Дверь медленно-медленно отворилась, Сычов степенно вошел. Игнат узнал его не сразу, точнее — не сразу догадался, что он спрятал седые кудри под рыжеватым париком и наклеил отменного качества фальшивые усы. Глаза Полковника скрывались за стеклами очков-хамелеонов.
Атташе-кейс Сычов приковал к ЛЕВОМУ запястью браслеткой наручников. В смысле — одна браслетка обхватила его запястье, другая — ручку «дипломата». В первую секунду даже у Сергача сработал стереотип мышления — в «дипломате» деньги или документы, которые его носитель боится потерять, которыми дорожит. К браслетке наручников цеплялся браслет часов, что красноречиво свидетельствовало о праворукости человека с «дипломатом» и являлось лишним отвлекающим фактором от истинного предназначения миниатюрного чемоданчика.
Сычов остановился в полуметре от дверного проема, повернулся вполоборота к Игнату.
— Сергач, представь меня гражданам с пистолетами, — сказал он несколько смущенно, с некоторым оттенком самоиронии, дескать, что за фу-ты ну-ты, вот он я, весь на виду, ментами обысканный, большой и толстый, старый и неуклюжий, и совсем не страшный, зачем в меня целиться?
— Молчите, Игнат Кириллович! Я сам представлюсь товарищу полковнику, — заговорил бодро основной вампир. — Но прежде представлю старину Жана...
Сычов, пыхтя, повернулся всем корпусом к немому. Вместе с тучным туловищем развернулся к «старине Жану» нужным торцом огнестрельный кейс.
— ...Старина Жан — мой друг, помощник и брат, — продолжал джентльмен с револьвером. — Жан в чем-то ваш, товарищ Сычов, коллега. Мой Жан служил в...
Сергач упал раньше немого. Игнат внимательно следил за пальцами левой руки Сычова, Полковник стиснул ручку атташе-кейса, и Сергач прыгнул — ударил плечом спинку кресла, опрокинул мебель. Кожаная спинка смягчила падение Сергача, а массивное основание кресла теперь защищало Игната от случайного плевка свинцом.
Выстрелил револьвер. Серебряная пуля просвистела мимо тучной живой мишени, скованной одной цепью со смертоносным «дипломатом». Боеприпас из драгоценного металла расплющило об оконное бронестекло. Да, как выяснилось, в оконных рамах вовсе не простые толстые стекла. В том числе и пуленепробиваемое, «бронестекло» достойно выдержало испытание на прочность — сплющенная пулька отрикошетила, оставив на прозрачной поверхности лишь царапинку и мелкую паутинку трещин. А податливую плоть промахнувшегося джентльмена рой свинцовых пуль буквально изрешетил. Свинец истрепал галстук-бабочку, порвал шею, раздробил подбородок маньяку, что мнил себя существом нечеловеческой, или, вернее, — надчеловеческой природы.
Последняя порция свинца прошила днище перевернутого Сергачом кресла. Большинство раскаленных свинцовых капель застряло в мебельном каркасе, и только две из них достигли тела Игната. Одна прошла навылет под левой ключицей, вторая застряла в груди над правым соском. Магазин сокрытого в кейсе оружия опустел, брякнули гильзы в замкнутом пространстве — Сычов резво шагнул к агонизирующему немому.
— Полковник! Ты меня подстрелил! Ты специально в меня стрелял! — воскликнул Игнат удивленно.
Боли Сергач не ощущал совершенно, скосив глаза, изучал дырки в коже, наблюдал, недоумевая, как толчками из тела потекла густая, бурая кровь.
Под ногами Сычова хрустнули осколки тоненького стеклышка, — падая, смертельно раненный немой ударился о створки книжного стеллажа и разбил вдребезги защищавшие фолианты от пыли стеклышки.
— Молчи, Сергач, экономь силы для молитвы. — Сычов, крякнув, присел на корточки подле все еще содрогавшегося в последних конвульсиях немого. — Эко пушку старины Жана кровушкой замарало, противно в руки взять.
— Полковник! Ты чего собираешься де... Ой!.. Бл-л-ин... — В груди у Игната так кольнуло, что невозможно стало дышать, страшно шевельнуться.
— Больно? — Полковник, кряхтя, выудил из кармана брюк шестидесятого размера мятый носовой платок. — Потерпи маленько, парень. У моей трещотки в обойме голяк, оботру кровушку с трофейной пушки, и контрольный выстрел избавит тебя от страданий. Ты пока помолись, говорят, помогает.
— Полковник, блин!.. Черт, в груди жжет... Полковник, выслушай меня! Мы договоримся, мы...
— Напрасно себя истязаешь, аферист болтливый. Не договоримся мы с тобой, друг ситный... От, гляди-ка, незадача — рукоятка у трофейной пушки с насечкой рубчиком, как губка, гляди, кровушку держит, хрен ототрешь.
— Послушай, Сычов...
— Цыц, сказал! Заранее знаю, на что ты надеешься, и сразу предупреждаю — неинтересно мне, в каких разборках ты увяз, парень, и почему меня подставил. Ты, сука болтливая, единственный свидетель моих прошлогодних проделок. Вещественные доказательства я в том году уничтожил, помнишь? А тебя, если помнишь, пожалел при тогдашних раскладах. Не с руки мне было тебя кончать. Сейчас другой расклад. Сегодня ты сам себе гнилую карту сдал, парень. Ты, ссученный, разделил со мною тайну зелья и обещал молчать, так? Ты проболтался, а я тебя, парень, предупреждал — молчи. Было такое?
— Было... — Игнат уже не говорил, а хрипел. На губах его пузырилась алая слюна, левая ключица онемела, в правой стороне грудины бесновалась боль, терзала, мучила. — ...Было... Полковник, здесь, в доме... черт, как болит, черт!.. Здесь, в доме, звукоизоляция, но... Блин... в голове карусель с шипами, блин... Но менты во дворе заметят узор от пули на окне... Бли-ин, как фиго-во... ой, о, черт...
— Намекаешь прозрачно, чтоб я сначала с мусарней разобрался? Надеешься, не справлюсь с мусорками, и ты выживешь? Не надейся, с такими, как у тебя, ранениями не живут... Я под старость копушей стал, слышь? Может и так случиться, что пока я с чужой пушки мокрое да красное вытираю, ты и сам успеешь откинуться, без дополнительной свинцовой примочки... Эгей, Сергач! Чего затих-то, друг ситный? Решил дохлым притвориться? Напрасно, патрона для контрольного выстрела я все равно не пожалею.
Сергач не притворялся. Он еще дышал, его сердце еще билось, но сознание, спасаясь от усиливающейся с каждым вдохом, с каждым ударом сердца боли, его измученное сознание отключилось и бросило на произвол судьбы окровавленное тело с руками, скованными за спиной стальными браслетами наручников.
В глубинах дома что-то скрипнуло. Сычов замер, прислушался... Все вроде бы тихо... Старинная мебель, наверное, трещит — скрипит — стонет. Все старое начинает самопроизвольно стонать, рано или поздно. Вот и у Сычова застонали, захрустели суставы, когда он поднялся с корточек, когда шагнул к Сергачу...
12. Через неделю после расстрела
Эпилог
Атташе-кейс Сычов приковал к ЛЕВОМУ запястью браслеткой наручников. В смысле — одна браслетка обхватила его запястье, другая — ручку «дипломата». В первую секунду даже у Сергача сработал стереотип мышления — в «дипломате» деньги или документы, которые его носитель боится потерять, которыми дорожит. К браслетке наручников цеплялся браслет часов, что красноречиво свидетельствовало о праворукости человека с «дипломатом» и являлось лишним отвлекающим фактором от истинного предназначения миниатюрного чемоданчика.
Сычов остановился в полуметре от дверного проема, повернулся вполоборота к Игнату.
— Сергач, представь меня гражданам с пистолетами, — сказал он несколько смущенно, с некоторым оттенком самоиронии, дескать, что за фу-ты ну-ты, вот он я, весь на виду, ментами обысканный, большой и толстый, старый и неуклюжий, и совсем не страшный, зачем в меня целиться?
— Молчите, Игнат Кириллович! Я сам представлюсь товарищу полковнику, — заговорил бодро основной вампир. — Но прежде представлю старину Жана...
Сычов, пыхтя, повернулся всем корпусом к немому. Вместе с тучным туловищем развернулся к «старине Жану» нужным торцом огнестрельный кейс.
— ...Старина Жан — мой друг, помощник и брат, — продолжал джентльмен с револьвером. — Жан в чем-то ваш, товарищ Сычов, коллега. Мой Жан служил в...
Сергач упал раньше немого. Игнат внимательно следил за пальцами левой руки Сычова, Полковник стиснул ручку атташе-кейса, и Сергач прыгнул — ударил плечом спинку кресла, опрокинул мебель. Кожаная спинка смягчила падение Сергача, а массивное основание кресла теперь защищало Игната от случайного плевка свинцом.
Выстрелил револьвер. Серебряная пуля просвистела мимо тучной живой мишени, скованной одной цепью со смертоносным «дипломатом». Боеприпас из драгоценного металла расплющило об оконное бронестекло. Да, как выяснилось, в оконных рамах вовсе не простые толстые стекла. В том числе и пуленепробиваемое, «бронестекло» достойно выдержало испытание на прочность — сплющенная пулька отрикошетила, оставив на прозрачной поверхности лишь царапинку и мелкую паутинку трещин. А податливую плоть промахнувшегося джентльмена рой свинцовых пуль буквально изрешетил. Свинец истрепал галстук-бабочку, порвал шею, раздробил подбородок маньяку, что мнил себя существом нечеловеческой, или, вернее, — надчеловеческой природы.
Последняя порция свинца прошила днище перевернутого Сергачом кресла. Большинство раскаленных свинцовых капель застряло в мебельном каркасе, и только две из них достигли тела Игната. Одна прошла навылет под левой ключицей, вторая застряла в груди над правым соском. Магазин сокрытого в кейсе оружия опустел, брякнули гильзы в замкнутом пространстве — Сычов резво шагнул к агонизирующему немому.
— Полковник! Ты меня подстрелил! Ты специально в меня стрелял! — воскликнул Игнат удивленно.
Боли Сергач не ощущал совершенно, скосив глаза, изучал дырки в коже, наблюдал, недоумевая, как толчками из тела потекла густая, бурая кровь.
Под ногами Сычова хрустнули осколки тоненького стеклышка, — падая, смертельно раненный немой ударился о створки книжного стеллажа и разбил вдребезги защищавшие фолианты от пыли стеклышки.
— Молчи, Сергач, экономь силы для молитвы. — Сычов, крякнув, присел на корточки подле все еще содрогавшегося в последних конвульсиях немого. — Эко пушку старины Жана кровушкой замарало, противно в руки взять.
— Полковник! Ты чего собираешься де... Ой!.. Бл-л-ин... — В груди у Игната так кольнуло, что невозможно стало дышать, страшно шевельнуться.
— Больно? — Полковник, кряхтя, выудил из кармана брюк шестидесятого размера мятый носовой платок. — Потерпи маленько, парень. У моей трещотки в обойме голяк, оботру кровушку с трофейной пушки, и контрольный выстрел избавит тебя от страданий. Ты пока помолись, говорят, помогает.
— Полковник, блин!.. Черт, в груди жжет... Полковник, выслушай меня! Мы договоримся, мы...
— Напрасно себя истязаешь, аферист болтливый. Не договоримся мы с тобой, друг ситный... От, гляди-ка, незадача — рукоятка у трофейной пушки с насечкой рубчиком, как губка, гляди, кровушку держит, хрен ототрешь.
— Послушай, Сычов...
— Цыц, сказал! Заранее знаю, на что ты надеешься, и сразу предупреждаю — неинтересно мне, в каких разборках ты увяз, парень, и почему меня подставил. Ты, сука болтливая, единственный свидетель моих прошлогодних проделок. Вещественные доказательства я в том году уничтожил, помнишь? А тебя, если помнишь, пожалел при тогдашних раскладах. Не с руки мне было тебя кончать. Сейчас другой расклад. Сегодня ты сам себе гнилую карту сдал, парень. Ты, ссученный, разделил со мною тайну зелья и обещал молчать, так? Ты проболтался, а я тебя, парень, предупреждал — молчи. Было такое?
— Было... — Игнат уже не говорил, а хрипел. На губах его пузырилась алая слюна, левая ключица онемела, в правой стороне грудины бесновалась боль, терзала, мучила. — ...Было... Полковник, здесь, в доме... черт, как болит, черт!.. Здесь, в доме, звукоизоляция, но... Блин... в голове карусель с шипами, блин... Но менты во дворе заметят узор от пули на окне... Бли-ин, как фиго-во... ой, о, черт...
— Намекаешь прозрачно, чтоб я сначала с мусарней разобрался? Надеешься, не справлюсь с мусорками, и ты выживешь? Не надейся, с такими, как у тебя, ранениями не живут... Я под старость копушей стал, слышь? Может и так случиться, что пока я с чужой пушки мокрое да красное вытираю, ты и сам успеешь откинуться, без дополнительной свинцовой примочки... Эгей, Сергач! Чего затих-то, друг ситный? Решил дохлым притвориться? Напрасно, патрона для контрольного выстрела я все равно не пожалею.
Сергач не притворялся. Он еще дышал, его сердце еще билось, но сознание, спасаясь от усиливающейся с каждым вдохом, с каждым ударом сердца боли, его измученное сознание отключилось и бросило на произвол судьбы окровавленное тело с руками, скованными за спиной стальными браслетами наручников.
В глубинах дома что-то скрипнуло. Сычов замер, прислушался... Все вроде бы тихо... Старинная мебель, наверное, трещит — скрипит — стонет. Все старое начинает самопроизвольно стонать, рано или поздно. Вот и у Сычова застонали, захрустели суставы, когда он поднялся с корточек, когда шагнул к Сергачу...
12. Через неделю после расстрела
Старичок в пижаме и шлепанцах на босу ногу держал задрипанный радиоприемник бережно, как великую ценность. Динамики хрипели про погоду. В конце каждого выпуска новостей, перед тем, как начнут говорить про погоду, старичок крутил ручку громкости до упора, и все, кто в это время находился в больничном коридоре, — и «ходячие» пациенты, и медперсонал, и неурочные посетители — все спешили к старичку с радиоприемником. Измученный жарой народ слушал прогноз погоды, будто сводки из зоны боевых действий атмосферных фронтов. Даже Инна отвлеклась на миг от мрачных мыслей, замедлила шаг, прислушалась.
— ...Понижения дневных температур в ближайшие сутки не ожидается...
— Черт подери, — пробормотала Инна, потянувшись к сумочке.
Разыскивая в сумочке сигаретную пачку, Инна свернула за угол больничного коридора, вынимая зажигалку, подошла к дверям в больничный двор, прикуривая, вышла на воздух.
Воздух вне больничных стен имел привкус раскаленного асфальта. Великаны тополя в больничном парке не радовали тенью. Редкие скамейки пустовали. Выжженная солнцем трава на газонах поникла, потеряв всякие надежды дождаться дождя.
Инна спустилась с низкого больничного крылечка, уверенно направилась к самой узкой из асфальтовых дорожек, петляющих по невеликому, пустынному парку.
— Инесса Александровна! — крикнул мужчина, только-только появившийся в конце центральной аллеи.
Мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами и вызывающих сочувствие плотных угольно-черных брюках побежал трусцой к остановившейся Инне, смешно размахивая на бегу допотопным коричневым портфелем.
— Олег Ильич? — Инна прикрылась от солнца рукой с сигаретой. — Не узнала вас, Олег Ильич, без усов.
— Сбрил растительность, — сообщил Олег Ильич, переходя с бега на шаг. — Фу-у-у... запыхался... — Олег Ильич утер раскрасневшееся лицо ладонью. — Фу-у... успел вас перехватить, слава богу. На работе вашей сказали, что вы до конца дня в больнице, а вы, оказывается, уходите, и мобильник у вас выключен, где бы я вас искал?
— Зачем я, интересно, вам понадобилась?
— Есть один вопросик срочный, пойдемте. Чего мы на солнцепеке-то стоим? Пойдемте, Инесса Александровна, у меня там машина, на улице, у главного корпуса, подвезу вас, и дорогой поговорим.
— Я вышла покурить, Олег Ильич. На работе вам правильно сказали — я сегодня здесь долго пробуду. Сегодня консилиум, буду ждать его итогов. Консилиум еще не начался, ждут какого-то профессора, говорят — светило. Не исключено, что врачи будут ждать светило до вечера, а я, соответственно, пробуду здесь до ночи.
— В таком случае побеседуем где-нибудь э-э-э... на скамеечке?
— В беседке побеседуем. Невдалеке есть беседка, я в ней обычно курю, пошли.
— Вы, вижу, освоились здесь. — Олег Ильич отстал на шаг, раскрыл портфель, запустил пятерню в его пожилое потрепанное чрево. — Пепси будете? Таскаю с собой воду, как старуха валидол. — Он вытащил из портфеля баночку пепси: — Теплая вода, предупреждаю, но все равно советую выпить. В таком пекле без воды недолго и коньки отбросить.
— Спасибо, — Инна выбросила сигарету, взяла железный цилиндрик с красно-синей эмблемой «Пепси», дернула за кольцо. Брызнула фонтанчиком коричневая пена, запузырилась, зашипела, полилась по пальцам.
— Черт подери!
— Зачем чертыхаетесь, Инесса Александровна? Я запасливый, я вам салфетку дам, вытрете руку. Нате вот, держите, фирменные салфетки, из одной ресторации спер.
— Спасибо еще раз, только я по другому поводу чертыхнулась. Беседка, во-он, видите, занята. Пошли поищем другое место в тени.
— Нет уж, Инесса Александровна! — Олег Ильич сунул обратно в портфель баночку пепси, которую достал для себя. — Нетушки! Потерпите минуту. — Олег Ильич застегнул портфель и полез в задний карман брюк. — Всего минута, и мы отдохнем с максимально возможным туточки комфортом. Але-ап! — Из заднего брючного кармана Олег Ильич извлек красную книжицу и бодро обогнал Инну.
Под конусом тенистой широкой крыши пили пиво два дородных санитара. Их скомканные салатного цвета халаты валялись на круглом столике посередине беседки, оба обнажены до пояса, расслаблены, полулежат на лавочках, опершись спинами на столбики, поддерживающие конус крыши, лениво переговариваются, тихо смеются.
— Уголовный розыск! — Олег Ильич по-хозяйски перешагнул порожек беседки, махнул удостоверением. — Попов моя фамилия, я с Петровки, тридцать восемь, нахожусь при исполнении. Ну-ка, гаврики, встали быстро, оделись, забрали правильное пиво «Бочкарев» и, ать-два, в темпе отсюда. Парковая постройка типа «беседка» оккупируется милицией для особо важных, не вашего ума, целей. Вопросы?
Санитар помладше и пожирнее беспрекословно встал, взял халат, накинул на обгоревшие плечи. Второй санитар, с татуированным тигром на груди, продолжая сидеть, изрек:
— Подумаешь, уголовный розыск. Нам-то что до ваших «особых целей»? Здесь места не купленные, мы ничего не нарушаем, мы не в розыске и у нас обед. Где хотим, там и сидим.
— Ты чего вякнул, фофан?! — нехорошо улыбнулся Попов. — Ты вякнул «подумаешь», я не ослышался? А не хочешь ли посидеть в цугундере до выяснения личности и подумать суток трое на тему хамства представителю власти? Кто тебе, стриптизер, разрешил обнажать торс в общественном месте и выпивать на территории госучреждения, ась? И чой-то у тебя за наколка? Повернись-ка, разгляжу. Повернись-повернись! Беглый рецидивист с синим тигром промеж грудей, ей-богу, значится в оперативных ориентировках. Учти, фофан, если я тебя задерживать начну, и ты хлебало ручонками прикроешь, когда я по нему для острастки кулаком съезжу, енто твое действие будет расцениваться как сопротивление властям, учел?
— Уходим, Вадик, — младший санитар схватил халат старшего. — Вадик, не вяжись, уходим.
— Расстреливать, — процедил сквозь зубы татуированный Вадик, поднимаясь с лавки.
— Чего ты вякнул, баклан?! — Олег Ильич Попов с Петровки, тридцать восемь, сморщил лоб гармошкой, вскинул брови.
— Ничего, — санитар Вадик, тиская в кулаке недопитую бутылку «Бочкарева», перелез через жердочки, прибитые к столбикам, на которых держалась крыша — источник тени. — Ничего особенного, вспомнил исторический факт, как Гитлер приказал расстреливать безбилетников. Один раз «зайцев» из поезда вывели и расстреляли, с тех пор в Германии никто без билетов не ездит.
— Ты на что намекаешь, сявка?! — угрожающе низким голосом спросил Олег Ильич, глядя в спину удаляющемуся санитару. — Я не понял!
— Я поняла, и я полностью с ним согласна, — произнесла Инна, входя в беседку и опускаясь на лавку. — Он прав. Если бы нескольких ментов-беспредельщиков расстреляли без суда и следствия да показали бы экзекуцию по телевизору на всю страну, на другой день две трети личного состава уволились бы из органов, а остальные вели себя нормально.
— Если бы, говорите? — Олег Ильич усмехнулся уголком рта, плюхнулся на лавку напротив Инны, полез в портфель за банкой воды. — Если, да? Хм... цитирую по памяти: «Если кто-нибудь все же найдет эту кассету, передайте ее, сердечно прошу, на Петровку, тридцать восемь, Попову Олегу Ильичу». Чья цитата, а? Вашего, Инесса Александровна, муженька! Вы слушали пленку, должны помнить его, так сказать, прощальную фразу. У меня с Игнатом Сергачом взаимоотношения были сами знаете какие, но в критический момент он вспомнил обо мне, а не о знакомых бандитах, так ведь?
— Подмосковные менты, которые избивали Игната, их начальнички, они, по-вашему, сильно отличаются от бандитов?
— Следствие разберется. — Олег Ильич сноровисто вскрыл пепси, отпил глоток. — Я понимаю, Инесса Александровна, ваши настроения — для вас все вокруг дерьмо, и только Игнат Кириллыч в белом смокинге, но это не так, дорогая моя, совсем не так. Игнат Сергач совсем не похож на благородного героя. В эпизоде с подмосковными ментами, к примеру, Сергач первый начал беспредел. Одному заслуженному работнику сломал, между прочим, вставную челюсть, меж тем коллеги пострадавшего, по моему компетентному мнению, спасли Сергача от верной смерти, честь им и хвала. Согласно моей версии, господин Сычов просто не успел добить Игната Кирилловича. Полковник собирался произвести контрольный выстрел в голову Сергачу, а после заманить ментов со двора в дом, расстрелять и их, выехать за пределы поселка, снять грим с морды и фальшивые номера с тачки, и все, и ищи ветра в поле, а найдешь, так затрахаешься доказывать его причастность к содеянному. Мадам Сычова до сих пор орет, что муж в то утро никуда не отлучался. Непробиваемая дура! Адвокатов наняла самых-самых, взятки сует кому ни попадя. Сычов рисковал, и очень, но то был продуманный риск. Полковнику просто не повезло. Ненавистные вам менты, как заметили трещины на оконном бронестекле, так сразу и связались оперативно со службой охраны поселка, молодцы. Ребятишки в той службе — любой спецназ позавидует, любая «Альфа» слюнями изойдет. Ребятишки примчались со скоростью вихря, в дом проникли тихохонько, на цырлах, и повязали Сычова, как в кино, за секунды. Старпер и ахнуть не успел. Малость попортили перышки Сычу, однакося жив курилка, дает показания, поет соловьем.
— Мне известно, о чем поет Сычов, — Инна поставила на круглую столешницу цилиндрик баночки со сладкой водой. — И с вашей версией я не согласна. Папа говорит, что прицельная стрельба из спрятанного в кейсе оружия практически невозможна. Папа верит Сычову — полковник в отставке случайно зацепил Игната, он не собирался его добивать, наоборот, он...
— Инесса Александровна! Слышал я! Слышал я эту песню! Ваш папенька авторитетная личность, но и я себя не на помойке нашел, у меня своя версия. В отличие от вашего папеньки, я не верю в запевку Сыча про «Венец безбрачия». Хотя мы и нашли затонувшую год назад в сточных водах машину с двумя скелетами, хотя и свидетели по делу «Венца» нашлись, но я не верю Сычову. Полковник поет о себе как о спасителе Сергача, а я ему не верю, хоть режьте меня! Сычов чего-то недоговаривает, нутром чую.
— Папа говорит, что у похитителей Игната найден какой-то сверхсекретный спрей, газовое оружие последнего поколения.
Сычов говорит о похищенных из архива КГБ секретных документах. Разве вы не видите, что выстраивается очевидная логическая цепочка?
— Не вижу! Много чего найдено, Инесса Александровна. Собственность погибшего господина проверили, косточки обугленные людские и собачьи нашли, на делянке в гектар аудиокассету в лесу разыскали. Один отрывок аудиозаписи я вам недавно цитировал, могу и другой процитировать, тот, где Сергач признается в убийстве. Ситуация спровоцировала серию убийств, если верить словам Сергача. Исповеди на пленке я верю, но не могу понять, с какой целью была создана убийственная ситуация. Как только начинаю ломать голову над этим главным вопросом, сразу приходят на ум мысли об остросюжетных сочинениях Игнат Кириллыча, найденных у вас дома.
— Неправда. — Инна закурила, жадно вдохнула дым, выдохнула двумя струйками через нос. — Сочинения Игната никто не искал, я их сама передала следствию.
— Значит, и вы не отрицаете чисто политическую версию всего произошедшего?
— Ошибаетесь! Вас интересовало, чем занимался Сергач, уйдя из оккультного бизнеса, и я вам объяснила. Вас заинтересовала конкретика, и я передала вам его рукопись, только и всего! Неужели вы всерьез думаете, что садистский загородный спектакль был задуман некими политическими силами? Ради чего? В смысле — ради кого? Ради Сергача? Из-за того, что Сергач писал заказной шпионский роман с фигой в кармане? Да? Образно выражаясь, это... — Инна стряхнула пепел с сигареты. — Извините, это верх безумия.
— Ух как вы точно выразились: «это верх»! И я допускаю, что это верхушка айсберга, а под темными водами безумных мотивов скрывается Ее Величество Подоплека. И я умею выражаться образно. — Попов отхлебнул воды, подумал и допил остатки пепси в своей банке. — Напрасно Игнат Кириллыч полез в политику, гнилое это занятие и опасное. Окажешься ненароком крайним в многоходовой комбинации и упадешь с доски, так и не сообразив, за что, зачем вышибли и почему вышибали столь ВИТИЕВАТО. Вы ведь в курсе, что за персона погибла в полутора метрах от раненого Сергача, да? Вы в курсе, в чьем доме Сычов устроил стрельбу?
— Вы спрашиваете — в курсе ли я всех сплетен и домыслов о погибшем джентльмене? Да, в курсе. Я неделю не включала телевизор, не заглядывала в газеты, но папа рассказывал, как трактуют его смерть политологи и экономисты. А еще я в курсе, что убитая особо важная персона накануне исчезновения Игната имела контакты с секретаршей нашего главного редактора.
— Проболталась Зиночка? — Попов скорчил кислую физиономию, смял в кулаке пустую баночку пепси. — Я же ее просил! Ну, я ей задам, секретутке!..
— Объясните-ка лучше, Попов, почему я узнаю детали следствия от секретарши Зиночки, а не от вас?
— Эх, Инесса Александровна! Если бы вы слыхали мой разговор с начальством в тот день, когда оно, начальство долбаное, дало указание делиться с вами и вашим папенькой оперативной информацией по ходу работы! Эх, кабы вы слыхали, как я отказывался от дела! Как я проклинал вашего Сергача за то, что он помянул меня в конце той долбаной аудиозаписи! Ей-богу, я и понятия не имел, что мое начальство по сию пору числит себя в учениках вашего папеньки, знать не знал, ведать не ведал, что наш генерал начинал в ГРУ!..
— Вернемся к Зиночке, Олег Ильич. Оставим лирику. — Инна прикурила от окурка новую сигарету.
— Вы много курите, Инесса Александровна.
— Да, много, — согласилась Инна, выдохнув никотиновое облачко. — Свекровь никак не свыкнется с моей страстью к табаку. Мама Игната приехала три дня назад, живет сейчас со мной, и вечерами я вынуждена курить меньше, зато днями наверстываю. Впрочем, хватит об этом. Олег Ильич, я не могу понять, за каким чертом покойному нефтяному магнату понадобился листок с образцом моего почерка. Зиночка призналась, что продала ему мои почеркушки за пятьсот баксов. Полштуки за черновые записи из корзины для мусора — сумма абсурдная.
— А я не понимаю, зачем он сам записал на кассету идиотскую бредятину про «строги мори». Я не понимаю, кому и зачем понадобился именно его голос на кассете. И я не понимаю, зачем вы, Инесса Александровна, рассказали про вампирические бредни Римме Львовне Кузьминой. Вам не хватало слов и слез сочувствия? Вы верите в бескорыстную и беззаветную женскую дружбу?
Олег Ильич размахнулся, бросил мятую жестяную банку в ближайший тополь. Попал.
— Стряхните пепел с сигареты, Инна Александровна. Судя по тому, как хлопают ваши подкрашенные ресницы, я угадал — именно вы поделились не подлежащей разглашению информацией с Риммой Львовной. Ваше выражение лица — красноречивый и однозначный ответ на тот самый вопросик, ради которого я сюда примчался. Полюбуйтесь-ка, — Олег Ильич выудил из портфеля газетную простыню. — У меня в руках газетенка под названием «Сенсация», сегодняшний номер. Передовица озаглавлена: «Убийца вампиров». Полюбуйтесь фотографиями Игната Кирилловича и убитого нефтяного магната. Нравится? Статейка без подписи, но мы успели выяснить имя ее автора. Передовицу написала Римма Львовна Кузьмина, ваша ближайшая подружка.
— Сука... — Инна сломала сигарету, стиснула кулачки.
— Еще какая! И фантазерка к тому же. Излагает события буквально — тайный энергетический вампир похитил пятерых, подозреваемых в вампиризме, и устроил промеж них соревнование. Победил некий ИКСМЕН, фото прилагается. Победитель оказался еще более коварным «строги мори», чем устроитель экзамена по вампиризму, и сумел разделаться с похитителем, смотри фото. В статье никаких конкретных имен, лишь псевдонимы и фотографии. К вечеру фотопортреты идентифицируют владельцы солидных газетных изданий, и ваша задушевная подружка журналистка Римма Львовна свяжется с ними, попросит денег за подробности, сорвет куш. За более подробную информацию ей заплатят — догадываетесь сколько?
— Вы должны ей помешать!
— Мы стараемся. Она сука, но не дура. По месту прописки не ночевала, у друзей не объявлялась. Да и нечего нам ей инкриминировать, откровенно-то говоря. Я ей, конечно же, постараюсь помешать, но сначала должен получить соответствующие официальные санкции у начальства. Мне назначена аудиенция у генерала, — Олег Ильич взглянул на часы, — через час сорок пять. Я намерен просить у начальства и разрешения на ваш арест, Инна Александровна. Строго говоря, по вашей вине, дорогуша, произошла утечка не подлежащих разглашению фактов. Конечно же, «добро» на вашу изоляцию генерал не даст, меж тем отменит прежние указания держать вас в курсе, строго-настрого запретит впредь откровенничать и с вами, моя дорогая, и с вашим дражайшим папенькой заодно. Я думаю, генерал еще и ножкой при этом топнет! И слава богу! Мне более не придется, дорогуша, лебезить перед вами, гнуться перед вашим батюшкой; отныне, когда понадобитесь, вызову вас повесткой.
Олег Ильич улыбнулся, продемонстрировал нестройный ряд зубов и задорно подмигнул собеседнице.
— Недаром... — тихо, едва слышно прошептала Инна, комкая сломанную сигарету в кулаке.
— Чего «недаром», дорогуша?
— Недаром вам дали прозвище Циркач.
— Еще бы! Такое прозвище даром не дают, его заслужить надобно, дорогуша! Теперь, если я не сумею распутать дело, с меня взятки гладки, как говорится! Теперь вы крайняя, моя дорогая. Но вы не расстраивайтесь! Ваш Сергач, ну чисто отыгравший свое герой мексиканского сериала, если и выйдет из коматозного состояния, то стойкая амнезия, сиречь потеря памяти, ему обеспечена. Намедни я сделал официальный запрос, получил копию истории болезни Сергача и проконсультировался с тем самым профессором, которого ждут сегодня к вечеру на консилиум. Не беспокойтесь — отмажете вашего Игната от юридических и прочих разборок. Никому, кроме вас и медиков, он более не интересен. Он не свидетель, и не обвинитель, и не хранитель страшных тайн. За амнезию профессор ручается. Между прочим, шансы Сергача выйти из комы светило медицины оценивает достаточно высоко, учитывая стабильно тяжелое состояние больного. Фифти-фифти его шансы, пятьдесят на пятьдесят. Или в ближайшие день-два пойдет на поправку, начнет хоть как-то реагировать на внешние раздражители, или...
— Молчите! Я верю — он выживет! Он поправится, он сильный!
— Блажен, кто верует. — Олег Ильич поднялся с лавки, смахнул капельку пота с кончика носа. — Ну и жариша! Пепси еще угостить? Нет? Воля ваша. Пойду я, пожалуй. Пора! Газетку вам оставлю, специально для вас запасся лишней — скоротаете время за чтением. Засим разрешите откланяться, дорогуша, и, как говаривал один симпатяга телевизионный ведущий: всего вам доброго.
— ...Понижения дневных температур в ближайшие сутки не ожидается...
— Черт подери, — пробормотала Инна, потянувшись к сумочке.
Разыскивая в сумочке сигаретную пачку, Инна свернула за угол больничного коридора, вынимая зажигалку, подошла к дверям в больничный двор, прикуривая, вышла на воздух.
Воздух вне больничных стен имел привкус раскаленного асфальта. Великаны тополя в больничном парке не радовали тенью. Редкие скамейки пустовали. Выжженная солнцем трава на газонах поникла, потеряв всякие надежды дождаться дождя.
Инна спустилась с низкого больничного крылечка, уверенно направилась к самой узкой из асфальтовых дорожек, петляющих по невеликому, пустынному парку.
— Инесса Александровна! — крикнул мужчина, только-только появившийся в конце центральной аллеи.
Мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами и вызывающих сочувствие плотных угольно-черных брюках побежал трусцой к остановившейся Инне, смешно размахивая на бегу допотопным коричневым портфелем.
— Олег Ильич? — Инна прикрылась от солнца рукой с сигаретой. — Не узнала вас, Олег Ильич, без усов.
— Сбрил растительность, — сообщил Олег Ильич, переходя с бега на шаг. — Фу-у-у... запыхался... — Олег Ильич утер раскрасневшееся лицо ладонью. — Фу-у... успел вас перехватить, слава богу. На работе вашей сказали, что вы до конца дня в больнице, а вы, оказывается, уходите, и мобильник у вас выключен, где бы я вас искал?
— Зачем я, интересно, вам понадобилась?
— Есть один вопросик срочный, пойдемте. Чего мы на солнцепеке-то стоим? Пойдемте, Инесса Александровна, у меня там машина, на улице, у главного корпуса, подвезу вас, и дорогой поговорим.
— Я вышла покурить, Олег Ильич. На работе вам правильно сказали — я сегодня здесь долго пробуду. Сегодня консилиум, буду ждать его итогов. Консилиум еще не начался, ждут какого-то профессора, говорят — светило. Не исключено, что врачи будут ждать светило до вечера, а я, соответственно, пробуду здесь до ночи.
— В таком случае побеседуем где-нибудь э-э-э... на скамеечке?
— В беседке побеседуем. Невдалеке есть беседка, я в ней обычно курю, пошли.
— Вы, вижу, освоились здесь. — Олег Ильич отстал на шаг, раскрыл портфель, запустил пятерню в его пожилое потрепанное чрево. — Пепси будете? Таскаю с собой воду, как старуха валидол. — Он вытащил из портфеля баночку пепси: — Теплая вода, предупреждаю, но все равно советую выпить. В таком пекле без воды недолго и коньки отбросить.
— Спасибо, — Инна выбросила сигарету, взяла железный цилиндрик с красно-синей эмблемой «Пепси», дернула за кольцо. Брызнула фонтанчиком коричневая пена, запузырилась, зашипела, полилась по пальцам.
— Черт подери!
— Зачем чертыхаетесь, Инесса Александровна? Я запасливый, я вам салфетку дам, вытрете руку. Нате вот, держите, фирменные салфетки, из одной ресторации спер.
— Спасибо еще раз, только я по другому поводу чертыхнулась. Беседка, во-он, видите, занята. Пошли поищем другое место в тени.
— Нет уж, Инесса Александровна! — Олег Ильич сунул обратно в портфель баночку пепси, которую достал для себя. — Нетушки! Потерпите минуту. — Олег Ильич застегнул портфель и полез в задний карман брюк. — Всего минута, и мы отдохнем с максимально возможным туточки комфортом. Але-ап! — Из заднего брючного кармана Олег Ильич извлек красную книжицу и бодро обогнал Инну.
Под конусом тенистой широкой крыши пили пиво два дородных санитара. Их скомканные салатного цвета халаты валялись на круглом столике посередине беседки, оба обнажены до пояса, расслаблены, полулежат на лавочках, опершись спинами на столбики, поддерживающие конус крыши, лениво переговариваются, тихо смеются.
— Уголовный розыск! — Олег Ильич по-хозяйски перешагнул порожек беседки, махнул удостоверением. — Попов моя фамилия, я с Петровки, тридцать восемь, нахожусь при исполнении. Ну-ка, гаврики, встали быстро, оделись, забрали правильное пиво «Бочкарев» и, ать-два, в темпе отсюда. Парковая постройка типа «беседка» оккупируется милицией для особо важных, не вашего ума, целей. Вопросы?
Санитар помладше и пожирнее беспрекословно встал, взял халат, накинул на обгоревшие плечи. Второй санитар, с татуированным тигром на груди, продолжая сидеть, изрек:
— Подумаешь, уголовный розыск. Нам-то что до ваших «особых целей»? Здесь места не купленные, мы ничего не нарушаем, мы не в розыске и у нас обед. Где хотим, там и сидим.
— Ты чего вякнул, фофан?! — нехорошо улыбнулся Попов. — Ты вякнул «подумаешь», я не ослышался? А не хочешь ли посидеть в цугундере до выяснения личности и подумать суток трое на тему хамства представителю власти? Кто тебе, стриптизер, разрешил обнажать торс в общественном месте и выпивать на территории госучреждения, ась? И чой-то у тебя за наколка? Повернись-ка, разгляжу. Повернись-повернись! Беглый рецидивист с синим тигром промеж грудей, ей-богу, значится в оперативных ориентировках. Учти, фофан, если я тебя задерживать начну, и ты хлебало ручонками прикроешь, когда я по нему для острастки кулаком съезжу, енто твое действие будет расцениваться как сопротивление властям, учел?
— Уходим, Вадик, — младший санитар схватил халат старшего. — Вадик, не вяжись, уходим.
— Расстреливать, — процедил сквозь зубы татуированный Вадик, поднимаясь с лавки.
— Чего ты вякнул, баклан?! — Олег Ильич Попов с Петровки, тридцать восемь, сморщил лоб гармошкой, вскинул брови.
— Ничего, — санитар Вадик, тиская в кулаке недопитую бутылку «Бочкарева», перелез через жердочки, прибитые к столбикам, на которых держалась крыша — источник тени. — Ничего особенного, вспомнил исторический факт, как Гитлер приказал расстреливать безбилетников. Один раз «зайцев» из поезда вывели и расстреляли, с тех пор в Германии никто без билетов не ездит.
— Ты на что намекаешь, сявка?! — угрожающе низким голосом спросил Олег Ильич, глядя в спину удаляющемуся санитару. — Я не понял!
— Я поняла, и я полностью с ним согласна, — произнесла Инна, входя в беседку и опускаясь на лавку. — Он прав. Если бы нескольких ментов-беспредельщиков расстреляли без суда и следствия да показали бы экзекуцию по телевизору на всю страну, на другой день две трети личного состава уволились бы из органов, а остальные вели себя нормально.
— Если бы, говорите? — Олег Ильич усмехнулся уголком рта, плюхнулся на лавку напротив Инны, полез в портфель за банкой воды. — Если, да? Хм... цитирую по памяти: «Если кто-нибудь все же найдет эту кассету, передайте ее, сердечно прошу, на Петровку, тридцать восемь, Попову Олегу Ильичу». Чья цитата, а? Вашего, Инесса Александровна, муженька! Вы слушали пленку, должны помнить его, так сказать, прощальную фразу. У меня с Игнатом Сергачом взаимоотношения были сами знаете какие, но в критический момент он вспомнил обо мне, а не о знакомых бандитах, так ведь?
— Подмосковные менты, которые избивали Игната, их начальнички, они, по-вашему, сильно отличаются от бандитов?
— Следствие разберется. — Олег Ильич сноровисто вскрыл пепси, отпил глоток. — Я понимаю, Инесса Александровна, ваши настроения — для вас все вокруг дерьмо, и только Игнат Кириллыч в белом смокинге, но это не так, дорогая моя, совсем не так. Игнат Сергач совсем не похож на благородного героя. В эпизоде с подмосковными ментами, к примеру, Сергач первый начал беспредел. Одному заслуженному работнику сломал, между прочим, вставную челюсть, меж тем коллеги пострадавшего, по моему компетентному мнению, спасли Сергача от верной смерти, честь им и хвала. Согласно моей версии, господин Сычов просто не успел добить Игната Кирилловича. Полковник собирался произвести контрольный выстрел в голову Сергачу, а после заманить ментов со двора в дом, расстрелять и их, выехать за пределы поселка, снять грим с морды и фальшивые номера с тачки, и все, и ищи ветра в поле, а найдешь, так затрахаешься доказывать его причастность к содеянному. Мадам Сычова до сих пор орет, что муж в то утро никуда не отлучался. Непробиваемая дура! Адвокатов наняла самых-самых, взятки сует кому ни попадя. Сычов рисковал, и очень, но то был продуманный риск. Полковнику просто не повезло. Ненавистные вам менты, как заметили трещины на оконном бронестекле, так сразу и связались оперативно со службой охраны поселка, молодцы. Ребятишки в той службе — любой спецназ позавидует, любая «Альфа» слюнями изойдет. Ребятишки примчались со скоростью вихря, в дом проникли тихохонько, на цырлах, и повязали Сычова, как в кино, за секунды. Старпер и ахнуть не успел. Малость попортили перышки Сычу, однакося жив курилка, дает показания, поет соловьем.
— Мне известно, о чем поет Сычов, — Инна поставила на круглую столешницу цилиндрик баночки со сладкой водой. — И с вашей версией я не согласна. Папа говорит, что прицельная стрельба из спрятанного в кейсе оружия практически невозможна. Папа верит Сычову — полковник в отставке случайно зацепил Игната, он не собирался его добивать, наоборот, он...
— Инесса Александровна! Слышал я! Слышал я эту песню! Ваш папенька авторитетная личность, но и я себя не на помойке нашел, у меня своя версия. В отличие от вашего папеньки, я не верю в запевку Сыча про «Венец безбрачия». Хотя мы и нашли затонувшую год назад в сточных водах машину с двумя скелетами, хотя и свидетели по делу «Венца» нашлись, но я не верю Сычову. Полковник поет о себе как о спасителе Сергача, а я ему не верю, хоть режьте меня! Сычов чего-то недоговаривает, нутром чую.
— Папа говорит, что у похитителей Игната найден какой-то сверхсекретный спрей, газовое оружие последнего поколения.
Сычов говорит о похищенных из архива КГБ секретных документах. Разве вы не видите, что выстраивается очевидная логическая цепочка?
— Не вижу! Много чего найдено, Инесса Александровна. Собственность погибшего господина проверили, косточки обугленные людские и собачьи нашли, на делянке в гектар аудиокассету в лесу разыскали. Один отрывок аудиозаписи я вам недавно цитировал, могу и другой процитировать, тот, где Сергач признается в убийстве. Ситуация спровоцировала серию убийств, если верить словам Сергача. Исповеди на пленке я верю, но не могу понять, с какой целью была создана убийственная ситуация. Как только начинаю ломать голову над этим главным вопросом, сразу приходят на ум мысли об остросюжетных сочинениях Игнат Кириллыча, найденных у вас дома.
— Неправда. — Инна закурила, жадно вдохнула дым, выдохнула двумя струйками через нос. — Сочинения Игната никто не искал, я их сама передала следствию.
— Значит, и вы не отрицаете чисто политическую версию всего произошедшего?
— Ошибаетесь! Вас интересовало, чем занимался Сергач, уйдя из оккультного бизнеса, и я вам объяснила. Вас заинтересовала конкретика, и я передала вам его рукопись, только и всего! Неужели вы всерьез думаете, что садистский загородный спектакль был задуман некими политическими силами? Ради чего? В смысле — ради кого? Ради Сергача? Из-за того, что Сергач писал заказной шпионский роман с фигой в кармане? Да? Образно выражаясь, это... — Инна стряхнула пепел с сигареты. — Извините, это верх безумия.
— Ух как вы точно выразились: «это верх»! И я допускаю, что это верхушка айсберга, а под темными водами безумных мотивов скрывается Ее Величество Подоплека. И я умею выражаться образно. — Попов отхлебнул воды, подумал и допил остатки пепси в своей банке. — Напрасно Игнат Кириллыч полез в политику, гнилое это занятие и опасное. Окажешься ненароком крайним в многоходовой комбинации и упадешь с доски, так и не сообразив, за что, зачем вышибли и почему вышибали столь ВИТИЕВАТО. Вы ведь в курсе, что за персона погибла в полутора метрах от раненого Сергача, да? Вы в курсе, в чьем доме Сычов устроил стрельбу?
— Вы спрашиваете — в курсе ли я всех сплетен и домыслов о погибшем джентльмене? Да, в курсе. Я неделю не включала телевизор, не заглядывала в газеты, но папа рассказывал, как трактуют его смерть политологи и экономисты. А еще я в курсе, что убитая особо важная персона накануне исчезновения Игната имела контакты с секретаршей нашего главного редактора.
— Проболталась Зиночка? — Попов скорчил кислую физиономию, смял в кулаке пустую баночку пепси. — Я же ее просил! Ну, я ей задам, секретутке!..
— Объясните-ка лучше, Попов, почему я узнаю детали следствия от секретарши Зиночки, а не от вас?
— Эх, Инесса Александровна! Если бы вы слыхали мой разговор с начальством в тот день, когда оно, начальство долбаное, дало указание делиться с вами и вашим папенькой оперативной информацией по ходу работы! Эх, кабы вы слыхали, как я отказывался от дела! Как я проклинал вашего Сергача за то, что он помянул меня в конце той долбаной аудиозаписи! Ей-богу, я и понятия не имел, что мое начальство по сию пору числит себя в учениках вашего папеньки, знать не знал, ведать не ведал, что наш генерал начинал в ГРУ!..
— Вернемся к Зиночке, Олег Ильич. Оставим лирику. — Инна прикурила от окурка новую сигарету.
— Вы много курите, Инесса Александровна.
— Да, много, — согласилась Инна, выдохнув никотиновое облачко. — Свекровь никак не свыкнется с моей страстью к табаку. Мама Игната приехала три дня назад, живет сейчас со мной, и вечерами я вынуждена курить меньше, зато днями наверстываю. Впрочем, хватит об этом. Олег Ильич, я не могу понять, за каким чертом покойному нефтяному магнату понадобился листок с образцом моего почерка. Зиночка призналась, что продала ему мои почеркушки за пятьсот баксов. Полштуки за черновые записи из корзины для мусора — сумма абсурдная.
— А я не понимаю, зачем он сам записал на кассету идиотскую бредятину про «строги мори». Я не понимаю, кому и зачем понадобился именно его голос на кассете. И я не понимаю, зачем вы, Инесса Александровна, рассказали про вампирические бредни Римме Львовне Кузьминой. Вам не хватало слов и слез сочувствия? Вы верите в бескорыстную и беззаветную женскую дружбу?
Олег Ильич размахнулся, бросил мятую жестяную банку в ближайший тополь. Попал.
— Стряхните пепел с сигареты, Инна Александровна. Судя по тому, как хлопают ваши подкрашенные ресницы, я угадал — именно вы поделились не подлежащей разглашению информацией с Риммой Львовной. Ваше выражение лица — красноречивый и однозначный ответ на тот самый вопросик, ради которого я сюда примчался. Полюбуйтесь-ка, — Олег Ильич выудил из портфеля газетную простыню. — У меня в руках газетенка под названием «Сенсация», сегодняшний номер. Передовица озаглавлена: «Убийца вампиров». Полюбуйтесь фотографиями Игната Кирилловича и убитого нефтяного магната. Нравится? Статейка без подписи, но мы успели выяснить имя ее автора. Передовицу написала Римма Львовна Кузьмина, ваша ближайшая подружка.
— Сука... — Инна сломала сигарету, стиснула кулачки.
— Еще какая! И фантазерка к тому же. Излагает события буквально — тайный энергетический вампир похитил пятерых, подозреваемых в вампиризме, и устроил промеж них соревнование. Победил некий ИКСМЕН, фото прилагается. Победитель оказался еще более коварным «строги мори», чем устроитель экзамена по вампиризму, и сумел разделаться с похитителем, смотри фото. В статье никаких конкретных имен, лишь псевдонимы и фотографии. К вечеру фотопортреты идентифицируют владельцы солидных газетных изданий, и ваша задушевная подружка журналистка Римма Львовна свяжется с ними, попросит денег за подробности, сорвет куш. За более подробную информацию ей заплатят — догадываетесь сколько?
— Вы должны ей помешать!
— Мы стараемся. Она сука, но не дура. По месту прописки не ночевала, у друзей не объявлялась. Да и нечего нам ей инкриминировать, откровенно-то говоря. Я ей, конечно же, постараюсь помешать, но сначала должен получить соответствующие официальные санкции у начальства. Мне назначена аудиенция у генерала, — Олег Ильич взглянул на часы, — через час сорок пять. Я намерен просить у начальства и разрешения на ваш арест, Инна Александровна. Строго говоря, по вашей вине, дорогуша, произошла утечка не подлежащих разглашению фактов. Конечно же, «добро» на вашу изоляцию генерал не даст, меж тем отменит прежние указания держать вас в курсе, строго-настрого запретит впредь откровенничать и с вами, моя дорогая, и с вашим дражайшим папенькой заодно. Я думаю, генерал еще и ножкой при этом топнет! И слава богу! Мне более не придется, дорогуша, лебезить перед вами, гнуться перед вашим батюшкой; отныне, когда понадобитесь, вызову вас повесткой.
Олег Ильич улыбнулся, продемонстрировал нестройный ряд зубов и задорно подмигнул собеседнице.
— Недаром... — тихо, едва слышно прошептала Инна, комкая сломанную сигарету в кулаке.
— Чего «недаром», дорогуша?
— Недаром вам дали прозвище Циркач.
— Еще бы! Такое прозвище даром не дают, его заслужить надобно, дорогуша! Теперь, если я не сумею распутать дело, с меня взятки гладки, как говорится! Теперь вы крайняя, моя дорогая. Но вы не расстраивайтесь! Ваш Сергач, ну чисто отыгравший свое герой мексиканского сериала, если и выйдет из коматозного состояния, то стойкая амнезия, сиречь потеря памяти, ему обеспечена. Намедни я сделал официальный запрос, получил копию истории болезни Сергача и проконсультировался с тем самым профессором, которого ждут сегодня к вечеру на консилиум. Не беспокойтесь — отмажете вашего Игната от юридических и прочих разборок. Никому, кроме вас и медиков, он более не интересен. Он не свидетель, и не обвинитель, и не хранитель страшных тайн. За амнезию профессор ручается. Между прочим, шансы Сергача выйти из комы светило медицины оценивает достаточно высоко, учитывая стабильно тяжелое состояние больного. Фифти-фифти его шансы, пятьдесят на пятьдесят. Или в ближайшие день-два пойдет на поправку, начнет хоть как-то реагировать на внешние раздражители, или...
— Молчите! Я верю — он выживет! Он поправится, он сильный!
— Блажен, кто верует. — Олег Ильич поднялся с лавки, смахнул капельку пота с кончика носа. — Ну и жариша! Пепси еще угостить? Нет? Воля ваша. Пойду я, пожалуй. Пора! Газетку вам оставлю, специально для вас запасся лишней — скоротаете время за чтением. Засим разрешите откланяться, дорогуша, и, как говаривал один симпатяга телевизионный ведущий: всего вам доброго.
Эпилог
Он оставил «Мерседес» на платной парковке. Он неторопливо шел к метро, на охоту, он был голоден.
Как всегда, прежде чем спуститься в подземелье, он купил газету, как всегда, влился в общую пассажирскую массу возле сита турникетов, спустился, стиснутый толпой, на платформу, втиснулся в вагон метропоезда.
Сегодня удача его не баловала — рядом ни одного достойного внимания экземпляра. Придется выходить на следующей станции и пересаживаться в соседний вагон. Он зевнул со скуки, встал поудобнее, навис над сидящими пассажирами и развернул газету.
Газета называлась «Сенсация», а передовица «Убийца вампиров». Скука вместе с зевотой моментально исчезли, взгляд помчался по строчкам, спотыкаясь на запятых, прыгая по абзацам. Взгляд остановился на русскоязычной транскрипции двух коротких румынских слов в кавычках.
Неужели он НЕ одинок? Неужели был еще один экземпляр КНИГИ? Неужели еще кто-то СУМЕЛ удержаться на скользких ступенях, ведущих к Трону Драконов? Неужели еще у кого-то ПОЛУЧИЛОСЬ перепрыгнуть пропасть безумия и дотянуться до Венца Венцов? Неужели еще кому-то УДАЛОСЬ познать ИСТИННУЮ сладость «сока жизни» и СОХРАНИТЬ здравый рассудок?
Нет, не может быть! Свой экземпляр книги он давно уничтожил, а другого никогда не было. Описания ВСЕХ ступеней больше не существует. Наитие подсказывало — могли сохраниться отдельные главы и даже части уникального манускрипта, но третья, самая важная часть никому более не доступна. Никому из живущих. Лишь Венец Венцов спасает «строги мори» от душевных болезней, преобразуя Душу в иную субстанцию. Только Венценосцу неведомы Страхи и не страшны Запреты. И только в последних главах манускрипта говорилось об Искусстве ношения Венца...
Он вспомнил, как дымилась почерневшая от времени телячья кожа переплета, как тлел пергамент страниц, испещренных вязью рукописных строчек. Книга исчезала в огне, а он глядел на угли в камине и наслаждался одиночеством... Давно это было. Очень давно, по людским меркам...
Он взглянул на фотографии «вампира» и его «убийцы».
Джентльмен с архаичным галстуком под острым кадыком кое-что понимал в Герметике — при фотографировании он «поставил щит», создал вокруг себя поле и заблокировал всякую о себе информацию.
Зато второй фотопортрет излучал стойкий информационный поток. Позапрошлой зимой молодому еще человеку со смеющимися глазами поменяли Судьбу. На него навели порчу — «порчу на смерть». С тех пор костлявая его и преследовала. Иной раз подбираясь вплотную, иногда отступая. Сейчас она близка к жертве как никогда. Она почти его настигла совсем недавно, неделю примерно тому назад. Любовь женщины — вот та единственная преграда, что встала на пути Рока и что удерживает сегодня, сейчас, обладателя смеющихся глаз по эту сторону бытия. Настоящая Любовь — аномалия по нынешним временам, потому и сила ее нынче огромна. Любовь имеет шанс победить Смерть, все сейчас зависит от женщины...
Он задумался, сравнивая силу Любви с властью Венца, и опоздал к выходу. На станции «Черная речка» никто не выходил, и только он, один-одинешенек, начал было бороться с входящими, как вдруг учуял сладость редкого лакомства. Он прекратил борьбу и остался в вагоне. Он потихонечку пробирался все ближе и ближе к юноше возле раздвижных дверей, к последнему, кто влез в вагон на «Черной речке», к необычайно мощному и девственно чистому источнику «сока жизни». В предвкушении ни с чем не сравнимого наслаждения он забыл о скандальной статейке, о фотографиях на первой газетной полосе, он забыл обо всем на свете. Он, наверное, сошел бы с ума от нетерпения, от страстного, неведомого простым смертным желания, если бы его не хранил Венец...
Как всегда, прежде чем спуститься в подземелье, он купил газету, как всегда, влился в общую пассажирскую массу возле сита турникетов, спустился, стиснутый толпой, на платформу, втиснулся в вагон метропоезда.
Сегодня удача его не баловала — рядом ни одного достойного внимания экземпляра. Придется выходить на следующей станции и пересаживаться в соседний вагон. Он зевнул со скуки, встал поудобнее, навис над сидящими пассажирами и развернул газету.
Газета называлась «Сенсация», а передовица «Убийца вампиров». Скука вместе с зевотой моментально исчезли, взгляд помчался по строчкам, спотыкаясь на запятых, прыгая по абзацам. Взгляд остановился на русскоязычной транскрипции двух коротких румынских слов в кавычках.
Неужели он НЕ одинок? Неужели был еще один экземпляр КНИГИ? Неужели еще кто-то СУМЕЛ удержаться на скользких ступенях, ведущих к Трону Драконов? Неужели еще у кого-то ПОЛУЧИЛОСЬ перепрыгнуть пропасть безумия и дотянуться до Венца Венцов? Неужели еще кому-то УДАЛОСЬ познать ИСТИННУЮ сладость «сока жизни» и СОХРАНИТЬ здравый рассудок?
Нет, не может быть! Свой экземпляр книги он давно уничтожил, а другого никогда не было. Описания ВСЕХ ступеней больше не существует. Наитие подсказывало — могли сохраниться отдельные главы и даже части уникального манускрипта, но третья, самая важная часть никому более не доступна. Никому из живущих. Лишь Венец Венцов спасает «строги мори» от душевных болезней, преобразуя Душу в иную субстанцию. Только Венценосцу неведомы Страхи и не страшны Запреты. И только в последних главах манускрипта говорилось об Искусстве ношения Венца...
Он вспомнил, как дымилась почерневшая от времени телячья кожа переплета, как тлел пергамент страниц, испещренных вязью рукописных строчек. Книга исчезала в огне, а он глядел на угли в камине и наслаждался одиночеством... Давно это было. Очень давно, по людским меркам...
Он взглянул на фотографии «вампира» и его «убийцы».
Джентльмен с архаичным галстуком под острым кадыком кое-что понимал в Герметике — при фотографировании он «поставил щит», создал вокруг себя поле и заблокировал всякую о себе информацию.
Зато второй фотопортрет излучал стойкий информационный поток. Позапрошлой зимой молодому еще человеку со смеющимися глазами поменяли Судьбу. На него навели порчу — «порчу на смерть». С тех пор костлявая его и преследовала. Иной раз подбираясь вплотную, иногда отступая. Сейчас она близка к жертве как никогда. Она почти его настигла совсем недавно, неделю примерно тому назад. Любовь женщины — вот та единственная преграда, что встала на пути Рока и что удерживает сегодня, сейчас, обладателя смеющихся глаз по эту сторону бытия. Настоящая Любовь — аномалия по нынешним временам, потому и сила ее нынче огромна. Любовь имеет шанс победить Смерть, все сейчас зависит от женщины...
Он задумался, сравнивая силу Любви с властью Венца, и опоздал к выходу. На станции «Черная речка» никто не выходил, и только он, один-одинешенек, начал было бороться с входящими, как вдруг учуял сладость редкого лакомства. Он прекратил борьбу и остался в вагоне. Он потихонечку пробирался все ближе и ближе к юноше возле раздвижных дверей, к последнему, кто влез в вагон на «Черной речке», к необычайно мощному и девственно чистому источнику «сока жизни». В предвкушении ни с чем не сравнимого наслаждения он забыл о скандальной статейке, о фотографиях на первой газетной полосе, он забыл обо всем на свете. Он, наверное, сошел бы с ума от нетерпения, от страстного, неведомого простым смертным желания, если бы его не хранил Венец...