Железников Владимир Карпович. Жизнь и приключения чудака

   Надежда Васильевна ничего не ответила, подошла к окну и осторожно глянула вниз, словно боялась того, что должна была там увидеть, может быть, надеялась, что Наташка вернется, но все-таки, конечно, увидела, потому что отпрянула назад, точно ее ударили по лицу. И сказала тогда знаменитую фразу:
   - Знаешь, мне иногда бывает грустно, потому что я наперед знаю, как все будет.
   - А что вы такое знали? - спросил я.
   - Знала, что Наташа когда-нибудь вот так убежит. Что мне будет трудно и, может быть, придется... - Она оборвала свою речь, не докончив фразу, внимательно, изучающе посмотрела на меня и неожиданно резко сказала: - А почему я тебе должна это говорить? Я тебя не знаю как человека. Ты вроде добрый и неглупый, но куда повернешь в трудную минуту - направо или налево, - я не знаю. А это главное.
   - Я поверну туда, куда надо, - ответил я.
   - Куда надо? Ты думаешь, что надо "налево", а я думаю - "направо"...
   Тут я неожиданно вспомнил свою прошлогоднюю ошибку, когда нужно было пойти "направо", а я пошел "налево". Тот самый случай, когда на контрольной в первом классе я подсказал решение примеров. И дело не в том, что я им подсказал, а в том, что я первый научил их этому.
   - Ты что замолчал? - спросила Надежда Васильевна. - Сердишься?
   - Да так, - промямлил я.
   - Не сердись, я ведь правду сказала.
   А я и не рассердился, я в этот момент подумал про нее, про то, что необыкновенно умным людям жить на свете труднее, потому что они все знают наперед и заранее переживают.
   Не помню точно, сколько прошло дней, может быть, десять, но только моей дружбе с Надеждой Васильевной пришел конец.
   Как же это случилось? Души в ней не чаял, каждому встречному-поперечному расхваливал, до того обалдел, что стал ходить на симфонические концерты, и вдруг...
   - Ум у тебя не аналитический, - сказала мне Надежда Васильевна. - Ты живешь как получится.
   - Быстро вы меня изучили, - сказал я.
   Честно говоря, мне не очень понравились ее слова.
   - Это просто. Я присмотрелась к твоим поступкам, прислушалась к твоим словам и поразмыслила на эту тему. Размышления - как математика. Прикинешь так да этак, смотришь - у тебя перед глазами стройный ряд формул, - сказал она и засмеялась: - Ты достойный ученик своей тети Оли.
   - А что, разве это плохо?
   - Я не говорю, что плохо, - ответила Надежда Васильевна, - но это может привести тебя к ошибкам, о которых ты потом будешь жалеть.
   И представьте, она оказалась права. Но это я узнал и понял потом, а пока, не зная ничего, готовился, подчиняясь своему чувству, совершить все эти "ошибки".
   В тот день я встретил Наташку на лестнице. Она сидела на ступеньках и плакала.
   - Ты чего ревешь? - спросил я.
   Наташка не ответила.
   - Ну, что случилось? - не отставал я.
   - Малыш потерялся! - завопила Наташка. - Я пришла, а она говорит, что Малыш убежал в открытую дверь.
   - Кто она? - не понял я.
   - Надежда Васильевна, вот кто! - ответила Наташка. - Приедет папа, я ему все-все расскажу!
   Это мне не понравилось, и я сказал:
   - Жаловаться нехорошо. Она ведь не нарочно.
   - Нарочно, нарочно! - сквозь слезы твердила Наташка. - Зачем она открыла дверь? Зачем?.. Разве так поступают, когда в доме щенок? И мамин бокал она разбила нарочно! Она и ко мне придирается!
   Все это было несправедливо, но я промолчал. Нелепо спорить с Наташкой, пока она плакала.
   Как это Надежда Васильевна могла к ней придираться, если она их жизнь сделала прекрасной! Да что там говорить, еще совсем недавно сама Наташка назвала Надежду Васильевну мамой!
   Мы шли в школу. Наташка увидела издали свою учительницу, схватила Надежду Васильевну за руку, подвела и сказала: "Инна Петровна, это моя мама!" А я стоял рядом и хорошо все слышал и видел и помню, как Надежда Васильевна радостно вспыхнула и улыбнулась. Тогда Наташке показалось мало ее первых слов, и она окончательно представила Надежду Васильевну, сказав, что та "музыкантша". Учительница обрадовалась и пригласила Надежду Васильевну разучить с ребятами какую-нибудь песенку. И та сразу согласилась, все еще улыбаясь и счастливо обнимая Наташку.
   А вечером, когда я зашел к ним, то встретил в комнате уже не одну виолончелистку, а сразу двух. Напротив Надежды Васильевны, в той же позе, с виолончелью сидела Наташка: шел первый урок.
   Потом мы все четверо, и дядя Шура тоже, разучивали песенку, которой Надежда Васильевна собиралась научить ребят из Наташкиного класса... Как видите, она очень быстро и охотно вошла в роль мамы.
   Надежда Васильевна пощипывала струны виолончели, а мы сидели тесным кружком в полутемной комнате, и очертания наших лиц были едва видны, потому что вовремя свет не зажгли, а потом нам не хотелось прерывать пение, и мы пели замечательную песенку:
   По многим странам я бродил,
   И мой сурок со мною...
   Вспомнив все это, я улыбнулся.
   - Ну что ты на нее наговариваешь! - сказал я. - И тебе не стыдно?
   - Я не наговариваю, - сказала Наташка. - Она сразу Малыша невзлюбила. Это я заметила. А ты с ней заодно. Подлиза!
   Я ей ничего не успел ответить, потому что из лифта вышла женщина, наша соседка по лестничной площадке. Она подошла к нам и с пристрастием расспросила Наташку, чего она плачет. От этого, естественно, Наташка заревела еще сильнее.
   Как будто сочувствие выражается только в расспросах! Это ведь не сочувствие, а любопытство. А любопытство, как известно, не порок, но большое свинство.
   Я встал, открыл дверь своей квартиры и увел Наташку к себе. При этом нам в спину раздалась сердобольная реплика:
   - Мачеха есть мачеха!
   Если бы Наташки не было рядом, я бы попытался ей объяснить. Тогда я думал, что все недоразумения между людьми происходят из-за недоговоренности: кто-то что-то не так сказал, недоговорил, и поэтому вышел скандал.
   И тетя Оля, наивная душа, все это во мне поддерживала. Она говорила: "Прежде чем отчаиваться или разочаровываться в ком-то, объясни ему все хорошенечко, он и поймет. Обязательно поймет".
   А Надежда Васильевна как-то сказала: "Не всем все объяснишь. Есть люди, которые преднамеренно не хотят многое понять".
   И она, к сожалению, оказалась права, и я сам пришел в дальнейшем к тому же грустному выводу. Ну что можно объяснить женщине, которая способна сказать при Наташке "мачеха есть мачеха"? Ничего!
   В этот вечер лил дождь, и я здорово промок. Поэтому я бежал трусцой, чтобы согреться. Когда я пробегал троллейбусную остановку возле нашего дома, то, к своему большому удивлению, столкнулся с Наташкой. Она явно ждала троллейбуса.
   - Ты куда? - спросил я. От неожиданности я стал в лужу.
   - Куда надо, - решительно ответила Наташка.
   Она держала под мышкой незастегнутый портфель, набитый доверху. Между прочим, оттуда торчала ее праздничная синяя юбка.
   Я сразу сообразил, зная ее характер, что тут дело не шуточное, и стал, нисколько не удивляясь этой вечерней встрече, разыгрывать из себя дурачка-бодрячка, которому всегда смешно, даже если идет дождь и маленькая девочка отправляется в какое-то далекое и неизвестное путешествие.
   Поплясав около Наташки и рассмотрев ее как следует - лицо у нее сжалось и посинело от холода, мокрые волосы висели сосульками, плечи у пальто были мокрыми, - я понял, что она гуляет под дождем уже не один час. "Пожалуй, собралась бежать в горы к дяде Шуре", - подумал я.
   - Может быть, отложишь свое дело до лучшей погоды? - предложил я все еще радостным голосом. - Смотри, ты промокла... Бежим домой...
   - Не пойду, не пойду! - ответила Наташка. - Я уезжаю.
   Да, отговорить ее будет нелегко.
   - Почему? - крайне удивился я.
   - Потому, и все, - упрямо повторила она.
   - Из-за Надежды Васильевны? - осторожно спросил я.
   Наташка не ответила: лицо ее было сосредоточенно и печально.
   - А как же дядя Шура? - не отставал я. - Ведь он не сегодня завтра вернется, а тебя нет...
   - Я ему больше не нужна, - ответила Наташка. - Они в кино вдвоем ходят. А по вечерам разговаривают и разговаривают. Он ей про операции, а она ему про музыку.
   "Так, - подумал я. - Значит, она бежит в другом направлении. Это уже легче".
   - Вот придумала, дурочка! - возмутился я. - Ну что мне с тобой делать?
   Она обрадовалась моим словам, потому что ей сейчас было одиноко, а тут вроде бы дружеское участие, и спросила:
   - А ты за нее или за меня?
   - Я?.. За тебя, - не очень уверенно ответил я. - Известно, старая дружба не ржавеет.
   - Тогда я открою тебе свой секрет, - сказала Наташка. - Я ухожу в цирк. - Она подняла на меня глаза.
   - В цирк? - переспросил я. - Когда? - Чего только не придумают эти дети!
   - Сейчас, - ответила Наташка.
   - Сейчас уже поздно, - ответил я. - Пошли домой, - и попробовал взять ее за руку.
   Она вырвалась и твердо сказала:
   - Цирк работает поздно. И туда берут детей.
   - Тебя завтра же вернут домой, - сказал я с некоторой злостью: я замерз и основательно промок.
   - Я поменяю имя, - ответила Наташка, - и остригу косу.
   - Интересно, какое же ты возьмешь имя? - спросил я.
   - Может быть, Золушка, - сказала Наташка.
   В это время подъехал троллейбус, и она устремилась к его дверям. А я, не зная, что делать, схватил ее за фалды пальто, чтобы задержать, и выкрикнул:
   - На арене выступает знаменитая циркачка Золушка!
   Тем временем троллейбус ушел. Она уже повернулась ко мне и сказала просто и серьезно:
   - Зря смеешься. Я все равно убегу!
   И тут я понял, что она действительно убежит, и мне стало стыдно, что я так паясничал и кривлялся. Я стал прыгать, будто бы желая согреться, а на самом деле дал себе передышку, чтобы принять верное решение.
   - Ты хорошо придумала с цирком, - сказал я, потому что увидел огни приближающегося троллейбуса. - Только к этому надо приготовиться. По-моему, ты второпях захватила не все вещи. И деньги нужны на первое время.
   В это время троллейбус подкатил к остановке, и я быстро проговорил:
   - Хочешь, завтра я съезжу к тете Оле и все с ней обговорю? Тетя Оля не даст пропасть. Если кому-нибудь нужна ее помощь, она горы своротит.
   Теперь я уже начал волноваться по-настоящему, потому что вдруг испугался этой истории и увидел за ее внешней стороной будущие большие неприятности.
   - Потом я заработаю, - сказала Наташка, - и верну ей.
   - Вернешь, вернешь. - Я положил руку ей на плечо и почувствовал, что она дрожит. - Ты чего дрожишь?
   - З-за-мерзла, - еле разжимая губы, ответила Наташка.
   - А знаешь, что об этом говорит тетя Оля? - спросил я.
   - Не знаю, - дрожа и заикаясь, ответила Наташка.
   - Она говорит, что нет плохой погоды, а есть просто плохо одетые люди.
   С этими словами я снял пальто, накинул на плечи Наташке и поднял ее на руки. От тяжести меня качнуло в сторону, я едва удержался на ногах. Пришлось опустить ее на землю.
   Когда мы вошли во двор, то я увидел около нашего подъезда Надежду Васильевну. У меня сразу наладилось настроение, и я забыл про дождь и про то, что озяб. "Сейчас, - подумал я, - состоится великое примирение и мы пойдем пить чай".
   - Ну, вот и хорошо, - сказал я Наташке. - Видишь, она тебя ждет.
   Я хотел окликнуть Надежду Васильевну, но Наташка резко повернулась и выбежала обратно на улицу, уронив мое пальто на мокрый асфальт.
   Я посмотрел в сторону Надежды Васильевны. Нет, она не шелохнулась, по-прежнему стояла около подъезда под раскачивающимся фонарем, который то удлинял ее тень, то укорачивал.
   Я выскочил за Наташкой, догнал, схватил за плечи. Она отчаянно била меня ногами, дубасила изо всех сил - я никогда не видел ее в таком состоянии - и вырывалась.
   - Не хочу! - кричала она. - Не хочу! Не пойду!
   - Перестань сейчас же! - тоже закричал я и волоком потащил ее обратно.
   И тогда Наташка - она была, вероятно, в отчаянии - укусила меня в руку. От неожиданности я ее выпустил, и она отбежала в сторону.
   - Вот сумасшедшая! - сказал я. - Ты мне прокусила руку!
   Она посмотрела на меня исподлобья. Нет, она ни за что не уступит.
   Теперь мы стояли на бульваре. И в этом длинном коридоре между тонкими деревьями с мокрыми стволами Наташка показалась мне совсем маленькой. Я почувствовал, как она мне дорога. За одно мгновение передо мной промелькнула вся наша совместная жизнь.
   - Ну и сильная ты стала! Я еле с тобой справился, - сказал я. - Тебя обязательно возьмут в цирк.
   - А можно, я поживу у тебя до цирка? - вдруг спросила Наташка.
   Я уже хотел ей ответить, что можно, потому что действительно это можно. Пусть поживет у меня, пока вернется дядя Шура из командировки и помирит их. И прикусил язык. Заставил себя на минуту задуматься, чтобы выбрать правильную дорогу. Сколько раз я в спешке ошибался. "Нет ничего хуже враля, который бросает обещания на ветер", - учила меня тетя Оля. Она вдалбливала мне эту истину постоянно и упорно не без основания до тех пор, пока я не почувствовал острую потребность в правде, пока у меня не появилось чувство ответственности за свои поступки.
   Вот почему я задумался. Но если идти дальше за тетей Олей - а я шел в своем пути именно за ней, - то надо было обратиться к ее словам: "В борьбе всегда надо принимать сторону слабого, если ты не уверен, кто прав. И это будет наименьшим злом". Я так и поступил и сказал Наташке:
   - Конечно, можно. Будешь спать на диване в большой комнате.
   Вот тут-то я поклялся быть верным Наташке до конца и отказался от Надежды Васильевны, хотя это было моим заблуждением.
   Хуже нет на свете, чем предательство. Это уж точно. Я не хочу оправдываться и не хочу чистеньким выскочить из этой истории.
   Я на самом деле так думаю.
   Однако жизнь прекрасна, и надо упрямо идти вперед. Надо идти вперед, не задерживаясь на мелочах жизни. Надо уметь быть выше их.
   Я пошел дальше своей дорогой, сначала задыхаясь в пыли, то есть путаясь в собственных мыслях и поступках, потом наконец окреп и вернулся к повторному радостному открытию Надежды Васильевны, "замечательного человека неподдельной души". (Последние слова, как видите, взяты в кавычки, ибо они принадлежат тете Оле. Естественно, эти слова высшей похвалы не имели непосредственного отношения к Надежде Васильевне, поскольку тетя Оля в то время ее не знала.)
   В этот трудный момент нашей жизни у меня возникла светлая мысль познакомить Надежду Васильевну с тетей Олей.
   Я подумал: хоть Надежда Васильевна и необыкновенно умная, а все равно в этой истории с Наташкой тетя Оля сможет ей помочь и словом и делом.
   Вот у меня был такой случай в прошлом году. Один из моих первоклашек задумал бросить школу. Он лежал целыми днями в кровати и потерял всякий интерес к жизни. И никто не мог догадаться, в чем дело. Я его потащил к тете Оле, почти волоком тянул: он не хотел идти. Оказалось, он подарил своей соседке по парте будильник, который взял дома без спроса, а его родители взяли будильник у девочки обратно. И он после этого не мог пойти в школу. Стыдился. И никому не говорил это целых три дня! А тете Оле выложил через полчаса после знакомства. Все были удивлены, даже я, который знал, что тетя Оля умеет так заглянуть в душу, что перед нею раскрываются все - и необыкновенно умные, и умные, и даже форменные дураки.
   - Пошли? - предложил я Наташке.
   По-моему, она была готова пойти за мной.
   - А если она не ушла? - неуверенно спросила Наташка.
   - Положись на меня, - сказал я. - Мы пройдем через соседний подъезд.
   Взял ее за руку - в который раз! - чтобы вести дальше.
   "В путь, в путь! Усталым путникам нужен отдых" - так всегда говорила мне в детстве тетя Оля, когда я уставал и хныкал и не хотел идти дальше. И каждый раз загадочно звучащие слова "усталым путникам", обращенные ко мне, восстанавливали мои силы.
   - В путь, в путь! - крикнул я. - Усталым путникам нужен отдых!
   Мы вошли во двор и нырнули в соседний подъезд.
   Я вышел к Надежде Васильевне впервые без всякой радости. Поэтому и на лифте не поехал, а побрел пешком, желая набраться сил для разговора.
   Надежда Васильевна стояла на прежнем месте. Она была одета явно не по погоде: в новое прекрасное пальто. Это меня еще больше насторожило, и слова, которые я заранее приготовил, о том, что Наташка ушла из дому и теперь временно будет жить у меня, застряли в горле.
   - А-а-а, добрый вечер, - обрадовалась мне Надежда Васильевна. - Ты куда в такую погоду?
   - Я люблю дождь, - ответил я неестественно хриплым голосом. - А вы такси ждете?
   - Нет, - ответила она и смахнула каплю дождя, которая упала на рукав ее прекрасного пальто, - Наташу.
   - Наташу? - переспросил я, продолжая прикидываться, что ничего не знаю, хотя мне было это неприятно.
   - Я зашла за ней в школу, как мы условились, но она меня не дождалась... И вот куда-то пропала.
   - Это с ней бывало и раньше, - сказал я.
   - А я что-то волнуюсь, - ответила Надежда Васильевна.
   - Зря волнуетесь. У нее здесь подруг полный дом, и все ее любят, успокоил я. - Зашла к кому-нибудь и заигралась.
   Зачем это я говорил, было совершенно непонятно, но говорил, и все.
   - Я всех обегала, - сказала Надежда Васильевна. - Никто ее не видел.
   После этого разговор наш увял. От дождя и волнения меня стал бить озноб. К тому же я всегда чувствую неловкость, когда люди молчат, хотя хорошо знаю, что неловкость от этого не надо испытывать. Молчи столько, сколько тебе самому хочется, а говори, только когда у тебя есть в этом необходимость. Тетя Оля часто мне напоминала: "Слово надо беречь, ибо оно свято, оно способно выражать мысль. Человек, который говорит, - творец. Поэтому никогда не надо просто болтать. Болтовня унижает слово".
   Вспомнив эти слова, я легко промолчал еще минут десять и немного окреп для дальнейшего разговора.
   - "Прежде чем отчаиваться или разочаровываться в ком-то, объясни ему все хорошенечко, он и поймет". Так говорит тетя Оля.
   - Вот как, - многозначительно произнесла Надежда Васильевна.
   - Тетя Оля давно бы помирилась с Наташкой, - сказал я.
   - А кто тебе сказал, что я с ней поссорилась? - спросила она. Впрочем, это не имеет значения... Продолжай, я тебя слушаю.
   От этих ее слов слегка пахнуло ледяным ветром, но отступать было поздно.
   - Да, - сказал я, - у нее свой метод.
   - Какой же?
   - Она всегда все прощает, - сказал я, незаметно поглядывая на Надежду Васильевну. - С ней легко и просто.
   Я опять посмотрел на Надежду Васильевну. По-моему, мои слова произвели на нее благоприятное впечатление, и я отправился в дальнейшее путешествие:
   - Хотите, я вас с ней познакомлю?
   Я ей давно жужжал про тетю Олю, и она знала все ее привычки, возраст, даже то, как она странно одевается, как она вкусно печет пироги и варит варенье. То, что она по утрам полчаса ни с кем не разговаривает: в эти полчаса она сосредоточивается. О том, как она пьет десять чашек кофе, совсем крохотных, потому что любит его пить, а много ей нельзя.
   - Тетя Оля вам понравится. Она веселая, с нею скажешь два слова - и будто давно знаешь, если она только преодолеет смущение. Только вы не обращайте внимания - она все время прикрывает глаза ладонью. Это от застенчивости. У нас был такой случай. Она заболела, и моя мама вызвала врача. А тетя Оля не хотела: ей казалось, что неудобно, больна она несерьезно. Пришел врач, а она от застенчивости и неловкости по своей привычке все время прикрывала глаза ладонью. Но врач как закричал на нее: "Да оставьте вашу руку в покое!" - так тетя Оля еле сдержалась, чтобы от обиды не заплакать. Я-то ее знаю, у нее губы задрожали. Вы не смотрите, что ей стукнуло шестьдесят пять. Она молодец и всем-всем интересуется. Даже хоккей по телевизору смотрит. А русский язык и литературу знаете как знает? Ее можно ночью разбудить и спросить: "Как пишется наречие такое-то?" - и она ответит. А стихов сколько она знает на память - не счесть! "Еду ли ночью по улице темной... Друг беззащитный..." Прочтет эти строчки и скажет: "Таких, как эти строки Некрасова, нет во всей русской литературе. Пронзительные стихи". Она сорок лет в школе работала. Это не каждый сможет. Правда, она странно одевается. Тут у нее своя идея. Моде она не подчиняется. Нет, она ее не презирает, но просто сохранила все свои вещи, которые нравились ее мужу, и носит только их. Муж ее давно умер. Понимаете, вдруг вытаскивает из шкафа платье, которое было сшито в одна тысяча девятьсот двадцать пятом, когда она только вышла замуж, и надевает. Конечно, все вокруг обалдевают. Получается, что она какая-то чудачка, но тут ее не свернешь, тут она не стесняется. Идет, знаете, по улице с ужасно гордым видом. А как она вкусно варит варенье! Вы видели, у нас на кухне висит медный таз. Это ее. В него как в зеркало можно смотреться, такой он начищенный. Мой отец перед ним всегда бреется. Раньше тетя Оля сама его чистила, а теперь это моя забота. Она не взяла его с собой, ей хотелось, чтобы какая-нибудь ее любимая вещь осталась у нас. Позавчера она мне звонит и спрашивает: "Ну, как мой таз?" А я ей ответил: "Чистый, только по вас соскучился". Тут, конечно, совсем дело не в тазе. Просто это причина для частых телефонных разговоров. Она теперь к нам редко ездит, трудно ей, в другом конце города живет...
   Я оборвал свой рассказ, потому что заметил, что Надежда Васильевна меня не слушает. Ей было не до тети Оли, но я все-таки спросил:
   - Надежда Васильевна, а вы любите пенки от варенья?
   - Пенки от варенья? - Она с удивлением посмотрела на меня, как будто только что прилетела с другой планеты.
   - А-а-а, - сказал я, - у вас на Марсе давным-давно забыли, как варят варенье.
   Она не ответила на мою шутку.
   Пожалуй, больше нельзя было тянуть, и я решил: после разговора о тете Оле скажу про Наташку.
   - Ну, ничего, - сказал я. - Вот поправится тетя Оля, я познакомлю вас с ней, тогда и угоститесь пенками...
   А Надежда Васильевна, вижу, опять думает о чем-то своем. Напряженно: наверняка размышляла о Наташке, прикидывала так и этак, строила свои математические формулы и выкладки. И действительно, я не ошибся, ибо ее ответ меня здорово поразил.
   - Спасибо, - сказала Надежда Васильевна, - только не думаю, что мы поймем друг друга.
   - Почему?!
   - Мы разные люди, - ответила Надежда Васильевна. - Я не люблю добреньких.
   - Значит, вам не жалко людей? - спросил я.
   Она безмолвствовала.
   Я ждал, ждал - вот-вот она скажет, что просто пошутила, что у нее плохое настроение, что она волнуется, но она молчала.
   И в мою душу упало зерно сомнения, маленькое такое зернышко, а затем оно проросло обильным сорняком: а может, она действительно выпустила Малыша нарочно. Тогда это попахивает предательством.
   - А куда, интересно, мог подеваться Малыш? - спросил я с подозрением.
   - Если бы не сбежал Малыш, - вместо ответа сказала Надежда Васильевна, - то случилось бы что-нибудь другое... - Она посмотрела на часы: - Все! Больше я ждать не могу. Пойду звонить в милицию. А ты здесь, пожалуйста, постой... А то, если Наташа придет, ей будет страшно.
   Она повернулась, чтобы уйти, и тогда я, расхрабрившись, бросил ей в спину:
   - Наташка давно у меня!
   Надежда Васильевна не сразу поняла значение моих слов, хотя была находчивой и, как известно, необыкновенно умной. А тут растерялась, замерла на какое-то тяжкое мгновение, стоя ко мне по-прежнему спиной. Оглянулась через плечо и спросила тихо и внешне спокойно:
   - У тебя? - И повернулась лицом, правда, это уже было лицо почти другого человека. - А как же вы прошли... мимо меня?..
   Для нее мой ответ был очень важен. А может быть, ей так повезет, видно, думала она, и Наташка просто давным-давно забралась ко мне, когда ее еще не было дома, и сидит себе. Но я не стал ее обманывать, а ответил то, что было на самом деле:
   - Через соседний подъезд.
   - Значит, вы видели меня, - почти прошептала она.
   "Да, - без слов, одним горьким молчанием ответил я. - Мы прекрасно все видели и поэтому нырнули в соседний подъезд".
   Надежда Васильевна, не произнеся ни слова, с поникшей головой вошла в подъезд, оставив для меня открытую дверь. Затем мы вместе сели в лифт, и она стала нажимать кнопку нашего этажа раньше, чем я закрыл дверь. Ее волнение передалось мне, и я никак не мог плотно прикрыть кабину лифта: один раз прижал полу пальто, а второй раз прищемил руку.
   Наконец мы все же доехали и оказались на нашей лестничной площадке. И тогда, доставая ключ от квартиры, я сказал ей самое главное и страшное:
   - Наташка будет жить у меня до приезда дяди Шуры.
   - Вот как, - сказала она, но не ушла.
   А я нарочно копался с ключом, надеясь, что мои слова дойдут до ее сознания и она уйдет. Напрасные надежды, она не шелохнулась.
   - Это не я придумал... Наташка попросила, а я не мог ей отказать. - И зачем-то некстати пошутил: - Старая дружба не ржавеет.
   - Открывай! - приказала Надежда Васильевна.
   И, видя, что я нарочно тяну время, выхватила у меня ключ, ловко вставила в замочную скважину и почти вбежала в комнату.
   Наташка, раскинув руки, беззаботно спала, устроившись на диване. Она не слышала ни наших шагов, ни моих воплей.
   - Вот видите, - шепотом произнес я, - пусть спит... А потом разберемся.
   Надежда Васильевна тем временем подошла к Наташке, подсунула руки под нее, чтобы поднять и унести. Тут у меня мелькнула слабая надежда, что она не сможет ее поднять. Но она ее подняла! И понесла. Конечно, подумал я, натренировалась, таская свою виолончель. А я страшно засуетился и побежал рядом.
   - Безобразие! Вы меня делаете предателем! - кричал я. - Я обещал! Я всегда выполняю свои обещания! Это нечестно!
   Я был в отчаянии, я кричал изо всех сил, стараясь хотя бы разбудить Наташку, чтобы она поняла, что я ее не предал, что это все сделано вопреки моему желанию, но она крепко спала.
   "Бороться всегда надо до конца, пока у тебя есть силы", - учила меня тетя Оля. И это верно. Но как я должен был бороться, ответьте мне! Не мог же я драться с женщиной! Тут я должен признаться, что и тетя Оля, говоря эти слова, робко сознавалась, что у нее самой этого качества нет. И у меня не было. Может быть, я в этом не виноват, просто перешло по наследству от тети Оли, все-таки мы родственники, одна кровь, одни гены.