Страница:
Быть может, именно такова была судьба Кийи, но тому нет никаких доказательств.
По правде говоря, мы мало что знаем об этой Кийе. Некоторые даже думают, что «Кийа» – второе имя Нефертити, но такая точка зрения плохо согласуется с дошедшими до нас свидетельствами. Имя Кийи никогда не сочетается с титулом «великая супруга царя» и не заключается в царские картуши. Когда Нефертити исчезает из изображений, Кийа не занимает ее место.
Некоторые специалисты по амарнской генеалогии находят гипотезу о существовании царской супруги Кийи удобной. Не была ли она матерью еще одной дочери Эхнатона и, может быть, даже матерью Тутанхамона?
Точных ответов на эти вопросы, к сожалению, дать нельзя. На памятниках, где фигурировало имя Кийи, оно было изглажено или заменено другим. Как будто не заслуживало того, чтобы его помнили последующие поколения.
Как бы то ни было, Кийа не причислялась к царской семье. Мы не видим ее в тех культовых сценах, где Эхнатон и Нефертити свершают свое служение, озаренные любовью Атона. [97]
Глава XXI
Глава XXII
По правде говоря, мы мало что знаем об этой Кийе. Некоторые даже думают, что «Кийа» – второе имя Нефертити, но такая точка зрения плохо согласуется с дошедшими до нас свидетельствами. Имя Кийи никогда не сочетается с титулом «великая супруга царя» и не заключается в царские картуши. Когда Нефертити исчезает из изображений, Кийа не занимает ее место.
Некоторые специалисты по амарнской генеалогии находят гипотезу о существовании царской супруги Кийи удобной. Не была ли она матерью еще одной дочери Эхнатона и, может быть, даже матерью Тутанхамона?
Точных ответов на эти вопросы, к сожалению, дать нельзя. На памятниках, где фигурировало имя Кийи, оно было изглажено или заменено другим. Как будто не заслуживало того, чтобы его помнили последующие поколения.
Как бы то ни было, Кийа не причислялась к царской семье. Мы не видим ее в тех культовых сценах, где Эхнатон и Нефертити свершают свое служение, озаренные любовью Атона. [97]
Глава XXI
ЖИЗНЬ В АХЕТАТОНЕ
Повседневная жизнь в городе Солнца была подчинена ритму ритуалов, свершаемых в честь Атона. Царь, царица и их дочери ежедневно покидали пределы своего великолепного дворца и направлялись к большому храму. Горожане часто могли видеть, как проезжают по дороге их властители: стоя на ногах, иногда обнявшись, на позолоченной колеснице, которая сияла подобно дневному светилу. «Жизнь, процветание, здоровье!» – кричала толпа, в то время как царь одной рукой правил, а другой поддерживал за плечи супругу.
Эта поездка на колеснице сама по себе имела значение ритуала – перехода от бренного пристанища царя, его дворца, к вечному жилищу Бога, большому храму. Кроме того, выезд на колеснице позволял продемонстрировать самым эффектным образом священное единство солнечной четы (которая представала взорам зрителей, залитая светом лучей Атона).
И действительно, с точки зрения египтян, Эхнатон и Нефертити были воплощениями божественных сил. Иными словами, приветствуя их, жители города Солнца приветствовали настоящих богов. Подтверждением такой интерпретации может служить одна иконографическая деталь рельефа из гробницы Ахмосе. Стоя на колеснице, запряженной двумя конями с султанами из страусовых перьев, царица обратила лицо к царю, который ее обнял. На этот раз мы видим рядом с ними одну из принцесс: опершись на передок повозки, девочка смотрит прямо перед собой. Лучи Солнца, заканчивающиеся человеческими руками, подносят знак жизни к слитым в ритуальном поцелуе устам. Более того, одна из солнечных рук касается конской уздечки. А значит, Атон лично правит колесницей; не что иное, как божественный Свет задает скорость и направление ее движению. [98]
Наблюдая эту «процессию» в колеснице, население города Солнца приобщалось к культу Атона. Проехав по «царской дороге», главной транспортной артерии Ахетатона, царь и царица вступали на священную территорию храма.
После окончания ритуала царственная чета возвращалась во дворец. Там Эхнатон давал многочисленные частные аудиенции (в числе прочих лиц – своим ученикам). Фараон много общался со своими главными помощниками. Покидая пределы дворца, он иногда разговаривал и с рядовыми жителями столицы. Многие горожане могли, при том или ином случае, услышать царские наставления, которые касались светоносной и жизнетворной природы Атона. Нефертити тоже участвовала в вероучительской деятельности супруга, осуществлявшейся в основном в ходе публичных аудиенций.
Одной из самых типичных сцен амарнской жизни было «явление» царя в его лоджии, помещавшейся над мостиком, который соединял жилую и официальную части дворца. Подобно Солнцу, которое поднимается на горизонте и пронзает своими лучами неопределенные краски утреннего неба, Эхнатон любил показываться народу. Стоя в этой лоджии, он бросал ожерелья из золота, солнечного металла, чиновникам, которые верно служили империи. Эйе, например, запечатлел в росписях своей гробницы милости, которых его удостоил Эхнатон. В тот день, когда этот вельможа получал награду из рук фараона, в городе царило радостное оживление: люди собирались отовсюду, чтобы полюбоваться на прекрасное зрелище; дети бегали и кричали. Каждый восклицал: «Это для Эйе! Фараон осыпает его золотом и сокровищами!»
Прорись рельефа из гробницы Панехси в эль-Амарне. Эхнатон (на первой колеснице), Нефертити (на второй) и их дочери (на третьей и четвертой) совершают свой каждодневный выезд из Северного дворца к Большому храму Атона в центре Ахетатона. Их сопровождают придворные на колесницах и пеший эскорт.
На стеле, хранящейся в Каирском музее, домоправитель Ани изображен в момент после окончания подобной церемонии. С четырьмя только что полученными золотыми ожерельями на шее он разъезжает в колеснице по столичным улицам, чтобы продемонстрировать всем свое безграничное счастье. По этому случаю Ани надел свои лучшие одежды – великолепное белое платье и парик, увенчанный благовонным конусом. [99]Вельможа испытывает глубокое удовлетворение: ведь награда, которую он получил, свидетельствует о том, что царская семья его очень ценит. Колесницей правит не он, а другой человек, чье имя тоже сохранилось: Тиаи. У последнего удлиненный череп (в соответствии с одной из амарнских эстетических систем), тогда как сам Ани изображен в более «классическом» стиле.
Подобные сцены награждений не являются чисто «протокольными». В действительности они имеют сакральный характер. Не только золото считалось «продуктом» божественного Солнца, воплощением его света, но и «окно явлений» воспринималось как «небесное окно» – то самое, что упоминается в древнейших религиозных текстах. Через это отверстие космической природы изливается на землю солнечный свет. Эхнатон, таким образом, отождествляется по своей функции с созидательной энергией, которая дарует жизнь, – в виде металла, содержащего в себе солнечный свет.
Во время этих торжеств, а также концертов на открытом воздухе и пиршеств для народа, Нефертити всегда находилась рядом с Эхнатоном. Именно царская чета в ее целостности расточала милости своим верным слугам.
Культ, публичные и частные аудиенции, церемонии награждений – такова была жизнь в городе Солнца, где царь, как бы бдительно ни охраняла его личная гвардия, всегда оставался доступным для своих подданных. Храмовые служащие, ремесленники, торговцы, неквалифицированные работники жили в Ахетатоне точно так же, как и в других городах Древнего Египта: каждодневный, иногда очень тяжелый труд чередовался с многочисленными периодами отдыха. [100]Только теперь традиционные праздники были заменены частыми публичными «явлениями» царской семьи и другими приятными церемониями.
Царская трапеза, изображенная в гробнице Хуйи, домоправителя царицы-матери Тийи, производит чарующее впечатление. Слуги вносят в обеденную залу дворца разнообразные вкусные блюда, в то время как музыканты «дают концерт», играя на арфах и лирах. Традиция блестящих фиванских пиршеств не была забыта – как, впрочем, и фиванская мода. Элегантные дамы, переехав в Ахетатон, продолжали состязаться в изяществе и красоте. Для своих платьев они предпочитали выбирать самые тонкие, почти прозрачные льняные ткани, которые позволяли видеть плавные изгибы их тел. Из аксессуаров более всего ценились сложные парики, ювелирные украшения, бахромчатые шарфы-пояса.
В самом богатом квартале Ахетатона располагалось много роскошных вилл, ни в чем не уступавших своим фиванским аналогам. Водоемы и сады сообщали городу Солнца то ощущение радости жизни, которое египтяне во все эпохи считали одним из главных компонентов счастья.
За все время правления Эхнатона ни один неприятный инцидент не потревожил мирной жизни столицы. Во всяком случае, тексты ни о чем подобном не упоминают. У нас нет свидетельств, даже косвенных, о каком-либо возмущении против власти фараона. Это значит, что царская чета правила во взаимном согласии, и что культ Атона практиковался в спокойной обстановке.
Жители Ахетатона вели безмятежное существование, мало чем отличавшееся от жизни фиванцев. Единственное отличие состояло в том, что здесь, в столице, совершались церемонии в честь божественного Солнца, которые ежедневно привлекали толпы народа в центральный квартал, где располагались храм и царский дворец.
Эта поездка на колеснице сама по себе имела значение ритуала – перехода от бренного пристанища царя, его дворца, к вечному жилищу Бога, большому храму. Кроме того, выезд на колеснице позволял продемонстрировать самым эффектным образом священное единство солнечной четы (которая представала взорам зрителей, залитая светом лучей Атона).
И действительно, с точки зрения египтян, Эхнатон и Нефертити были воплощениями божественных сил. Иными словами, приветствуя их, жители города Солнца приветствовали настоящих богов. Подтверждением такой интерпретации может служить одна иконографическая деталь рельефа из гробницы Ахмосе. Стоя на колеснице, запряженной двумя конями с султанами из страусовых перьев, царица обратила лицо к царю, который ее обнял. На этот раз мы видим рядом с ними одну из принцесс: опершись на передок повозки, девочка смотрит прямо перед собой. Лучи Солнца, заканчивающиеся человеческими руками, подносят знак жизни к слитым в ритуальном поцелуе устам. Более того, одна из солнечных рук касается конской уздечки. А значит, Атон лично правит колесницей; не что иное, как божественный Свет задает скорость и направление ее движению. [98]
Наблюдая эту «процессию» в колеснице, население города Солнца приобщалось к культу Атона. Проехав по «царской дороге», главной транспортной артерии Ахетатона, царь и царица вступали на священную территорию храма.
После окончания ритуала царственная чета возвращалась во дворец. Там Эхнатон давал многочисленные частные аудиенции (в числе прочих лиц – своим ученикам). Фараон много общался со своими главными помощниками. Покидая пределы дворца, он иногда разговаривал и с рядовыми жителями столицы. Многие горожане могли, при том или ином случае, услышать царские наставления, которые касались светоносной и жизнетворной природы Атона. Нефертити тоже участвовала в вероучительской деятельности супруга, осуществлявшейся в основном в ходе публичных аудиенций.
Одной из самых типичных сцен амарнской жизни было «явление» царя в его лоджии, помещавшейся над мостиком, который соединял жилую и официальную части дворца. Подобно Солнцу, которое поднимается на горизонте и пронзает своими лучами неопределенные краски утреннего неба, Эхнатон любил показываться народу. Стоя в этой лоджии, он бросал ожерелья из золота, солнечного металла, чиновникам, которые верно служили империи. Эйе, например, запечатлел в росписях своей гробницы милости, которых его удостоил Эхнатон. В тот день, когда этот вельможа получал награду из рук фараона, в городе царило радостное оживление: люди собирались отовсюду, чтобы полюбоваться на прекрасное зрелище; дети бегали и кричали. Каждый восклицал: «Это для Эйе! Фараон осыпает его золотом и сокровищами!»
На стеле, хранящейся в Каирском музее, домоправитель Ани изображен в момент после окончания подобной церемонии. С четырьмя только что полученными золотыми ожерельями на шее он разъезжает в колеснице по столичным улицам, чтобы продемонстрировать всем свое безграничное счастье. По этому случаю Ани надел свои лучшие одежды – великолепное белое платье и парик, увенчанный благовонным конусом. [99]Вельможа испытывает глубокое удовлетворение: ведь награда, которую он получил, свидетельствует о том, что царская семья его очень ценит. Колесницей правит не он, а другой человек, чье имя тоже сохранилось: Тиаи. У последнего удлиненный череп (в соответствии с одной из амарнских эстетических систем), тогда как сам Ани изображен в более «классическом» стиле.
Подобные сцены награждений не являются чисто «протокольными». В действительности они имеют сакральный характер. Не только золото считалось «продуктом» божественного Солнца, воплощением его света, но и «окно явлений» воспринималось как «небесное окно» – то самое, что упоминается в древнейших религиозных текстах. Через это отверстие космической природы изливается на землю солнечный свет. Эхнатон, таким образом, отождествляется по своей функции с созидательной энергией, которая дарует жизнь, – в виде металла, содержащего в себе солнечный свет.
Во время этих торжеств, а также концертов на открытом воздухе и пиршеств для народа, Нефертити всегда находилась рядом с Эхнатоном. Именно царская чета в ее целостности расточала милости своим верным слугам.
Культ, публичные и частные аудиенции, церемонии награждений – такова была жизнь в городе Солнца, где царь, как бы бдительно ни охраняла его личная гвардия, всегда оставался доступным для своих подданных. Храмовые служащие, ремесленники, торговцы, неквалифицированные работники жили в Ахетатоне точно так же, как и в других городах Древнего Египта: каждодневный, иногда очень тяжелый труд чередовался с многочисленными периодами отдыха. [100]Только теперь традиционные праздники были заменены частыми публичными «явлениями» царской семьи и другими приятными церемониями.
Царская трапеза, изображенная в гробнице Хуйи, домоправителя царицы-матери Тийи, производит чарующее впечатление. Слуги вносят в обеденную залу дворца разнообразные вкусные блюда, в то время как музыканты «дают концерт», играя на арфах и лирах. Традиция блестящих фиванских пиршеств не была забыта – как, впрочем, и фиванская мода. Элегантные дамы, переехав в Ахетатон, продолжали состязаться в изяществе и красоте. Для своих платьев они предпочитали выбирать самые тонкие, почти прозрачные льняные ткани, которые позволяли видеть плавные изгибы их тел. Из аксессуаров более всего ценились сложные парики, ювелирные украшения, бахромчатые шарфы-пояса.
В самом богатом квартале Ахетатона располагалось много роскошных вилл, ни в чем не уступавших своим фиванским аналогам. Водоемы и сады сообщали городу Солнца то ощущение радости жизни, которое египтяне во все эпохи считали одним из главных компонентов счастья.
За все время правления Эхнатона ни один неприятный инцидент не потревожил мирной жизни столицы. Во всяком случае, тексты ни о чем подобном не упоминают. У нас нет свидетельств, даже косвенных, о каком-либо возмущении против власти фараона. Это значит, что царская чета правила во взаимном согласии, и что культ Атона практиковался в спокойной обстановке.
Жители Ахетатона вели безмятежное существование, мало чем отличавшееся от жизни фиванцев. Единственное отличие состояло в том, что здесь, в столице, совершались церемонии в честь божественного Солнца, которые ежедневно привлекали толпы народа в центральный квартал, где располагались храм и царский дворец.
Глава XXII
ЛЮДИ ИЗ ОКРУЖЕНИЯ ЦАРЯ
Для того чтобы реформировать религию, создать новое искусство, построить столицу, Эхнатон (как, впрочем, и всякий фараон) должен был окружить себя группой советников, друзей и чиновников высших рангов. Поэтому воображение подсказывает, что он, наверное, устроил грандиозную «охоту на ведьм», желая избавиться от противников и оппозиционеров и заменить их своими верными учениками, которые проводили бы целые дни, воскуряя ему фимиам.
Источники сохранили для нас имена некоторых влиятельных должностных лиц времени Эхнатона и позволяют восстановить истину. У царя просто не было возможности перевернуть – как по мановению волшебной палочки – египетскую административную систему. Каковы бы ни были его намерения, ему понадобилось определенное время, чтобы изменить структуры местной власти, не помешав государству нормально функционировать, учреждениям – работать, писцам – обеспечивать правильное распределение продовольственных пайков [101]и т. д. Экономика амарнской эпохи, как кажется, не изменилась по сравнению с предшествовавшим периодом. Эхнатон не осуществил никакого переворота. Во многих случаях он оставлял прежних чиновников на их местах.
Некоторые влиятельные фиванские вельможи не утратили своего ранга при Эхнатоне: например, Ипи, градоправитель Мемфиса, продолжавший и далее исполнять эту должность; Бек, начальник скульпторов Ахетатона, сын одного из скульпторов Аменхотепа III; визирь Рамосе, который был настоящим «связующим звеном» между традиционным Египтом и Египтом Эхнатона. Сыновья многих чиновников законно унаследовали должности своих отцов и благополучно работали – как в старых крупных городах страны, так и в новой столице.
Один из самых интересных примеров такого рода – история начальника скульпторов Бека, которую мы сейчас расскажем. Его отец работал в священном городе Гелиополе, очевидно, в храме бога Ра. Царь Аменхотеп III заметил его достоинства, а позднее – достоинства его сына. Благодаря надписи из Асуана мы знаем, что Бек был одним из учеников Эхнатона. Фараон излагал ему свое учение, предоставлял частные аудиенции, чтобы посвятить в тайны света Атона. После своего назначения на должности начальника скульпторов и начальника строительных работ Бек, вне всякого сомнения, стал одним из создателей амарнского стиля и автором нескольких шедевров, которые мы можем созерцать еще и сегодня. Возглавив главную мастерскую столицы, он руководил элитарной группой художников, которая выполняла заказы дворца. Архитекторы, скульпторы, художники Египта не следовали своей индивидуальной фантазии, но выполняли определенную символическую и теологическую «программу». Роль этих людей оценивалась очень высоко. Слово «скульптор», написанное иероглифами, в буквальном переводе означает «тот, кто дает жизнь». Художник, который собственной рукой вносит дух в косную материю, является обладателем секрета самой жизни. Вот почему во все эпохи начальник строительных работ фараона был одним из самых влиятельных государственных деятелей.
На одной стеле из собрания Берлинского музея сохранилось любопытное изображение Бека. Памятник, на котором скульптор представлен вместе со своей женой Тахерет, посвящен «Хорахти, живому Атону». У Бека огромный живот и отвислые груди. Тело его жены тоже деформировано, оно отличается слишком тяжелыми бедрами. Иными словами, оба персонажа изображены в соответствии с критериями официального искусства в его самом радикальном варианте. Образы Бека и его жены восходят к иконографии фараона как «отца и матери» всего сущего, известной нам по карнакским колоссам.
В сложном мире египетской высшей администрации главные рычаги власти, если не считать самого царя, находились в руках двух визирей. Во времена Аменхотепа III визирь Юга, Рамосе, проявил на своем месте особый талант и, кроме того, зарекомендовал себя как исключительно глубокий мыслитель.
Его фиванская гробница – главный источник, свидетельствующий о переходе от фиванской религии Амона к религии атонизма. Дело в том, что часть украшающих ее стены сцен передает дух эпохи Аменхотепа III и выполнена в самом чистом фиванском стиле, тогда как другая часть выражает идеи, характерные для правления Аменхотепа IV, будущего Эхнатона. Это – поразительный факт, который еще раз доказывает, что не было никакого конфликта, что переход от одного правления к другому и от прежней религиозной концепции к новой совершился гармоничным образом, что план фараона осуществился без каких-либо затруднений.
А, следовательно, не было и разрыва между старым и новым периодом в плане хозяйственного управления; Эхнатон подтвердил полномочия Рамосе и даже расширил сферу его ответственности.
Визирь ежедневно общался с царем и предоставлял последнему подробный отчет о своей деятельности. От него требовалось, как говорится в одном тексте, чтобы «все дела пребывали в здравом и невредимом состоянии». Визирь ни на миг не должен был забывать, что он носит на шее символический знак богини космического порядка и универсальной гармонии.
Одновременно с Рамосе или после него должность визиря исполнял еще один человек, Нахт, живший в южном квартале Ахетатона. Оба они были администраторами высшего ранга, выдержанными и компетентными, которые вполне справлялись с задачей обеспечения благополучного существования жителей новой столицы.
Разумеется, невозможно было требовать, чтобы все жрецы фиванских храмов покинули город бога Амона и переселились в Ахетатон. Фараон никогда и не имел намерения превратить Фивы в мертвый город. Поэтому часть религиозного и административного персонала, находившегося под началом верховных жрецов Амона, осталась на своих местах – так же, как и работники фиванской городской администрации.
Эхнатон, подобно всем фараонам, нуждался в преданных сотрудниках – и в личных друзьях, и просто в компетентных людях, которым можно было спокойно поручить то или иное ответственное дело. Амарнские тексты позволяют предположить, что Нефертити и Эхнатон сами подбирали людей для своего окружения и находили кандидатуры на ключевые посты в Ахетатоне. Мы знаем имена и должности некоторых из этих людей.
Мерира, уже упоминавшийся выше, был «верховным жрецом Атона» и следил за правильным ходом церемоний в большом храме этого бога. Хатиаи, управляющий царскими строительными работами и архитектор, отличался тем, что не скрывал своего благосостояния. Обогатившись на царской службе, он построил себе роскошное жилище, которое непрестанно совершенствовал. Хатиаи настолько гордился своим домом, что велел замуровать старый вход, дабы вынудить гостей обходить здание кругом: теперь они волей-неволей должны были любоваться изящным садом и молельней [102]этого настоящего маленького дворца.
В отличие от него начальник строительных работ Маа-Нахт-Тутеф занимал скромный дом в центре города. Что же касается знаменитого скульптора Тутмосе, то он тоже ценил преимущества обеспеченной жизни. В одном из помещений его мастерской был обнаружен знаменитый раскрашенный бюст Нефертити.
Ахмосе, хранитель царской печати и писец, называл себя «величайшим из великих, первым из придворных, тех, кого царь любит каждый день». Пареннефер был кравчим Его Величества, человеком «с чистыми руками». Ранефер выполнял особо деликатную миссию: он был возничим царской колесницы и заботился о лошадях Эхнатона. Придворного врача звали Пенту. В надписях его имя сопровождается титулом «первый служитель Диска». Майя, армейский генерал, «наполнял свои уши Правдой, исходившей из уст царя, когда находился в его присутствии». Он причислял себя к тем, кого фараон «возвеличил» за их личные добродетели и заслуги.
Итак, многие вельможи эль-Амарны были «новыми» людьми, обязанными своим богатством и карьерой исключительно Эхнатону. Один из них даже носил имя, которое переводится так: «Меня создал Эхнатон». Сам же царь называл своих приверженцев «теми, кому он [фараон] дал развиваться», а владельцы гробниц ничтоже сумняшеся объявляли царя «богом-творцом людей, созидающим как великих, так и малых».
Эхнатон отстранил от кормила центральной власти прежних должностных лиц и организовал собственную администрацию, предложив важные посты своим приверженцам. В самом этом факте нет ничего необычного.
Однако заявление домоправителя царицы Тийи, некоего Хуйи, заставляет расценивать «кадровую политику» Эхнатона как весьма специфическую. По словам Хуйи, фараон выбирал кандидатуры своих сановников не из числа благородных вельмож, как было принято, но из представителей самых низших слоев общества. Другой амарнский чиновник подтверждает столь неожиданное откровение, объясняя, что обязан своим положением прямому вмешательству царя: до этого он прозябал в нищете. Волею Эхнатона он стал доверенным лицом царя, к мнению которого прислушиваются, и приобрел значительное состояние. Он наивно сообщает нам, что безгранично удивлен, так как никогда не предполагал, что однажды достигнет подобного процветания. Третий персонаж без обиняков говорит, что его отец и мать были лишены самого необходимого, а сам он практически опустился до положения нищего. Царь Эхнатон самолично накормил и утешил его, после чего ввел в круг своих приближенных и удостоил высокого административного ранга.
Пареннефер получает в награду от царя золотые ожерелья. Прорись рельефа из гробницы Пареннефера в эль-Амарне.
Я был бедняком, –объясняет этот человек, – но царь меня создал, он меня возвысил. Я не владел имуществом, а он позволил мне приобрести слуг, стать хозяином земель, общаться с великими, тогда как мое происхождение было низким.
Все эти свидетельства как бы резюмируются в тексте, который прославляет милости Эхнатона таким образом: Он – Нил для человечества, он кормит людей; он – мать, которая дает рождение миру. Не бывает ни нищеты, ни неудовлетворенных потребностей у того, кого любит царь.
Во всех подобных высказываниях Олдред видит лишь лесть, «дипломатические» декларации, корыстные восхваления. По его мнению, амарнские «нувориши», которые во всеуслышание заявляют о своей благодарности и радуются, что избежали нищеты, – это обыкновенные придворные лжецы; их цель – создать у Эхнатона ощущение личного могущества, заставить поверить, что именно он является источником их благосостояния.
Немецкий египтолог Кеес, напротив, полагает, что признания новых амарнских сановников следует принимать всерьез. С его точки зрения, гипсовые маски (найденные в мастерских скульпторов), благодаря которым мы знаем лица многих жителей Ахетатона, доказывают, что большая часть вельмож имела скромное происхождение. Черты лиц, часто довольно грубые, как будто свидетельствуют о том, что амарнская элита сильно отличалась по своим внешним признакам от фиванской.
В этой связи можно также вспомнить, что при Эхнатоне начался процесс вытеснения классического языка, который употреблялся в Фивах, простонародными формами речи. В язык амарнского периода проникают многочисленные неологизмы азиатского происхождения, что объясняется космополитизмом столичной культуры.
Другие детали, например относительно высокий уровень комфортабельности даже самых скромных домов Ахетатона, наводят на мысль, что Эхнатон стоял у истоков того идейного течения, которое некоторые интерпретаторы – пожалуй, чересчур смело – квалифицируют как «социализм, еще не получивший своего названия». По нашему мнению, трудно отрицать, что Эхнатон открыл маленьким людям дорогу к власти и богатству, изменив систему подбора кандидатур на высшие имперские должности.
Попытки представить Эхнатона наивным мечтателем, чувствительным к самой грубой лести, не убеждают. Такая черта плохо подходит фараону, а, кроме того, у нас есть доказательства, подтверждающие, что Эхнатон вполне был способен проявить твердость и не полагался слепо даже на тех людей, которых сам возвысил. Хороший пример тому – Май, хранитель царской печати, учетчик скота и носитель опахала по правую руку царя. Он занимал довольно видное место в Гелиополе, но достиг гораздо более высокого положения в эль-Амарне, где приобрел доверие Эхнатона. Тем не менее, его карьера оборвалась в одночасье по воле царя; в гробнице Май его имя было повсюду изглажено, а изображения покрыты слоем штукатурки – в знак того, что этого человека более не существует.
Эхнатон, как мы могли убедиться, был по своему призванию духовным наставником и при любом удобном случае лично излагал свою доктрину тем, кто имел глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Он любил вступать в прямой контакт со своими подданными, что и позволяло ему, как говорится в египетских текстах, «создавать людей». Главным критерием, руководствуясь которым Эхнатон назначал человека на ту или иную должность, была способность предполагаемого кандидата понимать сущность Атонова света, причем не только в мистическом, но и в самом что ни на есть реалистическом аспекте – чиновник должен был уметь применять учение царя в своей повседневной деятельности. Для царя мало что значили семейное происхождение чиновника или его принадлежность к определенному социальному слою, но в такой политике не было ничего нового. Уже в эпоху Древнего царства люди из низов общества иногда достигали самых высоких должностей. Знаменитый Имхотеп, например, в начале своей карьеры (до того, как попал на службу к царю) был простым резчиком сосудов.
Обвинять всех «выдвиженцев» Эхнатона в лицемерии несерьезно. У них не было необходимости притворяться в том, что они поклоняются Атону и чтут царя, представителя Бога на земле. Эхнатон, выслушав человека и составив себе о нем определенное мнение, принимал то решение, какое хотел. Без сомнения, он иногда ошибался в оценке компетентности своих новых администраторов. Некоторым из них, вероятно, не хватало опыта. Другие так радовались свалившемуся на них богатству, что отчасти забывали о связанных с ним обязанностях. В качестве примера можно сослаться на некоего Туту, вероятно сирийца по происхождению, который исполнял должность начальника сокровищницы. Некоторые данные позволяют предполагать, что этот персонаж не отличался скрупулёзной честностью, и как руководитель оставлял желать лучшего.
Выдвинуть против него более конкретные обвинения мы сейчас не можем. Сказать больше значило бы фальсифицировать имеющиеся в нашем распоряжении документы. То, что царь окружил себя новыми людьми, – неоспоримый факт. Однако в подобном решении не было ничего революционного. Каждый фараон, придя к власти, поступал так же. Эхнатон позволил некоторым людям низкого происхождения разбогатеть на государственной службе – но и это нельзя считать чем-то экстраординарным. Другие фараоны, жившие до него, вели себя сходным образом. Остается узнать, была ли такая «кадровая политика» систематической или случайной. Второй вариант ответа представляется нам более правильным. Эхнатон проявил мудрость, привлекая к своему двору и старых фиванских чиновников, и новых людей, «созданных» им самим. Можно ли это расценивать как социальную эволюцию Египта? Похоже, что да. Как революцию? Определенно нет.
Остается еще один невыясненный момент. Открыл ли Эхнатон доступ к египетским административным постам иноземцам (будь то сирийцы, вавилоняне или микенцы)? Много ли чужеземцев вообще было в Ахетатоне, и играли ли они какую-то другую роль, кроме коммерческой? В эпоху Нового царства египетское общество приобрело космополитичный характер. Многие египтяне побывали за границей, а люди из других стран приезжали в Египет. Экономические контакты стали довольно частыми. Скорее всего, новая столица не отгораживалась от иноземных влияний, но, к сожалению, точно определить их характер и значение не представляется возможным.
Эйе, носивший жреческий титул «отец бога» (или «божественный отец»), возможно, был дядей Эхнатона. Он исполнял очень важные обязанности в Фивах, при дворе Аменхотепа III, одним из первых переехал в новую столицу и там ничуть не утратил своего влияния – скорее даже приумножил его. Некоторые исследователи считают его наиболее могущественным государственным деятелем периода правления Эхнатона. Во всяком случае, точно известно, что он был одним из самых приближенных к царской чете людей. На одном изображении из его гробницы он, обнаженный, свободно беседует с Эхнатоном и Нефертити.
Источники сохранили для нас имена некоторых влиятельных должностных лиц времени Эхнатона и позволяют восстановить истину. У царя просто не было возможности перевернуть – как по мановению волшебной палочки – египетскую административную систему. Каковы бы ни были его намерения, ему понадобилось определенное время, чтобы изменить структуры местной власти, не помешав государству нормально функционировать, учреждениям – работать, писцам – обеспечивать правильное распределение продовольственных пайков [101]и т. д. Экономика амарнской эпохи, как кажется, не изменилась по сравнению с предшествовавшим периодом. Эхнатон не осуществил никакого переворота. Во многих случаях он оставлял прежних чиновников на их местах.
Некоторые влиятельные фиванские вельможи не утратили своего ранга при Эхнатоне: например, Ипи, градоправитель Мемфиса, продолжавший и далее исполнять эту должность; Бек, начальник скульпторов Ахетатона, сын одного из скульпторов Аменхотепа III; визирь Рамосе, который был настоящим «связующим звеном» между традиционным Египтом и Египтом Эхнатона. Сыновья многих чиновников законно унаследовали должности своих отцов и благополучно работали – как в старых крупных городах страны, так и в новой столице.
Один из самых интересных примеров такого рода – история начальника скульпторов Бека, которую мы сейчас расскажем. Его отец работал в священном городе Гелиополе, очевидно, в храме бога Ра. Царь Аменхотеп III заметил его достоинства, а позднее – достоинства его сына. Благодаря надписи из Асуана мы знаем, что Бек был одним из учеников Эхнатона. Фараон излагал ему свое учение, предоставлял частные аудиенции, чтобы посвятить в тайны света Атона. После своего назначения на должности начальника скульпторов и начальника строительных работ Бек, вне всякого сомнения, стал одним из создателей амарнского стиля и автором нескольких шедевров, которые мы можем созерцать еще и сегодня. Возглавив главную мастерскую столицы, он руководил элитарной группой художников, которая выполняла заказы дворца. Архитекторы, скульпторы, художники Египта не следовали своей индивидуальной фантазии, но выполняли определенную символическую и теологическую «программу». Роль этих людей оценивалась очень высоко. Слово «скульптор», написанное иероглифами, в буквальном переводе означает «тот, кто дает жизнь». Художник, который собственной рукой вносит дух в косную материю, является обладателем секрета самой жизни. Вот почему во все эпохи начальник строительных работ фараона был одним из самых влиятельных государственных деятелей.
На одной стеле из собрания Берлинского музея сохранилось любопытное изображение Бека. Памятник, на котором скульптор представлен вместе со своей женой Тахерет, посвящен «Хорахти, живому Атону». У Бека огромный живот и отвислые груди. Тело его жены тоже деформировано, оно отличается слишком тяжелыми бедрами. Иными словами, оба персонажа изображены в соответствии с критериями официального искусства в его самом радикальном варианте. Образы Бека и его жены восходят к иконографии фараона как «отца и матери» всего сущего, известной нам по карнакским колоссам.
В сложном мире египетской высшей администрации главные рычаги власти, если не считать самого царя, находились в руках двух визирей. Во времена Аменхотепа III визирь Юга, Рамосе, проявил на своем месте особый талант и, кроме того, зарекомендовал себя как исключительно глубокий мыслитель.
Его фиванская гробница – главный источник, свидетельствующий о переходе от фиванской религии Амона к религии атонизма. Дело в том, что часть украшающих ее стены сцен передает дух эпохи Аменхотепа III и выполнена в самом чистом фиванском стиле, тогда как другая часть выражает идеи, характерные для правления Аменхотепа IV, будущего Эхнатона. Это – поразительный факт, который еще раз доказывает, что не было никакого конфликта, что переход от одного правления к другому и от прежней религиозной концепции к новой совершился гармоничным образом, что план фараона осуществился без каких-либо затруднений.
А, следовательно, не было и разрыва между старым и новым периодом в плане хозяйственного управления; Эхнатон подтвердил полномочия Рамосе и даже расширил сферу его ответственности.
Визирь ежедневно общался с царем и предоставлял последнему подробный отчет о своей деятельности. От него требовалось, как говорится в одном тексте, чтобы «все дела пребывали в здравом и невредимом состоянии». Визирь ни на миг не должен был забывать, что он носит на шее символический знак богини космического порядка и универсальной гармонии.
Одновременно с Рамосе или после него должность визиря исполнял еще один человек, Нахт, живший в южном квартале Ахетатона. Оба они были администраторами высшего ранга, выдержанными и компетентными, которые вполне справлялись с задачей обеспечения благополучного существования жителей новой столицы.
Разумеется, невозможно было требовать, чтобы все жрецы фиванских храмов покинули город бога Амона и переселились в Ахетатон. Фараон никогда и не имел намерения превратить Фивы в мертвый город. Поэтому часть религиозного и административного персонала, находившегося под началом верховных жрецов Амона, осталась на своих местах – так же, как и работники фиванской городской администрации.
Эхнатон, подобно всем фараонам, нуждался в преданных сотрудниках – и в личных друзьях, и просто в компетентных людях, которым можно было спокойно поручить то или иное ответственное дело. Амарнские тексты позволяют предположить, что Нефертити и Эхнатон сами подбирали людей для своего окружения и находили кандидатуры на ключевые посты в Ахетатоне. Мы знаем имена и должности некоторых из этих людей.
Мерира, уже упоминавшийся выше, был «верховным жрецом Атона» и следил за правильным ходом церемоний в большом храме этого бога. Хатиаи, управляющий царскими строительными работами и архитектор, отличался тем, что не скрывал своего благосостояния. Обогатившись на царской службе, он построил себе роскошное жилище, которое непрестанно совершенствовал. Хатиаи настолько гордился своим домом, что велел замуровать старый вход, дабы вынудить гостей обходить здание кругом: теперь они волей-неволей должны были любоваться изящным садом и молельней [102]этого настоящего маленького дворца.
В отличие от него начальник строительных работ Маа-Нахт-Тутеф занимал скромный дом в центре города. Что же касается знаменитого скульптора Тутмосе, то он тоже ценил преимущества обеспеченной жизни. В одном из помещений его мастерской был обнаружен знаменитый раскрашенный бюст Нефертити.
Ахмосе, хранитель царской печати и писец, называл себя «величайшим из великих, первым из придворных, тех, кого царь любит каждый день». Пареннефер был кравчим Его Величества, человеком «с чистыми руками». Ранефер выполнял особо деликатную миссию: он был возничим царской колесницы и заботился о лошадях Эхнатона. Придворного врача звали Пенту. В надписях его имя сопровождается титулом «первый служитель Диска». Майя, армейский генерал, «наполнял свои уши Правдой, исходившей из уст царя, когда находился в его присутствии». Он причислял себя к тем, кого фараон «возвеличил» за их личные добродетели и заслуги.
Итак, многие вельможи эль-Амарны были «новыми» людьми, обязанными своим богатством и карьерой исключительно Эхнатону. Один из них даже носил имя, которое переводится так: «Меня создал Эхнатон». Сам же царь называл своих приверженцев «теми, кому он [фараон] дал развиваться», а владельцы гробниц ничтоже сумняшеся объявляли царя «богом-творцом людей, созидающим как великих, так и малых».
Эхнатон отстранил от кормила центральной власти прежних должностных лиц и организовал собственную администрацию, предложив важные посты своим приверженцам. В самом этом факте нет ничего необычного.
Однако заявление домоправителя царицы Тийи, некоего Хуйи, заставляет расценивать «кадровую политику» Эхнатона как весьма специфическую. По словам Хуйи, фараон выбирал кандидатуры своих сановников не из числа благородных вельмож, как было принято, но из представителей самых низших слоев общества. Другой амарнский чиновник подтверждает столь неожиданное откровение, объясняя, что обязан своим положением прямому вмешательству царя: до этого он прозябал в нищете. Волею Эхнатона он стал доверенным лицом царя, к мнению которого прислушиваются, и приобрел значительное состояние. Он наивно сообщает нам, что безгранично удивлен, так как никогда не предполагал, что однажды достигнет подобного процветания. Третий персонаж без обиняков говорит, что его отец и мать были лишены самого необходимого, а сам он практически опустился до положения нищего. Царь Эхнатон самолично накормил и утешил его, после чего ввел в круг своих приближенных и удостоил высокого административного ранга.
Я был бедняком, –объясняет этот человек, – но царь меня создал, он меня возвысил. Я не владел имуществом, а он позволил мне приобрести слуг, стать хозяином земель, общаться с великими, тогда как мое происхождение было низким.
Все эти свидетельства как бы резюмируются в тексте, который прославляет милости Эхнатона таким образом: Он – Нил для человечества, он кормит людей; он – мать, которая дает рождение миру. Не бывает ни нищеты, ни неудовлетворенных потребностей у того, кого любит царь.
Во всех подобных высказываниях Олдред видит лишь лесть, «дипломатические» декларации, корыстные восхваления. По его мнению, амарнские «нувориши», которые во всеуслышание заявляют о своей благодарности и радуются, что избежали нищеты, – это обыкновенные придворные лжецы; их цель – создать у Эхнатона ощущение личного могущества, заставить поверить, что именно он является источником их благосостояния.
Немецкий египтолог Кеес, напротив, полагает, что признания новых амарнских сановников следует принимать всерьез. С его точки зрения, гипсовые маски (найденные в мастерских скульпторов), благодаря которым мы знаем лица многих жителей Ахетатона, доказывают, что большая часть вельмож имела скромное происхождение. Черты лиц, часто довольно грубые, как будто свидетельствуют о том, что амарнская элита сильно отличалась по своим внешним признакам от фиванской.
В этой связи можно также вспомнить, что при Эхнатоне начался процесс вытеснения классического языка, который употреблялся в Фивах, простонародными формами речи. В язык амарнского периода проникают многочисленные неологизмы азиатского происхождения, что объясняется космополитизмом столичной культуры.
Другие детали, например относительно высокий уровень комфортабельности даже самых скромных домов Ахетатона, наводят на мысль, что Эхнатон стоял у истоков того идейного течения, которое некоторые интерпретаторы – пожалуй, чересчур смело – квалифицируют как «социализм, еще не получивший своего названия». По нашему мнению, трудно отрицать, что Эхнатон открыл маленьким людям дорогу к власти и богатству, изменив систему подбора кандидатур на высшие имперские должности.
Попытки представить Эхнатона наивным мечтателем, чувствительным к самой грубой лести, не убеждают. Такая черта плохо подходит фараону, а, кроме того, у нас есть доказательства, подтверждающие, что Эхнатон вполне был способен проявить твердость и не полагался слепо даже на тех людей, которых сам возвысил. Хороший пример тому – Май, хранитель царской печати, учетчик скота и носитель опахала по правую руку царя. Он занимал довольно видное место в Гелиополе, но достиг гораздо более высокого положения в эль-Амарне, где приобрел доверие Эхнатона. Тем не менее, его карьера оборвалась в одночасье по воле царя; в гробнице Май его имя было повсюду изглажено, а изображения покрыты слоем штукатурки – в знак того, что этого человека более не существует.
Эхнатон, как мы могли убедиться, был по своему призванию духовным наставником и при любом удобном случае лично излагал свою доктрину тем, кто имел глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Он любил вступать в прямой контакт со своими подданными, что и позволяло ему, как говорится в египетских текстах, «создавать людей». Главным критерием, руководствуясь которым Эхнатон назначал человека на ту или иную должность, была способность предполагаемого кандидата понимать сущность Атонова света, причем не только в мистическом, но и в самом что ни на есть реалистическом аспекте – чиновник должен был уметь применять учение царя в своей повседневной деятельности. Для царя мало что значили семейное происхождение чиновника или его принадлежность к определенному социальному слою, но в такой политике не было ничего нового. Уже в эпоху Древнего царства люди из низов общества иногда достигали самых высоких должностей. Знаменитый Имхотеп, например, в начале своей карьеры (до того, как попал на службу к царю) был простым резчиком сосудов.
Обвинять всех «выдвиженцев» Эхнатона в лицемерии несерьезно. У них не было необходимости притворяться в том, что они поклоняются Атону и чтут царя, представителя Бога на земле. Эхнатон, выслушав человека и составив себе о нем определенное мнение, принимал то решение, какое хотел. Без сомнения, он иногда ошибался в оценке компетентности своих новых администраторов. Некоторым из них, вероятно, не хватало опыта. Другие так радовались свалившемуся на них богатству, что отчасти забывали о связанных с ним обязанностях. В качестве примера можно сослаться на некоего Туту, вероятно сирийца по происхождению, который исполнял должность начальника сокровищницы. Некоторые данные позволяют предполагать, что этот персонаж не отличался скрупулёзной честностью, и как руководитель оставлял желать лучшего.
Выдвинуть против него более конкретные обвинения мы сейчас не можем. Сказать больше значило бы фальсифицировать имеющиеся в нашем распоряжении документы. То, что царь окружил себя новыми людьми, – неоспоримый факт. Однако в подобном решении не было ничего революционного. Каждый фараон, придя к власти, поступал так же. Эхнатон позволил некоторым людям низкого происхождения разбогатеть на государственной службе – но и это нельзя считать чем-то экстраординарным. Другие фараоны, жившие до него, вели себя сходным образом. Остается узнать, была ли такая «кадровая политика» систематической или случайной. Второй вариант ответа представляется нам более правильным. Эхнатон проявил мудрость, привлекая к своему двору и старых фиванских чиновников, и новых людей, «созданных» им самим. Можно ли это расценивать как социальную эволюцию Египта? Похоже, что да. Как революцию? Определенно нет.
Остается еще один невыясненный момент. Открыл ли Эхнатон доступ к египетским административным постам иноземцам (будь то сирийцы, вавилоняне или микенцы)? Много ли чужеземцев вообще было в Ахетатоне, и играли ли они какую-то другую роль, кроме коммерческой? В эпоху Нового царства египетское общество приобрело космополитичный характер. Многие египтяне побывали за границей, а люди из других стран приезжали в Египет. Экономические контакты стали довольно частыми. Скорее всего, новая столица не отгораживалась от иноземных влияний, но, к сожалению, точно определить их характер и значение не представляется возможным.
«Отец бога» Эйе и генерал Хоремхеб
В окружении фараона было два персонажа, которые заслуживают нашего особого внимания.Эйе, носивший жреческий титул «отец бога» (или «божественный отец»), возможно, был дядей Эхнатона. Он исполнял очень важные обязанности в Фивах, при дворе Аменхотепа III, одним из первых переехал в новую столицу и там ничуть не утратил своего влияния – скорее даже приумножил его. Некоторые исследователи считают его наиболее могущественным государственным деятелем периода правления Эхнатона. Во всяком случае, точно известно, что он был одним из самых приближенных к царской чете людей. На одном изображении из его гробницы он, обнаженный, свободно беседует с Эхнатоном и Нефертити.