Страница:
Семен Андреевич продолжал разглагольствовать, вальяжно откинувшись на спинку кресла, глядя рассеянно на книжные корешки, а в голове журналиста сам собою формировался план неотложных действии. Ужин, душ, сон, само собой, отменяются. Прежде всего сделать звонок на мобилу главному редактору "Частной газеты" и... Пожалуй, есть смысл звякнуть в Останкино знакомому на... На каком канале выгоднее всего засветиться?.. Сегодня пятница, в выходные на каждом из каналов высокорейтинговые политические программы по итогам прожитой недели. Мечты сбываются — любой эфир детонатору Шурику сегодня ночью доступен... Значится, так! Сначала звонок главному, потом в Останкино, после наговорить на диктофон статью для газеты, затем по дороге на телевидение ознакомиться с начинкой информационной бомбы и... И на радио позвонить! На "Эхо Москвы"! Заявить о себе в радио — и телеэфире, состряпать текст для первой полосы "Частной газеты" и... И подумать о книге! Начать наговаривать на диктофон главы для книги под названием... "Я и ассасины"... или лучше "Я и мировой заговор"... И ОБЯЗАТЕЛЬНО связаться с господами, что подогревали его интерес к "Никосу", они помогут раскрутиться...
Шурик почуял свой звездный час и не заметил, как его спутники-страхи изжарились в лучах грядущей журналистской славы, как маниакально-депрессивный синдром медленно, но верно преобразуется в звездную болезнь, которая, увы, не лечится...
...19 часов 02 минуты на именных наручных часах Евгения Владимировича Пушкарева. Глянув на часы, начальник службы безопасности концерна "Никос" строго посмотрел на подчиненную ему согласно трудовому договору Сабурову Зою Михайловну.
— Сабурова, эти твои фокусы, понимаешь... Какого, прости, Шурика лысого ты, понимаешь, отказываешься говорить со мной?.. Я, ты понимаешь, ночей не спал, забыл, когда жену в последний раз... Да какого лешего я перед тобой тут оправдываюсь? Ну, чего тебя заклинило, дуру? Почему приспичило сначала с Казанцевым разговаривать? Чего молчишь? Кто твой непосредственный...
— Евгений Владимирович! — перебила начальника Зоя, убирая непослушную прядь со лба. — Чуть не забыла. В двух кварталах от нас хрущобы поставили под снос, видели?
— Видал выселенные дома, и что?
— Дом с аркой знаете? В нем еще магазин "Пятерочка" до ремонта был, помните? За этим домом, во дворе, стоит "Москвич", в машине отдыхает усатый мужик. Он вез меня от Мытищ, он...
— Погоди, Сабурова! В каком таком смысле-коромысле "отдыхает"?
— В том смысле, что я его вырубила.
— Зачем?
Мерное гудение подъемного механизма прекратилось, створки дверей разъехались в стороны, исчезли.
— Усач сам вам все объяснит, — ответила Зоя, выходя из кабины лифта. — А начнет врать, по типу, я не я и вина не моя, пригрозите ему сексом с пассажиркой, и он расколется.
Дежурный сотрудник охраны на самом верхнем и самом главном этаже встретил Зою сначала недоуменным, потом радостным взглядом. Дежурный вскочил с казенного стула, обошел казенный стол, заулыбался, демонстрируя два ряда крепких белых зубов.
— Зоя Михална! Зоя! Здрасте! Вы...
— На место! — рявкнул Пушкарев, едва поспевая за строптивой Сабуровой, вытягивая на ходу-бегу мобилу из пиджачного кармана, испепеляя взглядом дежурного. — Отставить улыбочки! Премии лишу!.. Сабурова, тормозни!
— Что, Евгений Владимирович? — оглянулась Зоя, входя в главный коридор "Никоса" из главного холла на последнем этаже.
— Сабурова, как только вратарь доложил, что ты возникла, я связался с Казанцевым. У Николай Маратыча совещание, он обещал сворачиваться, но, сама понима...
Самая главная, президентская дверь в самом главном коридоре отворилась, оборвав на полуслове Евгения Владимировича. В коридорную узость из простора сановного кабинета повалили толстые и худые, молодые и старые холеные мужчины в похожих костюмах и непохожих галстуках. Пахнуло изысканным мужским парфюмом и благополучием.
— Совещание закончилось, — шепнула Пушкареву Сабурова, прижимаясь к стенке, пропуская отзаседавшихся. — Евгений Владимирович, там, у проходной, вы отходили в сторону, по сотовому звонили. Это вы Казанцеву звонили, да? Вратарь доложился, и вы ему первый раз позвонили, а когда я сказала, что буду общаться с Николай Маратовичем и более ни с кем, вы опять с ним созвонились, да?
Пушкарев кивнул неохотно: да, мол. Казанцев в курсе, что ты, такая-сякая, желаешь конфиденциальной беседы. Кивнув Зое, Евгений Владимирович кивнул толстяку, ответственному за транспорт, типа, поздоровался. С другим отзаседавшимся начальником Пушкарев поздоровался за руку, с третьим обменялся приветственной фразой и так далее. Местные шишки выходили из кабинета, несли свои тела к лифту, кому-то Пушкарев кивал, с кем-то ручкался, произносил короткие приветствия, натянуто улыбался, а Зоя тем временем тихой сапой, шажочек за шажочком, на цыпочках, ибо не могла иначе — каблук у правой босоножки был сломан, вдоль стеночки, не спеша приближалась к вожделенному кабинету.
Николай Маратович Казанцев стоял возле окна, сцепив руки за спиной и выпятив живот. Господин Казанцев пребывал в состоянии отрешенной задумчивости, его рассеянный взгляд свободно блуждал по крышам пятиэтажек, по черной полосе туч у горизонта, по лабиринтам улочек и переулков со снующими шустро машинами.
Зоя тихонечко прикрыла за собой дверь, гипнотизируя затылок президента нефтяного концерна, обошла длинный стол для заседаний, нечаянно задела небрежно, косо задвинутый под столешницу стул.
— Зоя? — Николай Маратович повернул голову на звук шаркнувшей по ковру ножки стула. — Здравствуй, Зоя. — Николай Маратович отвернулся от блистающих чистотой стекол, оперся бедром о подоконник, расцепил руки за спиной, жестом предложил Сабуровой выбрать любой из ряда стульев и присесть. — Устраивайся где тебе удобнее. Женя сообщил, ты нашлась и требуешь немедленной аудиенции. — Казанцев выглядел уставшим, хмурился, теребил пуговицу пиджака и то и дело порывисто, шумно тянул прохладный кондиционируемый воздух носом и выдыхал его медленно, оттопырив губу, надувая щеки. — Фу-у-у... Голова болит, прям по швам башка трещит, — доверительно признался президент женщине, которая много лет верой и правдой охраняла его тело. — Так болит в черепе, Зоинька, что и обрадоваться подобающим образом твоему счастливому возвращению нету силушек. Знаешь, как тебя искали? Ух, как! Все на ушах, и наши, и привлеченные мною людишки, все... Зоинька, а чего ты не садишься? Располагайся. Устала, поди... И я заметил, каблук у тебя сломан. Садись... Не хочешь?.. Ну, как хочешь.
Зоя встала напротив присевшего на подоконник президента и рассматривала его лицо исподлобья, пыталась перехватить его мутный, болезненный взгляд.
— Зоинька, ты это чего на меня так смотришь? Как солдат на вошь. Я замученный мигренью, но это все издержки. На самом деле я заинтригован не меньше Жени Пушкарева, а переживал за тебя, поверь, девочка, гораздо больше Пушкаря, серьезно. Кто тебя похитил? Бультерьер? Почему отпустил? Или ты сбежала? Почему ты со мной первым хотела поговорить, о чем?..
Согласно легенде, похитивший Зою Бультерьер заставил женщину некоторое время томиться в каком-то подвале, бросил ее в заточении, снабдив запасами еды и питья, затем возник и продемонстрировал документы, обличающие Казанцева. Бультерьер довез пленницу до границ Москвы и области, соблюдая необходимые меры предосторожности, лишающие ее всяких возможностей предположить хотя бы, где конкретно она страдала в неволе. Это все — согласно легенде. На самом же деле Кореец и Ступин поставили, перед Зоей простенькую задачу — вырубить Казанцева, желательно надолго, и после доложить Пушкареву, кто является истинным виновником трагической гибели бывшего президента "Никоса" М.Ю. Юдинова. Желательно, чтобы Казанцев отправился на больничную койку как минимум до завтрашнего полудня, чтоб не сбежал до того, как разгорится скандал. Можно и в реанимацию его отправить, но чтоб обязательно выжил. Гад, сволочь, свинья.
И вот Зоя стоит напротив Казанцева, смотрит исподлобья и прикидывает, как бы двинуть посильнее господину президенту, чтоб он в окошко не вылетел. С точки зрения техники разумнее всего провести бросок с последующим добиванием — отшвырнуть сволочь двуличную подальше от окна и врезать, скажем, по печени, а еще лучше основанием ладони в области желудка. Одна загвоздка — Пушка-рев, знамо дело, топчется под дверью президентского кабинета, услышит шум Евгений Владимирович и тут как тут, того и гляди помешает вырубить, добить гада как следует, как доктор-реаниматолог прописал.
— ...Так о чем же ты со мною собираешься разговаривать, Зоя? Слушаю тебя внима... Ой! — Казанцев картинно всплеснул руками, шлепнул ладошками по сморщенному лбу. — Ой, с этой головной болью дурацкой я совсем из ума выжил. Чего ж я сразу-то о наиболее важном для тебя не сказал? Вчера, Зоинька, буквально вчера велел справиться, как там дела у твоих, у матушки твоей и сыночка. Твои, мне доложили, в полном порядке. Особенно Алексей. Я ничего не путаю? Твоего сына Алексеем зовут?..
Про ребенка Зоя спросила у Пушкарева, как только Евгений Владимирович подбежал к проходной, где чудесному появлению Сабуровой бурно радовались шкафы-бодигарды. Первый вопрос — про Лешку, второй — про маму, и только третий — про Казанцева, у себя ли президент в кабинете. Зоя уже знала, что и с мамой, и с Лешкой все в порядке. А вот Казанцев, сволочь, зря вспомнил о близких и дорогих Зое людях. Очень зря.
— Мы с вами, Николай Маратович, знакомы... Простите. Я с вами, господин Казанцев, работала не один год, — процедила Зоя сквозь зубы, встряхнув кистями, расслабив плечи, перехватив-таки взгляд своего бывшего подзащитного. — Я охраняла ваше тело, а вы... Ваш единоверец, сектант чертов, артист, мать его, не без вашего, я убеждена, что не без вашего благословения, заставил меня умирать от страха за жизнь моего ребенка! Вы подстроили убийство Юдинова! Вы... Ты, гнида поганая, ответишь за все! Я тебе, сволочь, это обещаю... Нет, не обещаю! Я клянусь жизнью своего Лешки! Понял, скотина?..
Николай Маратович Казанцев был человеком умным, трезво оценивал себя и соображал очень-очень быстро. Он ВСЕ понял, едва прозвучало слово "единоверец". Кто знает, быть может, и не было в нем ни капли ВЕРЫ, однако была, обязательно была у него УВЕРЕННОСТЬ, дескать, ассасины — это наикрутейшая крыша из всех возможных крыш. Не могло такого случиться, чтоб этакая железобетонная крыша дала трещину, а вот ведь случилось. Казанцев умел считать, взвешивать шансы даже быстрее, чем умел двигаться покойный маджнун. Николай Маратович молниеносно просчитал ситуацию, сделал однозначный для себя вывод и упал спиной на подоконник.
Затылок Казанцева разбил стеклопакет, прозрачные острые брызги, бликуя на солнце, посыпались на подоконник, в кондиционированную прохладу президентского кабинета ворвался пахнущий городским смогом ветерок. Николай Маратович резво задрал привыкшую к мягким креслам задницу, неумело кувыркнувшись назад. Перед злыми глазами Зои мелькнули подошвы его фасонистых полуботинок. Сабурова попыталась поймать, ухватить его за ноги, зацепилась пальцами за концы его брюк, но тугая задница перевесила, и самоубийца выскользнул из захвата, вывалился в оскалившуюся осколками раму и полетел, вращаясь в воздухе, как Карлсон, у которого вдруг отказал моторчик пропеллера, полетел вниз, к грешной земле, с верхотуры каланчи нефтяного концерна "Никос", с самого верхнего, самого престижного этажа, из самого главного в многоэтажном здании кабинета навстречу смерти.
— Сволочь!!! — крикнула Зоя фальцетом вдогон дезертиру на тот свет.
Еще звенели фальцет и стекла, а тяжелая дверь президентского кабинета уже распахнулась. Сия драгоценная дверь распахивалась так, что петли хрустели, что об стену со всего маха и штукатурка с потолка. В святая святых "Никоса" ворвался Пушкарев — глаза навыкате, в вытянутых руках табельный пистолет.
— Сабурова! Стоять!!! Не шевелиться!!! Где Казанцев?!
— Я все испортила, Евгений Владимирович, — тихо ответила Зоя сорванным голосом. И вся как-то сразу поникла. И лицом посерела. — Я дура-баба, Евгений Владимирович. Я не справилась...
— Где Казанцев, дура-баба?!
— Он вышел. Он вне игры. Он, черт бы его подрал, нашел выход из безвыходной ситуации. Сволочь...
...19 часов 18 минут 06 секунд, все три стрелки — большая, поменьше и тоненькая — остановились неизвестно когда. Ким забыл завести старенький карманный хронометр, а на встроенном в приборную панель "Запорожца" циферблате единственная часовая стрелка всегда показывает 9.
Ким заерзал на продавленном водительском сиденье, Ким занервничал. И ведь даже магнитолы в "запоре" нету, чтоб по выпускам новостей на том же "Авторадио", к примеру, сориентироваться во времени. И на этом раздолбанном "ушастом" Киму предстоит кататься еще целый год! Отец недавно сказал: будешь кататься, а если ТВОЯ машина сломается, будешь гулять пешком. Причем в автосервис отец запретил обращаться категорически, сказал: сам ремонтируй. Ух, и сурово папа Юлий взялся за воспитание сына Кима.
Можно, конечно, узнать, который час, позвонив по мобильнику, нажав кнопку с единицей и дважды с нулями, но у Кима "Би+", и отец строго-настрого запретил пользоваться беспроводной связью "по пустякам". Только в "экстренных случаях" Киму Юльевичу разрешается нажимать кнопки мобилы. И отец каждый вечер проверяет, сколько денег осталось на телефонном счете. И требует отчитываться за каждый потраченный цент, за каждый входящий и исходящий звонки.
Семен Андреевич, покидая "Запорожец" Кима, обещал вернуться не позже половины восьмого, велел ждать и, дословно, "до девятнадцати тридцати не дергаться". А как "дергаться" после половины восьмого, Мастер не уточнил. А Ким побоялся спросить. Дурак! Возможно. Мастер специально не уточнил, чтоб Ким спросил. Мастер постоянно высмеивает Кима, если тот задает ему глупые или лишние вопросы, но и хвалит, ежели Ким спрашивает по делу, не полагаясь на свои, как говорит Мастер, "детские мозги".
Обидно, честное слово, когда ты вымахал с отца ростом, а тебе все тычут, дескать, мозги у тебя детские. Ты легко, играючи смог бы выиграть чемпионат по любому практически виду единоборств, ежели бы тебе позволили поучаствовать в спортивных соревнованиях, а тебя все за ребенка держат, все воспитывают, воспитывают, воспитывают. Обидно до слез.
Размышляя о нелегкой доле сульса — сына сульса, внука сульса, правнука сульса, говоря короче — о судьбе потомственного сульса, Ким проморгал тот момент, когда к его "Запорожцу" подгребли двое гопников.
"Запорожец", припаркованный в трех кварталах от местопроживания журналиста Иванова, прятался от любопытных глаз за трансформаторной будкой. Ким припарковался между безликой будкой и кустами сирени, два левых колеса на асфальте, два правых на траве. Кусты нависли над левым автомобильным боком, сзади от случайных взоров машину берегут богатырского вида тополя, спереди обзор прикрывает ржавый корпус "Жигулей", брошенных на произвол судьбы как минимум минувшей зимой, а то и прошлой осенью. Ким выбрал это специфическое место для парковки и последующего ожидания еще позавчера, а сегодня, когда высаживал Ступина, вместо похвалы услышал от Мастера насмешливое: "Ха! Интересное местечко — тачку не видать из окон близстоящих домов, но и к тачке при желании незаметно приблизиться, как два пальца об асфальт..."
Гопники приблизились совершенно не таясь и, кабы Ким не замкнулся в себе, размышляя о превратностях собственной судьбы, он бы давно обратил внимание на шум веток сирени и хруст грунта под двумя парами дешевых кроссовок.
Гопники — два лба, примерно того же, что и Ким, возраста — втиснулись в промежуток между машиной и трансформаторной будкой. Тот, что повыше, пробовал открыть дверцу "запора", второй требовал, чтоб эту дверь открыл Ким, обзывая юного сульса "чуркой узкоглазой" и угрожая "глаз на жопу натянуть".
"Просто так они не уйдут! — думал Ким, обреченно глядя в лобовое стекло, никак не реагируя на хулиганов, уподобившись статуе молодого корейца за баранкой старого автомобиля. — Отец запретил драться! И Мастера Ступина все нет и нет! Что же мне делать?! О Великий Будда, прошу, вразуми!.."
И свершилось чудо! Во всяком случае, трель мобилы в кармане юноша Ким воспринял как самое настоящее чудо.
— Алло, я слушаю!
— А я хромаю и вижу в щелку меж саркофагом трансформатора и убитым "жигулем", как твою тачку, будто грушу, околачивают прыщавые оболтусы. Ты, Кимушка, чего сидишь-то сиднем, ась? На фиг надо, чтоб кто-то лишний видел, как я в твой драндулет усаживаюсь? Я на подходе, в десяти буквально шагах, а посему давай-ка быстренько из машины вон, и чтоб через тридцать секунд оба прыщавых валялись в отрубе. Время пошло!
Ким управился за половину отпущенного Мастером времени. Автомобильная дверца, которую дергал за ручку прыщавый дылда, открылась резко и неожиданно, ударив дылду в грудь, отбросив его к кирпичам, за которыми гудели трансформаторы. Мобильный телефон летел на заднее сиденье, а его юный узкоглазый владелец вылетел из тесного салона и на выдохе подпрыгнул, растянул ноги в шпагат. Подошвы копеечных кед врезались в морды гопников. Левая подошва оставила ребристый след на морде дылды, правая заткнула пасть, обещавшую проделать садистский эксперимент с узким глазом Кима. Вдох, и резиновые подошвы, сомкнувшись, коснулись асфальта. Выдох — колени Кима согнулись, оба кулака разлетелись в стороны. Левый кулак утонул в брюхе дылды, правый пробил живот говорливому гопнику. Вдох — колени разгибаются, кеды отталкиваются от асфальта, сомкнутые ноги взлетают вверх, выше головы Кима, расходятся, и левая резиновая пятка бьет по голове дылду, а правая шлепает по тыкве говорливому. Выдох — ноги касаются земли, а кулаки, двумя молоточками сверху, добивают отвратительно воспитанных ровесников юноши-сульса.
Разделавшись с гопниками ровно за пятнадцать секунд, Ким успел юркнуть в салон, занять продавленное место за баранкой и заставить биться предынфарктное механическое сердце автоурода прежде, чем на месте ристалища появится Ступин.
— Всех уложил? — спросил Мастер, забираясь в салон, присаживаясь рядом с юношей. — Или убежал кто, а?
— Их было двое. Всего. Семен Андреич, как же нам теперь быть? — Ким, тронув "3апорожец", аккуратно, не задев поверженных тел, вписался в промежуток меж скелетом "Жигулей" и углом трансформаторной будки. — Они могли запомнить номера моей машины! Меня смогут найти.
— Да! — подражая возбужденному голосу Кима, закивал головой мелко и часто Мастер. — Да-да, ты прав! Ой-ой, как все плохо, ой! Я предвижу, чего будет! Ой, чего будет! Молодой выпускник юрфака, романтик правопорядка с мозгами Шерлока Холмса, возьмется расследовать безнадежное "Дело о рукоприкладстве", нащупает хлипкую ниточку, потянет за нее, и нас всех разоблачат! Да! Кошмар и ужас! Придется вашей веселой корейской семейке сегодня же, не дожидаясь атаса, уходить в подполье и козьими тропами пробираться за рубеж! Или!.. Есть вариант — гасить всех подряд молодых перспективных сыщиков на территории Москвы и области! Всех подчистую, аки царь Ирод младенцев.
— Зачем вы надо мной насмехаетесь, Семен Андреевич?
— Затем, что смешно тебя слушать, парень... Эй, ты скорость-то поубавь, Шумахер! До сорока, о'кей? Едем, как настоящие "чайники", и пущай нас все обгоняют, понял?.. Слышь, гопники-то как? Оба-два живы?
— Я бил в четверть силы. Максимум — у длинного сотрясение, а у второго зубы выбиты. Оба в нокауте, без сознания.
— Ну и все! Какие проблемы? Даже ежели они и вспомнят номер этого тарантаса, вряд ли отважатся тебя разыскивать, верь мне, знаю, о чем говорю. Даже если у них есть дружки среди бандюков, так по понятиям ты прав на все сто процентов. А теперь сам прикинь — найдется ли мент, который у этой гопоты примет заяву, а? На фиг мусорам и прочим органам лишний геморрой? Вот, к примеру, какова основная цель моего визита к журналисту Иванову, а? Да чтоб расставить все точки над "и" в уголовном деле о безобразии в прибалтийском логове ассасинов, и только! Улики, которые мы с твоими соплеменниками оставили, плюс показания Иванова о том, что Бультерьер сам признался, типа, в одиночку охмурял скинхедов, а после сам же их загасил, и все, шабаш, дело закрыто. Я по-прежнему в розыске, мне не привыкать, а вы — корейские сульса — вне всяких подозрений.
— Про нас еще Сабурова знает.
— Ага, знает. Давай допустим на минуточку, что Зоя — сука последняя. Как думаешь, настучит ссученная Зоя на сульса?
— Не уверен.
— И я уверен, что она будет молчать. У Сабуровой слишком развито материнское чувство. Про вас, сульса, она все поняла — вы реальная сила, способная карать за болтливость. Из боязни за ребенка она онемеет, гарантирую. Ну а ежели она вам понадобится — так пожалуйста, считай, вы ее завербовали... Учись, Кимушка, разбираться в людях, без этого никуда. Вот возьмем для учебного примера Шурку Иванова. Как ты думаешь, прославится он, взорвав ту информационную бомбу, что мы ему подарили?
— Я его ни разу не видал, Семен Андреич.
— Однако слыхал, как мы с папкой твоим ему косточки перемывали. Ну же! Смелее высказывайся, жду.
— Я думаю, Иванов сумеет распорядиться бомбой с пользой для себя.
— Ха! Ошибаешься! Кой-какую пользу он, разумеется, поимеет, но... Знаешь, Кимушка, он даже кейс при мне не открыл, а там, в кейсе, половина документов на арабском. Звездючка случилась у Иванова, подвержен Александр Юрьевич звездной болезни, увы. Ну да и хрен с ним! Ким Юльевич, еще одна страница жизни перевернута. Завтра, само собой, на этой, сегодняшней странице отыщутся мелкие помарки, однако папка твой, с его-то связями и возможностями, все ляпы подчистит, поисправляет.
— Семен Андреевич, мы победили?
— Хм-м... Хороший вопрос... Знаешь, Кимушка, давным-давно либерально настроенные интеллигенты эпохи ужасов царизма устроили демонстрацию для темного крестьянства полотна художника Репина "Бурлаки на Волге". Развернули они, просветители, картину перед мужиками в лаптях и попросили оных высказаться. И знаешь, чего сказали крестьяне? Сказали, что видят грязный холст. Намалеванные художником образы они, бедолаги, не смогли увидеть, увы.
— Это вы к чему?
— Я это к тому, мальчик, что нам может казаться... Нет, не так — мы можем быть уверены в победе, а на самом деле... Ким! Смотри, куда едешь! Блин! Слушай, еще в чуть, и вон тот "мерс" нас бы подрезал!
— Семен Андреич, я не вино...
— Виноват! Запомни — последнее дело искать виноватых на стороне. Хочешь выжить в этом мире, во всех грехах вини себя и только себя, понял?!
— Понял, Семен Андреич.
— Это хорошо, что ты такой понятливый. Только, знаешь, и у меня не всегда получается искать и находить корни неудач в себе.
Следующие полчаса примерно они ехали молча. Ступин думал о чем-то своем, Ким крутил баранку, с тревогой прислушиваясь к покашливаниям мотора.
Выехали за город. Ким отважился прибавить скорость и задать вопрос Мастеру:
— Семен Андреич, вы скоро нас покинете, да?
— Ха! Ты выразился, как будто смертельно больного спрашиваешь о точной дате его кончины!
— Мастер, я...
— Ким! Я же просил не обзывать меня Мастером!
— Я не хотел вас обидеть Ма... Семен Андреич!
— Верю. А как насчет того, чтоб выполнить одну мою просьбочку, парень?
— Вашу просьбу? Я?.. Конечно, Семен Андреевич! Любую, если... Если отец разрешит, вы же понимаете...
— О'кей, с Юликом я поговорю, он разрешит. Короче, так — ты прав, скоро я вас, ха, покину. В смысле — уеду в родные таежные пенаты, к жене с дочкой. А просьба моя, Ким Юльевич, будет к тебе таковой — будь любезен, называй Мастером приятеля моего старинного, Мишу Коробова. По возвращении из Прибалтики я с Сабуровой и общался всего-то чуть, но узнал, что Михаил Валерьевич Коробов, сенсей некоего редкого каратешного стиля, серьезно бедствует. Миша — мужчина гордый, с принципами, оттого и прошу тебя, Кимушка, записаться к нему в ученики и честно платить Мастеру за индивидуальные тренировки ежемесячную немалую сумму. Насчет денег с папкой твоим я договорюсь. Залегендируем тебя как сына "нового русского"... то есть — "нового корейского", ха, как недоросля, которому взбрело в голову научиться самообороне... Эй, парень! Чего нос повесил? Да, понимаю, совсем не просто будет с твоей, юный сульса, боевой квалификацией изображать неумеху, пыхтеть, задыхаясь, во время общефизических разминок, изображать полное отсутствие растяжки и коряво махать руками-ногами, однако ты постарайся, договорились?
Эпилог,
который, увы, неизбежен
Австралия. Страна блаженных идиотов. Береговая линия — пляж, протянувшийся на многие-многие мили. Редко разбросанные аккуратные домишки, в них живут, ими владеют молодые загорелые парни. Молодые домовладельцы — пенсионеры. Парни отработали пятилетку на шахтах, оформили кредиты для покупки недвижимости и получили право на пожизненную пенсию. Загорелые и мускулистые пенсионеры целыми днями катаются на серфах, "ловят волну", остальное им по фигу. Сегодня у пофигистов-серфингистов приключилось самое настоящее коллективное горе. Им приходится впустую валяться на песке, под жарким даже в зимний период солнцем, ибо волнения нет, штиль в океане полнейший. Сколько глаза хватает, тут и там, на всей желтизне побережья, яркие овальные пятна досок для скольжения по волнам, и на досках коричневые пятнышки загорелых тел блаженных идиотов.
Океанскую гладь бороздит, будто по прибрежному зеркалу катит, белоснежный катер. Этакая плавучая автономия экстра-класса с каютами-люкс и вышколенной до безупречной лакейской услужливости командой. На корме в пляжных легких креслах млеют на солнышке два удивительно разных денди. Один — пожилой, смуглый, одет в белые шорты, белую тенниску, белые гольфы и, догадайтесь сами, какого цвета, кроссовки. Другой — помоложе, бледнолицый, в черном костюме, при галстуке и опять же в кроссовках, наличие коих предполагает этикет океанских краткосрочных вояжей. Пожилой и смуглый похож на актера Омара Шарифа. Помоложе и бледнолицый чем-то смахивает на Брюса Уиллиса.
— Алюминий, сгорая, выделяет значительную энергию, — вещает смуглый на английском с едва заметным акцентом. — Коэффициент полезного действия топлива на основе алюминия гораздо выше, чем мы имеем, используя переработанную нефть. Теоретически. Как использовать металл в качестве топлива — проблема, которую сумел решить скромный русский ученый. Вместо того чтобы получить Нобелевскую премию, алчный гений вошел в контакт с президентом некоего нефтяного концерна. Мистер президент был человеком широко мыслящим, он приобрел разработки гениального земляка, щедро расплатившись за них из личных средств. Дальновидный президент собирался оформить патент на свое имя и, взорвав мировую экономику, торгуя правами на производство нового топлива, стать самым богатым человеком на планете.
Смуглый замолчал, щелкнул пальцами. На корме моментально появился слуга. В руках у слуги блистающий золотом поднос, на подносе искрит запотевший бокал с холодным соком. Пригубив сок, смуглый продолжил:
— Я устранил прозорливого олигарха. Я устранил алчного гения и добыл его разработки. Это было нелегко — амбициозный олигарх хранил описания технологического процесса в своем рабочем сейфе. Я потерял много верных мне людей, но пепел их трупов сокрыл истинную цель всей операции. Человек, который сообщил о сделке ученого с олигархом, выбросился из окна. Ученый так и не успел воспользоваться деньгами, его убили, и плата за открытие лежит где-то в швейцарском банке и будет лежать там, пока банк не обанкротится. Мои люди гибли, не понимая, за что. Гонца, который привез мне побрякушку из сейфа русского бизнесмена вместе с парой компьютерных CD-дисков из того же сейфа, я лично устранил на всякий случай. Какой сегодня день?
— Воскресенье, — произнес бледнолицый, стараясь глядеть равнодушно на запотевший бокал с живительной влагой в смуглой руке собеседника.
— Вчера об открытии, способном перевернуть мир, знал только я. Сегодня нас, знающих, двое. Вы и я.
— Вы устроили нашу встречу для того, чтобы я поздравил вас, самого удачливого разбойника в истории человечества?
— Я вижу в вас, мой дорогой гость, прежде всего патриота своей страны. Ваша уважаемая держава падет с мирового Олимпа, если нефть внезапно обесценится. Одной горсточки алюминиевого порошка хватит, чтобы, допустим, автомобильные колеса крутились сутки подряд. Когда-то церкви было выгодно, чтобы Земля оставалась плоской. Так же и вашей державе, мой уважаемый гость, выгодно, чтобы секрет русского гения оставался секретом, пока вы не переориентируетесь на алюминий. Смена приоритетов в экономике займет лет десять, не правда ли?
— Назовите вашу цену.
— Не угодно ли отобедать сначала? Не сомневаюсь, о цене, о взаимных гарантиях мы обо всем договоримся и... — Пожилой, смуглый мужчина, похожий на Омара Шарифа, улыбнулся. — И я стану самым богатым разбойником в истории человечества.
Шурик почуял свой звездный час и не заметил, как его спутники-страхи изжарились в лучах грядущей журналистской славы, как маниакально-депрессивный синдром медленно, но верно преобразуется в звездную болезнь, которая, увы, не лечится...
...19 часов 02 минуты на именных наручных часах Евгения Владимировича Пушкарева. Глянув на часы, начальник службы безопасности концерна "Никос" строго посмотрел на подчиненную ему согласно трудовому договору Сабурову Зою Михайловну.
— Сабурова, эти твои фокусы, понимаешь... Какого, прости, Шурика лысого ты, понимаешь, отказываешься говорить со мной?.. Я, ты понимаешь, ночей не спал, забыл, когда жену в последний раз... Да какого лешего я перед тобой тут оправдываюсь? Ну, чего тебя заклинило, дуру? Почему приспичило сначала с Казанцевым разговаривать? Чего молчишь? Кто твой непосредственный...
— Евгений Владимирович! — перебила начальника Зоя, убирая непослушную прядь со лба. — Чуть не забыла. В двух кварталах от нас хрущобы поставили под снос, видели?
— Видал выселенные дома, и что?
— Дом с аркой знаете? В нем еще магазин "Пятерочка" до ремонта был, помните? За этим домом, во дворе, стоит "Москвич", в машине отдыхает усатый мужик. Он вез меня от Мытищ, он...
— Погоди, Сабурова! В каком таком смысле-коромысле "отдыхает"?
— В том смысле, что я его вырубила.
— Зачем?
Мерное гудение подъемного механизма прекратилось, створки дверей разъехались в стороны, исчезли.
— Усач сам вам все объяснит, — ответила Зоя, выходя из кабины лифта. — А начнет врать, по типу, я не я и вина не моя, пригрозите ему сексом с пассажиркой, и он расколется.
Дежурный сотрудник охраны на самом верхнем и самом главном этаже встретил Зою сначала недоуменным, потом радостным взглядом. Дежурный вскочил с казенного стула, обошел казенный стол, заулыбался, демонстрируя два ряда крепких белых зубов.
— Зоя Михална! Зоя! Здрасте! Вы...
— На место! — рявкнул Пушкарев, едва поспевая за строптивой Сабуровой, вытягивая на ходу-бегу мобилу из пиджачного кармана, испепеляя взглядом дежурного. — Отставить улыбочки! Премии лишу!.. Сабурова, тормозни!
— Что, Евгений Владимирович? — оглянулась Зоя, входя в главный коридор "Никоса" из главного холла на последнем этаже.
— Сабурова, как только вратарь доложил, что ты возникла, я связался с Казанцевым. У Николай Маратыча совещание, он обещал сворачиваться, но, сама понима...
Самая главная, президентская дверь в самом главном коридоре отворилась, оборвав на полуслове Евгения Владимировича. В коридорную узость из простора сановного кабинета повалили толстые и худые, молодые и старые холеные мужчины в похожих костюмах и непохожих галстуках. Пахнуло изысканным мужским парфюмом и благополучием.
— Совещание закончилось, — шепнула Пушкареву Сабурова, прижимаясь к стенке, пропуская отзаседавшихся. — Евгений Владимирович, там, у проходной, вы отходили в сторону, по сотовому звонили. Это вы Казанцеву звонили, да? Вратарь доложился, и вы ему первый раз позвонили, а когда я сказала, что буду общаться с Николай Маратовичем и более ни с кем, вы опять с ним созвонились, да?
Пушкарев кивнул неохотно: да, мол. Казанцев в курсе, что ты, такая-сякая, желаешь конфиденциальной беседы. Кивнув Зое, Евгений Владимирович кивнул толстяку, ответственному за транспорт, типа, поздоровался. С другим отзаседавшимся начальником Пушкарев поздоровался за руку, с третьим обменялся приветственной фразой и так далее. Местные шишки выходили из кабинета, несли свои тела к лифту, кому-то Пушкарев кивал, с кем-то ручкался, произносил короткие приветствия, натянуто улыбался, а Зоя тем временем тихой сапой, шажочек за шажочком, на цыпочках, ибо не могла иначе — каблук у правой босоножки был сломан, вдоль стеночки, не спеша приближалась к вожделенному кабинету.
Николай Маратович Казанцев стоял возле окна, сцепив руки за спиной и выпятив живот. Господин Казанцев пребывал в состоянии отрешенной задумчивости, его рассеянный взгляд свободно блуждал по крышам пятиэтажек, по черной полосе туч у горизонта, по лабиринтам улочек и переулков со снующими шустро машинами.
Зоя тихонечко прикрыла за собой дверь, гипнотизируя затылок президента нефтяного концерна, обошла длинный стол для заседаний, нечаянно задела небрежно, косо задвинутый под столешницу стул.
— Зоя? — Николай Маратович повернул голову на звук шаркнувшей по ковру ножки стула. — Здравствуй, Зоя. — Николай Маратович отвернулся от блистающих чистотой стекол, оперся бедром о подоконник, расцепил руки за спиной, жестом предложил Сабуровой выбрать любой из ряда стульев и присесть. — Устраивайся где тебе удобнее. Женя сообщил, ты нашлась и требуешь немедленной аудиенции. — Казанцев выглядел уставшим, хмурился, теребил пуговицу пиджака и то и дело порывисто, шумно тянул прохладный кондиционируемый воздух носом и выдыхал его медленно, оттопырив губу, надувая щеки. — Фу-у-у... Голова болит, прям по швам башка трещит, — доверительно признался президент женщине, которая много лет верой и правдой охраняла его тело. — Так болит в черепе, Зоинька, что и обрадоваться подобающим образом твоему счастливому возвращению нету силушек. Знаешь, как тебя искали? Ух, как! Все на ушах, и наши, и привлеченные мною людишки, все... Зоинька, а чего ты не садишься? Располагайся. Устала, поди... И я заметил, каблук у тебя сломан. Садись... Не хочешь?.. Ну, как хочешь.
Зоя встала напротив присевшего на подоконник президента и рассматривала его лицо исподлобья, пыталась перехватить его мутный, болезненный взгляд.
— Зоинька, ты это чего на меня так смотришь? Как солдат на вошь. Я замученный мигренью, но это все издержки. На самом деле я заинтригован не меньше Жени Пушкарева, а переживал за тебя, поверь, девочка, гораздо больше Пушкаря, серьезно. Кто тебя похитил? Бультерьер? Почему отпустил? Или ты сбежала? Почему ты со мной первым хотела поговорить, о чем?..
Согласно легенде, похитивший Зою Бультерьер заставил женщину некоторое время томиться в каком-то подвале, бросил ее в заточении, снабдив запасами еды и питья, затем возник и продемонстрировал документы, обличающие Казанцева. Бультерьер довез пленницу до границ Москвы и области, соблюдая необходимые меры предосторожности, лишающие ее всяких возможностей предположить хотя бы, где конкретно она страдала в неволе. Это все — согласно легенде. На самом же деле Кореец и Ступин поставили, перед Зоей простенькую задачу — вырубить Казанцева, желательно надолго, и после доложить Пушкареву, кто является истинным виновником трагической гибели бывшего президента "Никоса" М.Ю. Юдинова. Желательно, чтобы Казанцев отправился на больничную койку как минимум до завтрашнего полудня, чтоб не сбежал до того, как разгорится скандал. Можно и в реанимацию его отправить, но чтоб обязательно выжил. Гад, сволочь, свинья.
И вот Зоя стоит напротив Казанцева, смотрит исподлобья и прикидывает, как бы двинуть посильнее господину президенту, чтоб он в окошко не вылетел. С точки зрения техники разумнее всего провести бросок с последующим добиванием — отшвырнуть сволочь двуличную подальше от окна и врезать, скажем, по печени, а еще лучше основанием ладони в области желудка. Одна загвоздка — Пушка-рев, знамо дело, топчется под дверью президентского кабинета, услышит шум Евгений Владимирович и тут как тут, того и гляди помешает вырубить, добить гада как следует, как доктор-реаниматолог прописал.
— ...Так о чем же ты со мною собираешься разговаривать, Зоя? Слушаю тебя внима... Ой! — Казанцев картинно всплеснул руками, шлепнул ладошками по сморщенному лбу. — Ой, с этой головной болью дурацкой я совсем из ума выжил. Чего ж я сразу-то о наиболее важном для тебя не сказал? Вчера, Зоинька, буквально вчера велел справиться, как там дела у твоих, у матушки твоей и сыночка. Твои, мне доложили, в полном порядке. Особенно Алексей. Я ничего не путаю? Твоего сына Алексеем зовут?..
Про ребенка Зоя спросила у Пушкарева, как только Евгений Владимирович подбежал к проходной, где чудесному появлению Сабуровой бурно радовались шкафы-бодигарды. Первый вопрос — про Лешку, второй — про маму, и только третий — про Казанцева, у себя ли президент в кабинете. Зоя уже знала, что и с мамой, и с Лешкой все в порядке. А вот Казанцев, сволочь, зря вспомнил о близких и дорогих Зое людях. Очень зря.
— Мы с вами, Николай Маратович, знакомы... Простите. Я с вами, господин Казанцев, работала не один год, — процедила Зоя сквозь зубы, встряхнув кистями, расслабив плечи, перехватив-таки взгляд своего бывшего подзащитного. — Я охраняла ваше тело, а вы... Ваш единоверец, сектант чертов, артист, мать его, не без вашего, я убеждена, что не без вашего благословения, заставил меня умирать от страха за жизнь моего ребенка! Вы подстроили убийство Юдинова! Вы... Ты, гнида поганая, ответишь за все! Я тебе, сволочь, это обещаю... Нет, не обещаю! Я клянусь жизнью своего Лешки! Понял, скотина?..
Николай Маратович Казанцев был человеком умным, трезво оценивал себя и соображал очень-очень быстро. Он ВСЕ понял, едва прозвучало слово "единоверец". Кто знает, быть может, и не было в нем ни капли ВЕРЫ, однако была, обязательно была у него УВЕРЕННОСТЬ, дескать, ассасины — это наикрутейшая крыша из всех возможных крыш. Не могло такого случиться, чтоб этакая железобетонная крыша дала трещину, а вот ведь случилось. Казанцев умел считать, взвешивать шансы даже быстрее, чем умел двигаться покойный маджнун. Николай Маратович молниеносно просчитал ситуацию, сделал однозначный для себя вывод и упал спиной на подоконник.
Затылок Казанцева разбил стеклопакет, прозрачные острые брызги, бликуя на солнце, посыпались на подоконник, в кондиционированную прохладу президентского кабинета ворвался пахнущий городским смогом ветерок. Николай Маратович резво задрал привыкшую к мягким креслам задницу, неумело кувыркнувшись назад. Перед злыми глазами Зои мелькнули подошвы его фасонистых полуботинок. Сабурова попыталась поймать, ухватить его за ноги, зацепилась пальцами за концы его брюк, но тугая задница перевесила, и самоубийца выскользнул из захвата, вывалился в оскалившуюся осколками раму и полетел, вращаясь в воздухе, как Карлсон, у которого вдруг отказал моторчик пропеллера, полетел вниз, к грешной земле, с верхотуры каланчи нефтяного концерна "Никос", с самого верхнего, самого престижного этажа, из самого главного в многоэтажном здании кабинета навстречу смерти.
— Сволочь!!! — крикнула Зоя фальцетом вдогон дезертиру на тот свет.
Еще звенели фальцет и стекла, а тяжелая дверь президентского кабинета уже распахнулась. Сия драгоценная дверь распахивалась так, что петли хрустели, что об стену со всего маха и штукатурка с потолка. В святая святых "Никоса" ворвался Пушкарев — глаза навыкате, в вытянутых руках табельный пистолет.
— Сабурова! Стоять!!! Не шевелиться!!! Где Казанцев?!
— Я все испортила, Евгений Владимирович, — тихо ответила Зоя сорванным голосом. И вся как-то сразу поникла. И лицом посерела. — Я дура-баба, Евгений Владимирович. Я не справилась...
— Где Казанцев, дура-баба?!
— Он вышел. Он вне игры. Он, черт бы его подрал, нашел выход из безвыходной ситуации. Сволочь...
...19 часов 18 минут 06 секунд, все три стрелки — большая, поменьше и тоненькая — остановились неизвестно когда. Ким забыл завести старенький карманный хронометр, а на встроенном в приборную панель "Запорожца" циферблате единственная часовая стрелка всегда показывает 9.
Ким заерзал на продавленном водительском сиденье, Ким занервничал. И ведь даже магнитолы в "запоре" нету, чтоб по выпускам новостей на том же "Авторадио", к примеру, сориентироваться во времени. И на этом раздолбанном "ушастом" Киму предстоит кататься еще целый год! Отец недавно сказал: будешь кататься, а если ТВОЯ машина сломается, будешь гулять пешком. Причем в автосервис отец запретил обращаться категорически, сказал: сам ремонтируй. Ух, и сурово папа Юлий взялся за воспитание сына Кима.
Можно, конечно, узнать, который час, позвонив по мобильнику, нажав кнопку с единицей и дважды с нулями, но у Кима "Би+", и отец строго-настрого запретил пользоваться беспроводной связью "по пустякам". Только в "экстренных случаях" Киму Юльевичу разрешается нажимать кнопки мобилы. И отец каждый вечер проверяет, сколько денег осталось на телефонном счете. И требует отчитываться за каждый потраченный цент, за каждый входящий и исходящий звонки.
Семен Андреевич, покидая "Запорожец" Кима, обещал вернуться не позже половины восьмого, велел ждать и, дословно, "до девятнадцати тридцати не дергаться". А как "дергаться" после половины восьмого, Мастер не уточнил. А Ким побоялся спросить. Дурак! Возможно. Мастер специально не уточнил, чтоб Ким спросил. Мастер постоянно высмеивает Кима, если тот задает ему глупые или лишние вопросы, но и хвалит, ежели Ким спрашивает по делу, не полагаясь на свои, как говорит Мастер, "детские мозги".
Обидно, честное слово, когда ты вымахал с отца ростом, а тебе все тычут, дескать, мозги у тебя детские. Ты легко, играючи смог бы выиграть чемпионат по любому практически виду единоборств, ежели бы тебе позволили поучаствовать в спортивных соревнованиях, а тебя все за ребенка держат, все воспитывают, воспитывают, воспитывают. Обидно до слез.
Размышляя о нелегкой доле сульса — сына сульса, внука сульса, правнука сульса, говоря короче — о судьбе потомственного сульса, Ким проморгал тот момент, когда к его "Запорожцу" подгребли двое гопников.
"Запорожец", припаркованный в трех кварталах от местопроживания журналиста Иванова, прятался от любопытных глаз за трансформаторной будкой. Ким припарковался между безликой будкой и кустами сирени, два левых колеса на асфальте, два правых на траве. Кусты нависли над левым автомобильным боком, сзади от случайных взоров машину берегут богатырского вида тополя, спереди обзор прикрывает ржавый корпус "Жигулей", брошенных на произвол судьбы как минимум минувшей зимой, а то и прошлой осенью. Ким выбрал это специфическое место для парковки и последующего ожидания еще позавчера, а сегодня, когда высаживал Ступина, вместо похвалы услышал от Мастера насмешливое: "Ха! Интересное местечко — тачку не видать из окон близстоящих домов, но и к тачке при желании незаметно приблизиться, как два пальца об асфальт..."
Гопники приблизились совершенно не таясь и, кабы Ким не замкнулся в себе, размышляя о превратностях собственной судьбы, он бы давно обратил внимание на шум веток сирени и хруст грунта под двумя парами дешевых кроссовок.
Гопники — два лба, примерно того же, что и Ким, возраста — втиснулись в промежуток между машиной и трансформаторной будкой. Тот, что повыше, пробовал открыть дверцу "запора", второй требовал, чтоб эту дверь открыл Ким, обзывая юного сульса "чуркой узкоглазой" и угрожая "глаз на жопу натянуть".
"Просто так они не уйдут! — думал Ким, обреченно глядя в лобовое стекло, никак не реагируя на хулиганов, уподобившись статуе молодого корейца за баранкой старого автомобиля. — Отец запретил драться! И Мастера Ступина все нет и нет! Что же мне делать?! О Великий Будда, прошу, вразуми!.."
И свершилось чудо! Во всяком случае, трель мобилы в кармане юноша Ким воспринял как самое настоящее чудо.
— Алло, я слушаю!
— А я хромаю и вижу в щелку меж саркофагом трансформатора и убитым "жигулем", как твою тачку, будто грушу, околачивают прыщавые оболтусы. Ты, Кимушка, чего сидишь-то сиднем, ась? На фиг надо, чтоб кто-то лишний видел, как я в твой драндулет усаживаюсь? Я на подходе, в десяти буквально шагах, а посему давай-ка быстренько из машины вон, и чтоб через тридцать секунд оба прыщавых валялись в отрубе. Время пошло!
Ким управился за половину отпущенного Мастером времени. Автомобильная дверца, которую дергал за ручку прыщавый дылда, открылась резко и неожиданно, ударив дылду в грудь, отбросив его к кирпичам, за которыми гудели трансформаторы. Мобильный телефон летел на заднее сиденье, а его юный узкоглазый владелец вылетел из тесного салона и на выдохе подпрыгнул, растянул ноги в шпагат. Подошвы копеечных кед врезались в морды гопников. Левая подошва оставила ребристый след на морде дылды, правая заткнула пасть, обещавшую проделать садистский эксперимент с узким глазом Кима. Вдох, и резиновые подошвы, сомкнувшись, коснулись асфальта. Выдох — колени Кима согнулись, оба кулака разлетелись в стороны. Левый кулак утонул в брюхе дылды, правый пробил живот говорливому гопнику. Вдох — колени разгибаются, кеды отталкиваются от асфальта, сомкнутые ноги взлетают вверх, выше головы Кима, расходятся, и левая резиновая пятка бьет по голове дылду, а правая шлепает по тыкве говорливому. Выдох — ноги касаются земли, а кулаки, двумя молоточками сверху, добивают отвратительно воспитанных ровесников юноши-сульса.
Разделавшись с гопниками ровно за пятнадцать секунд, Ким успел юркнуть в салон, занять продавленное место за баранкой и заставить биться предынфарктное механическое сердце автоурода прежде, чем на месте ристалища появится Ступин.
— Всех уложил? — спросил Мастер, забираясь в салон, присаживаясь рядом с юношей. — Или убежал кто, а?
— Их было двое. Всего. Семен Андреич, как же нам теперь быть? — Ким, тронув "3апорожец", аккуратно, не задев поверженных тел, вписался в промежуток меж скелетом "Жигулей" и углом трансформаторной будки. — Они могли запомнить номера моей машины! Меня смогут найти.
— Да! — подражая возбужденному голосу Кима, закивал головой мелко и часто Мастер. — Да-да, ты прав! Ой-ой, как все плохо, ой! Я предвижу, чего будет! Ой, чего будет! Молодой выпускник юрфака, романтик правопорядка с мозгами Шерлока Холмса, возьмется расследовать безнадежное "Дело о рукоприкладстве", нащупает хлипкую ниточку, потянет за нее, и нас всех разоблачат! Да! Кошмар и ужас! Придется вашей веселой корейской семейке сегодня же, не дожидаясь атаса, уходить в подполье и козьими тропами пробираться за рубеж! Или!.. Есть вариант — гасить всех подряд молодых перспективных сыщиков на территории Москвы и области! Всех подчистую, аки царь Ирод младенцев.
— Зачем вы надо мной насмехаетесь, Семен Андреевич?
— Затем, что смешно тебя слушать, парень... Эй, ты скорость-то поубавь, Шумахер! До сорока, о'кей? Едем, как настоящие "чайники", и пущай нас все обгоняют, понял?.. Слышь, гопники-то как? Оба-два живы?
— Я бил в четверть силы. Максимум — у длинного сотрясение, а у второго зубы выбиты. Оба в нокауте, без сознания.
— Ну и все! Какие проблемы? Даже ежели они и вспомнят номер этого тарантаса, вряд ли отважатся тебя разыскивать, верь мне, знаю, о чем говорю. Даже если у них есть дружки среди бандюков, так по понятиям ты прав на все сто процентов. А теперь сам прикинь — найдется ли мент, который у этой гопоты примет заяву, а? На фиг мусорам и прочим органам лишний геморрой? Вот, к примеру, какова основная цель моего визита к журналисту Иванову, а? Да чтоб расставить все точки над "и" в уголовном деле о безобразии в прибалтийском логове ассасинов, и только! Улики, которые мы с твоими соплеменниками оставили, плюс показания Иванова о том, что Бультерьер сам признался, типа, в одиночку охмурял скинхедов, а после сам же их загасил, и все, шабаш, дело закрыто. Я по-прежнему в розыске, мне не привыкать, а вы — корейские сульса — вне всяких подозрений.
— Про нас еще Сабурова знает.
— Ага, знает. Давай допустим на минуточку, что Зоя — сука последняя. Как думаешь, настучит ссученная Зоя на сульса?
— Не уверен.
— И я уверен, что она будет молчать. У Сабуровой слишком развито материнское чувство. Про вас, сульса, она все поняла — вы реальная сила, способная карать за болтливость. Из боязни за ребенка она онемеет, гарантирую. Ну а ежели она вам понадобится — так пожалуйста, считай, вы ее завербовали... Учись, Кимушка, разбираться в людях, без этого никуда. Вот возьмем для учебного примера Шурку Иванова. Как ты думаешь, прославится он, взорвав ту информационную бомбу, что мы ему подарили?
— Я его ни разу не видал, Семен Андреич.
— Однако слыхал, как мы с папкой твоим ему косточки перемывали. Ну же! Смелее высказывайся, жду.
— Я думаю, Иванов сумеет распорядиться бомбой с пользой для себя.
— Ха! Ошибаешься! Кой-какую пользу он, разумеется, поимеет, но... Знаешь, Кимушка, он даже кейс при мне не открыл, а там, в кейсе, половина документов на арабском. Звездючка случилась у Иванова, подвержен Александр Юрьевич звездной болезни, увы. Ну да и хрен с ним! Ким Юльевич, еще одна страница жизни перевернута. Завтра, само собой, на этой, сегодняшней странице отыщутся мелкие помарки, однако папка твой, с его-то связями и возможностями, все ляпы подчистит, поисправляет.
— Семен Андреевич, мы победили?
— Хм-м... Хороший вопрос... Знаешь, Кимушка, давным-давно либерально настроенные интеллигенты эпохи ужасов царизма устроили демонстрацию для темного крестьянства полотна художника Репина "Бурлаки на Волге". Развернули они, просветители, картину перед мужиками в лаптях и попросили оных высказаться. И знаешь, чего сказали крестьяне? Сказали, что видят грязный холст. Намалеванные художником образы они, бедолаги, не смогли увидеть, увы.
— Это вы к чему?
— Я это к тому, мальчик, что нам может казаться... Нет, не так — мы можем быть уверены в победе, а на самом деле... Ким! Смотри, куда едешь! Блин! Слушай, еще в чуть, и вон тот "мерс" нас бы подрезал!
— Семен Андреич, я не вино...
— Виноват! Запомни — последнее дело искать виноватых на стороне. Хочешь выжить в этом мире, во всех грехах вини себя и только себя, понял?!
— Понял, Семен Андреич.
— Это хорошо, что ты такой понятливый. Только, знаешь, и у меня не всегда получается искать и находить корни неудач в себе.
Следующие полчаса примерно они ехали молча. Ступин думал о чем-то своем, Ким крутил баранку, с тревогой прислушиваясь к покашливаниям мотора.
Выехали за город. Ким отважился прибавить скорость и задать вопрос Мастеру:
— Семен Андреич, вы скоро нас покинете, да?
— Ха! Ты выразился, как будто смертельно больного спрашиваешь о точной дате его кончины!
— Мастер, я...
— Ким! Я же просил не обзывать меня Мастером!
— Я не хотел вас обидеть Ма... Семен Андреич!
— Верю. А как насчет того, чтоб выполнить одну мою просьбочку, парень?
— Вашу просьбу? Я?.. Конечно, Семен Андреевич! Любую, если... Если отец разрешит, вы же понимаете...
— О'кей, с Юликом я поговорю, он разрешит. Короче, так — ты прав, скоро я вас, ха, покину. В смысле — уеду в родные таежные пенаты, к жене с дочкой. А просьба моя, Ким Юльевич, будет к тебе таковой — будь любезен, называй Мастером приятеля моего старинного, Мишу Коробова. По возвращении из Прибалтики я с Сабуровой и общался всего-то чуть, но узнал, что Михаил Валерьевич Коробов, сенсей некоего редкого каратешного стиля, серьезно бедствует. Миша — мужчина гордый, с принципами, оттого и прошу тебя, Кимушка, записаться к нему в ученики и честно платить Мастеру за индивидуальные тренировки ежемесячную немалую сумму. Насчет денег с папкой твоим я договорюсь. Залегендируем тебя как сына "нового русского"... то есть — "нового корейского", ха, как недоросля, которому взбрело в голову научиться самообороне... Эй, парень! Чего нос повесил? Да, понимаю, совсем не просто будет с твоей, юный сульса, боевой квалификацией изображать неумеху, пыхтеть, задыхаясь, во время общефизических разминок, изображать полное отсутствие растяжки и коряво махать руками-ногами, однако ты постарайся, договорились?
Эпилог,
который, увы, неизбежен
Австралия. Страна блаженных идиотов. Береговая линия — пляж, протянувшийся на многие-многие мили. Редко разбросанные аккуратные домишки, в них живут, ими владеют молодые загорелые парни. Молодые домовладельцы — пенсионеры. Парни отработали пятилетку на шахтах, оформили кредиты для покупки недвижимости и получили право на пожизненную пенсию. Загорелые и мускулистые пенсионеры целыми днями катаются на серфах, "ловят волну", остальное им по фигу. Сегодня у пофигистов-серфингистов приключилось самое настоящее коллективное горе. Им приходится впустую валяться на песке, под жарким даже в зимний период солнцем, ибо волнения нет, штиль в океане полнейший. Сколько глаза хватает, тут и там, на всей желтизне побережья, яркие овальные пятна досок для скольжения по волнам, и на досках коричневые пятнышки загорелых тел блаженных идиотов.
Океанскую гладь бороздит, будто по прибрежному зеркалу катит, белоснежный катер. Этакая плавучая автономия экстра-класса с каютами-люкс и вышколенной до безупречной лакейской услужливости командой. На корме в пляжных легких креслах млеют на солнышке два удивительно разных денди. Один — пожилой, смуглый, одет в белые шорты, белую тенниску, белые гольфы и, догадайтесь сами, какого цвета, кроссовки. Другой — помоложе, бледнолицый, в черном костюме, при галстуке и опять же в кроссовках, наличие коих предполагает этикет океанских краткосрочных вояжей. Пожилой и смуглый похож на актера Омара Шарифа. Помоложе и бледнолицый чем-то смахивает на Брюса Уиллиса.
— Алюминий, сгорая, выделяет значительную энергию, — вещает смуглый на английском с едва заметным акцентом. — Коэффициент полезного действия топлива на основе алюминия гораздо выше, чем мы имеем, используя переработанную нефть. Теоретически. Как использовать металл в качестве топлива — проблема, которую сумел решить скромный русский ученый. Вместо того чтобы получить Нобелевскую премию, алчный гений вошел в контакт с президентом некоего нефтяного концерна. Мистер президент был человеком широко мыслящим, он приобрел разработки гениального земляка, щедро расплатившись за них из личных средств. Дальновидный президент собирался оформить патент на свое имя и, взорвав мировую экономику, торгуя правами на производство нового топлива, стать самым богатым человеком на планете.
Смуглый замолчал, щелкнул пальцами. На корме моментально появился слуга. В руках у слуги блистающий золотом поднос, на подносе искрит запотевший бокал с холодным соком. Пригубив сок, смуглый продолжил:
— Я устранил прозорливого олигарха. Я устранил алчного гения и добыл его разработки. Это было нелегко — амбициозный олигарх хранил описания технологического процесса в своем рабочем сейфе. Я потерял много верных мне людей, но пепел их трупов сокрыл истинную цель всей операции. Человек, который сообщил о сделке ученого с олигархом, выбросился из окна. Ученый так и не успел воспользоваться деньгами, его убили, и плата за открытие лежит где-то в швейцарском банке и будет лежать там, пока банк не обанкротится. Мои люди гибли, не понимая, за что. Гонца, который привез мне побрякушку из сейфа русского бизнесмена вместе с парой компьютерных CD-дисков из того же сейфа, я лично устранил на всякий случай. Какой сегодня день?
— Воскресенье, — произнес бледнолицый, стараясь глядеть равнодушно на запотевший бокал с живительной влагой в смуглой руке собеседника.
— Вчера об открытии, способном перевернуть мир, знал только я. Сегодня нас, знающих, двое. Вы и я.
— Вы устроили нашу встречу для того, чтобы я поздравил вас, самого удачливого разбойника в истории человечества?
— Я вижу в вас, мой дорогой гость, прежде всего патриота своей страны. Ваша уважаемая держава падет с мирового Олимпа, если нефть внезапно обесценится. Одной горсточки алюминиевого порошка хватит, чтобы, допустим, автомобильные колеса крутились сутки подряд. Когда-то церкви было выгодно, чтобы Земля оставалась плоской. Так же и вашей державе, мой уважаемый гость, выгодно, чтобы секрет русского гения оставался секретом, пока вы не переориентируетесь на алюминий. Смена приоритетов в экономике займет лет десять, не правда ли?
— Назовите вашу цену.
— Не угодно ли отобедать сначала? Не сомневаюсь, о цене, о взаимных гарантиях мы обо всем договоримся и... — Пожилой, смуглый мужчина, похожий на Омара Шарифа, улыбнулся. — И я стану самым богатым разбойником в истории человечества.