Страница:
— Третий пост слушает…
Черный все сделал по уставу. Задумал по уставу Советской Армии, осуществил по уставу своей. И если бы не двое шалопаев, которых, кстати, отчислили из училища за самоволку, то гулять бы Черняеву суток пятнадцать в отпуске за бдительное несение службы и пропивать в кабаках полученные от не найденного пока заказчика тысячу долларов.
НИЖНЕКАМСКИЕ ПРИЛИПАЛЫ
ОДИН ДЕНЬ НАУЧНОГО СОТРУДНИКА
ПОЩЕЧИНА
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ПРОТИВ НАС
Черный все сделал по уставу. Задумал по уставу Советской Армии, осуществил по уставу своей. И если бы не двое шалопаев, которых, кстати, отчислили из училища за самоволку, то гулять бы Черняеву суток пятнадцать в отпуске за бдительное несение службы и пропивать в кабаках полученные от не найденного пока заказчика тысячу долларов.
НИЖНЕКАМСКИЕ ПРИЛИПАЛЫ
Алексей Григорьев
Акционерное общество открытого типа “Нижнекамскшина” известно далеко за пределами Татарстана. Вернее, не столько оно само, сколько его продукция. С ней приходится иметь дело каждому российскому водителю, если он крутит баранку отечественного автомобиля, будь это юркая легковушка или многотонный грузовик. На автомашины спрос был всегда. Ходовой товар они и сегодня. Раз так, то вокруг обязательно появляются желающие погреть на нем руки. Как за большой корабль цепляются рыбы-прилипалы, так вокруг предприятия с прибыльным производством вьются мошенники и воры разных мастей.
Восемнадцатилетний нижнекамский паренек Алексей Затулин не унаследовал фантастическое состояние в несколько миллиардов рублей по ценам 1995 года от богатой бабушки из-за океана. Он нажил его сам, взяв там, где плохо лежит. Проработав некоторое время на “Нижнекамскшине”, Затулин быстро смекнул, как можно мгновенно и с лихвой компенсировать регулярные недоплаты и невыплаты зарплаты. Требовалось лишь немного находчивости, наглости и ума, а остальное давно валялось рядом. Потому, сфабриковав соответствующие документы, он стал самостоятельно вывозить готовую продукцию. Получалось это у него достаточно успешно. Часть ее беспрепятственно разошлась по просторам Урала и Сибири. Потом Сашу задержали сотрудники спецотдела милиции “Промышленный”. Это подразделение было специально создано для борьбы с расхитителями. Отметившему свое совершеннолетие криминальному бизнесмену инкриминировали хищение шин на сумму более трех миллиардов рублей…
Достаточно длительное время на Нижнекамском шинном действовала преступная группа, которая в качестве канала хищения готовой продукция использовала… заводскую канализацию. Свои люди в цехе “отбраковывали” из очередной партии не просчитанные и не пронумерованные шины, еще не остывшие после форм. Безусловно, что выбирали только самых ходовых размеров R-13 и 14 для легковушек. После этого собранная партия сбрасывалась в сточный коллектор отвода технической воды. Дальше их сообщникам за заводской территорией оставалось только ждать, когда желанный товар сам приплывет в руки. Там его грузили на поджидавший транспорт и переправляли сбытчикам.
Канализационные или сточные воры долго оставались незамеченными по простой причине: они похищали фактически неучтенную продукцию. Никто не знал и не представлял настоящего размаха их подпольно-преступной деятельности. Попались они случайно. Протолкнуть застрявшую партию левых шин спустились два диггера-”нелегала”. Дело очень опасное даже для специально подготовленных и должным образом оснащенных специалистов. Надо знать схему подземных коммуникаций, режим сброса технических отходов. Именно последнего они не учли. Поэтому через несколько дней были обнаружены их тела, буквально сваренные в кипятке.
А начальница военизированной охраны, обслуживающей “Нижнекамскшину”, как и подобает номенклатурному работнику ее уровня, решившись на криминальный бизнес, не стала размениваться на мелочи. Уж если воровать, так с размахом… вагонами. Но, как известно, вагоны без рельс не двигаются, а тем более с грузом. Потому для выполнения намеченного плана Любови Карелиной, потребовалось содействие специалистов с железной дороги. Так она подыскала себе еще трех компаньонок, приемосдатчиц из железнодорожного цеха. Обговорив взаимодействие и распределив будущий куш, дамы из только что собранного квартета, приступили к конкретным делам. Лидия Герасимова отметила в документах один вагон, загруженный шинами как порожний, другой — как брак. Передала все по цепочке Татьяне Евгеньевой, которая, сделав соответствующие отметки, протолкнула все дальше. Начальница ВОхр, обязанная бдительно охранять общественное добро, выпустила вагоны с территории. Одновременно позвонила своей тезке на сортировочную станцию Биклянь, где та встретила вагоны и загнала на запасной путь. Здесь товару предстояло дожидаться покупателей, но вместо них нагрянули сотрудники отдела по борьбе с экономическими преступлениями.
Методом Надежды называют этот воровской прием в Нижнекамске — по имени его основателя, точнее основательницы. Симпатичная женщина Надежда Савина работала на шиннике начальником смены цеха отправки готовой продукции. Среди доверенных людей она подобрала группу из десять человек, где оказались и грузчики, и водители, и кладовщики. Вывоз шин производился на основании подлинных документов. Вся хитрость была в том, что сопроводительные накладные использовались дважды. Один раз продукция по ним отпускалась, как и положено, запланированному потребителю, а вот второй раз — себе, в сеть сбыта преступной группы.
Автор уже отбывает наказание по приговору суда, а метод Надежды на предприятии живет. В конце 1996 года сотрудники милиции спецотдела “Промышленный” задержали две преступные бригады из пяти и восьми человек. Действовали они точно так же.
Алексей ГРИГОРЬЕВ
Нижнекамск
Акционерное общество открытого типа “Нижнекамскшина” известно далеко за пределами Татарстана. Вернее, не столько оно само, сколько его продукция. С ней приходится иметь дело каждому российскому водителю, если он крутит баранку отечественного автомобиля, будь это юркая легковушка или многотонный грузовик. На автомашины спрос был всегда. Ходовой товар они и сегодня. Раз так, то вокруг обязательно появляются желающие погреть на нем руки. Как за большой корабль цепляются рыбы-прилипалы, так вокруг предприятия с прибыльным производством вьются мошенники и воры разных мастей.
Восемнадцатилетний нижнекамский паренек Алексей Затулин не унаследовал фантастическое состояние в несколько миллиардов рублей по ценам 1995 года от богатой бабушки из-за океана. Он нажил его сам, взяв там, где плохо лежит. Проработав некоторое время на “Нижнекамскшине”, Затулин быстро смекнул, как можно мгновенно и с лихвой компенсировать регулярные недоплаты и невыплаты зарплаты. Требовалось лишь немного находчивости, наглости и ума, а остальное давно валялось рядом. Потому, сфабриковав соответствующие документы, он стал самостоятельно вывозить готовую продукцию. Получалось это у него достаточно успешно. Часть ее беспрепятственно разошлась по просторам Урала и Сибири. Потом Сашу задержали сотрудники спецотдела милиции “Промышленный”. Это подразделение было специально создано для борьбы с расхитителями. Отметившему свое совершеннолетие криминальному бизнесмену инкриминировали хищение шин на сумму более трех миллиардов рублей…
Достаточно длительное время на Нижнекамском шинном действовала преступная группа, которая в качестве канала хищения готовой продукция использовала… заводскую канализацию. Свои люди в цехе “отбраковывали” из очередной партии не просчитанные и не пронумерованные шины, еще не остывшие после форм. Безусловно, что выбирали только самых ходовых размеров R-13 и 14 для легковушек. После этого собранная партия сбрасывалась в сточный коллектор отвода технической воды. Дальше их сообщникам за заводской территорией оставалось только ждать, когда желанный товар сам приплывет в руки. Там его грузили на поджидавший транспорт и переправляли сбытчикам.
Канализационные или сточные воры долго оставались незамеченными по простой причине: они похищали фактически неучтенную продукцию. Никто не знал и не представлял настоящего размаха их подпольно-преступной деятельности. Попались они случайно. Протолкнуть застрявшую партию левых шин спустились два диггера-”нелегала”. Дело очень опасное даже для специально подготовленных и должным образом оснащенных специалистов. Надо знать схему подземных коммуникаций, режим сброса технических отходов. Именно последнего они не учли. Поэтому через несколько дней были обнаружены их тела, буквально сваренные в кипятке.
А начальница военизированной охраны, обслуживающей “Нижнекамскшину”, как и подобает номенклатурному работнику ее уровня, решившись на криминальный бизнес, не стала размениваться на мелочи. Уж если воровать, так с размахом… вагонами. Но, как известно, вагоны без рельс не двигаются, а тем более с грузом. Потому для выполнения намеченного плана Любови Карелиной, потребовалось содействие специалистов с железной дороги. Так она подыскала себе еще трех компаньонок, приемосдатчиц из железнодорожного цеха. Обговорив взаимодействие и распределив будущий куш, дамы из только что собранного квартета, приступили к конкретным делам. Лидия Герасимова отметила в документах один вагон, загруженный шинами как порожний, другой — как брак. Передала все по цепочке Татьяне Евгеньевой, которая, сделав соответствующие отметки, протолкнула все дальше. Начальница ВОхр, обязанная бдительно охранять общественное добро, выпустила вагоны с территории. Одновременно позвонила своей тезке на сортировочную станцию Биклянь, где та встретила вагоны и загнала на запасной путь. Здесь товару предстояло дожидаться покупателей, но вместо них нагрянули сотрудники отдела по борьбе с экономическими преступлениями.
Методом Надежды называют этот воровской прием в Нижнекамске — по имени его основателя, точнее основательницы. Симпатичная женщина Надежда Савина работала на шиннике начальником смены цеха отправки готовой продукции. Среди доверенных людей она подобрала группу из десять человек, где оказались и грузчики, и водители, и кладовщики. Вывоз шин производился на основании подлинных документов. Вся хитрость была в том, что сопроводительные накладные использовались дважды. Один раз продукция по ним отпускалась, как и положено, запланированному потребителю, а вот второй раз — себе, в сеть сбыта преступной группы.
Автор уже отбывает наказание по приговору суда, а метод Надежды на предприятии живет. В конце 1996 года сотрудники милиции спецотдела “Промышленный” задержали две преступные бригады из пяти и восьми человек. Действовали они точно так же.
Алексей ГРИГОРЬЕВ
Нижнекамск
ОДИН ДЕНЬ НАУЧНОГО СОТРУДНИКА
С. Станиславов
Что ни утро я вспоминаю проникновенные слова Ельцина: “После себя я оставлю цветущую Россию”? Ну как не пожелать такому замечательному человеку многия лета?
Правда, в подленькой памяти всплывают его недавние уверения: “Я не допущу падения жизненного уровня россиян. Такой путь — не наш путь.” А чей? Об этом думать не хочется.
Мне вообще утром думать не хочется. Я оттягиваю время, когда надо будет идти на кухню — там стоит холодильник и досадно ворчит. Я его понимаю: он должен работать, то есть хранить продукты. Но что поделаешь — их в доме нет. Ему вторит мой пустой желудок, и от этой какофонии звуков я хватаюсь за косяк. Впрочем, я не вполне искренен. В холодильнике второй месяц лежит дюжина яиц. Это мой валютный запас. Под него у соседей я беру кредиты. А рядом с холодильником на стене висят график роста стоимости яиц и портрет Чубайса — это наглядное свидетельство, что не всех перестройка обошла стороной. Но пока я питаю себя надеждой, что, быть может, когда он насытится, то и нам перепадут крохи с барского, демократического стола.
Ободренный этой мыслью, я двигаю на работу. А зачем — и сам не знаю. То ли по привычке, то ли это вечная общечеловеческая тяга к себе подобным. Мы не работаем вот уже десять лет. Оказалось, что наше СКБ стоит на пути демократического развития страны и, что хуже того, давно уже торчит бельмом на глазу у стран с благоденствующим общенародным капитализмом по обе стороны Атлантики. Вот и сидим без денег и без работы. Хотя был у нас золотой шанс, да мы его упустили. Пришли к нам добрые дяди и предложили создать СП по производству раскладушек. Только наш шеф возмутился — как так! СКБ, работавшее по линии космоса, насчитывающее не один десяток специалистов высшей квалификации — и вдруг будет заниматься выпуском никому не нужного ширпотреба. Дяди пожали плечами и укатили к себе за границу, а мы в дураках остались. Сейчас бы на своих раскладушках сидели, а то с тех пор, как акционировались и распродали оборудование, чтобы выплатить хоть какую-то зарплату, — сидим на подоконниках. Сидим и заключаем пари, кто первым явится: кандидат наук Надежда Сергеевна с гербалайфом и начнет уверять, что совсем небольшой кусочек ее продукта заменит обед, завтрак и ужин вместе взятые, или руководитель группы ракетных двигателей заслуженный деятель науки Владимир Петрович — наш челночник — и снова начнет трясти маечками, внутренний начес которых позволяет удерживать тепло соразмерно показателям вышедших из моды болгарских дубленок?
Так незаметно проходит день, и я возвращаюсь домой. Темными закоулками, чтобы не видеть самодовольных витрин с лоснящимися сырами, колбасами, ветчинами и прочей снедью. Я утешаю себя мыслью, что не демократы придумали их. При Ленине они были “торгсинами”, при Брежневе — “Березками”, а теперь стали “егорками”. Честно говоря, домой идти не хочется. За последнее время наша двухкомнатная квартира заметно уплотнилась. Несколько лет назад приехал и поселился у нас мой дальний родственник с семьей из Чечни, сбежавший от смерти у “серых волков”…
Нет, домой не тянет, а больше идти некуда. Приду сейчас, забьюсь в уголок, и опять вспомню золотые слова Ельцина: “После себя я оставлю цветущую Россию”.
С. СТАНИСЛАВОВ
Новосибирский Академгородок
Что ни утро я вспоминаю проникновенные слова Ельцина: “После себя я оставлю цветущую Россию”? Ну как не пожелать такому замечательному человеку многия лета?
Правда, в подленькой памяти всплывают его недавние уверения: “Я не допущу падения жизненного уровня россиян. Такой путь — не наш путь.” А чей? Об этом думать не хочется.
Мне вообще утром думать не хочется. Я оттягиваю время, когда надо будет идти на кухню — там стоит холодильник и досадно ворчит. Я его понимаю: он должен работать, то есть хранить продукты. Но что поделаешь — их в доме нет. Ему вторит мой пустой желудок, и от этой какофонии звуков я хватаюсь за косяк. Впрочем, я не вполне искренен. В холодильнике второй месяц лежит дюжина яиц. Это мой валютный запас. Под него у соседей я беру кредиты. А рядом с холодильником на стене висят график роста стоимости яиц и портрет Чубайса — это наглядное свидетельство, что не всех перестройка обошла стороной. Но пока я питаю себя надеждой, что, быть может, когда он насытится, то и нам перепадут крохи с барского, демократического стола.
Ободренный этой мыслью, я двигаю на работу. А зачем — и сам не знаю. То ли по привычке, то ли это вечная общечеловеческая тяга к себе подобным. Мы не работаем вот уже десять лет. Оказалось, что наше СКБ стоит на пути демократического развития страны и, что хуже того, давно уже торчит бельмом на глазу у стран с благоденствующим общенародным капитализмом по обе стороны Атлантики. Вот и сидим без денег и без работы. Хотя был у нас золотой шанс, да мы его упустили. Пришли к нам добрые дяди и предложили создать СП по производству раскладушек. Только наш шеф возмутился — как так! СКБ, работавшее по линии космоса, насчитывающее не один десяток специалистов высшей квалификации — и вдруг будет заниматься выпуском никому не нужного ширпотреба. Дяди пожали плечами и укатили к себе за границу, а мы в дураках остались. Сейчас бы на своих раскладушках сидели, а то с тех пор, как акционировались и распродали оборудование, чтобы выплатить хоть какую-то зарплату, — сидим на подоконниках. Сидим и заключаем пари, кто первым явится: кандидат наук Надежда Сергеевна с гербалайфом и начнет уверять, что совсем небольшой кусочек ее продукта заменит обед, завтрак и ужин вместе взятые, или руководитель группы ракетных двигателей заслуженный деятель науки Владимир Петрович — наш челночник — и снова начнет трясти маечками, внутренний начес которых позволяет удерживать тепло соразмерно показателям вышедших из моды болгарских дубленок?
Так незаметно проходит день, и я возвращаюсь домой. Темными закоулками, чтобы не видеть самодовольных витрин с лоснящимися сырами, колбасами, ветчинами и прочей снедью. Я утешаю себя мыслью, что не демократы придумали их. При Ленине они были “торгсинами”, при Брежневе — “Березками”, а теперь стали “егорками”. Честно говоря, домой идти не хочется. За последнее время наша двухкомнатная квартира заметно уплотнилась. Несколько лет назад приехал и поселился у нас мой дальний родственник с семьей из Чечни, сбежавший от смерти у “серых волков”…
Нет, домой не тянет, а больше идти некуда. Приду сейчас, забьюсь в уголок, и опять вспомню золотые слова Ельцина: “После себя я оставлю цветущую Россию”.
С. СТАНИСЛАВОВ
Новосибирский Академгородок
ПОЩЕЧИНА
Николай Аверин
Проездом из Кемерова на вокзале Новосибирска я встретился с местным писателем Николаем Авериным — в начале девяностых мы вместе учились на Высших литературных курсах. Он передал мне несколько очерков для “Завтра”. Это один из немногих современных писателей глубинки, счастливо совмещающих публицистичность с художественностью. Историей о пощечине Горбачеву, о которой как-то быстро забыли, Николай Аверин начинает в нашей газете серию статей на остросоциальные сибирские темы.
Александр ЛЫСКОВ
Всеволод Топольков, сирота новосибирская, трезво холостячил в двухкомнатной квартире. С утра в воскресенье тягал гирю у открытого окна: двухметровый, сорокалетний, налитой — лаковый от пота, весь опыленный тонким кудрявым волосом, в одних трусах еще производства маменьки-покойницы — заслуженной учительницы младших классов — делал физкультуру под музыку стоящей на подоконнике старой ламповой радиолы. В этом ящике все четыре динамика из-под истлевшего декора накачивали пространство двора старинной советской песней: “И смех у завалин, и мысль от сохи, и Ленин, и Сталин, и эти стихи…” И мраморный античный локоть Всеволода с пудовиком, как заводной механизм огромного патефона, угрожающе, до хруста в суставе, отсчитывал такты.
После припева гиря долбанула язву на ленолеуме, уселась в ямку бетонного перекрытия, выбитую за годы тренировок.
Теперь он стал делать прыжки и рывки руками и ногами с замиранием то ли в какой-то позиции карате, то ли в позе “Рабочего и Колхозницы”. Он смотрел в старое трюмо на четырех ножках, почерневших у корня от тычков половой тряпки, хмурил розоватые брови, нагонял морщины на лоб, как бы пытаясь вздыбить светлые арийские кудри и напугать самого себя.
На несколько секунд он замер, отвлеченный стуком по батарее у нижнего соседа. И затем распустил по раскрасневшемуся, молодому еще лицу, ядовитый восторг, и снова принялся маршировать в подскоках и обронзовевать.
Толстая струна водопроводного стояка звенела надрывно, яростно. Били чем-то металлическим. Сосед сбоку хватил о стену кулаком. А верхние выставили на подоконник магнитофон и попытались задавить классику дешевой попсой.
Звенящая медью песня закончилась, Всеволод минуту дал соседям поторжествовать в многодневной битве на подконтрольной территории, перевернул пластинку и сквозь хрипы и трески “Апрелевского завода” опять зазвучал какой-то величавый союзный баритон. Враги-глушители снова грянули в стены и трубы. Кто-то из них даже стал ломиться во входную дверь.
Стоя под трепещущей пленкой льющейся из душа холодной воды, голый Всеволод вскрикивал от удовольствия, рычал, визжал и топал в ванной.
Когда-то он был писаным красавцем и умницей, дослужился даже до директора сельской школы. Но потом все силы кинул на спасение страны от ядерной угрозы, одно за другим проектировал легкие, общедоступные бомбоубежища в сибирских лесах, попал под надзор психдиспансера, чем свел мать в могилу, отпугнул девок и сделался в конце концов профессиональным уборщиком лестниц в подъездах…
После душа с полотенцем на шее он варил овсянку на воде. Вдруг на полпластинке оборвалась его музыкальная артобработка двора, песня закончилась не резко, а с замедлением-отъездом, будто кто-то из недругов влез в окно и выключил радиолу.
Наперевес с ложкой, истекающей диетической слизью, Всеволод на цыпочках достиг комнаты. Шнур был цел, но зеленый индикатор потух. Пришлось, как водится, ладонью слегка обстукать древний агрегат — никакого отклика на ласки не последовало. “Тока нету, — подумал Всеволод и обрадовался своей догадливости, щелкнув выключателем у люстры и не добыв огня. Его не смутило, что вражеский магнитофон наверху вовсю насаждал чуждую эстетику. За суетой он так же не подумал, что за дверью у счетчика с предохранителями его могут поджидать соседи-мстители.
Распахнул дверь, обитую старой клеенкой, — за порогом стоял при фуражке и в парадной форме совсем не страшный старый офицер — стоптанный, с дергающейся от ветхости головой. Он козырнул и представился:
— Полковник Егоров. Брат Василия, который водрузил знамя победы над Рейхстагом. Это у вас играет радиола? Давайте вместе бороться, молодой человек. Я к вам уже который день пробиваюсь. Извините, пришлось пойти на хитрость. Обесточил вас. Сейчас восстановим энергоснабжение.
Он переключил тумблеры и опять козырнул.
Когда они зашли в квартиру, радиола гремела победно.
Полковник Егоров опустился в протертое до дерева кресло и, медленно стаскивая фуражку с плешивой головы, заплакал под песню с пластинки: “Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты, а дорогою степною шли с войны домой советские солдаты…”
Слезы не скатывались, а впитывались в землю дряблых подглазий и щек. Козырьки жестких подстриженных бровей дрожали.
Полковник выставил ладонь щитком, Всеволод понял эту команду, и музыка стихла.
— В каком звании служили?- спросил гость.
— Ефрейтор, товарищ полковник!
— Славно! Заводи!..
Так они познакомились.
Полковник “сбегал” домой за магнитофоном. Возвращался в своем полинялом желтоватом кителе при орденах с модной заморской игрушкой “Шарп” в руке, наводя встречных прохожих на смутные мысли. А тинэйджеры в подъезде дома Тополькова прямо попросили у него: “Дед, вруби что-нибудь из “Симплей-шот”.
— Сейчас я вам врублю, — пообещал полковник, и к вечеру, переписав на кассету все пластинки своего нового друга, спустился на лестницу к этим подросткам с песней о Красной Армии на полную мощь.
Теперь на каждом митинге оппозиции в Новосибирске можно было видеть старый “москвич” с магнитофоном на крыше. Обычно Всеволод во всем своем ярко-русском облике и спортивности, одетый по случаю публичности в костюм из лавсана с расклешеными брюками, как носили в семидесятые годы, стоял, оперевшись локтем о верхний багажник агитмашины, и как бы охранял магнитофон на кабине, а заодно раздавал всем желающим листовки, в которых печатными буквами рукой опытного чертежника индивидуальных бомбоубежищ были написаны и отпечатаны на ксероксе городского общества Ветеранов программные призывы. А полковник Егоров, сидя в кабине, в перерывах между песнями, с помощью того же “Шарпа”, озвучивал эти лозунги:
— Долой предателей Родины! Да здравствует Фидель! Мы с вами, корейские братья!..
Понемногу сколачивалась организация. Первой прибилась к “вольным минерам” (так решили назваться Топольков с Егоровым) безымянная женщина, вся обвешанная советскими значками и рыболовными колокольчиками. Потом к ним пристала частушечница тетя Валя. Иногда полковник позволял ей сесть в кабину и покричать в микрофон. Был принят под роспись как мужчина и воин торговец газетой “Молния”, травмированный на производстве танковых орудий.
И еще много других замечательных людей Новосибирска всегда отирались возле командирского “москвича” на митингах. Они кричали, спорили, жаждали растерзать какую-нибудь контру.
Самый молодой из них, высокий и красивый Всеволод чувствовал себя в этом окружении негласно избранным на главную роль и был готов на все. Случай скоро представился. В город приехал Горбачев.
В тот день полковник Егоров, пыля колесами и скрипя тормозами, зарулил на своем “москвиче” в знакомый двор. Любимых песен было не слыхать. Он сразу кинулся по подведомственным подъездам. Нашел Всеволода при исполнении в кургузом тесном сатиновом халате уборщика на одной из лестничных клеток. Мужик сворачивал шею швабре — мощными десницами выкручивал тряпку. Вода лилась по ступенькам под наваксенные кирзачи полковника, который сдвинул фуражку на затылок и расстегнул верхние пуговицы кителя для освобождения дыхания.
— Кончай хозработы, ефрейтор! Слушай мою команду. За мной!
По двору он маршировал впереди, промокал платком пот на шее и задерживал руку у затылка, чтобы хоть немного унять тряску головы. А сзади с ведром грязной воды и со шваброй на плече печатал шаг желтокудрый Всеволод.
В штаб-квартире своего подчиненного полковник в изнеможении сел в кресло и приказал:
— Неси бутылку. Будем делать коктейль Молотова. В двенадцать Горби выступает на Станкостроительном. Кончим с этим Иудой одним решительным ударом. Вот ключи от машины. Шланг в багажнике. Подсоси бензина из бака. Остальные инструкции получишь по дороге на передний край. У нас полчаса. Рекогносцировку провести не успеем. Но расчет сил и средств есть. Рубеж выдвижения есть. Время “Ч” есть. Все по Уставу. Живо, живо, Топольков!
Через минуту подметала-ефрейтор уже отвинчивал крышку бака красного “москвича”. Что-то подозрительно звонко в нем отдавалось скольжение по резьбе, похоже, горючего было на нуле. И точно, когда Топольков, стоя на коленях, цедил из трубки в бутылку, — и поллитра не набралось.
С тревожной вестью он выметнулся через четыре ступеньки, широкими гимнастическими хватами за перила к себе на третий этаж, и они с полковником в мучительной спешке стали решать: или коктейль Молотова делать и пешком достичь Станкостроительного завода, или мчать на машине безоружными. Очень убедительным показалось командиру террористической группы движение сильных рук Всеволода, каким он только что выжимал половую тряпку.
— Я его и так, товарищ полковник!..
Вылили обратно в бак бензин из бутылки и помчались на машине по широким, зеленым улицам родного города. Полковник нервничал, рвал сцепленье, мотор чихал — на последних каплях подскочили к заводской проходной. Успели только-только.
Толпа человек в пятьдесят обступила белый “мерседес” губернатора, из которого вылезал всем известный человек с черной отметиной на лбу. При виде его женщина с колокольчиками запрыгала и вся зазвенела. Ее подруга выкрикнула хулиганскую частушку. А бывший специалист по расточке танковых стволов потупился и о чем-то крепко задумался.
Никто не заметил, как полковник Егоров горячо и страстно схватил руку Всеволода и прошептал: “Вперед!”
И Топольков в нелепом халате уборщика, в больших галошах на босу ногу, в закатанных до колен трико, обнаживших мощную гидравлику икр, пробил толпу грудью и без размаха, как-то задумчиво и с виду неуверенно, но с огромной скрытой мощью, хлобыстнул Горби по голове, почти что по шее. Загорелый череп с печатью избранничества тряхнуло. Носитель его юркнул обратно в “мерседес” с закопченными окнами.
А Всеволод на несколько секунд окаменел, будто вырубленный из мрамора олимпийский бог — с легким изящным выбросом мускулистой полусогнутой руки, слегка присевший для устойчивости, подавшись вперед кудрявой головой.
И ничего, что его потом заломали телохранители и агенты в штатском, порвали его халат и разбили губу. Он все равно останется нашим национальным героем, и когда-нибудь ему здесь поставят памятник в таком виде. Ничего, что, затолкав его в автозак, кинули следом лишь одну галошу. Зато другую успел схватить полковник Егоров и прижать к груди как дорогую реликвию.
Он ее сохранил до освобождения Всеволода из-под стражи по амнистии, в мае текущего года.
Проездом из Кемерова на вокзале Новосибирска я встретился с местным писателем Николаем Авериным — в начале девяностых мы вместе учились на Высших литературных курсах. Он передал мне несколько очерков для “Завтра”. Это один из немногих современных писателей глубинки, счастливо совмещающих публицистичность с художественностью. Историей о пощечине Горбачеву, о которой как-то быстро забыли, Николай Аверин начинает в нашей газете серию статей на остросоциальные сибирские темы.
Александр ЛЫСКОВ
Всеволод Топольков, сирота новосибирская, трезво холостячил в двухкомнатной квартире. С утра в воскресенье тягал гирю у открытого окна: двухметровый, сорокалетний, налитой — лаковый от пота, весь опыленный тонким кудрявым волосом, в одних трусах еще производства маменьки-покойницы — заслуженной учительницы младших классов — делал физкультуру под музыку стоящей на подоконнике старой ламповой радиолы. В этом ящике все четыре динамика из-под истлевшего декора накачивали пространство двора старинной советской песней: “И смех у завалин, и мысль от сохи, и Ленин, и Сталин, и эти стихи…” И мраморный античный локоть Всеволода с пудовиком, как заводной механизм огромного патефона, угрожающе, до хруста в суставе, отсчитывал такты.
После припева гиря долбанула язву на ленолеуме, уселась в ямку бетонного перекрытия, выбитую за годы тренировок.
Теперь он стал делать прыжки и рывки руками и ногами с замиранием то ли в какой-то позиции карате, то ли в позе “Рабочего и Колхозницы”. Он смотрел в старое трюмо на четырех ножках, почерневших у корня от тычков половой тряпки, хмурил розоватые брови, нагонял морщины на лоб, как бы пытаясь вздыбить светлые арийские кудри и напугать самого себя.
На несколько секунд он замер, отвлеченный стуком по батарее у нижнего соседа. И затем распустил по раскрасневшемуся, молодому еще лицу, ядовитый восторг, и снова принялся маршировать в подскоках и обронзовевать.
Толстая струна водопроводного стояка звенела надрывно, яростно. Били чем-то металлическим. Сосед сбоку хватил о стену кулаком. А верхние выставили на подоконник магнитофон и попытались задавить классику дешевой попсой.
Звенящая медью песня закончилась, Всеволод минуту дал соседям поторжествовать в многодневной битве на подконтрольной территории, перевернул пластинку и сквозь хрипы и трески “Апрелевского завода” опять зазвучал какой-то величавый союзный баритон. Враги-глушители снова грянули в стены и трубы. Кто-то из них даже стал ломиться во входную дверь.
Стоя под трепещущей пленкой льющейся из душа холодной воды, голый Всеволод вскрикивал от удовольствия, рычал, визжал и топал в ванной.
Когда-то он был писаным красавцем и умницей, дослужился даже до директора сельской школы. Но потом все силы кинул на спасение страны от ядерной угрозы, одно за другим проектировал легкие, общедоступные бомбоубежища в сибирских лесах, попал под надзор психдиспансера, чем свел мать в могилу, отпугнул девок и сделался в конце концов профессиональным уборщиком лестниц в подъездах…
После душа с полотенцем на шее он варил овсянку на воде. Вдруг на полпластинке оборвалась его музыкальная артобработка двора, песня закончилась не резко, а с замедлением-отъездом, будто кто-то из недругов влез в окно и выключил радиолу.
Наперевес с ложкой, истекающей диетической слизью, Всеволод на цыпочках достиг комнаты. Шнур был цел, но зеленый индикатор потух. Пришлось, как водится, ладонью слегка обстукать древний агрегат — никакого отклика на ласки не последовало. “Тока нету, — подумал Всеволод и обрадовался своей догадливости, щелкнув выключателем у люстры и не добыв огня. Его не смутило, что вражеский магнитофон наверху вовсю насаждал чуждую эстетику. За суетой он так же не подумал, что за дверью у счетчика с предохранителями его могут поджидать соседи-мстители.
Распахнул дверь, обитую старой клеенкой, — за порогом стоял при фуражке и в парадной форме совсем не страшный старый офицер — стоптанный, с дергающейся от ветхости головой. Он козырнул и представился:
— Полковник Егоров. Брат Василия, который водрузил знамя победы над Рейхстагом. Это у вас играет радиола? Давайте вместе бороться, молодой человек. Я к вам уже который день пробиваюсь. Извините, пришлось пойти на хитрость. Обесточил вас. Сейчас восстановим энергоснабжение.
Он переключил тумблеры и опять козырнул.
Когда они зашли в квартиру, радиола гремела победно.
Полковник Егоров опустился в протертое до дерева кресло и, медленно стаскивая фуражку с плешивой головы, заплакал под песню с пластинки: “Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты, а дорогою степною шли с войны домой советские солдаты…”
Слезы не скатывались, а впитывались в землю дряблых подглазий и щек. Козырьки жестких подстриженных бровей дрожали.
Полковник выставил ладонь щитком, Всеволод понял эту команду, и музыка стихла.
— В каком звании служили?- спросил гость.
— Ефрейтор, товарищ полковник!
— Славно! Заводи!..
Так они познакомились.
Полковник “сбегал” домой за магнитофоном. Возвращался в своем полинялом желтоватом кителе при орденах с модной заморской игрушкой “Шарп” в руке, наводя встречных прохожих на смутные мысли. А тинэйджеры в подъезде дома Тополькова прямо попросили у него: “Дед, вруби что-нибудь из “Симплей-шот”.
— Сейчас я вам врублю, — пообещал полковник, и к вечеру, переписав на кассету все пластинки своего нового друга, спустился на лестницу к этим подросткам с песней о Красной Армии на полную мощь.
Теперь на каждом митинге оппозиции в Новосибирске можно было видеть старый “москвич” с магнитофоном на крыше. Обычно Всеволод во всем своем ярко-русском облике и спортивности, одетый по случаю публичности в костюм из лавсана с расклешеными брюками, как носили в семидесятые годы, стоял, оперевшись локтем о верхний багажник агитмашины, и как бы охранял магнитофон на кабине, а заодно раздавал всем желающим листовки, в которых печатными буквами рукой опытного чертежника индивидуальных бомбоубежищ были написаны и отпечатаны на ксероксе городского общества Ветеранов программные призывы. А полковник Егоров, сидя в кабине, в перерывах между песнями, с помощью того же “Шарпа”, озвучивал эти лозунги:
— Долой предателей Родины! Да здравствует Фидель! Мы с вами, корейские братья!..
Понемногу сколачивалась организация. Первой прибилась к “вольным минерам” (так решили назваться Топольков с Егоровым) безымянная женщина, вся обвешанная советскими значками и рыболовными колокольчиками. Потом к ним пристала частушечница тетя Валя. Иногда полковник позволял ей сесть в кабину и покричать в микрофон. Был принят под роспись как мужчина и воин торговец газетой “Молния”, травмированный на производстве танковых орудий.
И еще много других замечательных людей Новосибирска всегда отирались возле командирского “москвича” на митингах. Они кричали, спорили, жаждали растерзать какую-нибудь контру.
Самый молодой из них, высокий и красивый Всеволод чувствовал себя в этом окружении негласно избранным на главную роль и был готов на все. Случай скоро представился. В город приехал Горбачев.
В тот день полковник Егоров, пыля колесами и скрипя тормозами, зарулил на своем “москвиче” в знакомый двор. Любимых песен было не слыхать. Он сразу кинулся по подведомственным подъездам. Нашел Всеволода при исполнении в кургузом тесном сатиновом халате уборщика на одной из лестничных клеток. Мужик сворачивал шею швабре — мощными десницами выкручивал тряпку. Вода лилась по ступенькам под наваксенные кирзачи полковника, который сдвинул фуражку на затылок и расстегнул верхние пуговицы кителя для освобождения дыхания.
— Кончай хозработы, ефрейтор! Слушай мою команду. За мной!
По двору он маршировал впереди, промокал платком пот на шее и задерживал руку у затылка, чтобы хоть немного унять тряску головы. А сзади с ведром грязной воды и со шваброй на плече печатал шаг желтокудрый Всеволод.
В штаб-квартире своего подчиненного полковник в изнеможении сел в кресло и приказал:
— Неси бутылку. Будем делать коктейль Молотова. В двенадцать Горби выступает на Станкостроительном. Кончим с этим Иудой одним решительным ударом. Вот ключи от машины. Шланг в багажнике. Подсоси бензина из бака. Остальные инструкции получишь по дороге на передний край. У нас полчаса. Рекогносцировку провести не успеем. Но расчет сил и средств есть. Рубеж выдвижения есть. Время “Ч” есть. Все по Уставу. Живо, живо, Топольков!
Через минуту подметала-ефрейтор уже отвинчивал крышку бака красного “москвича”. Что-то подозрительно звонко в нем отдавалось скольжение по резьбе, похоже, горючего было на нуле. И точно, когда Топольков, стоя на коленях, цедил из трубки в бутылку, — и поллитра не набралось.
С тревожной вестью он выметнулся через четыре ступеньки, широкими гимнастическими хватами за перила к себе на третий этаж, и они с полковником в мучительной спешке стали решать: или коктейль Молотова делать и пешком достичь Станкостроительного завода, или мчать на машине безоружными. Очень убедительным показалось командиру террористической группы движение сильных рук Всеволода, каким он только что выжимал половую тряпку.
— Я его и так, товарищ полковник!..
Вылили обратно в бак бензин из бутылки и помчались на машине по широким, зеленым улицам родного города. Полковник нервничал, рвал сцепленье, мотор чихал — на последних каплях подскочили к заводской проходной. Успели только-только.
Толпа человек в пятьдесят обступила белый “мерседес” губернатора, из которого вылезал всем известный человек с черной отметиной на лбу. При виде его женщина с колокольчиками запрыгала и вся зазвенела. Ее подруга выкрикнула хулиганскую частушку. А бывший специалист по расточке танковых стволов потупился и о чем-то крепко задумался.
Никто не заметил, как полковник Егоров горячо и страстно схватил руку Всеволода и прошептал: “Вперед!”
И Топольков в нелепом халате уборщика, в больших галошах на босу ногу, в закатанных до колен трико, обнаживших мощную гидравлику икр, пробил толпу грудью и без размаха, как-то задумчиво и с виду неуверенно, но с огромной скрытой мощью, хлобыстнул Горби по голове, почти что по шее. Загорелый череп с печатью избранничества тряхнуло. Носитель его юркнул обратно в “мерседес” с закопченными окнами.
А Всеволод на несколько секунд окаменел, будто вырубленный из мрамора олимпийский бог — с легким изящным выбросом мускулистой полусогнутой руки, слегка присевший для устойчивости, подавшись вперед кудрявой головой.
И ничего, что его потом заломали телохранители и агенты в штатском, порвали его халат и разбили губу. Он все равно останется нашим национальным героем, и когда-нибудь ему здесь поставят памятник в таком виде. Ничего, что, затолкав его в автозак, кинули следом лишь одну галошу. Зато другую успел схватить полковник Егоров и прижать к груди как дорогую реликвию.
Он ее сохранил до освобождения Всеволода из-под стражи по амнистии, в мае текущего года.
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ПРОТИВ НАС
Александр Дугин
ЛИБЕРАЛ-ТОТАЛИТАРИЗМ
Что является доминирующей идеологией современного Запада и его геополитического авангарда — Соединенных Штатов Америки? Это совершенно не праздный вопрос. Он затрагивает напрямую каждого из нас. Будем откровенны: мы проиграли глобальный геополитический конфликт. Мы побеждены. И поэтому обязаны знать точно и строго — кто в новых условиях является хозяином планетарного расклада сил, каковы основные черты его мировоззрения, что он думает о мире, истории, судьбе человечества, о нас самих? Это необходимо всем — и тому, кто намерен смириться и покорно служить новым господам, и тому, кто отказывается принимать такое положение дел и стремится к восстанию и отвоеванию новой геополитической свободы. Нам внушили мысль, что на Западе вообще нет никакой идеологии, что там царит плюрализм позиций и убеждений, что каждый волен верить во что угодно, думать, говорить и делать все, что угодно. Это — абсолютная ложь, пропагандистский ход, заимствованный из арсенала “холодной войны”. На самом деле, на Западе существует доминирующая идеология, которая не менее тоталитарна и нетерпима, нежели любая другая идеология, только ее формы и принципы своеобразны, философские предпосылки инаковы, историческая база в корне отлична от тех идеологий, которые привычны и известны нам. Эта идеология — либерализм. Она основана на догме об “автономном индивидууме” (т. е. на последовательном индивидуализме), “прикладной рациональности”, вере в технологический прогресс, на концепции “открытого общества”, на возведении принципа “рынка” и “свободного обмена” не только в экономический, но в идеологический, социальный и философский абсолют.
Либеральная идеология является “правой”, в узко экономическом смысле, и “левой” — в смысле гуманитарной риторики. Причем все иные сочетания правого с левым, или просто правое и левое сами по себе либерализм отвергают, демонтируют, маргинализируют, выносят за кадры официоза. Либерализм тоталитарен по-особому. Вместо прямых физических репрессий против инакомыслящих, он прибегает к тактике мягкого задавливания, постепенного сдвига на окраину общества, экономического удушения диссидентов и оппонентов и т.д. Но факт остается фактом: доминиру- ющая идеология Запада (либерализм) активно борется с альтернативным и политико-идеологическим проектами, используя для достижения своих целей методы более тонкие, более “мягкие”, более отточенные, чем иные формы тоталитаризма, но от этого только более эффективные. Либеральный тоталитаризм не брутален. не открыт, но завуалирован, призрачен, невидим. Однако от этого он не менее жесток. Наличие у Запада “доминирующей идеологии” постепенно все яснее обознается и в нашем обществе. Наивность ранней перестройки и мечты о “плюрализме” и “демократии” постепенно улетучились даже у самых ярых реформаторов. Реальность либерализма и идеологии либера- лизма стала очевидной, а следовательно, мы пришли к большей определенности. Сторонники Запада с необходимостью должны отныне разделять все идеологические предпосылки конкретного либерализма (а не какой-то туманной “демократии”, под которой каждый понимал что-то неопределенное), его противники объединяются неприятием этой идеологии. Это более или менее понятно. Но у либерализма есть еще один, более скрытый пласт. Речь идет о некоторых богословских и религиозных предпосылках, которые, в конечном счете, привели Запад именно к той идеологичес- кой модели, которая в нем укоренилась сегодня и стала доминирующей. Этот пласт не столь универсален и однозначно признан, как вульгарные штампы “открытого общества” и “прав человека”, но, тем не менее, именно он является базой и тайным истоком главенствующей на планете либеральной идеологии, которая сама по себе — лишь вершина айсберга. Речь идет о протестантской эсхатологии.
США — КВИНТЭССЕНЦИЯ ЗАПАДА
Ни у кого сегодня не возникает сомнений, что миром правит единственная, оставшаяся полноценной сверхдержава — США. Это не просто самое могущественное в военном отношении государство Запада, это, в некотором смысле, результат западного пути развития, его пик, его максимальное достижение. США были основаны и построены как искусственно сконструированное образование, лишенное исторической инерции, традиций и т. д. по меркам самых радикальных рецептов, выработанных всем ходом западной цивилизации. США — вершина этой цивилизации, венец ее становления. Только там принципы либерализма были внедрены тотально и последовательно. Начиная с некоторого времени, и Запад, и либерализм совершенно правомочно отождествляются именно с США.
Америка является гегемоном современного мира, гигантской империей, которая контролирует все важнейшие геополитические, стратегические и экономические процессы на планете. Причем не просто как одно из обычных государств, пусть даже очень мощное и развитое, но именно как идеологическая модель, как путь развития, как судья и пастырь человечества, навязывающий ему определенную систему идеологических, мировоззренческих и политических ценностей. Империя США — империя либерализма, империя капитала, империя постиндустриального общества как высшей стадии развития буржуазного строя.
ЛИБЕРАЛ-ТОТАЛИТАРИЗМ
Что является доминирующей идеологией современного Запада и его геополитического авангарда — Соединенных Штатов Америки? Это совершенно не праздный вопрос. Он затрагивает напрямую каждого из нас. Будем откровенны: мы проиграли глобальный геополитический конфликт. Мы побеждены. И поэтому обязаны знать точно и строго — кто в новых условиях является хозяином планетарного расклада сил, каковы основные черты его мировоззрения, что он думает о мире, истории, судьбе человечества, о нас самих? Это необходимо всем — и тому, кто намерен смириться и покорно служить новым господам, и тому, кто отказывается принимать такое положение дел и стремится к восстанию и отвоеванию новой геополитической свободы. Нам внушили мысль, что на Западе вообще нет никакой идеологии, что там царит плюрализм позиций и убеждений, что каждый волен верить во что угодно, думать, говорить и делать все, что угодно. Это — абсолютная ложь, пропагандистский ход, заимствованный из арсенала “холодной войны”. На самом деле, на Западе существует доминирующая идеология, которая не менее тоталитарна и нетерпима, нежели любая другая идеология, только ее формы и принципы своеобразны, философские предпосылки инаковы, историческая база в корне отлична от тех идеологий, которые привычны и известны нам. Эта идеология — либерализм. Она основана на догме об “автономном индивидууме” (т. е. на последовательном индивидуализме), “прикладной рациональности”, вере в технологический прогресс, на концепции “открытого общества”, на возведении принципа “рынка” и “свободного обмена” не только в экономический, но в идеологический, социальный и философский абсолют.
Либеральная идеология является “правой”, в узко экономическом смысле, и “левой” — в смысле гуманитарной риторики. Причем все иные сочетания правого с левым, или просто правое и левое сами по себе либерализм отвергают, демонтируют, маргинализируют, выносят за кадры официоза. Либерализм тоталитарен по-особому. Вместо прямых физических репрессий против инакомыслящих, он прибегает к тактике мягкого задавливания, постепенного сдвига на окраину общества, экономического удушения диссидентов и оппонентов и т.д. Но факт остается фактом: доминиру- ющая идеология Запада (либерализм) активно борется с альтернативным и политико-идеологическим проектами, используя для достижения своих целей методы более тонкие, более “мягкие”, более отточенные, чем иные формы тоталитаризма, но от этого только более эффективные. Либеральный тоталитаризм не брутален. не открыт, но завуалирован, призрачен, невидим. Однако от этого он не менее жесток. Наличие у Запада “доминирующей идеологии” постепенно все яснее обознается и в нашем обществе. Наивность ранней перестройки и мечты о “плюрализме” и “демократии” постепенно улетучились даже у самых ярых реформаторов. Реальность либерализма и идеологии либера- лизма стала очевидной, а следовательно, мы пришли к большей определенности. Сторонники Запада с необходимостью должны отныне разделять все идеологические предпосылки конкретного либерализма (а не какой-то туманной “демократии”, под которой каждый понимал что-то неопределенное), его противники объединяются неприятием этой идеологии. Это более или менее понятно. Но у либерализма есть еще один, более скрытый пласт. Речь идет о некоторых богословских и религиозных предпосылках, которые, в конечном счете, привели Запад именно к той идеологичес- кой модели, которая в нем укоренилась сегодня и стала доминирующей. Этот пласт не столь универсален и однозначно признан, как вульгарные штампы “открытого общества” и “прав человека”, но, тем не менее, именно он является базой и тайным истоком главенствующей на планете либеральной идеологии, которая сама по себе — лишь вершина айсберга. Речь идет о протестантской эсхатологии.
США — КВИНТЭССЕНЦИЯ ЗАПАДА
Ни у кого сегодня не возникает сомнений, что миром правит единственная, оставшаяся полноценной сверхдержава — США. Это не просто самое могущественное в военном отношении государство Запада, это, в некотором смысле, результат западного пути развития, его пик, его максимальное достижение. США были основаны и построены как искусственно сконструированное образование, лишенное исторической инерции, традиций и т. д. по меркам самых радикальных рецептов, выработанных всем ходом западной цивилизации. США — вершина этой цивилизации, венец ее становления. Только там принципы либерализма были внедрены тотально и последовательно. Начиная с некоторого времени, и Запад, и либерализм совершенно правомочно отождествляются именно с США.
Америка является гегемоном современного мира, гигантской империей, которая контролирует все важнейшие геополитические, стратегические и экономические процессы на планете. Причем не просто как одно из обычных государств, пусть даже очень мощное и развитое, но именно как идеологическая модель, как путь развития, как судья и пастырь человечества, навязывающий ему определенную систему идеологических, мировоззренческих и политических ценностей. Империя США — империя либерализма, империя капитала, империя постиндустриального общества как высшей стадии развития буржуазного строя.