Страница:
А против ее отца в это время был начат судебный процесс за растрату при снабжении провиантом Парижа и некоторых приграничных областей, так что он счел более безопасным на некоторое время покинуть страну и вернуться только тогда, когда сможет убедиться, что дела его не так плохи, как ему казалось.
Девочка от природы отличалась живым умом, была не обделена внешней привлекательностью. И если самый ожесточенный ее враг, Аржансон, говорил о ней, что она была блондинкой со слишком бледным лицом, без каких-либо особо привлекательных внешних черт, правда, наделена грацией и талантами, несколько полновата и довольно плохо сложена, то другой ее современник, Леруа, оберегермейстер лесов и парков Версаля, описывает ее с гораздо большей симпатией: среднего роста, стройная, с мягкими непринужденными манерами, элегантная. Безукоризненно овальной формы лицо. Прекрасные с каштановым отливом волосы, довольно большие глаза, прекрасные длинные ресницы. Прямой, совершенной формы нос, чувственный рот, очень красивые зубы. Чарующий смех. Всегда прекрасный цвет лица, а глаза неопределенного цвета. «В них не было искрящейся живости, свойственной черным глазам, или нежной истомы, свойственной голубым, или благородства, свойственного серым. Их неопределенный цвет, казалось, обещал вам негу страстного соблазна и в то же время оставлял впечатление какой-то смутной тоски в мятущейся душе...» Бесконечно меняющееся выражение лица при том, что оно остается достаточно сдержанным и выражает бесконечную гармонию души и тела. Все говорило о том, что Жанна достаточно хорошо владела собой. «Все ее движения были удивительно гармоничны, и общее впечатление от нее можно было бы выразить чем-то вроде наивысшей степени элегантности и благородства...»
И вполне естественно, что обладающая такими внешними и духовными качествами дама моментально подверглась нашествию воздыхателей. С холодным расчетом отдала она руку племяннику своего покровителя, Ленорману д'Этиолю. Ее супруг, 24 лет, то есть на пять лет старше, чем она, был невзрачным, однако, как наследник главного откупщика, очень богатым. При нем она могла вести беззаботную жизнь и открыто объявила, что никто на свете не мог бы сбить ее с пути истинного, кроме самого короля...
Она умела с блеском подать себя в высшем свете, скоро о ней заговорили, в том числе при дворе, и председатель парламента Эно, член вечерних приемов у королевы, упоминал о ней как о прелестнейшей женщине, которую он когда-либо видел. «Она прекрасно чувствует музыку, очень выразительно и вдохновенно поет, наверное, знает не меньше сотни песен. Она также играет в комедиях Этиоля в таком же прекрасном театре, где механическая сцена и смена декораций».
Однако молодой и очаровательной женщине было недостаточно быть просто центром притяжения великосветского общества, что она в первую очередь связывала с богатством своего мужа. Она никогда не забывала о своей конечной цели и любыми способами старалась обратить на себя внимание короля, который в это время находился под влиянием чар честолюбивой герцогини де Шатору. Она стала постоянно попадаться ему на глаза в Сенарском лесу, где Людовик охотился, в наиболее кокетливо-изысканных туалетах: то в небесно-голубом платье в розовом фаэтоне, то во всем розовом в небесно-голубой карете – в конце концов ей посчастливилось быть замеченной им, тем более что он уже что-то слыхал о «малютке Этиоль», и она возбудила его любопытство. Однако его возлюбленная – герцогиня – положила конец необдуманным притязаниям урожденной Пуассон, просто-напросто запретив ей показываться в местах охоты короля. И только когда герцогиня неожиданно умерла, госпожа д'Этиоль поняла, что путь к сердцу короля свободен. Во время грандиозного бал-маскарада в канун масленицы, который был дан 28 февраля 1745 г. в Парижской ратуше по случаю свадьбы дофина с испанской принцессой Марией-Терезией, Жанне представилась возможность приблизиться к королю. Людовик заинтересовался одной маской, которая его подразнивала и по его просьбе, наконец отбросив ее, открыла лицо. Она явно намеренно уронила свой платок, король тотчас бросился его поднимать, возвратил ей, и это было началом их любовной связи, которую они поддерживали через доверенного камердинера Людовика Бине.
В начале апреля молодая женщина появилась в Версале на представлении итальянской комедии в ложе, находящейся у сцены совсем рядом с ложей короля, и, когда Людовик приказал подать ему ужин прямо в кабинет, весь двор не сомневался, что единственной его сотрапезницей была «малютка Этиоль». Здесь же она отдалась ему, однако после этого свидания интерес Людовика к ней уменьшился. Надо было искусно снова подразнить его, чтобы опять возбудить. Людовик, правда, сказал Бине, что госпожа д'Этиоль ему очень понравилась, однако ему показалось, что ею во многом двигало честолюбие и корыстный интерес... Камердинер, наоборот, стал уверять короля, что Жанна без памяти влюблена в него, но она в отчаянии, так как разрывается между любовью к королю и долгом перед мужем, который полон подозрений и боготворит ее. При следующем свидании с Людовиком госпожа д'Этиоль повела себя осторожнее и выступила в роли всего лишь очаровательной и добродетельной женщины, которую король хотел в ней видеть. В ходе хорошо разыгранного спектакля она с ужасом рассказывала об ожидавшей ее мести мужа и смогла убедить Людовика оставить ее в Версале. Таким образом ей удалось заложить основы своего влияния на короля, пресыщенного любовными интрижками и напрасно пытавшегося рассеяться в обществе своей супруги. Ей также без особых трудов удалось убрать из Парижа своего мужа: в качестве компаньона своего дяди он был направлен его представителем в провинцию. Точно так же ей сразу посчастливилось упрочить покровительство короля и нейтрализовать интриги со стороны окружения наследников. А затем ее повелитель объявил ей, что произведет ее в официальные куртизанки, как только вернется с театра военных действий во Фландрии.
Пока в Версале готовили квартиру умершей герцогини де Шатору, Жанна оставалась в Этиоле. Король часто писал ей нежные письма, обычно оканчивавшиеся словами «Любящий и преданный», а она тотчас отвечала в таком же духе, и аббат де Берни, позднее ее самый постоянный протеже, придавал им законченный вид с точки зрения стилистики и остроумия. В одном из последних писем она прочитала: «Маркизе де Помпадур». Итак, он издал указ о присвоении ей этого титула, ранее принадлежавшего одному угасшему роду из Лимузена.
И 14 сентября 1745 г. состоялось ее представление при дворе. При этом Людовик выглядел весьма смущенным, то краснел, то бледнел. Королева, уже давно привыкшая к таким унижениям со стороны своего супруга, восприняла появление его новой куртизанки значительно дружелюбнее, чем предполагали. Только дофин что-то процедил сквозь зубы, на что тогда не обратили внимания.
Через несколько дней маркиза отправилась с королем в Шуази, который перед тем был только что отстроен, а в октябре – в Фонтенбло. Здесь она предпочитала особенно не высовываться и вообще вела себя очень осторожно, следуя советам своей придворной дамы госпожи де Тан-сен и своей матери, которая еще месяц грелась в лучах славы своей малютки Жанны-Антуанетты, теперь королевской куртизанки, а в декабре 1745 г. умерла с чувством прекрасно исполненного долга в отношении своей дочери.
Положение маркизы при дворе не было таким уж устойчивым. До сих пор король выбирал себе фавориток из высших слоев общества. Теперь же урожденная Пуассон нарушила это правило. За ней следили тысячи враждебных взглядов, и тысячи злых языков тотчас приходили в движение при малейшей забывчивости, при самых незначительных погрешностях в этикете, при ошибках в придворном языке этой гризетки, как ее презрительно называли у нее за спиной. Появились язвительные песенки, грязные пасквили. Рассказывали самые невероятные вещи о ее слишком любезной матери и ее мошеннике-отце, у которого якобы были манеры конюшего. Одним из ее самых опасных врагов был министр Морепа, который никогда не упускал случая, чтобы нанести удар или унизить новую фаворитку. К нему примыкали министр Аржансон, генеральный инспектор Орри и другие. Однако Жанне удалось склонить на свою сторону некоторых министров и известных банкиров – братьев Парис, с которыми она была знакома уже давно, и удалось на них распространить милость короля. Она также подружилась с принцем де Конти, которому она пообещала содействовать в женитьбе его сына на одной из дочерей короля. Она также склонила на свою сторону великого полководца маршала Бель-Иля и предпринимала все возможное, чтобы подружиться с могущественным фаворитом короля – Ришелье (внучатым племянником знаменитого кардинала). Между тем оказалось, что тот во всем против маркизы, хотя с виду казался любезным и готовым всегда помочь... Она должна была также отказаться от идеи завоевать расположение дофина, зато ей удалось убедить королеву, что в придворных интригах она будет сохранять нейтралитет.
Но в первую очередь ей, естественно, надо было подумать о том, как в этой чреватой непредвиденными опасностями ситуации добиться беспредельной поддержки короля, чтобы упрочить свое положение. Это была самая тяжелая и чрезвычайно важная задача. Самым опасным и постоянным врагом Людовика была скука, от которой он очень страдал. Он стоял во главе французского высшего света, господство которого близилось к концу, потому что его цель была достигнута. Неумолимо приближалось новое время, и оно должно было сменить во многом блестящую, но уж очень пресыщенную эпоху. Умнейший аббат Галлиани сказал о короле, что Людовику XV досталась самая скверная работа – быть королем. И выполнял он ее так скверно, как только мог. При этом аббат нарисовал весьма точный и скрупулезный портрет короля. Вряд ли можно найти тут большую разницу между Людовиком XIV и Людовиком XV. Один – главное действующее лицо становления монархии, другой – безмолвный созерцатель ее заката. «Можно предполагать, что он просто присутствовал на заседаниях своего правительства, как на каком-нибудь торжественном празднике, что было совершенно несносно, или на представлении плохого спектакля. Ведь человек, который успешно подавлял в нем повелителя, руководивший всеми его действиями, был самой бездной, наполненной скукой. Вот таким был этот демон – вечный мучитель его тягостного существования, его так медленно длящегося дня, его ленивого и склонного к хандре ума, его эгоистичной и застывшей души. И все у него, вплоть до его привязанностей и развлечений, зависело от этой проклятой хандры, и приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы преодолевать ее, так что даже любовная история короля превращалась в историю лени просто мужчины...»
Из всех его любовниц только Помпадур обладала способностью развеять его скуку. Она старалась каждый раз быть по-новому привлекательной для него и каждый раз придумывать для него новые развлечения. Она пела и играла специально для него или рассказывала со свойственной только ей пикантностью новые анекдоты. А когда какой-нибудь министр надоедал ему с докладами, что, естественно, раздражало короля, она старалась побыстрее выпроводить его, например, если это был Морепа: «В вашем присутствии король прямо желтеет. Прощайте, господин Морепа!»
Она гуляла с Людовиком по роскошным садам летних замков и постоянно сопровождала его из Версаля в Креси, а оттуда в Ла Сель, а оттуда в Бельвю, а потом в Компьен и Фонтенбло.
На Святой неделе она развлекала его концертами духовной музыки и литургиями, в которых участвовала сама. А когда она играла на сцене в театре Этиоля или в Шантемерле у госпожи де Вильмур, ей удалось заинтересовать Людовика своим исполнительским искусством, и она даже создала небольшой театр в Версале, названный «Камерным театром», в одной из примыкавших к Медальному кабинету галерей. Ей удалось вызвать огромный интерес короля к этому новому развлечению. И 17 января 1747 г. театр был открыт для избранной публики всего из 14 персон постановкой пьесы Мольера «Тартюф». В ней участвовали только господа и дамы придворного общества. Пьесы для постановки отбирались тщательно, и «актеры» основательно готовились на репетициях. После одного из таких спектаклей, во время которого блестяще проявились таланты маркизы, король заявил: «Это самая очаровательная во Франции женщина». Маленький театр был в короткий срок наилучшим образом оформлен и получил все необходимое. Специально для него был выбран устав и составлена смета расходов. Прием новых членов в труппу был ограничен определенными условиями. Входной билет был оформлен Кошеном (изв. гравер XVIII века, 1715—1790) в самой изысканной форме.
Однако вскоре в театре стало тесно, а сцена находилась слишком далеко от зрителей. Тогда было решено приспособить для этой цели один из залов со сценой в Фонтенбло, который мог быть достаточно быстро переоборудован. Здесь могли поместиться 40 зрителей и 40 музыкантов. Два балкона предназначались для избранных придворных. Прекрасная акварель Кошена дает нам представление об этом выдержанном в голубых и серебряных тонах, богато обставленном зале, где в этот момент шло представление третьего акта героической пасторали «Ацис и Галатея», и именно та сцена, когда Полифем со своей скалы кричит: «Ты умрешь, о дерзкий, и даже Юпитер не спасет тебя от моего гнева!». На акварели можно увидеть в целом сам зал, блистательную публику в партере, знаменитый оркестр, короля рядом с его супругой Марией Лещинской, одетой, как женщина в годах, и с прической, которая называлась в то время «черная бабочка». Сзади расположились королевские дочери. А во втором ряду направо и налево сидели самые знатные представители придворного общества. Маркиза, изображенная Кошеном с особым мастерством, выступает в известном нам по архивам Арсенала изысканном оперном туалете: в широком платье из белой тафты с ситцевой подкладкой, расписанном раковинами и струями воды, с вышивкой серебром в виде сетки по зеленому сукну. А еще на ней был корсет из нежно-розовой тафты, широкая газовая накидка в складку, серебристо-зеленая, отделанная оборкой другого цвета. На всем наряде в разных местах были живописно разбросаны цветочки и завитушки из такого же газа, отделанные серебряным сетчатым позументом. А еще на ней была мантия из зеленого газа и серебряного позумента, и все это было расшито жемчугом и серебром...
Немногочисленные зрители этого театра, открывшегося 27 ноября 1748 г., составляли исключительно избранный круг сторонников маркизы. Разворачивались интриги, чтобы получить входной билет или роль в спектакле. Знаменитый дамский портной Сюпплис создавал для маркизы настоящие шедевры фантазии и вкуса в виде нарядов, которые еще больше подчеркивали ее очарование. Здесь, в театре, ей удалось проявить себя как личность наилучшим образом в качестве актрисы. Именно здесь она привязала к себе короля лучше всего и надолго. И влияние ее становилось все сильнее. Она даже осмелилась начать борьбу с самим Морепа. Однажды она в присутствии короля потребовала у министра отмены указа от имени самого Людовика. А когда министр объяснил, что это приказ Его Величества, король сказал: «Сделай так, как хочет мадам!» И Морепа должен был сделать вывод, что его влиянию приходит конец... Однако он продолжал борьбу против маркизы. Он надеялся на благоволение короля, дофина, королевы. Но влияние маркизы на короля было сильнее, чем влияние министра на наследника и Марию Лещинскую, и она представила дело так, будто он настраивает семью короля против него самого и распространяет о маркизе дерзкие песенки и пасквили. Она даже намекнула, что Морепа может отравить ее. В конце концов ей удалось добиться отставки и изгнания министра. Итак, одним врагом стало меньше, но их оставалось еще немало. Ее положение упрочилось настолько, что она со снисходительным высокомерием стала принимать у себя даже министров и послов. Теперь она жила в Версале, в апартаментах, принадлежавших когда-то могущественной фаворитке Людовика XIV маркизе де Монтеспан. Только одно кресло стояло в комнате Жанны, где она принимала посетителей, все остальные должны были стоять в присутствии сидящей фаворитки, и только простоватый маркиз де Сувре осмеливался иногда облокотиться на спинку ее кресла...
Ее ложа в театре вплотную примыкала к ложе короля, где они время от времени запирались. Мессу в капелле Версаля она слушала на специально для нее устроенной трибуне на балконе ризницы, где она появлялась одна с книгой в руке во время больших праздников.
Ее быт был обставлен с небывалой роскошью. Молодой дворянин из старинного рода нес ее шлейф, по ее знаку подставлял ей кресло, ждал ее выхода в прихожей. Она добилась награждения своего гофмейстера Коллена орденом Святого Людовика. На ее карете красовался герцогский герб. Прах своей матери она распорядилась перенести в купленный ею у семьи Креки склеп в монастыре капуцинов на Вандомской площади и затем построила там роскошный мавзолей. И, естественно, она в пределах своего могущества постоянно заботилась о своей семье. Ее отец получил во владение Мариньи, ее брат стал маркизом. Для своей единственной в браке с Этиолем дочери, Александрины, которая как принцесса воспитывалась в закрытом монастыре, она планировала брак с незаконным сыном короля, затем с сыном ее давнего противника Ришелье, затем с сыном герцога де Шона. С ним она достигла согласия. Но неожиданная болезнь унесла Александрину, и всем честолюбивым планам маркизы пришел конец. Она долго страдала и не могла успокоиться.
Тогда она обратила «честолюбивую нежность» на своего брата, так как она не могла ввести в придворное общество своего отца, тучного весельчака, «переполненного жизнью, кровью и вином», типичного налогового инспектора невысокого звания. Старый Пуассон, переживший свою галантную супругу почти на 20 лет, дюжий малый, игравший комическую роль в высшем свете, бездумно принимал жизнь такой, какая она есть, всегда был на короткой ноге со смиренно почитаемой им дочерью, своей «королевочкой», как он ее называл, и довольно цинично использовал ее имя в своих целях, а потом умер в том же 1764 г., как и его дочь, от водянки, которую хотел вылечить с помощью вина...
А вот брат маркизы, симпатичный элегантный молодой человек с хорошими манерами, вполне мог бы прижиться при дворе. Его скромность и непритязательность обезоруживали всех тех многочисленных завистников, которые у него, естественно, были. Он понравился королю, который часто приглашал его к себе и в шутку называл «братцем». Молодому маркизу, по меньшей мере, не были свойственны честолюбивые устремления его сестры. В конце концов она добилась назначения его на должность генерального директора строительных работ, что больше всего отвечало устремлениям его соперников, однако позаботилась об его основательной подготовке к вступлению на такой влиятельный и ответственный пост и послала его на два года в Италию с заботливо выбранным сопровождением. Все это время она помогала ему советами и рекомендациями и следила с любовью и вниманием за всеми его успехами, благодарила его за своевременные отчеты о деятельности и небольшие подарки, а также учила его, как вести себя с вышестоящими особами, с кем он знакомился. Маркиз оправдал возложенные на него надежды, а известный медик короля Кенэ, суждения которого сухи и беспристрастны, смог сказать о нем: «Этот человек очень мало известен. Никто не говорит о его уме или знаниях, а также о том, что он сделал для развития искусства и ремесел. А ведь никто со времен Кольбера (известнейший министр Людовика XIV) не сделал так много, как он, на своем месте. К тому же он очень порядочный человек, но его продолжают рассматривать всего лишь как брата фаворитки. Учитывая то, что он тучный, его считают тугодумом и лентяем».
Будучи недовольной таким уже достаточно влиятельным положением своего брата, домогалась значительно более высоких почестей для него. Но он с тактом отклонял все ее честолюбивые планы и, когда она захотела сделать его министром, ответил отказом, весьма разумно объяснив это: «Я избавлю вас от лишних забот, если буду довольствоваться тем положением, которое у меня сейчас. Общественность будет осуждать меня, как бы хорошо я себя ни проявил. Что касается теперешнего министра господина де Сен-Флорантена, то пусть он остается на своем посту хоть еще 25 лет, мне все равно. Фаворитов ненавидят уже за сам факт их существования, даже если они ничем не вызывают ненависти, тем более если они становятся министрами».
Как и в случае со своей дочерью, маркиза хотела найти брату блестящую партию. Но и здесь он отказался от всех ее соблазнительных предложений: маркиз превыше всего ценил свою независимость и был согласен пожертвовать ею только ради любимой женщины и никогда ради брака по расчету, объяснил он к вящему недоумению маркизы. Однако когда он наконец женился по своей воле на красивой и кокетливой Жюли Фийель, брак этот оказался несчастливым, главным образом из-за него.
Продолжая постоянно заботиться о своей семье, друзьях, знакомых, маркиза в то же время не забывала и себя. Она владела таким огромным недвижимым имуществом, которым ни до нее, ни после во Франции не владела ни одна королевская куртизанка. Она купила поместье Креси в Дре за 650 000 ливров, тотчас выстроила здесь роскошный замок – ведь строительство было вообще ее коньком,– а также заново обустроила огромный парк. Затем купила Монретон и тотчас выгодно перепродала его, купила Сель в миле от Версаля по дороге в Марли, «небольшой замок» – в противоположность помпезному Креси. Тут она тоже перестроила в соответствии со своими вкусами все то, что ей не понравилось. Недалеко от небольшого версальского парка она построила уединенный домик с персидскими занавесями, расписными панелями, большим садом с кустами роз, в центре которого находится храм со статуей Адониса из белого мрамора. Она построила такой же домик в Фонтенбло и в Компьене, а в Версале возвела отель, по его коридору можно было пройти прямо в замок. В Париже, в отеле Поншртрен, где обычно останавливались послы великого ранга, ей принадлежали роскошные апартаменты. А еще за 730 000 ливров она купила находящийся в квартале Сент-Оноре отель графов д'Эвре, где перестроила первый этаж. Каждое такое мероприятие требовало огромных денег. К этому прибавлялась целая толпа людей искусства и мастеровых, и им тоже надо было платить...
Как чудо вырос на песчаниках прекрасный замок Бельвю, освященный 2 декабря 1750 г.: в декорированном в китайском стиле маленьком театре был показан балет «Амур-архитектор». На сцене можно было увидеть парящую гору Лафонтена со спускающимся на нее замком фаворитки, а с улицы на сцену въезжала повозка с закрытым коробом, который опрокидывался, и из него высыпались хорошенькие женщины, это были балерины...
Известнейшие художники и скульпторы украшали стены и лестницы замка, а известнейшие дизайнеры обставляли помещения. Планировкой галереи маркиза занималась лично. В этом замке все было гармонично согласовано, и «в этих ослепительных золотых салонах или в этих садах с гротами и аллеями, с плавными подъемами и спусками, вблизи этих животворных источников, в переплетении спускающихся каскадами живописных рощиц с уютными тропинками и полянками, фруктовыми аллеями из Иудеи и тополями из Италии, у нимф работы Пигаля, статуи Людовика XV в полный рост из генуэзского мрамора или мраморного Аполлона работы Косту прогуливалось взад и вперед блестящее светское общество, разодетое во вкусе времени и места. На мужчинах была одежда из пурпурного сукна, вышитого по краям золотом, жилеты из серо-белого сатина, расшитые золотыми нитями. Женщины были одеты в наряды по типу мужских жилетов. И какую же более подходящую форму одежды можно было придумать для этого волшебного дворца, где вскоре, в середине зимы, маркиза разбила для короля неслыханный цветник, в котором были собраны все весенние цветы, а все благоухающие цветы лета – в цветнике из венского фарфора?!»
Однако всех этих зданий маркизе не хватило, и она еще взяла в аренду у герцога де ла Вольера его дом в Шам, у герцога де Жевра – его поместье в Сент-Уэне, купила Менар, Бабиоль, владение Севр и участки земли в Лимузене. Но и в королевских замках она многое меняла в соответствии со своим вкусом, как, например, в Шуази. «Это было основной заботой и развлечением госпожи де Помпадур – постоянно и с большой выдумкой заниматься перестройкой, так что для самого скучавшего короля все совершенное ею было развлечением и походило на сюрприз из шкатулки. И в своем собственном доме, и в покоях самого короля волшебница Жанна переносила его в мир великолепной архитектуры, вычурных дворцов под сводами аллей столетних деревьев, где все было также обустроено в соответствии со здравым деревенским смыслом, где каждый дом носил отпечаток модной пастушеской идиллии, а сады, далекие от обычной помпезности, представляли собой причудливое переплетение заросших миртом и жасмином уютных беседок, клумб с розами, статуй Амура в самых неожиданных местах, целых полей нарциссов, гвоздик, фиалок и тубероз... Здесь, благодаря ее постоянно меняющейся красоте, король снова чувствовал вкус к жизни, чего она, кроме всего, достигала изысканным макияжем и переодеванием то в костюм султанши с картин Ван Лоо, то она приходила к нему в костюме крестьянки, и этот образ сохранила нам живопись. Этот портрет она считала лучшим своим изображением: в кокетливой соломенной шляпке, в голубом платье – своего любимого цвета,– как раз с ее легкой руки голубые платья стали называть „платьем маркизы“. В левой руке корзиночка с цветами, а в правой – букет гиацинтов. Или она очаровывала короля таким костюмом (впоследствии названным „неглиже а ля Помпадур“): что-то вроде турецкого жилета, который облегал шею, застегивался на пуговицы на предплечье и облегал спину до бедер, и в котором она могла показать все то, что хотела, и только намекнуть на все то, что хотела скрыть...
Девочка от природы отличалась живым умом, была не обделена внешней привлекательностью. И если самый ожесточенный ее враг, Аржансон, говорил о ней, что она была блондинкой со слишком бледным лицом, без каких-либо особо привлекательных внешних черт, правда, наделена грацией и талантами, несколько полновата и довольно плохо сложена, то другой ее современник, Леруа, оберегермейстер лесов и парков Версаля, описывает ее с гораздо большей симпатией: среднего роста, стройная, с мягкими непринужденными манерами, элегантная. Безукоризненно овальной формы лицо. Прекрасные с каштановым отливом волосы, довольно большие глаза, прекрасные длинные ресницы. Прямой, совершенной формы нос, чувственный рот, очень красивые зубы. Чарующий смех. Всегда прекрасный цвет лица, а глаза неопределенного цвета. «В них не было искрящейся живости, свойственной черным глазам, или нежной истомы, свойственной голубым, или благородства, свойственного серым. Их неопределенный цвет, казалось, обещал вам негу страстного соблазна и в то же время оставлял впечатление какой-то смутной тоски в мятущейся душе...» Бесконечно меняющееся выражение лица при том, что оно остается достаточно сдержанным и выражает бесконечную гармонию души и тела. Все говорило о том, что Жанна достаточно хорошо владела собой. «Все ее движения были удивительно гармоничны, и общее впечатление от нее можно было бы выразить чем-то вроде наивысшей степени элегантности и благородства...»
И вполне естественно, что обладающая такими внешними и духовными качествами дама моментально подверглась нашествию воздыхателей. С холодным расчетом отдала она руку племяннику своего покровителя, Ленорману д'Этиолю. Ее супруг, 24 лет, то есть на пять лет старше, чем она, был невзрачным, однако, как наследник главного откупщика, очень богатым. При нем она могла вести беззаботную жизнь и открыто объявила, что никто на свете не мог бы сбить ее с пути истинного, кроме самого короля...
Она умела с блеском подать себя в высшем свете, скоро о ней заговорили, в том числе при дворе, и председатель парламента Эно, член вечерних приемов у королевы, упоминал о ней как о прелестнейшей женщине, которую он когда-либо видел. «Она прекрасно чувствует музыку, очень выразительно и вдохновенно поет, наверное, знает не меньше сотни песен. Она также играет в комедиях Этиоля в таком же прекрасном театре, где механическая сцена и смена декораций».
Однако молодой и очаровательной женщине было недостаточно быть просто центром притяжения великосветского общества, что она в первую очередь связывала с богатством своего мужа. Она никогда не забывала о своей конечной цели и любыми способами старалась обратить на себя внимание короля, который в это время находился под влиянием чар честолюбивой герцогини де Шатору. Она стала постоянно попадаться ему на глаза в Сенарском лесу, где Людовик охотился, в наиболее кокетливо-изысканных туалетах: то в небесно-голубом платье в розовом фаэтоне, то во всем розовом в небесно-голубой карете – в конце концов ей посчастливилось быть замеченной им, тем более что он уже что-то слыхал о «малютке Этиоль», и она возбудила его любопытство. Однако его возлюбленная – герцогиня – положила конец необдуманным притязаниям урожденной Пуассон, просто-напросто запретив ей показываться в местах охоты короля. И только когда герцогиня неожиданно умерла, госпожа д'Этиоль поняла, что путь к сердцу короля свободен. Во время грандиозного бал-маскарада в канун масленицы, который был дан 28 февраля 1745 г. в Парижской ратуше по случаю свадьбы дофина с испанской принцессой Марией-Терезией, Жанне представилась возможность приблизиться к королю. Людовик заинтересовался одной маской, которая его подразнивала и по его просьбе, наконец отбросив ее, открыла лицо. Она явно намеренно уронила свой платок, король тотчас бросился его поднимать, возвратил ей, и это было началом их любовной связи, которую они поддерживали через доверенного камердинера Людовика Бине.
В начале апреля молодая женщина появилась в Версале на представлении итальянской комедии в ложе, находящейся у сцены совсем рядом с ложей короля, и, когда Людовик приказал подать ему ужин прямо в кабинет, весь двор не сомневался, что единственной его сотрапезницей была «малютка Этиоль». Здесь же она отдалась ему, однако после этого свидания интерес Людовика к ней уменьшился. Надо было искусно снова подразнить его, чтобы опять возбудить. Людовик, правда, сказал Бине, что госпожа д'Этиоль ему очень понравилась, однако ему показалось, что ею во многом двигало честолюбие и корыстный интерес... Камердинер, наоборот, стал уверять короля, что Жанна без памяти влюблена в него, но она в отчаянии, так как разрывается между любовью к королю и долгом перед мужем, который полон подозрений и боготворит ее. При следующем свидании с Людовиком госпожа д'Этиоль повела себя осторожнее и выступила в роли всего лишь очаровательной и добродетельной женщины, которую король хотел в ней видеть. В ходе хорошо разыгранного спектакля она с ужасом рассказывала об ожидавшей ее мести мужа и смогла убедить Людовика оставить ее в Версале. Таким образом ей удалось заложить основы своего влияния на короля, пресыщенного любовными интрижками и напрасно пытавшегося рассеяться в обществе своей супруги. Ей также без особых трудов удалось убрать из Парижа своего мужа: в качестве компаньона своего дяди он был направлен его представителем в провинцию. Точно так же ей сразу посчастливилось упрочить покровительство короля и нейтрализовать интриги со стороны окружения наследников. А затем ее повелитель объявил ей, что произведет ее в официальные куртизанки, как только вернется с театра военных действий во Фландрии.
Пока в Версале готовили квартиру умершей герцогини де Шатору, Жанна оставалась в Этиоле. Король часто писал ей нежные письма, обычно оканчивавшиеся словами «Любящий и преданный», а она тотчас отвечала в таком же духе, и аббат де Берни, позднее ее самый постоянный протеже, придавал им законченный вид с точки зрения стилистики и остроумия. В одном из последних писем она прочитала: «Маркизе де Помпадур». Итак, он издал указ о присвоении ей этого титула, ранее принадлежавшего одному угасшему роду из Лимузена.
И 14 сентября 1745 г. состоялось ее представление при дворе. При этом Людовик выглядел весьма смущенным, то краснел, то бледнел. Королева, уже давно привыкшая к таким унижениям со стороны своего супруга, восприняла появление его новой куртизанки значительно дружелюбнее, чем предполагали. Только дофин что-то процедил сквозь зубы, на что тогда не обратили внимания.
Через несколько дней маркиза отправилась с королем в Шуази, который перед тем был только что отстроен, а в октябре – в Фонтенбло. Здесь она предпочитала особенно не высовываться и вообще вела себя очень осторожно, следуя советам своей придворной дамы госпожи де Тан-сен и своей матери, которая еще месяц грелась в лучах славы своей малютки Жанны-Антуанетты, теперь королевской куртизанки, а в декабре 1745 г. умерла с чувством прекрасно исполненного долга в отношении своей дочери.
Положение маркизы при дворе не было таким уж устойчивым. До сих пор король выбирал себе фавориток из высших слоев общества. Теперь же урожденная Пуассон нарушила это правило. За ней следили тысячи враждебных взглядов, и тысячи злых языков тотчас приходили в движение при малейшей забывчивости, при самых незначительных погрешностях в этикете, при ошибках в придворном языке этой гризетки, как ее презрительно называли у нее за спиной. Появились язвительные песенки, грязные пасквили. Рассказывали самые невероятные вещи о ее слишком любезной матери и ее мошеннике-отце, у которого якобы были манеры конюшего. Одним из ее самых опасных врагов был министр Морепа, который никогда не упускал случая, чтобы нанести удар или унизить новую фаворитку. К нему примыкали министр Аржансон, генеральный инспектор Орри и другие. Однако Жанне удалось склонить на свою сторону некоторых министров и известных банкиров – братьев Парис, с которыми она была знакома уже давно, и удалось на них распространить милость короля. Она также подружилась с принцем де Конти, которому она пообещала содействовать в женитьбе его сына на одной из дочерей короля. Она также склонила на свою сторону великого полководца маршала Бель-Иля и предпринимала все возможное, чтобы подружиться с могущественным фаворитом короля – Ришелье (внучатым племянником знаменитого кардинала). Между тем оказалось, что тот во всем против маркизы, хотя с виду казался любезным и готовым всегда помочь... Она должна была также отказаться от идеи завоевать расположение дофина, зато ей удалось убедить королеву, что в придворных интригах она будет сохранять нейтралитет.
Но в первую очередь ей, естественно, надо было подумать о том, как в этой чреватой непредвиденными опасностями ситуации добиться беспредельной поддержки короля, чтобы упрочить свое положение. Это была самая тяжелая и чрезвычайно важная задача. Самым опасным и постоянным врагом Людовика была скука, от которой он очень страдал. Он стоял во главе французского высшего света, господство которого близилось к концу, потому что его цель была достигнута. Неумолимо приближалось новое время, и оно должно было сменить во многом блестящую, но уж очень пресыщенную эпоху. Умнейший аббат Галлиани сказал о короле, что Людовику XV досталась самая скверная работа – быть королем. И выполнял он ее так скверно, как только мог. При этом аббат нарисовал весьма точный и скрупулезный портрет короля. Вряд ли можно найти тут большую разницу между Людовиком XIV и Людовиком XV. Один – главное действующее лицо становления монархии, другой – безмолвный созерцатель ее заката. «Можно предполагать, что он просто присутствовал на заседаниях своего правительства, как на каком-нибудь торжественном празднике, что было совершенно несносно, или на представлении плохого спектакля. Ведь человек, который успешно подавлял в нем повелителя, руководивший всеми его действиями, был самой бездной, наполненной скукой. Вот таким был этот демон – вечный мучитель его тягостного существования, его так медленно длящегося дня, его ленивого и склонного к хандре ума, его эгоистичной и застывшей души. И все у него, вплоть до его привязанностей и развлечений, зависело от этой проклятой хандры, и приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы преодолевать ее, так что даже любовная история короля превращалась в историю лени просто мужчины...»
Из всех его любовниц только Помпадур обладала способностью развеять его скуку. Она старалась каждый раз быть по-новому привлекательной для него и каждый раз придумывать для него новые развлечения. Она пела и играла специально для него или рассказывала со свойственной только ей пикантностью новые анекдоты. А когда какой-нибудь министр надоедал ему с докладами, что, естественно, раздражало короля, она старалась побыстрее выпроводить его, например, если это был Морепа: «В вашем присутствии король прямо желтеет. Прощайте, господин Морепа!»
Она гуляла с Людовиком по роскошным садам летних замков и постоянно сопровождала его из Версаля в Креси, а оттуда в Ла Сель, а оттуда в Бельвю, а потом в Компьен и Фонтенбло.
На Святой неделе она развлекала его концертами духовной музыки и литургиями, в которых участвовала сама. А когда она играла на сцене в театре Этиоля или в Шантемерле у госпожи де Вильмур, ей удалось заинтересовать Людовика своим исполнительским искусством, и она даже создала небольшой театр в Версале, названный «Камерным театром», в одной из примыкавших к Медальному кабинету галерей. Ей удалось вызвать огромный интерес короля к этому новому развлечению. И 17 января 1747 г. театр был открыт для избранной публики всего из 14 персон постановкой пьесы Мольера «Тартюф». В ней участвовали только господа и дамы придворного общества. Пьесы для постановки отбирались тщательно, и «актеры» основательно готовились на репетициях. После одного из таких спектаклей, во время которого блестяще проявились таланты маркизы, король заявил: «Это самая очаровательная во Франции женщина». Маленький театр был в короткий срок наилучшим образом оформлен и получил все необходимое. Специально для него был выбран устав и составлена смета расходов. Прием новых членов в труппу был ограничен определенными условиями. Входной билет был оформлен Кошеном (изв. гравер XVIII века, 1715—1790) в самой изысканной форме.
Однако вскоре в театре стало тесно, а сцена находилась слишком далеко от зрителей. Тогда было решено приспособить для этой цели один из залов со сценой в Фонтенбло, который мог быть достаточно быстро переоборудован. Здесь могли поместиться 40 зрителей и 40 музыкантов. Два балкона предназначались для избранных придворных. Прекрасная акварель Кошена дает нам представление об этом выдержанном в голубых и серебряных тонах, богато обставленном зале, где в этот момент шло представление третьего акта героической пасторали «Ацис и Галатея», и именно та сцена, когда Полифем со своей скалы кричит: «Ты умрешь, о дерзкий, и даже Юпитер не спасет тебя от моего гнева!». На акварели можно увидеть в целом сам зал, блистательную публику в партере, знаменитый оркестр, короля рядом с его супругой Марией Лещинской, одетой, как женщина в годах, и с прической, которая называлась в то время «черная бабочка». Сзади расположились королевские дочери. А во втором ряду направо и налево сидели самые знатные представители придворного общества. Маркиза, изображенная Кошеном с особым мастерством, выступает в известном нам по архивам Арсенала изысканном оперном туалете: в широком платье из белой тафты с ситцевой подкладкой, расписанном раковинами и струями воды, с вышивкой серебром в виде сетки по зеленому сукну. А еще на ней был корсет из нежно-розовой тафты, широкая газовая накидка в складку, серебристо-зеленая, отделанная оборкой другого цвета. На всем наряде в разных местах были живописно разбросаны цветочки и завитушки из такого же газа, отделанные серебряным сетчатым позументом. А еще на ней была мантия из зеленого газа и серебряного позумента, и все это было расшито жемчугом и серебром...
Немногочисленные зрители этого театра, открывшегося 27 ноября 1748 г., составляли исключительно избранный круг сторонников маркизы. Разворачивались интриги, чтобы получить входной билет или роль в спектакле. Знаменитый дамский портной Сюпплис создавал для маркизы настоящие шедевры фантазии и вкуса в виде нарядов, которые еще больше подчеркивали ее очарование. Здесь, в театре, ей удалось проявить себя как личность наилучшим образом в качестве актрисы. Именно здесь она привязала к себе короля лучше всего и надолго. И влияние ее становилось все сильнее. Она даже осмелилась начать борьбу с самим Морепа. Однажды она в присутствии короля потребовала у министра отмены указа от имени самого Людовика. А когда министр объяснил, что это приказ Его Величества, король сказал: «Сделай так, как хочет мадам!» И Морепа должен был сделать вывод, что его влиянию приходит конец... Однако он продолжал борьбу против маркизы. Он надеялся на благоволение короля, дофина, королевы. Но влияние маркизы на короля было сильнее, чем влияние министра на наследника и Марию Лещинскую, и она представила дело так, будто он настраивает семью короля против него самого и распространяет о маркизе дерзкие песенки и пасквили. Она даже намекнула, что Морепа может отравить ее. В конце концов ей удалось добиться отставки и изгнания министра. Итак, одним врагом стало меньше, но их оставалось еще немало. Ее положение упрочилось настолько, что она со снисходительным высокомерием стала принимать у себя даже министров и послов. Теперь она жила в Версале, в апартаментах, принадлежавших когда-то могущественной фаворитке Людовика XIV маркизе де Монтеспан. Только одно кресло стояло в комнате Жанны, где она принимала посетителей, все остальные должны были стоять в присутствии сидящей фаворитки, и только простоватый маркиз де Сувре осмеливался иногда облокотиться на спинку ее кресла...
Ее ложа в театре вплотную примыкала к ложе короля, где они время от времени запирались. Мессу в капелле Версаля она слушала на специально для нее устроенной трибуне на балконе ризницы, где она появлялась одна с книгой в руке во время больших праздников.
Ее быт был обставлен с небывалой роскошью. Молодой дворянин из старинного рода нес ее шлейф, по ее знаку подставлял ей кресло, ждал ее выхода в прихожей. Она добилась награждения своего гофмейстера Коллена орденом Святого Людовика. На ее карете красовался герцогский герб. Прах своей матери она распорядилась перенести в купленный ею у семьи Креки склеп в монастыре капуцинов на Вандомской площади и затем построила там роскошный мавзолей. И, естественно, она в пределах своего могущества постоянно заботилась о своей семье. Ее отец получил во владение Мариньи, ее брат стал маркизом. Для своей единственной в браке с Этиолем дочери, Александрины, которая как принцесса воспитывалась в закрытом монастыре, она планировала брак с незаконным сыном короля, затем с сыном ее давнего противника Ришелье, затем с сыном герцога де Шона. С ним она достигла согласия. Но неожиданная болезнь унесла Александрину, и всем честолюбивым планам маркизы пришел конец. Она долго страдала и не могла успокоиться.
Тогда она обратила «честолюбивую нежность» на своего брата, так как она не могла ввести в придворное общество своего отца, тучного весельчака, «переполненного жизнью, кровью и вином», типичного налогового инспектора невысокого звания. Старый Пуассон, переживший свою галантную супругу почти на 20 лет, дюжий малый, игравший комическую роль в высшем свете, бездумно принимал жизнь такой, какая она есть, всегда был на короткой ноге со смиренно почитаемой им дочерью, своей «королевочкой», как он ее называл, и довольно цинично использовал ее имя в своих целях, а потом умер в том же 1764 г., как и его дочь, от водянки, которую хотел вылечить с помощью вина...
А вот брат маркизы, симпатичный элегантный молодой человек с хорошими манерами, вполне мог бы прижиться при дворе. Его скромность и непритязательность обезоруживали всех тех многочисленных завистников, которые у него, естественно, были. Он понравился королю, который часто приглашал его к себе и в шутку называл «братцем». Молодому маркизу, по меньшей мере, не были свойственны честолюбивые устремления его сестры. В конце концов она добилась назначения его на должность генерального директора строительных работ, что больше всего отвечало устремлениям его соперников, однако позаботилась об его основательной подготовке к вступлению на такой влиятельный и ответственный пост и послала его на два года в Италию с заботливо выбранным сопровождением. Все это время она помогала ему советами и рекомендациями и следила с любовью и вниманием за всеми его успехами, благодарила его за своевременные отчеты о деятельности и небольшие подарки, а также учила его, как вести себя с вышестоящими особами, с кем он знакомился. Маркиз оправдал возложенные на него надежды, а известный медик короля Кенэ, суждения которого сухи и беспристрастны, смог сказать о нем: «Этот человек очень мало известен. Никто не говорит о его уме или знаниях, а также о том, что он сделал для развития искусства и ремесел. А ведь никто со времен Кольбера (известнейший министр Людовика XIV) не сделал так много, как он, на своем месте. К тому же он очень порядочный человек, но его продолжают рассматривать всего лишь как брата фаворитки. Учитывая то, что он тучный, его считают тугодумом и лентяем».
Будучи недовольной таким уже достаточно влиятельным положением своего брата, домогалась значительно более высоких почестей для него. Но он с тактом отклонял все ее честолюбивые планы и, когда она захотела сделать его министром, ответил отказом, весьма разумно объяснив это: «Я избавлю вас от лишних забот, если буду довольствоваться тем положением, которое у меня сейчас. Общественность будет осуждать меня, как бы хорошо я себя ни проявил. Что касается теперешнего министра господина де Сен-Флорантена, то пусть он остается на своем посту хоть еще 25 лет, мне все равно. Фаворитов ненавидят уже за сам факт их существования, даже если они ничем не вызывают ненависти, тем более если они становятся министрами».
Как и в случае со своей дочерью, маркиза хотела найти брату блестящую партию. Но и здесь он отказался от всех ее соблазнительных предложений: маркиз превыше всего ценил свою независимость и был согласен пожертвовать ею только ради любимой женщины и никогда ради брака по расчету, объяснил он к вящему недоумению маркизы. Однако когда он наконец женился по своей воле на красивой и кокетливой Жюли Фийель, брак этот оказался несчастливым, главным образом из-за него.
Продолжая постоянно заботиться о своей семье, друзьях, знакомых, маркиза в то же время не забывала и себя. Она владела таким огромным недвижимым имуществом, которым ни до нее, ни после во Франции не владела ни одна королевская куртизанка. Она купила поместье Креси в Дре за 650 000 ливров, тотчас выстроила здесь роскошный замок – ведь строительство было вообще ее коньком,– а также заново обустроила огромный парк. Затем купила Монретон и тотчас выгодно перепродала его, купила Сель в миле от Версаля по дороге в Марли, «небольшой замок» – в противоположность помпезному Креси. Тут она тоже перестроила в соответствии со своими вкусами все то, что ей не понравилось. Недалеко от небольшого версальского парка она построила уединенный домик с персидскими занавесями, расписными панелями, большим садом с кустами роз, в центре которого находится храм со статуей Адониса из белого мрамора. Она построила такой же домик в Фонтенбло и в Компьене, а в Версале возвела отель, по его коридору можно было пройти прямо в замок. В Париже, в отеле Поншртрен, где обычно останавливались послы великого ранга, ей принадлежали роскошные апартаменты. А еще за 730 000 ливров она купила находящийся в квартале Сент-Оноре отель графов д'Эвре, где перестроила первый этаж. Каждое такое мероприятие требовало огромных денег. К этому прибавлялась целая толпа людей искусства и мастеровых, и им тоже надо было платить...
Как чудо вырос на песчаниках прекрасный замок Бельвю, освященный 2 декабря 1750 г.: в декорированном в китайском стиле маленьком театре был показан балет «Амур-архитектор». На сцене можно было увидеть парящую гору Лафонтена со спускающимся на нее замком фаворитки, а с улицы на сцену въезжала повозка с закрытым коробом, который опрокидывался, и из него высыпались хорошенькие женщины, это были балерины...
Известнейшие художники и скульпторы украшали стены и лестницы замка, а известнейшие дизайнеры обставляли помещения. Планировкой галереи маркиза занималась лично. В этом замке все было гармонично согласовано, и «в этих ослепительных золотых салонах или в этих садах с гротами и аллеями, с плавными подъемами и спусками, вблизи этих животворных источников, в переплетении спускающихся каскадами живописных рощиц с уютными тропинками и полянками, фруктовыми аллеями из Иудеи и тополями из Италии, у нимф работы Пигаля, статуи Людовика XV в полный рост из генуэзского мрамора или мраморного Аполлона работы Косту прогуливалось взад и вперед блестящее светское общество, разодетое во вкусе времени и места. На мужчинах была одежда из пурпурного сукна, вышитого по краям золотом, жилеты из серо-белого сатина, расшитые золотыми нитями. Женщины были одеты в наряды по типу мужских жилетов. И какую же более подходящую форму одежды можно было придумать для этого волшебного дворца, где вскоре, в середине зимы, маркиза разбила для короля неслыханный цветник, в котором были собраны все весенние цветы, а все благоухающие цветы лета – в цветнике из венского фарфора?!»
Однако всех этих зданий маркизе не хватило, и она еще взяла в аренду у герцога де ла Вольера его дом в Шам, у герцога де Жевра – его поместье в Сент-Уэне, купила Менар, Бабиоль, владение Севр и участки земли в Лимузене. Но и в королевских замках она многое меняла в соответствии со своим вкусом, как, например, в Шуази. «Это было основной заботой и развлечением госпожи де Помпадур – постоянно и с большой выдумкой заниматься перестройкой, так что для самого скучавшего короля все совершенное ею было развлечением и походило на сюрприз из шкатулки. И в своем собственном доме, и в покоях самого короля волшебница Жанна переносила его в мир великолепной архитектуры, вычурных дворцов под сводами аллей столетних деревьев, где все было также обустроено в соответствии со здравым деревенским смыслом, где каждый дом носил отпечаток модной пастушеской идиллии, а сады, далекие от обычной помпезности, представляли собой причудливое переплетение заросших миртом и жасмином уютных беседок, клумб с розами, статуй Амура в самых неожиданных местах, целых полей нарциссов, гвоздик, фиалок и тубероз... Здесь, благодаря ее постоянно меняющейся красоте, король снова чувствовал вкус к жизни, чего она, кроме всего, достигала изысканным макияжем и переодеванием то в костюм султанши с картин Ван Лоо, то она приходила к нему в костюме крестьянки, и этот образ сохранила нам живопись. Этот портрет она считала лучшим своим изображением: в кокетливой соломенной шляпке, в голубом платье – своего любимого цвета,– как раз с ее легкой руки голубые платья стали называть „платьем маркизы“. В левой руке корзиночка с цветами, а в правой – букет гиацинтов. Или она очаровывала короля таким костюмом (впоследствии названным „неглиже а ля Помпадур“): что-то вроде турецкого жилета, который облегал шею, застегивался на пуговицы на предплечье и облегал спину до бедер, и в котором она могла показать все то, что хотела, и только намекнуть на все то, что хотела скрыть...