Заневский Анджей. Цивилизация птиц

   Ночь, которую мне не суждено пережить.
 
   Я прилечу сюда, привлеченная яркой белизной костей.
   Путаница волос. Запутавшаяся в их паутине птица.
   Высохший голубь, плотно оплетенный конскими волосами. Гниющий кокон, облепленный жуками. Я долго летаю над растрепанными серыми перьями, стараясь узнать их по характерному блеску.
   Это он, Молодой Голубок с каменного карниза, который хотел быть рядом со мной, несмотря на то, что Ом так старался прогнать его, спихивал вниз, злобно ворчал.
   Ветер прошелестел волосами, развевающиеся клочья конской гривы коснулись меня.
   Я отталкиваю их, отбиваюсь крыльями, чтобы они не схватили и меня, не опутали, не взяли в плен...
   Тонкие острые волоски оплетают птицу, петлями затягиваются вокруг ног и крыльев, врезаются в тело, калечат, перерезают сухожилия. Голубь в путах летает со связанными ногами, но он уже не может ходить, не может разгладить свои перышки, не может даже почесаться. Если он сумеет найти пищу, то будет жить долго. Он даже сможет пить, падая на берег и погружая клюв в воду. Но самая страшная опасность для него – высокая густая трава, в которую он падает, как в сеть, и из которой уже не может выбраться.
   С плоской белой верхушки скалы я смотрю на конские скелеты, на растащенные в стороны волками и стервятниками кости. Здесь неподалеку, в апельсиновой роще, я в последний раз видела влюбленного в меня Молодого Голубка.
   Оттуда мы полетели на море. Рядом со мной летели Ом и Сизый Голубок.
   Я снова сажусь на освещенный солнцем камень и смотрю вниз, на развевающуюся по ветру конскую гриву и неподвижное пятнышко сохнущих останков птицы.
   Лети отсюда прочь! Улетай! Зачем ты сидишь на камне, где тебя так хорошо видно издалека, и всматриваешься в серый комочек перьев?
   Его больше нет. Он мертв. Оторвись от камня. Возвращайся в город, в нишу рядом со статуей.
   Но я не могу улететь!
   Можешь!
   Я не хочу улетать!
   Хочешь!
   Ты улетишь, потому что живые птицы всегда улетают. Потому что вся жизнь птиц – это вечный отлет. Если ты перестанешь улетать, то перестанешь жить.
   Я жду, хотя мне нечего ждать. Небо сегодня чистое, нет даже хищников.
 
   Камень шевельнулся, вздрогнул, как живой зверь.
   Я взвилась вверх, сделала крут над ущельем. Другие птицы тоже сорвались со своих мест, тоже кружат в воздухе. Значит, вся земля вздрогнула. Обеспокоенные хомяки взобрались на камни.
   Ты улетаешь. Оставляешь позади запутавшегося в конской гриве голубя, летишь в город. Тебя испугало внезапное движение земли, и ты хочешь поскорее оказаться рядом с Омом и Сизым Голубком, которые по очереди с тобой высиживают твои яйца.
   Ты летишь прямо в вашу нишу, в спрятанное за статуей гнездо.
   Ом и Голубок, как всегда, качают головами, вертятся, воркуют. Сегодня в воздухе больше птиц, чем обычно.
   Тот толчок, который ты ощутила, сидя на камне далеко отсюда, чувствовался и здесь.
   Ом торопит тебя, подталкивает к лежащим в гнезде яйцам. Ты садишься, раскладываешь пошире крылышки, пододвигаешь яйца под брюшко. Ты уже чувствуешь движения растущих под скорлупой птенцов. Чувствуешь, как они шевелятся, ворочаются, чувствуешь ритм зарождающейся жизни.
   Украдкой бросаешь взгляд на противоположную стену, где в это время всегда готовился ко сну серебристо-серый голубь.
   Ом смотрит туда же, куда и ты. Он подозрительно, недоверчиво всматривается в пустое место и предостерегающе фыркает.
   Но ты все продолжаешь смотреть туда, и тогда Ом срывается с места и летит к выступу в каменной стене. Садится, смотрит по сторонам, вопросительно воркует.
   Он возвращается успокоенный и долго чистит клю­вом пух на головке своего Голубка.
   Из яиц под тобой доносятся шуршания и шорохи.
   Ты всматриваешься в то место на противоположной стене с тоской и разочарованием. Всматриваешься до тех пор, пока не засыпаешь.
 
   Столб пыли. Грохот. Рокочущее эхо падающих камней.
   Воздушный поток ударил тебя, подбросил кверху, вынес наружу. Ты захлебнулась пылью, оттолкнулась крылышками и унеслась прочь, не оборачиваясь назад.
   Город трясся, падал, проваливался, умирал.
   Из недр земли доносился глухой гул.
   Шипение, скрежет... Волнующиеся внизу холмы, котловины, улицы, дома. Все, что ты всегда считала вечным, прочным, постоянным, рассыпалось, переворачивалось, гибло. Даже кроны деревьев трясли ветвями, со свистом рассекая воздух. Толстые стволы наклонялись, ломались, плюясь в стороны острыми щепками и сорванными ветром листьями.
   Несколько голубей присоединились к тебе. Но среди них не было тех – самых близких и самых главных для тебя. Да... Перед первым толчком Ом с Голубком как раз влетели в нишу. Оттуда доносились отзвуки нежных ласк, восторгов, покорности, ревности, удовлетворения. И тут земля вздрогнула. Толчок вверх, и сразу же лавина камней и обломков рухнула вниз, засыпая статуи, колонны, разноцветные стены...
   Все погребено под развалинами. Дрожь страха сотрясает все тело, от клюва до хвоста. Крылья сводит судорогой, ровная линия полета вдруг обрывается, и ты камнем падаешь вниз.
   Отпустило... Ты снова сильно взмахиваешь крыльями и взмываешь ввысь. Возвращаешься на прежнюю высоту.
   Приближаешься к окраинам.
   На самой высокой крыше, вжавшись между мотками каната, лежит молодая темноперая голубка с перебитым крылом.
   Вокруг нее воркуют возбужденные старые и молодые самцы. Они перебирают ногами, клюют, толкают друг друга, дрожат. Голубка дрожит, тяжело дышит, сжимается в комок, распластывается между канатами. Голуби набрасываются на нее, насилуют, клюют в затылок.
   После серого – белоголовый, после него – пестрый, за пестрым – толстоклювый, за толстоклювым – черный... Один за другим, не обращая внимания даже на то, что накренившаяся набок крыша ходит ходуном от подземных толчков. Их как магнитом манят ее светлая спинка, теплый пух и желтовато-оранжевые полузакрытые глаза.
   Голубка застывает, умирает.
   Но голуби еще долго продолжают забираться на нее и насиловать мягкое, постепенно остывающее тельце.
   Наконец они улетают.
   Прямо подо мной внезапно раздается громкий взрыв. В воздух взлетают камни и дым, вверх взмывает столб огня.
   Грохот испугал птиц. С севера плывут тяжелые черные тучи. Ты неуверенно осматриваешься по сторонам -куда лететь? Голуби исчезли. Ты одна-одинешенька.
   Город остался позади. Город, которого больше нет.
   Лети вперед, к солнцу, которое, как всегда, встает и освещает все вокруг своим светом.
 
   Прозрачная Птица летит навстречу. Что это? Подсвеченный солнечными лучами Белокрылый Великан или облако света?
   Ты не сворачиваешь, не взлетаешь выше, не ныряешь вниз, спасаясь бегством. Ты летишь прямо в этот свет, в прозрачность, в мягкий блеск его перьев.
   Он – это воздух, свет, горизонт, сияние. Ты приближаешься к нему уверенно, смело, без всякого страха, который так часто охватывает птиц, вызывая панику. Этот Великан более прозрачен, чем морское мелководье в безветренный, ясный день... Он белее, чем утренний ту­ман... Кто он? Птица? Или мираж?
   Его крылья вбирают в себя свет, охватывают собой весь мир. Нет, это весь мир умещается в нем и его крыльях. Круглые светлые глаза и удлиненный светящийся клюв...
   Он – не хищник. Скорее, огромный голубь, похожий на тебя, такой же скиталец... Может, он тоже спасается бегст­вом от случившейся где-то далеко-далеко катастрофы?
   Он летит в город, из которого ты бежишь, испуганная гибелью гнезда и смертью близких.
   Неужели это всего лишь сон, что снится тебе в полете – на огромной высоте, в разреженной атмосфере? Летящие высоко над землей перелетные птицы часто засыпают прямо на лету, видят сны, миражи, призраки, а просыпаясь, даже не помнят о том, что спали.
   Он приближается... Ты видишь уходящие в бесконечность перья его крыльев, заполняющие собой все пространство от земли до неба. Взмахи их неторопливы, сильны и решительны.
   Прозрачный Великан знает свою цель, знает дорогу к ней и направление...
   На небе уже зажглись первые звездочки...
   Он летит на север, а ты – на юг.
   И вдруг тебе показалось, что Великан хочет остановить тебя, что он хочет заставить тебя повернуть обратно, в разрушенный землетрясением город.
   Свершилось... Ты влетаешь в огромный прозрачный глаз, ты уже в нем, в мозгу Огромной Светящейся Птицы, которая летит вперед с тобой внутри. С тобой, летящей в противоположную сторону. Ты пролетела, проскользнула, промчалась сквозь прозрачную светлую тень – тихую и бесшумную. Настоящую или привидевшуюся?
   Такая большая птица и такая тихая, бесшумная, молчаливая. Наверное, это сон, потому что бесшумными бывают лишь сны... А полет белой совы? Разве он не такой же тихий, как во сне?
   Ты летишь на юг... Вокруг светят звезды, птичьи созвездия – вечные указатели пути... Как и все другие птицы, ты различаешь их, замечаешь, знаешь, понимаешь... Над тобой ночь, ночь вокруг тебя... Луна... Падающие звезды.
   Ты несешься вдоль скалистого берега, вызолоченного отблесками лунного света. Плавная дуга... Далеко позади осталась прозрачная белизна размеренно рассекающих воздух крыльев.
   Поток теплого воздуха, поднимающийся от раскаленных за день камней, уносит тебя все выше л выше. Крылья не чувствуют усталости. Ты дышишь, но не ощущаешь воздуха. Густые перья защищают от холода высоты и ночи.
   Море, рябь волн, скалы, острова, рифы... Ты летишь в несущем тебя потоке теплого воздуха к незнакомому побережью, к суше. Может, там родина этой Прозрачной Птицы? Была ли она наяву или все же лишь во сне?
   Ты оглядываешься по сторонам, не веря, что улетела так далеко. И вдруг тебе кажется, что рядом с тобой летят Ом, Сизый Голубок и тот, с отливающими темно-фиолетовым блеском серебристо-серыми перьями Молодой Голубь со слегка удлиненными, как будто не до конца открытыми глазами, однажды не вернувшийся из полета в апельсиновую рощу.
   Ты хочешь дотронуться до них крылом, почувствовать касание их перьев.
   Но ты одна. Одинокая птица над дрожащим внизу морем и островами, которые в лунном свете напоминают тебе спящих зверей.
 
   Издалека молодые пеликаны на воде совсем незаметны. Матовый сероватый пух сливается с поверхностью, в которой отражается серое, затянутое тучами небо.
   Взрослые птицы угрожающе стучат большими кожистыми клювами.
   У самого берега, на мелководье, стоит облезлый шакал с высунутым языком. Засыхающее дерево – трухлявый дуб, лишь на нижних ветках которого этой весной распустились мелкие листья, защищает меня от огромного солнечного диска. Я щурю глаза от усталости и сонливости.
   Я хочу спать, хочу заснуть и видеть сны. Лапы подгибаются, клюв слегка раскрывается, глаза затягиваются белой пленкой век. Я долетела. Я жива.
   Усталая, равнодушная ко всему, ни на что не реагирующая. Перед глазами расплываются красные круги.
   Я открываю глаза. Вокруг – каменистая россыпь. Лишь кое-где пробивается зелень травы или хилого деревца. Дальше – развалины домов, стены, постройки из порванной волнистой жести, дороги.
   Где я? Южное солнце греет сильнее, чем в городе, откуда я сбежала. Нет ни холодных влажных ущелий, ни огромных пространств, заросших виноградной лозой, ни апельсиновых и оливковых рощ.
   Семена быстро созревающих трав смешаны с песком и пылью. Вокруг пустыня, скальные россыпи и резервуары с солоноватой водой, не утоляющей жажды. Лишь утренняя роса, если она вообще появляется, бывает здесь холодной и вкусной. И эта река, что так часто пересыхает.
   Я хочу спать, хочу видеть сны, сны о том городе, который я покинула, испугавшись землетрясения, о городе, в развалинах которого погибло мое гнездо. Этот город до сих пор близок мне. Я так сильно тоскую о нем.
   Я закрываю глаза, но не могу спать и потому не буду видеть сны.
   Ветки дуба, где я спряталась от солнца, широкие, раскидистые. Я поджимаю под себя ноги и удобно устраиваюсь на боку. Смотрю по сторонам. Голуби, вместе с которыми я улетела из того города, видимо, сюда не долетели...
   Может, они остались на островах? А может, опустились слишком низко и, намокнув от волн, упали в море?
   Здесь тепло, сонно, спокойно. Лишь бегающий по мелководью шакал скулит и лает на птиц, которых ему все равно не поймать.
   Тень перемещается, и я перемещаюсь вслед за ней поближе к стволу. Воздух над камнями дрожит, волнуется, поднимаясь и опускаясь. Жара сделала меня ленивой, распластала на суку с ободранной корой.
   Берег густо усеян ракушками и камнями. В таких местах всегда много мелких рачков и крабов размером с горошину. Как только наступит вечер, они выползут, выскочат, станут толпами бродить по берегу... Тогда можно будет наесться и утолить жажду содержащейся в них влагой.
   Я зеваю. Вытягиваю крылья, распрямляю лапы. Расчесываю пух на грудке и чищу маховые перья. В это время звери и птицы спят, отдыхают, нежатся в тени. Я прижимаюсь к шершавой коре дерева, погружаюсь в дремоту, в состояние между сном и явью, в мир, о котором я ничего не знаю. Не знаю даже, существует он в действительности или только лишь внутри меня?
   Я лечу к реке, к раскинувшемуся в котловине городу.
   На возвышающемся над городом обрыве стоит самый высокий дом, я влетаю через окно в комнату, где в металлическом кресле на колесиках сидит высохший скелет человека, который рассыпается у меня на глазах от легкого дуновения воздуха, вызванного взмахом моих крыльев.
   На берегу слышится шум. Пеликаны улетают. Разозленный шакал вылезает из воды на берег, яростно отряхивается, сопит, воет от злости.
   Где я? Как далеко улетела от того города с раскидистыми деревьями, что отбрасывали такую прохладную, такую приятную тень?
   Хочу ли я вернуться? Я попробую... Я буду взлетать так высоко, как только смогу, и смотреть во все стороны – как можно дальше, до самого горизонта – в поисках пути назад.
   Шакал с поджатым хвостом пробегает мимо дерева, на котором я сижу. Время идет, тени удлиняются, становятся совсем длинными.
   Меня окружает неподвижный раскаленный воздух.
   И вдруг сверху, с безлистных, голых веток доносится воркование.
   Черный голубь с красными глазами и ногами слетает вниз, на мою ветку, и начинает свой танец любви.
   Он ведет себя так, как будто и этот дуб, и вся округа принадлежат ему одному. Он воркует, надувая зоб, вертится, крутится, переступает с лапы на лапу, подпрыгивает, подбегает ближе и останавливается. Влюбчивый старый самец, с черными перьями, сверкающими в лучах солнца всеми оттенками фиолетового, пурпурного, зеленого. Сильный, крепкий, властный.
   Он танцует передо мной на ветке, касается клювом моих крыльев и головы, словно проверяя, не мираж ли я, не привиделась ли я ему в этой раскаленной атмосфере.
   Он то поднимает, то опускает голову, захлебываясь собственным влюбленным воркованием.
   Пустыня, зной, высохшее дерево, раскаленные камни.
   Но все это становится неважным рядом с этим голосом любви. Все вокруг как бы исчезает от воркования старого голубя, которого я так неожиданно здесь встретила.
 
   Он ждет.
   Протягивает ко мне вечно голодный клюв.
   Я позволяю ему залезть клювом ко мне в горло, разрешаю добраться до самого зоба.
   Он засовывает клюв поглубже, выпивает размягченную, полужидкую массу. Отскакивает в сторону. Пищит, размахивая коротенькими крылышками. Опять засовывает клюв в мой зоб. Он повторяет это несколько раз, пока я не начинаю ощущать пустоту. Стенки зоба проваливаются внутрь, становятся дряблыми. Я выплевываю остатки корма в клюв моему маленькому птенцу и, нахохлившись, усаживаюсь на уставших лапах высоко под крышей, на выпирающей из стены балке. Он смотрит на меня снизу, но никак не может сюда добраться. Жесть крыши раскалилась от солнца. Я отдыхаю от его вечного голода, от подпрыгиваний, попискиваний, трепетания крылышек и постоянных попыток залезть ко мне в клюв. Мои глаза затягиваются пленкой. Голова становится все тяжелее. Я зеваю и засыпаю.
   Я снижаюсь и лечу над блестящей асфальтированной дорогой. Крыльями ловлю поднимающиеся снизу струи теплого воздуха.
   Я лечу медленно, спокойно, уверенно. Как будто я уже много раз летала над этой дорогой. Она ведет вверх, на холм. В котловине за ним раскинулся город. Купола, шпили, крыши, башни, руины. Все поросло зеленью. Везде торчит трава, вездесущий пырей, ежевика, малина, вьюнки. С крыш, с водосточных труб, из разбитых окон свисают лианы, вьющиеся растения, ветки деревьев. Маленькие карликовые деревца растут прямо на крышах домов, изо всех сил стараясь укорениться и выжить. Я подлетаю к высоким серым домам, выстроенным на каменистой возвышенности на краю города.
   Где я? Ведь я же никогда здесь не бывала!
   Высокие посеревшие дома, плоские окна. Я сажусь на самый верхний подоконник. Заглядываю. Стекла потрескались, рамы приоткрыты.
   Я в самой верхней точке города. Сильный порыв ветра вталкивает меня внутрь. В кресле сидит высохший, рассыпающийся скелет, прикрытый серым одеялом. Пустые глазницы. Оскаленные зубы. Высохшие, истлевшие руки. Я облетаю комнату вокруг, но сесть боюсь. Меня пугает незнакомое помещение и его мертвый хозяин. Взмахи моих крыльев, отражающийся от низких бетонных стен шум, вибрация, резонанс, эхо...
   Высохший череп отрывается, скатывается по покрытому одеялом телу. Мое сердце испуганно колотится. Я сажусь на стол с толстым слоем пыли.
   Под стенами лежат косточки маленьких голубей – птенцов, оставшихся без родителей. Птичьи кости, высохшие шкурки крыс.
   Я склевываю засохшие крошки кожи и мяса. В них нет ни вкуса, ни запаха. Надо вылететь отсюда, выбраться, вернуться.
   Я облетаю комнату в поисках выхода. Оконные рамы плотно закрыты, дверь захлопнулась. Я в страхе судорожно колочу крыльями. Летаю по комнате, ударяясь о мебель, взметая тучи пыли, поднимая все новые и новые волны застоявшегося воздуха. Ткань расползается. Сидящий в кресле человек шевелится, качается, переворачивается, вываливается из прогнившего одеяла. Скелет падает – и рассыпается по полу. Ребра, позвонки, берцовые кости и мелкие косточки разлетаются во все стороны.
   Я все быстрее кружу вдоль пустых стен, пытаясь найти выход. И вдруг понимаю, что это всего лишь сон, который мне снится, и что я скоро проснусь. Проснуться? Но можно ли прервать ночной кошмар? Смогу ли я проснуться лишь потому, что не хочу больше видеть этот сон?
   Под стеной среди крысиных костей испуганно трепещут крылышки моего птенца. Чего он боится? Я пока еще не вижу никакой опасности. И вдруг слышу громкие взмахи крыльев – как будто кроме меня в этом помещении под самой крышей дома появилась чужая птица.
   Вот она! Незнакомая голубка, самая крупная из всех, каких я когда-либо видела, летает за мной, машет крыльями совсем рядом, то приближаясь, то удаляясь в едва пробивающихся сквозь пыль солнечных лучах.
   С ее появлением я перестаю бояться замкнутого пространства, перестаю опасаться захлопнутых дверей и закрытых окон.
   Ну и что с того, что окна закрыты? Ведь стекла потрескались и кое-где высыпались из рам. Я взлетаю под самый потолок и медленно снижаюсь над креслом, в котором сидел рассыпавшийся скелет. Вокруг валяются истлевшие останки, пыль, прах, кости.
   Голубка летит за мной вдоль стены. Она машет крыльями, взмывает вверх и опадает вниз, в точности повторяя мои движения. Да существует ли она в действительности? Или это всего лишь моя тень?
   Птенец зовет меня из-под стены, просит защитить его.
   Но от кого защищать? От голубки, которой я никогда раньше не видела? От моей собственной тени? Он раскрывает свой мягкий еще клювик, поднимает крылышко, словно пытаясь оттолкнуть непонятного агрессора.
   Я уже лечу к нему, как вдруг прямо рядом с ним опускается серебристая голубка и изо всех сил бьет клю­вом по беззащитному горлышку.
   Мне знаком этот удар. Он приносит смерть – медленное умирание. Нарушается равновесие, птица больше не может глотать пищу, падает на клюв, дыхание становится быстрым, неравномерным... И в скоре наступает конец.
   Птенец еще не понимает, что случилось. Он взмахивает крылышками, трепещет от ужаса и боли.
   Я в ярости кидаюсь к серебристой голубке.
   Она поворачивается и улетает. Взмывает прямо в небо, в синеву, к свету. Она летит совсем не так, как я, не так, как летают голуби. Мчится к солнцу – в это пылающее над развалинами города
 
   Нет ни скелета, ни высохших птенцов и крысиных шкурок, нет развалин того города. Я просыпаюсь... Я в своем собственном гнезде. За окнами дырявые крыши, трепещущие от порывов ветра листья. Я слетаю вниз и смотрю на небо. Птицы летят... Стайками и поодиночке, клиньями и парами. Далеко в небе вижу стремящуюся ввысь точку. Орел? Сокол? Чайка?
   Ведь та голубка была лишь в моем сне?
   Я возвращаюсь в гнездо. Птенец неуклюже трепыхается у стены. Он стоит на неестественно прямых ножках, с вытянутой вперед шейкой, с поднятой головкой. Глаза расширены от страха.
   Когда он пытается присест, я вижу выпуклость на его спинке – сломанные позвонки в самом тонком месте шеи.
   Он тянется ко мне, радуется тому, что я вернулась... Но спотыкается и падает на клюв.
   Я знаю, что вскоре он вытянет ножки под стенкой и высохнет так же, как те покрытые пылью голуби в самом высоком доме незнакомого города из моего сна.
   Я кормлю его жидкой кашицей, которую приношу в зобе. Его клюв с трудом дотягивается до пищи. Он очень голоден, но уже не может глотать. Черный голубь тоже заметил смертельную отметину на шейке птенца. Теперь он останется с ним, а я снова полечу к ручью, чтобы наполнить зоб водой и семенами. Даже зная, что мой птенец умрет, я останусь с ним до конца. И когда он уже не сможет больше ничего есть и пить, я все равно буду продолжать гладить его Мягкий желтый клювик, чтобы малышу не было страшно.
 
   Любопытные маленькие птенцы рассматривали перо. Они трогали его, мяли лапками и клювом, пытались согнуть. Играли, подбрасывая его вверх, и снова ловили. Перо было длинное, упругое, жесткое. Оно выпало из вороньего крыла, и по тому, как поблек его цвет, видно, что оно выдержало множество перелетов, дождей, засух, бурь.
   Птенцы щипали его, тянули в разные стороны, трепали. Их поразили жесткость и упругость пластинки, которую им не удавалось сломать, как они ни старались, и острый конец стержня.
   Их собственные перья значительно короче и не так упруги, как это.
   Птенцы удивленно вертят головками. С интересом трогают свои светло-коричневые перышки, еще не до конца развернувшиеся, покрытые пленкой пластинки. Я озабоченно наблюдаю за ними. У них так мало шансов остаться в живых. Я вылетаю вслед за ними на узкий карниз и смотрю в небо – не появился ли в лазурной синеве ворон или ястреб.
   Приближается период весенних перелетов хищных птиц. Они будут охотиться, будут хватать и пожирать всех попавшихся им на глаза пташек помельче. С высоты хорошо видно каждую движущуюся точку, каждую тень, каждый силуэт. Даже сильные орлы после долгого перелета над пустыней охотнее всего кидаются на маленьких и слабых птенцов, которые не могут оказать сопротивление хищнику, ведь их крылья пока еще не так сильны и выносливы, чтобы достаточно быстро и долго лететь, а без этого спастись невозможно.
   Бегство маленького голубя заканчивается очень скоро. Молодая птица не уверена в своих силах, она еще не почувствовала мощи своих крыльев и не знает мест, где можно спрятаться от хищника.
   Иногда молодые голуби летят прямо навстречу своим преследователям или садятся на камень, полагая, что сумеют отбиться от ястреба ударами своих еще очень слабых крылышек. Они подпрыгивают, замахиваются, попискивают и клюются своим мягким тупым клювиком. Но хищник хватает их мощными когтями и убивает первым же ударом.
   Я поворачиваю голову и внимательно осматриваю не­босвод.
   Высоко на юге кружат стервятники в поисках падали покрупнее.
   Я им неинтересна.
   Помнишь? Осенью кровожадные птицы летели на юг. Теперь они тем же путем будут возвращаться на север. Ты чувствуешь это и боишься. Совсем скоро они снова попытаются украсть твоих птенцов. Совсем как тогда...
   Если бы они умели летать так же быстро, как ты, если бы так же безошибочно умели находить подходящие укрытия и мгновенно прятаться в них от ястребов, соколов, орлов...
   Но птенцы пока беспомощны. Они уже научились летать, но пока не умеют кормиться самостоятельно и все еще охотно залезают своими клювами в твой зоб. Их клювики еще не затвердели, а горлышки по-прежнему узкие и чувствительные. Поэтому не могут есть даже сухих семян трав, если те не намокнут и не станут совсем мягкими.
   Они выдавливают клювами семена пастушьей сумки, водяного перца, подорожника, но большая часть семян остается на песке, между камнями.
   С юга стремительно приближается летящая точка. Черный голубь быстро машет крыльями. Клюв широко раскрыт...
   Он тормозит и падает на карниз между мной и малышами.
   Птенцы пищат, трепещут крылышками, тычутся своими клювиками в его клюв.
   Черный мотает головой и нервно вертится на карнизе.
   – Они летят! Летят! – беспокойно воркует он.
   Черный торопит, подгоняет, пытается затолкать нас всех в укрытие, тащит упирающихся птенцов.
   Они сопротивляются, отскакивают, снова выпрашивают у него еду неуклюжими взмахами крылышек и умоляюще вытягивают шейки.
   Черный широко раскрывает клюв, и малыши выедают из его зоба солоноватую жидкую массу. Может, хоть теперь их удастся затолкать в гнездо?