Желязны Роджер. Господь гнева

   - Не могли бы вы сделать доброе дело для моего бедного несчастного друга-инвалида? - спросил он, принимая окончательное решение.
   - Чего? Доброе дело? Извольте, почему бы не сделать… В этом мире еще есть кой-какое милосердие… Только если не очень трудно. Я уже не тот, что раньше. Ничего сложного не… Чего ему, сердяге, надо?
   - Он страстно хочет увидеть Карлтона Люфтойфеля, человека, которого мы никогда в жизни не найдем. Ему и нужно-то лишь одно - сфотографировать этого человека. Не могли бы вы… ну, сказать, что вы и есть Карлтон Люфтойфель, что вы когда-то были председателем Комиссии по разработке новых видов энергии. Скажите еще, если он спросит, что это вы отдали приказ произвести ядерный удар. Вот и все. Сделаете? Сможете?
   - Надо еще дерябнуть, чтоб яснее думалось, - сказал Том.
   Пит снова поднес бутыль к его губам.
   - Как там у вас? - крикнул Тибор из своего угла. - Все в порядке?
   - Да, - крикнул Пит. - Тут дело поворачивается очень интересно! Не исключено, что нам неслыханно повезло. Погодите, я немного приведу этого человека в порядок, и все прояснится… Имейте терпение.
   Том вцепился в руку Пита, чтобы тот не убрал бутыль прежде времени, и упоенно глотал вино. Потом отвалился и закрыл глаза. Похоже, вырубился. Или, и того хуже, помер.
   - Эй, Том! - испуганно позвал Пит. Молчание. Казалось, пьянчужка превратился в камень, провалился сразу на миллиард лет назад, в эпоху застылой безмятежной гармонии неодушевленной материи. Никакой тик больше не пробегал по его лицу.
   "Черт тебя забери!" - в сердцах подумал Пит Сэндз и заткнул бутыль пробкой.
   - Я всегда говорил, что нас ведет по жизни доброе провидение, -крикнул он художнику. - Вы верите в доброе провидение, Тибор?
   - Что? - переспросил Тибор несколько раздраженным тоном. Ему надоело ждать в одиночестве.
   Пит Сэндз сунул руку в карман и вытащил стопку завернутых в бумагу серебряных десятицентовиков. Безотказное средство!.. Он постучал колонкой монет по щеке пьяницы. Никакой реакции. Тогда Пит разорвал бумагу и высыпал себе в горсть кучку монет. Монеты весело зазвякали. У "камня" оказался тонкий слух, и его губы шевельнулись.
   - Карлтон Люфтойфель, - прошептал Том с закрытыми глазами. -Бедненький калека. Я не хочу, чтобы бедолага болтался по свету, пока не даст дубаря. Сами знаете, какой он жестокий, этот нынешний мир…
   Старик раскрыл глаза. Когда его взгляд сфокусировался на ладони Пита, где громоздилась горка серебра, глаза Тома дивным образом оживились.
   - Я председатель Комиссии по разработке новых видов энергии, -достаточно бодро произнес он. - Хотел бы я знать, чем они там занимались! И это я отдал приказ нанести ядерный удар по противнику.
   Том закашлялся, сплюнул, поерошил пряди своих спутанных седых волос.
   - Слушайте, а расчески у вас не имеется? Как-никак фотку делать будем.
   При этом он сгреб все монеты с ладони Пита.
   - Боюсь, расчески нет.
   - Тогда помогите подняться. Значит, если начнет задавать вопросы, Карлтон Люфтойфель, Комиссия по разработке новых видов энергии, отдал приказ о ядерном ударе.
   Том сунул монеты за пазуху. Где-то там у него имелось надежное место.
   Пит вышел из-за перегородки вместе с Томом и возбужденным голосом сказал:
   - Какие чудеса! Лишний раз убеждаешься, что есть божественное провидение, которое ведет каждого из нас по жизни! Вы в состоянии поверить, Тибор? До настоящего момента я еще сомневался в глубине души. Но тут явное чудо! Я беседовал с этим человеком. Когда он проснулся, ему было очень плохо. Но теперь стало немного лучше. - Он легонько пихнул Тома Глисена в бок и сказал ему: - Скажите моему другу, кто вы такой.
   Том, глядя на лежавшего в тележке Тибора, осклабился в улыбке, заголяя свои непотребные зубы.
   - Меня зовут Карлтон Люфтойфель.
   Тибор несколько секунд молчал. Потом деревянным голосом спросил:
   - Вы шутите?
   - Сынок, зачем мне шутить насчет собственного имени? Человек может пользоваться разными именами в разных краях. Но когда узнаешь, что кто-то ищет меня с таким остервенением, грех отрицать, кто я такой на самом деле. Да, я Карлтон Люфтойфель. Бывший председатель Комиссии по разработке этих самых… новых видов энергии.
   Тибор, ни разу не шелохнувшись, пытливо смотрел на него.
   - Я отдал приказ бомбить, - добавил Том. Тибор продолжал молча смотреть на жалкого оборванца, опиравшегося на локоть Пита.
   Тому Глисену было явно не по себе под этим пристальным взглядом, но он держался молодцом - не сломался.
   Секунды текли, а Тибор по-прежнему молчал. Мало-помалу выражение глисеновского лица стало утрачивать осмысленность. Еще несколько мучительных секунд, и Том прошамкал:
   - А вы когда-нибудь бывали в Денвере?
   - Нет, - сказал Тибор.
   Питу хотелось закричать и затопать ногами. Но Том уже завел свое:
   - Хороший был город. Замечательный. И люди золотые. А потом началась война. Все сожгли к чертовой матери, твари поганые… - По его лицу побежали волны судорог, глаза недобро засияли. Тут его мысли сделали новый скачок, и он повторил: - Я бывший председатель Комиссии по разработке новых видов энергии. Это я отдал приказ нанести ядерный удар.
   Тибор повел головой вниз и языком нажал нужную кнопку. Его экстензор пришел в движение и поставил в нужную позицию цветную широкоугольную автоматическую стереокамеру довоенного образца, которую Служители Гнева выдали ему, чтобы запечатлеть Карлтона Люфтойфеля.
   "Да, гениальной картины не получится, - с горечью подумал Тибор. - Я никогда не создам подлинного шедевра, имея материалом - вот это. Но это, в конце концов, не имеет значения. Я буду трудиться как проклятый и сделаю все, на что способен, дабы запечатлеть того, кого сейчас вижу, чтобы закончить фреску в точном согласии с договоренностью и восславить их Господа, раз уж им так хочется восславлять этого своего с позволения сказать Бога. Роспись не обессмертит мое имя, не даст лавров великого живописца -как, впрочем, и не послужит к славе их зловредного Бога. Зато я свои обязательства выполню. А что меня навело на этого Люфтойфеля, судьба или слепая удача, это дело десятое. Самое главное, мое Странствие пришло к концу. У меня теперь есть его фотография. Ну и что мне сказать этому человеку после того, как я его запечатлел на пленку? Боже, хоть бы чуток волнения испытать. Отчего же так пусто на душе?"
   Поискав по сусекам своей памяти, Тибор не нашел иных слов, кроме:
   - Был рад познакомиться с вами. Я только что сфотографировал вас. Надеюсь, вы не против?
   - Конечно, сынок. Был рад вам помочь. А теперь мне самое время отдохнуть, если ваш друг проводит меня. Мне надо полежать.
   - Можем ли мы как-то помочь вам?
   - Нет, спасибо. У меня тут припрятано много самого надежного лекарства. Вы замечательные ребята. Удачного вам путешествия.
   - Спасибо и вам, сэр.
   Том, как заведенный, махал Тибору рукой, пока Пит не схватил старого выпивоху за другую руку и не оттащил обратно за перегородку, в стойло.
   "Домой! - радостно подумал Тибор, и его глаза невольно наполнились слезами. - Теперь мы вправе возвратиться домой!"
   Он с нетерпением ждал, когда же Пит наконец впряжет корову, чтобы незамедлительно пуститься в путь.
   Ночью они сидели у разведенного Питом небольшого костра. Ветер согнал тучи с неба, и звезды сияли на только что очистившемся небе. Тибор и Пит съели сухой паек, запивая его растворимым кофе - Пит нашел банку в заброшенном фермерском доме. Аромат, конечно, давно выветрился, но горячий черный напиток все же приятно бодрил, как и легкий теплый ветерок с юга.
   - Временами я думал, - сказал Тибор, - что у меня ничего не получится.
   Пит с пониманием кивнул.
   - Все еще злитесь, что я увязался за вами? - спросил он.
   Тибор коротко рассмеялся.
   - Давай, валяй, рассказывай о преимуществах христианства - ведь мне никуда сейчас не удрать, да и уши закрыть нечем, - сказал он. -Замечательный способ заполучать новых приверженцев!
   - Вы по-прежнему подумываете о переходе в христианство?
   - Да, подумываю. Но сперва я должен завершить работу над росписью.
   - Согласен.
   Пит уходил прогуляться и пытался связаться с отцом Абернати, но из-за бури передатчик практически не работал. Пит не переживал по этому поводу. Теперь спешки больше нет. Все уладилось. Все кончено.
   - Хотите еще раз взглянуть на фотографию? - спросил Тибор.
   - Да.
   Манипулятор Тибора пришел в движение и извлек из ящичка заветный снимок.
   Пит неспешно рассматривал в свете костра изрезанное морщинами лицо Тома Глисена. "Бедолага, - думал он. - Быть может, успел уже окочуриться за эти часы. Впрочем, что мы могли сделать для него? Такому уже ничем не поможешь. А что, если… Что, если это не было простым совпадением? А ну как во всем этом нечто большее? А ну как эта встреча была организована не случаем, а иной силой? В обожествлении жертвы Люфтойфеля я увидел злую иронию… Но, быть может, тут нечто серьезнее иронии?"
   Пит задумчиво вертел фотографию в руках. Взгляд Тома явно просветлел, стал осмысленнее, потому что в тот момент он сознавал, что делает кого-то счастливым. Впрочем, между бровями залегла скорбная складка, как будто он одновременно думал о прекрасном, навсегда утраченном Денвере с его замечательными людьми…
   Пит отхлебнул еще кофе и вернул снимок Тибору.
   - Похоже, ты не очень огорчен тем, что твои конкуренты получили желаемое, - сказал Тибор.
   Пит пожал плечами:
   - Не такое уж это важное дело для меня. Ведь это, в конце концов, всего лишь фотография.
   Тибор аккуратно убрал снимок в ящичек.
   - Ты представлял его именно таким? - спросил он.
   Пит кивнул - припоминая знакомые лица. - Да, почти таким я его и представлял. Уже решили, как будете рисовать?
   - Он у меня получится. Я чувствую.
   - Еще кофе? - Спасибо.
   Тибор протянул свою чашку. Пит наполнил и его чашку, и свою. Потом поднял взгляд к небу, где блистали бесчисленные звезды. Он прислушался к ночным звукам, вдохнул теплого ветра - каким теплым стал ветер! чудеса да и только! Сделав короткий глоток обжигающего кофе, Пит улыбнулся и сказал:
   - Эх, жаль сигаретки не осталось!
 

Глава 18

 
   Она молча сидела на краю пыльной тропы, которая в нынешние худые времена сходила за дорогу, и тысяча лет успела пронестись над слабоумной Алисой, прежде чем солнце свершило свой дневной круг и пали сумерки. Она знала о том, что он умер, еще до того, как появился этот сверхъестественно долговязый полуящер.
   - Мисс!
   Она не шелохнулась, не подняла головы.
   - Мисс, идемте с нами.
   - Нет! - яростно выкрикнула она.
   - Труп…
   - Не хочу!
   Полуящер сел рядом с ней и сказал без ласковости в голосе, хотя тоном терпеливым:
   - По обычаю, ты имеешь право забрать тело. Время текло в молчании. Алиса зажмурила глаза, чтобы ничего не видеть, да и уши закрыла руками. Если он что-то и говорил, то она не слышала. Но кончилось тем, что он тронул ее за плечо.
   - У тебя не все в порядке с головой, ведь так? - Нет.
   - Но того, что я тебе говорю, ты, кажется, не понимаешь. Он был одет как охотник - тот самый старик, крысолов и крысоед, с которым ты жила в подземелье. Ведь он все время жил под землей и питался крысами, так? Переоделся зачем-то. Чего ради он нацепил на себя чужие тряпки? Норовил от врагов спрятаться? - Полуящер грубо расхохотался. Казалось, чешуи его тела похлопывают в такт его смеху. - Не сработало. Они, считай, всю рожу ему снесли. Сама увидишь: не лицо, а месиво…
   Алиса вскочила и побежала прочь. Но резко остановилась и кинулась обратно - за своей безголовой куклой. Полуящер схватил куклу и, ухмыляясь, прижал ее к своей чешуйчатой груди. Она попыталась отнять, полуящер не отдавал. Издевался.
   - Он был хороший! - выкрикнула девушка в бешенстве, протягивая руки к своей кукле и ловя всякий раз только воздух. Ее кукла, ее!
   - Нет, - сказал полуящер, - он не был хорошим человеком. Даже крысолов он был никудышный - то и дело ловчился продавать старых тощих крыс по цене молоденьких и жирненьких. А чем он занимался до того, как начал ловить крыс?
   - Бомбы, - сказала Алиса.
   - Он и правда был твоим отцом?
   - Папочка.
   - Ладно, если он и впрямь твой отец - мы притащим тебе его тело. Жди здесь.
   Полуящер встал, швырнул куклу ей под ноги и быстро поковылял прочь.
   Алиса осталась возле куклы. Слезы тихо струились из ее глаз. Он знал, что добром все не кончится. Он знал, что они сделают ему плохо. Может быть, из-за крыс. Из-за старых жилистых крыс… как вот этот сказал.
   "Почему все вот так? - думала она. - Он дал мне куклу. Очень давно. А теперь он уже ничего не будет мне давать. Никогда… Что-то не так… Но почему? Люди бывают только какое-то время, а потом исчезают, даже если ты их очень любишь, и так всегда, и они никогда не возвращаются…"
   Она опять крепко зажмурилась и молча сидела, скорбно раскачиваясь всем телом.
   Когда Алиса вновь открыла глаза, по дороге к ней шел человек - обычный человек, не чешуйчатый. Это был ее папочка. Она радостно вскочила, но тут же поняла, что с ним что-то произошло, и невольно попятилась, пораженная тем, как он преобразился. Он больше не сутулился, держался прямо, его лицо источало доброту, глаза были непривычно теплые - от прежнего выражения злобной горечи ничего не осталось.
   Папочка приближался к ней медленными шагами, опять-таки новой, особенной походкой, ступая церемонно, осторожно. Наконец он подошел почти вплотную, опустился на траву и жестом пригласил ее сесть рядом. Во всем его облике была уверенная умиротворенность, которой прежде и тени не замечалось. Казалось, он сбросил по меньшей мере половину лет, стал моложе не только телом, но и душой: тело стало более упругим, характер - смягчился. Таким он ей больше нравился; тот страх, что он прежде непрестанно внушал ей, теперь мало-помалу рассеивался, и она решилась протянуть руку и осторожно прикоснуться к его руке.
   Ее пальцы прошли через рукав, не встретив сопротивления. И тогда ее вдруг осенило - даже ее не ахти какой сложный умишко пронзила мгновенная мысль, что он не более чем призрак, дух, и что дядя в чешуе был прав и ее папочка действительно умер. Его призрак остановился по пути в незнамо куда, чтобы побыть с ней, в последний раз отдохнуть на земле бок о бок с Алисой. Вот почему он так упорно молчит. Голос призраков нам не слышен.
   - Ты слышишь меня, папа? - спросила она. Он ласково улыбнулся и кивнул.
   И вдруг - нежданным накатом - пришла ясность понимания, незнакомая живость ума. Казалось, она теперь может думать, как любой обыкновенный человек. Это было словно… Она мучительно искала слова для обозначения этого чувства. Как будто из ее мозга внезапно вынули мембрану, которая препятствовала правильному течению мыслей; некие мысленные шлюзы открылись, и ей было дано понимать то, чего прежде она не понимала.
   Алиса обвела окрестности ошарашенным взглядом - она впервые увидела мир во всей его правде и красоте, совершенно иной мир, преображенный тем, что она его - понимала. Пусть это понимание продлится считанные секунды, оно - было!
   - Я люблю тебя, - прошептала девушка.
   Он опять улыбнулся.
   - Я тебе еще увижу?
   Он кивнул.
   - Но я должна… - Она запнулась, потому что это были трудные мысли. - Я должна сперва умереть, чтоб увидеть тебя снова?
   Он опять кивнул, нежно улыбаясь.
   - Тебе теперь лучше, правда?
   Это было совершенно очевидно, это не требовало доказательств, ибо теперь все в нем дышало покоем.
   - То, что ушло из тебя, было по-настоящему жутким, - сказала она. До сих пор - до того, как оно ушло из него, - она не понимала, насколько жутким оно было. - В тебе было столько зла. Оно ушло - и поэтому тебе так хорошо? Потому что все зло из тебя…
   Ее папочка молча встал и пошел прочь по пыльной тропе - все той же церемонной размеренной походкой.
   - Подожди! - вскрикнула Алиса тихо.
   Но он не хотел или не мог остановиться. Он продолжал уходить от нее. Она смотрела на его спину, а он постепенно становился все меньше, меньше, меньше - пока не исчез совсем. Она наблюдала, как то, что осталось от него, прошло через большую - выше человеческого роста - кучу мусора, прошло сквозь, а не вокруг. К этому моменту он был уже почти неразличимым туманным очерком, который не потрудился обогнуть препятствие. Но и этот туманный очерк уменьшался, ужимался - стал высотой не более метра, потом начал угасать, пока не рассыпался на отдельные блестки света, подхваченные ветром и легкими спиралями тумана разнесенные в разные стороны.
   С другой стороны к ней своей обычной неуклюжей походкой приближались полуящеры. Оба выглядели озадаченно-раздраженными.
   - Тела нет, - сказал один полуящер, подойдя к Алисе. - Я имею в виду, тело твоего отца пропало!
   - Да, - сказала Алиса. - Я знаю.
   - Украли, наверное, - сказал другой полуящер. И добавил, как бы про себя: - Видать, кто-то уволок… и, возможно, сожрал.
   Алиса коротко произнесла:
   - Он восстал.
   - Чего?
   Оба полуящера огорошенно уставились на нее, потом принялись хохотать.
   - Восстал из мертвых, ты хочешь сказать? Ты-то откуда знаешь, пацанка! Он что, притопал сюда своим ходом? Или прилетал?
   - Да, он приходил, - ответила девушка. - И немного побыл со мной.
   Один из полуящеров обернулся к своему товарищу и совсем другим, напряженным голосом промолвил:
   - Чудо!
   - Она просто слабоумная, - отозвался второй. - Мелет что попало, как и положено дурочкам. Глупый бред. Это был самый обычный покойник.
   Но его товарищ с искренним любопытством спросил девушку:
   - А скажи, пожалуйста, куда он ушел, твой папочка? В какую сторону? Быть может, мы сумеем его догнать? Может, он умеет предсказывать будущее и излечивать болезни!
   - Он растворился в атмосфере, - сказала Алиса. Оба полуящера изумленно заморгали, а тот, что полюбопытнее, испуганно передернулся всем телом, зашуршав чешуей, и пробормотал:
   - Никакая она не слабоумная. Ты слышал, как она это сказала? Слабоумный сроду так не сформулирует: "растворился в атмосфере"! Ты уверен, что это и есть та дурочка, о которой нам говорили?
   Алиса, крепко прижимая куклу к груди, повернулась, чтобы уйти. Ветерок принес несколько блесток света, в которые превратился ее папочка, и теперь эти блестки порхали вокруг нее, ласковыми мазками касались ее, словно лучики луны, видимые в разгар дня, словно волшебная живая золотая пыль -рассеянная окрест, она медленно разносится по всему лику мира, распыляясь почти до молекул, но никогда не исчезая. По крайней мере для Алисы она не исчезнет никогда. Вот они, его частицы, его следы вокруг, в самом воздухе. Эти частицы парили и резвились в потоках воздуха и, казалось, рассказывали ей что-то. А может, они действительно что-то рассказывали…
   И та мембрана, которая мешала ей мыслить правильно всю ее жизнь, - та проклятая мембрана больше не возвращалась. Мысли текли незамутненно, она думала отчетливо, последовательно, и ей было очевидно, что эта способность останется с ней навсегда.
   "Мы разом миновали барьер, только в разных направлениях, - подумала она. - Отец и я, как бы поточнее выразиться… он ушел в темноту, за пределы видимого, я же вышла наконец к свету".
   Вокруг раскинулся блистательный теплый день, и ей чудилось, что сам мир вокруг переменился к лучшему - безразлично к ее поумнению, сам по себе. "Что значат эти перемены к лучшему в окружающем пейзаже?" - спрашивала она себя. Несомненно, они больше не исчезнут, эти перемены. Но с уверенностью она судить не могла - ведь ничего подобного прежде не видела. Однако все, что она видела, удаляясь от озадаченных полуящеров, справа и слева от себя и до самого горизонта, говорило о невероятных переменах - и переменах благотворных. Возможно, это просто весна. Первая настоящая весна после войны. Тотальное загрязнение природы закончилось, наконец-то закончилось. И это место, и весь мир - очистился. И она понимала - почему.
   Отец Абернати тоже всей душой - и нутром и кожей - ощутил, что с окружающего мира снято заклятие, но ему не было дано знать, отчего это произошло.
   В момент, когда это случилось, он шел на рынок за овощами. На обратном пути он непрестанно улыбался, вдыхая свежайший воздух, полный - как же эта штука называется, уже успел позабыть… а! озон! Воздух был полон озона. Отрицательные ионы. Запах новой жизни. Ассоциируется с весенним равноденствием - Земля заряжается от языков пламени Солнца, этого могучего источника жизни.
   "Значит, где-то произошло доброе событие, - думал он. - И результаты распространяются по всей Земле". Внезапно он увидел пальмы. Он стоял с раскрытым ртом и таращился на пальмы, переминаясь с ноги на ногу и сжимая в руке корзинку с овощами. Необычно теплый воздух, пальмы… "Провалиться мне на этом месте, если я когда-нибудь замечал в округе хоть одну пальму! И почва стала другой - мягкой и сухой, такую я видел в незапамятные времена на Ближнем Востоке. Совсем иной мир, повсюду признаки другой реальности. Не понимаю, что творится, словно из прежней реальности вылупляется новая. Или как будто у меня некая пелена спала с глаз, и я вижу мир иным".
   Справа от него молодая пара, идущая с рынка, села отдохнуть у края дороги. Юноша и его подруга были покрыты дорожной пылью, но ослепительно чисты - внутренне чисты незнакомой ему новой чистотой. Миловидная черноволосая коротко стриженная девушка, разморенная жарой, распахнула блузку. И это нисколько не смутило отца Абернати. Вид ее обнаженных грудок нисколько не оскорблял его, целомудренного священника. "Да, пелена спала, -подумал он, по-прежнему гадая о причине. - Неужели только доброе дело тому причиной? Едва ли. Есть ли одно-единственное доброе дело, которое способно сотворить такие чудеса?" Он остановился неподалеку от юной чаровницы, восхищаясь молодой парой и наготой девушки, которая, казалось, даже не осознает своей наготы и нисколько не смущается от того, что на нее смотрит человек в сутане.
   "В мир вошла добродетель, - решил он. - Как Мильтон когда-то выразился: "из зла выходит добро". Обрати внимание, - сказал отец Абернати самому себе, - на относительную неравноценность этих двух понятий. Тогда как "зло" есть определение самого дурного, то "добро" - термин вялый, это не обязательно высшая степень хорошего, не абсолютный антоним "зла". Падение ангела по имени Сатана, грехопадение человека в раю, распятие Христа… из этих страшных моментов торжества зла рождается добро. Благодаря своему грехопадению и изгнанию из рая человек познал любовь. Из трех зол родились три добра! Равновесие восстановилось. Но тогда, - подумалось ему, - можно прийти к выводу, что мир был освобожден от сковывающих пелен путем злого поступка… или я перетончаю в своих умопостроениях? Так или иначе разница есть. Она осязаема. Могу поклясться, что я где-то в Сирии. В странах Леванта. Да, возможно, я переместился и во времени - в далекое прошлое. Быть может, даже на тысячи лет назад".
   Он пошел вперед, возбужденно озираясь и вдыхая свежайший воздух, опьяняясь новыми ощущениями. Справа от него были руины довоенного отделения государственной почты США.
   "Древние руины, - подумал он. - Совсем как руины античного мира. Мы обрели свои новые античные руины. Или я все же перенесся в глубокое прошлое? Нет, это не я перенесся в прошлое, это прошлое влито в настоящее через некую брешь во времени или пространстве - дабы оно проникло сюда и могуче разлилось перед нами. Или передо мной. Не исключено, что я один вижу все это. Господи помилуй, это же, пожалуй, что-то вроде наркотических опытов Пита Сэндза - но ведь я никаких таблеток не принимал! Это расщепление нормального мира, проникновение в паранормальную действительность или проникновение паранормальной действительности в нормальный мир. То есть это видение, - вдруг осознал отец Абернати, - и я должен постичь его значение".
   Он медленно шел по каменистому полю вдоль руин небольшого почтового отделения давно несуществующей страны. У остатков стены лениво грелись на солнышке несколько человек. Солнце! Какими жаркими теперь стали его лучи!
   "Они не видят того, что вижу я, - решил отец Абернати. - Для них ничего в окружающем мире не изменилось. Каким событием все это вызвано ? Обычный солнечный день… Если я истолкую то, что вижу, в качестве простого символа - возвращение солнечного дня есть божественный образ конца власти темных сил, их полного изгнания. Да, некое большое зло погибло, - понял он и возрадовался от этого понимания. - Нечто, бывшее сгустком зла, превратилось в жалкую тень. Каким-то образом сгусток зла деперсонифицировался, утратил конкретное тело обитания. Возможно, Тибор сфотографировал Господа Гнева и тем самым украл его душу?"