Две дюжины глаз, из которых половина пьяненькие, смотрели в бегающие глаза Сергача. Племя молодое, незнакомое решало, как реагировать на появление разбитного дядьки в городских шортах. Секунда взаимного рассматривания зависла тягучей каплей.
   — Ребяты!.. — Сергач вернул на место отвисшую челюсть, расплылся в отрепетированной улыбке. — А я, ребяты, пьяный сегодня, я гуляю!.. — Сергач пошел к костру, стараясь шататься и размахивать руками посмешнее. — Сын у меня родился, во как! Ну-кося, ребяты, дайте-кося дяденьке шестиструнную! Дяденька в ресторане работает, в оркестре! Эх, ребяты, найти б, где я пиджак с деньгами потерял, я в вас всех угостил! Бабок в пинджаке немерено!..
   «Что я несу, идиот?!. — подумал Игнат, расшаркиваясь перед пацанкой с гитарой, жестами умоляя дать ему инструмент. — Какой, на фиг, „пинджак“? Я ж в шортах! Кто ж с шортами пиджаки носит?..»
   — Манька, дай чуваку гитару, — приказал рослый пацан с водочной бутылкой и обратился к Сергачу: — Слышь, отец, а где пиджак-то забыл?
   Хвала духам, условности моды подмосковной подростне были по барабану.
   — А там, — Игнат беззаботно махнул рукой. — Фигня, пацаны! Я в город позвоню, и Косой на «волжанке» ящик конины сюда привезет, спорим? — Одной рукой взяв гитару за гриф, другой Игнат хлопнул по карману шортов. — Блин! — Хлопнул по второму карману. — Блин горелый! Я, блин, мобилу посеял, «Моторолу»! А ну и фиг с ней! Найдете, пацаны, откуда в столицу позвонить, и с меня яшик конины, о'кей? Подвинься, Маня, дай-кося плюхнуться музыкантеру на филей! От так! От, ништяк! — Сергач втиснулся между пацанкой Маней и бритым на-лысо пацаненком лет восьми. — Послушайте-ка, чуваки с чувихами, классику. — Игнат тронул струны. — Блин! Гитара, блин, расстроена, а ну и фиг с ним! Зэ Битлз, классика, музыка моего детства! Зацените!
   Игнат лихо сбацал первые аккорды «Желтой подводной лодки», удивляясь, что пальцы помнят все гитарные премудрости, и запел разухабисто:
   — В той дере-е-евне, где я рос, шизану-у-утый жил матрос, он все вре-е-емя говорил про како-о-ой-то субмари-и-ин... Оба!.. У них желтый, у нас красный субмарин, отличный субмарин, советский субмарин...
   ...Полчаса спустя Игнат трясся, сидя на багажнике Васькиного мопеда. Васькой звали старшего пацана, того, который заведовал водкой и отдавал приказы. Васька угостил Игната глотком сорокаградусной и, хитро подмигнув, отправил группу мелких пацанчиков по следам Сергача на поиски пиджака с бабками и «Моторолы». Разумеется, если бы следопыты действительно нашли якобы потерянные вещи, то фигу-две Игнату чего бы то ни было вернули, все, само собой, досталось бы сметливому Ваське. С Игнатом Васька заключил устное соглашение — он, Василий, обеспечивает телефонную связь, а чувак-гитарист гарантирует ящик коньяка в Васькину пользу. Пацанкам и большинству земляков подростковый лидер велел оставаться у костра, дожаривать рыбу, двоим приближенным дал команду в седло, и сейчас за мопедом следовали велосипедисты, вовсю наяривали педали, но все равно отставали.
   Солнце минут несколько как выползло из засады за горизонтом, светило угрожало еще одним днем африканской жары. Ветер, солнечный прислужник, разметав остатки туч, угомонился. Туманных испарений полей как не бывало. В поднебесье ведут воздушный бой с насекомыми ласточки-перехватчики, а в обмелевшей речушке плещется рыбешка. Проезжая тропинка виляет, соответствуя изгибам реки, и каждый поворот кажется Сергачу последним, кажется, что мопед вот-вот сорвется с кручи.
   После глотка водки у Сергача жжет в желудке, однако сто граммов помогли более убедительно лицедействовать. На совсем трезвую, замороченную голову изображать пьяное веселье было непросто. Глоток спиртного расслабил, но уже на втором рискованном повороте легкий хмельной транквилизатор прекратил действовать. «Не хватало еще разбиться вместе с пьяненьким мотопедистом», — подумал Игнат, оглядываясь на велоэскорт, отдаляющийся все дальше и дальше.
   Ага! Вот и мостик через речушку. Васька предупреждал — повезет «отца» на станцию «кругаля» родной деревни, через мост и полем минут двадцать на полной скорости. Свернули на мост, чудом не грохнулись, свернули на узенькую до безобразия тропинку поперек бороздок с морковкой, мопед пукнул, и его мотор выдал все, на что способен. Велосипедисты сзади стали еще быстрее уменьшаться в размерах.
   Станционный поселок показался гораздо раньше обещанных двадцати минут. Незнакомый Игнату поселок, весной они с Ангелиной добирались до участка в рамочке из дикой розы с другого железнодорожного пункта. Приближающийся со скоростью сорока километров в час поселок мог похвастаться каменным двухэтажным зданием, роскошными яблоневыми садами и сельскохозяйственными препятствиями на подступах. Железная дорога проходила по насыпи над окружившими поселение частными огородами. Другая дорога, проезжая, прорывалась, буквально проламывалась сквозь зону огородов с границами неприступными, как государственные. Брюссельская капуста отгорожена от посадок картофеля колючей проволокой, картошка отмежевалась от свеклы рвом, подсолнух за рвом защищают куски фанеры, и на каждом огороде по пугалу.
   Мопед свернул и по краешку «ничейного» морковного поля, мимо парада частных пугал, поехал к единственному въездному-выездному пути для колесного транспорта. Объехали земельный надел с трехметровой кукурузой, и Сергач увидал ментовский «козлик» у верстового столба. И даже мента в бронежилете, с автоматом, прищурившись, разглядел. Хлопнул мотопедиста по плечу, прокричал ему в ухо:
   — Васек! Давай как-то по-другому в село заезжай, а?! Мусора нас точняк стопорнут! Я, блин, пьяный, без документов, мне с легавыми базар не в дугу, чуешь?!.
   — Не ссы, отец, отмажу! — проорал в ответ Васька. — Мой братуха участковым горбатится, я со всеми нашенскими мильтонами пил. Другого-то путя до станции к телефону нету ни хера, только по шпалам...
   Ну, что ты будешь делать, а? От предчувствия нехорошего в груди щемит, но не прыгать же, в самом деле, с мопеда, и не дергать, как заяц, по полю неведомо куда, правда? Да и поздно прыгать-то, мопед-тарахтелку мусора на дороге услыхали раньше, чем Сергач их увидел. Ишь, автоматчик в бронежилете пялится на приближающийся мопед, пыхая сигареткой. Дверца в «козлике» открылась, второй мусорок вылез из мусоровоза. Второй, хвала духам, без автоматического оружия, однако с кобурой на ремне и с рацией в руке.
   «В конце концов, их только двое. Васька не в счет, пацана приструню без проблем», — подумал Игнат, глубоко вдохнув, резко выдохнув.
   Подъезжая к ментам, Вася заглушил тарахтящий моторчик, затормозил резко, вывернув рогатку руля и взрыхлив дорогу подошвами китайских кроссовок. Мопед сильно качнуло. Сергач чуть не свалился с багажника.
   И опять, как давеча, менты оказались удивительно похожи на актеров в образе милиционеров. На сей раз на великих актеров, на образы из черно-белого киношного прошлого.
   — Здоров, — кивнул ментам отрок. — Не признали? Я Лехи Сидорова брательник, младший. Чего дежурите с утра пораньше? Ловите кого?
   — А ты чефо, сопля, спозафанку катаефся? — спросил мент в бронике, пыхтя сигареткой.
   Старший по возрасту и по званию мент курил цигарку без фильтра, вставленную в толстый костяной мундштук, и говорил из-за помехи во рту неразборчиво, кривя губы. Отними у него курево, сними с него бронежилет, автомат, понизь его в звании, накинь годков этак пятнадцать, и получится остро положительный киногерой, товарищ Анискин, один в один.
   — А я дачника на станцию звонить везу, — объяснил юный мотопедист охотно. — Дорогой, вишь, сорвался дачник с мопеду, вишь, царапанный весь, может, еще в медпункт заедем.
   — Закфыта станция, фано едете, — старший мент посмотрел на запястье, на циферблат «Командирских». — Полпятофо, станция ф полфестого откфоется, медпункт ф...
   — Иваныч! — перебил старшего мусорок с прямоугольником портативной японской рации в заметно дрогнувшей руке. Этого типчика хоть сейчас записывай в шоу двойников, точь-в-точь молодой актер Золотухин в роли Хозяина тайги. Только что он лениво изучал раскрасневшуюся Васину физиономию, только что начал визуальное обследование Сергача и сразу дернулся всеми членами, сразу потянулся к кобуре у пояса. — Глянь, Иваныч! У дачника бровь со шрамом, как у нас в ориентировке! Гражданин дачник, а ну-ка, слазь с мопеду! Как фамилия?
   — Моя? — показно удивился Игнат, сползая с багажника. — Мужики, я скажу, только, чур, вы не смейтесь, лады? — Загребая ногами, пожимая плечами, Игнат пошел в обход мопеда к ментам, точнее, к старшему в броне и с «Калашниковым». — Папандопуло моя фамилия, папа мой грек по национальности, Артур Эдипович я. Спасу нет, блин, кому ни представишься, все, блин, ржут! Спасибо, хоть вы не засмеялись. Душевное вам за это гран мерси, мужики! А то обидно, блин...
   Болтая без умолку, Сергач выразительно мотал головой, покачивался из стороны в сторону, скупо жестикулировал вялыми, расслабленными руками, изображал пьяного и одновременно мешал служителям закона рассматривать свои особые приметы. Меж тем бдительному мусорку рация мешала справиться с кобурой — переложить японский приборчик из правой в левую пятерню он не сообразил, ковырял застежку кобуры левой рукой, смешно оттопырив локоть. А бронированный Иваныч знай себе чадил сигареткой, прикусив мундштук вставными, как успел заметить Игнат, протезами челюстей с неправдоподобно белоснежными рядами пластмассовых зубов. Кусал кость пластмассой и медленно шарил пальцами по боковине автомата, поглядывая с недоверием то на суетливого напарника, то на расхлябанного «дачника». Не иначе, множество раз за годы службы участвовал Иваныч в операциях типа «Перехват», дисциплинированно потел в бронике, терпел тяжесть автомата на плече, но ни разу на его ментовском веку так ничего и не перехватили возле огородов в окрестностях захолустного полустанка.
   — ...Горелый блин, мужики! В натуре, прав был Михаил Сергеич, запрещая водяру. Эко я, блин, нажрался, ноги, честное слово, не держат.
   Сказавши про ноги, Игнат талантливо имитировал потерю равновесия и его судорожный поиск, широко шагнул, оказался на расстоянии вытянутой руки от Иваныча и вытянул руку, выбросил ее вперед и вверх, «выстрелил» рукой, метясь открытой ладонью в торец мундштука.
   Попал! Ладошка смяла цигарку, костяной мундштук сломал пластмассу искусственных зубов, мент рефлекторно схватился обеими руками за разбитые вставные челюсти, автомат качнулся на лямке, и Сергач поймал оружие за цевье, дернул.
   Лямка, на которой болтается автомат, зацепилась за бронированное плечо и порвалась с треском. Сергач подхватил оружие, отскочил назад и в сторону, щелкнул скобой предохранителя, нашел пальцем спуск и, прицелившись в мусора с рацией, крикнул:
   — Расстреляю на фиг! Кобуру! Кобуру не трожь, расстреляю! Мне надо срочно связаться с Москвой, ясно?! Не поможешь, пришью на фиг! Понял?!
   Мусорок с рацией ошалело выпучил глаза, но продолжал ковырять левой застежку кобуры.
   — Я кому велел кобуру оставить в покое! Быстро!
   — Нету, — замотал головой мусорок, — нету патронов...
   — Тем более руки вверх! Живо!
   — В «калаше» патронов нету. Рацию импортную выдали, пистолет новый дали, а с боеприпасами к автомату напряженка...
   В следующие секунды произошло одновременно несколько, целый калейдоскоп событий: Иваныч выплюнул осколки вставной челюсти и обломки костяного мундштука, замычал, как марал во время брачных игр, сжал кулаки; в поле зрения появились отставшие пацаны велосипедисты; Васек завел мопед и навис над рогаткой руля с выражением отчаянной решимости на сопливой физиономии; мусорок расстегнул кобуру, вцепился пальцами левой в рукоятку пистолета «вектор», а в его правой руке заработала рация.
   — Слышу вас. Первый! — мусорок прижал рацию к подбородку. — Объявленный в розыск тута! Тута он!..
   Размахивая кулаками, Иваныч попер на Игната: мусорок-радист вытащил пистолет; Василий ринулся на таран двуличного «дачника».
   Разгон у мопеда слабенький, однако Сергач едва успел отскочить от атаки передним колесом, бросил автомат в Иваныча, присел, уходя с директрисы возможного пистолетного выстрела. Благоприобретенные стараниями Мастера Тхыу Тхыонга инстинкты швырнули тело кувырком под ноги бдительному мусорку с пистолетом «вектор». Сломанные в прошлом году ребра, будь они неладны, в отместку за бессознательное действие наказали организм острой болью в боку, и потому толчок пальцами в паховую область мусорку с «вектором» вышел не столь резким, как хотелось. Впрочем, точное попадание в цель с лихвой компенсировало прочие недостатки тычка.
   Младший по званию участник операции «Перехват», получив травму гениталий, выронил импортную рацию и новенький пистолет, а у Сергача полыхнула в боку боль. Аж в ушах звон от этой проклятой боли, аж в глазах черно. Так черно, что Игнат не увидел мастерского разворота мотопедиста Васи, прозевал повторную моторизованную атаку.
   Переднее колесо мопеда ударило Игната в болящий бок, Вася перелетел через руль, упал на охнувшего Игната, накрыл его, опрокинул... Пацаны-велосипедисты мчатся наперегонки, готовые повторить подвиг лидера Василия. Размахивая автоматом, как дубиной, прет к куче-мале марал Иваныч. Мусорок с травмой в паху, и тот находит силы, чтоб замахнуться ногой...
   Били Сергача не очень долго и не особенно чувствительно. Трое подростков и двое ментов мешали друг другу. Обидно, что в ахиллесову пяту организма, в ребра, герой Василий умудрился добавить коленкой и что автоматным прикладом попало по затылку. Кабы не эти попадания... А впрочем, любой мужик после драки обязательно скажет: «Если в они не... то я в их...»
   Короткое сообщение по импортной рации, которое успел сделать до начала месиловки мусорок, похожий на артиста Валерия Золотухина, и пустые поутру дороги, по которым можно гнать, как на авторалли, сделали свое дело — вскоре к месту избиения подоспело милицейское подкрепление. Нокаутированного прикладом Сергача, грязного до омерзения, в кровоподтеках и набухающих синяках, дюжие парни из подкрепления сковали наручниками и загрузили в мусоровоз. Игнат пытался говорить складно и внятно, у него почти получилось, но начальник милицейского подкрепления разбил задержанному губы в кровь, и Сергач замолчал, расслабился. А более ничего и не оставалось, кроме как расслабиться и окунуться в воображаемые воды священной реки Ганг.

9. До расстрела три часа ровно

   — ...Почему вас, существо невероятной физической силы, сумели заломать жалкие людишки? Потому, что я настроился на ваше, старший брат мой, астральное тело и сковал волевые центры, у меня получилось...
   Игнат слушал маньяка, сидя в огромном кожаном кресле, опрокинувшись на мягкую покатость спинки, пачкая прохладный пол голыми пятками. Вчера утром Игната можно было смело назвать «молодым человеком», цветущим и преуспевающим, в самом соку, утром сегодняшним он выглядел, как стареющий бомж, из которого жестокая действительность высосала все жизненные соки, выбила все телесные силы. Потухшие глаза, сосульки волос на перечеркнутом красной царапиной лбу, грязь на разбитых губах, на пухлых гематомах, грязь вперемешку с сукровицей и потом на вывернутых суставах скованных за спиною рук. Черт его знает, как там с астральными «волевыми центрами», но запястья браслеты наручников сковали крепко. Хрен знает, чего там с астральным телом, но тело физическое в шикарном кресле выглядит абсурдно — вся в шишках и ссадинах кожа полуголого человека дисгармонирует с гладкой кожаной обивкой, грязь, пот, кровь и лоск сочетаются плохо.
   — ...Конечно, воздержусь пить «сок жизни» из вашего физического тела, поелику это действо сродни каннибализму у жалких людишек. Жан просто вас застрелит, мон ами...
   Немой, сидя в кресле-близнеце напротив Игната, не мигая смотрит в глаза Сергачу и целится ему в переносицу. Немому не терпится нажать на курок, указательный палец его правой руки заметно вздрагивает.
   — ...Поэтому я обожаю соотечественников полицейских. В полночь, за полночь можно позвонить знакомому начальнику, и спустя минуты перезвонит начальничек пожиже, рангом пониже и спросит подобострастно: «Чего изволите-с?» Чувство долга у высших милицейских чинов в отчизне развито невероятно! Они остро чувствуют дискомфорт, если задолжали вам услугу, и всегда рады, в любое удобное для вас время, в любой удобоваримой форме, рассчитаться. Мне многие должны, Игнат Кириллович. Многие и многое. Вы даже не представляете, какие люди ходят у меня в должниках. А я никому не должен. Ни крупным чинам, ни мелким. Я нахожу возможность одалживать крупных чиновников, а с мелюзгой предпочитаю расплачиваться наличными, сразу и щедро. Мелюзга это чувствует и, как у вас говорят, «рвет когти»...
   Солнце едва пробивается сквозь затемненные стекла вытянутых, с закосом под готику окон. На фоне центрального, большего из трех окошек, фигура сумасшедшего джентльмена точно в театре теней, детали одежды и черты лица не разглядеть, только контуры. Рассеянный свет придал свойства зеркал прозрачным и тонким стеклам книжного стеллажа. Игнат видит отражение своего равнодушного лица, отражение стриженого затылка немого, торчащего бугорком над спинкой массивного кресла, и одновременно видны корешки старинных книг, много корешков. Возможно, среди них прячутся и корни зла, первопричина душевной болезни сиятельного хозяина жизни, жизни Игната и этого особняка на Николиной Горе. Возможно, вон те два ветхих томика и свели с ума сначала немого лакея, а затем и его хозяина. Хотя вряд ли чернокнижники выставляли драгоценные фолианты напоказ. Скорее всего, черные книги в сейфе за семью морями, замками и печатями. Лежат ядовитые книги и поджидают следующую жертву. И дождутся — в наше просвещенное время костер Святой инквизиции им не угрожает, нет!
   — ...И на удивление свободно Рублевское шоссе. Вас доставили столь быстро, что я еле успел отослать из дома прислугу. Нас трое в доме — вы, я и Жан. За воротами, в садике пьют мою кока-колу те людишки в милицейской форме, которые вас доставили. Пардон за возвращение к теме долгов и должников и за вульгарность формулировки, но у меня все схвачено, Игнат Кириллович, за все уж заплачено. Аванс непосредственные исполнители как раз сейчас пересчитывают. Ваш труп с пулей из серебра в мозгу органы оформят по всей законной форме. Изуродуют до невозможности всякой идентификации и оформят как труп неизвестного бомжа. — Джентльмен неспешно вышел из тени, продефилировал от окна к книжному стеллажу. — Я мечтал, Игнат Кириллович, поговорить с вами о литературе по-свойски, за рюмочкой абсента, вдыхая ароматы сигарного дыма, наслаждаясь музыкой... Вам нравятся музыкальные эксперименты группы «Ленинград»? Я так просто обожаю тексты их песнопений! Живи обэриуты в наше время, и они бы создали некий музпроект, подобный «Ленинграду». Так мне лично кажется. Почему, вы спросите? Потому, что дерзость всегда отличала обэриутов от всех прочих. И я, вторя кумирам, дерзаю подражать букве и духу того же Хармса. Не буду голословен. — Джентльмен открыл застекленную створку книжного стеллажа, вытащил фолиант в ветхом переплете. Между хрустящих страниц с типографским текстом лежал закладкой листок, исписанный от руки. — Игнат Кириллович, я хочу прочесть вам один из своих опусов, мое дерзкое подражание Даниилу Хармсу. Хочу побаловать вас мелодекламацией на прощание. Быть может, увы, на прощание. Да! — Оставив листок, он бережно поставил книгу на место, с любовью погладил корешки переплетов, аккуратно закрыл стеллаж. — Когда я дочитаю сочиненное мною до конца, Жан спустит курок, если... — Он встряхнул листок, взял его поудобнее, поднес ближе к глазам, — ...если вы, мон ами, не скажете, где прячете интересующий меня артефакт на самом деле. Должен вас предупредить, Игнат Кириллович, я настроен по отношению к вам скептически, и если вы скажете что-нибудь вроде: «Дома, под подушкой», я вам не поверю. Все кредиты моего доверия вы исчерпали, увы. Пуля останется в стволе лишь в том случае, если вы сумеете предоставить веские доказательства собственной искренности.
   «Какие, к черту, доказательства? — подумал Игнат, вздохнул глубоко, и у него запершило в горле, он закашлялся. — Руки, блин, в браслетах, сижу практически голый, только и могу, что язык показать в качестве доказательства...»
   Сергач прокашлялся, тряхнул головой и собрался вступить в диалог с маньяком, однако тот поспешил остановить его жестом и словом:
   — Игнат Кириллович! Еще раз предупреждаю — пустую болтовню я слушать не намерен. Напоминаю: мне вполне достаточно знать «у кого», а «где?» — вопрос вторичный, наитие поможет разыскать искомое. Думаете, я не ощущаю, как вы силой своей энергии постоянно угнетаете мое наитие? Вы находитесь на более высокой эволюционной ступени, вы СТАРШИЙ, и вам дано умение низводить сверхинтуицию, сверхнаитие, присущее нам, находящимся лишь у подножия Трона Драконов, до ничтожного уровня обычных человеков. Пока вы живой. Но только пока вы живы, Игнат Кириллович. Исключительно из личной симпатии дарю вам последний шанс, о скупой брат мой. И то, что вы СТАРШИЙ БРАТ, меня, младшего, не смущает, не надейтесь. Каин с Авелем в начале времен явили молодому миру образчик братских взаимоотношений, помните?
   «Абзац, — улыбнулся Игнат разбитыми губами. — Вот я и приплыл к борту лодки перевозчика Харона. Назвался груздем — полезай в кузов, назывался мистиком — будь готов свалиться в Хароново корыто и не удивляйся неожиданной встрече с веселым лодочником. Ибо однажды ты обязательно окажешься крайним в пестрой толпе эзотериков или рядящихся под таковых, и тебя, крайнего, обязательно подтолкнут в объятия Харона. Не один, так другой. Не маг, практикующий порчу на смерть, так оборотень, наследник волхвов, не коварный любитель индийского фольклора, возомнивший себя самым хитрым, так сумасшедший чернокнижник с диагнозом „вампир“... Хвала Духам, маньяк — эгоист в галстуке-бабочке не додумался шантажировать меня садистской расправой с Инной. И на том гран мерси его шизанутому превосходительству...»
   «Вампир», картинно подбоченясь, пробежался глазами по рукописной страничке, которую держал, оттопырив мизинец, и приступил к обещанной напоследок мелодекламации:
   — Николай Петрович имел один недостаток: он ломал мебель и кричал дурным голосом... — Чтец выдержал секундную паузу. — Его супруга, врач-гомеопат, Аделия Маратовна, зачитывалась Ларошфуко, владела четырьмя языками и вышивала гладью, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...
   "Прыгнуть, что ли, грудью на пистолет и погибнуть, как буревестник, гордо, так сказать, рея, а? — думал Сергач, прикидывал шансы. — А, пожалуй. Кончит шизик декламацию, и прыгну, разинув пасть. На что еще можно рассчитывать, кроме как на расшатанные ментами зубы? На колени в ссадинах, на голову — «калган» в синяках и с шишками?.. Гол как сокол, камикадзе, и, наверное, смешон..."
   — Его дочь, студентка консерватории, Стелла, сочиняла стихи, собирала гербарии и разводила канареек, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...
   «Стоп! Я гол, побит и смешон! Дежа вю! Такое со мной уже было однажды! Да! В прошлом году, в начале лета!..»
   — Его отец, Петр Павлович, видный искусствовед, специалист по театру кабуки, коллекционировал оловянных солдатиков, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...
   "Черт! Голь на выдумки хитра, черт побери! Блин, я гений! Неужели опять выпутаюсь?.. Должен! Обязан! Назло и вопреки! Как всегда — назло и вопреки!.."
   — Его дед, профессор-энтомолог, Павел Модестович, кормил голубей и пел тенором, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...
   "Спокойно, Сергач! Главное — собраться, главное — успокоиться, чтобы... чтобы навеки не упокоиться. Главное — добиться разрешения на телефонный звонок и разговаривать с полковником максимально двусмысленно, чтоб упыри истолковали мои слова по-своему, а отставной полковник КГБ по-своему..."
   — Его бабка, милейшая старушка, помнила Льва Николаевича Толстого, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...
   «Я умный, я смогу! Я должен! Я умный, Полковник — профессионал своего дела, а маньяки сошли с ума на остановке „Вампиры“. Они БЕЗумны, а я с умом, у меня преимущество...»
   — Бывало, усядется вся семья ужинать, Николай Петрович посмотрит на всех, поведет носом, да как жахнет кулаком по столу, как заорет дурным голосом: «Хоть бы одна сволочь в этом доме мусор вынесла!..»
   И джентльмен-чтец застыл. Рука на отлете, чело восторженно одухотворенное, ну прям памятник Пушкину на площади Искусств в Санкт-Петербурге.
   — Браво, — подхватил Игнат. — Честное слово, талантлив мой младший братишка, горжусь!
   — Паясничаете перед смертью, Игнат Кириллович. — Подражатель обэриутам сменил позу на схожую с задумчивым Пушкиным в центре Москвы.
   — Нисколечко! Мне правда понравилось. Будьте любезны, телефончик организуйте, пожалуйста. Я должен позвонить. Не хотите с меня снимать наручники, тогда трубку возле уха подержите, ладно? Интересующий вас букинистический артефакт, он же раритет, находится на хранении у полковника КГБ в отставке по фамилии Сычов. Полковник наш брат по вере в жизнь вечную во плоти, он...