Страница:
Из гидрофона сперва слышался обычный разговор дельфинов, который воспринимается непосвященным как набор примитивных сигналов наподобие щебета птиц.
Академик сказал:
— Здесь я записал множество интересных историй. Почти все, что вошло в мою книгу, я подслушал в одной из этих клетушек или во время моих плаваний. Помните, как в главе двадцать пятой мать обучает детей счету? Так это была Харита, я записал ее урок, вот здесь. И, к слову сказать, мы вводим ее методику в школах приматов моря, в программы двух первых циклов. Да, относительно подслушивания. Должен вам сказать, что мы здесь не нарушаем никаких норм. У этих головастых ребят нет секретов, тайн, зависти, стремления возвыситься, они охотно делятся своими познаниями, да и при расспросах запись приобретает сухость, протоколизм, тем более что наши электроники все еще только приближаются к созданию сносного электронного толмача. Данный сцептронофон еще грешит неточностями, отсебятиной. Иногда скомбинирует такое словечко, что не найдешь ни в одном словаре. Давайте послушаем, что нам расскажет сегодня одна из сестер радости, красоты и пленительности — мудрая Харита. Вот и она! Видите — с двумя ребятишками. Прибывают слушатели, тоже с детьми. Харита выступает теперь только для взрослых и детей. Молодежь получает информацию главным образом теми же путями, что и мы, грешные. Харита становится для них анахронизмом.
Харита, погрузившись в воду, лежала на широком карнизе-балконе, выложенном синтетической губкой. Здесь проводили ночь матери с малышами, собиралась молодежь, находились школа и клуб.
Сцептронофон обладал приятным женским голосом грудного тембра. Сначала он переводил все, что говорилось вокруг, включая шумы.
Из гидрофона слышались слова:
— Кто поступает плохо, тех уносит кальмар.
— Куда?
— Где темно и холодно…
— Тише! Тише!..
— Вернулся Хох!
— Хох! Хох! Хох!
Последовала длинная бессмысленная фраза.
— Слышали? — Павел Мефодьевич поднял палец. — Должно быть, машина пытается перевести незапрограммированный диалект. К нам пришло большое пополнение из Карибского моря, Океании, группа из Средиземного моря. Но каков! Даже не заикнулся, а выдал тарабарщину. Может быть, она имеет для него смысл! Сейчас все больше и больше ведется разговоров о думающих машинах…
Костя, сторонник эмоциональных роботов, горячо было поддержал эту мысль и с сожалением умолк, так как сцептронофон перевел первые фразы Хариты:
— Я буду говорить. Вы будете слушать. Будете передавать другим, чтобы все знали правду о людях земли и моря.
На экране группа дельфинов покачивалась в легкой, прозрачной волне. Они были похожи на спящих с открытыми глазами. Глядя на Хариту, нельзя было сказать, что она ведет рассказ, только живые прекрасные глаза ее выдавали работу мысли.
Беседа велась в ультракоротком диапазоне.
Перевод напоминал подстрочник с очень трудного языка, сохраняющий только основные смысловые вехи подлинника. Поэтому мне пришлось, как и в передаче рассказов Тави, его немного отредактировать.
«Океан был всегда, а над ним всегда плавала круглая горячая рыба, что посылает нам свет, тепло и дает жизнь всему, что плавает, летает или передвигается по земле и дну. Люди называют эту рыбу солнцем.
Океан круглый, как очень большая капля воды. Он тоже плавает среди светящихся рыб, в другом океане, что над нами, где долго могут плавать только птицы. Океан не отпускает нас от себя, как матери далеко не отпускают своих детей. Слушайте, как с детьми Океана случилось большое несчастье и как это несчастье обратилось в благо.
Давно, очень давно случилось это. С тех пор солнце бесконечное число раз поднималось из океана и падало в него, чтобы напиться и поохотиться за золотой макрелью. Вам пока трудно понять, что такое бесконечность. Так вот, с тех пор прошло столько времени, сколько понадобилось бы киту, чтобы выпить океан. Знаю, что и этот пример не совсем удачен. Вот другой: все вы уже побывали в красной воде, где плавают киты, и видели, сколько там очень маленьких живых существ. Если их всех сосчитать, то получится очень много. И все же это много не будет бесконечностью, а только ее началом.
В то давнее время случилась сильная буря. Когда Океан позволяет своим детям-волнам поиграть с ветром, надо спешить от берегов. Волны, сами не желая того, могут выбросить на острые скалы, что торчат, как зубы косатки-убийцы. Надо всегда уплывать от берега, когда волны играют с ветром.
— Это известно всем.
— Да, Ко-ки-эх, матери учат вас, когда надо уплывать от берегов, где много рыбы и много опасностей. Всегда возле хорошего плавает плохое. Знали это и дети Океана в день великой бури. Многие успели уйти от берегов, а некоторые остались.
— Не послушались старших?
— Там не было детей. Там были самые сильные и храбрые. Они хотели узнать, что за скалами. Почему туда с такой радостью бегут волны и стремятся перепрыгнуть самые высокие преграды. Наверное, за этой твердой землей и камнями — лагуна и там еще больше рыбы, чем в Океане, подумали храбрецы и все поплыли вперед, как будто увидали там белых акул.
— И все погибли, как гибнут медузы, ежи, морские звезды и морская трава, когда волны выбрасывают их на берег?
— Нет, любопытный Ко-ки-эх, они остались живы. Прошло еще много времени, и храбрецы превратились в людей.
— Расскажи скорее, Харита, как они сделались людьми!
— Очень просто, нетерпеливый Ко-ки-эх. Так же, как из икринки получается рыба, а из круглого яйца — птица. Им даже было легче превратиться в людей. Ласты растрескались, удлинились и стали руками, а хвост вытянулся, и получились ноги.
— Какие они некрасивые и совсем не умеют плавать!
— Помолчи, Ко-ки-эх. Да, надо признаться, что они утратили многое, зато их руки создали и остров, и мягкую губку, на которой ты лежишь, стрелы, поражающие акул и косаток, и еще многое, что мы видели своими глазами, когда смотрели сны наяву.
— Кто сильнее — люди или Великий Кальмар? — задал вопрос Ко-ки-эх под одобрительный шепот сверстников.
— Ты скоро решишь сам, кто сильнее, мой маленький Ко-ки-эх. Но прошу, не перебивай меня, не то я не успею рассказать всего, что надо вам узнать, пока не выплывет из Океана солнце. Вы уже слышали, как изменились наши братья, очутившись на сухой земле. Надо еще добавить: прекрасная голова, которой нам так легко хватать рыбу и поражать врагов, стала у них круглой.
Неуемный Ко-ки-эх вставил:
— Как медуза.
— Все-таки я не хотела бы, чтобы с моими детьми случилось такое несчастье, — сказала одна из матерей.
— Нельзя делать выводы, не узнав всего, но в одном ты права, Эйх-й-йи: вначале им было тяжело. Беспомощные и жалкие приползли они к берегу Океана, бросились в его воды и поняли, что плавать они не могут, как прежде, и в этом ты прав, Ко-ки-эх. Акулы перестали бояться людей, нападали и пожирали многих, если нас не было поблизости. Мы всегда защищали своих беспомощных братьев. Если, уплыв далеко от берега, они уставали и погружались в ночь, мы поднимали их и помогали достигнуть берега, где им приходилось терпеть столько бедствий, но все же было лучше, чем там, в темноте, где живет Великий Кальмар.
Долгое время люди помнили, что мы их братья и что у нас один отец — Океан. Чтобы находиться вместе с нами, они устроили себе раковины и отплывали в них от берега.
— Как моллюски?
— Да, Ко-ки-эх. Запомните все, что раковина, в которой плавают люди, называется пирогой, лодкой, катамараном, кораблем и носит еще много других имен. Устраивалась большая совместная охота. Люди наполняли свои раковины рыбой и плыли к земле. Мы провожали их, пока песок или острые кораллы не касались нашего живота. На берегу нас ждали женщины и дети. Они входили в воду и ласкали нас, гладя руками по спине.
Солнце много раз выплывало из Океана и, усталое, падало в него. Много было бурь и хороших дней. Несчетное число раз рыбы клали икринки в песок или прикрепляли к водорослям, из них выходили мальки, а затем вырастали рыбы.
Однажды, когда дети Океана приплыли к земле, люди не вышли к ним навстречу в своих раковинах. Дети Океана стали звать их. Никто не отозвался. Случилось страшное: люди забыли язык своих братьев…»
Сага о страданиях людей, утративших связь со своими братьями, заняла более двух часов. Океан встречал своих блудных сыновей хмуро, он не мог простить, что его дети променяли свободные волны на мрачные скалы и песчаные берега, поросшие жесткими, как камень, деревьями. Харита описала множество катастроф. Уходили в вечную ночь корабли, похожие на острова, гибли джонки, лодки, яхты, барки. У дельфинов разрывалось сердце при виде ужасных сцен гибели, но им редко удавалось кого-либо спасти. При виде дельфинов люди приходили в ужас, принимая их за родичей акул.
Харита привела и несколько примеров трогательной дружбы. Дети первыми поняли, что дельфины не причинят им зла. Через них намечались первые контакты и снова гасли, как слабые искры, среди глухой вражды ко всему живому, овладевшей человеком.
Наконец у людей спала пелена с глаз и сердца. Они вспомнили язык своих братьев, и все стало так, как в те давние времена, когда еще не разразилась первая страшная буря.
Харита закончила свою речь радостным гимном, воспевающим наступившее вечное счастье всех детей Океании.
— Я ничего подобного никогда не слышал и не представлял! — воскликнул Костя, когда Павел Мефодьевич, поблагодарив Хариту, выключил толмача.
— Где же ты мог такое услышать? — спросил он с улыбкой. — Только здесь. Да, сегодня старушка была в ударе. Вы поняли философский подтекст: всякое познание обходится дорого. Особенно для первооткрывателей. Старая истина, и ты прав, что поразительно слышать ее от наших братьев по разуму.
— Все это так, Павел Мефодьевич. — Костя подошел и остановился возле него. — И философия, и поэзия, и старая истина — все это, возможно, есть в рассказанном мифе. Я ждал другого.
— Чего?
— Правды! Ваша Харита лгунья. Я не поверю, чтобы ей не было известно о преступлениях людей в отношении ее сородичей. Наши предки уничтожали их сотнями тысяч, чтобы получить жир и кожу. Я читал в старой книге, что дельфинов просто убивали ради забавы и это не считалось преступлением! Как же можно все это забыть и превратить в сказку? Или это нарочно, из педагогических целей? Ведь сегодня она рассказывала детям!
— И взрослые любят слушать то же. И если им попытаться рассказать правду, они просто не поверят. По их представлениям, человек не может причинить дельфинам зло. Он их брат, друг, союзник. Впоследствии, когда-нибудь они постигнут жестокую историческую правду, как ее постигаете вы. И так же будут относиться к ней со снисходительным недоумением. Разумному существу свойственно любые катаклизмы рассматривать с позиций своего времени, основываясь на современных условиях жизни, на утвердившихся этических нормах.
Мы вышли из лаборатории в темную, душную ночь. Ветер не приносил прохлады.
В лагуну с плеском и фырканьем, рассыпая огненные брызги, ворвался отряд дельфинов-патрулей. Тела их светились.
Я был весь под влиянием рассказа Хариты и Костиной горячей тирады. Мне захотелось остаться одному, разобраться во всем и мысленно посоветоваться с Биатой. Я искал глазами и не мог найти ее спутник.
Костя понял, что я ищу, и сказал:
— Облака…
Павел Мефодьевич с минуту постоял молча, в тишине ясно слышался глухой стук в его груди. Затем он взял Костю под руку и сказал:
— То, что ты назвал ложью, — поэзия. А поэты никогда не были лгунами.
Довольный парадоксом, он засмеялся квохчущим смехом, как смеются дельфины, подражая людям, и быстро пошел по голубой дорожке.
Костя шепнул еле слышно:
— Все ясно. У него мозг дельфина. Остальное — сам понимаешь…
СЛОЖНЫЙ МУТАНТ
Академик сказал:
— Здесь я записал множество интересных историй. Почти все, что вошло в мою книгу, я подслушал в одной из этих клетушек или во время моих плаваний. Помните, как в главе двадцать пятой мать обучает детей счету? Так это была Харита, я записал ее урок, вот здесь. И, к слову сказать, мы вводим ее методику в школах приматов моря, в программы двух первых циклов. Да, относительно подслушивания. Должен вам сказать, что мы здесь не нарушаем никаких норм. У этих головастых ребят нет секретов, тайн, зависти, стремления возвыситься, они охотно делятся своими познаниями, да и при расспросах запись приобретает сухость, протоколизм, тем более что наши электроники все еще только приближаются к созданию сносного электронного толмача. Данный сцептронофон еще грешит неточностями, отсебятиной. Иногда скомбинирует такое словечко, что не найдешь ни в одном словаре. Давайте послушаем, что нам расскажет сегодня одна из сестер радости, красоты и пленительности — мудрая Харита. Вот и она! Видите — с двумя ребятишками. Прибывают слушатели, тоже с детьми. Харита выступает теперь только для взрослых и детей. Молодежь получает информацию главным образом теми же путями, что и мы, грешные. Харита становится для них анахронизмом.
Харита, погрузившись в воду, лежала на широком карнизе-балконе, выложенном синтетической губкой. Здесь проводили ночь матери с малышами, собиралась молодежь, находились школа и клуб.
Сцептронофон обладал приятным женским голосом грудного тембра. Сначала он переводил все, что говорилось вокруг, включая шумы.
Из гидрофона слышались слова:
— Кто поступает плохо, тех уносит кальмар.
— Куда?
— Где темно и холодно…
— Тише! Тише!..
— Вернулся Хох!
— Хох! Хох! Хох!
Последовала длинная бессмысленная фраза.
— Слышали? — Павел Мефодьевич поднял палец. — Должно быть, машина пытается перевести незапрограммированный диалект. К нам пришло большое пополнение из Карибского моря, Океании, группа из Средиземного моря. Но каков! Даже не заикнулся, а выдал тарабарщину. Может быть, она имеет для него смысл! Сейчас все больше и больше ведется разговоров о думающих машинах…
Костя, сторонник эмоциональных роботов, горячо было поддержал эту мысль и с сожалением умолк, так как сцептронофон перевел первые фразы Хариты:
— Я буду говорить. Вы будете слушать. Будете передавать другим, чтобы все знали правду о людях земли и моря.
На экране группа дельфинов покачивалась в легкой, прозрачной волне. Они были похожи на спящих с открытыми глазами. Глядя на Хариту, нельзя было сказать, что она ведет рассказ, только живые прекрасные глаза ее выдавали работу мысли.
Беседа велась в ультракоротком диапазоне.
Перевод напоминал подстрочник с очень трудного языка, сохраняющий только основные смысловые вехи подлинника. Поэтому мне пришлось, как и в передаче рассказов Тави, его немного отредактировать.
«Океан был всегда, а над ним всегда плавала круглая горячая рыба, что посылает нам свет, тепло и дает жизнь всему, что плавает, летает или передвигается по земле и дну. Люди называют эту рыбу солнцем.
Океан круглый, как очень большая капля воды. Он тоже плавает среди светящихся рыб, в другом океане, что над нами, где долго могут плавать только птицы. Океан не отпускает нас от себя, как матери далеко не отпускают своих детей. Слушайте, как с детьми Океана случилось большое несчастье и как это несчастье обратилось в благо.
Давно, очень давно случилось это. С тех пор солнце бесконечное число раз поднималось из океана и падало в него, чтобы напиться и поохотиться за золотой макрелью. Вам пока трудно понять, что такое бесконечность. Так вот, с тех пор прошло столько времени, сколько понадобилось бы киту, чтобы выпить океан. Знаю, что и этот пример не совсем удачен. Вот другой: все вы уже побывали в красной воде, где плавают киты, и видели, сколько там очень маленьких живых существ. Если их всех сосчитать, то получится очень много. И все же это много не будет бесконечностью, а только ее началом.
В то давнее время случилась сильная буря. Когда Океан позволяет своим детям-волнам поиграть с ветром, надо спешить от берегов. Волны, сами не желая того, могут выбросить на острые скалы, что торчат, как зубы косатки-убийцы. Надо всегда уплывать от берега, когда волны играют с ветром.
— Это известно всем.
— Да, Ко-ки-эх, матери учат вас, когда надо уплывать от берегов, где много рыбы и много опасностей. Всегда возле хорошего плавает плохое. Знали это и дети Океана в день великой бури. Многие успели уйти от берегов, а некоторые остались.
— Не послушались старших?
— Там не было детей. Там были самые сильные и храбрые. Они хотели узнать, что за скалами. Почему туда с такой радостью бегут волны и стремятся перепрыгнуть самые высокие преграды. Наверное, за этой твердой землей и камнями — лагуна и там еще больше рыбы, чем в Океане, подумали храбрецы и все поплыли вперед, как будто увидали там белых акул.
— И все погибли, как гибнут медузы, ежи, морские звезды и морская трава, когда волны выбрасывают их на берег?
— Нет, любопытный Ко-ки-эх, они остались живы. Прошло еще много времени, и храбрецы превратились в людей.
— Расскажи скорее, Харита, как они сделались людьми!
— Очень просто, нетерпеливый Ко-ки-эх. Так же, как из икринки получается рыба, а из круглого яйца — птица. Им даже было легче превратиться в людей. Ласты растрескались, удлинились и стали руками, а хвост вытянулся, и получились ноги.
— Какие они некрасивые и совсем не умеют плавать!
— Помолчи, Ко-ки-эх. Да, надо признаться, что они утратили многое, зато их руки создали и остров, и мягкую губку, на которой ты лежишь, стрелы, поражающие акул и косаток, и еще многое, что мы видели своими глазами, когда смотрели сны наяву.
— Кто сильнее — люди или Великий Кальмар? — задал вопрос Ко-ки-эх под одобрительный шепот сверстников.
— Ты скоро решишь сам, кто сильнее, мой маленький Ко-ки-эх. Но прошу, не перебивай меня, не то я не успею рассказать всего, что надо вам узнать, пока не выплывет из Океана солнце. Вы уже слышали, как изменились наши братья, очутившись на сухой земле. Надо еще добавить: прекрасная голова, которой нам так легко хватать рыбу и поражать врагов, стала у них круглой.
Неуемный Ко-ки-эх вставил:
— Как медуза.
— Все-таки я не хотела бы, чтобы с моими детьми случилось такое несчастье, — сказала одна из матерей.
— Нельзя делать выводы, не узнав всего, но в одном ты права, Эйх-й-йи: вначале им было тяжело. Беспомощные и жалкие приползли они к берегу Океана, бросились в его воды и поняли, что плавать они не могут, как прежде, и в этом ты прав, Ко-ки-эх. Акулы перестали бояться людей, нападали и пожирали многих, если нас не было поблизости. Мы всегда защищали своих беспомощных братьев. Если, уплыв далеко от берега, они уставали и погружались в ночь, мы поднимали их и помогали достигнуть берега, где им приходилось терпеть столько бедствий, но все же было лучше, чем там, в темноте, где живет Великий Кальмар.
Долгое время люди помнили, что мы их братья и что у нас один отец — Океан. Чтобы находиться вместе с нами, они устроили себе раковины и отплывали в них от берега.
— Как моллюски?
— Да, Ко-ки-эх. Запомните все, что раковина, в которой плавают люди, называется пирогой, лодкой, катамараном, кораблем и носит еще много других имен. Устраивалась большая совместная охота. Люди наполняли свои раковины рыбой и плыли к земле. Мы провожали их, пока песок или острые кораллы не касались нашего живота. На берегу нас ждали женщины и дети. Они входили в воду и ласкали нас, гладя руками по спине.
Солнце много раз выплывало из Океана и, усталое, падало в него. Много было бурь и хороших дней. Несчетное число раз рыбы клали икринки в песок или прикрепляли к водорослям, из них выходили мальки, а затем вырастали рыбы.
Однажды, когда дети Океана приплыли к земле, люди не вышли к ним навстречу в своих раковинах. Дети Океана стали звать их. Никто не отозвался. Случилось страшное: люди забыли язык своих братьев…»
Сага о страданиях людей, утративших связь со своими братьями, заняла более двух часов. Океан встречал своих блудных сыновей хмуро, он не мог простить, что его дети променяли свободные волны на мрачные скалы и песчаные берега, поросшие жесткими, как камень, деревьями. Харита описала множество катастроф. Уходили в вечную ночь корабли, похожие на острова, гибли джонки, лодки, яхты, барки. У дельфинов разрывалось сердце при виде ужасных сцен гибели, но им редко удавалось кого-либо спасти. При виде дельфинов люди приходили в ужас, принимая их за родичей акул.
Харита привела и несколько примеров трогательной дружбы. Дети первыми поняли, что дельфины не причинят им зла. Через них намечались первые контакты и снова гасли, как слабые искры, среди глухой вражды ко всему живому, овладевшей человеком.
Наконец у людей спала пелена с глаз и сердца. Они вспомнили язык своих братьев, и все стало так, как в те давние времена, когда еще не разразилась первая страшная буря.
Харита закончила свою речь радостным гимном, воспевающим наступившее вечное счастье всех детей Океании.
— Я ничего подобного никогда не слышал и не представлял! — воскликнул Костя, когда Павел Мефодьевич, поблагодарив Хариту, выключил толмача.
— Где же ты мог такое услышать? — спросил он с улыбкой. — Только здесь. Да, сегодня старушка была в ударе. Вы поняли философский подтекст: всякое познание обходится дорого. Особенно для первооткрывателей. Старая истина, и ты прав, что поразительно слышать ее от наших братьев по разуму.
— Все это так, Павел Мефодьевич. — Костя подошел и остановился возле него. — И философия, и поэзия, и старая истина — все это, возможно, есть в рассказанном мифе. Я ждал другого.
— Чего?
— Правды! Ваша Харита лгунья. Я не поверю, чтобы ей не было известно о преступлениях людей в отношении ее сородичей. Наши предки уничтожали их сотнями тысяч, чтобы получить жир и кожу. Я читал в старой книге, что дельфинов просто убивали ради забавы и это не считалось преступлением! Как же можно все это забыть и превратить в сказку? Или это нарочно, из педагогических целей? Ведь сегодня она рассказывала детям!
— И взрослые любят слушать то же. И если им попытаться рассказать правду, они просто не поверят. По их представлениям, человек не может причинить дельфинам зло. Он их брат, друг, союзник. Впоследствии, когда-нибудь они постигнут жестокую историческую правду, как ее постигаете вы. И так же будут относиться к ней со снисходительным недоумением. Разумному существу свойственно любые катаклизмы рассматривать с позиций своего времени, основываясь на современных условиях жизни, на утвердившихся этических нормах.
Мы вышли из лаборатории в темную, душную ночь. Ветер не приносил прохлады.
В лагуну с плеском и фырканьем, рассыпая огненные брызги, ворвался отряд дельфинов-патрулей. Тела их светились.
Я был весь под влиянием рассказа Хариты и Костиной горячей тирады. Мне захотелось остаться одному, разобраться во всем и мысленно посоветоваться с Биатой. Я искал глазами и не мог найти ее спутник.
Костя понял, что я ищу, и сказал:
— Облака…
Павел Мефодьевич с минуту постоял молча, в тишине ясно слышался глухой стук в его груди. Затем он взял Костю под руку и сказал:
— То, что ты назвал ложью, — поэзия. А поэты никогда не были лгунами.
Довольный парадоксом, он засмеялся квохчущим смехом, как смеются дельфины, подражая людям, и быстро пошел по голубой дорожке.
Костя шепнул еле слышно:
— Все ясно. У него мозг дельфина. Остальное — сам понимаешь…
СЛОЖНЫЙ МУТАНТ
Протей передал через гидрофон, что в ста метрах от нас появилась немеченая акула. Я сбавил скорость. Костя взял ружье наизготовку. Ракету изрядно качало. Костя стоял на носу, широко расставив ноги.
— Так держать! Вот она, голубушка! — Он вскинул ружье и, почти не целясь, выстрелил. Дротик вонзился возле спинного плавника, на конце дротика затрепетал на ветру черно-желтый флажок. — Есть! — сказал Костя с хрипотцой в голосе. — Ни одного промаха! А ты говорил!
Хотя я ничего ему не говорил, но согласно кивнул, покоренный его внезапно объявившимся необыкновенным талантом.
— Акула по корме! — передал кто-то из дельфинов-разведчиков.
Я повернул ракету на месте и на самом малом ходу повел ее, посматривая через ветровое стекло. Акулы двигались навстречу. В боку у одной уже торчал дротик с флажком, другая была без дротика.
— Твоя работа! — сказал Костя. — Качество — никуда! Ну кто же сажает ампулы в бок? Их совсем не видно. Будь мы с другой стороны, и я бы вкатил ей еще одну порцию.
Свистнул дротик. Костя сказал:
— Есть! — и перевел дух от распиравшей его гордости.
Действительно, он стал чемпионом по стрельбе дротиками с вакциной.
«Четыре акулы!» — услышал я сигнал Тави и черепашьим шагом погнал торпеду на его зов, делая не более десяти миль. Большая скорость могла привести к несчастному случаю: то и дело впереди поблескивали тигровые спины китовых акул, приходилось делать крутые виражи или совсем замедлять ход. У всех встречных акул торчали дротики с флажками. Они останутся у акул еще двое суток, пока мы не закончим прививки. За это время ампулы с вакциной растворятся в лимфе и дротик смоется водой.
После предохранительных прививок китам были обнаружены признаки незначительных изменений в крови китовых акул. Болезни еще не было, но она могла быстро возникнуть, и тогда мы лишились бы огромных запасов живой биомассы. Вакцина повышала жизнестойкость кроветворных органов, помогала вырабатывать иммунитет от злокачественных перерождений и различных инфекций. Такие прививки проводились и прежде с целью профилактики.
На экране видеофона появилось веселое лицо Пети Самойлова.
— Как дела? — спросил он.
— Отлично! Костя заканчивает спортивную стрельбу.
— Ничего себе спортивную! — возмутился Костя. — Я уже еле руки поднимаю… Ага! Это, наверно, предпоследняя. — Раздался хлопок выстрела и очередное: — Есть!
Петя сказал:
— Стрелки мы не такие блестящие, как вы с Костей. Вам придется поработать и у нас.
— О, хитрец! — ответил польщенный Костя.
— Слава о тебе уже разошлась по океану. Приматы моря донесли ее и к нам, и даже в район полей хлореллы. Все же ты не особенно задирай нос. У нас тоже есть чем похвастаться. Вот пожалуйста.
На экране появились странной окраски «португальские военные корабли» — фазалии, родственницы медузы.
Обыкновенно фазалии синевато-розового цвета с розоватой зазубренной верхушкой, а эти были ярко-красные и в черных пятнышках.
— Поздравьте, новый вид! — сказал Петя. Мы поздравили Ки и Петю с редкой удачей.
— Мы ждем братской помощи! — Петя улыбался с экрана, было видно, что ему ужасно хочется поговорить о «португальских кораблях». — У них не только необыкновенная окраска, но и форма зазубринок совсем не та, — сообщил он и еще раз пригласил нас в свой «загон».
— Везет же людям! — Костя прицелился в очередную акулу. — Есть над чем задуматься…
Кроме Тави, Протея и Хоха, нам помогал целый отряд дельфинов. Они широким фронтом прочесывали «загон» и, найдя акулу без флажка, передавали об этом по цепочке. Наша работа облегчалась тем, что при обилии пищи акулы не особенно рыскали по «загону», а паслись, расхаживая взад и вперед, на сравнительно небольшом участке преимущественно в верхних горизонтах.
Костя стоял на баке, широко расставив ноги, и смотрел вдаль, щурясь из-под большого зеленого козырька. На нем были снежно-белая рубашка и такие же шорты. Он напоминал древнего охотника, жизнь семьи, рода и племени которого зависела от его твердой руки, зоркого глаза, силы и выносливости. Всем этим Костя, видимо, был наделен в достаточной мере. Эти качества, заложенные в клетках его нервных тканей, дремали до поры до времени и вот проснулись. Думая об этом, я по аналогии мысленно перенесся в свою лабораторию. Последнюю ленту микрофильма мы просматривали вместе с Павлом Мефодьевичем.
— Тэк-тэк-тэк! Ну-ка, покрути еще разок! — попросил он тогда и, просмотрев все сначала, сказал: — Тут, братец мой, наклевывается кое-что. Ты обратил внимание, что вытворяет твой вирус?
Я признался, что ничего нового пока не вижу. Меня вполне устраивало то, что удалось подметить, и я ставил все новые опыты, чтобы подтвердить прежние результаты.
— Милый мой! Ты похож на новичка-старателя: промываешь песок и довольствуешься крупинками металла, не подозревая, что на метр глубже проходит золотоносная жила. Ну-ка, давай еще разок, может, и нам удастся наткнуться на жилу.
Мы стали смотреть в третий раз.
— На этих кадрах нет вируса, ты убил его, — продолжал Павел Мефодьевич. — И видишь, что стало с клеткой: ее жизненные процессы заторможены. Почему?
— Продукты распада…
— …действуют на нее?
— Да… возможно…
— А что, если в длительном симбиозе вирус стал необходим? Представь, что он выполняет какие-то жизненно важные функции!
— Энзим?
— Возможно. Клетка заставила работать паразита! Он стал домашним животным! Что, возможно? Природа выкидывает и не такие фортели…
— Иван! Ты что, уснул? Чуть акулу не переехал. — Костя вернул меня из лаборатории. — Я ему пять минут рассказываю, а он как в трансе! Ты что, все со своим вирусом не можешь расстаться?
Я попытался было высказать кое-какие предположения на этот счет, да Костя замахал руками:
— Энзимы! Катализаторы! Диалектический переход! Этим ты мне все уши прожужжал еще утром. Пощади! Я ведь не лезу к тебе поминутно с атомами тяжелых металлов, а в этой области дело посложней… Не спорь! Старик сказал, что мне попался твердый орешек… Стоп! Полный назад!
Выстрелив несколько раз, Костя сел рядом со мной.
— Представь, вчера в двадцать три десять меня вызвала Вера, — сказал он, стараясь скрыть смущение. — Смотрю, улыбается из «видика».
— Поздравляю! В двадцать три десять! Не каждая девушка рискнет на такое позднее свидание.
— Не язви. Был деловой разговор. Мы договорились, что. будем информировать друг друга обо всех важных событиях. Вчера у них пошел мимозозавр — так они назвали новый вид мимозы. Представляешь, что за открытие? Найдено переходное звено от растения к животному! Сенсация! Сегодня весь мир уже говорит об этом. Вот это открытие! Не то что у нас. Помнишь, она еще на «Альбатросе» завела разговор на эту тему. Но тогда это была еще научная тайна. Много неясностей. И вдруг они стали ходить! Она мне показала одного заврика. Очень удачное название! С виду такое неказистое растеньице. Совсем пустяковое. Вот такое. — Он показал руками, какое оно маленькое. — Не больше двадцати сантиметров высотой, листья тонкие, глянцевитые и масса усиков, похожих на воздушные корни. С виду ну ничего особенного. Но только стоит изменить условия… Вера закрыла от него свет, и представь себе, усики-ноги, или, если хочешь, называй их руками, уперлись в землю, корень небольшой вылез из земли, и оно поползло! На свету опять уселось, и корень ушел в землю. Ну, не здорово ли? Теперь мне понятно, почему Мокимото не хотел ехать на наш остров, а, очутившись под нашим гостеприимным кровом, через день удрал. Просто ему не хотелось обидеть нашего старика. Но самое интересное я тебе еще не сказал. Знаешь, почему все-таки мимозозавр стал ползать? Повторился классический случай! Произошла ошибка, отклонение от методики опыта. Вера работает с Мокимото с первого курса, и еще тогда она взяла да и посадила в землю несколько драгоценных зерен. Просто у нее кончились все горшки, не было под руками, она взяла да воткнула их в нормальную землю, возле оранжереи. И забыла. А вспомнила, решила — пусть растут. Что получится. Между прочим, Мокимото строго-настрого приказал соблюдать разработанную им методику. Никаких посторонних влияний не допускалось. Особенно боялся он излучения Сверхновой. Мокимото один из первых открыл ее влияние на рост и развитие растений. Беспокоился, что лучи спутают все расчеты, расстроят наследственный механизм, который от поколения к поколению работал в рассчитанных пределах.
Получилось все наоборот: заврики поползли. И только эти, Верины. Остальные продолжают развиваться по методике. Шевелят усиками, упираются в землю, а пока ни с места! Знаешь, что сказал Мокимото? «Какая гениальная небрежность! Только старайтесь не повторять ее слишком часто. Подобные казусы случаются раз в сто лет».
Костя выстрелил и промахнулся.
Протей приплыл с дротиком во рту. Отдав дротик Косте, он сказал:
— Ты начинаешь стрелять, как Иван, Петя и Ки. Это был явный укор. Костя протер глаза:
— Брызги… Сейчас, Протейчик, ты увидишь, как надо стрелять!
И снова промах.
Костя стал вертеть в руках ружье, недовольно поморщился, потом улыбнулся:
— Отвлекли мимозозавры…
По старой привычке, я стал объяснять причины неудачных выстрелов.
Костя, всадив дротик в акулу, с улыбкой смотрел на меня. Когда я закончил анализ его душевного состояния, он махнул рукой:
— Все это ерунда, милый мой, — и твои проприорецепторы, и идеальная согласованность нервных импульсов, и их временный разлад. Я никогда не увлекался стрельбой, и никакие навыки во мне не закреплялись и не разлаживались. Просто меня отвлекли ходячие кустики… Видишь, опять попал. Если хочешь знать, у меня врожденный талант к этому атавистическому занятию. Один из моих отдаленных предков, дед, был охотником и участником многочисленных войн. Ты видел его изображение. Он чем-то напоминает нашего старика, несмотря на бороду. Какая-то особая уверенность и ожидание чего-то во взгляде. Ты заметил, что Мефодьич все время чего-то ждет?
— Он очень стар… И вообще человек ли он в полном смысле?
— Возможно, что-то у него не так, какие-то детали заменяют органы, но мозг у него человека или дельфина — никакая электронная схема не обладает такой гибкостью мышления. И знаешь, что в нем самое странное?
— В нем все странно. Непонятно.
— Да, но самое главное — что он в чем-то моложе нас с тобой, только поумней и помудрей. Они с моим дедом смотрят вперед, через века, и ждут… Я тоже чего-то жду. Иногда тревожно, иногда радостно. А ты?
— Естественно. Мы всегда чего-нибудь добиваемся в жизни и ждем конечных результатов. Сейчас весь мир ждет, когда вспыхнет Сверхновая. Что она принесет нам? Биата боится, что все человечество вымрет, как гигантские рептилии в каменноугольный период.
— Все это временные явления, эпизоды, — поморщился Костя. — Видишь ли, я думаю несколько иначе, в философском аспекте. Вообще о жизни как о большом ожидании чего-то.
Я не понимал его. Костя опять раскрывался для меня вдруг как-то по-новому. Я никогда не считал его способным к отвлеченному мышлению, не связанному с повседневными интересами.
— Да, да, — проронил я неопределенно.
Но Костя уже стал прежним, как всегда, внезапно перескочил на новую тему:
— Сегодня утром я встретился с Герой, женой Нильсена. Она гуманитарий. Прилетела на неделю. На нас смотрит как на древних героев и боготворит своего Карла. Мы с ней купались. Протей сразу проникся к Гере нежностью, а она смотрела на него со страхом, но держалась с достоинством. Все-таки, когда Протей назвал ее по имени, ей чуть не сделалось дурно. На суше она призналась, что никак не может убедить себя, что эти рыбообразные существа — разумные и чем-то совершеннее нас. Знаешь, она египтолог и перевела папирус, кусок летописи о небесных явлениях, и представь, в нем упоминается о вспышке Сверхновой…
В гидрофоне раздались бульканье, характерные щелчки. Затем раздался голос:
— Говорит Тави. В западном секторе нет больше акул без флажков.
— Ищите лучше, — сказал Костя. — У меня еще десять дротиков. Направляйтесь к востоку. Мы ждем на отмели.
— Приказание принял.
Под нами на глубине десяти метров раскинулась коралловая отмель. Смутно обозначалось дно в пятнах солнечного света.
Костя разделся, достал маску, взял гарпун и объявил:
— Что-то я высох под палящими лучами, надо изменить среду обитания. Помимо восстановления нервного тонуса и нормальной влажности, меня влекут здешние глубины. Однажды мы тут прогуливались с Протеем и Хохом. Какой коралловый лес и водоросли! Жаль, что не захватили тогда съемочную камеру. А ты? — Не дожидаясь ответа, он прыгнул за борт.
Я отказался. Как хорошо думалось здесь, в удобном кресле! Ракета ритмично покачивалась на пологой зыби. Когда ее поднимало на гребень волны, я видел белый корабль-рефрижератор, один из флотилии, обслуживающей наш остров. Рефрижераторы ежедневно увозили продукты моря, вырабатываемые нашими заводами. Где-то в небесной голубизне просвистел воздушный лайнер. Все это немного отвлекло меня от мыслей о моем друге. Мне вначале казалось, что я думаю исключительно о нем, но наши интересы так тесно переплелись, что все касающееся его жизни, привязанностей относилось и ко мне в такой же степени.
Вот сейчас он рассказывал о Верином мимозозавре. Открытие, которое на какое-то время затмит Сверхновую. Им, наверное, уже заполнены все каналы телеинформации. Но Костя придал этому событию какой-то интимный характер. И как будто огорчился, не заметив во мне сверхинтереса к событию и Вере.
— Так держать! Вот она, голубушка! — Он вскинул ружье и, почти не целясь, выстрелил. Дротик вонзился возле спинного плавника, на конце дротика затрепетал на ветру черно-желтый флажок. — Есть! — сказал Костя с хрипотцой в голосе. — Ни одного промаха! А ты говорил!
Хотя я ничего ему не говорил, но согласно кивнул, покоренный его внезапно объявившимся необыкновенным талантом.
— Акула по корме! — передал кто-то из дельфинов-разведчиков.
Я повернул ракету на месте и на самом малом ходу повел ее, посматривая через ветровое стекло. Акулы двигались навстречу. В боку у одной уже торчал дротик с флажком, другая была без дротика.
— Твоя работа! — сказал Костя. — Качество — никуда! Ну кто же сажает ампулы в бок? Их совсем не видно. Будь мы с другой стороны, и я бы вкатил ей еще одну порцию.
Свистнул дротик. Костя сказал:
— Есть! — и перевел дух от распиравшей его гордости.
Действительно, он стал чемпионом по стрельбе дротиками с вакциной.
«Четыре акулы!» — услышал я сигнал Тави и черепашьим шагом погнал торпеду на его зов, делая не более десяти миль. Большая скорость могла привести к несчастному случаю: то и дело впереди поблескивали тигровые спины китовых акул, приходилось делать крутые виражи или совсем замедлять ход. У всех встречных акул торчали дротики с флажками. Они останутся у акул еще двое суток, пока мы не закончим прививки. За это время ампулы с вакциной растворятся в лимфе и дротик смоется водой.
После предохранительных прививок китам были обнаружены признаки незначительных изменений в крови китовых акул. Болезни еще не было, но она могла быстро возникнуть, и тогда мы лишились бы огромных запасов живой биомассы. Вакцина повышала жизнестойкость кроветворных органов, помогала вырабатывать иммунитет от злокачественных перерождений и различных инфекций. Такие прививки проводились и прежде с целью профилактики.
На экране видеофона появилось веселое лицо Пети Самойлова.
— Как дела? — спросил он.
— Отлично! Костя заканчивает спортивную стрельбу.
— Ничего себе спортивную! — возмутился Костя. — Я уже еле руки поднимаю… Ага! Это, наверно, предпоследняя. — Раздался хлопок выстрела и очередное: — Есть!
Петя сказал:
— Стрелки мы не такие блестящие, как вы с Костей. Вам придется поработать и у нас.
— О, хитрец! — ответил польщенный Костя.
— Слава о тебе уже разошлась по океану. Приматы моря донесли ее и к нам, и даже в район полей хлореллы. Все же ты не особенно задирай нос. У нас тоже есть чем похвастаться. Вот пожалуйста.
На экране появились странной окраски «португальские военные корабли» — фазалии, родственницы медузы.
Обыкновенно фазалии синевато-розового цвета с розоватой зазубренной верхушкой, а эти были ярко-красные и в черных пятнышках.
— Поздравьте, новый вид! — сказал Петя. Мы поздравили Ки и Петю с редкой удачей.
— Мы ждем братской помощи! — Петя улыбался с экрана, было видно, что ему ужасно хочется поговорить о «португальских кораблях». — У них не только необыкновенная окраска, но и форма зазубринок совсем не та, — сообщил он и еще раз пригласил нас в свой «загон».
— Везет же людям! — Костя прицелился в очередную акулу. — Есть над чем задуматься…
Кроме Тави, Протея и Хоха, нам помогал целый отряд дельфинов. Они широким фронтом прочесывали «загон» и, найдя акулу без флажка, передавали об этом по цепочке. Наша работа облегчалась тем, что при обилии пищи акулы не особенно рыскали по «загону», а паслись, расхаживая взад и вперед, на сравнительно небольшом участке преимущественно в верхних горизонтах.
Костя стоял на баке, широко расставив ноги, и смотрел вдаль, щурясь из-под большого зеленого козырька. На нем были снежно-белая рубашка и такие же шорты. Он напоминал древнего охотника, жизнь семьи, рода и племени которого зависела от его твердой руки, зоркого глаза, силы и выносливости. Всем этим Костя, видимо, был наделен в достаточной мере. Эти качества, заложенные в клетках его нервных тканей, дремали до поры до времени и вот проснулись. Думая об этом, я по аналогии мысленно перенесся в свою лабораторию. Последнюю ленту микрофильма мы просматривали вместе с Павлом Мефодьевичем.
— Тэк-тэк-тэк! Ну-ка, покрути еще разок! — попросил он тогда и, просмотрев все сначала, сказал: — Тут, братец мой, наклевывается кое-что. Ты обратил внимание, что вытворяет твой вирус?
Я признался, что ничего нового пока не вижу. Меня вполне устраивало то, что удалось подметить, и я ставил все новые опыты, чтобы подтвердить прежние результаты.
— Милый мой! Ты похож на новичка-старателя: промываешь песок и довольствуешься крупинками металла, не подозревая, что на метр глубже проходит золотоносная жила. Ну-ка, давай еще разок, может, и нам удастся наткнуться на жилу.
Мы стали смотреть в третий раз.
— На этих кадрах нет вируса, ты убил его, — продолжал Павел Мефодьевич. — И видишь, что стало с клеткой: ее жизненные процессы заторможены. Почему?
— Продукты распада…
— …действуют на нее?
— Да… возможно…
— А что, если в длительном симбиозе вирус стал необходим? Представь, что он выполняет какие-то жизненно важные функции!
— Энзим?
— Возможно. Клетка заставила работать паразита! Он стал домашним животным! Что, возможно? Природа выкидывает и не такие фортели…
— Иван! Ты что, уснул? Чуть акулу не переехал. — Костя вернул меня из лаборатории. — Я ему пять минут рассказываю, а он как в трансе! Ты что, все со своим вирусом не можешь расстаться?
Я попытался было высказать кое-какие предположения на этот счет, да Костя замахал руками:
— Энзимы! Катализаторы! Диалектический переход! Этим ты мне все уши прожужжал еще утром. Пощади! Я ведь не лезу к тебе поминутно с атомами тяжелых металлов, а в этой области дело посложней… Не спорь! Старик сказал, что мне попался твердый орешек… Стоп! Полный назад!
Выстрелив несколько раз, Костя сел рядом со мной.
— Представь, вчера в двадцать три десять меня вызвала Вера, — сказал он, стараясь скрыть смущение. — Смотрю, улыбается из «видика».
— Поздравляю! В двадцать три десять! Не каждая девушка рискнет на такое позднее свидание.
— Не язви. Был деловой разговор. Мы договорились, что. будем информировать друг друга обо всех важных событиях. Вчера у них пошел мимозозавр — так они назвали новый вид мимозы. Представляешь, что за открытие? Найдено переходное звено от растения к животному! Сенсация! Сегодня весь мир уже говорит об этом. Вот это открытие! Не то что у нас. Помнишь, она еще на «Альбатросе» завела разговор на эту тему. Но тогда это была еще научная тайна. Много неясностей. И вдруг они стали ходить! Она мне показала одного заврика. Очень удачное название! С виду такое неказистое растеньице. Совсем пустяковое. Вот такое. — Он показал руками, какое оно маленькое. — Не больше двадцати сантиметров высотой, листья тонкие, глянцевитые и масса усиков, похожих на воздушные корни. С виду ну ничего особенного. Но только стоит изменить условия… Вера закрыла от него свет, и представь себе, усики-ноги, или, если хочешь, называй их руками, уперлись в землю, корень небольшой вылез из земли, и оно поползло! На свету опять уселось, и корень ушел в землю. Ну, не здорово ли? Теперь мне понятно, почему Мокимото не хотел ехать на наш остров, а, очутившись под нашим гостеприимным кровом, через день удрал. Просто ему не хотелось обидеть нашего старика. Но самое интересное я тебе еще не сказал. Знаешь, почему все-таки мимозозавр стал ползать? Повторился классический случай! Произошла ошибка, отклонение от методики опыта. Вера работает с Мокимото с первого курса, и еще тогда она взяла да и посадила в землю несколько драгоценных зерен. Просто у нее кончились все горшки, не было под руками, она взяла да воткнула их в нормальную землю, возле оранжереи. И забыла. А вспомнила, решила — пусть растут. Что получится. Между прочим, Мокимото строго-настрого приказал соблюдать разработанную им методику. Никаких посторонних влияний не допускалось. Особенно боялся он излучения Сверхновой. Мокимото один из первых открыл ее влияние на рост и развитие растений. Беспокоился, что лучи спутают все расчеты, расстроят наследственный механизм, который от поколения к поколению работал в рассчитанных пределах.
Получилось все наоборот: заврики поползли. И только эти, Верины. Остальные продолжают развиваться по методике. Шевелят усиками, упираются в землю, а пока ни с места! Знаешь, что сказал Мокимото? «Какая гениальная небрежность! Только старайтесь не повторять ее слишком часто. Подобные казусы случаются раз в сто лет».
Костя выстрелил и промахнулся.
Протей приплыл с дротиком во рту. Отдав дротик Косте, он сказал:
— Ты начинаешь стрелять, как Иван, Петя и Ки. Это был явный укор. Костя протер глаза:
— Брызги… Сейчас, Протейчик, ты увидишь, как надо стрелять!
И снова промах.
Костя стал вертеть в руках ружье, недовольно поморщился, потом улыбнулся:
— Отвлекли мимозозавры…
По старой привычке, я стал объяснять причины неудачных выстрелов.
Костя, всадив дротик в акулу, с улыбкой смотрел на меня. Когда я закончил анализ его душевного состояния, он махнул рукой:
— Все это ерунда, милый мой, — и твои проприорецепторы, и идеальная согласованность нервных импульсов, и их временный разлад. Я никогда не увлекался стрельбой, и никакие навыки во мне не закреплялись и не разлаживались. Просто меня отвлекли ходячие кустики… Видишь, опять попал. Если хочешь знать, у меня врожденный талант к этому атавистическому занятию. Один из моих отдаленных предков, дед, был охотником и участником многочисленных войн. Ты видел его изображение. Он чем-то напоминает нашего старика, несмотря на бороду. Какая-то особая уверенность и ожидание чего-то во взгляде. Ты заметил, что Мефодьич все время чего-то ждет?
— Он очень стар… И вообще человек ли он в полном смысле?
— Возможно, что-то у него не так, какие-то детали заменяют органы, но мозг у него человека или дельфина — никакая электронная схема не обладает такой гибкостью мышления. И знаешь, что в нем самое странное?
— В нем все странно. Непонятно.
— Да, но самое главное — что он в чем-то моложе нас с тобой, только поумней и помудрей. Они с моим дедом смотрят вперед, через века, и ждут… Я тоже чего-то жду. Иногда тревожно, иногда радостно. А ты?
— Естественно. Мы всегда чего-нибудь добиваемся в жизни и ждем конечных результатов. Сейчас весь мир ждет, когда вспыхнет Сверхновая. Что она принесет нам? Биата боится, что все человечество вымрет, как гигантские рептилии в каменноугольный период.
— Все это временные явления, эпизоды, — поморщился Костя. — Видишь ли, я думаю несколько иначе, в философском аспекте. Вообще о жизни как о большом ожидании чего-то.
Я не понимал его. Костя опять раскрывался для меня вдруг как-то по-новому. Я никогда не считал его способным к отвлеченному мышлению, не связанному с повседневными интересами.
— Да, да, — проронил я неопределенно.
Но Костя уже стал прежним, как всегда, внезапно перескочил на новую тему:
— Сегодня утром я встретился с Герой, женой Нильсена. Она гуманитарий. Прилетела на неделю. На нас смотрит как на древних героев и боготворит своего Карла. Мы с ней купались. Протей сразу проникся к Гере нежностью, а она смотрела на него со страхом, но держалась с достоинством. Все-таки, когда Протей назвал ее по имени, ей чуть не сделалось дурно. На суше она призналась, что никак не может убедить себя, что эти рыбообразные существа — разумные и чем-то совершеннее нас. Знаешь, она египтолог и перевела папирус, кусок летописи о небесных явлениях, и представь, в нем упоминается о вспышке Сверхновой…
В гидрофоне раздались бульканье, характерные щелчки. Затем раздался голос:
— Говорит Тави. В западном секторе нет больше акул без флажков.
— Ищите лучше, — сказал Костя. — У меня еще десять дротиков. Направляйтесь к востоку. Мы ждем на отмели.
— Приказание принял.
Под нами на глубине десяти метров раскинулась коралловая отмель. Смутно обозначалось дно в пятнах солнечного света.
Костя разделся, достал маску, взял гарпун и объявил:
— Что-то я высох под палящими лучами, надо изменить среду обитания. Помимо восстановления нервного тонуса и нормальной влажности, меня влекут здешние глубины. Однажды мы тут прогуливались с Протеем и Хохом. Какой коралловый лес и водоросли! Жаль, что не захватили тогда съемочную камеру. А ты? — Не дожидаясь ответа, он прыгнул за борт.
Я отказался. Как хорошо думалось здесь, в удобном кресле! Ракета ритмично покачивалась на пологой зыби. Когда ее поднимало на гребень волны, я видел белый корабль-рефрижератор, один из флотилии, обслуживающей наш остров. Рефрижераторы ежедневно увозили продукты моря, вырабатываемые нашими заводами. Где-то в небесной голубизне просвистел воздушный лайнер. Все это немного отвлекло меня от мыслей о моем друге. Мне вначале казалось, что я думаю исключительно о нем, но наши интересы так тесно переплелись, что все касающееся его жизни, привязанностей относилось и ко мне в такой же степени.
Вот сейчас он рассказывал о Верином мимозозавре. Открытие, которое на какое-то время затмит Сверхновую. Им, наверное, уже заполнены все каналы телеинформации. Но Костя придал этому событию какой-то интимный характер. И как будто огорчился, не заметив во мне сверхинтереса к событию и Вере.