Все-таки с противогазом все о'кей. С головой беда — забыл смазать слюной кругляшки стекол с внутренней стороны маски, и они, блин, моментально запотели. Однако часы сквозь легкую туманность видно отчетливо — до сих пор 00:02, норматив по надеванию индивидуального средства защиты выполнен на «отлично».
Игнат стукнул затылком дверь, собаки отозвались нестройным лаем. Интересно, сколько их, сук и кобелей, в смежной комнатушке? Какое количество успело запрыгнуть? Эх, хорошо бы вся дюжина... О! О, какой плюх за дверью, и сразу визг — очередная псина перемахнула подоконник и, приземляясь, накрыла сородича. Тесно за дверью от шоколадных собачьих тел, однако не стоит себя обманывать — дюжине сторожевых псов в соседнем помещении просто-напросто не поместиться. Одно радует: обследовать «отхожее место», разочаровавшись, сигануть обратно во двор ни одна тварь из тех, что сейчас там, не успеет, ибо осталась минута до...
00:01, осталась минута до возможной химической атаки. Именно «возможной»: где гарантии, что обещанный взрыв обязательно состоится и что в колбе непременно сжиженное отравляющее вещество, а?.. Да, кстати, уехала машина похитителей или ожидает возле ворот?.. Никто из похищенных, получив «подарки», магнитофон с часами-таймером и противогаз, никто не прислушивался к шумам извне, не до того было, образно выражаясь, паукам в банке — точнее, скорпионам...
Двоеточие между нулями отсчитывает последние секунды. Игнат дотянулся до припасенного матового осколка. Хищный осколок плафона, похожий на плавник молодой акулы, Сергач положил рядом с противогазом, когда готовился наговаривать текст на аудиокассету. «Идиот! Я кретин, — выругался Сергач, в уме, разумеется, взяв осколок, сжал его в кулаке. — Дурак! Надо было чего-нибудь тряпочное намотать, в смысле — обмотать. Сделать надо было подобие рукоятки! Время ж было, блин!..»
Неровные края «акульего плавника» впились в ладонь и согнутые в потный кулак пальцы. Жара за тридцать, резина шлем-маски не по размеру липнет к лицу, плющит нос, щеки. Дышится трудно, труднее, чем в горячем цеху.
00:00! «Пик!» — пискнуло под потолком, зашипело... ну!.. Бабахнуло!..
Взрыв так себе, даже уши не заложило. Можно было и не прикрывать голову рукой. Даже фанерные стены не сотрясло. Только собаки на миг притихли, и труха, пыль с потолка посыпалась. Ну и колба в дырке, разумеется, превратилась в стеклянную мелочь, посыпалась. И задымило чего-то, словно курильщик ядреных папирос выдохнул облачко никотина в потолочную прореху...
— Гав! Р-рав! Ав!.. — залаяли, забрехали с прежним рвением собаки за спиной, за дверной перегородкой.
— Ав! Аф-ф... — собачий лай сменил вдруг тональность — и бац — упала на пол за дверью первая тушка, бух — вторая, третья...
«Дохнут! — встрепенулся Игнат, вскочил. — Вдохнули отравы и дохнут!»
Сергач дернул дверную ручку — раз, два... до фига собак корчится на полу перед распахнутым окном, ступить некуда...
Игнат наступил на пса, с виду уже мертвого, пес дернулся судорожно, босая нога скользнула по гладкой замше собачьего бока, встала на пол, нашла твердую опору. Широченный шаг, и вторая стопа на подоконнике. Толчок, ладонь шлепает подоконник — и прыжок, Сергач выпрыгнул во двор. Колени пружинят, мах правой вооруженной рукой в поисках равновесия, левая придерживает привинченный к шлему-маске цилиндр цвета хаки...
Во дворе, как и ожидалось, собак — ой немало. Однако из окна тянет отравой и нюхачи церберы бегут, убегают прочь! Сваливают собачки подальше, за сарай, а у некоторых, глядишь ты, заплетаются лапы. Четвероногим охранникам, хвала духам, сейчас не до Игната, собачье сознание помутилось, фигово церберам...
Сергач разжал вооруженный кулак, резать доберманов, похоже, не придется. Матовый осколок — «акулий плавник» летит на землю... В принципе, не помешало бы сохранить оружие при себе, по уму надо было сунуть его в карман шортов, но ум занят расчетами расстояния до забора, осколок-плавник еще падает, а тело-болид уже стартовало, уже мчится к следующей преграде.
Игнат мчался практически не дыша, придерживая коробку противогаза правой, размахивая левой рукой, высоко поднимая колени, не жалея пяток. Легкие пылают огнем, в глазах темно и мутно. Кто бегал в средствах защиты, тот знает — единственный способ не задохнуться — ухватить клапана на маске, чтоб они не только выпускали углекислый газ на выдохе, но и впускали кислород на вдохе. Этот единственный способ годится во время учебных армейских тревог, однако ежели в атмосфере отрава, то приходится терпеть удушье, уповать на скрытые внутренние резервы и клеймить конструкторов противогазов.
Остатки внутренних резервов Сергач израсходовал подчистую на прыжок и взмах руками. Пальцы, вцепились в остроконечные торцы забора, грудь ударилась о доски, последние крохи сил вкупе с силой инерции помогли подтянуться, перетянуть туловище за зубчатый верхний край, после чего, безоговорочно подчинившись закону тяготения, Сергач упал в заросли травы с другой стороны деревянной преграды.
Хвала духам, травяные заросли отчасти смягчили удар о землю. Спасибо Мастеру Фаму Тхыу Тхыонгу за то, что научил падать, обогатил набор рефлексов благоприобретенными. Трахнулся о землю Сергач ого-го как, однако ни одного сегмента скелета не повредил.
Ух и высока мурава, лежишь на зеленом дне, а в запотевших линзах темно-зеленая муть. Сломанные в прошлом году ребра жутко болят, словно в них гвоздь воткнули, мягким тканям на заднице очень больно, и локоть, черт, ушиб, и надо подниматься, жизненно важно подняться, но никак. Боль в ягодицах, ломота в ребрах — сущие пустяки по сравнению с огнем в груди. Так и тянет содрать на фиг противогаз и глотать, глотать, глотать воздух, тушить пожар в легких.
Хочется, перехочется! Сергач перекатился на живот, встал на четвереньки, пополз от забора, передвигаясь намеренно медленно, чтоб хоть немного отдышаться. Пройдет вызванное дефицитом воздуха головокружение, тогда и поднимется на ноги, тогда и побежит в лес, подальше отсюда...
«А ну как мне плохо вовсе не потому, что воздуха мало?.. Почему, кстати, его ТАК мало? Фильтры, что ли, барахлят?.. А если проблема в том, что я отравы вдохнул, что она, зараза, ПРОСОЧИЛАСЬ?..»
Одиночные «гав» где-то вдалеке, где-то во дворе, за сараем, наверное, у ворот. Собака гавкнула, и под обтянутой резиной шлем-маски черепной коробкой вспыхнула звездочкой догадка: «А ну, как я уже ВНЕ радиуса поражения?! Раз одна как минимум собака невредима в замкнутом пространстве двора, значит, я, который уже вне этого пространства, могу рискнуть и снять противогаз!..» Ветерок дул в резинку на лице, и Сергач рискнул.
Он стаскивал средство защиты, будто отдирал мясо костей черепа вместе с волокнами мышц и скальпом. Избавился от пыточной маски, стер пот с лица, вдохнул с жадностью, почувствовал вкус свежего воздуха и прилив свежих сил. В глазах и в мозгу просветлело, Сергач встал во весь рост, побежал.
Лапы елок щекотали голые руки, прикрывающие лицо, иголки цеплялись к футболке, и босые ноги уже не ласкали травы, под ногами трещал сушняк. Убегать, что называется, «очертя голову» при всем желании не получалось, елки-палки мешали. Однако еловые кущи закончились гораздо быстрее, чем ожидал Сергач, всего-то минуту пришлось бороться с буреломом, и, будьте любезны, впереди роскошное редколесье, комфортный ковер из желтых иголок, отдельно стоящие деревья, уютные пеньки.
Ага! Пеньки как раз то, о чем мечталось. А допустимо трухлявый, приметный пень в трех шагах слева вообще подходит идеально!
Игнат задержался у выбранного пня, достал из кармана аудиокассету, выругался: «Черт! Надо было с покойника Стаса не побрезговать, снять носок и спрятать в трикотаж кассету, защитить ее как-то... А впрочем, пойдет дождь — и все равно пленке капут...»
Разумеется, во-вторых, кассета предназначалась для правоохранителей, но, во-первых, она повод для торговли с похитителями, ибо Сергач допускал самый плачевный вариант событий, при котором его ловят устроители сарая-тюрьмы, и в этом случае он планировал заявить, что, мол, озаботился состряпать и спрятать надежно аудиодокумент со своими чистосердечными признаниями, одновременно являющийся компроматом против вас, господа нехорошие. Словосочетание «спрятать надежно», конечно, блеф. Пройти по следам беглеца и найти аудиодокумент — задача вполне разрешимая, пустяковая задачка. И все-таки за разговорами об аудиокассете Игнат выиграет время, и шестерка, пусть некозырная, а есть в рукаве, точнее — в пне.
Игнат сунул кассету в трухлявость пня — глубоко вошла, — припорошил сухими иголками. Ежели, как в кино, на место преступления приедет следственно-оперативная группа, то найдут кассету, а если сам Сергач поведет к тайнику похитителей — Игнат подвинул к пеньку поближе валявшуюся поодаль сучковатую палку, — то есть шанс схватить палку и...
И Сергач услышал, как треснула ветка под чьей-то ногой сзади справа. И побежал от елового бурелома по редколесью, наращивая скорость с каждым шагом, с каждым вдохом.
Тринадцать примерно метров, двенадцать — точно — шагов-прыжков, четыре выдоха, два вдоха — и Сергача остановила, выражаясь образно, финишная, колючая, мать ее, ленточка.
— Мать-перемать, копать-пахать, как же я раньше-то, бы-ы-лин, колючку не заметил?!
Колючая проволока и прямо по курсу, и справа, и слева! Полный финиш! Серпантин колючки-егозы тянется насколько хватает глаз, а их, черт, хватает, чтобы сообразить — колючка опоясывает кольцом значительный участок лесной территории с огороженным деревянным забором тюремным сараем в центре. Кто в мог подумать, что забор всего лишь первое и вполне преодолимое препятствие на пути беглеца? А второе и непреодолимое — вот оно, змеится между стволами, фиг перепрыгнешь, хрен подлезешь! Попался, блин!..
Игнат затаил дыхание, услышал треск сухих веток под ногами преследователя, который пока относительно далеко, который, если слух не обманывает, пока один. Он, преследователь, скорее всего перелез через забор там же, где и Сергач. Мокрая футболка Игната оставила специально для погони след-пятно на заборе. Противогаз за забором — второй след. Мятая трава — третий. Он, преследователь, продирается сейчас сквозь ельник. Он пока не видит Игната.
Вперед и быстрее! В смысле — назад! Навстречу погоне! Успеть бы встретить гада на выходе из ельника! Успеть бы найти подходящую дубину, вроде той крепкой палки, что припасена около пня с секретом. Успеть бы напасть первым!..
Сергач не успел. Ничего не успел. Как специально не попадалось на глаза ни одной мало-мальски пригодной палки-дубины, как назло, споткнулся, подбегая к приметному пеньку-тайнику. Потерял равновесие, упал, и — трах — грянул выстрел, и возле виска — бз-з-зиу — просвистела пуля, фр-р — взвился фонтанчик сухих иголок у бедра.
Игнат замер, лежа ничком в нелепой и неудобной позе. Выстрел, вне всяких сомнений, предупредительный, дернешься — немой накажет пулей, например, в ногу. Драгоценной пулей. Бред, мать-перемать, продолжается...
Немого Игнат узнал сразу, едва медленно и осторожно, всего лишь на сантиметр приподнял голову, сморгнул и закатил глаза. Немой стоял на опушке ельника, массивную фигуру выгодно подсвечивало заходящее солнце, рельефно оттеняя складки суровой ткани костюма-тройки, подчеркивая светом грубую фактуру лица, играя бликами на пистолетном никелированном стволе. Морда у немого багровая, не иначе снял минуту назад противогаз и бросил его, наверное, там же, где и Сергач, сразу за забором.
В свободной от огнестрельного оружия руке немой держал кусок коричневого картона с надписью красным толстым фломастером. С похожими картонками бродят хмурые парни по стихийным рынкам на московских окраинах. На таких же картонках, точно такими же печатными буквами у тех хмурых парней написано: «КУПЛЮ ЗОЛОТО», а на картоне в руке немого значится: «ПУЛИ СЕРЕБРЯНЫЕ»...
6. Диагноз: «вампир»
Игнат стукнул затылком дверь, собаки отозвались нестройным лаем. Интересно, сколько их, сук и кобелей, в смежной комнатушке? Какое количество успело запрыгнуть? Эх, хорошо бы вся дюжина... О! О, какой плюх за дверью, и сразу визг — очередная псина перемахнула подоконник и, приземляясь, накрыла сородича. Тесно за дверью от шоколадных собачьих тел, однако не стоит себя обманывать — дюжине сторожевых псов в соседнем помещении просто-напросто не поместиться. Одно радует: обследовать «отхожее место», разочаровавшись, сигануть обратно во двор ни одна тварь из тех, что сейчас там, не успеет, ибо осталась минута до...
00:01, осталась минута до возможной химической атаки. Именно «возможной»: где гарантии, что обещанный взрыв обязательно состоится и что в колбе непременно сжиженное отравляющее вещество, а?.. Да, кстати, уехала машина похитителей или ожидает возле ворот?.. Никто из похищенных, получив «подарки», магнитофон с часами-таймером и противогаз, никто не прислушивался к шумам извне, не до того было, образно выражаясь, паукам в банке — точнее, скорпионам...
Двоеточие между нулями отсчитывает последние секунды. Игнат дотянулся до припасенного матового осколка. Хищный осколок плафона, похожий на плавник молодой акулы, Сергач положил рядом с противогазом, когда готовился наговаривать текст на аудиокассету. «Идиот! Я кретин, — выругался Сергач, в уме, разумеется, взяв осколок, сжал его в кулаке. — Дурак! Надо было чего-нибудь тряпочное намотать, в смысле — обмотать. Сделать надо было подобие рукоятки! Время ж было, блин!..»
Неровные края «акульего плавника» впились в ладонь и согнутые в потный кулак пальцы. Жара за тридцать, резина шлем-маски не по размеру липнет к лицу, плющит нос, щеки. Дышится трудно, труднее, чем в горячем цеху.
00:00! «Пик!» — пискнуло под потолком, зашипело... ну!.. Бабахнуло!..
Взрыв так себе, даже уши не заложило. Можно было и не прикрывать голову рукой. Даже фанерные стены не сотрясло. Только собаки на миг притихли, и труха, пыль с потолка посыпалась. Ну и колба в дырке, разумеется, превратилась в стеклянную мелочь, посыпалась. И задымило чего-то, словно курильщик ядреных папирос выдохнул облачко никотина в потолочную прореху...
— Гав! Р-рав! Ав!.. — залаяли, забрехали с прежним рвением собаки за спиной, за дверной перегородкой.
— Ав! Аф-ф... — собачий лай сменил вдруг тональность — и бац — упала на пол за дверью первая тушка, бух — вторая, третья...
«Дохнут! — встрепенулся Игнат, вскочил. — Вдохнули отравы и дохнут!»
Сергач дернул дверную ручку — раз, два... до фига собак корчится на полу перед распахнутым окном, ступить некуда...
Игнат наступил на пса, с виду уже мертвого, пес дернулся судорожно, босая нога скользнула по гладкой замше собачьего бока, встала на пол, нашла твердую опору. Широченный шаг, и вторая стопа на подоконнике. Толчок, ладонь шлепает подоконник — и прыжок, Сергач выпрыгнул во двор. Колени пружинят, мах правой вооруженной рукой в поисках равновесия, левая придерживает привинченный к шлему-маске цилиндр цвета хаки...
Во дворе, как и ожидалось, собак — ой немало. Однако из окна тянет отравой и нюхачи церберы бегут, убегают прочь! Сваливают собачки подальше, за сарай, а у некоторых, глядишь ты, заплетаются лапы. Четвероногим охранникам, хвала духам, сейчас не до Игната, собачье сознание помутилось, фигово церберам...
Сергач разжал вооруженный кулак, резать доберманов, похоже, не придется. Матовый осколок — «акулий плавник» летит на землю... В принципе, не помешало бы сохранить оружие при себе, по уму надо было сунуть его в карман шортов, но ум занят расчетами расстояния до забора, осколок-плавник еще падает, а тело-болид уже стартовало, уже мчится к следующей преграде.
Игнат мчался практически не дыша, придерживая коробку противогаза правой, размахивая левой рукой, высоко поднимая колени, не жалея пяток. Легкие пылают огнем, в глазах темно и мутно. Кто бегал в средствах защиты, тот знает — единственный способ не задохнуться — ухватить клапана на маске, чтоб они не только выпускали углекислый газ на выдохе, но и впускали кислород на вдохе. Этот единственный способ годится во время учебных армейских тревог, однако ежели в атмосфере отрава, то приходится терпеть удушье, уповать на скрытые внутренние резервы и клеймить конструкторов противогазов.
Остатки внутренних резервов Сергач израсходовал подчистую на прыжок и взмах руками. Пальцы, вцепились в остроконечные торцы забора, грудь ударилась о доски, последние крохи сил вкупе с силой инерции помогли подтянуться, перетянуть туловище за зубчатый верхний край, после чего, безоговорочно подчинившись закону тяготения, Сергач упал в заросли травы с другой стороны деревянной преграды.
Хвала духам, травяные заросли отчасти смягчили удар о землю. Спасибо Мастеру Фаму Тхыу Тхыонгу за то, что научил падать, обогатил набор рефлексов благоприобретенными. Трахнулся о землю Сергач ого-го как, однако ни одного сегмента скелета не повредил.
Ух и высока мурава, лежишь на зеленом дне, а в запотевших линзах темно-зеленая муть. Сломанные в прошлом году ребра жутко болят, словно в них гвоздь воткнули, мягким тканям на заднице очень больно, и локоть, черт, ушиб, и надо подниматься, жизненно важно подняться, но никак. Боль в ягодицах, ломота в ребрах — сущие пустяки по сравнению с огнем в груди. Так и тянет содрать на фиг противогаз и глотать, глотать, глотать воздух, тушить пожар в легких.
Хочется, перехочется! Сергач перекатился на живот, встал на четвереньки, пополз от забора, передвигаясь намеренно медленно, чтоб хоть немного отдышаться. Пройдет вызванное дефицитом воздуха головокружение, тогда и поднимется на ноги, тогда и побежит в лес, подальше отсюда...
«А ну как мне плохо вовсе не потому, что воздуха мало?.. Почему, кстати, его ТАК мало? Фильтры, что ли, барахлят?.. А если проблема в том, что я отравы вдохнул, что она, зараза, ПРОСОЧИЛАСЬ?..»
Одиночные «гав» где-то вдалеке, где-то во дворе, за сараем, наверное, у ворот. Собака гавкнула, и под обтянутой резиной шлем-маски черепной коробкой вспыхнула звездочкой догадка: «А ну, как я уже ВНЕ радиуса поражения?! Раз одна как минимум собака невредима в замкнутом пространстве двора, значит, я, который уже вне этого пространства, могу рискнуть и снять противогаз!..» Ветерок дул в резинку на лице, и Сергач рискнул.
Он стаскивал средство защиты, будто отдирал мясо костей черепа вместе с волокнами мышц и скальпом. Избавился от пыточной маски, стер пот с лица, вдохнул с жадностью, почувствовал вкус свежего воздуха и прилив свежих сил. В глазах и в мозгу просветлело, Сергач встал во весь рост, побежал.
Лапы елок щекотали голые руки, прикрывающие лицо, иголки цеплялись к футболке, и босые ноги уже не ласкали травы, под ногами трещал сушняк. Убегать, что называется, «очертя голову» при всем желании не получалось, елки-палки мешали. Однако еловые кущи закончились гораздо быстрее, чем ожидал Сергач, всего-то минуту пришлось бороться с буреломом, и, будьте любезны, впереди роскошное редколесье, комфортный ковер из желтых иголок, отдельно стоящие деревья, уютные пеньки.
Ага! Пеньки как раз то, о чем мечталось. А допустимо трухлявый, приметный пень в трех шагах слева вообще подходит идеально!
Игнат задержался у выбранного пня, достал из кармана аудиокассету, выругался: «Черт! Надо было с покойника Стаса не побрезговать, снять носок и спрятать в трикотаж кассету, защитить ее как-то... А впрочем, пойдет дождь — и все равно пленке капут...»
Разумеется, во-вторых, кассета предназначалась для правоохранителей, но, во-первых, она повод для торговли с похитителями, ибо Сергач допускал самый плачевный вариант событий, при котором его ловят устроители сарая-тюрьмы, и в этом случае он планировал заявить, что, мол, озаботился состряпать и спрятать надежно аудиодокумент со своими чистосердечными признаниями, одновременно являющийся компроматом против вас, господа нехорошие. Словосочетание «спрятать надежно», конечно, блеф. Пройти по следам беглеца и найти аудиодокумент — задача вполне разрешимая, пустяковая задачка. И все-таки за разговорами об аудиокассете Игнат выиграет время, и шестерка, пусть некозырная, а есть в рукаве, точнее — в пне.
Игнат сунул кассету в трухлявость пня — глубоко вошла, — припорошил сухими иголками. Ежели, как в кино, на место преступления приедет следственно-оперативная группа, то найдут кассету, а если сам Сергач поведет к тайнику похитителей — Игнат подвинул к пеньку поближе валявшуюся поодаль сучковатую палку, — то есть шанс схватить палку и...
И Сергач услышал, как треснула ветка под чьей-то ногой сзади справа. И побежал от елового бурелома по редколесью, наращивая скорость с каждым шагом, с каждым вдохом.
Тринадцать примерно метров, двенадцать — точно — шагов-прыжков, четыре выдоха, два вдоха — и Сергача остановила, выражаясь образно, финишная, колючая, мать ее, ленточка.
— Мать-перемать, копать-пахать, как же я раньше-то, бы-ы-лин, колючку не заметил?!
Колючая проволока и прямо по курсу, и справа, и слева! Полный финиш! Серпантин колючки-егозы тянется насколько хватает глаз, а их, черт, хватает, чтобы сообразить — колючка опоясывает кольцом значительный участок лесной территории с огороженным деревянным забором тюремным сараем в центре. Кто в мог подумать, что забор всего лишь первое и вполне преодолимое препятствие на пути беглеца? А второе и непреодолимое — вот оно, змеится между стволами, фиг перепрыгнешь, хрен подлезешь! Попался, блин!..
Игнат затаил дыхание, услышал треск сухих веток под ногами преследователя, который пока относительно далеко, который, если слух не обманывает, пока один. Он, преследователь, скорее всего перелез через забор там же, где и Сергач. Мокрая футболка Игната оставила специально для погони след-пятно на заборе. Противогаз за забором — второй след. Мятая трава — третий. Он, преследователь, продирается сейчас сквозь ельник. Он пока не видит Игната.
Вперед и быстрее! В смысле — назад! Навстречу погоне! Успеть бы встретить гада на выходе из ельника! Успеть бы найти подходящую дубину, вроде той крепкой палки, что припасена около пня с секретом. Успеть бы напасть первым!..
Сергач не успел. Ничего не успел. Как специально не попадалось на глаза ни одной мало-мальски пригодной палки-дубины, как назло, споткнулся, подбегая к приметному пеньку-тайнику. Потерял равновесие, упал, и — трах — грянул выстрел, и возле виска — бз-з-зиу — просвистела пуля, фр-р — взвился фонтанчик сухих иголок у бедра.
Игнат замер, лежа ничком в нелепой и неудобной позе. Выстрел, вне всяких сомнений, предупредительный, дернешься — немой накажет пулей, например, в ногу. Драгоценной пулей. Бред, мать-перемать, продолжается...
Немого Игнат узнал сразу, едва медленно и осторожно, всего лишь на сантиметр приподнял голову, сморгнул и закатил глаза. Немой стоял на опушке ельника, массивную фигуру выгодно подсвечивало заходящее солнце, рельефно оттеняя складки суровой ткани костюма-тройки, подчеркивая светом грубую фактуру лица, играя бликами на пистолетном никелированном стволе. Морда у немого багровая, не иначе снял минуту назад противогаз и бросил его, наверное, там же, где и Сергач, сразу за забором.
В свободной от огнестрельного оружия руке немой держал кусок коричневого картона с надписью красным толстым фломастером. С похожими картонками бродят хмурые парни по стихийным рынкам на московских окраинах. На таких же картонках, точно такими же печатными буквами у тех хмурых парней написано: «КУПЛЮ ЗОЛОТО», а на картоне в руке немого значится: «ПУЛИ СЕРЕБРЯНЫЕ»...
6. Диагноз: «вампир»
Пальцы на затылке Игнат сцепил по собственной инициативе, команд типа «руки за голову», «за спину», «вверх», естественно, не прозвучало, поскольку конвоир был немым. Сергач шагал, то и дело оглядываясь, немой мотал башкой, указывал подбородком направление следования. Следовали вдоль еловой опушки, забирая все время вправо, шли недолго, минут пять-шесть, и пришли к дороге, к воротам, к «Мерседесу» на дороге у приоткрытых ворот.
Ельник закончился пеньками. Колючие деревья на подступах к дороге вырублены. Для лесной дорога хороша — укатана, утрамбована. И все равно, на лесной дорожке, пусть и замечательной, на фоне еловых пней, пускай и аккуратных, — все равно, блестящая черная машина с затемненными стеклами смотрится предметом инородным, чужим и чуждым.
Возле машины сидел доберман. Один. Собака встретила Игната глухим рычанием, подняла задницу, показала зубы.
«Так и есть, — подумал Сергач, — всего одна тварь осталась боеспособной, остальные вырубились. Отменно вышколенной своры больше нет, всего лишь одному псу повезло, и, надо же, служит. Сказано ему „место“, или, скорее всего, приказано жестом сидеть и бдеть, охранять тачку, он и бдит. А ведь, наверное, и в его собачьей психике не все ладно после гибели на его собачьих глазах одиннадцати сородичей...»
За спиной грянул выстрел, оборвал пространные размышления о собачьей выучке, долге и верности, заставил Сергача вздрогнуть. Вздрогнул и пес в последний раз. Серебряная, за неимением свинцовой, пуля попала точно в собачью переносицу, убила собаку наповал. Отслужил верный Руслан или Бобик, пал от руки хозяина. Жалко псину, честное слово, ни в чем не виноватое рабское создание...
Бесшумно открылась задняя автомобильная дверца. Ствол толкнул Сергача промеж лопаток, Игнат полез в машину. Ствол давил в позвоночник, немой прилип к пленнику, влез в тачку следом, бросил небрежно под ноги табличку с надписью про пули, сел вполоборота к Сергачу, убрал щекочущий спину ствол, нацелил в лицо, в переносицу. Игнат повернул голову, ствол перенацелился в висок. Игнат смотрел в затылок джентльмену за рулем, разглядывал тонкую шею, педантичную стрижку, пергамент ушных раковин. Залезая в машину, Сергач имел и не упустил возможности увидеть благородный профиль мужчины у штурвала «мерса», оценить качество его костюма, белизну сорочки, заметить необычный галстук-бабочку, перстень с монограммой на мизинце левой руки. Джентльмен в годах, но не преклонных, холеный и гладкий, породистый. Все что угодно можно подделать, кроме породы. Галстук-бабочка делает большинство особей мужского пола похожими на официантов, но только беспородное большинство. Перстень на мизинец нацепить может всякий, но лишь у меньшинства он врастет органично в палец. Купируйте хвост дворняге, побрейте ее и покрасьте, но она все равно не будет похожа на шоколадного от рождения добермана, убитого серебряной пулей.
Игнат молчал. Еще шагая под конвоем, Сергач решил придерживаться тактики молчаливого ожидания инициатив противной стороны. Недаром в шестерках ходит немой, безъязыкий амбал, знать и Сергачу лучше помалкивать, знать — прикусить язык будет куда благоразумнее.
Молчал и благородный джентльмен на переднем левом сиденье. Молча изучал отражение Сергача в зеркальце над лобовым стеклом. Когда же их отраженные зеркалом взгляды пересеклись, холеный денди заговорил с растрепанным пленником:
— Вам нравятся обэриуты, Игнат Кириллович? — Голос тот же, что и на аудиокассете. Тот же голос вещал бред про «строги мори». Но кто такие, черт побери, обэриуты, а? Знакомое, черт возьми, слово. ОБЭРИУ — это мистическое учение? Это секта?.. Нет, блин, это совершенно из другой оперы! Точнее, не из оперы, из литературы. Это не секта, а литературная секция — Объединение Реального Искусства. Сергач ожидал вопросов из каких угодно областей, кроме литературоведческих, а потому, конечно, опешил, но виду не подал.
— Игнат Кириллович, не затруднит ли вас послушать мое подражание Николаю Олейникову? Мои дерзкие потуги на стихи?
Похоже, он и не ожидал, по крайней мере пока, ответов на свои риторические вопросы... Пока вопросы были риторическими? Или он слишком привык разговаривать с немым?.. Он выдержал короткую паузу, равную времени, необходимому для глубокого, медленного вдоха, и продекламировал нараспев:
— Бывает так — проснешься рано, в тебя уже летит стрела. Еще чуть-чуть, и в сердце рана, как будто роза расцвела...
Снова пауза, вдох и на выдохе бравурно:
— Игнат Кириллович, вы не находите, что мои потуги на вирши соответствуют стилю ОБЭРИУ? Обожаю русское искусство первой половины последнего века тысячелетия! В нем присутствует стиль и презрение к материальным благам. Я, потомок эмигрантов, рос в заграницах. На родину Олейникова, Введенского, Ювачева я воротился после революции девяносто первого. С тех пор мой русский язык испортился. Вы не сохранили великого и могучего, дорогие соотечественники. Вы наделали дырок в земной коре и воруете у природы ее богатства. Живете за счет воровства. И я ничуть не лучше, я паразитирую вместе с вами на экспорте «черного золота». Я стал редко бывать в Мадриде, я стал забывать промозглость лондонских туманов, вкус круассанов парижским утром, я стал новорусским, и вот вам парадокс — перестал воспринимать себя славянином. Отдайте книгу, Игнат Кириллович, и я поклонюсь вам в пояс.
И все, и замолчал. Начал со стихов, перескочил на автобиографию, назвался нефтяным спекулянтом, пространно пофилософствовал и закончил нижайшей просьбой отдать какую-то книгу. Сергач ни черта не понял, но вспомнил вдруг папу любимой женщины Инны, нынешнего своего тестя — офицера ГРУ в отставке. А впрочем, не вдруг вспомнился тестюшка, очень даже к месту воскрес в памяти первый вечер знакомства жениха с родителями невесты.
Помнится, дамы отправились на кухню якобы резать салаты, а на самом деле, сами понимаете, пошушукаться. Потенциальные тесть и зять остались одни в гостиной. Помнится, отставной грушник вроде бы развлекая жениха единственной дочери, говорил много и о пустяках, и перемежал пространные речи неожиданно конкретными вопросами. Пару-тройку раз Сергач машинально ответил и сболтнул кое-чего лишнее о себе, молодом, красивом, сболтнул то, о чем, если честно, предпочел бы умолчать, чего не плохо было бы утаить от будущих родственников.
Джентльмен в водительском кресле, не дождавшись от Сергача ответной реплики, вздохнул и продолжал словоизлияния:
— Ребенком я читал запоем классику, обожал Льва Николаевича. «Анну Каренину» проглотил в девятилетнем возрасте и ночь напролет рыдал над горькой долей Сережи Каренина. Русскоязычная классика в зарубежье издавалась широко, но в двенадцать я случайно прочел опус Ювачева, Даниила Ивановича, известного более под псевдонимом Хармс, и с первой строчки растворился в эстетике ОБЭРИУ, печенкой понял — это мое. Вы не представляете, сколько времени я тратил в отрочестве на поиски книжек обэриутов. Меня знали в лицо и по имени все парижские букинисты, мадридские собиратели книжных редкостей, лондонские библиофилы. Наша семья постоянно мигрировала по Европе, папенька вечно был в делах, а я все свободное время проводил в книжных лавчонках. Начав с обэриутов, мало-помалу пристрастился к поискам вообще книжных редкостей. Папенька благоволил моему хобби, я никогда не был стеснен в средствах, и меня, ребенка, частенько обманывали книжные «жучки». Однажды, представляете, всучили рукописную Библию времен Крестовых походов, а она оказалась подделкой. Шли годы, я мужал, умнел и юношей редко тратился на раритеты без консультации экспертов. Унаследовав семейное дело, я вовсе отказался от приобретения сомнительных древностей, целиком сосредоточился на собирании всего, что касалось любимых обэриутов, вплоть до детских журналов «Чиж» и «Еж» со стихами Николая Михайловича Олейникова совершенно не обэриутского толка. Но для того и существуют правила, чтобы случались исключения. Однажды я отправился по делам в Румынию, впервые побывал в коммунистической стране и поразился, за какие гроши в Бухаресте можно достать по-настоящему редкие книги. Ни о какой экспертной проверке книжных раритетов на месте не могло быть и речи, как вы понимаете, но бывает, что и подделка тоже раритет, вопрос в цене, а просили румынские книжники сущие пустяки, как я уже говорил. Среди прочего я купил два рукописных томика, на вид совершенно древних. Прельстился их ветхостью в обложке из совершенно почерневшей телячьей кожи, невзирая на полнейший мой дилетантизм касательно старорумынских наречий. Купил, как мы, русские, говорим, «кота в мешке», двух тощих котов, только и поняв арабские цифры на титуле — один и два, поняв, что томики в паре. Я и не подозревал, каким образом томики, писанные в незапамятные времена гусиными перьями, повлияют на мою жизнь. Я и не догадывался, насколько они бесценны, когда из совершенно праздного интереса отдавал копию первого тома на перевод Жану. Мы с Жаном давние приятели, у нас общая альма-матер, Сорбонна. Я, наследник капиталов, и он, сын часовщика, мы имели честь состоять в одном студенческом братстве, хотя и посещали разные кафедры. Жан подавал большие надежды, талант к языкам имел необычайный. Стесненный в средствах, он, обормот, оставил аспирантуру и записался в Иностранный легион. В Африке попал в плен к туземцам, и дикари покарали красноречивого толмача отсечением языка. Вдобавок Жан подхватил малярию с последующими осложнениями. Я навещал его по старой памяти, больного, почти что клошара, бомжа по-вашему. Заказывал перевод со старорумынского бедняге Жану скорее из жалости, как у вас говорят: «дал подзаработать». Озадачил беднягу старорумынским, занял полиглота делом. Моему удивлению не было предела, когда год спустя, оказавшись в Париже, я заглянул к старине Жану и застал его цветущим, полным сил. Да вы посмотрите, посмотрите на него, Игнат Кириллович! Поверните, поверните голову! Каков здоровяк мой Жан. Разве скажешь, что были времена, когда сидящий справа от вас богатырь еле ноги передвигал?
Амбал с пистолетом, стреляющим серебром, замычал и указал перстом на лобовое стекло.
— Вижу, Жан, старина. Вижу. Крыша строения посередине двора дымится. Селекционная ловушка горит. Пожар. Неважный из Жана вышел электрик-подрывник, доложу я вам, Игнат Кириллович. Собаковод Жан не в пример замечательнее. По вашей вине, Игнат Кириллович, моя псарня обеднела. А последнего элитного пинчера Жан пристрелил, к вашему сведению, из сострадания. И вас жаль, и пинчера. Доберман мог бы и ослушаться воли властелина, мог бы вцепиться в ваше горло, коварно выждав подходящий момент. Слишком жестоко держать последнего добермана вместе с вами в машине и не позволять ему отомстить за гибель стаи. Не менее жестоко бросать его одного в лесу. Оставлять, как капкан для первого встречного из рода человеческого. Слишком страдает собака без стаи, слишком жаждет мести. Существа, рожденные жить в стае, не должны страдать от одиночества. Пинчер уже в собачьем раю, со своими. Надобно всегда стремиться к своей стае, Игнат Кириллович. Любой ценой, всеми фибрами. Особенно нам, чернокнижникам, дерзнувшим спорить с уставами природы. Мы с вами, Игнат Кириллович, родственные души и схожие биологические системы, нам предписано держаться вместе. Вы находитесь на следующей эволюционной ступени по отношению ко мне и тем более к Жану. Старина Жан задержался на «ступени крови». Всего ничего с тех пор, как мой верный Жан выходит днем, не страшась открытого солнца, всего год, как он шагнул на «ступень наслаждения соком жизни». Я оказался усерднее и талантливее. Я давно у подножия Трона Драконов и алчу Венец Венцов. Сдается мне, вы. Игнат Кириллович, подобрались к этапу венчания с Вечностью ближе всех из живущих и существующих. Не постесняюсь назвать вас ПОСЛЕДНИМ ВАМПИРОМ на троне Детей Ночи. Нам с вами, и вам, и вам — я настаиваю, выгоднее держаться вместе, стаей. Поделитесь с младшими братьями, благодарность наша будет без меры и без границ. Пять губительных элементов — огонь, вода, ядовитые испарения, ткани запретных растений, серебро — страшны и вам, и мне, и Жану. Я не угрожаю, я прошу вас, Игнат Кириллович. Прежде всего и нижайше о прошении. Второй том рукописи кончался строкой — ищи третью книгу. Я потратил на поиски состояние, нашел документальные свидетельства об уничтожении третьей части рукописи Инквизицией и впал в отчаяние. Но возликовал, отыскав упоминание у алхимика Гельфуса о существовании полного собрания заветов о всех трех частях, собранных воедино еретиком-агностиком в десятом веке Эры Креста, о книге, избежавшей костра. Я продолжил поиски с утроенным рвением, я посвятил им жизнь. Следы наследия Драконов нашлись, и вели они в Россию. Я, урожденный русак, посчитал это добрым знаком. Когда же след затерялся среди родных погостов, я сменил тактику, начал искать не зафиксированный на пергаменте метод, а воплощенный в человеке результат. Наитие подсказало, в какой среде искать старшего брата. Вспомните, брат мой, какой восторг вызывает пробуждение наития на подступах к ступени наслаждения соком жизни. Я скупил все базы компьютерных данных на всех эзотериков России и составил программу селекции. Реинкарнацию далай-ламы ищут по меньшему количеству признаков, я заложил в селекционную программу великое множество параметров. В результате получил четырех кандидатов в братья и одну в сестры. У каждого из вас был свой процент соответствия. У вас, Игнат Кириллович, средний, наибольший у Яна Альбертовича и не намного, на пункт, отставал Станислав Свиноренко. Любопытство и нетерпение глодали — кто же из вас хранитель книги? Жан предлагал спрятать подсматривающую оптику с микрофонами в помещении для прямой селекции. Я не посмел, не дерзнул. Знаю на собственном опыте, каково это, когда наблюдают за твоим проявлением силы. Все равно что за тобой подсматривают в уборной. Нам надлежит держаться стаей, но охотиться в одиночку. Слишком интимный процесс — охота. Сызнова вас прошу, Игнат Кириллович, собрат мой, простите меня, дерзкого, за причиненные неудобства. Социально вы более ни в чем не будете терпеть нужду, я вас всем обеспечу, а вы, пожалуйста, отдайте книгу в руки просящего и алчущего. Жан прекрасно поднаторел в старорумынском, коли есть у вас сомнения в некоторых строчках, он поможет и вам, и мне, и себе. Мы стая, нам предписана взаимовыручка. — Джентльмен-оратор в водительском кресле повернул ключик в замке, который ничего не запирает. Застучал поршнями мотор. — Поедемте, пожалуй. Вскоре запахнет горелым мясом, видите, как разгорается пожар? Это оттого, что ветер усиливается. Помяните мое слово — быть к ночи дождю с грозой. «Мерседес» поехал задним ходом и пятился уверенно метров полста, пока не доехал до зеленого пятна поляны, примыкающей вплотную к дороге. На ровной, словно поле для гольфа, полянке «мерс» развернулся задом к столбику дыма, к солнцу у горизонта, и не спеша выехал обратно на дорогу. И покатил плавненько, легко.
Ельник закончился пеньками. Колючие деревья на подступах к дороге вырублены. Для лесной дорога хороша — укатана, утрамбована. И все равно, на лесной дорожке, пусть и замечательной, на фоне еловых пней, пускай и аккуратных, — все равно, блестящая черная машина с затемненными стеклами смотрится предметом инородным, чужим и чуждым.
Возле машины сидел доберман. Один. Собака встретила Игната глухим рычанием, подняла задницу, показала зубы.
«Так и есть, — подумал Сергач, — всего одна тварь осталась боеспособной, остальные вырубились. Отменно вышколенной своры больше нет, всего лишь одному псу повезло, и, надо же, служит. Сказано ему „место“, или, скорее всего, приказано жестом сидеть и бдеть, охранять тачку, он и бдит. А ведь, наверное, и в его собачьей психике не все ладно после гибели на его собачьих глазах одиннадцати сородичей...»
За спиной грянул выстрел, оборвал пространные размышления о собачьей выучке, долге и верности, заставил Сергача вздрогнуть. Вздрогнул и пес в последний раз. Серебряная, за неимением свинцовой, пуля попала точно в собачью переносицу, убила собаку наповал. Отслужил верный Руслан или Бобик, пал от руки хозяина. Жалко псину, честное слово, ни в чем не виноватое рабское создание...
Бесшумно открылась задняя автомобильная дверца. Ствол толкнул Сергача промеж лопаток, Игнат полез в машину. Ствол давил в позвоночник, немой прилип к пленнику, влез в тачку следом, бросил небрежно под ноги табличку с надписью про пули, сел вполоборота к Сергачу, убрал щекочущий спину ствол, нацелил в лицо, в переносицу. Игнат повернул голову, ствол перенацелился в висок. Игнат смотрел в затылок джентльмену за рулем, разглядывал тонкую шею, педантичную стрижку, пергамент ушных раковин. Залезая в машину, Сергач имел и не упустил возможности увидеть благородный профиль мужчины у штурвала «мерса», оценить качество его костюма, белизну сорочки, заметить необычный галстук-бабочку, перстень с монограммой на мизинце левой руки. Джентльмен в годах, но не преклонных, холеный и гладкий, породистый. Все что угодно можно подделать, кроме породы. Галстук-бабочка делает большинство особей мужского пола похожими на официантов, но только беспородное большинство. Перстень на мизинец нацепить может всякий, но лишь у меньшинства он врастет органично в палец. Купируйте хвост дворняге, побрейте ее и покрасьте, но она все равно не будет похожа на шоколадного от рождения добермана, убитого серебряной пулей.
Игнат молчал. Еще шагая под конвоем, Сергач решил придерживаться тактики молчаливого ожидания инициатив противной стороны. Недаром в шестерках ходит немой, безъязыкий амбал, знать и Сергачу лучше помалкивать, знать — прикусить язык будет куда благоразумнее.
Молчал и благородный джентльмен на переднем левом сиденье. Молча изучал отражение Сергача в зеркальце над лобовым стеклом. Когда же их отраженные зеркалом взгляды пересеклись, холеный денди заговорил с растрепанным пленником:
— Вам нравятся обэриуты, Игнат Кириллович? — Голос тот же, что и на аудиокассете. Тот же голос вещал бред про «строги мори». Но кто такие, черт побери, обэриуты, а? Знакомое, черт возьми, слово. ОБЭРИУ — это мистическое учение? Это секта?.. Нет, блин, это совершенно из другой оперы! Точнее, не из оперы, из литературы. Это не секта, а литературная секция — Объединение Реального Искусства. Сергач ожидал вопросов из каких угодно областей, кроме литературоведческих, а потому, конечно, опешил, но виду не подал.
— Игнат Кириллович, не затруднит ли вас послушать мое подражание Николаю Олейникову? Мои дерзкие потуги на стихи?
Похоже, он и не ожидал, по крайней мере пока, ответов на свои риторические вопросы... Пока вопросы были риторическими? Или он слишком привык разговаривать с немым?.. Он выдержал короткую паузу, равную времени, необходимому для глубокого, медленного вдоха, и продекламировал нараспев:
— Бывает так — проснешься рано, в тебя уже летит стрела. Еще чуть-чуть, и в сердце рана, как будто роза расцвела...
Снова пауза, вдох и на выдохе бравурно:
— Игнат Кириллович, вы не находите, что мои потуги на вирши соответствуют стилю ОБЭРИУ? Обожаю русское искусство первой половины последнего века тысячелетия! В нем присутствует стиль и презрение к материальным благам. Я, потомок эмигрантов, рос в заграницах. На родину Олейникова, Введенского, Ювачева я воротился после революции девяносто первого. С тех пор мой русский язык испортился. Вы не сохранили великого и могучего, дорогие соотечественники. Вы наделали дырок в земной коре и воруете у природы ее богатства. Живете за счет воровства. И я ничуть не лучше, я паразитирую вместе с вами на экспорте «черного золота». Я стал редко бывать в Мадриде, я стал забывать промозглость лондонских туманов, вкус круассанов парижским утром, я стал новорусским, и вот вам парадокс — перестал воспринимать себя славянином. Отдайте книгу, Игнат Кириллович, и я поклонюсь вам в пояс.
И все, и замолчал. Начал со стихов, перескочил на автобиографию, назвался нефтяным спекулянтом, пространно пофилософствовал и закончил нижайшей просьбой отдать какую-то книгу. Сергач ни черта не понял, но вспомнил вдруг папу любимой женщины Инны, нынешнего своего тестя — офицера ГРУ в отставке. А впрочем, не вдруг вспомнился тестюшка, очень даже к месту воскрес в памяти первый вечер знакомства жениха с родителями невесты.
Помнится, дамы отправились на кухню якобы резать салаты, а на самом деле, сами понимаете, пошушукаться. Потенциальные тесть и зять остались одни в гостиной. Помнится, отставной грушник вроде бы развлекая жениха единственной дочери, говорил много и о пустяках, и перемежал пространные речи неожиданно конкретными вопросами. Пару-тройку раз Сергач машинально ответил и сболтнул кое-чего лишнее о себе, молодом, красивом, сболтнул то, о чем, если честно, предпочел бы умолчать, чего не плохо было бы утаить от будущих родственников.
Джентльмен в водительском кресле, не дождавшись от Сергача ответной реплики, вздохнул и продолжал словоизлияния:
— Ребенком я читал запоем классику, обожал Льва Николаевича. «Анну Каренину» проглотил в девятилетнем возрасте и ночь напролет рыдал над горькой долей Сережи Каренина. Русскоязычная классика в зарубежье издавалась широко, но в двенадцать я случайно прочел опус Ювачева, Даниила Ивановича, известного более под псевдонимом Хармс, и с первой строчки растворился в эстетике ОБЭРИУ, печенкой понял — это мое. Вы не представляете, сколько времени я тратил в отрочестве на поиски книжек обэриутов. Меня знали в лицо и по имени все парижские букинисты, мадридские собиратели книжных редкостей, лондонские библиофилы. Наша семья постоянно мигрировала по Европе, папенька вечно был в делах, а я все свободное время проводил в книжных лавчонках. Начав с обэриутов, мало-помалу пристрастился к поискам вообще книжных редкостей. Папенька благоволил моему хобби, я никогда не был стеснен в средствах, и меня, ребенка, частенько обманывали книжные «жучки». Однажды, представляете, всучили рукописную Библию времен Крестовых походов, а она оказалась подделкой. Шли годы, я мужал, умнел и юношей редко тратился на раритеты без консультации экспертов. Унаследовав семейное дело, я вовсе отказался от приобретения сомнительных древностей, целиком сосредоточился на собирании всего, что касалось любимых обэриутов, вплоть до детских журналов «Чиж» и «Еж» со стихами Николая Михайловича Олейникова совершенно не обэриутского толка. Но для того и существуют правила, чтобы случались исключения. Однажды я отправился по делам в Румынию, впервые побывал в коммунистической стране и поразился, за какие гроши в Бухаресте можно достать по-настоящему редкие книги. Ни о какой экспертной проверке книжных раритетов на месте не могло быть и речи, как вы понимаете, но бывает, что и подделка тоже раритет, вопрос в цене, а просили румынские книжники сущие пустяки, как я уже говорил. Среди прочего я купил два рукописных томика, на вид совершенно древних. Прельстился их ветхостью в обложке из совершенно почерневшей телячьей кожи, невзирая на полнейший мой дилетантизм касательно старорумынских наречий. Купил, как мы, русские, говорим, «кота в мешке», двух тощих котов, только и поняв арабские цифры на титуле — один и два, поняв, что томики в паре. Я и не подозревал, каким образом томики, писанные в незапамятные времена гусиными перьями, повлияют на мою жизнь. Я и не догадывался, насколько они бесценны, когда из совершенно праздного интереса отдавал копию первого тома на перевод Жану. Мы с Жаном давние приятели, у нас общая альма-матер, Сорбонна. Я, наследник капиталов, и он, сын часовщика, мы имели честь состоять в одном студенческом братстве, хотя и посещали разные кафедры. Жан подавал большие надежды, талант к языкам имел необычайный. Стесненный в средствах, он, обормот, оставил аспирантуру и записался в Иностранный легион. В Африке попал в плен к туземцам, и дикари покарали красноречивого толмача отсечением языка. Вдобавок Жан подхватил малярию с последующими осложнениями. Я навещал его по старой памяти, больного, почти что клошара, бомжа по-вашему. Заказывал перевод со старорумынского бедняге Жану скорее из жалости, как у вас говорят: «дал подзаработать». Озадачил беднягу старорумынским, занял полиглота делом. Моему удивлению не было предела, когда год спустя, оказавшись в Париже, я заглянул к старине Жану и застал его цветущим, полным сил. Да вы посмотрите, посмотрите на него, Игнат Кириллович! Поверните, поверните голову! Каков здоровяк мой Жан. Разве скажешь, что были времена, когда сидящий справа от вас богатырь еле ноги передвигал?
Амбал с пистолетом, стреляющим серебром, замычал и указал перстом на лобовое стекло.
— Вижу, Жан, старина. Вижу. Крыша строения посередине двора дымится. Селекционная ловушка горит. Пожар. Неважный из Жана вышел электрик-подрывник, доложу я вам, Игнат Кириллович. Собаковод Жан не в пример замечательнее. По вашей вине, Игнат Кириллович, моя псарня обеднела. А последнего элитного пинчера Жан пристрелил, к вашему сведению, из сострадания. И вас жаль, и пинчера. Доберман мог бы и ослушаться воли властелина, мог бы вцепиться в ваше горло, коварно выждав подходящий момент. Слишком жестоко держать последнего добермана вместе с вами в машине и не позволять ему отомстить за гибель стаи. Не менее жестоко бросать его одного в лесу. Оставлять, как капкан для первого встречного из рода человеческого. Слишком страдает собака без стаи, слишком жаждет мести. Существа, рожденные жить в стае, не должны страдать от одиночества. Пинчер уже в собачьем раю, со своими. Надобно всегда стремиться к своей стае, Игнат Кириллович. Любой ценой, всеми фибрами. Особенно нам, чернокнижникам, дерзнувшим спорить с уставами природы. Мы с вами, Игнат Кириллович, родственные души и схожие биологические системы, нам предписано держаться вместе. Вы находитесь на следующей эволюционной ступени по отношению ко мне и тем более к Жану. Старина Жан задержался на «ступени крови». Всего ничего с тех пор, как мой верный Жан выходит днем, не страшась открытого солнца, всего год, как он шагнул на «ступень наслаждения соком жизни». Я оказался усерднее и талантливее. Я давно у подножия Трона Драконов и алчу Венец Венцов. Сдается мне, вы. Игнат Кириллович, подобрались к этапу венчания с Вечностью ближе всех из живущих и существующих. Не постесняюсь назвать вас ПОСЛЕДНИМ ВАМПИРОМ на троне Детей Ночи. Нам с вами, и вам, и вам — я настаиваю, выгоднее держаться вместе, стаей. Поделитесь с младшими братьями, благодарность наша будет без меры и без границ. Пять губительных элементов — огонь, вода, ядовитые испарения, ткани запретных растений, серебро — страшны и вам, и мне, и Жану. Я не угрожаю, я прошу вас, Игнат Кириллович. Прежде всего и нижайше о прошении. Второй том рукописи кончался строкой — ищи третью книгу. Я потратил на поиски состояние, нашел документальные свидетельства об уничтожении третьей части рукописи Инквизицией и впал в отчаяние. Но возликовал, отыскав упоминание у алхимика Гельфуса о существовании полного собрания заветов о всех трех частях, собранных воедино еретиком-агностиком в десятом веке Эры Креста, о книге, избежавшей костра. Я продолжил поиски с утроенным рвением, я посвятил им жизнь. Следы наследия Драконов нашлись, и вели они в Россию. Я, урожденный русак, посчитал это добрым знаком. Когда же след затерялся среди родных погостов, я сменил тактику, начал искать не зафиксированный на пергаменте метод, а воплощенный в человеке результат. Наитие подсказало, в какой среде искать старшего брата. Вспомните, брат мой, какой восторг вызывает пробуждение наития на подступах к ступени наслаждения соком жизни. Я скупил все базы компьютерных данных на всех эзотериков России и составил программу селекции. Реинкарнацию далай-ламы ищут по меньшему количеству признаков, я заложил в селекционную программу великое множество параметров. В результате получил четырех кандидатов в братья и одну в сестры. У каждого из вас был свой процент соответствия. У вас, Игнат Кириллович, средний, наибольший у Яна Альбертовича и не намного, на пункт, отставал Станислав Свиноренко. Любопытство и нетерпение глодали — кто же из вас хранитель книги? Жан предлагал спрятать подсматривающую оптику с микрофонами в помещении для прямой селекции. Я не посмел, не дерзнул. Знаю на собственном опыте, каково это, когда наблюдают за твоим проявлением силы. Все равно что за тобой подсматривают в уборной. Нам надлежит держаться стаей, но охотиться в одиночку. Слишком интимный процесс — охота. Сызнова вас прошу, Игнат Кириллович, собрат мой, простите меня, дерзкого, за причиненные неудобства. Социально вы более ни в чем не будете терпеть нужду, я вас всем обеспечу, а вы, пожалуйста, отдайте книгу в руки просящего и алчущего. Жан прекрасно поднаторел в старорумынском, коли есть у вас сомнения в некоторых строчках, он поможет и вам, и мне, и себе. Мы стая, нам предписана взаимовыручка. — Джентльмен-оратор в водительском кресле повернул ключик в замке, который ничего не запирает. Застучал поршнями мотор. — Поедемте, пожалуй. Вскоре запахнет горелым мясом, видите, как разгорается пожар? Это оттого, что ветер усиливается. Помяните мое слово — быть к ночи дождю с грозой. «Мерседес» поехал задним ходом и пятился уверенно метров полста, пока не доехал до зеленого пятна поляны, примыкающей вплотную к дороге. На ровной, словно поле для гольфа, полянке «мерс» развернулся задом к столбику дыма, к солнцу у горизонта, и не спеша выехал обратно на дорогу. И покатил плавненько, легко.