия; от него, мне кажется, всего можно ожидать. Он, верно, сам не знает, что следует говорить вам. Викарий не зря советовал вам избегать маньчжуров. Кстати, отчего заболел ваш обращенный спутник? И где вы оставили его?
– Талинь? Он чем-то отравился… Я оставил его в Лаха-Сусу, где у него живет дядя-торговец. Почему вы спрашиваете об этом? Неужели вы думаете…
– Все может быть, – кивнул старик головой и замолк.
На лесистом гребне горы вспыхнуло солнце. Лес побагровел от лучей, пробивавшихся сквозь листву. Вода на быстрине словно ожила, заиграла яркими красками. Лишь утесы мрачно громоздились над рекой, бросая тень на прибрежные водовороты. Зубчатые обломки каменных пластов, как дольмены,[24] торчали под прибрежным скатом, там, где обрыв его отступил от воды, образуя отмель.
– Какой суровый, дикий берег! Какая великая река! – вымолвил старик.
– Суровый, но богатый край, – воскликнул Ренье. – Да, да, какое богатство, какие возможности! В беседе со мной пекинские вельможи просили о географических исследованиях. Теперь я утверждаюсь в мнении, что богдыхан и мандарины сами ничего не знают толком о низовьях Амура. Чем ниже спускаемся, тем очевидней, что край не принадлежит Китаю. Маньч-журы приходят сюда как в чужую страну. Нет, нам надо скорей действовать. Опасность может прийти с севера.