Железников Владимир Карпович. Жизнь и приключения чудака

   - Мне? - Я оглянулся и обалдел.
   Представьте, на месте продавщицы в отделе женских шляп стояла наша бывшая старшая вожатая Нина.
   - Здравствуй, Збандуто, - сказала она. - Удивлен?
   - Удивлен, - ответил я.
   А я и правда был удивлен.
   - Не хотите ли купить женскую шляпу? - спросила она.
   - Хочу, - принял я ее игру, - для мамы. Тем более, у нее сегодня день рождения.
   - А какой у нее размер головы?
   - Естественно, как у меня.
   Нина смерила сантиметром голову, взяла какую-то шляпку и напялила на меня. Я посмотрел в зеркало: на моей голове возвышалась какая-то дурацкая шляпа, какой-то самовар с трубой.
   Мы оба рассмеялись.
   - Между прочим, - сказала она, снимая с меня шляпу, - это смех сквозь слезы. Представляешь, некоторые женщины покупают эти трубы и носят... Ну, рассказывай, как там у нас... - она смешалась, - у вас.
   - По-старому. Теперь вместо тебя Валька Чижова, из десятого.
   - Знаю - Чижик. А твои малыши как?
   - Ничего, растут. Зина Стрельцова заняла первое место в вольном стиле. А Лешка Шустов поступил в кружок по рисованию. Это новенький, ты его не знаешь. Не хотели его брать, говорят, мал, но я настоял... Только я ушел от них.
   - Ушел?.. У тебя же настоящее призвание. Это я тебе говорю.
   - Ничего не поделаешь. Я и сам о них скучаю. Не хватает мне их. Но не имею права... Помнишь контрольную, когда я заменял у них учительницу? Так эти примеры я за них решил.
   - Честное слово, ты неуправляемый снаряд! Совершенно неизвестно, в какой момент взорвешься, - сказала она своим прежним тоном. - Ты извини, я по дружбе, теперь это меня не касается.
   - Я сегодня решил начать новую жизнь, - сказал я. - Никогда не буду врать.
   - Все мы начинаем новую жизнь, - ответила она. - Что там про меня судачат?
   - Не знаю, - ответил я. - А что должны про тебя "судачить"?
   Нина внимательно посмотрела на меня:
   - Неужели ты ничего не слышал?
   Я ответил, что нет. Я действительно ничего не слышал, а если бы слышал, разве стал бы так притворяться?
   - Да, ты всегда был чудаком, - сказала она. - Это хорошо. Когда ты станешь управляемым, тебе цены не будет.
   Я на всякий случай усмехнулся, потому что не разобрал, шутит она или говорит серьезно. Раньше она все говорила только серьезно и торжественно, а сейчас она мне понравилась. Оказалось, она умела шутить, и видно было, что она мне рада.
   - Знаешь, почему я ушла из школы? Из-за любви без взаимности. К одному учителю, не скажу, к какому...
   И не надо, подумал я, потому что вспомнил, как она рисовала мужчину с бородой. А у нас в школе бородатый всего один.
   - Страшная штука любовь, - поддержал я ее. - Чего только люди ради нее не делают! Даже Пушкин из-за любви стрелялся на пистолетах.
   - Что ты несешь, Збандуто? При чем тут Пушкин? - сказала Нина. - Там были социальные причины.
   - Я сам читал, - сказал я виновато, - не по программе.
   - А он на меня никакого внимания. Ночи не спала. Стихи сочиняла. Однажды не выдержала, пришла к нему домой и во всем созналась. А он говорит: "Это пройдет", - и угостил меня пирожным. Все привыкли, будто для меня самое главное еда. Колобок да Колобок. Ну, я съела пирожное и ушла. А на следующий день встретила его с какой-то дамой. Я когда увидела их вместе, у меня голова кругом пошла.
   - Это от ревности, - сказал я.
   И поискал глазами Сашку. Его нигде не было.
   От волнения Нина из шляпы, которую я примерял, сделала гармошку, вот-вот она должна была на ней заиграть что-нибудь печальное. Я вырвал шляпу у нее из рук, расправил и отдал обратно. Она поставила ее на место и успокоилась.
   - Ну, до свиданья, Збандуто, - сказала Нина. - Заходи. Не забывай. Ребятам привет. Я ведь, знаешь, в нашей школе провела всю свою жизнь. У меня мама еще работала старшей вожатой, и я к ней прибегала с четырех лет. Так что я там пробыла целых шестнадцать лет... А если хочешь купить своей маме хороший подарок, пойди в бижутерию и купи ей брошку. Женщины любят украшения.
   - Спасибо за совет, - ответил я, - но у меня кончился капитал. Отец оставил десятку, а я истратил.
   Она полезла в карман форменного платья - она была похожа в этом платье на стюардессу, - и тут я догадался, что с нею произошло. Из толстухи, из колобка, она превратилась в худенькую, стройную девчонку. Вот что значит любовь и страдания. А тем временем она вытащила из кармана два рубля и сказала:
   - Купишь маме цветы.
   - Да что ты! - возмутился я. - Не возьму.
   - Брось дурака валять, Збандуто, - сказала она своим прежним тоном. Бери. А будут деньги, вернешь.
   Когда я вышел из магазина, Сашки уже не было. Я его нашел дома. Он сидел в полном одиночестве и, не стесняясь, плакал.
   Он пошел к Насте, чтобы помириться, а ему сказали, что она улетела на Дальний Восток. Неожиданно приехал ее отец и забрал ее с собой.
   - Плачь не плачь, - сказал я, - а она уже на другом конце земли.
   - Но у меня есть адрес, - сказал Сашка. - Я могу ей написать письмо. Если она захочет, я расскажу правду всем ребятам. - И с грустью добавил: - Я предатель. Вот что меня убивает.
   - Это кого хочешь убьет.
   Сашка помолчал-помолчал, а потом с обидой в голосе ответил:
   - Тоже друг, не можешь даже успокоить!
   - Не могу я тебя успокаивать, - сказал я. - Я сам подлец и предатель.
   И я рассказал Сашке про контрольную в первом классе, и про Наташку, и про то, как я размотал десять рублей, и про мамин забытый день рождения.
   - Про первоклашек - это ерунда, - сказал Сашка. - Плевать тебе на них.
   - Это ты зря. Их обманывать нельзя. Они всему верят.
   - Все равно они научатся врать, - упрямо сказал Сашка. - Все люди врут, особенно в детстве.
   - Нет, не научатся. Эти не будут врать. А если кое-кто из них соврет, то мне бы не хотелось к этому прикладывать руку.
   - Ну, а как же нам теперь дальше жить? - спросил Сашка. - Придумай что-нибудь, ты же умеешь.
   - Можно дать клятву, что мы больше никогда не будем предателями.
   - Давай клятву или не давай, - сказал Сашка, - а старого не воротишь.
   Мы вспомнили обо всех своих неприятностях, и нам расхотелось давать клятву.
   За окнами темнело, а затем эта темнота проникла в комнату.
   Зазвонил телефон. Это была моя мама. Вдвоем с тетей Олей они ждали меня на именинный пирог!
   - Пошли, - сказал я, - у нас именинный пирог.
   Мы вышли на улицу, и нам сразу стало лучше. Горели огни, сновали и толкались люди. Шел мелкий дождь: такая зима стояла.
   Мы купили маме цветы на Нинины деньги и пошли есть именинный пирог.
   Несколько дней прошло в полном затишье. К первоклассникам не ходил, но они прибегали ко мне чаще, чем раньше. Все, кроме Наташки. Каждую перемену по нескольку человек.
   Только теперь в нашем классе никто надо мной не смеялся. Я думаю, что некоторые из наших даже завидовали, что эти дети так ко мне привязались. А тут на одной из перемен ко мне пришел новичок, Леша Шустов, принес в подарок пирогу, слепленную из пластилина, и в ней сидело двадцать пять индейцев с перьями на голове и серьгами в ушах и носу. Двадцать четыре человека сидели на веслах, и один был рулевой. Крохотные такие фигурки, непонятно, как он их слепил.
   Забавный он парень, сосредоточенный и молчаливый.
   Я с ним познакомился недавно. Как-то зашел в первый класс, по привычке, и нарвался на него.
   - А чего ты здесь сидишь? - спросил я его.
   - Леплю, - ответил он. - Дома ругаются, что я все пачкаю.
   Честно говоря, меня это возмутило. Что ж, они не понимают, что ему охота лепить?
   - А кто ругается? - спросил я.
   - Бабушка, известно кто, - ответил он. - Говорит, лучше делом займись. Читай или уроки делай.
   - Складывай книги, - приказал я. - Пойдем к твоей бабушке.
   - Нет, - сказал он, - я лучше здесь. Не люблю я, когда она меня пилит. - Потом внимательно посмотрел на меня и спросил: - А ты кто?.. Боря?
   - Да, - признался я.
   И тут он без слов быстро стал запихивать в портфель книги и тетради и уронил кусок пластилина на пол, раздавил его и виновато посмотрел на меня.
   - Вот всегда у меня так, - сказал он.
   - Ничего, - приободрил я Лешу. - В большом деле у всех бывают накладки.
   Хороший он паренек оказался, и бабушка тоже ничего. Только они друг друга не всегда понимали.
   Все наши набросились и стали рассматривать эту пирогу и удивляться. А Лешка от смущения убежал. А тут, кстати, появилась старшая вожатая Валя Чижова, взяла пирогу в руки и сказала:
   - Да он талантище! Збандуто, ты должен отвести его во Дворец пионеров. Его надо учить.
   Потом, уже на ходу, так, между прочим, бросила:
   - Да, с тобой все решили. Зайди ко мне, расскажу. - И убежала.
   Только я вскочил, чтобы бежать за Валей и узнать, что там со мной решили, как ворвались Толя и Генка и сказали, что Наташку увезли в больницу.
   У меня прямо все похолодело внутри.
   - У нее заболел живот, и ее увезли, - сказал Генка. - "Скорая" приезжала.
   Я побежал в учительскую. Я бежал так быстро, что Генка и Толя отстали от меня. Когда я вышел из учительской, весь первый "А" стоял около дверей.
   - У нее аппендицит. Ей сейчас делают операцию. Через два часа я пойду в больницу, - сказал я. - Кто хочет, может пойти со мной.
   Потом я побежал вниз и из автомата позвонил Наташкиной бабушке и соврал ей, что Наташка задержалась в школе. Не мог же я сказать, что Наташке вот сейчас делают операцию.
   Когда я вышел после занятий на улицу, то у школьного подъезда меня ждал весь класс. Даже Зина Стрельцова.
   - У матерей отпросились? - спросил я.
   Они закивали головами.
   - Мне мама велела, - ответил Генка, - чтобы я не приходил домой, пока все не закончится.
   - А моя мама сказала, что сейчас аппендицит не опасная операция, сказал Гога.
   - "Не опасная"! - возмутился Толя. - Живот разрезают. Думаешь, не больно?
   Все сразу замолчали.
   Ребята остались во дворе больницы, а я пошел в приемный покой.
   Оказалось, мы пришли не в положенное время и узнать что-нибудь было не так просто. Какая-то женщина пообещала узнать, ушла и не вернулась.
   Потом появился мужчина в белом халате и в белом колпаке. Вид у него был усталый. Может быть, это был хирург, который делал Наташке операцию.
   - Здравствуйте, - сказал я, когда перехватил его взгляд.
   - Здравствуй, - ответил он. - А чего ты здесь, собственно, ждешь?
   - Одной девочке делали операцию, а я пришел узнать.
   - Ты ее брат?
   - Нет, - сказал я, - вожатый.
   - А, значит, служебная необходимость. Понятно.
   - Нет, я так просто, - сказал я. - Да я не один.
   Я показал ему на окно. Там во дворе на скамейках сидели мои малыши.
   Они сжались в комочки и болтали ногами. Издали они были похожи на воробьев, усевшихся на проводах.
   - Весь класс, что ли? - удивился хирург.
   Я кивнул.
   - А как девочку зовут?
   - Наташа, - ответил я. - Маленькая такая, с косичками. Ее отец тоже хирург. Только он сейчас в Африке. Может, встречали. Морозов его фамилия.
   - Морозов? Нет, не знаю. Впрочем, это неважно. Подожди... - И пошел наверх.
   А я разволновался до ужаса. Я, когда волнуюсь, зеваю и не могу сидеть на месте: хожу и хожу. Зря я не запретил Наташке ездить на пузе по перилам лестницы. Ведь из-за этого все и получилось. Она съехала на пузе и не смогла разогнуться.
   Я знал, что Наташка любит так ездить, и не ругал ее. Ругать ее было глупо, потому что я сам так катаюсь. А у меня железное правило: никогда не ругать детей за то, что сам не прочь сделать. Сначала сам избавься, а потом других грызи. А теперь я себя во всем винил.
   Наконец появился хирург.
   - Можете спокойно отправляться домой, - сказал он. - Я только что видел вашу подружку. Она хорошо перенесла операцию. Завтра приходите и приносите ей апельсины и сок.
   Он улыбнулся и подмигнул мне. "Чудак какой-то в белом колпаке, подумал я. - Чудак. Распрекрасный чудак". В ответ я ему тоже подмигнул. Иногда такое подмигивание действует посильнее слов.
   Хирург посмотрел на меня и захохотал.
   - Что-то у меня сегодня хорошее настроение. От души рад с вами познакомиться, Борис... - он замялся, - с какой-то невозможно сложной фамилией.
   - Збандуто, - сказал я.
   Ух, как я обрадовался! От радости я еле сдержался, чтобы не броситься ему на шею. До чего мне была дорога эта глазастая Наташка! Значит, она ему сказала про меня, значит, он с нею разговаривал.
   Я выскочил во двор, чтобы обрадовать малышей. Они повскакали со своих мест, как только увидели меня, и я им все рассказал.
   - Она во время операции даже ни разу не крикнула, - сказал я.
   Хирург мне этого не говорил, но я-то хорошо знал Наташку.
   - Вот это да! - сказал Генка. - Вот это сила!
   Остальные ничего не сказали. Не знаю, о чем они там думали, но только мне нравилось, что они такие сдержанные.
   И еще мне нравилось, что они у меня "один за всех и все за одного". Именно так и надо будет жить в двадцать первом веке. А когда их спросят, откуда они такие появились, то, может быть, они ответят, что жил среди них некто Збандуто, который предчувствовал двадцать первый век и воспитал их.
   Дети окружили меня плотным кольцом, и мы двинулись по улице.
   И тут я увидел тетю Олю. Она вышла из магазина своей стремительной, будто летящей походкой. Я бросился следом за нею, расталкивая и обегая встречный поток людей, но она, раньше чем я добежал, села в троллейбус, на секунду мелькнул ее профиль, и она ускользнула от меня вдаль.
   Правда, мне было достаточно и этой мгновенной встречи, потому что я вспомнил, что именно благодаря тете Оле я иду среди этих детей и живу жизнью, которая сделала меня счастливым.
   Слово надо беречь, ибо оно свято, оно способно
   выражать мысль. Человек, который говорит, - творец.
   Поэтому никогда не надо болтать. Болтовня унижает слово.
   Самая большая удача - это встреча с хорошим
   человеком, который может тебя поразить словом или делом.
   Однако жизнь все же прекрасна, и надо идти
   вперед...
   Из высказываний тети Оли
   ЖЕНИТЬБА ДЯДИ ШУРЫ
   В тот день, когда началась эта незабываемая история, я увидел ее, эту женщину, еще неизвестную мне, и нечаянно толкнул.
   Я бежал, торопился. У меня всегда так: если я принимаю участие в деле, которое мне нравится, то после этого я долго не могу успокоиться и меня подмывает перейти на бег... Это было связано с нашим математиком. Он у нас большой сухарь и педант. Жестокий человек. Никому никогда не поставил пятерки. Сказал, что в нашем классе на пятерку знает только он! Может быть, кто-нибудь заслуживает четверки, а остальные тянут на трояк. А тут пришел, стал вызывать всех подряд и выставил... девять пятерок! И тогда все, совершенно потрясенные, спросили его, что с ним случилось. Он встал, откашлялся и сказал: "Можете меня поздравить... У меня родился сын..."
   А через несколько дней мы пошли всем классом к родильному дому вместе с математиком, и, когда его жена с сыном на руках вышла из дверей приемного покоя, мы закричали:
   - Ура-а-а!
   Она от этого чуть не упала, так растрогалась, но математик оказался ловким: подскочил и поддержал ее.
   Потом девчонкам по очереди дали подержать новорожденного. А из ребят я вызвался. Я даже не увидел его лица, оно было прикрыто, но сверток был теплый, и я потом долго чувствовал это живое тепло на своих ладонях.
   Естественно, что после этого я был возбужден и наскочил на нее, на эту женщину. И толкнул. Но она меня не обругала, только нахмурилась.
   Кстати, эта история чем-то похожа на первую. Может быть, потому, что в ней действуют тоже собаки? Но прежде чем рассказать ее, я должен сообщить вам о некоторых изменениях в моей жизни.
   Наш дом на Арбате снесли, и мы перебрались на край московской земли - в Измайлово. Вместе с нами сюда переехали Морозовы, Наташка со своим отцом дядей Шурой. Он наконец вернулся из Африки. Именно благодаря его стараниям им дали квартиру на одной площадке с нами.
   Итак, мы стали соседями.
   Казалось бы, все прекрасно, но я скучаю по арбатским переулкам и по нашему старому, ветхому дому, которого теперь уже нет на свете, и по школе, и по бывшим первоклассникам.
   А что делать, если в жизни так часто приходится расставаться?
   Тетя Оля говорит, что надо по-прежнему заниматься своими делами, только часть сердца нужно оставлять тем людям, которых ты любил.
   А может быть, я так сильно скучал потому, что никак не мог привыкнуть к новой школе и новым ребятам. Хотя вначале я подружился с одним. Он был такой молчаливый и держался особняком. Я сам к нему подошел. Худенький, небольшого роста, за стеклами очков - круглые глаза. От этого у него было милое птичье лицо.
   Он сказал, что его зовут Колькой-графологом.
   - Это что, фамилия такая? - удивился я.
   - Не фамилия, чудак, - ответил он. - Просто я графолог. По почерку отгадываю характер. Вот напиши что-нибудь, а я отгадаю.
   Я написал, а он много хорошего про меня наговорил: и что я добрый, и парень не дурак, и смелый, и наблюдательный, и натура у меня тонкая. После этого я здорово перед ним преклонялся некоторое время, но это особый разговор.
   И еще скучал из-за улиц. У нас на Арбате толпы снующих людей и жизнь бурлит, а тут прохожих можно пересчитать по пальцам. Взрослым это нравится, а мне нет. Они говорят - это успокаивает.
   "Ты закоренелый урбанист, - сказал дядя Шура, - сторонник современной городской жизни".
   Действительно, выходило, я урбанист. Ведь другой жизни я не знал, и тишина у меня вызывала скуку.
   Итак, в новом доме мы жили по соседству с Наташей и дядей Шурой. Заметьте, это немаловажный факт для нашей истории. Наташку вы знаете, она мало изменилась за год. Только раньше она жила вдвоем с бабушкой, а теперь вдвоем с отцом: бабушка ее уехала к другой внучке.
   После возвращения дяди Шуры прошло уже полгода, но Наташка все еще не отходит от него ни на шаг, как будто он только вчера вернулся. Она, пока его ждет с работы, десять раз позвонит по телефону.
   А про дядю Шуру я вам сейчас все выложу.
   Во-первых, он совсем не похож на человека, которого так уж необходимо было отправлять в Африку. Я даже разочаровался, когда впервые увидел его. Он небольшого роста, моему отцу едва достает до плеча, щуплый и кривоногий.
   Потом я к нему привык. Он оказался презабавным и странным типом. А мне странные люди всегда нравились, потому что интересно, а чего это они такие странные.
   "Ты следи, следи за странными людьми, - говорит мне тетя Оля. - В них есть какая-то убежденность, тайная сила и знание жизни".
   Бывало, сидим целый вечер вместе. Беседуем, потом он провожает меня, как лучшего друга, до дверей. А на другое утро встретимся в лифте, - он почти не узнает меня. Едва кивнет головой и сухо: "Здравствуй!"
   И еще у него одна странность: он не любит рассказывать о своей работе. Однажды я попросил его: "Дядя Шура, расскажите о какой-нибудь сложной операции". - "О сложной операции? - Он весь искривился, скорчил немыслимую рожу и ответил: - Что-то не припомню".
   А вообще он большой шутник. С ним легко и просто. Например, когда мы были в зоопарке, там произошло с ним сразу три смешных случая.
   Первый - когда Наташка каталась на пони. Она погнала своего пони, наскочила на коляску впереди, и образовался затор. К Наташке подбежала возмущенная служащая, схватила ее, закричала: "Чья это девочка?" Я посмотрел на дядю Шуру, он стоял с невозмутимым видом, будто Наташка к нему никакого отношения не имела. А та вырвалась из рук служащей и убежала. Проводив ее взглядом, дядя Шура кивнул мне, и мы ушли.
   Второй - когда мы стояли около обезьян. Наташка показала обезьянам язык, и дядя Шура, несмотря на свой почтенный возраст, тоже показал язык. Если кому-нибудь рассказать про это, скажут: ну и глупо, серьезный человек, и вдруг - язык. Но это было не глупо, а весело.
   И третий - уже в конце, когда мы вышли на улицу. К дяде Шуре подскочил никому не известный мальчишка-толстячок и поздоровался. Дядя Шура посмотрел на него и не узнал. А следом за мальчишкой подошла женщина, его мать, и вежливо, очень почтительно поклонилась дяде Шуре. Оказалось, дядя Шура оперировал этого мальчишку. Ну, конечно, стал выяснять, как мальчишка себя чувствует, извинился, что не сразу его узнал. А мальчишка, вместо того чтобы ответить на вопросы дяди Шуры, сказал, что умеет шевелить ушами. Его мама заохала: "Как нехорошо, что ты говоришь, лучше поблагодари доктора за операцию!" - "Нет, нет, - перебил ее дядя Шура, - пусть шевелит. Это очень важно". Ну, мальчишка хотел нам показать, как он шевелит ушами, а у него ничего не вышло. И тогда дядя Шура сказал: "Не унывай, тебе просто надо больше тренироваться", - и прекрасно продемонстрировал, как надо шевелить ушами. Они у него ходуном заходили.
   Он артист корчить рожи. Умеет еще двигать кончиком носа, трясти щеками. И все это одновременно.
   Наташка сказала, что он специально этому учился у циркового клоуна, чтобы смешить детей перед операцией.
   Ну и вот, значит, в лифте он меня почти не узнавал. Но однажды его все-таки проняло, и он вдруг без всякой подготовки сказал:
   "Трудно представить, что у меня в руках бывает человеческое сердце. Он вытянул руку, словно у него на ладони действительно лежало чье-то сердце. - Оно с кулачок и трясется, как овечий хвостик..." Он грустно улыбнулся и, не попрощавшись, ушел, словно снова забыл про меня...
   У Наташки появилась собака по кличке Малыш. Она возникла по моему предложению. Я решил, что Наташке надо преодолеть свой вечный страх перед собаками. Дядя Шура со мной согласился и привел Малыша.
   Именно из-за него, из-за Малыша, и разгорелся весь этот пожар, который мне с трудом удалось погасить.
   Неужели я опять хвастаю, как когда-то? Нет, не думаю. Помните, тетя Оля говорила: "Неистребим дух хвастуна!" Должен вас огорчить: она оказалась неправа. Истребим, истребим дух хвастуна, да еще как! Впрочем, в этом вы вскоре убедитесь сами.
   Незадолго до этой истории произошло еще одно событие: я впервые зажил самостоятельной жизнью. Мои родители уехали отдыхать на Черное море на целых два месяца. Собственно, они не собирались оставлять меня одного на время их отпуска: к нам должна была вселиться тетя Оля, но она в последний момент заболела. И меня "взвалили" на плечи дяди Шуры. Нет, пожалуй, это не совсем точно: не меня "взвалили" на его плечи, а его на мои.
   Началась эта история незаметно, без всякой подготовки.
   Впрочем, некоторая подготовка была, только тогда я ее не заметил, хотя Колька-графолог, изучив мой почерк, назвал меня наблюдательным. Во-первых, когда мы в последний раз были в зоопарке, дядя Шура был очень возбужден, все время кому-то трезвонил по телефону-автомату, потом купил нам с Наташкой мороженое и отправил одних домой. А на следующий день позвонил мне с работы, сказал, что задерживается, что у него срочная операция и чтобы я пошел к Наташке, а то ей одной скучно. В конце разговора он как-то помялся, непривычно кашлянул и произнес: "Да, у меня к тебе еще одно дело... Если мне будут звонить... передай, что у меня все в порядке и завтра я свободен".
   Так что нельзя сказать, что эта история началась внезапно. Но никого в этот день не убили и никто, слава богу, не умер. И погода была самая обыкновенная: хорошая осенняя погода семидесятых годов незабываемого телевизионно-космического века.
   В этот день, как всегда, возвращаясь из школы, я купил две бутылки молока; одну для себя, другую для Наташки.
   Когда я подошел к Наташкиной двери, чтобы отдать ей молоко, то услышал, что у них играет музыка. Я позвонил, а сам стал открывать свою квартиру.
   Вот тут-то все и началось!
   За моей спиной распахнулась дверь: музыка зазвучала громче, ее захлестнул тонкий щенячий лай, и передо мной предстала Наташка в совершенно необычном виде. На ней было белое нарядное платье и праздничный бант, к тому же она была таинственная, хотя ей это давалось с трудом.
   - Малыш, - гневно приказала она собаке, - молчать!
   Но Малышу безразличны были ее приказы: ему и море по колено.
   - Что случилось? - спросил я. - По какому случаю такой "машкерад"?
   - А у нас... свадьба! - с восторгом открыла свою тайну Наташка.
   Эти маленькие любят играть в свадьбы. Как будто это самое интересное занятие в мире.
   - Кто же твой жених? - спросил я, перед тем как скрыться за дверью.
   - У нас настоящая свадьба, - ответила Наташка. - Папа женится.
   - Женится?! - переспросил я и замер в ожидании продолжения сногсшибательных новостей.
   - Теперь у меня тоже будет мама, - не унималась Наташка. - Я ее уже полюбила. Это она играет на виолончели. - Слово "виолончель" она выговорила с трудом.
   - Значит, она к тому же музыкантша, - с деланным испугом сказал я. Здорово вам повезло. Весело будете жить.
   - Идем, я тебе ее покажу.
   Она потянула меня за руку, а я притворился, что не хочу идти, но на всякий случай сунул портфель и свое молоко за дверь и прикрыл ее.
   Музыка в комнате оборвалась, и на площадку вышел сам жених - дядя Шура. Он радостно-смущенно улыбнулся: растянул рот до ушей. Не каждый может растянуть так рот!
   Одет дядя Шура был во все новое: в новый костюм, в новый галстук и даже в новые ботинки. А из кармана пиджака торчал красивый цветной платок!
   Настоящая картинка, видно, давно готовился. А молчал.
   "Интересно было бы посмотреть на его невесту, - подумал я. - Позовет или не позовет?"
   - Здравствуйте, дядя Шура, - проникновенно произнес я. - Поздравляю вас!
   - Спасибо, - ответил дядя Шура.
   Но с места не сдвинулся, стоял на моей дороге, как неприступная крепость.
   Неожиданно ко мне пришел на помощь Малыш: он с чувством лизнул новый ботинок дяди Шуры.
   - Ты что, - возмутился я, - портишь свадебные ботинки!
   - Да... брат... вот так, - растягивая слова, задумчиво произнес дядя Шура. - Сколько веревочке ни виться, а концу быть. Заходи - гостем будешь.
   - С удовольствием, - ответил я.
   Первым полетел по коридору Малыш. За ним - Наташка. За нею - не выдержавший моей степенной походки дядя Шура. И последним, подхватив забытую всеми бутылку молока, едва сдерживая любопытство, шагал я.