Житинский Александр. Дитя эпохи

   Я решил писать с точки зрения верблюда. Мне показалось, что во внутренний мир верблюда проникнуть легче, чем залезть в душу, допустим, к Михаилу Ильичу или к нашей англичаночке. Поэтому я посмотрел вокруг безрадостными глазами животного и начал:
   «Кто придумал тебя, однообразный мир пустыни?… Кто насыпал этот палящий песок, в котором даже верблюжья колючка кажется флорой, а скорпионы — фауной? Кто зажег над нами унылое и неумытое солнце? Пустыня дышит жаром, как легочный больной. Она протяжна, как обморок, и вызывает тоску. В пустыне нет счастья в жизни».
   Начало мне понравилось. Однако пора было переходить к людям. И я написал: «Михаил Ильич чешется спиной о верблюжий горб. Лисоцкий тихо считает доллары, перекладывая их из одного кармана в другой. Черемухин привязал себя брючным ремнем к горбу и спит. Арабы олицетворяют терпение. Кэт музицирует на флейте».
   На этом мои наблюдения кончились. Я даже удивился. Как это другие писатели умеют описывать долго и красиво? Наверное, у них богатое воображение.
   Кэт, и вправду, играла на флейте от нечего делать. Мне стало скучно, и я ударил пятками своего верблюда в бока. Верблюд слегка взбрыкнул и ускорил шаг. Я догнал Кэт и поехал с ней рядышком. Она тут же опустила флейту и уставилась на меня большими глазами. На интернациональном языке взглядов это означало: «Чего вы хотите, молодой человек?»
   — Я просто так, — дружелюбно сказал я.
   Кэт улыбнулась и приблизила своего верблюда к моему. Они пошли, касаясь боками. А мы с Кэт время от времени касались коленками. Генерал закашлял сзади, но я не оглянулся. В конце концов, имею я право поговорить с женщиной в пустыне?
   — Как вы находите пейзаж? — спросила Кэт.
   — Очень симпатичный, — сказал я, забыв о том, что писал минуту назад в путевых заметках.
   Генерал кашлял не переставая, как чахоточник. К кашлю присоединился Лисоцкий. Я продолжал кашель игнорировать.
   — Сколько вам лет? — спросила англичанка.
   — Тридцать три, — сказал я. — А вам?
   — Твенти файв, — сказала она и расхохоталась, как в деревне. Сразу видно, что наполовину наша.
   — Понял, — кивнул я.
   — Петя! — вскрикнул сзади Черемухин сдавленным голосом.
   Я оглянулся. Генерал и Лисоцкий, красные от кашля, смотрели на меня негодующе, точно на таракана в супе. Черемухин за их спинами делал мне знаки рукой, чтобы я закруглялся.
   — Петр Николаевич! — прохрипел командир. — Займите ваше… — и вдруг глаза его округлились, и Михаил Ильич принялся тыкать пальцем в пространство перед караваном.
   — Мираж! — закричали Лисоцкий и Черемухин.
   Я снова повернулся вперед лицом. Прямо перед караваном открылся фешенебельный мираж, полный экзотики. Этот мираж и спас меня от дисциплинарного взыскания.

Мираж — Бризания

   Мы въехали в мираж по бетонному шоссе, обсаженному пальмами. Под пальмами сидели люди в бурнусах и пили пиво из консервных банок. Мираж был застроен скромными пятиэтажными отелями и живописными трущобами по краям миража. По трущобам слонялись туристы, фотографируя нищих. Как выяснил позже Черемухин, эти нищие и были владельцами отелей. Отели они сдавали туристам, а сами целый день торчали под пальмами с протянутой рукой. Наверное, из любви к искусству.
   Мы заняли второй этаж одного из отелей. Номера были с кондиционером, телевизором и ванной. Это были номера второго класса. Мы поселились в них, чтобы сэкономить валюту, а Кэт расположилась в первом этаже. Там были люксы.
   Люксы заслуживают описания. Это были особые люксы, с экзотикой. Когда Кэт позвала нас на обед, мы все разглядели как следует. Пол в люксе был земляной, хорошо утоптанный. Прямо в центре номера находился каменный очаг, из которого шел дым. Вентиляции никакой, везде ползали змеи, а с потолка доносились записанные на магнитофонную пленку звуки пустыни. Кто-то урчал, кто-то заливался нечеловеческим хохотом, а некоторые шипели.
   Кэт сказала, что она здесь отдыхает душой.
   — А куда же садиться? — растерянно спросил Лисоцкий.
   — На землю, — сказала Кэт и опустилась на пол.
   Мы тоже разлеглись вокруг очага, как древние римляне.
   Вошла голая негритянка, достала из очага каких-то жареных сусликов и вручила нам. Михаил Ильич взял своего суслика, не глядя на негритянку. А Лисоцкий вообще закрыл глаза и перестал дышать. Если бы негритянка не вышла, он бы задохнулся.
   — Угощайтесь, господа, — сказала Кэт.
   Мы стали есть сусликов, убеждая себя внутренне, что это зайцы. Хотя откуда зайцы в Африке? На самом деле это были жареные вараны, с которых предварительно стянули шкуру. Вараны были вкусные.
   Змеи ползали по номеру, изредка наматываясь на нас. Вообще непривычно только первые полчаса, а потом на них перестаешь обращать внимание. Змеи ручные, администрация отеля за них отвечает.
   После обеда мы пошли прогуляться по миражу. Кэт изнывала от скуки и тоже отправилась с нами. Эти миллионерши удивительно разочарованы в жизни. Даже ручные змеи и жареные вараны вызывают у них лишь зевоту. Миллионерши очень пресыщены, и жить им поэтому трудно. Я спросил у Кэт, что ей, вообще говоря, надо? Чего ей хотелось бы больше всего на свете?
   — Любви, — сказала Кэт.
   Не ручаюсь, что она произнесла это слово с большой буквы. Поэтому я сразу переменил тему разговора, чем вызвал у Кэт сильнейшую депрессию. Она швыряла доллары нищим и меланхолично наблюдала, как они дерутся из-за них в желтой пыли. На один металлический доллар как бы случайно наступил начфин Лисоцкий. Он долго стоял, размышляя, как бы его незаметно поднять. При этом он делал вид, что любуется пальмой.
   — Вы слышали об инфляции, Казимир Анатольевич? — спросил я.
   — Да… А что? — испугался Лисоцкий.
   — Пока вы стоите на этом долларе, он непрерывно обесценивается, — сказал я. — Причина, конечно, не в том, что вы на нем стоите. Просто не нужно терять времени.
   Лисоцкий ужасно расстроился и не стал брать монетку. Вероятно, доллар до сих пор там лежит и обесценивается.
   Мы пришли в центр миража, где был базар и небольшой аэропорт. Базар нас не очень интересовал из-за нашей низкой покупательной способности. Однако торговцы хватали нас за руки и предлагали золото и драгоценности. Мы отмахивались. У одного негра на лотке лежали книги. Я подошел к нему и убедился, что он торгует Пушкиным в старом издании. Книги были в хорошем состоянии. Я подозвал Черемухина, чтобы продемонстрировать ему марксовское издание Пушкина.
   — Откуда это у тебя, отец? — спросил Черемухин.
   Негр принялся что-то объяснять, водя над книгами коричневыми пальцами. Черемухин слушал недоумевая. Под конец негр открыл первый том, полистал его и принялся нараспев читать:
   — Пурия махилою непо кироит, вихири сенессы кирутя…
   — Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, — перевел Черемухин. — Он говорит, что это старинные молитвенники из Бризании. Он умеет их читать, но не понимает.
   Словоохотливый негр рассказал далее, что молитвенники принадлежали его отцу. А отец, в свою очередь, принадлежал когда-то к племени киевлян, но вынужден был в свое время эмигрировать из Бризании, потому что племя потеряло веру, забыло язык и занялось бесстыжей коммерцией. Киевляне изготовляли сушеные человеческие головы и сбывали их иностранным туристам. Сырье они брали у соседнего племени вятичей. Православный отец нашего торговца не мог этого стерпеть и эмигрировал. Проще говоря, бежал под покровом ночи. К вятичам он не побежал, потому что не хотел со временем быть высушенным, а скрылся в Ливии.
   Негр сказал, что его отец был советником у вождя киевлян.
   — Он что, лысым был? — спросил я.
   — Лысым, лысым, — закивал негр.
   — Ну, что ты скажешь, Паша? — спросил я Черемухина. — Товарищ Рыбка, оказывается, непогрешим, как Лука, Марк, Матфей и Иоанн вместе взятые.
   — Да погоди ты! — воскликнул Паша. — Дай разобраться.
   И он принялся выпытывать дополнительные сведения. К сожалению, негр больше ничего не знал. Его правоверный папаша не смог даже толком выучить сына русскому. Правда, он вдолбил в него тексты всех стихов Пушкина. Сын докатился до того, что стал торговать молитвенниками отца. Очень печальная история.
   В его оправдание стоит сказать, что торговал он безуспешно вот уже четвертый год, потому что не было никакого спроса.
   Черемухин, выслушав все, посерьезнел и задумался. Потом он позвал остальных наших, и мы, как всегда, провели совещание. В результате совещания командир приказал начфину приобрести Пушкина. Шесть томов большого формата с золотым тиснением.
   — Ну зачем? Зачем нам здесь Пушкин? — взмолился я, потому что сразу понял, что тащить молитвенники придется мне.
   — Нужно знать обряды страны, куда едешь! — сказал генерал.
   — А то вы Пушкина в школе не проходили! — закричал я.
   Но Лисоцкий уже рассчитывался. Негр благодарно кланялся и шептал: «Я помню чудное мгновенье…»
   Я перевязал священные книги лианой и двинулся дальше за своими начальниками.
   Следующим объектом, который нас интересовал, был аэропорт. Аэропорт связывал мираж с ближайшими странами вертолетным сообщением. На табло, висевшем в здании аэропорта, мы прочитали названия нескольких государств. Нигер. Чад. Центрально-Африканская Республика и так далее. Среди них и Бризания. Правда, ее название было зачеркнуто красным карандашом. Мы пошли в справочное бюро.
   В справочном бюро сидела толстая седая негритянка и неторопливо ела бананы. Справа от нее стоял таз с бананами, а слева был таз для шкурок. Негритянка деловито перерабатывала бананы в шкурки.
   — Мадам, нам необходимо добраться до Бризании, — сказал Черемухин по-французски.
   Мадам что-то сказала Черемухину. Тот принялся возражать. Они очень быстро дошли до высоких нот и устроили крик, как в итальянском кинофильме. Мадам даже покрутила бананом у виска, намекая на непонятливость Черемухина.
   — Дура баба, — наконец сказал Черемухин. — Она говорит, что с Бризанией прерваны отношения, вертолеты туда сегодня не летают. У них там переворот в каком-то племени. Рейсы отложили до завтра, пока здесь не разберутся, что это за переворот.
   — А если переворот плохой? — спросил я.
   — Да им все равно — какой, — сказал Черемухин. — Важно знать, что стало с аэродромами. Иногда после переворотов их вспахивают, а иногда ставят вертолетные ловушки.
   — Это что-то новое, — сказал генерал.
   — Очень просто, — объяснил Черемухин. — Копают яму и прикрывают ее лианами. Вертолет садится и проваливается. Потом они сверху забрасывают его копьями.
   — Зачем же так? — ахнул Лисоцкий.
   — Они думают, что охотятся. Это у них в крови… Господи, как сложно все это объяснить нормальному человеку!
   Вот почему негритянка вертела бананом у виска. Очень сложно, действительно.
   Черемухин пошел к начальнику аэропорта и целый час беседовал с ним о Бризании. Потом он рассказал содержание беседы нам. Вот вкратце информация, влияющая на вертолетное сообщение.
   В Бризании, кроме племен, много различных партий. В принципе, любое красивое слово в сочетании со словом «партия» может служить основанием для создания последней. Партия справедливости. Партия благородства и чести. Партия цивилизации. Партия национального компромисса.
   И так в каждом племени.
   В этом деле много всяких нюансов, но только партия национального компромисса ставит вертолетные ловушки, когда приходит к власти. Это один из пунктов их программы. Следовательно, сказал Черемухин, как только здесь убедятся, что к власти пришла другая партия, мы можем лететь.
   — А как в этом убедятся? — спросил Михаил Ильич.
   — Путем пробного полета.
   — Неужели они рискнут вертолетом? — пожал плечами генерал.
   — Нет, у них уже выработалась методика. Вертолет прилетает и сбрасывает на место посадки мешок с песком. Если мешок проваливается, вертолет улетает.
   — Смекалистый народ! — одобрительно сказал Михаил Ильич. — Когда же у них пробный полет?
   — Через два часа. Вертолет уже заправляется.
   И тут Михаил Ильич показал, что он не зря командовал дивизией. Он тоже проявил смекалку и решительность, предложив нам лететь в пробном полете. Доводы его были железными. Если все нормально — сядем и сэкономим время. Если нет, то вернемся и подождем до лучших времен.
   Собственно, он даже не предложил это, а приказал.
   Администрация аэропорта предоставила нам хорошую скидку на билеты. Мы помчались за вещами. Сочинения Пушкина я оставил у вертолета.
   Когда Кэт обо всем узнала, она страшно обиделась. Она уже настолько свыклась с мыслью, что доедет до Бризании, что не хотела ни о чем знать.
   — Послушайте, Катя! — сказал генерал. — Это опасно. Пробный полет! Мы не можем подвергать вас риску.
   — Плевать я хотела! — сказала Кэт горячась. — Вы не имеете права чинить мне препятствий. Если будете мешать, я куплю вертолет!
   И она тут же, за полчаса, продала свой караван, рассчиталась с проводниками, оставив лишь одного, и явилась с ним и многочисленными чемоданами к вертолету.
   Смотреть суматоху при погрузке сбежался весь мираж. Экипаж вертолета состоял из трех человек. Все норвежцы. Черемухин пытался вступить с ними в контакт, но у него ничего не вышло. Норвежцы были молчаливы, как египетские пирамиды.
   Наконец мы взлетели и взяли курс на Бризанию. Мираж остался внизу. Сверху нам было видно, как наш осиротевший караван шагал по пустыне обратно.
   Генерал через Черемухина вызвал пилота и протянул ему удостоверение личности. Норвежец повертел удостоверение в руках и нехотя сказал:
   — Ну?
   — В какой населенный пункт мы летим? — спросил генерал.
   — В Киев, — сказал норвежец.
   — Занятно! — воскликнул Лисоцкий. — В Киев!
   — Нет ничего занятного, — сказал Черемухин. — Вы хотите быть высушенным?
   Стыдно сказать, но я все же на мгновение представил высушенную голову Лисоцкого величиной с кулак.
   — Нам в Киев не нужно, — сказал Михаил Ильич.
   — Мы всегда летаем только в Киев, — сказал норвежец.
   — Плачу пятьсот долларов, — вмешалась Кэт. — Доставьте нас в другое место.
   Норвежец пожал плечами и ушел.
   Часа три мы болтались над пустыней, а потом полетели над джунглями и саваннами. Скорее все-таки над саваннами. По саваннам прыгали львы и жирафы. Где-то внизу за тенью нашего вертолета гнался серый носорог. Сверху он напоминал мышь, только без хвоста.
   Еще через час мы увидели несколько хижин, расположенных на краю большого массива джунглей. Из кабины вышел норвежец.
   — Вятка, — сказал он и стал что-то искать.
   — Что вы ищете? — спросил Черемухин.
   — Мешок с песком, — ответил тот.
   Ну, конечно! Мы его забыли в суматохе.
   — Идиотизм! — сказал генерал. — Прилететь из пустыни без песка! Только мы на это способны, русские. Вот, кажется, все учтешь, сделаешь, как лучше, умом пораскинешь… И на тебе!
   — При чем здесь русские, если экипаж норвежский? — обиделся я. — Это международный просчет.
   А вертолет уже завис над площадкой. Нужно было срочно что-то сбрасывать. В окошки мы видели вышедших из хижин людей. Мы наблюдали их с естественным интересом. Они тоже с интересом наблюдали, как мы сядем.
   — Ну? — спросил норвежец, открывая люк.
   Генерал обвел всех взглядом, как бы давая понять, что сбрасывать его неуместно.
   — Петя, давай эти церковные книги, — сказал он. — Черт с ними!
   — Между прочим, это Пушкин! — пробормотал я.
   Но тем не менее подтащил связку к люку и столкнул ее вниз. Шесть связанных томов Пушкина, кувыркаясь, полетели к земле. Они ударились о землю, лианы лопнули и пачка рассыпалась. Ни одна обложка не оторвалась. Все-таки раньше добротно издавали классиков!
   Убедившись, что ловушки нет, норвежец ушел в кабину и стал сажать вертолет. А мы в отверстие люка увидели, как местные жители, обмениваясь тревожными жестами, растащили книги.
   Через минуту колеса вертолета уперлись в землю Бризании. Норвежец открыл дверцу и выкинул из вертолета железную лесенку.
   — Давайте, Михаил Ильич! — подтолкнул генерала Черемухин.
   Генерал прогромыхал по лесенке. За ним в отверстии двери скрылись Лисоцкий, Кэт и Черемухин. Когда я показался на верхней ступеньке, генерал был уже внизу, а перед ним на коленях, уткнув головы в выгоревшую траву аэродрома, стояли человек пятьдесят аборигенов. Михаил Ильич на всякий случай помахивал рукой, но жест пропадал зря: его никто не видел. Ни один бризанец не смел поднять головы.

Вятка

   — Вот и Бризания! — сказал я.
   — Что же это такое? Почему они на коленях? — прошептал Лисоцкий.
   Генерал откашлялся и вдруг прогремел:
   — Встать!
   Бризанцы вскочили на ноги и вытянулись перед генералом. И тут мы заметили, что негры какие-то необычные. Многие из них были белокуры. Глаза голубые и серые. А кожа совсем не шоколадная, а скорее смуглая. Впереди всех стоял курносый негр с окладистой седой бородой.
   — Ну, кто тут главный? — громко спросил генерал, забыв, что он не в соседней дивизии.
   — Нынче я за него, батюшка, — сказал курносый старик по-русски, пытаясь поцеловать Михаилу Ильичу руку.
   Генерал поспешно отдернул руку. Старик перекрестился по-православному — справа налево.
   — Паша, давай переводи, — приказал генерал.
   Они с Черемухиным вышли вперед и подстроились к старику.
   — Уважаемый господин президент! Дамы и господа! — начал генерал.
   Я посмотрел на дам и господ. Одеты они были минимально. Однако смотрели на генерала вполне осмысленно и даже, я бы сказал, интеллигентно.
   Черемухин перевел обращение генерала на французский. Так ему почему-то захотелось.
   — Мы прибыли к вам с визитом доброй воли. Добрососедские отношения между нашими странами — залог мира во всем мире, — продолжал генерал.
   Черемухин опять перевел.
   — Вот, пожалуй, и все, — неуверенно закончил Михаил Ильич. — Да здравствует свободная Бризания!
   — Вив либре Бризань! — крикнул Черемухин.
   Бородатый старик вызвал из толпы молодого человека в набедренной повязке.
   — Коля, это не наши. Будешь переводить на их язык, — сказал он ему тихо.
   Тот кивнул. Я следил краем глаза за Лисоцким и видел, что он никак не может уяснить себе происходящего.
   — Господин посол! — начал старик. — Мы ценим усилия вашей страны по поддержанию мира во всем мире. В прошлом между нашими государствами не всегда существовали добрососедские отношения, но политика времен Крымской войны давно канула в Лету. И сегодня мы рады приветствовать вас в цветущей южной провинции Российской империи…
   Генерал издал горлом какой-то звук. Шея Черемухина, за которой я наблюдал, стоя сзади, мгновенно покраснела, будто ее облили кипятком.
   Молодой человек в повязке между тем деловито перевел речь старика на французский.
   — Храни Господь Францию и Россию! — закончил старик.
   Из рядов бризанцев вышла голубоглазая негритянка и поднесла генералу хлеб-соль. Генерал взял хлеб-соль обеими руками и сразу стал похож на пекаря. Впечатление усиливала белая панама, которая была у него на голове.
   Вдруг бризанцы дружно запели, руководимые стариком. Песню мы узнали сразу. Это была «Марсельеза» на французском языке. Генерал быстро передал хлеб-соль Черемухину и приставил руку к панаме. Бризанцы спели «Марсельезу» и без всякого перерыва грянули «Боже, царя храни».
   Рука генерала отлетела от панамы со скоростью первого звука гимна.
   — Это же «Боже, царя храни»! — страшным шепотом произнес Лисоцкий.
   — Слышим! — прошипел Михаил Ильич.
   Спев царский гимн, бризанцы затянули «Гори, гори, моя звезда…» Мы облегченно вздохнули, и я даже подпел немного.
   На этом торжественная церемония встречи была окончена. Вятичи разошлись. С нами остались президент и переводчик.
   — Господа, — сказал генерал, — мы очень тронуты вашим приемом. Откровенно говоря, мы не ожидали услышать здесь наш родной язык.
   Старик тоже в чрезвычайно изысканных выражениях поблагодарил генерала. При этом он отметил его хорошее произношение.
   — Вы почти без акцента говорите по-русски, — сказал он.
   — Здравствуйте! — сказал генерал.
   — Добро пожаловать! — кивнул старик.
   — Да нет! — сказал генерал. — Почему, собственно, я должен говорить с акцентом?
   — Но вы же француз? — спросил старик.
   — Я? Француз? — изумился генерал.
   Кажется, только один я уже все понял. Ну, может быть, Черемухин тоже.
   — Позвольте, — сказал президент. — Но господин переводчик переводил вашу речь на французский язык для вашей делегации?
   — Совсем нет. Он переводил для вас, — сказал генерал.
   — Именно для вас, — вставил слово Черемухин.
   — Господа! Господа! — заволновался президент. — Я ничего не понимаю. Вы из Франции?
   — Мы из Советского Союза, — отрубил генерал.
   Президент и его переводчик посмотрели друг на друга и глубоко задумались.
   — Как вы изволили выразиться? — наконец спросил президент.
   Пришла очередь задуматься генералу. Он тоже оглянулся на нас, ища поддержки.
   — Советский Союз. Россия… — сказал генерал.
   На лице президента отразилось сильнейшее беспокойство.
   — Вы из России? — прошептал он.
   — Да. Из Советского Союза, — упрямо сказал генерал.
   — Простите, — сказал президент. — Это, должно быть, ошибка.
   — Что ошибка? Советский Союз — ошибка? — вскричал Михаил Ильич.
   — Он не понимает, что Россия и Советский Союз — синонимы, — не выдержал я.
   Этим я совсем сбил с толку Михаила Ильича. Генерал страдальчески взглянул на меня, переваривая слово «синонимы».
   — Он не знает, что это одно и то же, — разъяснил Черемухин.
   — Как это так?
   — А вот так, — сказал Черемухин со злостью. — Видимо, нам придется объяснять все с самого начала.
   Президент и переводчик с тревогой слушали наш разговор.
   — Господа, — сказал президент. — Мы знаем, что в Российской империи…
   — Нет Российской империи! — заорал Михаил Ильич. — Уже пятьдесят с лишним лет нету таковой! Вы что, с Луны свалились?
   Негры синхронно перекрестились.
   — Надо отвести их к Отцу, — сказал переводчик.
   — У Отца сегодня государственный молебен, — сказал старик, запустив пятерню в бороду.
   — Так это же вечером!
   Президент оставил бороду в покое и попросил нас обождать, пока они доложат Отцу.
   — Кто это — Отец? — спросил генерал.
   — Отец Сергий, патриарх всея Бризании.
   — А-а! — сказал генерал.
   Они пошли докладывать Отцу, а мы остались на аэродроме. Кэт с помощью своего араба соорудила поесть. Мы съели ее колбасу с хлебом-солью и провели дискуссию о Бризании. Когда генерал узнал, что еще на «Иване Грозном» нам кое-что стало известно из Рыбкиных уст, он вознегодовал.
   — Нельзя пренебрегать данными разведки! — сказал он. — Дайте мне записи.
   Я передал генералу конспекты Рыбкиных лекций. Михаил Ильич тут же углубился в них.
   — Алексей Буланов! — вдруг вскричал он.
   — А что? Вы его знаете? — участливо спросил Лисоцкий.
   — Нужно читать художественную литературу! — заявил генерал. — Граф Алексей Буланов описан в романе «Двенадцать стульев». Гусар-схимник… Помнится, он помогал абиссинскому негусу в войне против итальянцев.
   — Точно! — в один голос закричали мы с Лисоцким.
   — «Двенадцать стульев» — это не документ, — сказал Черемухин.
   — Выходит, что документ, — сказал генерал.
   — Неужели нас убьют? — вдруг печально сказал Лисоцкий.
   Эта мысль не приходила нам в голову. Мы вдруг почувствовали себя выходцами с другой планеты. Проблема контакта и прочее… А что если наши братья по языку и бывшие родственники по вере действительно нас ухлопают? Чтобы не нарушать, так сказать, стройную картину мира, сложившуюся в их головах.
   — Нет, не убьют, — сказал генерал. — Христос не позволит.
   Таким образом, нам официально было предложено надеяться на Бога.
   Вдруг со стороны домиков показалось какое-то сооружение, которое несли четыре молодых негра. Сооружение приблизилось и оказалось небольшим паланкином, сплетенным из лиан.
   — Только для барышни, — сказал один вятич, жестом приглашая Кэт в паланкин.
   Кэт храбро влезла туда, и вятичи ее унесли. Араб-проводник потрусил за паланкином. Мы начали нервничать. Генерал дочитал записи до конца и задумался.
   — Путаная картина, — сказал он.
   — Видимо, в разных племенах разные обычаи. Рыбка был в Новгороде. Там совсем не говорили по-русски. А здесь все-таки Вятка, — сказал я.
   — Бывал я в Вятке… — зачем-то сказал генерал.
   Тут пришел посланник от Отца. Жестами он приказал нам следовать за собой. Генерал стал приставать к нему с вопросами, но вятич только прикладывал палец к губам и улыбался.
   — Глухонемой, черт! — выругался генерал.
   — Отнюдь! — сказал вятич, но больше мы не добились от него ни слова.
   Мы шли по главной улице Вятки и глазели по сторонам. Домики были маленькие, похожие на стандартные. Отовсюду из открытых окон слышалась русская речь.
   — Определенно можно сказать лишь одно: они не те, за кого себя выдают, — донесся из домика приятный голос.
   — Но позвольте, они вовсе ни за кого себя не выдавали…
   — Сумасшедшие, одно слово, — сказала женщина.
   — Нет, вы как хотите, а в России что-то неладно, — опять сказал приятный голос. — Да-с!