- Если вы еще раз крикнете, я вас убью, - сказал он. - А потом возьму
за ноги и оттащу в сторону.
Этого Жуканов не ждал.
- А вы знаете, - сказал он вызывающе, - что вам за такие слова может
быть?
- Я сильнее вас, и нас двое. Если вы не поедете, то потеряете лошадей,
мы их все равно заберем. А если поедете - и лошади у вас останутся, да мы
еще приплатим. Решайте скорей, времени нет.
Он мог бы свернуть ему голову одной рукой - лысеющую, с висящими усами
голову. Но он предпочел не делать этого. Жуканов вынул платок и громко
высморкался.
- Хорошо, - сказал он с достоинством. - Я уступаю физической силе. Но я
буду жаловаться.
Он нашел в этом какое-то удовлетворение.
- Я буду жаловаться, - повторил он.
Матвеев беспечно улыбнулся. Он достал нож и отодрал снаружи обшивку
саней. Потом он вынул документы и деньги, пересчитал их, сунул за обшивку и
снова прибил рогожу гвоздями.
- Едемте, - сказал он. - Изо всех сил!
Матвеев старался придумать какой-нибудь план. Надо было что-то делать.
Но он ничего не мог из себя выдавить, кроме того, что в минуту опасности
надо сохранять благоразумие и не волноваться. Он вертел эту мысль и
осматривал ее со всех сторон, пока не заметил, что шевелит губами и что
Безайс вопросительно смотрит на него.
- О чем ты? - спросил Безайс.
- Так. Думаю о нашем собачьем счастье.
- Что же ты придумал?
Этот вопрос поставил Матвеева в тупик. Он был старший, и это обязывало
его к точному ответу.
- Прежде всего, - сказал он, - не надо волноваться. Это, по-моему,
самое важное.
Безайс внезапно обиделся.
- А кто волнуется? - с горячностью спросил он. - Может быть, это я
волнуюсь?
- Разве я это сказал?
- Так зачем ты говоришь? Поддерживаешь светский разговор?
- Ну, ну, оставь, пожалуйста. Придрался к словам.
Безайс передернул плечами.
- Мне это не нравится.
- Ну, хорошо, я про себя говорил. Это я волнуюсь. Теперь ты доволен?
- Вполне, - ответил Безайс.
Самое плохое было не то, что их могли поймать и убить. Гораздо хуже
было ждать этого. Большим циркулем был очерчен круг, за которым начиналась
жизнь, где люди лежали в окопах, отступали и наступали. Матвеев в детстве
знал эту игру: один садился на пол, закрыв глаза, а остальные слегка ударяли
его по лбу. Ударяли не сразу, а через несколько минут, - и никто не мог
выдержать долго: было невыносимо сидеть с закрытыми глазами и ждать удара. И
Матвеев почувствовал себя легче, когда наконец они снова встретили белых.
Был уже полдень; каждую минуту они ждали, что из-за поворота дороги
покажется рота солдат в папахах с белыми лентами. На Безайса нахлынула
нервная болтливость, и он рассказывал какие-то истории о небывалых и
вздорных вещах. Варя казалась спокойной, и Матвеев снова подумал, что у нее
нет воображения: "недалекие люди редко волнуются". Почему он считал ее
недалекой и ограниченной - этого он и сам не знал. Но потом ожидание
опасности утомило его, и он впал в какое-то безразличие. Когда издали
показалась запряженная парой коней военная двуколка, он принял это как факт,
без всяких размышлений.
- Белые, - сказал Безайс.
- Ага, - ответил он.
Это была походная кухня грязно-зеленого цвета. Над ней тряслась и
вздрагивала прокопченная, расхлябанная труба, высокие колеса по самую
ступицу были покрыты старой осенней грязью. Кухня катилась с грохотом,
внутри бака, звеня, перекатывался какой-то железный предмет. На передке
раскачивался солдат в папахе, и штык за плечами чертил круги при каждом
толчке. Он махнул рукой, и Жуканов остановил лошадей.
- Далеко до Жирховки? - спросил солдат.
- Рукой подать, - отозвался Жуканов. - Так все прямиком, прямиком, а
потом как доедете до камней, тут дорога пойдет вправо и влево. Которая
вправо идет дорога, это и есть на Жирховку.
- Сколько верст отсюда?
- Думаю, будет не больше пяти.
Солдат потер ладонью замерзшие щеки.
- А может быть, - сказал он, - тут меньше осталось? Может быть, версты
три?
- Может быть, и три, - согласился Жуканов. - Кто ж ее знает - дорога
немеряная. Да, пожалуй, что три версты. Конечно, три.
Матвеев ждал, что солдат поедет дальше, но он слез с козел и помахал
руками, чтобы согреться.
- Слушай-ка, дядя, - сказал он, - хлеб у тебя есть?
- Есть.
- Дай-ка закусить.
- Да господи! - воскликнул Жуканов. - Пожалуйста, об чем разговор! Сам
был на действительной, три года в саперном батальоне откачал. Кушайте,
будьте здоровы, разве жаль для солдата хлеба? - продолжал он, открывая
корзину и доставая завернутый в газету хлеб. - Может быть, ветчины хотите?
Возьмите уж и ветчины.
- Давай и ветчину, - сказал солдат, беря продукты. - Может быть, и
закурить найдется?
- Очень сожалею, но я некурящий, - виновато сказал Жуканов. - Здоровье
не позволяет.
- Чего?
- Здоровьем, говорю, слаб. Грудь табачного дыма не принимает. Не курю.
Вот, если хотите, подсолнухов - каленые подсолнухи.
Безайс вынул папиросу и дал ему закурить. Он с жадностью глотнул дым.
Матвеев разглядывал его. Он был одет в новенькую светло-коричневую
шинель. Шинель сидела плохо, коробилась, как картонная, и торчала острыми
углами на каждой складке; хлястик, перетянутый поясом, стоял дыбом. У
солдата было курносое обветренное лицо, он часто мигал покрасневшими от
бессонницы глазами. Сняв винтовку, он прислонил ее к колесу и стал чесаться
всюду - под мышками, за воротником, под коленями. Почесать спину ему не
удалось - тогда он потерся о кухню.
- Едят? - спросил его Жуканов.
- Как звери.
- Давно заняли Хабаровск?
- Третьего дня.
- А как тут дорога сейчас - спокойная? Безопасно ехать?
- А чего ж бояться?
- Мало ли чего! Партизаны могут быть или красные пойдут в наступление.
Попадешь в самую толчею, так, пожалуй, и не выскочишь. Вот я через это и
беспокоюсь ехать.
Солдат снова залез на козлы, закрыл ноги и начал отовсюду подтыкать
шинель, чтобы не продувало.
- А знаете что? - продолжал Жуканов. - Я лучше с вами поеду. Боюсь я,
знаете ли, ехать. Вернусь с вами в деревню, пережду там денька два, пока все
не утрясется, а потом и двину в Хабаровск. Как, господин солдат, возьмете вы
меня с собой?
- Мне что? - ответил он. - Дорога казенная.
- А мы? - воскликнул Безайс, хватая Жуканова за рукав.
Жуканов спокойно отнял рукав.
- А вы идите пешком. До Хабаровска недалеко, живо дойдете. Ваше дело
молодое, не то, что я. Да и я тоже не за себя боюсь, а за лошадей - вдруг
отымут?
- Но ведь это черт знает что!
- Не чертыхайтесь. Ничего такого особенного нет в этом.
- Скоро вы там? - спросил солдат. - Мне ехать надо.
- Ну, послушайте, Жуканов. Ну, оставьте, пожалуйста.
- Мне нечего оставлять. Чего мне оставлять?
- Поедемте дальше...
- Что я, обязан, что ли, вас возить? Сказал - не поеду.
Безайс, силясь улыбнуться, взглянул на Матвеева. Он сидел бледный,
подавленный, глядя в лицо Жуканову.
- Хорошо, - тихо сказал Матвеев. - Мы пойдем. Только отъедемте немного
дальше, чтобы мы могли вынуть деньги и бумаги.
- Какие деньги? - громко спросил Жуканов. - Это что вы пятерку мне
дали? Берите, пожалуйста, мне чужого не надо. Подавитесь своей пятеркой.
- Тише, пожалуйста, - сказал Безайс, насильно улыбаясь и путаясь в
словах. - Деньги, тысячу рублей... И бумаги. Пожалуйста.
Жуканов обернулся к солдату. Он молча, с любопытством наблюдал за ними.
- Чистая комедия, - сказал он, разводя руками и улыбаясь. - Какие-то
бумаги с меня требуют. Чудаки. Не рад, что связался с ними. Уходите вы с
богом, отвяжитесь от меня. Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте.
- Какие бумаги? - спросил солдат. - Об чем у вас разговор?
- Жуканов, - сказал Матвеев глухо, почти шепотом. - Дайте нам незаметно
взять деньги, и мы вас отпустим. Бросьте эту игру. Слышите, Жуканов?
- Вы и так уйдете, - ответил он тихо. - Уходите, пока целы. Берегите
головы, а о деньгах не думайте. Деньги хозяина найдут.
- Слушай ты, Жуканов! - произнес Матвеев с угрозой.
- Сорок восемь лет Жуканов. Да ты мне не тыкай, - молод еще тыкать.
Пошел вон из моих саней! Слышишь? Господин солдат, что же это такое?
Какие-то лица без документов нахалом залезли в сани и не вылезают.
- Матвеев... голубчик... ну, ради бога... - быстро заговорила Варя, и в
ее голосе зазвучала тоска и ужас. - Уйдемте... скорее. Ну, я тебя прошу...
пожалуйста, оставь...
Он больше догадался по движению губ, чем расслышал ее последние слова:
- Убьют ведь...
- Матвеев, я ухожу, - сказал Безайс, поднимаясь с места и беря мешки. -
Идем.
Матвеев взглянул на него с угрюмым упрямством.
- Я без денег не пойду, - ответил он, бледнея и сам пугаясь своих
слов. - А ты - уходи. Уходи, Варя.
- Идиот, - упавшим голосом сказал Безайс, снова садясь на свое место. -
Проклятый идиот.
Они услышали тяжелый прыжок - солдат спрыгнул на землю и спускал
предохранитель винтовки. Он делал массу мелких движений, и на его
простоватом лице горел деловой азарт. "Застрелит еще, дурак", - тревожно
подумал Матвеев.
Скрипя новыми сапогами, солдат подошел к саням. На секунду он
задержался, что-то вспоминая, потом быстро, как на ученье, взял ружье
наизготовку, выбросил одну ногу вперед.
- Вы кто такие? - спросил он строго. - Документов нет?
- Нет, - покорно ответил Матвеев.
- У меня - есть! - воскликнул Жуканов, торопливо доставая бумажник и
роясь в нем. - Паспорт, метрическая выпись и удостоверение с места службы,
от торгового дома Чурина. Прошу посмотреть. А у них нет, то есть, может
быть, есть какие-нибудь, да они их попрятали.
- Ага...
Солдат постоял несколько минут, вздрагивая от возбуждения, потом
отчетливо, в несколько приемов принял винтовку к ноге, со вкусом щелкнув
каблуками. Все смотрели на него, не понимая, чего он хочет. Солдат
взволнованно обошел сани. Внезапно, отскочив на несколько шагов, он вскинул
винтовку и с наивной радостью крикнул:
- Вот я вас сейчас буду стрелить!..
Матвеев вобрал голову в плечи. Солдат пугал его своей стремительностью.
Он был молодой, наверное, недавно прочитал устав и теперь горел желанием
обделать все как можно лучше.
Он медленно опустил винтовку и снова подошел к саням, что-то выдумывая.
- Молчать! - крикнул он не своим голосом. - Ты, мордастый! Ты чего, ну?
А? Молчать! Ты почему без документов? Это зачем баба тут?
- Она...
- Молчать!
У него на лбу выступил пот.
- Вот я... - сказал он срывающимся голосом, - вот я...
Он сосредоточенно пожевал пухлыми губами.
- Не лезь в разговор, не шебурши! Сейчас вы арестованные. Заворачивай!
Крупа! Представлю в штаб, они вам покажут езди-ить!
Безайс, не понимая, смотрел на его веснушчатое лицо.
- Как же так? - спросил он оторопело. - Нам надо скорей домой.
- Не разговаривать!
- Но позвольте, - сказал Матвеев, - позвольте...
- Ничего не позволю!
- Но, господин солдат...
Он не сразу понял, что произошло. У него зазвенело в ухе и лязгнули
зубы.
- Съел? - услышал он.
Он поднял голову; солдат с еле сдерживаемым восторгом смотрел на него.
Это была оплеуха - у Матвеева жарко горела правая щека.
В нем проснулась старая привычка, и пальцы как-то сами собой сжались в
кулак. Когда его били, он давал сдачи.
"Чего же это я смотрю?" - удивился он. Тут вдруг он заметил, какое
обветренное, озябшее лицо у солдата, как неловко сидит на нем коробящаяся
шинель и дыбом стоит хлястик. Еще минуту назад Матвеев боялся его и видел в
нем солдата, а теперь это был просто нескладный деревенский парень, смешной
и нелепый, с винтовкой в руках, которую он держал, как палку. "Да ведь это
нестроевой, кашевар", - подумал Матвеев с острой обидой.
Тогда он встал, взглянул на солдата вниз с высоты своего роста и хватил
его кулаком между глаз. Солдат с размаху сел на снег. Матвеев нагнулся и
вырвал у него винтовку из рук, поднял упавшую шапку и нахлобучил ему на
голову.
- Уходи, дурак, - сказал он сердито. - А то я тебя так побью, что ты не
встанешь.
Солдат поднялся медленно, озираясь, измятый и вывалянный в снегу. В его
небольших глазах гасло возбуждение, он бормотал что-то, трогая налившийся
синяк и вытягивая правую ладонь вперед, точно защищаясь от нового удара.
Матвеев посмотрел на его жалкое лицо и пренебрежительно отвернулся. Надо
было скорей уезжать.
Ни на кого не глядя, он положил винтовку в сани. Жуканов с мелочным
упрямством не убрал ногу, мешавшую Матвееву. Тогда Матвеев взял двумя
пальцами его ботинок и отодвинул в сторону.
- Отдай винтовку, - услышал он позади. Солдат, опустив руки, напряженно
смотрел на него.
- Не отдам.
- Отдай!
- Не отдам, проваливай! Не приставай.
Матвеев сел в сани. Солдат взволнованно потер рукой переносицу.
- Так сразу и драться, - сказал он, шмыгая озябшим носом. - Ему уже и
слова сказать нельзя. Какой выискался...
- Замолчи!
- Я и так молчу. Сразу начинает бить по морде. Отдай винтовку, она
казенная...
Безайс хлестнул по лошадям. Некоторое время солдат стоял на месте, а
потом сорвался и побежал за санями.
- Отдай!
Он споткнулся, упал, шапка слетела у него с головы. Поднявшись, он
опять побежал без шапки, прихрамывая на одну ногу.
- Отдай!
- Черт его побери, этого осла, - сказал Матвеев. - Орет во все горло.
Обернувшись, он погрозил ему кулаком, но солдат не отставал. На голове
из-под стриженых волос у него просвечивала розовая кожа. Он опять упал.
- Отдай ему, - сказала Варя.
Матвеев поднял винтовку, вынул затвор и выбросил ее на дорогу. Он
видел, как солдат подошел к винтовке, осмотрел ее и пошел обратно, волоча ее
за штык. Ветер раздувал полы его шинели. Когда он скрылся из виду, Матвеев
размахнулся и выбросил в сторону затвор. Он глухо звякнул о дерево и зарылся
в снег.
Внизу, под горой, лошади пошли тише, и Безайс начал снова хлестать их
кнутом. Жуканов наклонился к нему и взял вожжи из рук.
- Вы мне так лошадей запалите. За всякое дело надо с уменьем браться, -
сказал он строго.
Он имел такой вид, точно его обидели, и уж никак не был смущен. На его
усатом лице отражалась строгость. Безайс вопросительно взглянул на Матвеева
и передал вожжи Жуканову.
- Поверните сюда, - сказал Матвеев, указывая на узкую дорогу,
сворачивавшую прямо в лес.
Жуканов смерил его взглядом.
- Сюда нельзя, - сказал он.
- Что?
- Нельзя, говорю, сюда сворачивать. Она никуда не идет. По ней за
дровами ездят.
- Делайте, как я сказал!
И Жуканов повернул лошадей. Сани въехали в чащу деревьев, раздвигая
мелкие елочки. Ветки задевали по лицу и по плечам. Безайсу хотелось
спросить, зачем они свернули с дороги, но после встречи с белым Матвеев
вырос в его глазах, и он доверял ему безусловно.
Они отъехали с полверсты, когда Матвеев велел остановиться. Он вышел из
саней и сказал:
- Безайс, поди сюда.
Безайс послушно встал. Жуканов смотрел на них с недоумением.
- Варя, - сказал Матвеев, - мы сейчас придем. Возьми револьвер и
стереги его, - он показал на Жуканова. - Смотри, чтобы он не убежал.
Но когда Варя взяла револьвер и неумело потрогала курок и барабан,
Жуканов забеспокоился.
- Погодите, - сказал он, опасливо глядя на Варю. - Скажите ей, чтобы
она не наставляла на меня револьвер. Ведь она с ним не умеет обращаться и
может по нечаянности выстрелить.
По выражению лица Вари было видно, что она и сама опасается этого. Но
Матвеев взял Безайса под руку и быстро повел вперед. Отойдя так, что деревья
скрыли от них Варю и Жуканова, Матвеев остановился.
- Ну-с?
- Ты молодец! - сказал Безайс, глядя на него восторженно.
Матвеев опустил глаза.
- Это пустяки, - ответил он. - Главное - это не волноваться и сохранять
благоразумие. Вот и все.
- Ты, - продолжал Безайс, не слушая его, - вел себя прекрасно. Надо
сказать, что я даже не ждал этого от тебя. Я прямо-таки восхищен, - убей
меня бог!
Он подумал немного и великодушно прибавил:
- Пожалуй, я не сумел бы так ловко вывернуться из этой истории...
- Не стоит об этом говорить, - возразил Матвеев. - Ты тоже держался
очень хорошо. Но сейчас нам надо спешить. Каждую минуту кто-нибудь может
найти на дороге этого кашевара. Если это станет известным в Хабаровске
раньше, чем мы туда приедем, нас поймают непременно... Мы должны изо всех
сил спешить в Хабаровск.
- Так чего же мы стоим? Зачем ты свернул в лес?
- Как зачем? А Жуканов?
Безайс задумался.
- Это верно, - ответил он. - Но какая он сволочь! Ты заметил, какие у
него жилы на руках?
- Мы не можем оставить его так. Он выдаст нас при первом случае.
- Выбросим его из саней, а сами уедем.
- Но он знает нас в лицо и по фамилиям.
Безайс взглянул на него.
- От него надо избавиться, - сказал Матвеев, помолчав.
- Что ты думаешь делать?
- Его надо устранить.
- Но каким образом?
- Да уж как-нибудь.
Они с сомнением взглянули друг на друга.
- А может быть, он нас не выдаст? - нерешительно сказал Безайс. - Ведь
он только хотел получить деньги. Теперь он напуган.
Матвеев задумался.
- Он дурак, он просто дурак, он даже не так жаден, как глуп. Нельзя. Мы
не можем так рисковать. От него можно ждать всяких фокусов. Хорошо, если не
выдаст. А если выдаст?
Безайс потер переносицу.
- Ну ладно, - сказал он. - Я согласен.
- Сейчас же? - спросил Матвеев несколько торжественно.
- Конечно.
- На этом самом месте?
- Можно и на этом. Все равно.
Такая уступчивость показалась Матвееву странной.
- Ты, может быть, думаешь, - подозрительно спросил он, - что это все я
буду делать?
Безайс подпрыгнул и сорвал ветку с кедра, под которым они стояли.
Легкая серебряная пыль закружилась в воздухе.
- Да уж, голубчик, - ответил он, сконфуженно покусывая хвою. - Я хотел
тебя об этом просить. Честное слово, я не могу.
- Ах, ты не можешь? А я, значит, могу?
- Нет, серьезно. Я умею стрелять. Но тут совсем другое дело. Сегодня
утром мы ели с ним из одной чашки. Это, понимаешь ли, совсем другое дело.
Тебе... это самое... и книги в руки.
Матвеев сердито плюнул:
- Нюня проклятая! А тебе надо сидеть у мамы и пить чай со сдобными
пышками!
Безайс слабо улыбнулся. Это было самое простое и самое удобное, но его
воротило с души, когда он думал об этом. Маленькие наивные елки высовывались
из-под снега пятиконечными звездами. Он машинально смотрел на них. В нем
бродило смутное чувство жалости и отвращения.
- Неприятно стрелять в лысых людей, - сказал он, пробуя передать свои
мысли.
- Так ты, значит, отказываешься? Может быть, мне позвать Варю вместо
тебя?
- Оставь. Но ведь ты мне веришь, что если бы речь шла о драке, я бы
слова не сказал?
- Вот что я тебе скажу, - ответил Матвеев. - Есть подлая порода людей,
которые всегда норовят остаться чистенькими. Они охотно принимаются за все
при условии, что грязную часть работы сделает за них кто-то другой. Им
непременно хочется быть героями, совершить что-нибудь необычайное,
блестящее, какой-нибудь подвиг. Я знал таких ребят. Их нельзя было заставить
написать коротенькое объявление об общем собрании, потому что им хотелось
написать толстую научную книгу. Они не хотели колоть дрова на субботниках,
потому что предпочитали взрывать броневики. Такие люди бесполезны, потому
что подвиг у человека бывает один раз в жизни, а черная работа - каждый
день... Ты, кажется, обиделся?
Безайс обиделся уже давно, но молчал.
- Ты, может быть, думаешь, что я специально обучался людей убивать?
- Могу ли я знать, - сказал Безайс, - почему ты, человек сурового
долга, сваливаешь на меня эту грязную работу? Я растроган почти до слез
твоими нравоучениями, но почему ты сам этого не сделаешь?
Матвеев зябко поежился.
- Я не отказываюсь, - сказал он. - Но мне и самому не хочется браться
за это. Я не то что боюсь - это пустяки. Я не боюсь, а просто страшно не
хочется. И пускай уж мы вдвоем возьмемся за это. Одному как-то не так.
Безайс молчал.
- Но если ты отказываешься, я, конечно, обойдусь и без тебя.
Безайс поднял на него глаза. Он почувствовал, что если откажется, то не
простит этого себе никогда в жизни.
- Я не отказываюсь, - сказал он. - Вместе так вместе.
Они рядом, в ногу, пошли к саням. Безайс сосредоточенно хмурился и
старался вызвать в себе возмущение и злобу. Он до мелочей вспоминал фигуру
Жуканова, лицо, сцену с солдатом. "Око за око, - говорил он себе. - Так ему
и надо". Но он чувствовал себя слишком усталым и не находил в себе силы,
чтобы рассердиться. Тогда он начал убеждать себя в том, что Жуканов,
собственно говоря, пешка, нуль. Подумаешь, как много потеряет человечество
от того, что он через несколько минут умрет. В конце концов все умрут. Умрет
он, умрут Матвеев и Варя.
Из-за деревьев показались лошади и сани. Безайс услышал голос Жуканова:
- Вы еще молоды, барышня, учить меня. Да и я стар, чтоб переучиваться.
Вы говорите - деньги. Боже меня упаси чужое взять. Но ведь эти деньги-то
тоже не ваши. Партийные деньги. А это все равно что ничьи.
- Как же это - ничьи?
- Да так и ничьи. Скажите мне, как фамилия хозяина? На какой улице он
живет? Это деньги шалые, никто им счету не ведет, не копит, не интересуется.
Матвеев и Безайс подошли к саням. Варя держала револьвер, как ядовитого
паука, и казалась подавленной ответственностью, которую на нее возложили.
Она чувствовала, что выглядит забавной с револьвером в руках, и была рада
случаю вернуть его Матвееву.
Жуканов встретил их с угрюмой насмешливостью.
- Как видите, не убежал, - сказал он. - Напрасно вы расстраивались - я
от лошадей никуда не убегу.
Он подождал ответа, но Матвеев молчал.
- Да и зачем мне убегать? - продолжал он. - Я никого не грабил, не
убивал. Документы у меня в порядке. Другие, например, не имеют документов и
скрываются. Или набезобразничают, а потом убегают. А мне зачем убегать?
- Подите-ка сюда, Жуканов, - сказал Матвеев.
- Куда это?
- Сюда на минуту.
- Зачем?
- Потом узнаете.
Жуканов задумался.
- Нет, вы скажите зачем.
- У меня к вам есть одно дело.
Некоторое время они неподвижно смотрели друг на друга. Потом Жуканов
встал и пошел к ним, переводя взгляд с одного на другого.
Они пропустили его вперед и пошли вслед за ним на несколько шагов.
Безайс, сдерживая дыхание, опустил руку в карман, вынул револьвер и поднял
его на уровень глаз.
Ему не было жаль Жуканова. Он думал только об одном и мучительно боялся
этого: что Жуканов обернется, увидит револьвер и поймет. Он боялся крика,
умоляющих глаз, рук, хватающих за полы шинели. В этот момент Жуканов
обернулся, и Безайс мгновенно выстрелил.
Он почувствовал толчок револьвера в руке и услышал почти одновременно
выстрел Матвеева. Большая серая ворона сорвалась с дерева и полетела,
степенно махая крыльями. Жуканов свалился на бок, в сторону, и, падая,
судорожно обхватил руками дерево. Скользя по стволу, он опустился на снег.
- Так! - вырвалось у Матвеева.
Они подождали несколько минут. Жуканов не двигался. Тогда они тихо
обошли тело и взглянули на него спереди. Он лежал со строгим выражением на
помертвевшем лице. Сквозь полузакрытые веки виднелись белки глаз. Крови не
было.
Матвеев, держа револьвер в руке, опустился на колени и расстегнул
пуговицы его пальто. На груди, около горла и у левого плеча, темнели два
кровяных пятна. Матвеев засунул руку в боковой карман и вынул кожаный
бумажник с документами.
Назад они возвращались быстро, спеша. Варя встретила их молча,
пристально поглядела и отвернулась.
- Скорей! - крикнул Безайс, вскакивая в сани и хватая вожжи. Он ударил
по лошадям, и сани понеслись.
- Вы его убили? - спросила Варя, не поднимая глаз.
- Убили, - коротко ответил Безайс.
Они подъехали к дороге. Безайс остановил лошадей, и Матвеев пошел
вперед.
- Мучился он? - спросила Варя.
- Нет, - ответил Безайс. - Он свалился, как мешок с отрубями. Я попал
над сердцем, в плечо, - добавил он.
Варя передернула плечами.
У нее осунулось лицо, волосы выбились из-под шапки беспорядочными
прядями. Она беспомощно взглянула на Безайса.
- Не понимаю, как это вы можете, - сказала она, отворачиваясь. - Убить
человека! Ты не жалеешь, что убил его?
- Нет.
- Ничуть?
Безайс резко повернулся к ней.
- Отстань от меня! Чего тебе надо? Ну, убили. Ну, чего ты пристаешь?
Он отчетливо вспомнил узкую дорогу, немую тишину леса и каблук
Жуканова, подбитый крупными гвоздями. В нем поднималось чувство физического
отвращения к этой сцене, и, чтобы заглушить его, он заговорил быстро и
вызывающе:
- Подумаешь - важность какая! Одним блондином на земле стало меньше.
Так ему и надо! Он получил свою долю сполна. Таких и надо убивать.
Он перевел дыхание.
- А тебе жалко? Может быть, его надо было отпустить на все четыре
стороны? Как же! Убили - и прекрасно. Одним негодяем меньше.
- Перестань, - сказала Варя.
Вернулся Матвеев.
- На дороге никого нет, - сказал он. - Можно ехать.
Они подъехали к Хабаровску, когда уже стемнело. Небо вызвездилось
крупными, близкими звездами, на западе широкой лиловой полосой потухал
закат. По редкому лесу они въехали на гору, и Хабаровск внезапно встал перед
ними. После узкой, неровной дороги и черного леса город показался огромным.
Над ним колебалось мутное зарево огней, в сумерках блестели освещенные
окнами вереницы улиц. Издали город огибала широкая полоса занесенной снегом
реки, в синеватом воздухе тонким кружевом выделялся громадный, в двенадцать
пролетов, Амурский мост. Здание электрической станции горело красными
квадратами больших окон. И уже чувствовалась торопливая жизнь, шорох шагов,
теплое дыхание людской толпы.
- Приехали, - сказал Матвеев, чтобы нарушить молчание.
Безайс, перевесившись через край саней, взволнованно смотрел на город.
Хабаровск рисовался ему чем-то отвлеченным, ненастоящим - черным кружком на
за ноги и оттащу в сторону.
Этого Жуканов не ждал.
- А вы знаете, - сказал он вызывающе, - что вам за такие слова может
быть?
- Я сильнее вас, и нас двое. Если вы не поедете, то потеряете лошадей,
мы их все равно заберем. А если поедете - и лошади у вас останутся, да мы
еще приплатим. Решайте скорей, времени нет.
Он мог бы свернуть ему голову одной рукой - лысеющую, с висящими усами
голову. Но он предпочел не делать этого. Жуканов вынул платок и громко
высморкался.
- Хорошо, - сказал он с достоинством. - Я уступаю физической силе. Но я
буду жаловаться.
Он нашел в этом какое-то удовлетворение.
- Я буду жаловаться, - повторил он.
Матвеев беспечно улыбнулся. Он достал нож и отодрал снаружи обшивку
саней. Потом он вынул документы и деньги, пересчитал их, сунул за обшивку и
снова прибил рогожу гвоздями.
- Едемте, - сказал он. - Изо всех сил!
Матвеев старался придумать какой-нибудь план. Надо было что-то делать.
Но он ничего не мог из себя выдавить, кроме того, что в минуту опасности
надо сохранять благоразумие и не волноваться. Он вертел эту мысль и
осматривал ее со всех сторон, пока не заметил, что шевелит губами и что
Безайс вопросительно смотрит на него.
- О чем ты? - спросил Безайс.
- Так. Думаю о нашем собачьем счастье.
- Что же ты придумал?
Этот вопрос поставил Матвеева в тупик. Он был старший, и это обязывало
его к точному ответу.
- Прежде всего, - сказал он, - не надо волноваться. Это, по-моему,
самое важное.
Безайс внезапно обиделся.
- А кто волнуется? - с горячностью спросил он. - Может быть, это я
волнуюсь?
- Разве я это сказал?
- Так зачем ты говоришь? Поддерживаешь светский разговор?
- Ну, ну, оставь, пожалуйста. Придрался к словам.
Безайс передернул плечами.
- Мне это не нравится.
- Ну, хорошо, я про себя говорил. Это я волнуюсь. Теперь ты доволен?
- Вполне, - ответил Безайс.
Самое плохое было не то, что их могли поймать и убить. Гораздо хуже
было ждать этого. Большим циркулем был очерчен круг, за которым начиналась
жизнь, где люди лежали в окопах, отступали и наступали. Матвеев в детстве
знал эту игру: один садился на пол, закрыв глаза, а остальные слегка ударяли
его по лбу. Ударяли не сразу, а через несколько минут, - и никто не мог
выдержать долго: было невыносимо сидеть с закрытыми глазами и ждать удара. И
Матвеев почувствовал себя легче, когда наконец они снова встретили белых.
Был уже полдень; каждую минуту они ждали, что из-за поворота дороги
покажется рота солдат в папахах с белыми лентами. На Безайса нахлынула
нервная болтливость, и он рассказывал какие-то истории о небывалых и
вздорных вещах. Варя казалась спокойной, и Матвеев снова подумал, что у нее
нет воображения: "недалекие люди редко волнуются". Почему он считал ее
недалекой и ограниченной - этого он и сам не знал. Но потом ожидание
опасности утомило его, и он впал в какое-то безразличие. Когда издали
показалась запряженная парой коней военная двуколка, он принял это как факт,
без всяких размышлений.
- Белые, - сказал Безайс.
- Ага, - ответил он.
Это была походная кухня грязно-зеленого цвета. Над ней тряслась и
вздрагивала прокопченная, расхлябанная труба, высокие колеса по самую
ступицу были покрыты старой осенней грязью. Кухня катилась с грохотом,
внутри бака, звеня, перекатывался какой-то железный предмет. На передке
раскачивался солдат в папахе, и штык за плечами чертил круги при каждом
толчке. Он махнул рукой, и Жуканов остановил лошадей.
- Далеко до Жирховки? - спросил солдат.
- Рукой подать, - отозвался Жуканов. - Так все прямиком, прямиком, а
потом как доедете до камней, тут дорога пойдет вправо и влево. Которая
вправо идет дорога, это и есть на Жирховку.
- Сколько верст отсюда?
- Думаю, будет не больше пяти.
Солдат потер ладонью замерзшие щеки.
- А может быть, - сказал он, - тут меньше осталось? Может быть, версты
три?
- Может быть, и три, - согласился Жуканов. - Кто ж ее знает - дорога
немеряная. Да, пожалуй, что три версты. Конечно, три.
Матвеев ждал, что солдат поедет дальше, но он слез с козел и помахал
руками, чтобы согреться.
- Слушай-ка, дядя, - сказал он, - хлеб у тебя есть?
- Есть.
- Дай-ка закусить.
- Да господи! - воскликнул Жуканов. - Пожалуйста, об чем разговор! Сам
был на действительной, три года в саперном батальоне откачал. Кушайте,
будьте здоровы, разве жаль для солдата хлеба? - продолжал он, открывая
корзину и доставая завернутый в газету хлеб. - Может быть, ветчины хотите?
Возьмите уж и ветчины.
- Давай и ветчину, - сказал солдат, беря продукты. - Может быть, и
закурить найдется?
- Очень сожалею, но я некурящий, - виновато сказал Жуканов. - Здоровье
не позволяет.
- Чего?
- Здоровьем, говорю, слаб. Грудь табачного дыма не принимает. Не курю.
Вот, если хотите, подсолнухов - каленые подсолнухи.
Безайс вынул папиросу и дал ему закурить. Он с жадностью глотнул дым.
Матвеев разглядывал его. Он был одет в новенькую светло-коричневую
шинель. Шинель сидела плохо, коробилась, как картонная, и торчала острыми
углами на каждой складке; хлястик, перетянутый поясом, стоял дыбом. У
солдата было курносое обветренное лицо, он часто мигал покрасневшими от
бессонницы глазами. Сняв винтовку, он прислонил ее к колесу и стал чесаться
всюду - под мышками, за воротником, под коленями. Почесать спину ему не
удалось - тогда он потерся о кухню.
- Едят? - спросил его Жуканов.
- Как звери.
- Давно заняли Хабаровск?
- Третьего дня.
- А как тут дорога сейчас - спокойная? Безопасно ехать?
- А чего ж бояться?
- Мало ли чего! Партизаны могут быть или красные пойдут в наступление.
Попадешь в самую толчею, так, пожалуй, и не выскочишь. Вот я через это и
беспокоюсь ехать.
Солдат снова залез на козлы, закрыл ноги и начал отовсюду подтыкать
шинель, чтобы не продувало.
- А знаете что? - продолжал Жуканов. - Я лучше с вами поеду. Боюсь я,
знаете ли, ехать. Вернусь с вами в деревню, пережду там денька два, пока все
не утрясется, а потом и двину в Хабаровск. Как, господин солдат, возьмете вы
меня с собой?
- Мне что? - ответил он. - Дорога казенная.
- А мы? - воскликнул Безайс, хватая Жуканова за рукав.
Жуканов спокойно отнял рукав.
- А вы идите пешком. До Хабаровска недалеко, живо дойдете. Ваше дело
молодое, не то, что я. Да и я тоже не за себя боюсь, а за лошадей - вдруг
отымут?
- Но ведь это черт знает что!
- Не чертыхайтесь. Ничего такого особенного нет в этом.
- Скоро вы там? - спросил солдат. - Мне ехать надо.
- Ну, послушайте, Жуканов. Ну, оставьте, пожалуйста.
- Мне нечего оставлять. Чего мне оставлять?
- Поедемте дальше...
- Что я, обязан, что ли, вас возить? Сказал - не поеду.
Безайс, силясь улыбнуться, взглянул на Матвеева. Он сидел бледный,
подавленный, глядя в лицо Жуканову.
- Хорошо, - тихо сказал Матвеев. - Мы пойдем. Только отъедемте немного
дальше, чтобы мы могли вынуть деньги и бумаги.
- Какие деньги? - громко спросил Жуканов. - Это что вы пятерку мне
дали? Берите, пожалуйста, мне чужого не надо. Подавитесь своей пятеркой.
- Тише, пожалуйста, - сказал Безайс, насильно улыбаясь и путаясь в
словах. - Деньги, тысячу рублей... И бумаги. Пожалуйста.
Жуканов обернулся к солдату. Он молча, с любопытством наблюдал за ними.
- Чистая комедия, - сказал он, разводя руками и улыбаясь. - Какие-то
бумаги с меня требуют. Чудаки. Не рад, что связался с ними. Уходите вы с
богом, отвяжитесь от меня. Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте.
- Какие бумаги? - спросил солдат. - Об чем у вас разговор?
- Жуканов, - сказал Матвеев глухо, почти шепотом. - Дайте нам незаметно
взять деньги, и мы вас отпустим. Бросьте эту игру. Слышите, Жуканов?
- Вы и так уйдете, - ответил он тихо. - Уходите, пока целы. Берегите
головы, а о деньгах не думайте. Деньги хозяина найдут.
- Слушай ты, Жуканов! - произнес Матвеев с угрозой.
- Сорок восемь лет Жуканов. Да ты мне не тыкай, - молод еще тыкать.
Пошел вон из моих саней! Слышишь? Господин солдат, что же это такое?
Какие-то лица без документов нахалом залезли в сани и не вылезают.
- Матвеев... голубчик... ну, ради бога... - быстро заговорила Варя, и в
ее голосе зазвучала тоска и ужас. - Уйдемте... скорее. Ну, я тебя прошу...
пожалуйста, оставь...
Он больше догадался по движению губ, чем расслышал ее последние слова:
- Убьют ведь...
- Матвеев, я ухожу, - сказал Безайс, поднимаясь с места и беря мешки. -
Идем.
Матвеев взглянул на него с угрюмым упрямством.
- Я без денег не пойду, - ответил он, бледнея и сам пугаясь своих
слов. - А ты - уходи. Уходи, Варя.
- Идиот, - упавшим голосом сказал Безайс, снова садясь на свое место. -
Проклятый идиот.
Они услышали тяжелый прыжок - солдат спрыгнул на землю и спускал
предохранитель винтовки. Он делал массу мелких движений, и на его
простоватом лице горел деловой азарт. "Застрелит еще, дурак", - тревожно
подумал Матвеев.
Скрипя новыми сапогами, солдат подошел к саням. На секунду он
задержался, что-то вспоминая, потом быстро, как на ученье, взял ружье
наизготовку, выбросил одну ногу вперед.
- Вы кто такие? - спросил он строго. - Документов нет?
- Нет, - покорно ответил Матвеев.
- У меня - есть! - воскликнул Жуканов, торопливо доставая бумажник и
роясь в нем. - Паспорт, метрическая выпись и удостоверение с места службы,
от торгового дома Чурина. Прошу посмотреть. А у них нет, то есть, может
быть, есть какие-нибудь, да они их попрятали.
- Ага...
Солдат постоял несколько минут, вздрагивая от возбуждения, потом
отчетливо, в несколько приемов принял винтовку к ноге, со вкусом щелкнув
каблуками. Все смотрели на него, не понимая, чего он хочет. Солдат
взволнованно обошел сани. Внезапно, отскочив на несколько шагов, он вскинул
винтовку и с наивной радостью крикнул:
- Вот я вас сейчас буду стрелить!..
Матвеев вобрал голову в плечи. Солдат пугал его своей стремительностью.
Он был молодой, наверное, недавно прочитал устав и теперь горел желанием
обделать все как можно лучше.
Он медленно опустил винтовку и снова подошел к саням, что-то выдумывая.
- Молчать! - крикнул он не своим голосом. - Ты, мордастый! Ты чего, ну?
А? Молчать! Ты почему без документов? Это зачем баба тут?
- Она...
- Молчать!
У него на лбу выступил пот.
- Вот я... - сказал он срывающимся голосом, - вот я...
Он сосредоточенно пожевал пухлыми губами.
- Не лезь в разговор, не шебурши! Сейчас вы арестованные. Заворачивай!
Крупа! Представлю в штаб, они вам покажут езди-ить!
Безайс, не понимая, смотрел на его веснушчатое лицо.
- Как же так? - спросил он оторопело. - Нам надо скорей домой.
- Не разговаривать!
- Но позвольте, - сказал Матвеев, - позвольте...
- Ничего не позволю!
- Но, господин солдат...
Он не сразу понял, что произошло. У него зазвенело в ухе и лязгнули
зубы.
- Съел? - услышал он.
Он поднял голову; солдат с еле сдерживаемым восторгом смотрел на него.
Это была оплеуха - у Матвеева жарко горела правая щека.
В нем проснулась старая привычка, и пальцы как-то сами собой сжались в
кулак. Когда его били, он давал сдачи.
"Чего же это я смотрю?" - удивился он. Тут вдруг он заметил, какое
обветренное, озябшее лицо у солдата, как неловко сидит на нем коробящаяся
шинель и дыбом стоит хлястик. Еще минуту назад Матвеев боялся его и видел в
нем солдата, а теперь это был просто нескладный деревенский парень, смешной
и нелепый, с винтовкой в руках, которую он держал, как палку. "Да ведь это
нестроевой, кашевар", - подумал Матвеев с острой обидой.
Тогда он встал, взглянул на солдата вниз с высоты своего роста и хватил
его кулаком между глаз. Солдат с размаху сел на снег. Матвеев нагнулся и
вырвал у него винтовку из рук, поднял упавшую шапку и нахлобучил ему на
голову.
- Уходи, дурак, - сказал он сердито. - А то я тебя так побью, что ты не
встанешь.
Солдат поднялся медленно, озираясь, измятый и вывалянный в снегу. В его
небольших глазах гасло возбуждение, он бормотал что-то, трогая налившийся
синяк и вытягивая правую ладонь вперед, точно защищаясь от нового удара.
Матвеев посмотрел на его жалкое лицо и пренебрежительно отвернулся. Надо
было скорей уезжать.
Ни на кого не глядя, он положил винтовку в сани. Жуканов с мелочным
упрямством не убрал ногу, мешавшую Матвееву. Тогда Матвеев взял двумя
пальцами его ботинок и отодвинул в сторону.
- Отдай винтовку, - услышал он позади. Солдат, опустив руки, напряженно
смотрел на него.
- Не отдам.
- Отдай!
- Не отдам, проваливай! Не приставай.
Матвеев сел в сани. Солдат взволнованно потер рукой переносицу.
- Так сразу и драться, - сказал он, шмыгая озябшим носом. - Ему уже и
слова сказать нельзя. Какой выискался...
- Замолчи!
- Я и так молчу. Сразу начинает бить по морде. Отдай винтовку, она
казенная...
Безайс хлестнул по лошадям. Некоторое время солдат стоял на месте, а
потом сорвался и побежал за санями.
- Отдай!
Он споткнулся, упал, шапка слетела у него с головы. Поднявшись, он
опять побежал без шапки, прихрамывая на одну ногу.
- Отдай!
- Черт его побери, этого осла, - сказал Матвеев. - Орет во все горло.
Обернувшись, он погрозил ему кулаком, но солдат не отставал. На голове
из-под стриженых волос у него просвечивала розовая кожа. Он опять упал.
- Отдай ему, - сказала Варя.
Матвеев поднял винтовку, вынул затвор и выбросил ее на дорогу. Он
видел, как солдат подошел к винтовке, осмотрел ее и пошел обратно, волоча ее
за штык. Ветер раздувал полы его шинели. Когда он скрылся из виду, Матвеев
размахнулся и выбросил в сторону затвор. Он глухо звякнул о дерево и зарылся
в снег.
Внизу, под горой, лошади пошли тише, и Безайс начал снова хлестать их
кнутом. Жуканов наклонился к нему и взял вожжи из рук.
- Вы мне так лошадей запалите. За всякое дело надо с уменьем браться, -
сказал он строго.
Он имел такой вид, точно его обидели, и уж никак не был смущен. На его
усатом лице отражалась строгость. Безайс вопросительно взглянул на Матвеева
и передал вожжи Жуканову.
- Поверните сюда, - сказал Матвеев, указывая на узкую дорогу,
сворачивавшую прямо в лес.
Жуканов смерил его взглядом.
- Сюда нельзя, - сказал он.
- Что?
- Нельзя, говорю, сюда сворачивать. Она никуда не идет. По ней за
дровами ездят.
- Делайте, как я сказал!
И Жуканов повернул лошадей. Сани въехали в чащу деревьев, раздвигая
мелкие елочки. Ветки задевали по лицу и по плечам. Безайсу хотелось
спросить, зачем они свернули с дороги, но после встречи с белым Матвеев
вырос в его глазах, и он доверял ему безусловно.
Они отъехали с полверсты, когда Матвеев велел остановиться. Он вышел из
саней и сказал:
- Безайс, поди сюда.
Безайс послушно встал. Жуканов смотрел на них с недоумением.
- Варя, - сказал Матвеев, - мы сейчас придем. Возьми револьвер и
стереги его, - он показал на Жуканова. - Смотри, чтобы он не убежал.
Но когда Варя взяла револьвер и неумело потрогала курок и барабан,
Жуканов забеспокоился.
- Погодите, - сказал он, опасливо глядя на Варю. - Скажите ей, чтобы
она не наставляла на меня револьвер. Ведь она с ним не умеет обращаться и
может по нечаянности выстрелить.
По выражению лица Вари было видно, что она и сама опасается этого. Но
Матвеев взял Безайса под руку и быстро повел вперед. Отойдя так, что деревья
скрыли от них Варю и Жуканова, Матвеев остановился.
- Ну-с?
- Ты молодец! - сказал Безайс, глядя на него восторженно.
Матвеев опустил глаза.
- Это пустяки, - ответил он. - Главное - это не волноваться и сохранять
благоразумие. Вот и все.
- Ты, - продолжал Безайс, не слушая его, - вел себя прекрасно. Надо
сказать, что я даже не ждал этого от тебя. Я прямо-таки восхищен, - убей
меня бог!
Он подумал немного и великодушно прибавил:
- Пожалуй, я не сумел бы так ловко вывернуться из этой истории...
- Не стоит об этом говорить, - возразил Матвеев. - Ты тоже держался
очень хорошо. Но сейчас нам надо спешить. Каждую минуту кто-нибудь может
найти на дороге этого кашевара. Если это станет известным в Хабаровске
раньше, чем мы туда приедем, нас поймают непременно... Мы должны изо всех
сил спешить в Хабаровск.
- Так чего же мы стоим? Зачем ты свернул в лес?
- Как зачем? А Жуканов?
Безайс задумался.
- Это верно, - ответил он. - Но какая он сволочь! Ты заметил, какие у
него жилы на руках?
- Мы не можем оставить его так. Он выдаст нас при первом случае.
- Выбросим его из саней, а сами уедем.
- Но он знает нас в лицо и по фамилиям.
Безайс взглянул на него.
- От него надо избавиться, - сказал Матвеев, помолчав.
- Что ты думаешь делать?
- Его надо устранить.
- Но каким образом?
- Да уж как-нибудь.
Они с сомнением взглянули друг на друга.
- А может быть, он нас не выдаст? - нерешительно сказал Безайс. - Ведь
он только хотел получить деньги. Теперь он напуган.
Матвеев задумался.
- Он дурак, он просто дурак, он даже не так жаден, как глуп. Нельзя. Мы
не можем так рисковать. От него можно ждать всяких фокусов. Хорошо, если не
выдаст. А если выдаст?
Безайс потер переносицу.
- Ну ладно, - сказал он. - Я согласен.
- Сейчас же? - спросил Матвеев несколько торжественно.
- Конечно.
- На этом самом месте?
- Можно и на этом. Все равно.
Такая уступчивость показалась Матвееву странной.
- Ты, может быть, думаешь, - подозрительно спросил он, - что это все я
буду делать?
Безайс подпрыгнул и сорвал ветку с кедра, под которым они стояли.
Легкая серебряная пыль закружилась в воздухе.
- Да уж, голубчик, - ответил он, сконфуженно покусывая хвою. - Я хотел
тебя об этом просить. Честное слово, я не могу.
- Ах, ты не можешь? А я, значит, могу?
- Нет, серьезно. Я умею стрелять. Но тут совсем другое дело. Сегодня
утром мы ели с ним из одной чашки. Это, понимаешь ли, совсем другое дело.
Тебе... это самое... и книги в руки.
Матвеев сердито плюнул:
- Нюня проклятая! А тебе надо сидеть у мамы и пить чай со сдобными
пышками!
Безайс слабо улыбнулся. Это было самое простое и самое удобное, но его
воротило с души, когда он думал об этом. Маленькие наивные елки высовывались
из-под снега пятиконечными звездами. Он машинально смотрел на них. В нем
бродило смутное чувство жалости и отвращения.
- Неприятно стрелять в лысых людей, - сказал он, пробуя передать свои
мысли.
- Так ты, значит, отказываешься? Может быть, мне позвать Варю вместо
тебя?
- Оставь. Но ведь ты мне веришь, что если бы речь шла о драке, я бы
слова не сказал?
- Вот что я тебе скажу, - ответил Матвеев. - Есть подлая порода людей,
которые всегда норовят остаться чистенькими. Они охотно принимаются за все
при условии, что грязную часть работы сделает за них кто-то другой. Им
непременно хочется быть героями, совершить что-нибудь необычайное,
блестящее, какой-нибудь подвиг. Я знал таких ребят. Их нельзя было заставить
написать коротенькое объявление об общем собрании, потому что им хотелось
написать толстую научную книгу. Они не хотели колоть дрова на субботниках,
потому что предпочитали взрывать броневики. Такие люди бесполезны, потому
что подвиг у человека бывает один раз в жизни, а черная работа - каждый
день... Ты, кажется, обиделся?
Безайс обиделся уже давно, но молчал.
- Ты, может быть, думаешь, что я специально обучался людей убивать?
- Могу ли я знать, - сказал Безайс, - почему ты, человек сурового
долга, сваливаешь на меня эту грязную работу? Я растроган почти до слез
твоими нравоучениями, но почему ты сам этого не сделаешь?
Матвеев зябко поежился.
- Я не отказываюсь, - сказал он. - Но мне и самому не хочется браться
за это. Я не то что боюсь - это пустяки. Я не боюсь, а просто страшно не
хочется. И пускай уж мы вдвоем возьмемся за это. Одному как-то не так.
Безайс молчал.
- Но если ты отказываешься, я, конечно, обойдусь и без тебя.
Безайс поднял на него глаза. Он почувствовал, что если откажется, то не
простит этого себе никогда в жизни.
- Я не отказываюсь, - сказал он. - Вместе так вместе.
Они рядом, в ногу, пошли к саням. Безайс сосредоточенно хмурился и
старался вызвать в себе возмущение и злобу. Он до мелочей вспоминал фигуру
Жуканова, лицо, сцену с солдатом. "Око за око, - говорил он себе. - Так ему
и надо". Но он чувствовал себя слишком усталым и не находил в себе силы,
чтобы рассердиться. Тогда он начал убеждать себя в том, что Жуканов,
собственно говоря, пешка, нуль. Подумаешь, как много потеряет человечество
от того, что он через несколько минут умрет. В конце концов все умрут. Умрет
он, умрут Матвеев и Варя.
Из-за деревьев показались лошади и сани. Безайс услышал голос Жуканова:
- Вы еще молоды, барышня, учить меня. Да и я стар, чтоб переучиваться.
Вы говорите - деньги. Боже меня упаси чужое взять. Но ведь эти деньги-то
тоже не ваши. Партийные деньги. А это все равно что ничьи.
- Как же это - ничьи?
- Да так и ничьи. Скажите мне, как фамилия хозяина? На какой улице он
живет? Это деньги шалые, никто им счету не ведет, не копит, не интересуется.
Матвеев и Безайс подошли к саням. Варя держала револьвер, как ядовитого
паука, и казалась подавленной ответственностью, которую на нее возложили.
Она чувствовала, что выглядит забавной с револьвером в руках, и была рада
случаю вернуть его Матвееву.
Жуканов встретил их с угрюмой насмешливостью.
- Как видите, не убежал, - сказал он. - Напрасно вы расстраивались - я
от лошадей никуда не убегу.
Он подождал ответа, но Матвеев молчал.
- Да и зачем мне убегать? - продолжал он. - Я никого не грабил, не
убивал. Документы у меня в порядке. Другие, например, не имеют документов и
скрываются. Или набезобразничают, а потом убегают. А мне зачем убегать?
- Подите-ка сюда, Жуканов, - сказал Матвеев.
- Куда это?
- Сюда на минуту.
- Зачем?
- Потом узнаете.
Жуканов задумался.
- Нет, вы скажите зачем.
- У меня к вам есть одно дело.
Некоторое время они неподвижно смотрели друг на друга. Потом Жуканов
встал и пошел к ним, переводя взгляд с одного на другого.
Они пропустили его вперед и пошли вслед за ним на несколько шагов.
Безайс, сдерживая дыхание, опустил руку в карман, вынул револьвер и поднял
его на уровень глаз.
Ему не было жаль Жуканова. Он думал только об одном и мучительно боялся
этого: что Жуканов обернется, увидит револьвер и поймет. Он боялся крика,
умоляющих глаз, рук, хватающих за полы шинели. В этот момент Жуканов
обернулся, и Безайс мгновенно выстрелил.
Он почувствовал толчок револьвера в руке и услышал почти одновременно
выстрел Матвеева. Большая серая ворона сорвалась с дерева и полетела,
степенно махая крыльями. Жуканов свалился на бок, в сторону, и, падая,
судорожно обхватил руками дерево. Скользя по стволу, он опустился на снег.
- Так! - вырвалось у Матвеева.
Они подождали несколько минут. Жуканов не двигался. Тогда они тихо
обошли тело и взглянули на него спереди. Он лежал со строгим выражением на
помертвевшем лице. Сквозь полузакрытые веки виднелись белки глаз. Крови не
было.
Матвеев, держа револьвер в руке, опустился на колени и расстегнул
пуговицы его пальто. На груди, около горла и у левого плеча, темнели два
кровяных пятна. Матвеев засунул руку в боковой карман и вынул кожаный
бумажник с документами.
Назад они возвращались быстро, спеша. Варя встретила их молча,
пристально поглядела и отвернулась.
- Скорей! - крикнул Безайс, вскакивая в сани и хватая вожжи. Он ударил
по лошадям, и сани понеслись.
- Вы его убили? - спросила Варя, не поднимая глаз.
- Убили, - коротко ответил Безайс.
Они подъехали к дороге. Безайс остановил лошадей, и Матвеев пошел
вперед.
- Мучился он? - спросила Варя.
- Нет, - ответил Безайс. - Он свалился, как мешок с отрубями. Я попал
над сердцем, в плечо, - добавил он.
Варя передернула плечами.
У нее осунулось лицо, волосы выбились из-под шапки беспорядочными
прядями. Она беспомощно взглянула на Безайса.
- Не понимаю, как это вы можете, - сказала она, отворачиваясь. - Убить
человека! Ты не жалеешь, что убил его?
- Нет.
- Ничуть?
Безайс резко повернулся к ней.
- Отстань от меня! Чего тебе надо? Ну, убили. Ну, чего ты пристаешь?
Он отчетливо вспомнил узкую дорогу, немую тишину леса и каблук
Жуканова, подбитый крупными гвоздями. В нем поднималось чувство физического
отвращения к этой сцене, и, чтобы заглушить его, он заговорил быстро и
вызывающе:
- Подумаешь - важность какая! Одним блондином на земле стало меньше.
Так ему и надо! Он получил свою долю сполна. Таких и надо убивать.
Он перевел дыхание.
- А тебе жалко? Может быть, его надо было отпустить на все четыре
стороны? Как же! Убили - и прекрасно. Одним негодяем меньше.
- Перестань, - сказала Варя.
Вернулся Матвеев.
- На дороге никого нет, - сказал он. - Можно ехать.
Они подъехали к Хабаровску, когда уже стемнело. Небо вызвездилось
крупными, близкими звездами, на западе широкой лиловой полосой потухал
закат. По редкому лесу они въехали на гору, и Хабаровск внезапно встал перед
ними. После узкой, неровной дороги и черного леса город показался огромным.
Над ним колебалось мутное зарево огней, в сумерках блестели освещенные
окнами вереницы улиц. Издали город огибала широкая полоса занесенной снегом
реки, в синеватом воздухе тонким кружевом выделялся громадный, в двенадцать
пролетов, Амурский мост. Здание электрической станции горело красными
квадратами больших окон. И уже чувствовалась торопливая жизнь, шорох шагов,
теплое дыхание людской толпы.
- Приехали, - сказал Матвеев, чтобы нарушить молчание.
Безайс, перевесившись через край саней, взволнованно смотрел на город.
Хабаровск рисовался ему чем-то отвлеченным, ненастоящим - черным кружком на