Страница:
«И чего это такого мы вчера наглотались?» – трогая тяжелую голову подумал Валик и, в который раз, поклялся себе завязать совсем.
Тут проснулся Лелик и по его лицу было видно, что он испытывает совершенно те же самые чувства.
– Что брат, плохо тебе? – поинтересовался Валик.
– Ох-х! – вместо ответа протянул Лелик, которого колбасило ничуть не меньше, чем Валентина, если не больше.
– Меня так перло – целую жизнь прожил. Прикинь, мы с тобой в такие переделки встряли!
– Меня тоже так же глюкало, прикинь, – подал голос Лелик.
– Это только подтверждает мою теорию, что глюк основан на качестве исходного сырья. Если куст конопли вырастет на куче навоза, то и гнать ты будешь только про говно. А если лаборант, синтезируя лизергиновую кислоту перечитает детективов, будут мерещиться одни только бандиты кругом. Интересен смысл видения про ключ. К чему бы это? Может, Фрейд?
– Ох-х, – высказал свое мнение Лелик.
– Я думаю, продолжал Валик, что необходимо для поднятия настроение слегонца догнаться.
Он с трудом поднялся на ноги и замер с открытым ртом.
Лелик проследил за направлением его остекленевшего взгляда и тоже превратился в соляной столб: дальняя стена представляла собой забавное зрелище, будучи обклеенной сплошняком разноцветными марками.
– Ы…ы…ы, – показывал на нее пальцем Лелик.
Валентин проявил большее хладнокровие – он только сделал судорожное глотательное движение и произнес:
– Я не думаю, что нас по-прежнему прет. Поэтому рискую предположить, что все это было на самом деле.
Он что-то припомнил и полез за пазуху. Там на стальной цепочке висели два ключа – один большой, другой – поменьше, и тоненько позвякивали.
– Видал Феню? – спросил он у товарища, глаза которого были совершено безумны в этот момент.
– Напоминаю, что в самом конце нас убили, – еще более накалил обстановку Валентин.
– А может, это глюк какой циклический? – предположил Лелик, который больше ничего не смог бы предположить.
– Не похоже, – ответил Валик, отковыривая марку от стены. – Слишком все банальное и правдоподобное. О, смотри!
Валик показал Лелику крохотное отверстие на шее.
– У тебя – такое же.
Друзья сели и загрустили. После тягучей паузы Валик сказал:
– Предлагаю не раздумывать о том, что было, почему и какие имеет последствия. Предлагаю лучше подумать о том, что мы дальше будем делать. Похоже, мы все-таки попали в переделку, но теперь вопрос в том, найдет ли нас мафия или мы найдем нужные нам замки, и что произойдет скорее.
– А по-моему вопрос в том, какого черта мы делаем у тебя дома, – вставил свое веское слово Лелик.
– Это не главное. Главное в том, куда мы будем двигаться дальше.
– Согласен, – сказал Лелик. – Предлагаю двинуть по сто и куда-нибудь уже двинуться.
Двинули по сто, потом еще по сто, а потом вдруг дверь распахнулась и на пороге появилась крепкая наголо стриженная девица.
– Привет, – сказал девица. – А где Женя?
Лелик при ее появлении с криком забился под кровать.
Именно поэтому антиквар, поежившись от предчувствия нового приключения, решительно свернул в лесок и зашагал по протоптанной кем-то тропинке прочь от монастыря – у него были новые сведения, что отсюда можно добраться до Москвы на электричке.
Это было проделано с успехом и большим пафосом. Когда Давыдович выходил на перрон московского вокзала, он даже был немного разочарован, что появление его персоны на этом вокзале не было встречено широким общественным резонансом. Даже какая-то хамоватая парочка чуть не сшибла его с ног, ломясь за каким-то поездом.
Давыдович выругался, закинул мешок на плечо и пошел ловить такси – ситуация этому благоприятствовала. С помпой он доехал до музея краеведения, директор которого, возвратясь из длительной командировки, страдал от черной депрессии по поводу своих неудач и неудач своего культурного заведения.
У него срывалась запланированная поездка с экспозицией по городам и весям, о которой он договорился уже с музейным ведомством и даже выхлопотал загранпаспорт для себя и для всей своей семьи. Это был его последний шанс вывезти своих отпрысков куда-нибудь «за кордон» – они уже ему плешь проели, а зарплата директора музея была не так велика, как того хотелось бы его жене.
По этому поводу уважаемый директор был в легком опьянении и тяжелом отходняке постоянно. Именно в момент перехода из одного состояния в другое и застал его торжествующий Давыдович, и даже сердобольная секретарша не смогла отбить напористое вторжение воодушевленного своей миссией антиквара.
Мягко, но настойчиво отстранив секретаршу, Давыдович чуть ли не с ноги открыл дверь и прошел, ступая, точно капрал на параде, прошел ровно на середину комнаты и представился:
– Михаил Давыдович.
Директор конвульсивно вздрогнул и уронил пластиковый стаканчик, из которого растеклось что-то бурое. Начальствующий неудачник накинул на свой позор какие-то бумаги и попытался сделать деловое лицо. При этом у него получилось нечто совершенно несуразное: верхняя половина лица уже перестроилась на нужный лад, а нижняя, в лице, если так можно выразиться, нижней челюсти, еще не успела. Впрочем, Давыдовичу было не до того, он был распираем чувствами и не замечал вокруг ничего, подобно той самой драчливой птице. Он выпятил грудь, закатил глаза и громогласно произнес:
– Я к вам, господин директор, по делу. Надеюсь, вы не откажетесь взглянуть на то, что я могу предоставить вашему вниманию.
И, словно иллюзионист, широким жестом закинул грязный мешок на стол и обвел его ладонью – мол, посмотрите, как вам это нравится?
Директор с выражением метафизической усталости на лице посмотрел на мешок, потом на Давыдовича и бесцветным голосом спросил:
– Что у вас там? Кролики?
– Какие кролики? – искренне удивился антиквар и в свою очередь посмотрел на директора.
Повисла пауза, которую прервал Давыдович, решивший начать действовать, пока его отсюда не выставили. Деловито развязав мешок, он выставил перед постепенно трезвеющим Висаулием Викторовичем последовательно все пять добытых им экспонатов.
– Боже мой! – вскричал оживившийся вдруг директор. – Да это же полный комплект печатей Дегтярева!!! Где вы их взяли? Они же по очереди пропали со всех экспозиций. Какие-то были проданы, какие-то – поворованы… Ну, вы читали в газетах.
– Обнаружил, по всей видимости, у того, кто их украл.
– Где этот негодяй? – раздувая ноздри и потрясая волосатыми кулаками взревел директор.
– Скрылся в неизвестном направлении в страшной спешке и не успел прихватить с собой награбленное. Оно чисто случайно попало мне в руки. И правильно сделало – я, в отличие от некоторых, не бандит и понимаю роль искусства в жизни общества, как и его бедственное положение на данный момент…
Директор его уже не слушал: он со слезами на глазах трогал, рассматривал, гладил вернувшиеся к нему любимые предметы русского ювелирного искусства, пришептывая что-то очень сентиментальное. Он так растрогался, что стал обнимать совершенно незнакомого человека с жаром и страстью такого рода, что можно было усомниться за собственную безопасность.
– Дорогой вы мой! Вы же просто наш спаситель! Вы вернули нашему музею лицо! Вам полагается вознаграждение! Пойдемте, пойдемте к казначею!
Давыдович, залившийся краской удовольствия, дал себя увести к казначею, где разыгралась отвратительная сцена человеческой алчности. К счастью для Давыдовича, только один из присутствующих здесь работников музея знал истинную цену деньгам, и, к еще большему счастью, он занимал должность подчиненную. Поэтому вознаграждение за возвращенные музею ценности с лихвой перекрывало все материальные и моральные лишения, перенесенные Давыдовичем в этом странном приключении.
Мало того: директор, для которого деньги были еще не самым главным в жизни, переносил это странное свое качество и на других людей. Отсыпав щедрою рукою в карман осоловевшего от такого счастья Давыдовича «звонкой монеты», директор посчитал себя еще больше ему обязанным.
– Голубчик вы мой дорогой! Не могу я с вами расстаться после всего, что вы для меня сделали. Знаете что? Вы, я вижу, человек образованный и честный. А идемте-ка к нам, дорогуша, в художественные консультанты. Зарплата приличная и загранкомандировки мы вам гарантируем периодически – у нас связи со музеями всего мира. Да что это я? Мы же с вами теперь поедем в тур по городам Европы с выставками в культурных столицах Старого света! Соглашайтесь!
Мир перед глазами экс-антиквара перевернулся и встал с ног на голову. Все, что случилось за последние полчаса было тем самым случаем, который имеет место лишь раз в жизни, причем в жизни не каждого человека: это был тот самый исторический момент, когда разносчик мороженного становится миллионером, а второсортная певичка – гранд-дамой Голливуда. Давыдович торопливо затряс головой, опасаясь, что директора занесет, и он передумает.
ГЛАВА 19. ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ
Тут проснулся Лелик и по его лицу было видно, что он испытывает совершенно те же самые чувства.
– Что брат, плохо тебе? – поинтересовался Валик.
– Ох-х! – вместо ответа протянул Лелик, которого колбасило ничуть не меньше, чем Валентина, если не больше.
– Меня так перло – целую жизнь прожил. Прикинь, мы с тобой в такие переделки встряли!
– Меня тоже так же глюкало, прикинь, – подал голос Лелик.
– Это только подтверждает мою теорию, что глюк основан на качестве исходного сырья. Если куст конопли вырастет на куче навоза, то и гнать ты будешь только про говно. А если лаборант, синтезируя лизергиновую кислоту перечитает детективов, будут мерещиться одни только бандиты кругом. Интересен смысл видения про ключ. К чему бы это? Может, Фрейд?
– Ох-х, – высказал свое мнение Лелик.
– Я думаю, продолжал Валик, что необходимо для поднятия настроение слегонца догнаться.
Он с трудом поднялся на ноги и замер с открытым ртом.
Лелик проследил за направлением его остекленевшего взгляда и тоже превратился в соляной столб: дальняя стена представляла собой забавное зрелище, будучи обклеенной сплошняком разноцветными марками.
– Ы…ы…ы, – показывал на нее пальцем Лелик.
Валентин проявил большее хладнокровие – он только сделал судорожное глотательное движение и произнес:
– Я не думаю, что нас по-прежнему прет. Поэтому рискую предположить, что все это было на самом деле.
Он что-то припомнил и полез за пазуху. Там на стальной цепочке висели два ключа – один большой, другой – поменьше, и тоненько позвякивали.
– Видал Феню? – спросил он у товарища, глаза которого были совершено безумны в этот момент.
– Напоминаю, что в самом конце нас убили, – еще более накалил обстановку Валентин.
– А может, это глюк какой циклический? – предположил Лелик, который больше ничего не смог бы предположить.
– Не похоже, – ответил Валик, отковыривая марку от стены. – Слишком все банальное и правдоподобное. О, смотри!
Валик показал Лелику крохотное отверстие на шее.
– У тебя – такое же.
Друзья сели и загрустили. После тягучей паузы Валик сказал:
– Предлагаю не раздумывать о том, что было, почему и какие имеет последствия. Предлагаю лучше подумать о том, что мы дальше будем делать. Похоже, мы все-таки попали в переделку, но теперь вопрос в том, найдет ли нас мафия или мы найдем нужные нам замки, и что произойдет скорее.
– А по-моему вопрос в том, какого черта мы делаем у тебя дома, – вставил свое веское слово Лелик.
– Это не главное. Главное в том, куда мы будем двигаться дальше.
– Согласен, – сказал Лелик. – Предлагаю двинуть по сто и куда-нибудь уже двинуться.
Двинули по сто, потом еще по сто, а потом вдруг дверь распахнулась и на пороге появилась крепкая наголо стриженная девица.
– Привет, – сказал девица. – А где Женя?
Лелик при ее появлении с криком забился под кровать.
* * *
Давыдович сомневался недолго. В душе он никогда не был авантюристом, да и жажда наживы у него была развита для нашего времени недостаточно сильно. Поэтому, увидев воочию то, что стало в последнее время предметом пристального внимания прессы, он сделал свой выбор в пользу искусства и справедливости. Он гордо шагал по направлению к монастырю, чтобы сообщить настоятелю сенсационную новость, которой было бы неплохо пополнить его коллекцию околоцерковных сплетен, и только на половине пути Давыдовичу пришла в голову мысль, что подозрительный настоятель мог и сам принимать живейшее участие в этом деле – с него, прохиндея, станется.Именно поэтому антиквар, поежившись от предчувствия нового приключения, решительно свернул в лесок и зашагал по протоптанной кем-то тропинке прочь от монастыря – у него были новые сведения, что отсюда можно добраться до Москвы на электричке.
Это было проделано с успехом и большим пафосом. Когда Давыдович выходил на перрон московского вокзала, он даже был немного разочарован, что появление его персоны на этом вокзале не было встречено широким общественным резонансом. Даже какая-то хамоватая парочка чуть не сшибла его с ног, ломясь за каким-то поездом.
Давыдович выругался, закинул мешок на плечо и пошел ловить такси – ситуация этому благоприятствовала. С помпой он доехал до музея краеведения, директор которого, возвратясь из длительной командировки, страдал от черной депрессии по поводу своих неудач и неудач своего культурного заведения.
У него срывалась запланированная поездка с экспозицией по городам и весям, о которой он договорился уже с музейным ведомством и даже выхлопотал загранпаспорт для себя и для всей своей семьи. Это был его последний шанс вывезти своих отпрысков куда-нибудь «за кордон» – они уже ему плешь проели, а зарплата директора музея была не так велика, как того хотелось бы его жене.
По этому поводу уважаемый директор был в легком опьянении и тяжелом отходняке постоянно. Именно в момент перехода из одного состояния в другое и застал его торжествующий Давыдович, и даже сердобольная секретарша не смогла отбить напористое вторжение воодушевленного своей миссией антиквара.
Мягко, но настойчиво отстранив секретаршу, Давыдович чуть ли не с ноги открыл дверь и прошел, ступая, точно капрал на параде, прошел ровно на середину комнаты и представился:
– Михаил Давыдович.
Директор конвульсивно вздрогнул и уронил пластиковый стаканчик, из которого растеклось что-то бурое. Начальствующий неудачник накинул на свой позор какие-то бумаги и попытался сделать деловое лицо. При этом у него получилось нечто совершенно несуразное: верхняя половина лица уже перестроилась на нужный лад, а нижняя, в лице, если так можно выразиться, нижней челюсти, еще не успела. Впрочем, Давыдовичу было не до того, он был распираем чувствами и не замечал вокруг ничего, подобно той самой драчливой птице. Он выпятил грудь, закатил глаза и громогласно произнес:
– Я к вам, господин директор, по делу. Надеюсь, вы не откажетесь взглянуть на то, что я могу предоставить вашему вниманию.
И, словно иллюзионист, широким жестом закинул грязный мешок на стол и обвел его ладонью – мол, посмотрите, как вам это нравится?
Директор с выражением метафизической усталости на лице посмотрел на мешок, потом на Давыдовича и бесцветным голосом спросил:
– Что у вас там? Кролики?
– Какие кролики? – искренне удивился антиквар и в свою очередь посмотрел на директора.
Повисла пауза, которую прервал Давыдович, решивший начать действовать, пока его отсюда не выставили. Деловито развязав мешок, он выставил перед постепенно трезвеющим Висаулием Викторовичем последовательно все пять добытых им экспонатов.
– Боже мой! – вскричал оживившийся вдруг директор. – Да это же полный комплект печатей Дегтярева!!! Где вы их взяли? Они же по очереди пропали со всех экспозиций. Какие-то были проданы, какие-то – поворованы… Ну, вы читали в газетах.
– Обнаружил, по всей видимости, у того, кто их украл.
– Где этот негодяй? – раздувая ноздри и потрясая волосатыми кулаками взревел директор.
– Скрылся в неизвестном направлении в страшной спешке и не успел прихватить с собой награбленное. Оно чисто случайно попало мне в руки. И правильно сделало – я, в отличие от некоторых, не бандит и понимаю роль искусства в жизни общества, как и его бедственное положение на данный момент…
Директор его уже не слушал: он со слезами на глазах трогал, рассматривал, гладил вернувшиеся к нему любимые предметы русского ювелирного искусства, пришептывая что-то очень сентиментальное. Он так растрогался, что стал обнимать совершенно незнакомого человека с жаром и страстью такого рода, что можно было усомниться за собственную безопасность.
– Дорогой вы мой! Вы же просто наш спаситель! Вы вернули нашему музею лицо! Вам полагается вознаграждение! Пойдемте, пойдемте к казначею!
Давыдович, залившийся краской удовольствия, дал себя увести к казначею, где разыгралась отвратительная сцена человеческой алчности. К счастью для Давыдовича, только один из присутствующих здесь работников музея знал истинную цену деньгам, и, к еще большему счастью, он занимал должность подчиненную. Поэтому вознаграждение за возвращенные музею ценности с лихвой перекрывало все материальные и моральные лишения, перенесенные Давыдовичем в этом странном приключении.
Мало того: директор, для которого деньги были еще не самым главным в жизни, переносил это странное свое качество и на других людей. Отсыпав щедрою рукою в карман осоловевшего от такого счастья Давыдовича «звонкой монеты», директор посчитал себя еще больше ему обязанным.
– Голубчик вы мой дорогой! Не могу я с вами расстаться после всего, что вы для меня сделали. Знаете что? Вы, я вижу, человек образованный и честный. А идемте-ка к нам, дорогуша, в художественные консультанты. Зарплата приличная и загранкомандировки мы вам гарантируем периодически – у нас связи со музеями всего мира. Да что это я? Мы же с вами теперь поедем в тур по городам Европы с выставками в культурных столицах Старого света! Соглашайтесь!
Мир перед глазами экс-антиквара перевернулся и встал с ног на голову. Все, что случилось за последние полчаса было тем самым случаем, который имеет место лишь раз в жизни, причем в жизни не каждого человека: это был тот самый исторический момент, когда разносчик мороженного становится миллионером, а второсортная певичка – гранд-дамой Голливуда. Давыдович торопливо затряс головой, опасаясь, что директора занесет, и он передумает.
ГЛАВА 19. ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ
Женя застряла. Никогда ранее ей не было знакомо состояние какого-то ступора и полного непонимания происходящего.
Она сидела на этой скамейке в зале ожидания, холодном и грязном, смотрела на бесконечные людские потоки, в которых не было ни одного знакомого лица, и постепенно погружалась в какое-то тупое оцепенение. Сперва у нее отнялся головной мозг, потом – спинной, и, в конце концов, прекратили свою жизнедеятельность все внутренние органы и отекли конечности.
Она сидела на лавке, обнявшись со своим рюкзаком, и больше всего на свете была похожа на восковую куклу из Британского музея.
Ей самой было не вполне ясны причины такого явления, да она в тот момент о них и не думала. Можно было объяснить это все влиянием магнетизма людских масс, которого раньше Женя никогда не ощущала на себе, а потому поддалась ему так быстро и легко. Странным было, что она не села вместе со всеми на какой-нибудь уж очень популярный поезд и не отправилась, куда глаза глядят, что, впрочем, не противоречило ее планам.
Наконец, наступила ночь и мельтешение постепенно стихло. Зато теперь со всех сторон доносился различной силы и тембра храп. В голове Жени постепенно стало проясняться, но не настолько, чтобы понять, что происходит. Тут чрез ее вытянутые ноги кто-то споткнулся и она вышла из анабиоза:
– Куда прешь, козел? – зло сказала она исподлобья посмотрела на на виновника ее пробуждения.
Это был молодой человек, чья наружность явно говорила о том, что в табеле о рангах среди своих сверстников он находится в касте «неприкасаемых», а, если говорить языком более современным, он попросту лох. Об этом говорило все в его наружности – и широкое лицо, и оттопыренные уши и совершенно маленькие глазки с короткими тупыми ресницами, и губастый рот, и какая-то мешковатая одежда. Но более всего убивала его манера смотреть на собеседника во все глаза и глупо улыбаться во весь рот.
– Извини, – смущенно склонив голову на бок сказал он.
Женя что-то фыркнула и прикрыла глаза в знак того, что ей больше не о чем говорить со столь недостойным ее внимания объектом. Парень же так, видимо, не считал, а потому плюхнулся рядом на скамейку и проникновенно спросил:
– Слушай, а ты куда едешь?
Звук этого голоса выводил Женю из себя: как будто из какой-то бочки разносились звуки испорченного магнитофона.
– В Казантип. Навестить любимую атомную станцию.
– Здорово, – заявил парень. – А я – в Болгарию. Виноград собирать.
Женя даже глаза открыла от подобной глупости.
– Ты че, гонишь? Какой тебе там виноград зимой?
Тут ей на ум пришло, что она просто беседует с каким-то приезжим дурачком или наркоманом, который может быть и опасен. Женя присмотрелась повнимательнее к своему навязчивому соседу. Да нет, вроде глаза не мутные и не красные. Ясные такие наивные зенки, как у деревенского ПТУшника. Женя снова отвернулась, решив, что это очередной запущенный случай идиота обыкновенного, а она насмотрелась на них столько, что этот просто не стоит никакого внимания – мелковат.
– Поехали со мной, – продолжал парень. – Там хорошо.
Тепло.
– Я и здесь не мерзну, – ехидно отозвалась Женя.
– А я тебе вот что скажу. Если ты хочешь избавиться от своего сплина, то лучшего способа, как сгонять за кордон ты просто не найдешь. Хочешь пирога?
Не дождавшись ответа от Жени, которая по-прежнему усиленно делала вид, что она спит, парень начал шуршать пакетом. Когда шуршание закончилось, до Жениных ноздрей донесся такой аромат, какого на не ощущала никогда в жизни. Рот ее моментально наполнился слюной, а голова, как радар на ракету, повернулась в сторону, откуда доносился дразнящий запах.
Женя только сейчас осознала, что ничего не ела около суток. Ничего нельзя было поделать – приходилось брать еду из рук неприятного ей во всех отношениях человека.
– Пирог? – решила сперва понабивать себе цену Женя.
– Где взял? У вокзальных теток купил? С собачачьим мясом?
– Не, зачем? Бабушка испекла, с луком и с яйцом.
– Лук? Фу, какая гадость! – челюсти Жени непроизвольно задвигались, автоматически реагируя на нужный раздражитель.
– А ты ела когда-нибудь? – чуть обиженно поинтересовался парень.
– Не-а.
– А ты попробуй, – и румяный бок пирога очутился так близко от Жениного лица, что ничего не оставалось, как раскрыть рот и откусить порядочный кусок.
Прожевав, Женя поняла: теперь она будет питаться исключительно пирогами с луком и яйцом.
– У тебя еще много есть? – осторожно разведала она кредитоспособность нового знакомого.
– Да нормально, – снова широко улыбаясь ответил он.
– Меня, кстати, Илья зовут.
– Илья? Странное имя. Ты иностранец, что ли?
– Да не, это русское имя, только очень старое.
– А, ну да, – согласилась Женя припомнив, что в последнее время называть детей всякими экзотическими именами стало очень модно.
– А тебя как звать? – не отставал Илья.
– Джин, – неохотно ответила Женя.
– Это по-русски как?
– Женя.
Илья промычал что-то вроде «и мне приятно» и продолжал обрабатывать Женю с полным знанием своего дела.
– Решайся! – с жаром проповедовал Илья. – На что похожа твоя нынешняя жизнь? Так, детские игрушки. А жизнь должна быть – вечной борьбой не на жизнь, а на смерть…
– Зачем? – вытирая жир с подбородка поинтересовалась Женя.
На этот вопрос у Ильи не было определенного ответа. Он посмотрел куда-то вдаль и сказал:
– Потому что надо.
Женя пожала плечами, дожевала последний кусок пирога и ответила:
– А по-моему все, что тебе действительно надо – это поехать в свой Урюпинск – или что там – и поискать какого-нибудь подходящего психиатра, охотно вправляющего мозги таким придуркам как ты.
Она бросила на Илью еще один презрительный взгляд и собралась было уходить.
– А ты была на Ибице? – бросил ей вслед наугад Илья.
Услышав магическое название Женя остановилась, как вкопанная. Никто на свете, даже скептическая Жени, не могла без трепета душевного слышать это модное название. Остров был культовым – на нем не только лежали кучи загорающего мяса, на нем оттяжно тусовались ВСЕ СКОЛЬКО-НИБУДЬ СТИЛЬНЫЕ ЛЮДИ.
Женя ну очень сильно хотела стать такой же стильной – в поисках собственного стиля прошла вся ее недолгая жизнь.
Она вошла в неписанные анналы местной истории, как девушка, первая проколовшая себе язык – она сделала это в возрасте трех лет. Но возрастающая популяризация модных достижений сводила на нет все ее усилия: вскоре поголовно все московское население было увешено серьгами по всем, даже самым неожиданным частям тела.
Женя не сдавалась. Она решила пойти в своем нон-конформизме до самого конца, совершив такое, что ее обществом было расценено не иначе, как пощечина. Женя – даже страшно об этом подумать! – наотрез отказалась пользоваться услугами каких бы то ни было электронных средств связи. То есть, как это ни странно, коренная москвичка не имела не то что бы «аси» или «мыла» в «инете», и не то чтобы телефона последней модели. У нее не было даже элементарного пейджера.
Этот факт не только шокировал окружающих. Он их просто сбивал с ног. Снежана Игоревна, тщетно пытавшаяся тайком засунуть Жене хоть плохонький мобильничек в рюкзак дочери, ежевечерне пила валерянку, обнаружив, что Женечка выбросила телефон или пейджер при первых же попытках несчастного устройства произвести хотя бы какой-нибудь звук. Женю пытались даже лечить у психиатра, но тот сказал, что такая реакция совершенно нормальна, чем лишил себя какой-либо клиентуры.
Однако, при всех трудностях социальной адаптации в этом случае, как ни странно, нашелся один плюс: никто никогда не мог побеспокоить Женю, если она сам того не хотела. Она могла пропадать где угодно, с кем угодно и сколько угодно – родители и преподаватели никогда не могли ее обнаружить и пресечь. Этому факту немало дивился Женин сообразительный брат, которого папины головорезы извлекали бывало с самого дна городской ночной жизни, и он никак не мог сообразить, как им это удалось.
И так у Жени было во всем.
А потом еще этот гнусный папа, чье существование отравляло ей всю жизнь и было причиной ее непреходящей депрессии, отказался купить ей путевку на Ибицу в тот момент, когда об этом чудесном местечке только-только начинали говорить. В прошлом году папа вдруг вспомнил о ее желании и подарил дочери злополучную путевку и совершенно не понял юмора, когда его золотце подарила билет на самолет какому-то уроду, встреченному ею на улице.
Когда он поинтересовался, отвечает ли она за свой поступок, Женя сказал, что более глупого вопроса она в жизни не слышала и выпрыгнула из машины. Она не покалечилась: школа рукопашного боя под руководством Маринки не позволило ей совершить подобную глупость. Однако нанесенная ее психике рана была очень глубока и отвратила ее от семейной жизни навсегда.
Теперь же какой-то идиот на каком-то дурацком грязном вокзале спрашивает ее, не бывала ли она на Ибице. Женя медленно повернулась и, сузив зрачки, сквозь зубы процедила:
– Нет, не была. И не собираюсь. Пусть туда ездят всякие идиоты, типа тебя!
– Так вот, – пропустив мимо ушей подчеркнуто агрессивную реплику, совершенно дружелюбно провозгласил Илья. – Я знаю места в сто раз лучшие.
Женины ноги подкосились, она брякнулась на жесткую лавку, совершенно не ощутив ее при этом, и посмотрела на Илью так, словно он был зеленоглазым и широкоплечим гангстером.
– Где? – простонала Женя, подобострастно заглядывая Илье в глаза, словно он занимал ту самую должность, на которую намекало его имя.
– Ну, – стал выделываться, почувствовав коньюнктуру, продуманный парень. – Ты все равно не поедешь со мной – тебе ведь не под силу расстаться с этой клоакой.
Илья пренебрежительно повел рукой в сторону загорающейся огнями Москвы, видневшейся в грязноватое вокзальное окно.
Женино потрясение было чрезвычайным: она впервые видела, чтобы явный провинциал так отзывался о прекрасной и недоступной ему столице нашей Родины. Женя поняла, что перед ней – личность легендарная и героическая, и этого момента истины хватило ей, чтобы раз и навсегда решить для себя, что она последует за ним на край света, потому как он по-настоящему крут. Женя проглотила обильную слюну и спросила:
– А что для этого надо?
Илья неторопливо содрал этикетку с шоколадки «Финт» и лениво спросил:
– Паспорт с собой?
– Мне сказали, что она дома, – продолжала девушка, с интересом поглядывая на трясущийся кроссовок, который торчал из-под кровати.
– Тебе наврали, – хладнокровно заявил Валентин. – Ее здесь нет и не знаю, когда она здесь будет.
– Интересно, – заметила девица. – А когда ты ее в последний раз видел?
Валик подумал с минуту и ответил:
– Сейчас уже и не вспомню. Что-то очень давно. Хотя, меня самого дома давненько не было.
– Ага, – сказала девица и вышла.
Выждав минуту, Валик заглянул под кровать и спросил:
– Лель, ты выбираться оттуда собираешься?
Друг перестал дрыгать пяткой и закорячился наружу. Когда из-под кровати показалась его голова, на ней лица не было.
– Ты чего? – испуганно спросил Валентин.
– А… а… а…
– Что?
Лелик перевел на друга свои вытаращенные глаза и спросил:
– Ты это видел?
– Что – это?
– Ну… – Лелик указал на только закрывшуюся дверь.
– Видел. Да ты не дрейфь. Маринка – девушка хорошая, даром что такая грозная. Не боись, она своих не трогает.
– Какая Маринка? Это мой глюк! – возмутился Лелик.
– Какой еще глюк? Ты о чем? Мы же с тобой уже выяснили, что нас давно уже не прет и все хорошо.
– Ты уверен? – все еще заикаясь переспросил Лелик стал с опаской перемещаться в направлении двери, чтобы убедиться, что глюка и след простыл.
Однако, у него так и не хватило смелости сделать решительный шаг и открыть дверь. Он тяжко вздохнул и повернул обратно.
– Значит, эта девушка – реально существующий персонаж, и ты с ней хорошо знаком? – переспросил он у товарища, который с подозрением разглядывал откуда-то взявшуюся дырку на свитере.
– Ну да, – подтвердил Валик. – Она с моей сестрой спортом занимается.
Лелик был не в силах осознать столь сложный психологический феномен, а потому остановился посредине комнаты и стал потусторонним взглядом рассматривать носки Валентина.
Тот перехватил взгляд и смущенно спрятал ноги под диван, подозревая, что там тоже образовалась дырка, которую он не заметил, и заботливо спросил:
– Ты чего? Флеш-бэкаешь?
Лелик поднял глаза и в них, к удивлению Валентина, совершенно не привыкшему к подобного рода зрелищам, стояли самые настоящие крупные слезы.
– Лелик? – испуганно кинулся к другу Валентин, путаясь в носках. – Лелик, держись, брат, все будет!..
Лелик, как ни странно, держался и даже улыбался так, словно увидел Чуйскую долину в полном цвету.
– Знаешь, Валя, – сказал он. – Иногда людям кажется, что они живут в прагматичном и злом мире, в жутком мире чистогана.
Валентин остановился, как вкопанный, опасаясь, что это странное состояние окажется заразным и перекинется на него: не хватало еще, чтобы и его перестали понимать люди. Лелик между тем продолжал в том же невыносимом тягомотном тоне, который свидетельствовал о глубочайшей депрессии и приступе суицидального синдрома:
– А я знал, – Лелик величественно шмыгнул носом. – Я верил – это случится. И это случилось.
– Что? – еще более перепугался Валентин. – Что случилось? Ты только не молчи, Леля, говори – я с тобой!
Закрыв глаза и втянув воздух ноздрями с громким свистом, Лелик торжественно произнес:
– Знамение.
– Какое знамение? – заинтересовался Лелик, наступая на кнопку записи магнитофона, чтобы увековечить очередной гениальный гон своего друга. Научно это называлось визионерскими откровениями.
– Знамение, говорящее о том, что я встретил человека, предназначенного мне судьбой…
– Чего? – выражение лица Валентина переменилось на противоположное тому, которое уже битых три минуты царило на лице его товарища, то есть – на презрительное.
Лелик поднял на него затуманенные глаза и произнес с крайней экспрессией:
– Ты понимаешь, что эта девушка, эта… Марина… Она мне привиделась еще до того, как ее встретил сегодня у тебя.
И знаешь, в какой ситуации она мне предстала?
Валентин не знал, что и сказать.
– Она меня спасла из склепа. Вывела из темноты буквально. Как это символично! Я блуждал в темноте и вся жизнь моя была ошибкой!
Лелик театральным жестом прикрыл глаза рукой, и только тут Валентин понял, к чему приводит чрезмерное увлечение женскими сериалами. Лелик жил в одной комнате со своей сестрой и вот – дожился.
– Лель, ты брось. Марина – девушка, конечно, видная, но не стоит из-за нее так расстраиваться.
– Да нет же, ты не понимаешь! Весь смысл моей жизни теперь сводится к служению ее интересам…
Она сидела на этой скамейке в зале ожидания, холодном и грязном, смотрела на бесконечные людские потоки, в которых не было ни одного знакомого лица, и постепенно погружалась в какое-то тупое оцепенение. Сперва у нее отнялся головной мозг, потом – спинной, и, в конце концов, прекратили свою жизнедеятельность все внутренние органы и отекли конечности.
Она сидела на лавке, обнявшись со своим рюкзаком, и больше всего на свете была похожа на восковую куклу из Британского музея.
Ей самой было не вполне ясны причины такого явления, да она в тот момент о них и не думала. Можно было объяснить это все влиянием магнетизма людских масс, которого раньше Женя никогда не ощущала на себе, а потому поддалась ему так быстро и легко. Странным было, что она не села вместе со всеми на какой-нибудь уж очень популярный поезд и не отправилась, куда глаза глядят, что, впрочем, не противоречило ее планам.
Наконец, наступила ночь и мельтешение постепенно стихло. Зато теперь со всех сторон доносился различной силы и тембра храп. В голове Жени постепенно стало проясняться, но не настолько, чтобы понять, что происходит. Тут чрез ее вытянутые ноги кто-то споткнулся и она вышла из анабиоза:
– Куда прешь, козел? – зло сказала она исподлобья посмотрела на на виновника ее пробуждения.
Это был молодой человек, чья наружность явно говорила о том, что в табеле о рангах среди своих сверстников он находится в касте «неприкасаемых», а, если говорить языком более современным, он попросту лох. Об этом говорило все в его наружности – и широкое лицо, и оттопыренные уши и совершенно маленькие глазки с короткими тупыми ресницами, и губастый рот, и какая-то мешковатая одежда. Но более всего убивала его манера смотреть на собеседника во все глаза и глупо улыбаться во весь рот.
– Извини, – смущенно склонив голову на бок сказал он.
Женя что-то фыркнула и прикрыла глаза в знак того, что ей больше не о чем говорить со столь недостойным ее внимания объектом. Парень же так, видимо, не считал, а потому плюхнулся рядом на скамейку и проникновенно спросил:
– Слушай, а ты куда едешь?
Звук этого голоса выводил Женю из себя: как будто из какой-то бочки разносились звуки испорченного магнитофона.
– В Казантип. Навестить любимую атомную станцию.
– Здорово, – заявил парень. – А я – в Болгарию. Виноград собирать.
Женя даже глаза открыла от подобной глупости.
– Ты че, гонишь? Какой тебе там виноград зимой?
Тут ей на ум пришло, что она просто беседует с каким-то приезжим дурачком или наркоманом, который может быть и опасен. Женя присмотрелась повнимательнее к своему навязчивому соседу. Да нет, вроде глаза не мутные и не красные. Ясные такие наивные зенки, как у деревенского ПТУшника. Женя снова отвернулась, решив, что это очередной запущенный случай идиота обыкновенного, а она насмотрелась на них столько, что этот просто не стоит никакого внимания – мелковат.
– Поехали со мной, – продолжал парень. – Там хорошо.
Тепло.
– Я и здесь не мерзну, – ехидно отозвалась Женя.
– А я тебе вот что скажу. Если ты хочешь избавиться от своего сплина, то лучшего способа, как сгонять за кордон ты просто не найдешь. Хочешь пирога?
Не дождавшись ответа от Жени, которая по-прежнему усиленно делала вид, что она спит, парень начал шуршать пакетом. Когда шуршание закончилось, до Жениных ноздрей донесся такой аромат, какого на не ощущала никогда в жизни. Рот ее моментально наполнился слюной, а голова, как радар на ракету, повернулась в сторону, откуда доносился дразнящий запах.
Женя только сейчас осознала, что ничего не ела около суток. Ничего нельзя было поделать – приходилось брать еду из рук неприятного ей во всех отношениях человека.
– Пирог? – решила сперва понабивать себе цену Женя.
– Где взял? У вокзальных теток купил? С собачачьим мясом?
– Не, зачем? Бабушка испекла, с луком и с яйцом.
– Лук? Фу, какая гадость! – челюсти Жени непроизвольно задвигались, автоматически реагируя на нужный раздражитель.
– А ты ела когда-нибудь? – чуть обиженно поинтересовался парень.
– Не-а.
– А ты попробуй, – и румяный бок пирога очутился так близко от Жениного лица, что ничего не оставалось, как раскрыть рот и откусить порядочный кусок.
Прожевав, Женя поняла: теперь она будет питаться исключительно пирогами с луком и яйцом.
– У тебя еще много есть? – осторожно разведала она кредитоспособность нового знакомого.
– Да нормально, – снова широко улыбаясь ответил он.
– Меня, кстати, Илья зовут.
– Илья? Странное имя. Ты иностранец, что ли?
– Да не, это русское имя, только очень старое.
– А, ну да, – согласилась Женя припомнив, что в последнее время называть детей всякими экзотическими именами стало очень модно.
– А тебя как звать? – не отставал Илья.
– Джин, – неохотно ответила Женя.
– Это по-русски как?
– Женя.
Илья промычал что-то вроде «и мне приятно» и продолжал обрабатывать Женю с полным знанием своего дела.
– Решайся! – с жаром проповедовал Илья. – На что похожа твоя нынешняя жизнь? Так, детские игрушки. А жизнь должна быть – вечной борьбой не на жизнь, а на смерть…
– Зачем? – вытирая жир с подбородка поинтересовалась Женя.
На этот вопрос у Ильи не было определенного ответа. Он посмотрел куда-то вдаль и сказал:
– Потому что надо.
Женя пожала плечами, дожевала последний кусок пирога и ответила:
– А по-моему все, что тебе действительно надо – это поехать в свой Урюпинск – или что там – и поискать какого-нибудь подходящего психиатра, охотно вправляющего мозги таким придуркам как ты.
Она бросила на Илью еще один презрительный взгляд и собралась было уходить.
– А ты была на Ибице? – бросил ей вслед наугад Илья.
Услышав магическое название Женя остановилась, как вкопанная. Никто на свете, даже скептическая Жени, не могла без трепета душевного слышать это модное название. Остров был культовым – на нем не только лежали кучи загорающего мяса, на нем оттяжно тусовались ВСЕ СКОЛЬКО-НИБУДЬ СТИЛЬНЫЕ ЛЮДИ.
Женя ну очень сильно хотела стать такой же стильной – в поисках собственного стиля прошла вся ее недолгая жизнь.
Она вошла в неписанные анналы местной истории, как девушка, первая проколовшая себе язык – она сделала это в возрасте трех лет. Но возрастающая популяризация модных достижений сводила на нет все ее усилия: вскоре поголовно все московское население было увешено серьгами по всем, даже самым неожиданным частям тела.
Женя не сдавалась. Она решила пойти в своем нон-конформизме до самого конца, совершив такое, что ее обществом было расценено не иначе, как пощечина. Женя – даже страшно об этом подумать! – наотрез отказалась пользоваться услугами каких бы то ни было электронных средств связи. То есть, как это ни странно, коренная москвичка не имела не то что бы «аси» или «мыла» в «инете», и не то чтобы телефона последней модели. У нее не было даже элементарного пейджера.
Этот факт не только шокировал окружающих. Он их просто сбивал с ног. Снежана Игоревна, тщетно пытавшаяся тайком засунуть Жене хоть плохонький мобильничек в рюкзак дочери, ежевечерне пила валерянку, обнаружив, что Женечка выбросила телефон или пейджер при первых же попытках несчастного устройства произвести хотя бы какой-нибудь звук. Женю пытались даже лечить у психиатра, но тот сказал, что такая реакция совершенно нормальна, чем лишил себя какой-либо клиентуры.
Однако, при всех трудностях социальной адаптации в этом случае, как ни странно, нашелся один плюс: никто никогда не мог побеспокоить Женю, если она сам того не хотела. Она могла пропадать где угодно, с кем угодно и сколько угодно – родители и преподаватели никогда не могли ее обнаружить и пресечь. Этому факту немало дивился Женин сообразительный брат, которого папины головорезы извлекали бывало с самого дна городской ночной жизни, и он никак не мог сообразить, как им это удалось.
И так у Жени было во всем.
А потом еще этот гнусный папа, чье существование отравляло ей всю жизнь и было причиной ее непреходящей депрессии, отказался купить ей путевку на Ибицу в тот момент, когда об этом чудесном местечке только-только начинали говорить. В прошлом году папа вдруг вспомнил о ее желании и подарил дочери злополучную путевку и совершенно не понял юмора, когда его золотце подарила билет на самолет какому-то уроду, встреченному ею на улице.
Когда он поинтересовался, отвечает ли она за свой поступок, Женя сказал, что более глупого вопроса она в жизни не слышала и выпрыгнула из машины. Она не покалечилась: школа рукопашного боя под руководством Маринки не позволило ей совершить подобную глупость. Однако нанесенная ее психике рана была очень глубока и отвратила ее от семейной жизни навсегда.
Теперь же какой-то идиот на каком-то дурацком грязном вокзале спрашивает ее, не бывала ли она на Ибице. Женя медленно повернулась и, сузив зрачки, сквозь зубы процедила:
– Нет, не была. И не собираюсь. Пусть туда ездят всякие идиоты, типа тебя!
– Так вот, – пропустив мимо ушей подчеркнуто агрессивную реплику, совершенно дружелюбно провозгласил Илья. – Я знаю места в сто раз лучшие.
Женины ноги подкосились, она брякнулась на жесткую лавку, совершенно не ощутив ее при этом, и посмотрела на Илью так, словно он был зеленоглазым и широкоплечим гангстером.
– Где? – простонала Женя, подобострастно заглядывая Илье в глаза, словно он занимал ту самую должность, на которую намекало его имя.
– Ну, – стал выделываться, почувствовав коньюнктуру, продуманный парень. – Ты все равно не поедешь со мной – тебе ведь не под силу расстаться с этой клоакой.
Илья пренебрежительно повел рукой в сторону загорающейся огнями Москвы, видневшейся в грязноватое вокзальное окно.
Женино потрясение было чрезвычайным: она впервые видела, чтобы явный провинциал так отзывался о прекрасной и недоступной ему столице нашей Родины. Женя поняла, что перед ней – личность легендарная и героическая, и этого момента истины хватило ей, чтобы раз и навсегда решить для себя, что она последует за ним на край света, потому как он по-настоящему крут. Женя проглотила обильную слюну и спросила:
– А что для этого надо?
Илья неторопливо содрал этикетку с шоколадки «Финт» и лениво спросил:
– Паспорт с собой?
* * *
Валик не стал напрягать голову и задумываться, почему появление этой девицы так испугало его товарища. Он просто принял это, как должное. Он бы сам ее испугался, если бы видел впервые. Но, слава богу, он с ней уже встречался и поэтому более спокойно отнесся к тому, что она так невовремя появилась на пороге его комнаты.– Мне сказали, что она дома, – продолжала девушка, с интересом поглядывая на трясущийся кроссовок, который торчал из-под кровати.
– Тебе наврали, – хладнокровно заявил Валентин. – Ее здесь нет и не знаю, когда она здесь будет.
– Интересно, – заметила девица. – А когда ты ее в последний раз видел?
Валик подумал с минуту и ответил:
– Сейчас уже и не вспомню. Что-то очень давно. Хотя, меня самого дома давненько не было.
– Ага, – сказала девица и вышла.
Выждав минуту, Валик заглянул под кровать и спросил:
– Лель, ты выбираться оттуда собираешься?
Друг перестал дрыгать пяткой и закорячился наружу. Когда из-под кровати показалась его голова, на ней лица не было.
– Ты чего? – испуганно спросил Валентин.
– А… а… а…
– Что?
Лелик перевел на друга свои вытаращенные глаза и спросил:
– Ты это видел?
– Что – это?
– Ну… – Лелик указал на только закрывшуюся дверь.
– Видел. Да ты не дрейфь. Маринка – девушка хорошая, даром что такая грозная. Не боись, она своих не трогает.
– Какая Маринка? Это мой глюк! – возмутился Лелик.
– Какой еще глюк? Ты о чем? Мы же с тобой уже выяснили, что нас давно уже не прет и все хорошо.
– Ты уверен? – все еще заикаясь переспросил Лелик стал с опаской перемещаться в направлении двери, чтобы убедиться, что глюка и след простыл.
Однако, у него так и не хватило смелости сделать решительный шаг и открыть дверь. Он тяжко вздохнул и повернул обратно.
– Значит, эта девушка – реально существующий персонаж, и ты с ней хорошо знаком? – переспросил он у товарища, который с подозрением разглядывал откуда-то взявшуюся дырку на свитере.
– Ну да, – подтвердил Валик. – Она с моей сестрой спортом занимается.
Лелик был не в силах осознать столь сложный психологический феномен, а потому остановился посредине комнаты и стал потусторонним взглядом рассматривать носки Валентина.
Тот перехватил взгляд и смущенно спрятал ноги под диван, подозревая, что там тоже образовалась дырка, которую он не заметил, и заботливо спросил:
– Ты чего? Флеш-бэкаешь?
Лелик поднял глаза и в них, к удивлению Валентина, совершенно не привыкшему к подобного рода зрелищам, стояли самые настоящие крупные слезы.
– Лелик? – испуганно кинулся к другу Валентин, путаясь в носках. – Лелик, держись, брат, все будет!..
Лелик, как ни странно, держался и даже улыбался так, словно увидел Чуйскую долину в полном цвету.
– Знаешь, Валя, – сказал он. – Иногда людям кажется, что они живут в прагматичном и злом мире, в жутком мире чистогана.
Валентин остановился, как вкопанный, опасаясь, что это странное состояние окажется заразным и перекинется на него: не хватало еще, чтобы и его перестали понимать люди. Лелик между тем продолжал в том же невыносимом тягомотном тоне, который свидетельствовал о глубочайшей депрессии и приступе суицидального синдрома:
– А я знал, – Лелик величественно шмыгнул носом. – Я верил – это случится. И это случилось.
– Что? – еще более перепугался Валентин. – Что случилось? Ты только не молчи, Леля, говори – я с тобой!
Закрыв глаза и втянув воздух ноздрями с громким свистом, Лелик торжественно произнес:
– Знамение.
– Какое знамение? – заинтересовался Лелик, наступая на кнопку записи магнитофона, чтобы увековечить очередной гениальный гон своего друга. Научно это называлось визионерскими откровениями.
– Знамение, говорящее о том, что я встретил человека, предназначенного мне судьбой…
– Чего? – выражение лица Валентина переменилось на противоположное тому, которое уже битых три минуты царило на лице его товарища, то есть – на презрительное.
Лелик поднял на него затуманенные глаза и произнес с крайней экспрессией:
– Ты понимаешь, что эта девушка, эта… Марина… Она мне привиделась еще до того, как ее встретил сегодня у тебя.
И знаешь, в какой ситуации она мне предстала?
Валентин не знал, что и сказать.
– Она меня спасла из склепа. Вывела из темноты буквально. Как это символично! Я блуждал в темноте и вся жизнь моя была ошибкой!
Лелик театральным жестом прикрыл глаза рукой, и только тут Валентин понял, к чему приводит чрезмерное увлечение женскими сериалами. Лелик жил в одной комнате со своей сестрой и вот – дожился.
– Лель, ты брось. Марина – девушка, конечно, видная, но не стоит из-за нее так расстраиваться.
– Да нет же, ты не понимаешь! Весь смысл моей жизни теперь сводится к служению ее интересам…