Жмуриков Кондратий. Повесть о настоящем пацане

   Женя молчала. Ей было, конечно, что ему ответить, но нужно было срочно решить, оставлять его в несчастливом заблуждении по поводу своей половой принадлежности или же признаться ему во всем? Второе было чревато риском попасть в окончательную немилость: до сей поры Женя ни разу не слышала от него ни одного теплого слова в адрес женщин. Впрочем, ни одного теплого слова она от него вообще не слышала. И потом: кто сказал, что ей будет разрешено после этого здесь остаться? Скорее наоборот. Ее выдадут настоятелю этого сугубо мужского места и – кто знает, как здесь поступают с женщинами. По крайней мере, нельзя было ожидать, что с ней поступят таким образом, которым до сих пор с ней поступали все мужчины – то есть, оставят в покое.
   Поэтому Женя решила продолжать врать.
   – Слушай, Гарри, я не знаю, что ты за человек и почему тебе понадобилось убегать от ментов. Но я – парень не промах и могу тебе гарантировать, что от меня этой информацию не получит никто. К тому же, герои-одиночки в последнее время слишком попсовая тема… Вот я и подумал: а не понадобится тебе подходящий спутник, достаточно сообразительный и расторопный, чтобы выполнять твои мелкие поручения и помогать тебе коротать долгие зимние вечера в этой глуши? – Женя даже не ожидала от себя подобного знания классики и тем более не хотела ее цитировать в такой неподходящий момент и в таком вольном переложении, но так получилось.
   Гарри спокойно посмотрел на нее и сказал:
   – Не понадобится.
   – Тогда ладно, – пожала плечами Женя и отправилась к выходу.
   – А ну, стой, – окликнул ее Гарри. – Пожалуй, ты мне поможешь кое-что сделать, а потом я избавлюсь от тебя. Ты сам враг своему счастью. После того, как тебя угораздило сюда приперся, можешь даже не надеяться на то, что тебе повезет еще раз. Если у тебя есть родные, можешь сесть и написать им прощальное письмо: ты с ними больше не увидишься, это я тебе гарантирую. Осталось только выяснить, сразу ты умрешь или немного помучаешься. И можешь быть уверен: когда твой труп обнаружат, я буду уже очень далеко. А потому…
   Он не закончил свою фразу и заснул, издав громкий храп. Женя в нерешительности остановилась, не предвидя подобного поворота событий. Ей было совершенно ясно дано понять, что никакого взаимовыгодного сотрудничества на почве взаимной симпатии не получится, потому как не было ни почвы, ни симпатии, ни взаимной выгоды. Пытать здесь счастья еще раз было бессмысленно, а потому Женя решила уносить ноги подобру-поздорову, пока ее не расчленили заживо. Из приключения мало что получилось: приходилось возвращаться несолоно хлебавши восвояси и прятаться за широкой папиной спиной от домогательств всяческих малообразованных проходимцев, а в качестве эстетического идеала выбрать себе кого-нибудь менее экзотичного. Только прежде нужно было убедиться, что здесь нет ничего ценного, что можно было прихватить в качестве сувенира на тот случай, если в ее рассказы о замечательно проведенном уикэнде кто-нибудь посмеет не поверить.
   В комнате ничего подходящего не было. Не таскать же за собой эти свитки, которые не известно зачем и кому нужны, да к тому же еще рисковали совершенно размокнуть от ее дилетантского путешествия на лыжах. Единственное, что привлекало внимание в этом скудном интерьере, был железный сейф, вполне совдеповского вида, вделанный в одну из панелей в стене. Явно было видно, что в нем хранилось что-то очень ценное, может быть даже куча денег. Деньги Жене были весьма кстати, особенно в ее нынешнем положении. Женя подошла к сейфу поближе и внимательно его осмотрела. На нем не было ни кодового замка, ни каких-либо других электронных устройств, с которыми образованная девушка вполне могла бы справиться. Был только элементарный замок, который открывался элементарным ключом. Ключа у Жени не было, грубой физической силы – тоже, а потому, поковыряв ногтем узенькую щель, Женя от сейфа отстала. Потом ей пришла в голову мысль, что ключ должен быть у Гарри.
   Женя осмелилась подойти поближе к гангстеру, чтобы проверить, что у него хранится в карманах. Женя очень надеялась, что это окажутся ключи, пистолет, на худой конец, или что-то в этом роде. Говорят, что умные учатся на ошибках других, а дураки не учатся даже и на своих собственных. Не хотелось бы никого обижать, но после того, что произошло дальше, можно было сказать: Женя ошибалась в своем собственном интеллекте. Она полезла в нагрудный карман спящего Гарри и немедленно была свалена с ног достаточно чувствительном ударом в челюсть. Если это было неожиданность, то явно не из тех, что относятся к разряду приятных.
   В мозгу у Жени пронеслась мысль о том, что все ее представления о прелестях мужской жизни оказались преувеличенными: она больше не хотела служить в армии взамен замужества и была бы не прочь освоить вязание крючком вместо бокса. Второй мыслью было желание рассказать об этом Маринке, которая копила деньги на операцию по смене пола.
   Гарри вскочил на ноги, выглядя при этом точно так же, как если бы он вообще не спал. Только глаза у него были пустые-препустые и безумные-пребезумные. Впрочем, они частенько у него были такие.
   – Ты здесь откуда? – разглядев валяющуюся в философских рассуждениях Евгению, спросил искренне удивленный Гарри.
   Из этого следовало, что предыдущий эпизод полностью испарился из его памяти и можно было рассказать свою версию случившегося.
   – В общем так, – спокойно произнесла Женя. – Ты меня взял к себе в соратники и помощники.
   – Почему? – тупо смотрел на нее Гарри.
   – Потому что тебе нужно помочь в одном очень важном деле, с которым ты сам вообще не справишься. А я тебе понравился своей исполнительностью и расторопностью, – врала, как дышала, Женя.
   Гарри все еще не понимал, как он мог сделать то, чего делать вообще никогда не собирался, но факты – вещь упрямая. Вот он – в своей комнате, а вот перед ним этот подозрительный тип, который чувствует здесь себя вполне уверенно и бежать прочь с криками ужаса совершенно не собирается. Это было более, чем странно, а потому можно было предположить, что слова его – правдивы. Деваться было некуда: нельзя сказать, что Гарри был человеком совести, но слово свое не любил держать – это была у него такая модная фишка. Никто не ожидает, а он – бац! – и сдержит. Именно поэтому спорить с незваным гостем он не стал, а решил сразу же использовать его по прямому назначению:
   – Ну, раз так, то принимайся за работу. Сними с меня ботинки.
   Перед Женином носом появилась остроносая пижонская туфля на натуральном меху. Женино обоняние моментально отключилось – из-за превышения порога чувствительности обонятельных центров. Женя с тоской посмотрела на неаппетитного гангстера и стоически принялась за дело.
   Когда дело было сделано, Гарри, оставшийся в одних носках, протопал к шкафу и извлек из него настоящие охотничьи бахилы, которые на него напяливать пришлось снова Жене. После этого из того же шкафа была извлечена черная ряса.
   – Давай, герой, готовься. Будешь зарабатывать себе на первый ужин.

* * *

   Молодежь вела себя предельно отвратительно. Вернее, ее отвратительности не было никаких пределов. Дуболомов, который в бытность свою учителем физкультуры в техникуме, наобщался с подростками вдоволь, держался еще молодцом, а вот на Костика, который кроме своей трехлетней дочки и детей-то никаких не видел, было просто жалко смотреть. Он был растерян, потрясен и подавлен. Ему было стыдно и неловко – это можно было видеть по его покрасневшим ушам. Это становилось все более невыносимым – выслушивать в свой адрес и в адрес отпрысков их уважаемого босса столько гадостей. Дуболомов уже горячо сожалел о том, что он пошел на подобную глупость – решил обратиться за помощью к людям, не достигшим среднего возраста – он мог предвидеть, чем все это кончится.
   – Я думал, вы его друзья, – робко сказал наивный Костик, после чего тинейджеры разразились такими перлами, что Дуболомов понял, что его напарника придется впоследствии выводить из депрессии медикаментозно.
   Еще бы немного, и нервы Дуболомова не выдержали. В сущности, он был гуманным человеком и был категорически против насилия и не приветствовал драконовские меры воспитания, в особенности применительно к подросткам мужского пола. Но всему был свой предел, и он практически наступил: рука Дуболомова опустилась в карман и решительно сжала рукоятку пистолета. Однако, наемник не успел даже снять его с предохранителя, как прозвучали два приглушенных выстрела. Молодежь очень быстро потеряла свой боевой вид и, не стесняясь в средствах, стала разбегаться во всех направлениях, громко крича и сбивая с ног прохожих. Дуболомов медленно повернулся и обнаружил позади себя ужасную картину: какая-то малокалиберная дама с крупнокалиберной пушкой в руках расстреливала в упор двух малолеток, личности которых были Дуболомову что-то подозрительно знакомы.
   – Это они! – крикнул Костик и ринулся в сторону перестрелки, надеясь сбить даму с ног.
   У него это получилось мастерски: через секунду они покатились по мостовой, обнявшись, как родственники. Дуболомов, реакция и скорость которого значительно уступали тем же характеристикам его товарища, подоспел несколько попозже и показал свои преимущества в силе: он поймал клубок из дамы и напарника, распутал его и поставил обоих на ноги. При этом оказалось, что дама до сей поры сжимает в руках пистолет. Дуболомов зажмурился, ожидая выстрела, но вместо этого дама сказала:
   – Рада видеть вас, Зед, живым и невредимым.
   Дуболомов осторожно приоткрыл один глаз и с удивлением посмотрел на женщину, которая явно принимала его не за того.
   – Вы зачем детей укокошили? – подал голос помятый и попачканный Костик.
   – Они же вам угрожали, – отозвалась дама. – К тому же, никакие они не дети – это явно маскировка. Посмотрите на них: где вы видели таких грязных детей? И чем вы объясните, что эти дети вылезли из канализационного люка и направлялись в вашу сторону с таким видом, будто вы им должны по меньшей мере миллион. Ко всему прочему, я их не убивала. Я стреляла снотворными пулями, памятуя о том, что все наши враги имеют большую ценность, оставаясь живыми, но беспомощными. Откуда мне было знать: может быть вам нужна от них какая-нибудь информация или за них дадут хороший выкуп. Кстати, Зед, познакомьте меня с вашим другом и объясните, в каком магазине вы приобрели такую удачную маскировку? Я буквально не узнаю вас в гриме.
   Дуболомов смотрел на дамочку во все глаза, а Костик даже рот приоткрыл от крайнего изумления. Они переглянулись и прочитали все друг у друга в глазах: эта дама – сумасшедшая и от нее нужно срочно избавляться.
   – М-м-м, дорогая, – стал натянуто улыбаться Дуболомов. – Может быть, поговорим лучше в другом месте? Я боюсь, как бы кто нами не заинтересовался – все-таки мы в центре Москвы.
   – Да-да, – вдруг подмигнула ему дама. – Я вас прекрасно понимаю: предосторожность – прежде всего.
   Она неожиданно легко подхватила двух подбитых ей тинейджеров подмышки и потащила их по направлению к одному из проходных дворов. Дуболомов потихоньку догнал ее и шмякнул рукояткой пистолета по макушке. Дама взвизгнула и упала на спину.
   – Зачем ты ее так? Шишка же останется, – сказал сердобольный Костик, заглядывая даме под задравшуюся шубу.
   – Нормально. Держи ее за ноги, а я – за руки, и понесли.
   Они перетащили даму на ближайшую скамейку и усадили так, будто женщина просто немного устала и присела передохнуть.
   – А теперь – быстро! – скомандовал Дуболомов.
   Напарники резво подбежали к безжизненным телам двух друзей и стали сверять их с изображением на фотографии.
   – Они?
   – Не знаю. Может они, а может – не они.
   – Берем этих на всякий случай, а шеф сам разберется. Давай-давай, а то наша подружка может очнуться и рассказывай ей потом, как ты замаскировался до такой степени, что собственные родители считают, что таким всю жизнь и был.
   – Погоди тащить. Что, если эта сумасшедшая их кокнула?
   Откуда у этой шлюхи снотворные пули?
   – Ты хочешь сказать… – глаза Костика от ужаса округлились.
   – Да не ссы, может все в порядке. Давай проверим.
   – А как?
   – Ну, на зрачковый рефлекс. Давай сюда свою светилку лазерную. Щас мы ей посветим – и все будет ОК.
   Костик, не сводя перепуганных глаз с двух раскинувшися на мокрой мостовой подростков, стал судорожно шарить по карманам, причитая и ноя.
   – Ну, что ты там роешься? – нетерпеливо спросил Дуболомов, нервно осматриваясь и замечая приближение толпы любопытствующего народа.
   – Я его не найду никак. Кажется, я его потерял…
   – Ну, что ты будешь делать! – с досадой прошипел Дуболомов и заботливо склонился над одним из поверженных тинейджеров, пытаясь на глазок определить его состояние.
   Вдруг тинейджер громко сочно захрапел. К нему присоединился второй, и вскоре они закатили такой концерт, что в соседнем театре даже прервалось представление и все высыпали на улицу, дабы посмотреть, что происходит.
   – Расходитесь, товарищи, расходитесь! – авторитетно забасил Дуболомов, потрясая руками. – нечего смотреть. Надрались молодые люди, накумарились. Надо срочно доставить к родителям. Не скапливаемся, не толкаемся. Мы сами со всем справимся. А вы бы лучше вон дамочке помогли – ей плохо, по всей видимости…
   Отведя от себя пристальное внимание публики, напарники оттащили добычу к машине, которая, слава богу, все еще была поблизости.

ГЛАВА 15. СДЕЛАЙ МЕНЯ ПТИЧКОЙ, СДЕЛАЙ МЕНЯ РЫБКОЙ, или ПОЧУВСТВУЙТЕ СЕБЯ ДРОВАМИ

   Давыдовичу было плохо. Мало того – ему было гораздо хуже, чем он сам мог предположить, садясь в этот злосчастный самолет. На него взгромоздили рюкзак с парашютом и сказали, что пункт назначения – через пять минут. Он хотел было объяснить, что никогда в жизни не прыгал с парашютом и даже в армии не служил по причине плоскостопия третьей степени, но кондуктор разводила руками, ссылаясь на то, что при покупке билета его могли бы и предупредить. Билет Давыдовичу купил этот странный молодой человек, который сопровождал его в аэропорт и вполне может быть, что он антиквара предупреждал.
   Да только вот в той прострации, в которой Давыдович находился последствии часы перед полетом, он вряд ли что-нибудь соображал. И – вот результат.
   – Павловск – следующая остановка. На выход готовимся заранее, – объявила кондуктор.
   К выходу никто не пошел и Давыдович понял, что ни один дурак больше не добирается таким странным образом до этого гиблого места. Делать было нечего. Антиквар встал на пороге перед дверью, которая была пока закрыта и стал вспоминать, что в его жизни хорошего вообще было.
   А вспомнить было в буквальном смысле нечего. Вся его жизнь была примером того, как жить не надо. Въевшаяся с детства страсть к красивому, заставила его пойти против воли родителей и вместо математики в школе заниматься рисованием.
   Вскоре стало ясно, что рисовать, лепить и даже выжигать паяльником на дощечке ему категорически воспрещено. Об этом напрямую говорил его педагог по художествам, который в один прекрасный день пришел в кабинет директора и сказал, что если Мишу Давыдовича не освободят от занятий в его кабинете, то ему, художнику по призванию, придется покончить жизнь самоубийством. Действительно, любое произведение Давыдовича было обречено стать загадкой для грядущих поколений, так как даже под определение авангардизма, кубизма и прочих малявочных искусств, никоим образом не подходили. После этого бедному Давыдовичу, от которого отказался папа, все-таки пришлось обманывать надежды своих родителей и поступить на искусствоведческий, оставив свой исконно торговый род без продолжателя.
   Видимо, богу не было угодно даже это: при всей своей абсолютной продвинутости в искусствоведческой науке, Михаилу как-то больше не везло. После ряда разномасштабных просчетов, Давыдович оказался у корыта, которое нельзя было назвать иначе, как рухлядью. У него не было семьи, у него не было работы, у него не было никакого желания жить так, как живут все. И только то, что он был специалистом по произведениям искусства, каких в Москве было наперечет, позволило держаться на плаву. А потом ловкий и бездарный однокашник Зайцев приподнял кучу денег и открыл антикварный магазин, в который пригласил трудиться на благо «общего дела» Давыдовича, сообщив ему при этом, что лучшего места ему не найти. Место было хорошо только тем, что оно было наполнено красотой разного рода и возраста и малопосещаемо людьми, чего Давыдовичу и было нужно.
   И что теперь? После того, как на него свалился этот дурацкий труп (как он, кстати, там?), его жизнь стремительно понеслась в каком-то непонятном направлении. Вот результат:
   он стоит на пороге самолета, из которого нужно выпрыгнуть во что бы то ни стало – задаток он уже получил и потратил на какую-то безделицу для своей коллекции голландских полотен, а потому пути назад не было.
   Решив, что его жизнь до этой поры не стоила того, чтобы по ее поводу сильно расстраиваться, антиквар решил с ней попрощаться:
   – Прощай! – крикнул он, шагая в пустоту, которая вдруг зазияла перед ним.
   – Экипаж желает вам приятного полета и прощается с вами! – донеслось следом.
   Летел он недолго. Потом вспомнил, что нужно же что-то делать и дернул за кольцо. Ничего не произошло и Давыдович с ужасом вспомнил, что периодически парашюты не открываются. Потом он понял, что это было кольцо на его молнии и дернул за другое кольцо, имевшееся в наличии. Тут же его дернуло вверх так, что чуть не оторвалась тяжелая голова, которая упрямо подчинялась законам инерции, и немедленно Давыдович перестал падать, а начал парить.
   Он парил, как горный орел и плакал от восторга, увидев, что внизу все красивее, чем на полотнах его любимых голландцев. Наблюдать за расстилавшейся внизу землей, загибавшейся по краям, словно пересохший лист бумаги, было увлекательно настолько, что горе-антиквар забыл совершенно о существующей опасности умереть. Не смотря ни на что, земля медленно, но верно приближалась, и от дел небесных пришлось обратить свой взгляд к делам земным и прозаичным: нужно было срочно обдумать, как упасть. По его представлениям, самым сложным было по приземлении выпутаться из парашюта и собрать его в более или менее приличную кучу. Давыдович принялся вспоминать все, что он знал по этому поводу чисто теоретически и не вспомнил ровным счетом ничего, кроме непонятного ему наименования «стропы».
   Падать Давыдович начал вопреки своему желанию совершенно не туда, куда собирался – в самый центр какого-то жухлого леска.
   – Эй-эй-эй! – заорал антиквар на хищные ветки, за которые уже начали цепляться его ноги.
   Ветки проигнорировали это ультимативное заявление и впились Давыдовичу в ноги, собирая на себя всю его одежду, цепляясь время о времени за кожу.
   – Мама, – сказал Давыдович и зажмурился.
   Он с ужасным треском провалился сквозь кроны деревьев, получив сплошную царапину на пятидесяти процентах кожных покровов и большой синяк на правом локте, которому досталось от корявого сука. Наконец, это очень неуютное падение прекратилось и воцарилась тишина, прерываемая только легким шебуршанием парашютного шелка. Давыдович помедлил еще немного и осмелился открыть глаза.
   Перед глазами покачивался пейзаж, характерный для европейской полосы России в зимний период: голые деревья, снег и немножко елок.
   – Отлично, – сказал Давыдович прилетевшей сороке. – Кажется, я все-таки прибыл в пункт назначения.
   В последнем, впрочем, нельзя было быть уверенным на все сто процентов – поблизости никаких следов пребывания людей не было видно, а земля покачивалась где-то метрах в пяти, если зрение его не обманывало. Кричать и звать на помощь было наверняка бессмысленно, но Давыдович все же попытался:
   – Ау, – несмело сказал он. – Люди! – позвал он чуть громче.
   Никаких видимых результатов не было, а потому антиквар, которому совершенно не хотелось стать елочным Дедом Морозом, стал орать, как резаный, рискуя сорвать голос и умереть от воспаления легких. Некоторое время это продолжалось безрезультатно. Давыдович стал выть, как серый волк, и терять надежду: солнце уже стало клониться к закату.
   Тут из ельника вышла какая-то женщина и пошла по направлению к тому дереву, на котором висел незадачливый десантник. Давыдович замолчал и задергался, как червь на крючке, показывая, что он не просто здесь завис, а борется с неудачей всеми доступными ему средствами: антиквар ни за что в жизни не признался бы женщине, что он в отчаянье и без ее помощи ему не справиться.
   Женщина между тем подошла вплотную к дереву и, не меняя темпа, прошла мимо. Давыдович не мог поверить своим глазам.
   – Эй, – забарахтался он еще отчаяннее. – Эй, гражданка! Мадам! Девушка! Куда же вы?
   Девушка не отзывалась и удалялась все так же невозмутимо.
   – Помогите!!! – что есть мочи заголосил архивариус, не вынеся мысли о том, что сейчас снова останется в одиночестве.
   Девушка остановилась на минутку, вернулась под дерево и сказала:
   – Если вы не хотите, чтобы вас рассекретили, то вам категорически воспрещается так орать. И перережьте стропы.
   Выговорив все это со странным выражением, она повернулась и снова пошла прочь. Антиквар глубоко задумался и понял, что это слово сегодня он уже вспоминал. Знать бы, что оно означает.
   Выяснив, что дергаться бесполезно и помощи ждать не окого, Давыдович постарался успокоиться и попробовать рассуждать логически. Что вообще можно было перерезать в его случае? Сук, на котором висишь, например. Но это было высоковато. Или эти жутко неудобные помочи, которые мешали нормальному функционированию кровеносной системы. Вполне могло статься, что их и называли стропами. Осталось только придумать, чем их перерезать. Антиквар мысленно пошарил по карманам и вспомнил, что наверняка у него имеется маленький ножик, которым он обычно соскабливает инородные налеты со своего товара. Порывшись не без некоторого труда по карманам, Давыдович его действительно обнаружил, и стал терпеливо и мучительно пилить плотную ткань, которая не торопилась рваться.
   После того, как одна из строп – Давыдович теперь был уверен в этом названии – все-таки порвалась, положение его еще более осложнилось: теперь он висел как-то боком и чуть ли не вверх ногами и совершенно не представлял себе, как достать до второй лямки. При каждом усилии его закручивало и мотало в разные стороны, поэтому вскоре он почувствовал первые симптомы морской болезни и поторопился выйти хоть как-нибудь из создавшейся невыносимой ситуации. Наконец, ему удалось изловчиться и перепилить-таки эту лямку. В тот самый момент, когда это случилось, и Давыдович только хотел возрадоваться своему успеху, он осознал и возникшие в связи с этим новые сложности: он стремительно летел к земле, ничем более не сдерживаемый, и это падение по ощущениям было еще менее приятным, чем зависание в воздухе. Давыдовичу не хватило времени что-нибудь предпринять, но вполне хватило времени на то, чтобы в красках представить, как здорово хрустнут его кости, соприкоснувшись с мерзлой землей. Только счастливый случай не позволил этому произойти и лишить антиквара малейшего шанса как-то поучаствовать во всей этой суетливой истории. Не долетев до земли какой-то метр, Давыдович завис еще раз: он зацепился хлястиком своего допотопного пальто за торчащую нагло в сторону ветку. Ветка спружинила, хрустнула и отломилась, но все же успела сыграть свою историческую роль: замедлила падение новоявленного парашютиста на землю и тем спасла его от неминуемых переломов.
   Уткнувшись носом в сугроб, Давыдович вздрогнул и затих. Полежав немного в этой неуютной позе, он, наконец, поверил в свое счастливое вызволение и начал подниматься. Подниматься было так же проблематично, как и падать – все тело затекло и в ногах вместо крови перекатывались какие-то острые предметы. Но все это безобразие в организме вскоре прошло, и антиквар, подобрав свои разлетевшиеся манатки, наконец, был в состоянии сориентироваться и принять решение о дальнейших своих действиях. Насколько ему было известно, лес в который он так ловко спланировал, не был ни большим, ни дремучим. Оставалось только выйти из него и найти пункт назначения. Предусмотрительный Саныч снабдил его даже картой местности, на которой было размечено направление движения и место, в которое антиквару нужно было попасть до темноты – кровь из носу. Впрочем, при всей своей предусмотрительности, его протеже не удосужился поинтересоваться, разбирается ли Давыдович в картах. Давыдович не разбирался в картах – в равной мере в игральных и в топографических, а потому бумага с серьезными и незнакомыми обозначениями была бы ему более полезной, будь она в рулоне и без текста.
   Побродив по лесу, который то и дело обещал закончится, но все не торопился, антиквар понял, что немного переоценил свои способности авантюриста: судя по всему, он попросту заблудился. Этот факт его не мало не порадовал, но по первому времени и ничуть не огорчил. Присвистнув от собственнонепутевости и поулыбавшись так, словно его кто-то в этот момент видел, Давыдович уверенно повернулся на сто восемьдесят градусов и уверенно пошагал туда, откуда, как ему казалось, он пришел. Пошагав достаточно бодро некоторое время, Давыдович почувствовал легкий озноб: ему казалось, что он должен уже наткнуться на то место, которое он знает достаточно хорошо, но до сей поры не набрел ни на парашют, ни на, как он только что заметил, собственные следы. Кругом лежал снег, чистый и незапятнанный, и только падающая с елок хвоя нарушала воцарившееся безмолвие. На этот раз у Давыдовича не хватило сил даже улыбаться, не говоря уже о том, чтобы отправляться в противоположном направлении.