карте. Теперь он колебался внизу пятнами огней - большой город с живыми
людьми.
- Видите, вон там, справа, идет бульвар, - говорила Варя, вытягивая
шею. - А дальше, по набережной, за той большой трубой, - там наш дом. Ах,
что будет с мамой!
Безайс не видел ни бульвара, ни трубы.
"Что будет с нами?" - машинально отметил он про себя.
Он оглянулся на Матвеева и встретился с ним взглядом. Матвеев сидел,
откинувшись к спинке саней, и сосредоточенно кусал соломинку. Позади острыми
вершинами чернел в небе редкий лес.
- Это дешевый трюк, - сказал Матвеев, скривив лицо. - Если они на
секунду заподозрят неладное, - все лопнет. Глупо - кто поверит, что мне
сорок восемь лет? Это для детей.
Безайс резко бросил вожжи и сдвинул шапку на затылок. Было очень
скверно.
- Но что же делать? - сказал он тихо и виновато. - Старик, мне самому
это не нравится. Тут все напропалую, что выйдет.
Он поднял голову и глубоко вздохнул. Надо было перешагнуть и через это.
- Ну, а если?
- Что ж - если...
И, подумав, прибавил:
- Все там будем.
- Где? - с тихим ужасом спросила Варя.
Она была напугана до смешного, до меловой бледности, и Безайсу стало
совестно при мысли, что он может быть хоть немного похож на нее.
- Да ничего, - сказал он. - Думаю, все обойдется. И потом я заметил,
что у белых караульная служба поставлена скверно. Часовые бегают пить чай,
спят. Как-нибудь.
Матвеев судорожно, с усилием зевнул.
- Да-а, - сказал он неопределенно.
Он вытянул другую соломинку и начал ее кусать, что-то придумывая, пока
не поймал себя на том, что он просто оттягивает время - эту последнюю, уже
наступающую минуту. Тогда он бросил соломинку и сказал, торопясь:
- Ну, поезжай!
Сани разом тихо скользнули вниз и пошли, наезжая боком на сугробы.
Город огнями поплыл в сторону, замелькал сквозь черные ветки и на секунду
исчез, - снова была звездная ночь, снег, спокойный лес. Матвеев вдруг,
торопясь, достал папиросу, закурил, мельком взглянул на часы.
- Без четверти девять, - сказал он.
Из-за косогора снова показались городские огни. Он машинально глядел на
них и вдруг вспомнил, что где-то здесь, в одном из этих домов, живет Лиза.
Была такая же ночь там, в Чите, когда они ходили, держась за руки и болтая
вздор. За последнее время он как-то не думал о ней; может быть, потому, что
было некогда, или потому, что в лесу, в мороз, женщины и любовь нейдут на
ум. Теперь воспоминание о Лизе было овеяно опасностью, стерегущей внизу у
подножья горы, и зажгло в нем кровь. Город уже не был таким чужим.
- Безайс, - сказал он, - ты слышишь? Если они остановят и попробуют
задержать, гони лошадей. Черт с ними! Что будет. Удерем - и все.
- Хорошо.
"Удерем - и все", - повторил Матвеев про себя эту успокоительную фразу.
Было все-таки легче думать, что есть еще один выход.
Теперь город стал ближе, поднялся вверх, и кое-где стали намечаться
отдельные дома. Показались низкие крыши предместий, скворечни и длинные
огороды. Стало еще темней. Далеко впереди, в конце улицы, блестел одинокий
фонарь.
- Сейчас начнется, - сказал Матвеев, роясь в кармане. - Ну, Безайс,
теперь держись крепче.
Пронеслось еще несколько мгновений.
- Там направо, - сказал вдруг Безайс жарким шепотом. - Это часовой.
- Сам вижу, - тихо ответил Матвеев.
Справа стоял небольшой дом с освещенными окнами. С низкой крыши
нависали пухлые сугробы снега. В небольшом палисаднике росли поникшие
березы. Еще издали они заметили темную фигуру на дороге, против дома. Они
подъехали ближе и увидели граненое острие штыка, торчащее из-за спины.
Солдат окликнул их; хотя Безайс давно ждал этого, он невольно вздрогнул.
- Стой! - громко сказал часовой.
Безайс придержал лошадей.
- Кто едет?
Часовой был одет в огромную овчинную шубу, доходившую до земли. Он
утопал в ней - снаружи виден был только верх его папахи.
- Свои, - ответил Безайс обязательной фразой.
- Кто такие?
- Местные. Хабаровские жители.
Наступила тишина. Безайс слышал, что впереди о чем-то тихо говорят. По
снегу заскрипели шаги. "Ну, чего же ты смотришь?" - услышал он. Кто-то вышел
из ворот с фонарем, и желтый свет заколебался по снегу.
- Вы кто? - спросил другой голос.
- Хабаровские жители, - повторил Матвеев.
Впереди снова о чем-то заговорили. Безайс слышал обрывки фраз, но не
мог ничего понять. Сердце коротко и глухо отбивало удары. "Скоро, что ли?" -
вертелась тоскливая мысль.
На крыльцо, хлопнув дверью, вышел кто-то. Видны были только освещенные
щелью фонаря сапоги. От изгороди падали на снег густые, чернильные тени.
- Ну что? - спросил громко стоявший на крыльце.
Ему ответили.
- Позовите Матусенку, - продолжал он. - Вы кто?
- Мы хабаровские жители.
За воротами звенели цепью. Лаяла собака. Лошади стояли, опустив головы.
- Откуда сейчас?
- Из Жирховки. Пропустите нас, будьте любезны.
Ворота, скрипя, открылись.
- Заводите лошадей во двор. Раньше утра в город въехать нельзя.
- Но мы же здешние, - крикнул Матвеев. - У меня документы есть, все в
порядке. Пропустите, пожалуйста.
Слышно было, как стоявший на крыльце зевнул.
- Въезд в город только по разрешению коменданта, - ответил он. - Ночь
переночуете здесь.
- Да как же так?
- Ничего не могу. Заводите лошадей.
Безайс нагнулся к Матвееву.
- Ну? - спросил он.
- Погоди, - шепотом отозвался Матвеев.
И громко крикнул, бессознательно подражая Жуканову:
- Сделайте удовольствие, пропустите нас! Я больной человек, мне нельзя
так. Да и дома нас ждут.
Ответили не сразу. Кто-то засмеялся.
- Не сдохнешь, - услышали они.
- Гони, - чуть слышно сказал Матвеев.
Безайс шумно вобрал воздух в легкие, привстал и хлестнул кнутом. Толчок
саней отбросил его назад. Он больно стукнулся подбородком, но тотчас
поднялся на колени и снова ударил кнутом. Мимо мелькнул фонарь и темные
фигуры людей. Сзади кричали, но Безайс не разбирал слов. Комья снега летели
в сани. Стоя во весь рост, он хлестал по спинам, по бокам, не разбирая.
Навстречу кто-то бежал прямо на лошадей, крича и махая руками. Он
отскочил в последний момент, и сани промчались мимо.
Сзади хлопнул выстрел, и Безайс инстинктивно пригнулся. Ему показалось,
что пуля пролетела около виска, шевельнув прядь волос. Снова раздался
выстрел.
- Господи! - услышал он восклицание Вари.
Улица казалась бесконечно длинной. Дома, прыгая, неслись навстречу
черной грудой. Выстрелы оглушительно отдавались в ушах. Из ворот выскочила
собака и побежала за санями, остервенело лая. Безайс смотрел вперед на
перекресток, где можно было свернуть за угол. "Успеем ли доехать?" - думал
он.
- Безайс!
Голос доносился глухо, точно по телефону. Он медленно, не сразу, понял,
что его зовут.
Перекресток приближался. Безайс сжимал вожжи так, что руки у него
онемели до локтя. Он подался вперед, думая только о том, что надо скорее
доехать и повернуть за угол. Отвяжется когда-нибудь эта собака?
На углу он резко потянул вожжи, и сани сделали крутой поворот,
накренившись набок. Безайс ухватился за передок, ожидая, что сейчас они
вывалятся в снег. Но в следующую секунду сани уже неслись по темной улице.
Белая пыль колола лицо, и воздух свистел около ушей. Кони, храпя,
крепко били копытами по укатанной дороге. Вся жизнь сосредоточилась в этом
стремительном движении. После Безайс смутно помнил, что они повернули
несколько раз в переулки, спускаясь и поднимаясь по какой-то горе, проезжали
мимо церкви и длинного дощатого забора, из-за которого торчали голые сучья
деревьев. Несколько раз он слышал, что ему кричат что-то, но он не
вслушивался. Лошади сами перешли в рысь, хотя Безайс продолжал машинально
хлестать их кнутом. Он поднес руку к подбородку и почувствовал боль. "Это я,
наверное, о передок ударился", - догадался он.
- Безайс, - услышал он. - Да постой же ты! С ума сошел?
Безайс медленно собирался с мыслями. Он только теперь заметил, что на
нем нет шапки. Лоб и щеки были совершенно мокрые от снега и пота.
- Ну, что с тобой? Я не могу тебя дозваться. Погляди на Матвеева. Ну,
двигайся скорей, ради бога.
Безайс вытер лоб.
- Что с ним? - спросил он, нащупав в ногах измятую шапку и надевая ее
на голову. - Что ты кричишь? Говори тише.
Он остановил лошадей и зажег спичку. Некоторое время он бессмысленно
смотрел, соображая, что произошло. Мгновенно он вспомнил Жуканова. Лицо
Матвеева было бледно, губы закушены. Он сидел, вцепившись левой рукой в борт
саней. Голова была откинута назад и повернута набок. У Безайса захватило
дыхание. Убили?
- Матвеев, - позвал он тихо.
Но Матвеев молчал. Безайс поднял его руку - она беспомощно повисла.
Скользнув глазами, он заметил вдруг, что левая нога Матвеева в крови. Безайс
снова зажег спичку. Ниже колена, около ступни, густо проступала кровь. Из
обрывков материи виднелось что-то белое, сначала ему показалось - белье. К
крови прилипло несколько соломинок. Но потом он вдруг с мучительной ясностью
заметил, что кусок белого был осколком кости, - острый, овальный, с
неровными краями осколок. Это перевернуло в нем душу. Варя была поражена
бессмысленным выражением его лица.
- Он жив? - спросила она.
Безайс снова поднял его руку и стал щупать пульс. На тротуаре, против
них, остановился человек, постоял и пошел дальше.
- Ну что? - спросила она.
Он никак не мог найти пульса. Напрягая память, он старался вспомнить
правила первой помощи. В это мгновение Матвеев слабо пошевелил пальцами.
Безайс бережно опустил руку.
- Ну что? - повторила Варя. - Он уже умер, да? Да что ты молчишь,
Безайс?
- Он живехонек! - воскликнул Безайс. - Ты знаешь, где здесь живет
хороший доктор? Самый лучший, самый дорогой доктор?
- На Набережной есть хороший доктор. У него лечилась тетя Соня. Только,
Безайс, милый, езжай скорей. Ведь, правда, он жив, Безайс?
- Ну, разумеется, жив!
Он стал поворачивать лошадей, когда вдруг Варя вспомнила, что доктор на
Набережной - специалист по легочным болезням.
- Дура! - сердито сказал Безайс.
- Я совсем сошла с ума. Погоди!.. - ответила она, прижимая ладони к
вискам. - А какой нам нужен? Как он называется?
- Хирург.
- Хирург? Сейчас, сейчас! Погоди, я сейчас. - Она крепко закрыла глаза,
покачивая головой.
Безайс глядел на нее с нетерпением.
- Скоро ты? У тебя голова набита опилками?
- Погоди, Безайс, голубчик, - повторила она умоляюще. - Я стараюсь
вспомнить, но у меня ничего не выходит. Хирург?
Безайс ждал, нетерпеливо стуча каблуками. В эту минуту он ненавидел ее.
Надо было спешить, не теряя ни минуты, а она сидит и не может вспомнить! От
его влюбленности не осталось ничего - ему хотелось отколотить ее.
- Пока ты здесь сидишь, он истекает кровью! - воскликнул Безайс. - Ведь
он умереть может, пойми ты!
Она молчала.
- Полено! - простонал он.
Плечи Вари вздрогнули. Она заплакала.
- Я... ничего... не могу вспомнить... - сказала она, всхлипывая. - У
меня голова идет кругом. Он еще не умер?
Безайс вскочил в сани и взмахнул вожжами.
- Безайс, послушай, - сказала Варя, быстро вытирая слезы. - Хирурги не
прививают оспу?
- Где тут ближайшая аптека?
- Прямо и направо. Не гони так, трясет очень.
Улица шла далеко вперед ровной линией. Сквозь ставни домов на дорогу
сочился мягкий свет. Небо было по-прежнему ясно и холодно светилось
крупными, близкими звездами.
В прихожей на вешалке грудами висели пальто и шубы. За стеной на
пианино играли бравурный марш. Безайс впервые за несколько месяцев увидел
свое лицо в зеркале. Ссадина на подбородке и клочья выбившихся из-под шапки
волос делали его лицо настолько странным, что он с трудом узнал самого себя.
Он снял шапку и приглаживал волосы, когда в прихожую вошел доктор.
- Вы ко мне?
- Доктор, пожалуйста... Случилось несчастье: мой брат ранен. Я заплачу
вам любые деньги, только помогите мне.
Он испугался, что доктор обидится и откажется.
- Я не стал бы вас беспокоить, но рана очень серьезная, - продолжал он
с натянутой улыбкой, просительно глядя доктору в глаза.
- Но у меня нет приема сейчас. Отчего вы не обратились в больницу?
- Я приезжий и не знаю города. Мне указали на вас.
Доктор вынул зубочистку и поковырял в зубах, раздумывая.
- Кто вас направил ко мне?
- Мне рекомендовали вас в аптеке как лучшего хирурга.
За стеной пианино смолкло. Задвигались стулья. Безайс с беспокойством
ждал ответа, ловя каждое движение его век.
Многое зависело от этого приземистого доктора с желчным лицом. В его
белых сухих пальцах вздрагивала, теряя кровь, судьба человека.
Доктор поиграл брелоком.
- Хорошо, ведите его сюда.
Безайс бегом бросился на улицу. Обхватив плечи Матвеева, он стал его
поднимать, стараясь быть как можно осторожнее. Нагнувшись, он положил его
руку себе на шею.
- Держи его за поясницу, Варя!
Он поднял его и пошел к двери, шатаясь под тяжестью бессильного,
обвисшего тела.
- Безайс, ты упадешь! - крикнула Варя.
Он поднялся по лестнице, ощупывая ногами ступеньки. Наверху стояла со
свечой горничная в аккуратном переднике и смотрела на Матвеева с
нескрываемым любопытством. Дойдя до прихожей, Бейзас совершенно выбился из
сил и стал бояться, что упадет вместе с Матвеевым.
- Куда нести? - спросил он, задыхаясь.
В дверь заглядывали женские лица. Маленькая девочка с розовым бантом
сосредоточенно рассматривала его.
Безайс вошел в небольшой кабинет и, изнемогая, положил Матвеева на
кожаный диван. Доктор снимал пиджак и говорил что-то горничной.
- Разденьтесь, - сказал доктор, надевая халат. - Вы не боитесь крови?
Вымойте руки.
В кабинете стоял сложный запах старого, годами обогретого жилья. На
письменном столе скопились кучи открыток с морскими видами, валялись
искусанные карандаши, распиленный и застегнутый на медные крючки череп, бюст
Толстого и огромные книги. Над столом висела картина, на которой выводок
полосатых котят возился с клубком шерсти. В стеклянном шкафу тускло блестели
золочеными переплетами ряды книг.
Горничная внесла спиртовку и таз с водой, вкатила белый железный стол и
спустила с потолка большую лампу. Безайс мыл руки, поглядывая на доктора.
Небольшого роста, узкоплечий, с угловатыми движениями, доктор был под
стать своему кабинету с его старомодной, потертой мебелью. Одет он был
неловко, в просторный пиджак и брюки с вытянутыми на коленях мешками. Седая
борода была подстрижена клинышком, на лбу колебался хохолок редких волос. Он
носил золотые очки с толстыми стеклами, которые делали выражение глаз
упорным и странным.
- Как это случилось? - спросил он, осматривая Матвеева.
- На нас напали хулиганы...
- Ну?
- И... ударили его. Выстрелили.
Доктор снял очки и потер их платком.
- Давно?
- Час назад, полтора. Почему он без памяти, доктор?
- От потери крови...
Он осмотрел ногу, выпячивая губы и что-то пришептывая, неодобрительно
качая головой.
- Хулиганы... А зачем вы к ним полезли, к хулиганам?
- Они сами полезли.
- Коне-ечно. Сами полезли. А вы бы ушли без скандала. Надо было драку
начать?
В комнату вошел высокий худой человек с зеленым лицом и длинными
зубами. Он поздоровался, мельком взглянул на Матвеева и стал надевать халат.
- Вот... полюбуйтесь, - сказал доктор.
Худой - его звали Илья Семенович - подошел к дивану, застегивая на
спине халат.
- Перелом?
- Пулевая рана. Задета кость.
Они перенесли Матвеева на железный стол с откидными спинками и спустили
лампу к самой ноге, отчего по углам сгустилась темнота. Илья Семенович
потрогал ногу и скривил свое длинное лицо.
- Как же это его? - спросил он, и Безайс снова повторил историю с
хулиганами, чувствуя, что она неправдоподобна. Доктор смотрел на него с
явным неодобрением, точно Безайс сам прострелил Матвееву ногу.
- Хорошо, хорошо, - сказал он нетерпеливо.
Илья Семенович разложил на куске марли блестящие инструменты. Они
пугали Безайса своими сверкающими изгибами и безжалостными остриями,
сделанные, чтобы проникать в живое тело. За ним вытянулась линия бутылей с
притертыми пробками. Несколькими взмахами кривых ножниц Илья Семенович
взрезал напитанную кровью материю и обнажил ногу Матвеева. Доктор строго
взглянул на Безайса.
- Не разговаривайте и не кашляйте, - сказал он. - Возьмите часы и
считайте пульс, - все время. Умеете считать пульс?
- Умею. А что с ним, доктор? Серьезно?
- Серьезно. Не разговаривайте, я вам сказал.
Он нагнулся и принялся очищать залитую кровью кожу, обтирая ее
скрипящими комками белоснежной ваты, снимая запекшуюся, уже бурую, корку.
Безайс считал как машина, вкладывая в это все силы и едва удерживая дрожь в
пальцах. Сбоку искоса он видел кровь, обнаженное мясо, и ему стало страшно.
Тогда он решительно, одним усилием повернул голову. Он увидел большую, с
рваными краями рану, выходившую на внутренней стороне ноги. Прорвав кожу,
показался небольшой, в полтора сантиметра, осколок кости бледно-розового
матового цвета с алыми прожилками. Сквозь запекшуюся кору проступала наружу
крутыми завитками свежая кровь. Пальцы ноги были неестественно белы и
неподвижны.
Безайса охватило чувство мгновенной дурноты и слабости, за которое он
тотчас возненавидел себя. Закрыв глаза, он стоял, чувствуя, что не может
смотреть на это. Вид раны вызывал в нем мысль о мясной лавке, в которой
лежат на потемневших столах липкие куски говядины. Но какая-то внутренняя
сила заставила его открыть глаза и смотреть, подавляя ужас, как доктор
захватывает щипцами края кожи и выравнивает порванные мускулы.
Лампа ярко освещала стол, быстрые пальцы доктора, вату и ряд
инструментов. За этим меловой белизны кругом стояла полутьма, из которой
слабо поблескивало золото переплетов. На спиртовке клокотала вода, пар таял
под абажуром, покрывая стекло влажным бисером.
- Сколько? - спросил вдруг доктор.
Безайс не сразу понял, что это относится к нему.
- Триста семьдесят один.
- Что-о? Сколько?
Безайс повторил.
- Нельзя же быть таким бестолковым, - сказал доктор, дергая щекой. -
Надо по минутам считать. Сколько в минуту. Поняли?
Он снова наклонился над Матвеевым. Его руки были в крови. Пальцы
двигались с непонятной быстротой. Илья Семенович работал, как автомат,
движение направо, движение налево, - не уклоняясь и не спеша. Безайс прямо
перед собой видел его спину с острыми лопатками. В комнате резко пахло
спиртом и перегретым воздухом. Горничная бесшумно вынесла таз, наполненный
кровавыми комками ваты. В тишине сдержанно шипело синеватое пламя спиртовки.
Илья Семенович однообразно двигал руками, и все это - холодный стол,
тикающие часы, белый халат доктора, пульс, вздрагивающий под пальцами
Безайса, - рождало острую тоску.
- Сколько? - спросил доктор.
Безайс тупо молчал. Из-за толстых, блестящих стекол доктор взглянул на
него с тихой ненавистью. Он ушел в работу с головой, и каждый промах Безайса
принимал как личную обиду. Безайс чувствовал, что, не будь доктор так занят
операцией, он пырнул бы его тонким блестящим ножом, который держал в руке.
- На часы надо смотреть, а не на меня, - что вы пялите глаза? - сказал
доктор. - Говорите вслух каждую минуту, - сколько. Ну!
Безайс стал глядеть на часы. Стрелка быстро бегала по циферблату. Опять
вошла горничная. По комнате пополз запах - сладковатый, крепкий, оставляющий
на языке какой-то привкус.
- Семьдесят два, - сказал Безайс.
Ему стало стыдно. В конце концов, он не баба же. Они вместе работали и
вместе были под пулями. Для товарища надо сделать все, - и уж если
приходится кромсать ему ногу, то надо сделать это добросовестно и чисто.
- Семьдесят три, - сказал он.
Под конец Безайс измучился и не сознавал почти ничего. Тяжело
передвигая ноги, он перетащил вместе с Ильей Семеновичем Матвеева на диван,
слушал шутки доктора, внезапно подобревшего, когда перевязка кончилась, и
машинально улыбался. Илья Семенович вымыл руки, оделся и ушел в столовую
пить чай. Толстая повязка белела на ноге Матвеева ниже колена. Безайс стоял,
вспоминая, что надо делать, - надо было одеть Матвеева. Опустившись на
колени, он начал застегивать пуговицы. Доктор снимал халат и плескался водой
около умывальника.
- Однако вы ловко все это сделали, - сказал Безайс, чувствуя
необходимость сказать ему что-нибудь приятное.
Доктор вытирал руки мохнатым полотенцем.
- Да, я немного маракаю в этом. Но он совсем еще мальчик. Сколько ему
лет?
- Н-не знаю... Двадцать - двадцать один.
- Хм... Странно - не знать, сколько лет брату.
- Я забыл, - сказал Безайс, подумав.
Пуговицы никак не застегивались. Матвеев коротко стонал, мотая головой.
Тут Безайс вспомнил, что на улице его ждет Варя. Он совсем забыл о ней, как
забыл обо всем другом. Что она там делала одна на морозе с чужими лошадьми?
- Доктор!
Безайс вскочил, сжав кулаки, готовый драться со всем городом. Доктор
стоял около телефона, держа трубку в руке.
- Куда вы хотите звонить?
- В больницу.
- Зачем?
- Чтобы приехали за ним.
- Пожалуйста, не звоните. Я отвезу его домой.
- Почему?
- Потому что отвезу. Я не хочу, чтобы он лежал в больнице. Повесьте
трубку!
- А если не повешу?
- А если... Повесьте трубку!
- Но ему надо лежать в больнице. Так нельзя. Нужен тщательный уход.
- Уход будет самый тщательный. Не звоните, я вас прошу.
Доктор повесил трубку и засунул руки в карманы.
- Так-с, - сказал он неопределенно, выпячивая щетинистые губы.
Безайс снова опустился на колени и, лихорадочно спеша, надел чулок и
ботинок.
- Смотрите, - услышал он, - на вас опять могут... - доктор помедлил, -
хулиганы напасть.
- Не нападут.
Он чувствовал на затылке внимательный взгляд доктора и спешил, как
только мог. Надо было скорее убираться, становилось что-то очень уж горячо.
Слышно было, как доктор шуршал бумагой на столе и укладывал
инструменты. Потом он принялся ходить по комнате, кашлять, щелкать пальцами,
сопеть; наконец, подойдя к Безайсу почти вплотную, он остановился у него за
спиной.
- Ну, а теперь скажите мне правду, где его ранили? Не обманывайте меня.
И, понизив голос, сказал:
- Вы большевик. И он - тоже большевик.
Безайс медленно поднялся с колен и прямо перед собой увидел золотые
очки, мясистый нос доктора и его бородку клинышком. Опустив глаза, он
взглянул на шею в мягком воротничке домашней рубашки; потом, выставив вперед
левое плечо, он твердо уперся ногами в пол.
- Слушайте, - сказал он, равномерно дыша и распрямляя пальцы. - Бросьте
эти штуки. Это может плохо кончиться для вас.
- Плохо? - тихо переспросил доктор.
- Совсем плохо, - так же тихо ответил Безайс.
И вдруг он увидел, как на лице доктора, около глаз, дрогнули и
разбежались веселые морщинки. Это немного сбило его с толку, - но лицо
доктора было по-прежнему серьезно.
- Вы меня убьете? Потащите в угол и придушите подушкой?
- Посмотрим, - ответил Безайс неуверенно.
- Нет, без шуток?
- Посмотрим, посмотрим.
Он отошел на несколько шагов, не спуская с Безайса удивленных глаз.
- А сколько вам лет?
- Девятнадцать, - угрюмо солгал Безайс.
Доктор минуту смотрел на него с непонятным выражением лица, что-то
обдумывая, потом спросил:
- Вы не обедали сегодня, правда?
- Не обедал.
- Сумасшедшие, - сказал он, качая головой. - Ну не делайте такого лица,
я знаю, что вы вооружены до зубов. Зачем вы так рано вмешиваетесь в
политику? Что это вам дает? Ведь сейчас вам надо было бы выпить стакан
молока и ложиться спать. Вы изводите себя. Сначала надо вырасти, окрепнуть,
а потом делайтесь белыми или красными. У вас совершенно больной вид. Здесь,
под лопатками, не колет?
- Нет.
- Общество, коммунизм, идеалы, - надо и о себе немного подумать. Так вы
уморите себя. Отдыхайте, дышите свежим воздухом и лучше питайтесь. Вы,
конечно, скажете, что это меньшевистская программа. Но я уверен, что если бы
ваш Ленин был здесь, он уложил бы вас в постель. Да вы не слушаете меня?
Безайс был измучен и сознавал только, что доктора бояться нечего.
- Слушаю, - ответил он. - Если бы Ленин был здесь, он уложил бы меня в
постель. У вас профессиональный подход к делу. Есть много вещей на свете,
которых вы не сумеете понять.
- Стар?
- Может быть.
- И глуп?
- Нет. Просто вы чужой человек.
- Чужой? А вы мальчишка!
Безайс с удивлением заметил вдруг, что доктор волнуется.
- Чужой... говорите прямо: кровосос. Еще и выдаст, чего доброго,
правда?
Он оборвал себя самого.
- Я пошутил. Конечно, чужой. Знаете что? Пойдемте поешьте чего-нибудь.
У вас совершенно заморенное лицо.
- Спасибо, не могу. На улице меня дожидается одна девушка.
- Тоже сестра какая-нибудь? Ну, как хотите.
- Сколько я вам должен за работу?
- Какие у вас деньги? Купите себе на них леденцов.
Он отошел к столу, написал несколько рецептов и долго объяснял Безайсу,
что надо делать. Он настаивал на том, чтобы Безайс на другой же день привел
его к Матвееву.
- Политика политикой, а гангрена сама собой.
Безайс машинально кивал головой. Он был оглушен событиями этого дня и
чувствовал себя невыносимо скверно.
- Хорошо, - сказал он безрадостно.
Он кое-как одел Матвеева, заложил его руку за шею и приподнял с дивана.
Матвеев все время невнятно мычал, и Безайсу это напоминало, как на бойне
мычит сваленный последним ударом бык. Нести было тяжело, но Безайс отказался
от помощи доктора.
- Я сам.
Он вынес его на улицу и бережно уложил в сани, укрыв пальто. Подумав,
он снял шинель и тоже положил ее на Матвеева, оставшись в куртке.
- Что с ним? - спросила Варя. - Ты простудишься.
- Ничего. Ну, поедем.
людьми.
- Видите, вон там, справа, идет бульвар, - говорила Варя, вытягивая
шею. - А дальше, по набережной, за той большой трубой, - там наш дом. Ах,
что будет с мамой!
Безайс не видел ни бульвара, ни трубы.
"Что будет с нами?" - машинально отметил он про себя.
Он оглянулся на Матвеева и встретился с ним взглядом. Матвеев сидел,
откинувшись к спинке саней, и сосредоточенно кусал соломинку. Позади острыми
вершинами чернел в небе редкий лес.
- Это дешевый трюк, - сказал Матвеев, скривив лицо. - Если они на
секунду заподозрят неладное, - все лопнет. Глупо - кто поверит, что мне
сорок восемь лет? Это для детей.
Безайс резко бросил вожжи и сдвинул шапку на затылок. Было очень
скверно.
- Но что же делать? - сказал он тихо и виновато. - Старик, мне самому
это не нравится. Тут все напропалую, что выйдет.
Он поднял голову и глубоко вздохнул. Надо было перешагнуть и через это.
- Ну, а если?
- Что ж - если...
И, подумав, прибавил:
- Все там будем.
- Где? - с тихим ужасом спросила Варя.
Она была напугана до смешного, до меловой бледности, и Безайсу стало
совестно при мысли, что он может быть хоть немного похож на нее.
- Да ничего, - сказал он. - Думаю, все обойдется. И потом я заметил,
что у белых караульная служба поставлена скверно. Часовые бегают пить чай,
спят. Как-нибудь.
Матвеев судорожно, с усилием зевнул.
- Да-а, - сказал он неопределенно.
Он вытянул другую соломинку и начал ее кусать, что-то придумывая, пока
не поймал себя на том, что он просто оттягивает время - эту последнюю, уже
наступающую минуту. Тогда он бросил соломинку и сказал, торопясь:
- Ну, поезжай!
Сани разом тихо скользнули вниз и пошли, наезжая боком на сугробы.
Город огнями поплыл в сторону, замелькал сквозь черные ветки и на секунду
исчез, - снова была звездная ночь, снег, спокойный лес. Матвеев вдруг,
торопясь, достал папиросу, закурил, мельком взглянул на часы.
- Без четверти девять, - сказал он.
Из-за косогора снова показались городские огни. Он машинально глядел на
них и вдруг вспомнил, что где-то здесь, в одном из этих домов, живет Лиза.
Была такая же ночь там, в Чите, когда они ходили, держась за руки и болтая
вздор. За последнее время он как-то не думал о ней; может быть, потому, что
было некогда, или потому, что в лесу, в мороз, женщины и любовь нейдут на
ум. Теперь воспоминание о Лизе было овеяно опасностью, стерегущей внизу у
подножья горы, и зажгло в нем кровь. Город уже не был таким чужим.
- Безайс, - сказал он, - ты слышишь? Если они остановят и попробуют
задержать, гони лошадей. Черт с ними! Что будет. Удерем - и все.
- Хорошо.
"Удерем - и все", - повторил Матвеев про себя эту успокоительную фразу.
Было все-таки легче думать, что есть еще один выход.
Теперь город стал ближе, поднялся вверх, и кое-где стали намечаться
отдельные дома. Показались низкие крыши предместий, скворечни и длинные
огороды. Стало еще темней. Далеко впереди, в конце улицы, блестел одинокий
фонарь.
- Сейчас начнется, - сказал Матвеев, роясь в кармане. - Ну, Безайс,
теперь держись крепче.
Пронеслось еще несколько мгновений.
- Там направо, - сказал вдруг Безайс жарким шепотом. - Это часовой.
- Сам вижу, - тихо ответил Матвеев.
Справа стоял небольшой дом с освещенными окнами. С низкой крыши
нависали пухлые сугробы снега. В небольшом палисаднике росли поникшие
березы. Еще издали они заметили темную фигуру на дороге, против дома. Они
подъехали ближе и увидели граненое острие штыка, торчащее из-за спины.
Солдат окликнул их; хотя Безайс давно ждал этого, он невольно вздрогнул.
- Стой! - громко сказал часовой.
Безайс придержал лошадей.
- Кто едет?
Часовой был одет в огромную овчинную шубу, доходившую до земли. Он
утопал в ней - снаружи виден был только верх его папахи.
- Свои, - ответил Безайс обязательной фразой.
- Кто такие?
- Местные. Хабаровские жители.
Наступила тишина. Безайс слышал, что впереди о чем-то тихо говорят. По
снегу заскрипели шаги. "Ну, чего же ты смотришь?" - услышал он. Кто-то вышел
из ворот с фонарем, и желтый свет заколебался по снегу.
- Вы кто? - спросил другой голос.
- Хабаровские жители, - повторил Матвеев.
Впереди снова о чем-то заговорили. Безайс слышал обрывки фраз, но не
мог ничего понять. Сердце коротко и глухо отбивало удары. "Скоро, что ли?" -
вертелась тоскливая мысль.
На крыльцо, хлопнув дверью, вышел кто-то. Видны были только освещенные
щелью фонаря сапоги. От изгороди падали на снег густые, чернильные тени.
- Ну что? - спросил громко стоявший на крыльце.
Ему ответили.
- Позовите Матусенку, - продолжал он. - Вы кто?
- Мы хабаровские жители.
За воротами звенели цепью. Лаяла собака. Лошади стояли, опустив головы.
- Откуда сейчас?
- Из Жирховки. Пропустите нас, будьте любезны.
Ворота, скрипя, открылись.
- Заводите лошадей во двор. Раньше утра в город въехать нельзя.
- Но мы же здешние, - крикнул Матвеев. - У меня документы есть, все в
порядке. Пропустите, пожалуйста.
Слышно было, как стоявший на крыльце зевнул.
- Въезд в город только по разрешению коменданта, - ответил он. - Ночь
переночуете здесь.
- Да как же так?
- Ничего не могу. Заводите лошадей.
Безайс нагнулся к Матвееву.
- Ну? - спросил он.
- Погоди, - шепотом отозвался Матвеев.
И громко крикнул, бессознательно подражая Жуканову:
- Сделайте удовольствие, пропустите нас! Я больной человек, мне нельзя
так. Да и дома нас ждут.
Ответили не сразу. Кто-то засмеялся.
- Не сдохнешь, - услышали они.
- Гони, - чуть слышно сказал Матвеев.
Безайс шумно вобрал воздух в легкие, привстал и хлестнул кнутом. Толчок
саней отбросил его назад. Он больно стукнулся подбородком, но тотчас
поднялся на колени и снова ударил кнутом. Мимо мелькнул фонарь и темные
фигуры людей. Сзади кричали, но Безайс не разбирал слов. Комья снега летели
в сани. Стоя во весь рост, он хлестал по спинам, по бокам, не разбирая.
Навстречу кто-то бежал прямо на лошадей, крича и махая руками. Он
отскочил в последний момент, и сани промчались мимо.
Сзади хлопнул выстрел, и Безайс инстинктивно пригнулся. Ему показалось,
что пуля пролетела около виска, шевельнув прядь волос. Снова раздался
выстрел.
- Господи! - услышал он восклицание Вари.
Улица казалась бесконечно длинной. Дома, прыгая, неслись навстречу
черной грудой. Выстрелы оглушительно отдавались в ушах. Из ворот выскочила
собака и побежала за санями, остервенело лая. Безайс смотрел вперед на
перекресток, где можно было свернуть за угол. "Успеем ли доехать?" - думал
он.
- Безайс!
Голос доносился глухо, точно по телефону. Он медленно, не сразу, понял,
что его зовут.
Перекресток приближался. Безайс сжимал вожжи так, что руки у него
онемели до локтя. Он подался вперед, думая только о том, что надо скорее
доехать и повернуть за угол. Отвяжется когда-нибудь эта собака?
На углу он резко потянул вожжи, и сани сделали крутой поворот,
накренившись набок. Безайс ухватился за передок, ожидая, что сейчас они
вывалятся в снег. Но в следующую секунду сани уже неслись по темной улице.
Белая пыль колола лицо, и воздух свистел около ушей. Кони, храпя,
крепко били копытами по укатанной дороге. Вся жизнь сосредоточилась в этом
стремительном движении. После Безайс смутно помнил, что они повернули
несколько раз в переулки, спускаясь и поднимаясь по какой-то горе, проезжали
мимо церкви и длинного дощатого забора, из-за которого торчали голые сучья
деревьев. Несколько раз он слышал, что ему кричат что-то, но он не
вслушивался. Лошади сами перешли в рысь, хотя Безайс продолжал машинально
хлестать их кнутом. Он поднес руку к подбородку и почувствовал боль. "Это я,
наверное, о передок ударился", - догадался он.
- Безайс, - услышал он. - Да постой же ты! С ума сошел?
Безайс медленно собирался с мыслями. Он только теперь заметил, что на
нем нет шапки. Лоб и щеки были совершенно мокрые от снега и пота.
- Ну, что с тобой? Я не могу тебя дозваться. Погляди на Матвеева. Ну,
двигайся скорей, ради бога.
Безайс вытер лоб.
- Что с ним? - спросил он, нащупав в ногах измятую шапку и надевая ее
на голову. - Что ты кричишь? Говори тише.
Он остановил лошадей и зажег спичку. Некоторое время он бессмысленно
смотрел, соображая, что произошло. Мгновенно он вспомнил Жуканова. Лицо
Матвеева было бледно, губы закушены. Он сидел, вцепившись левой рукой в борт
саней. Голова была откинута назад и повернута набок. У Безайса захватило
дыхание. Убили?
- Матвеев, - позвал он тихо.
Но Матвеев молчал. Безайс поднял его руку - она беспомощно повисла.
Скользнув глазами, он заметил вдруг, что левая нога Матвеева в крови. Безайс
снова зажег спичку. Ниже колена, около ступни, густо проступала кровь. Из
обрывков материи виднелось что-то белое, сначала ему показалось - белье. К
крови прилипло несколько соломинок. Но потом он вдруг с мучительной ясностью
заметил, что кусок белого был осколком кости, - острый, овальный, с
неровными краями осколок. Это перевернуло в нем душу. Варя была поражена
бессмысленным выражением его лица.
- Он жив? - спросила она.
Безайс снова поднял его руку и стал щупать пульс. На тротуаре, против
них, остановился человек, постоял и пошел дальше.
- Ну что? - спросила она.
Он никак не мог найти пульса. Напрягая память, он старался вспомнить
правила первой помощи. В это мгновение Матвеев слабо пошевелил пальцами.
Безайс бережно опустил руку.
- Ну что? - повторила Варя. - Он уже умер, да? Да что ты молчишь,
Безайс?
- Он живехонек! - воскликнул Безайс. - Ты знаешь, где здесь живет
хороший доктор? Самый лучший, самый дорогой доктор?
- На Набережной есть хороший доктор. У него лечилась тетя Соня. Только,
Безайс, милый, езжай скорей. Ведь, правда, он жив, Безайс?
- Ну, разумеется, жив!
Он стал поворачивать лошадей, когда вдруг Варя вспомнила, что доктор на
Набережной - специалист по легочным болезням.
- Дура! - сердито сказал Безайс.
- Я совсем сошла с ума. Погоди!.. - ответила она, прижимая ладони к
вискам. - А какой нам нужен? Как он называется?
- Хирург.
- Хирург? Сейчас, сейчас! Погоди, я сейчас. - Она крепко закрыла глаза,
покачивая головой.
Безайс глядел на нее с нетерпением.
- Скоро ты? У тебя голова набита опилками?
- Погоди, Безайс, голубчик, - повторила она умоляюще. - Я стараюсь
вспомнить, но у меня ничего не выходит. Хирург?
Безайс ждал, нетерпеливо стуча каблуками. В эту минуту он ненавидел ее.
Надо было спешить, не теряя ни минуты, а она сидит и не может вспомнить! От
его влюбленности не осталось ничего - ему хотелось отколотить ее.
- Пока ты здесь сидишь, он истекает кровью! - воскликнул Безайс. - Ведь
он умереть может, пойми ты!
Она молчала.
- Полено! - простонал он.
Плечи Вари вздрогнули. Она заплакала.
- Я... ничего... не могу вспомнить... - сказала она, всхлипывая. - У
меня голова идет кругом. Он еще не умер?
Безайс вскочил в сани и взмахнул вожжами.
- Безайс, послушай, - сказала Варя, быстро вытирая слезы. - Хирурги не
прививают оспу?
- Где тут ближайшая аптека?
- Прямо и направо. Не гони так, трясет очень.
Улица шла далеко вперед ровной линией. Сквозь ставни домов на дорогу
сочился мягкий свет. Небо было по-прежнему ясно и холодно светилось
крупными, близкими звездами.
В прихожей на вешалке грудами висели пальто и шубы. За стеной на
пианино играли бравурный марш. Безайс впервые за несколько месяцев увидел
свое лицо в зеркале. Ссадина на подбородке и клочья выбившихся из-под шапки
волос делали его лицо настолько странным, что он с трудом узнал самого себя.
Он снял шапку и приглаживал волосы, когда в прихожую вошел доктор.
- Вы ко мне?
- Доктор, пожалуйста... Случилось несчастье: мой брат ранен. Я заплачу
вам любые деньги, только помогите мне.
Он испугался, что доктор обидится и откажется.
- Я не стал бы вас беспокоить, но рана очень серьезная, - продолжал он
с натянутой улыбкой, просительно глядя доктору в глаза.
- Но у меня нет приема сейчас. Отчего вы не обратились в больницу?
- Я приезжий и не знаю города. Мне указали на вас.
Доктор вынул зубочистку и поковырял в зубах, раздумывая.
- Кто вас направил ко мне?
- Мне рекомендовали вас в аптеке как лучшего хирурга.
За стеной пианино смолкло. Задвигались стулья. Безайс с беспокойством
ждал ответа, ловя каждое движение его век.
Многое зависело от этого приземистого доктора с желчным лицом. В его
белых сухих пальцах вздрагивала, теряя кровь, судьба человека.
Доктор поиграл брелоком.
- Хорошо, ведите его сюда.
Безайс бегом бросился на улицу. Обхватив плечи Матвеева, он стал его
поднимать, стараясь быть как можно осторожнее. Нагнувшись, он положил его
руку себе на шею.
- Держи его за поясницу, Варя!
Он поднял его и пошел к двери, шатаясь под тяжестью бессильного,
обвисшего тела.
- Безайс, ты упадешь! - крикнула Варя.
Он поднялся по лестнице, ощупывая ногами ступеньки. Наверху стояла со
свечой горничная в аккуратном переднике и смотрела на Матвеева с
нескрываемым любопытством. Дойдя до прихожей, Бейзас совершенно выбился из
сил и стал бояться, что упадет вместе с Матвеевым.
- Куда нести? - спросил он, задыхаясь.
В дверь заглядывали женские лица. Маленькая девочка с розовым бантом
сосредоточенно рассматривала его.
Безайс вошел в небольшой кабинет и, изнемогая, положил Матвеева на
кожаный диван. Доктор снимал пиджак и говорил что-то горничной.
- Разденьтесь, - сказал доктор, надевая халат. - Вы не боитесь крови?
Вымойте руки.
В кабинете стоял сложный запах старого, годами обогретого жилья. На
письменном столе скопились кучи открыток с морскими видами, валялись
искусанные карандаши, распиленный и застегнутый на медные крючки череп, бюст
Толстого и огромные книги. Над столом висела картина, на которой выводок
полосатых котят возился с клубком шерсти. В стеклянном шкафу тускло блестели
золочеными переплетами ряды книг.
Горничная внесла спиртовку и таз с водой, вкатила белый железный стол и
спустила с потолка большую лампу. Безайс мыл руки, поглядывая на доктора.
Небольшого роста, узкоплечий, с угловатыми движениями, доктор был под
стать своему кабинету с его старомодной, потертой мебелью. Одет он был
неловко, в просторный пиджак и брюки с вытянутыми на коленях мешками. Седая
борода была подстрижена клинышком, на лбу колебался хохолок редких волос. Он
носил золотые очки с толстыми стеклами, которые делали выражение глаз
упорным и странным.
- Как это случилось? - спросил он, осматривая Матвеева.
- На нас напали хулиганы...
- Ну?
- И... ударили его. Выстрелили.
Доктор снял очки и потер их платком.
- Давно?
- Час назад, полтора. Почему он без памяти, доктор?
- От потери крови...
Он осмотрел ногу, выпячивая губы и что-то пришептывая, неодобрительно
качая головой.
- Хулиганы... А зачем вы к ним полезли, к хулиганам?
- Они сами полезли.
- Коне-ечно. Сами полезли. А вы бы ушли без скандала. Надо было драку
начать?
В комнату вошел высокий худой человек с зеленым лицом и длинными
зубами. Он поздоровался, мельком взглянул на Матвеева и стал надевать халат.
- Вот... полюбуйтесь, - сказал доктор.
Худой - его звали Илья Семенович - подошел к дивану, застегивая на
спине халат.
- Перелом?
- Пулевая рана. Задета кость.
Они перенесли Матвеева на железный стол с откидными спинками и спустили
лампу к самой ноге, отчего по углам сгустилась темнота. Илья Семенович
потрогал ногу и скривил свое длинное лицо.
- Как же это его? - спросил он, и Безайс снова повторил историю с
хулиганами, чувствуя, что она неправдоподобна. Доктор смотрел на него с
явным неодобрением, точно Безайс сам прострелил Матвееву ногу.
- Хорошо, хорошо, - сказал он нетерпеливо.
Илья Семенович разложил на куске марли блестящие инструменты. Они
пугали Безайса своими сверкающими изгибами и безжалостными остриями,
сделанные, чтобы проникать в живое тело. За ним вытянулась линия бутылей с
притертыми пробками. Несколькими взмахами кривых ножниц Илья Семенович
взрезал напитанную кровью материю и обнажил ногу Матвеева. Доктор строго
взглянул на Безайса.
- Не разговаривайте и не кашляйте, - сказал он. - Возьмите часы и
считайте пульс, - все время. Умеете считать пульс?
- Умею. А что с ним, доктор? Серьезно?
- Серьезно. Не разговаривайте, я вам сказал.
Он нагнулся и принялся очищать залитую кровью кожу, обтирая ее
скрипящими комками белоснежной ваты, снимая запекшуюся, уже бурую, корку.
Безайс считал как машина, вкладывая в это все силы и едва удерживая дрожь в
пальцах. Сбоку искоса он видел кровь, обнаженное мясо, и ему стало страшно.
Тогда он решительно, одним усилием повернул голову. Он увидел большую, с
рваными краями рану, выходившую на внутренней стороне ноги. Прорвав кожу,
показался небольшой, в полтора сантиметра, осколок кости бледно-розового
матового цвета с алыми прожилками. Сквозь запекшуюся кору проступала наружу
крутыми завитками свежая кровь. Пальцы ноги были неестественно белы и
неподвижны.
Безайса охватило чувство мгновенной дурноты и слабости, за которое он
тотчас возненавидел себя. Закрыв глаза, он стоял, чувствуя, что не может
смотреть на это. Вид раны вызывал в нем мысль о мясной лавке, в которой
лежат на потемневших столах липкие куски говядины. Но какая-то внутренняя
сила заставила его открыть глаза и смотреть, подавляя ужас, как доктор
захватывает щипцами края кожи и выравнивает порванные мускулы.
Лампа ярко освещала стол, быстрые пальцы доктора, вату и ряд
инструментов. За этим меловой белизны кругом стояла полутьма, из которой
слабо поблескивало золото переплетов. На спиртовке клокотала вода, пар таял
под абажуром, покрывая стекло влажным бисером.
- Сколько? - спросил вдруг доктор.
Безайс не сразу понял, что это относится к нему.
- Триста семьдесят один.
- Что-о? Сколько?
Безайс повторил.
- Нельзя же быть таким бестолковым, - сказал доктор, дергая щекой. -
Надо по минутам считать. Сколько в минуту. Поняли?
Он снова наклонился над Матвеевым. Его руки были в крови. Пальцы
двигались с непонятной быстротой. Илья Семенович работал, как автомат,
движение направо, движение налево, - не уклоняясь и не спеша. Безайс прямо
перед собой видел его спину с острыми лопатками. В комнате резко пахло
спиртом и перегретым воздухом. Горничная бесшумно вынесла таз, наполненный
кровавыми комками ваты. В тишине сдержанно шипело синеватое пламя спиртовки.
Илья Семенович однообразно двигал руками, и все это - холодный стол,
тикающие часы, белый халат доктора, пульс, вздрагивающий под пальцами
Безайса, - рождало острую тоску.
- Сколько? - спросил доктор.
Безайс тупо молчал. Из-за толстых, блестящих стекол доктор взглянул на
него с тихой ненавистью. Он ушел в работу с головой, и каждый промах Безайса
принимал как личную обиду. Безайс чувствовал, что, не будь доктор так занят
операцией, он пырнул бы его тонким блестящим ножом, который держал в руке.
- На часы надо смотреть, а не на меня, - что вы пялите глаза? - сказал
доктор. - Говорите вслух каждую минуту, - сколько. Ну!
Безайс стал глядеть на часы. Стрелка быстро бегала по циферблату. Опять
вошла горничная. По комнате пополз запах - сладковатый, крепкий, оставляющий
на языке какой-то привкус.
- Семьдесят два, - сказал Безайс.
Ему стало стыдно. В конце концов, он не баба же. Они вместе работали и
вместе были под пулями. Для товарища надо сделать все, - и уж если
приходится кромсать ему ногу, то надо сделать это добросовестно и чисто.
- Семьдесят три, - сказал он.
Под конец Безайс измучился и не сознавал почти ничего. Тяжело
передвигая ноги, он перетащил вместе с Ильей Семеновичем Матвеева на диван,
слушал шутки доктора, внезапно подобревшего, когда перевязка кончилась, и
машинально улыбался. Илья Семенович вымыл руки, оделся и ушел в столовую
пить чай. Толстая повязка белела на ноге Матвеева ниже колена. Безайс стоял,
вспоминая, что надо делать, - надо было одеть Матвеева. Опустившись на
колени, он начал застегивать пуговицы. Доктор снимал халат и плескался водой
около умывальника.
- Однако вы ловко все это сделали, - сказал Безайс, чувствуя
необходимость сказать ему что-нибудь приятное.
Доктор вытирал руки мохнатым полотенцем.
- Да, я немного маракаю в этом. Но он совсем еще мальчик. Сколько ему
лет?
- Н-не знаю... Двадцать - двадцать один.
- Хм... Странно - не знать, сколько лет брату.
- Я забыл, - сказал Безайс, подумав.
Пуговицы никак не застегивались. Матвеев коротко стонал, мотая головой.
Тут Безайс вспомнил, что на улице его ждет Варя. Он совсем забыл о ней, как
забыл обо всем другом. Что она там делала одна на морозе с чужими лошадьми?
- Доктор!
Безайс вскочил, сжав кулаки, готовый драться со всем городом. Доктор
стоял около телефона, держа трубку в руке.
- Куда вы хотите звонить?
- В больницу.
- Зачем?
- Чтобы приехали за ним.
- Пожалуйста, не звоните. Я отвезу его домой.
- Почему?
- Потому что отвезу. Я не хочу, чтобы он лежал в больнице. Повесьте
трубку!
- А если не повешу?
- А если... Повесьте трубку!
- Но ему надо лежать в больнице. Так нельзя. Нужен тщательный уход.
- Уход будет самый тщательный. Не звоните, я вас прошу.
Доктор повесил трубку и засунул руки в карманы.
- Так-с, - сказал он неопределенно, выпячивая щетинистые губы.
Безайс снова опустился на колени и, лихорадочно спеша, надел чулок и
ботинок.
- Смотрите, - услышал он, - на вас опять могут... - доктор помедлил, -
хулиганы напасть.
- Не нападут.
Он чувствовал на затылке внимательный взгляд доктора и спешил, как
только мог. Надо было скорее убираться, становилось что-то очень уж горячо.
Слышно было, как доктор шуршал бумагой на столе и укладывал
инструменты. Потом он принялся ходить по комнате, кашлять, щелкать пальцами,
сопеть; наконец, подойдя к Безайсу почти вплотную, он остановился у него за
спиной.
- Ну, а теперь скажите мне правду, где его ранили? Не обманывайте меня.
И, понизив голос, сказал:
- Вы большевик. И он - тоже большевик.
Безайс медленно поднялся с колен и прямо перед собой увидел золотые
очки, мясистый нос доктора и его бородку клинышком. Опустив глаза, он
взглянул на шею в мягком воротничке домашней рубашки; потом, выставив вперед
левое плечо, он твердо уперся ногами в пол.
- Слушайте, - сказал он, равномерно дыша и распрямляя пальцы. - Бросьте
эти штуки. Это может плохо кончиться для вас.
- Плохо? - тихо переспросил доктор.
- Совсем плохо, - так же тихо ответил Безайс.
И вдруг он увидел, как на лице доктора, около глаз, дрогнули и
разбежались веселые морщинки. Это немного сбило его с толку, - но лицо
доктора было по-прежнему серьезно.
- Вы меня убьете? Потащите в угол и придушите подушкой?
- Посмотрим, - ответил Безайс неуверенно.
- Нет, без шуток?
- Посмотрим, посмотрим.
Он отошел на несколько шагов, не спуская с Безайса удивленных глаз.
- А сколько вам лет?
- Девятнадцать, - угрюмо солгал Безайс.
Доктор минуту смотрел на него с непонятным выражением лица, что-то
обдумывая, потом спросил:
- Вы не обедали сегодня, правда?
- Не обедал.
- Сумасшедшие, - сказал он, качая головой. - Ну не делайте такого лица,
я знаю, что вы вооружены до зубов. Зачем вы так рано вмешиваетесь в
политику? Что это вам дает? Ведь сейчас вам надо было бы выпить стакан
молока и ложиться спать. Вы изводите себя. Сначала надо вырасти, окрепнуть,
а потом делайтесь белыми или красными. У вас совершенно больной вид. Здесь,
под лопатками, не колет?
- Нет.
- Общество, коммунизм, идеалы, - надо и о себе немного подумать. Так вы
уморите себя. Отдыхайте, дышите свежим воздухом и лучше питайтесь. Вы,
конечно, скажете, что это меньшевистская программа. Но я уверен, что если бы
ваш Ленин был здесь, он уложил бы вас в постель. Да вы не слушаете меня?
Безайс был измучен и сознавал только, что доктора бояться нечего.
- Слушаю, - ответил он. - Если бы Ленин был здесь, он уложил бы меня в
постель. У вас профессиональный подход к делу. Есть много вещей на свете,
которых вы не сумеете понять.
- Стар?
- Может быть.
- И глуп?
- Нет. Просто вы чужой человек.
- Чужой? А вы мальчишка!
Безайс с удивлением заметил вдруг, что доктор волнуется.
- Чужой... говорите прямо: кровосос. Еще и выдаст, чего доброго,
правда?
Он оборвал себя самого.
- Я пошутил. Конечно, чужой. Знаете что? Пойдемте поешьте чего-нибудь.
У вас совершенно заморенное лицо.
- Спасибо, не могу. На улице меня дожидается одна девушка.
- Тоже сестра какая-нибудь? Ну, как хотите.
- Сколько я вам должен за работу?
- Какие у вас деньги? Купите себе на них леденцов.
Он отошел к столу, написал несколько рецептов и долго объяснял Безайсу,
что надо делать. Он настаивал на том, чтобы Безайс на другой же день привел
его к Матвееву.
- Политика политикой, а гангрена сама собой.
Безайс машинально кивал головой. Он был оглушен событиями этого дня и
чувствовал себя невыносимо скверно.
- Хорошо, - сказал он безрадостно.
Он кое-как одел Матвеева, заложил его руку за шею и приподнял с дивана.
Матвеев все время невнятно мычал, и Безайсу это напоминало, как на бойне
мычит сваленный последним ударом бык. Нести было тяжело, но Безайс отказался
от помощи доктора.
- Я сам.
Он вынес его на улицу и бережно уложил в сани, укрыв пальто. Подумав,
он снял шинель и тоже положил ее на Матвеева, оставшись в куртке.
- Что с ним? - спросила Варя. - Ты простудишься.
- Ничего. Ну, поедем.