Страница:
В предстоящих операциях с покупкой экспонатов из Эрмитажа три фирмы оказались тесно связаны: Рус Мейер играл основную роль во всех сделках с «Антиквариатом», Менсфилд поставлял всю необходимую информацию о возможных изъятиях, а Хеншел располагал необходимыми оборотными средствами. Тем не менее партнеры ничуть не доверяли друг другу: каждый опасался обмана, возможных просчетов и ошибок других, что могло привести к крупным финансовым потерям. Поэтому Дэви в письме своему боссу Хеншелю выразил весьма серьезные сомнения в возможности успешной сделки, обвиняя берлинскую и лондонскую фирму:
«Дорогой Чарлз!
Из всего увиденного и услышанного я сделал вывод, что они (сотрудники «Антиквариата». – Ю. Ж.) не хотят продавать лучшие картины. Они прекрасно отдают себе отчет, чем они обладают. Затценштейн не оказывает никакой помощи. Я чувствую, он недоволен моей поездкой в Россию и напуган, как бы я не встретился с официальными представителями. Я жалею, что последовал его совету, так как все, что мне нужно было сделать, – это попросить моего друга дать мне карточку для директора Эрмитажа, который показал бы мне все необходимое. Я написал бы тогда лучший доклад. Через моего друга я мог бы получить все желаемые картины, предложив ему 10 или 5 процентов комиссионных»[144].
И все же, несмотря на распри между поставщиками, Кармен Мессмор, младший партнер Чарлза Хеншела, поспешил сделать Меллону деловое предложение. 24 апреля 1930 года он писал:
«Уважаемый мистер Меллон!
Вы уполномочили нас приобрести для Вас некоторые картины из собрания Эрмитажа в Петрограде. В том случае, если Вы захотите оставить картины у себя, Вы выплачиваете нам 25 процентов от стоимости картины. В противном случае мы продаем их от Вашего имени и платим 25 процентов с прибыли, которую мы получили при продаже.
Мы познакомили Вас с репродукциями картин, которые мы решили купить из названной выше коллекции. Мы приобретем их по цене, по которой, мы считаем, их можно продать, получив при этом 50 процентов прибыли, если Вы не захотите оставить их для своей коллекции»[145].
Хеншел, Маттисен и Гутекунст полагали: они сами, используя лишь информацию, полученную от Гульбенкяна, вышли на «Антиквариат», чтобы подготовить сделку в интересах Меллона и приобрести для него несколько картин из Эрмитажа. Они и не подозревали, что стали марионетками в чужой игре. Кремль использовал их в своей новой попытке сделать рывок для значительного расширения советского экспорта.
К январю 1930 года, когда и начала готовиться первая продажа для Эндрю Меллона из собрания Эрмитажа, советско-американская торговля достигла высшего уровня за все межвоенное двадцатилетие. США поставляли в СССР автомобили, тракторы, прокат, цветные металлы, хлопок, каучук и многое другое, но все на основе долгосрочного кредита. Американский ввоз стремительно нарастал с началом выполнения пятилетнего плана. Так, относительно высокий уровень 1927 года всего три года спустя оказался превзойден почти в два раза. Однако ответный грузопоток оставался настолько скудным, что никакой надежды добиться в ближайшее время хотя бы паритета не давал. В начале 1930 года актив США составил свыше 3 миллиардов долларов, что сделало эту страну нашим вторым (после Германии) кредитором.
Причина заключалась не только в значительной разнице экономических потенциалов, уровней промышленного развития. В условиях охватившего земной шар кризиса все страны, в том числе и США, вводили не только откровенно протекционистские таможенные тарифы, но даже эмбарго на ввоз значительных групп товаров. Подобными мерами страны-производители стремились всемерно поддержать собственную промышленность, оградив ее от конкуренции зарубежных производителей – в том числе и от советского демпинга, ставшего для Советского Союза единственным средством, позволяющим хоть как-то удерживаться на мировом рынке.
Обвинения в демпинге отнюдь не были беспочвенными. Так, осенью 1930 года Внешторг сумел продать во Францию пшеницу только по 65 франков (4, 3 золотого рубля) за центнер при мировой цене 80 франков. Правда, тем же грешили практически все слаборазвитые страны. Так Румыния сумела сбыть свое зерно, еще больше снизив его стоимость.
Однако демпинг давал лишь одноразовую прибыль, а затем приводил к закрытию даже старых рынков для традиционных советских экспортных товаров – нефти, хлеба, леса, пушнины. СССР пытался сопротивляться, бороться в разгоравшейся торговой войне против всех. При этом приходилось использовать различные методы. Сначала, к июлю 1930 года, Советский Союз существенно сократил импорт, ограничив его поставками только по заключенным ранее сделкам, а затем начал вводить прямые запреты. В соответствии с принятым 20 октября постановлением СНК «Об экономических взаимоотношениях со странами, устанавливающими особый ограничительный режим для торговли с Союзом ССР», руководство потребовало от Наркомторга и ВСНХ «совершенно прекратить или максимально сократить закупки и заказы в этих странах, прекратить использование тоннажа этих стран»[146].
Можно ли было вообще рассчитывать на преодоление возникших барьеров в мировой торговле? Так или иначе, приходилось пытаться сделать это любой ценой – даже повторением тайной сделки, наподобие той, что была заключена с Гульбенкяном. Но согласится ли Меллон сыграть схожую роль?
Рассмотрим в хронологической последовательности коммерческие отношения Эндрю Меллона с правительством СССР и его действия как министра финансов.
Первая сделка, в марте 1930 года, сделала Меллона обладателем картины Ван Дейка «Портрет Филиппа герцога Уортона» за 250 тысяч фунтов стерлингов. В апреле, при посредничестве той же антикварной фирмы Кнёдлер», он приобрел еще три полотна: «Портрет молодого человека» Хальса и «Девушка с метлой» Рембрандта. Они обошлись коллекционеру в 575 тысяч фунтов. Вскоре собрание Меллона пополнилось, после уплаты 223 тысяч долларов, картиной Рубенса «Портрет Изабеллы Брант».
Между тем действия министра финансов США наглядно демонстрировали, что он решительно отделяет себя как частное лицо и собирателя живописи от государственного служащего, члена администрации президента Герберта Гувера. В самый разгар покупок из галереи Эрмитажа Меллон запретил ввоз в Соединенные Штаты советских спичек, мотивировав свое решение тем, что такой импорт наносит серьезный ущерб интересам американских производителей.
И все же Внешторг не прекратил свое оказывающееся односторонним сотрудничество с миллиардером.
В первых числах мая Чарлз Хеншел решил сам отправиться в Советский Союз, в Ленинград. Когда он пересекал Атлантику на борту лайнера «Олимпия», его вдруг попросили к редкому тогда на кораблях междугородному телефону. Звонил Менсфилд, сотрудник Маттисена, сообщивший: «Русский по фамилии Ильин (председатель правления „Антиква“. – Ю. Ж.) находится сейчас в Берлине. Он говорит, что они продадут Ван Эйка (его картину «Благовещение». – Ю. Ж.) за 500 тысяч долларов»[147].
Хеншел незамедлительно перезвонил в Нью-Йорк Месмору и потребовал от него срочно согласовать возможную покупку с Меллоном. Ответ его порадовал: «Меллон просит продолжить торг и приобрести картину подешевле. Деньги будут переведены в лондонскую „Гаранти траст компани“[148].
Через несколько дней Ильин получил чек на полмиллиона долларов и передал Менсфилду прекраснейшее произведение великого нидерландского живописца XV века.
Спустя неделю конгресс США принял билль Смэт Хоули, вводивший необычайно высокие тарифы на все импортные товары, основываясь на статье 307 этого закона, а также на рекомендациях государственного секретаря Генри Стимсона, который поддержал появившиеся в американской прессе сообщения о том, что советские власти используют на лесозаготовках труд заключенных. Эндрю Меллон в июле ввел эмбарго на ввоз всех видов лесоматериалов из СССР.
И все же с июля 1930 по февраль 1931 года он смог приобрести еще восемь картин, более столетия украшавших залы Эрмитажа. В его собственность перешли «Турок», «Женщина с гвоздикой» и «Иосиф, обличающий жену Потифара» Рембрандта, «Портрет фламандки» и «Сусанна Фурман с дочерью» Ван Дейка, «Святой Георгий» Рафаэля, «Портрет папы Иннокентия X» Веласкеса и, наконец, одна из жемчужин итальянской школы эпохи Возрождения «Поклонение волхвов» Сандро Боттичелли. За нее Меллон заплатил огромную по тем временам сумму – 838 тысяч долларов.
Недоумевающий Маттисен риторически вопрошал Чарлза Хеншела в письме от 14 января 1931 года:
«Лично я не могу понять, почему они (сотрудники Наркомторга. – Ю. Ж.) продают свои картины. Ведь они торгуют так много и получают большие, гораздо большие суммы, чем на продаже картин. Я не верю, что они вынуждены делать это»[149].
Внешторговцы думали иначе. Как раз тогда в Москву поступила записка Б. Е. Сквирского, с 1922 года неофициального представителя РСФСР, а с 1923 года – дипломатического агента СССР в США. В ней содержалась крайне важная информация об Эндрю Меллоне: о его реальной роли в администрации президента, о деловых интересах как бизнесмена, а главное – о потребностях его двух сталелитейных компаний в марганце. В это время десятки тысяч тонн марганца скопилось в Грузии, никак не находя покупателя.
Внешторг наконец понял, что же следует просить за уже проданные четырнадцать шедевров Эрмитажа.
В конце февраля 1931 года Меллон как министр финансов дал официальное разрешение на импорт в США советской марганцевой руды, к тому же в обход билля Смэт Хоули, с минимальными ввозными пошлинами. Скандал, поднявшийся было в конгрессе, удалось быстро прекратить. Достаточным оказалось просто объяснить: этот марганец совсем недавно был добыт концессионной Чиатурской компанией, принадлежавшей американскому гражданину Авереллу Гарриману.
За следующие два месяца 1931 года, март и апрель, Эндрю Меллон стал обладателем еще семи шедевров Эрмитажа: «Откровение Моисея» Веронезе, «Вильгельм II Нассауский и Оранский» Ван Дейка, «Портрет офицера» Хальса, «Карточный домик» Шардена, «Распятие» Перуджино, «Мадонна Альба» Рафаэля, «Венера с зеркалом» Тициана. Он заплатил за них почти 2, 5 миллиона долларов, в том числе 1 166 400 долларов – за творение Рафаэля. На то время это была самая высокая цена, уплаченная за одну картину.
Первые пять полотен сотрудники «Антиквариата» передали в галерею «Маттисен» в Берлине. Холсты Рафаэля и Тициана доставили в Нью-Иорк прямо покупателю Н. Н. Ильин и член коллегии недавно образованного Наркомата внешней торговли Б. И. Краевский.
Эту сделку с Меллоном внешторговцы не считали последней. Они предложили Чарлзу Хеншелу приобрести для американского коллекционера еще несколько шедевров, в том числе «Юдифь» знаменитого мастера Джорджоне и «Мадонну Бенуа» великого Леонардо да Винчи – за 2, 5 миллиона долларов. О возможной сделке фирма «Кнёдлер» тут же, 11 апреля 1931 года, информировала миллиардера:
«Мистер Меллон!
Сообщаю Вам также относительно Джорджоне и двух вещей Леонардо (помимо «Мадонны Бенуа» работники Внешторга решили продать и «Мадонну Литту». – Ю. Ж.). Они назвали цену в 700 тысяч фунтов (3, 5 миллиона долларов) за три картины и 500 тысяч фунтов (2, 5 миллиона долларов) за Джорджоне и «Мадонну Бенуа» Леонардо. В эту партию они хотели бы включить хотя бы три из названных ранее картин.
Пожалуйста, подумайте, хотите ли Вы предложить им следующую цену за шесть картин: Джорджоне – 170 тысяч фунтов, Леонардо – 120 тысяч, Леонардо – 100 тысяч, де Хох – 30 тысяч, Мурильо – 12 тысяч, Симоне Мартини – 10 тысяч. Всего 450 тысяч фунтов, или два миллиона двести пятьдесят тысяч долларов.
Если выгодно заключить эту сделку, мы приобретем лучшие вещи всей их коллекции. Единственно ценное, что осталось, это Джорджоне и два Леонардо. Позднее мы сможем купить раннего Веласкеса и Филиппино Липпи по низкой цене, надо это сделать»[150].
Почти месяц продолжалось согласование цен: антиквары стремились купить дороже, дабы получить большую сумму за свои 10 % комиссионных, а Меллон пытался цену, естественно, сбить. Даже в мае торг не завершился, что отметил в своем письме Хеншел:
«Кармен (Мессмор. – Ю. Ж.).
Сегодня утром я сказал нашему русскому другу, что, по-видимому, нас не заинтересует Джорджоне по той цене, которую они предлагают. Он сказал, что не огорчен, так как сможет продать картину Джо (Дювину. – Ю. Ж.) и что нам не надо больше беспокоиться. Я также сказал ему, что цена на де Хоха явно завышена и что 25 тысяч фунтов (125 тысяч долларов) будет максимальная ее стоимость. Я даже сомневаюсь, можно ли ее продать за такие деньги. Он ответил, что им совсем не обязательно продавать все вещи и они продадут их только в том случае, если получат хорошую цену.
Если Джо купит Джорджоне и сообщит об этом в газетах, нам нужно реагировать сильным ударом – статьей о наших покупках, написанной в привлекательной форме. Конечно же ни при каких обстоятельствах не надо упоминать имени Э. У. М. (Эндрю Меллона. – Ю. Ж.). Пресса должна взять это на себя. А его надо предупредить, что его имя может появиться в газетах»[151].
К счастью для Эрмитажа, запланированная и почти согласованная сделка не состоялась из-за того, что Меллон покинул свой пост в Вашингтоне и был назначен послом США в Лондоне. Однако имя его в связи с покупками картин из эрмитажной галереи все же появилось в газетах. Об этом, в частности, писала «Нью-Йорк таймс» 28 сентября и 1 ноября 1930 года, 11 мая и 17 сентября 1931 года.
Посольство СССР в Париже официально опровергло факт продажи картин из Эрмитажа Эндрю Меллону, не погрешив при том против истины. Действительно, никакое советское учреждение либо частное лицо не вступало ни в какие отношения с министром финансов США. Все дела «Антиквариат» вел только с Чарлзом Хеншелом, главой старой и почтенной американской антикварной фирмы «М. Кнёдлер энд К°». Именно он юридически, по всем бумагам, являлся покупателем эрмитажных сокровищ. Действовал же Хеншел на основе той информации, которую ему предоставлял глава берлинской антикварной фирмы «Маттисен галери» и ее московский агент Менсфилд. Лишь потом, и не без выгоды лично для себя, он перепродавал картины Меллону, делая собственный бизнес. Хеншел недолго хранил первую часть своей коммерческой тайны – что и где приобрел, умалчивая только о том, за сколько купил, кому и по какой цене продал. 7 ноября 1933 года газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала его заявление для печати, в котором, в частности, отмечалось:
«Четыре года назад мы получили конфиденциальную информацию о том, что Советы решили сделать некоторые из своих величайших произведений искусства вкладом в осуществление пятилетнего плана. Как только возможность покупки нескольких всемирно известных картин стала нам известна, мы предприняли шаги для установления контактов с соответствующими официальными лицами. Вскоре мы приступили к торговым сделкам и за четыре года приобрели многие произведения искусства, которые впервые оказались в России при Екатерине Великой. Советы с неохотой расставались с частью из них, продав свои величайшие художественно-культурные ценности…
Русские поначалу не хотели расставаться с «Распятием» и «Страшным судом» (две створки триптиха, проданные Меллону в 1933 году. – Ю. Ж.), ибо Ван Эйк – родоначальник и величайший представитель фламандской школы. Но все же сочли возможным обойтись меньшим количеством его творений. Произошло это за четыре года до того, как мы смогли пополнить Метрополитен-музей и «Распятием», и «Страшным судом».
Хеншел обязан был говорить только правду, в противном случае он рисковал своим добрым именем. И все же ему приходилось – ради судьбы фирмы, ее будущих доходов – не оглашать имен клиентов. Потому он и умолчал о промежуточном владельце – Меллоне, надеясь на возможные в будущем сделки с ним.
3 марта 1933 года Хеншел писал Менсфилду: «По-видимому, мистер Меллон скоро вернется сюда (из Лондона в США. – Ю. Ж.), и я надеюсь убедить его заключить нечто вроде сделки по вопросу о Джорджоне (его картине «Юдифь». – Ю. Ж.). В том случае, если он захочет купить эту картину, я уверен – он вернет «Женский портрет» Ван Дейка или «Турка» Рембрандта (или обе). Я намереваюсь собрать группу из произведений французских художников, Ван Эйка (Метрополитен-музей) и Джорджоне и выдвинуть ряд положений по поводу их всех. Вовлечены будут большие деньги, что может понравиться Ильину»[152].
На новые покупки из Эрмитажа Хеншел надеялся напрасно: все деловые отношения с ним Внешторг уже, как оказалось, завершил.
Крик души
«Дорогой Чарлз!
Из всего увиденного и услышанного я сделал вывод, что они (сотрудники «Антиквариата». – Ю. Ж.) не хотят продавать лучшие картины. Они прекрасно отдают себе отчет, чем они обладают. Затценштейн не оказывает никакой помощи. Я чувствую, он недоволен моей поездкой в Россию и напуган, как бы я не встретился с официальными представителями. Я жалею, что последовал его совету, так как все, что мне нужно было сделать, – это попросить моего друга дать мне карточку для директора Эрмитажа, который показал бы мне все необходимое. Я написал бы тогда лучший доклад. Через моего друга я мог бы получить все желаемые картины, предложив ему 10 или 5 процентов комиссионных»[144].
И все же, несмотря на распри между поставщиками, Кармен Мессмор, младший партнер Чарлза Хеншела, поспешил сделать Меллону деловое предложение. 24 апреля 1930 года он писал:
«Уважаемый мистер Меллон!
Вы уполномочили нас приобрести для Вас некоторые картины из собрания Эрмитажа в Петрограде. В том случае, если Вы захотите оставить картины у себя, Вы выплачиваете нам 25 процентов от стоимости картины. В противном случае мы продаем их от Вашего имени и платим 25 процентов с прибыли, которую мы получили при продаже.
Мы познакомили Вас с репродукциями картин, которые мы решили купить из названной выше коллекции. Мы приобретем их по цене, по которой, мы считаем, их можно продать, получив при этом 50 процентов прибыли, если Вы не захотите оставить их для своей коллекции»[145].
Хеншел, Маттисен и Гутекунст полагали: они сами, используя лишь информацию, полученную от Гульбенкяна, вышли на «Антиквариат», чтобы подготовить сделку в интересах Меллона и приобрести для него несколько картин из Эрмитажа. Они и не подозревали, что стали марионетками в чужой игре. Кремль использовал их в своей новой попытке сделать рывок для значительного расширения советского экспорта.
К январю 1930 года, когда и начала готовиться первая продажа для Эндрю Меллона из собрания Эрмитажа, советско-американская торговля достигла высшего уровня за все межвоенное двадцатилетие. США поставляли в СССР автомобили, тракторы, прокат, цветные металлы, хлопок, каучук и многое другое, но все на основе долгосрочного кредита. Американский ввоз стремительно нарастал с началом выполнения пятилетнего плана. Так, относительно высокий уровень 1927 года всего три года спустя оказался превзойден почти в два раза. Однако ответный грузопоток оставался настолько скудным, что никакой надежды добиться в ближайшее время хотя бы паритета не давал. В начале 1930 года актив США составил свыше 3 миллиардов долларов, что сделало эту страну нашим вторым (после Германии) кредитором.
Причина заключалась не только в значительной разнице экономических потенциалов, уровней промышленного развития. В условиях охватившего земной шар кризиса все страны, в том числе и США, вводили не только откровенно протекционистские таможенные тарифы, но даже эмбарго на ввоз значительных групп товаров. Подобными мерами страны-производители стремились всемерно поддержать собственную промышленность, оградив ее от конкуренции зарубежных производителей – в том числе и от советского демпинга, ставшего для Советского Союза единственным средством, позволяющим хоть как-то удерживаться на мировом рынке.
Обвинения в демпинге отнюдь не были беспочвенными. Так, осенью 1930 года Внешторг сумел продать во Францию пшеницу только по 65 франков (4, 3 золотого рубля) за центнер при мировой цене 80 франков. Правда, тем же грешили практически все слаборазвитые страны. Так Румыния сумела сбыть свое зерно, еще больше снизив его стоимость.
Однако демпинг давал лишь одноразовую прибыль, а затем приводил к закрытию даже старых рынков для традиционных советских экспортных товаров – нефти, хлеба, леса, пушнины. СССР пытался сопротивляться, бороться в разгоравшейся торговой войне против всех. При этом приходилось использовать различные методы. Сначала, к июлю 1930 года, Советский Союз существенно сократил импорт, ограничив его поставками только по заключенным ранее сделкам, а затем начал вводить прямые запреты. В соответствии с принятым 20 октября постановлением СНК «Об экономических взаимоотношениях со странами, устанавливающими особый ограничительный режим для торговли с Союзом ССР», руководство потребовало от Наркомторга и ВСНХ «совершенно прекратить или максимально сократить закупки и заказы в этих странах, прекратить использование тоннажа этих стран»[146].
Можно ли было вообще рассчитывать на преодоление возникших барьеров в мировой торговле? Так или иначе, приходилось пытаться сделать это любой ценой – даже повторением тайной сделки, наподобие той, что была заключена с Гульбенкяном. Но согласится ли Меллон сыграть схожую роль?
Рассмотрим в хронологической последовательности коммерческие отношения Эндрю Меллона с правительством СССР и его действия как министра финансов.
Первая сделка, в марте 1930 года, сделала Меллона обладателем картины Ван Дейка «Портрет Филиппа герцога Уортона» за 250 тысяч фунтов стерлингов. В апреле, при посредничестве той же антикварной фирмы Кнёдлер», он приобрел еще три полотна: «Портрет молодого человека» Хальса и «Девушка с метлой» Рембрандта. Они обошлись коллекционеру в 575 тысяч фунтов. Вскоре собрание Меллона пополнилось, после уплаты 223 тысяч долларов, картиной Рубенса «Портрет Изабеллы Брант».
Между тем действия министра финансов США наглядно демонстрировали, что он решительно отделяет себя как частное лицо и собирателя живописи от государственного служащего, члена администрации президента Герберта Гувера. В самый разгар покупок из галереи Эрмитажа Меллон запретил ввоз в Соединенные Штаты советских спичек, мотивировав свое решение тем, что такой импорт наносит серьезный ущерб интересам американских производителей.
И все же Внешторг не прекратил свое оказывающееся односторонним сотрудничество с миллиардером.
В первых числах мая Чарлз Хеншел решил сам отправиться в Советский Союз, в Ленинград. Когда он пересекал Атлантику на борту лайнера «Олимпия», его вдруг попросили к редкому тогда на кораблях междугородному телефону. Звонил Менсфилд, сотрудник Маттисена, сообщивший: «Русский по фамилии Ильин (председатель правления „Антиква“. – Ю. Ж.) находится сейчас в Берлине. Он говорит, что они продадут Ван Эйка (его картину «Благовещение». – Ю. Ж.) за 500 тысяч долларов»[147].
Хеншел незамедлительно перезвонил в Нью-Йорк Месмору и потребовал от него срочно согласовать возможную покупку с Меллоном. Ответ его порадовал: «Меллон просит продолжить торг и приобрести картину подешевле. Деньги будут переведены в лондонскую „Гаранти траст компани“[148].
Через несколько дней Ильин получил чек на полмиллиона долларов и передал Менсфилду прекраснейшее произведение великого нидерландского живописца XV века.
Спустя неделю конгресс США принял билль Смэт Хоули, вводивший необычайно высокие тарифы на все импортные товары, основываясь на статье 307 этого закона, а также на рекомендациях государственного секретаря Генри Стимсона, который поддержал появившиеся в американской прессе сообщения о том, что советские власти используют на лесозаготовках труд заключенных. Эндрю Меллон в июле ввел эмбарго на ввоз всех видов лесоматериалов из СССР.
И все же с июля 1930 по февраль 1931 года он смог приобрести еще восемь картин, более столетия украшавших залы Эрмитажа. В его собственность перешли «Турок», «Женщина с гвоздикой» и «Иосиф, обличающий жену Потифара» Рембрандта, «Портрет фламандки» и «Сусанна Фурман с дочерью» Ван Дейка, «Святой Георгий» Рафаэля, «Портрет папы Иннокентия X» Веласкеса и, наконец, одна из жемчужин итальянской школы эпохи Возрождения «Поклонение волхвов» Сандро Боттичелли. За нее Меллон заплатил огромную по тем временам сумму – 838 тысяч долларов.
Недоумевающий Маттисен риторически вопрошал Чарлза Хеншела в письме от 14 января 1931 года:
«Лично я не могу понять, почему они (сотрудники Наркомторга. – Ю. Ж.) продают свои картины. Ведь они торгуют так много и получают большие, гораздо большие суммы, чем на продаже картин. Я не верю, что они вынуждены делать это»[149].
Внешторговцы думали иначе. Как раз тогда в Москву поступила записка Б. Е. Сквирского, с 1922 года неофициального представителя РСФСР, а с 1923 года – дипломатического агента СССР в США. В ней содержалась крайне важная информация об Эндрю Меллоне: о его реальной роли в администрации президента, о деловых интересах как бизнесмена, а главное – о потребностях его двух сталелитейных компаний в марганце. В это время десятки тысяч тонн марганца скопилось в Грузии, никак не находя покупателя.
Внешторг наконец понял, что же следует просить за уже проданные четырнадцать шедевров Эрмитажа.
В конце февраля 1931 года Меллон как министр финансов дал официальное разрешение на импорт в США советской марганцевой руды, к тому же в обход билля Смэт Хоули, с минимальными ввозными пошлинами. Скандал, поднявшийся было в конгрессе, удалось быстро прекратить. Достаточным оказалось просто объяснить: этот марганец совсем недавно был добыт концессионной Чиатурской компанией, принадлежавшей американскому гражданину Авереллу Гарриману.
За следующие два месяца 1931 года, март и апрель, Эндрю Меллон стал обладателем еще семи шедевров Эрмитажа: «Откровение Моисея» Веронезе, «Вильгельм II Нассауский и Оранский» Ван Дейка, «Портрет офицера» Хальса, «Карточный домик» Шардена, «Распятие» Перуджино, «Мадонна Альба» Рафаэля, «Венера с зеркалом» Тициана. Он заплатил за них почти 2, 5 миллиона долларов, в том числе 1 166 400 долларов – за творение Рафаэля. На то время это была самая высокая цена, уплаченная за одну картину.
Первые пять полотен сотрудники «Антиквариата» передали в галерею «Маттисен» в Берлине. Холсты Рафаэля и Тициана доставили в Нью-Иорк прямо покупателю Н. Н. Ильин и член коллегии недавно образованного Наркомата внешней торговли Б. И. Краевский.
Эту сделку с Меллоном внешторговцы не считали последней. Они предложили Чарлзу Хеншелу приобрести для американского коллекционера еще несколько шедевров, в том числе «Юдифь» знаменитого мастера Джорджоне и «Мадонну Бенуа» великого Леонардо да Винчи – за 2, 5 миллиона долларов. О возможной сделке фирма «Кнёдлер» тут же, 11 апреля 1931 года, информировала миллиардера:
«Мистер Меллон!
Сообщаю Вам также относительно Джорджоне и двух вещей Леонардо (помимо «Мадонны Бенуа» работники Внешторга решили продать и «Мадонну Литту». – Ю. Ж.). Они назвали цену в 700 тысяч фунтов (3, 5 миллиона долларов) за три картины и 500 тысяч фунтов (2, 5 миллиона долларов) за Джорджоне и «Мадонну Бенуа» Леонардо. В эту партию они хотели бы включить хотя бы три из названных ранее картин.
Пожалуйста, подумайте, хотите ли Вы предложить им следующую цену за шесть картин: Джорджоне – 170 тысяч фунтов, Леонардо – 120 тысяч, Леонардо – 100 тысяч, де Хох – 30 тысяч, Мурильо – 12 тысяч, Симоне Мартини – 10 тысяч. Всего 450 тысяч фунтов, или два миллиона двести пятьдесят тысяч долларов.
Если выгодно заключить эту сделку, мы приобретем лучшие вещи всей их коллекции. Единственно ценное, что осталось, это Джорджоне и два Леонардо. Позднее мы сможем купить раннего Веласкеса и Филиппино Липпи по низкой цене, надо это сделать»[150].
Почти месяц продолжалось согласование цен: антиквары стремились купить дороже, дабы получить большую сумму за свои 10 % комиссионных, а Меллон пытался цену, естественно, сбить. Даже в мае торг не завершился, что отметил в своем письме Хеншел:
«Кармен (Мессмор. – Ю. Ж.).
Сегодня утром я сказал нашему русскому другу, что, по-видимому, нас не заинтересует Джорджоне по той цене, которую они предлагают. Он сказал, что не огорчен, так как сможет продать картину Джо (Дювину. – Ю. Ж.) и что нам не надо больше беспокоиться. Я также сказал ему, что цена на де Хоха явно завышена и что 25 тысяч фунтов (125 тысяч долларов) будет максимальная ее стоимость. Я даже сомневаюсь, можно ли ее продать за такие деньги. Он ответил, что им совсем не обязательно продавать все вещи и они продадут их только в том случае, если получат хорошую цену.
Если Джо купит Джорджоне и сообщит об этом в газетах, нам нужно реагировать сильным ударом – статьей о наших покупках, написанной в привлекательной форме. Конечно же ни при каких обстоятельствах не надо упоминать имени Э. У. М. (Эндрю Меллона. – Ю. Ж.). Пресса должна взять это на себя. А его надо предупредить, что его имя может появиться в газетах»[151].
К счастью для Эрмитажа, запланированная и почти согласованная сделка не состоялась из-за того, что Меллон покинул свой пост в Вашингтоне и был назначен послом США в Лондоне. Однако имя его в связи с покупками картин из эрмитажной галереи все же появилось в газетах. Об этом, в частности, писала «Нью-Йорк таймс» 28 сентября и 1 ноября 1930 года, 11 мая и 17 сентября 1931 года.
Посольство СССР в Париже официально опровергло факт продажи картин из Эрмитажа Эндрю Меллону, не погрешив при том против истины. Действительно, никакое советское учреждение либо частное лицо не вступало ни в какие отношения с министром финансов США. Все дела «Антиквариат» вел только с Чарлзом Хеншелом, главой старой и почтенной американской антикварной фирмы «М. Кнёдлер энд К°». Именно он юридически, по всем бумагам, являлся покупателем эрмитажных сокровищ. Действовал же Хеншел на основе той информации, которую ему предоставлял глава берлинской антикварной фирмы «Маттисен галери» и ее московский агент Менсфилд. Лишь потом, и не без выгоды лично для себя, он перепродавал картины Меллону, делая собственный бизнес. Хеншел недолго хранил первую часть своей коммерческой тайны – что и где приобрел, умалчивая только о том, за сколько купил, кому и по какой цене продал. 7 ноября 1933 года газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала его заявление для печати, в котором, в частности, отмечалось:
«Четыре года назад мы получили конфиденциальную информацию о том, что Советы решили сделать некоторые из своих величайших произведений искусства вкладом в осуществление пятилетнего плана. Как только возможность покупки нескольких всемирно известных картин стала нам известна, мы предприняли шаги для установления контактов с соответствующими официальными лицами. Вскоре мы приступили к торговым сделкам и за четыре года приобрели многие произведения искусства, которые впервые оказались в России при Екатерине Великой. Советы с неохотой расставались с частью из них, продав свои величайшие художественно-культурные ценности…
Русские поначалу не хотели расставаться с «Распятием» и «Страшным судом» (две створки триптиха, проданные Меллону в 1933 году. – Ю. Ж.), ибо Ван Эйк – родоначальник и величайший представитель фламандской школы. Но все же сочли возможным обойтись меньшим количеством его творений. Произошло это за четыре года до того, как мы смогли пополнить Метрополитен-музей и «Распятием», и «Страшным судом».
Хеншел обязан был говорить только правду, в противном случае он рисковал своим добрым именем. И все же ему приходилось – ради судьбы фирмы, ее будущих доходов – не оглашать имен клиентов. Потому он и умолчал о промежуточном владельце – Меллоне, надеясь на возможные в будущем сделки с ним.
3 марта 1933 года Хеншел писал Менсфилду: «По-видимому, мистер Меллон скоро вернется сюда (из Лондона в США. – Ю. Ж.), и я надеюсь убедить его заключить нечто вроде сделки по вопросу о Джорджоне (его картине «Юдифь». – Ю. Ж.). В том случае, если он захочет купить эту картину, я уверен – он вернет «Женский портрет» Ван Дейка или «Турка» Рембрандта (или обе). Я намереваюсь собрать группу из произведений французских художников, Ван Эйка (Метрополитен-музей) и Джорджоне и выдвинуть ряд положений по поводу их всех. Вовлечены будут большие деньги, что может понравиться Ильину»[152].
На новые покупки из Эрмитажа Хеншел надеялся напрасно: все деловые отношения с ним Внешторг уже, как оказалось, завершил.
Крик души
Зарубежом о продаже экспонатов советских музеев знал каждый, кого это интересовало. Ведь аукционы проходили не просто открыто: в их каталогах специально подчеркивалось происхождение выставлявшихся вещей – прежде, мол, они украшали дворцы Строгановых, Шереметевых, Палей, загородные императорские резиденции. Широко известными из-за огласки в печати стали и тайные сделки с картинами из Эрмитажа.
Для жителей Советского Союза все это являлось тайной: писать о распродаже категорически воспрещалось. Тем не менее все происходившее для ленинградских искусствоведов было секретом Полишинеля: ведь именно им и приходилось собственными руками изымать полотна и бронзу, фарфор и мебель, археологические находки, составлять и подписывать акты передачи всего этого представителям «Антиквариата».
Участвуя несколько лет в подобных акциях, они постепенно свыклись с ними и даже активно помогали скрывать следы, не раз изменяя экспозиции.
И все же смирились, молчали далеко не все. Осенью 1931 года, когда практически завершались сделки и с Гульбенкяном, и с Меллоном, начальнику Главнауки Лупполу пришлось услышать подлинный крик души.
В. Н. Лазарев – директор московского Музея изящных искусств (с 1937 года – Музей изобразительных искусств имени Пушкина), неисповедимыми путями узнал о колоссальном ущербе, нанесенном национальному наследию. Первым, чисто импульсивным его решением оказалось желание подать в знак протеста в отставку; но чуть позже, несколько успокоившись, он направил И. К. Лупполу свой протест:
«Считаю своим долгом обратить Ваше внимание на то вопиющее положение вещей, которое создалось в музеях СССР в связи с деятельностью „Антиквариата“, совершающего один перегиб за другим.
В настоящее время «Антиквариат» имеет антикварных ценностей на сумму ок. 45.000.000. Специально назначенная бригада выделила в плановом порядке ценностей на 30.000.000 (из них 6.000.000 спорных), старые музейные выделения составили сумму примерно в 15.000.000. Весь этот товар является абсолютно экспортным, поскольку он состоит в своей подавляющей части из первоклассных вещей (достаточно сказать, что бригада выделила наряду с картинами Рембрандта, Рубенса, Ван Дейка и такой шедевр, как «Мадонну с безбородым Иосифом» Рафаэля). Особенно значительны полученные «Антиквариатом» памятники прикладного искусства (мебель, гобелены, серебро), представляющие совершенно уникальные предметы. Владея тем, что находится в его распоряжении, «Антиквариат» является в настоящее время крупнейшей антикварной фирмой мира. Несмотря на это, возглавляющие «Антиквариат» лица систематически распространяют слухи, будто бы музеи выделили им лишь хлам, не имеющий никакого экспортного значения. Ничего не понимая в антикварном товаре, специфичность которого они абсолютно не улавливают, работники «Антиквариата» сознательно вводят в заблуждение ответственных партийных товарищей, поскольку они внушают им мысль, что нельзя ничего продать, кроме мировых уникальных шедевров.
В результате у музеев забирают, в самом анархическом порядке, такие вещи, которые составляют основу крупнейших музеев СССР и уход которых приводит фактически к полному распаду прославленных на весь мир художественных коллекций. Не предупреждая даже Наркомпрос, «Антиквариат» продал за границу за полтора года следующие шедевры, относящиеся к числу стержневых вещей Эрмитажа и Гос. музея изящных искусств: 1) Д. Боутс «Благовещение»; 2) Ван Дейк «Портрет Филиппа Уортона»; 3) Рембрандт «Ян Собесский»; 4) Рембрандт «Девочка с метлой»; 5) Ван Эйк «Благовещение»; 6) Рубенс «Портрет Елены Фурман»; 7) Ван Дейк «Портрет Сусанны Фурман с дочкой»; 8) Хальс «Мужской портрет». Интересно отметить, что две последние вещи были проданы за границу, несмотря на то что они были переданы, в порядке планового музейного обмена, из Эрмитажа в московский Музей изящных искусств. Это было тем более недопустимо, что широкая советская общественность была прекрасно осведомлена о полученных из Ленинграда картинах. Она видела их на специально устроенной выставке, прошедшей с огромным успехом. Многие тысячи людей прошли через эту выставку, о ней писали в советской и мировой прессе. Уже сейчас ряд посетителей спрашивали хранительский состав музея, когда будут выставлены портрет Хальса и «Сусанна Фурман» Ван Дейка. Легко себе представить, в какое ложное положение ставили эти вопросы не только работников музея, но и Главнауку.
Уход всех вышеназванных картин из Эрмитажа и Музея изящных искусств создает непоправимую брешь в коллекциях двух крупнейших музеев СССР. Достаточно продать еще 15 – 20 аналогичных по качеству вещей, чтобы Эрмитаж, могущий явиться главным центром притяжения для иностранного туризма, фактически перестал бы существовать как мировое собрание. Ибо совершенно ясно, что значение Эрмитажа базируется не на количестве картин, а на качестве двух-трех десятков мировых шедевров, восемь из которых уже проданы «Антиквариатом».
Теперь возникает основной вопрос, за какую цену были проданы эти шедевры, равные которым не появлялись на антикварном рынке Европы за последние 70 лет. Я не осведомлен о ценах, по которым были проданы эти уникальные вещи. Однако имеющиеся у меня случайные, отрывочные сведения позволяют думать, что эти цены были исключительно низки. Поэтому считаю своим долгом специалиста поставить Вас в известность об объективных ценах на вышеназванные картины, дабы Вы сами могли сделать вывод о степени выгодности их продажи: 1) Д. Боутс «Благовещение» – 500 – 750 тысяч рублей (все цены привожу в золотых рублях); 2) Ван Дейк «Портрет Филиппа Уортона» – ок. 1.000.000; 3) Рембрандт «Ян Собесский» – ок. 1.200.000; 4) Рембрандт «Девочка с метлой» – ок. 1.000.000; 5) Рубенс «Портрет Елены Фурман» – 1.500.000-2.000.000; 6) Ван Эйк «Благовещение» – 2.500.000-3.000.000; 7) Ван Дейк «Портрет Сусанны Фурман с дочкой» – ок. 1.200.000; 8) Ф. Хальс «Мужской портрет» – ок. 1.000.000. Не говоря уже о том, что при продаже таких уникальных шедевров возможны огромные злоупотребления, я считаю крайне важным обратить Ваше внимание на следующие моменты, которые могут быть приведены как решающие аргументы против торговли мировыми шедеврами.
1. Невозможность сохранить в секрете долгое время продажи уникальных шедевров. Механизм капиталистического собирательства таков, что покупатели обязательно сделают достоянием гласности факт приобретения ими того или иного шедевра. Предание же гласности подобных фактов приведет неизбежно к сильнейшему падению престижа Советской власти в кругах революционно настроенной интеллигенции Запада, что крайне затруднит работу за границей ВОКСа и подобных ему учреждений.
2. Необходимость обставлять строгой секретностью продажу мировых шедевров логически приводит к тому, что за них удается выручить от половины до одной четверти их реальной стоимости. Продажа же второстепенных и третьестепенных вещей могла бы протекать в условиях полной гласности, что дало бы возможность выручить за эти вещи более или менее правильные цены.
3. Выуживание у нас мировых шедевров, являющееся, без сомнения, результатом шантажа темных дельцов капиталистического мира, шантажа, на который с подозрительной легкостью поддаются работники «Антиквариата», фактически срывает весь дальнейший план реализации антикварных ценностей. Поэтому совершенно ясно, что после покупки капитальнейших вещей нас заставят продать второстепенные вещи за совершенный бесценок.
4. Неизбежность быстрого распада Эрмитажа и Музея изящных искусств как собраний мирового значения. Уже сейчас Эрмитажу нанесен сокрушительный удар. Выделение каждого очередного шедевра приведет в кратчайший срок к фактической ликвидации Эрмитажа. Между тем и Эрмитаж, и Музей изящных искусств являются центрами притяжения мирового туризма, развитие которого могло бы дать стране десятки миллионов валюты. При распаде Эрмитажа этот туризм, без сомнения, сильно сократится, поскольку отпадет один из главнейших центров его притяжения. Если уж продавать картины за границу, то надо начинать эти продажи снизу, а не сверху.
Все приведенные здесь соображения настоятельно диктуют срочный пересмотр вопроса о деятельности «Антиквариата» в целях введения этой деятельности в строго организованные рамки. Следующие мероприятия представляются мне необходимыми для урегулирования создавшегося в «Антиквариате» положения вещей:
Для жителей Советского Союза все это являлось тайной: писать о распродаже категорически воспрещалось. Тем не менее все происходившее для ленинградских искусствоведов было секретом Полишинеля: ведь именно им и приходилось собственными руками изымать полотна и бронзу, фарфор и мебель, археологические находки, составлять и подписывать акты передачи всего этого представителям «Антиквариата».
Участвуя несколько лет в подобных акциях, они постепенно свыклись с ними и даже активно помогали скрывать следы, не раз изменяя экспозиции.
И все же смирились, молчали далеко не все. Осенью 1931 года, когда практически завершались сделки и с Гульбенкяном, и с Меллоном, начальнику Главнауки Лупполу пришлось услышать подлинный крик души.
В. Н. Лазарев – директор московского Музея изящных искусств (с 1937 года – Музей изобразительных искусств имени Пушкина), неисповедимыми путями узнал о колоссальном ущербе, нанесенном национальному наследию. Первым, чисто импульсивным его решением оказалось желание подать в знак протеста в отставку; но чуть позже, несколько успокоившись, он направил И. К. Лупполу свой протест:
«Считаю своим долгом обратить Ваше внимание на то вопиющее положение вещей, которое создалось в музеях СССР в связи с деятельностью „Антиквариата“, совершающего один перегиб за другим.
В настоящее время «Антиквариат» имеет антикварных ценностей на сумму ок. 45.000.000. Специально назначенная бригада выделила в плановом порядке ценностей на 30.000.000 (из них 6.000.000 спорных), старые музейные выделения составили сумму примерно в 15.000.000. Весь этот товар является абсолютно экспортным, поскольку он состоит в своей подавляющей части из первоклассных вещей (достаточно сказать, что бригада выделила наряду с картинами Рембрандта, Рубенса, Ван Дейка и такой шедевр, как «Мадонну с безбородым Иосифом» Рафаэля). Особенно значительны полученные «Антиквариатом» памятники прикладного искусства (мебель, гобелены, серебро), представляющие совершенно уникальные предметы. Владея тем, что находится в его распоряжении, «Антиквариат» является в настоящее время крупнейшей антикварной фирмой мира. Несмотря на это, возглавляющие «Антиквариат» лица систематически распространяют слухи, будто бы музеи выделили им лишь хлам, не имеющий никакого экспортного значения. Ничего не понимая в антикварном товаре, специфичность которого они абсолютно не улавливают, работники «Антиквариата» сознательно вводят в заблуждение ответственных партийных товарищей, поскольку они внушают им мысль, что нельзя ничего продать, кроме мировых уникальных шедевров.
В результате у музеев забирают, в самом анархическом порядке, такие вещи, которые составляют основу крупнейших музеев СССР и уход которых приводит фактически к полному распаду прославленных на весь мир художественных коллекций. Не предупреждая даже Наркомпрос, «Антиквариат» продал за границу за полтора года следующие шедевры, относящиеся к числу стержневых вещей Эрмитажа и Гос. музея изящных искусств: 1) Д. Боутс «Благовещение»; 2) Ван Дейк «Портрет Филиппа Уортона»; 3) Рембрандт «Ян Собесский»; 4) Рембрандт «Девочка с метлой»; 5) Ван Эйк «Благовещение»; 6) Рубенс «Портрет Елены Фурман»; 7) Ван Дейк «Портрет Сусанны Фурман с дочкой»; 8) Хальс «Мужской портрет». Интересно отметить, что две последние вещи были проданы за границу, несмотря на то что они были переданы, в порядке планового музейного обмена, из Эрмитажа в московский Музей изящных искусств. Это было тем более недопустимо, что широкая советская общественность была прекрасно осведомлена о полученных из Ленинграда картинах. Она видела их на специально устроенной выставке, прошедшей с огромным успехом. Многие тысячи людей прошли через эту выставку, о ней писали в советской и мировой прессе. Уже сейчас ряд посетителей спрашивали хранительский состав музея, когда будут выставлены портрет Хальса и «Сусанна Фурман» Ван Дейка. Легко себе представить, в какое ложное положение ставили эти вопросы не только работников музея, но и Главнауку.
Уход всех вышеназванных картин из Эрмитажа и Музея изящных искусств создает непоправимую брешь в коллекциях двух крупнейших музеев СССР. Достаточно продать еще 15 – 20 аналогичных по качеству вещей, чтобы Эрмитаж, могущий явиться главным центром притяжения для иностранного туризма, фактически перестал бы существовать как мировое собрание. Ибо совершенно ясно, что значение Эрмитажа базируется не на количестве картин, а на качестве двух-трех десятков мировых шедевров, восемь из которых уже проданы «Антиквариатом».
Теперь возникает основной вопрос, за какую цену были проданы эти шедевры, равные которым не появлялись на антикварном рынке Европы за последние 70 лет. Я не осведомлен о ценах, по которым были проданы эти уникальные вещи. Однако имеющиеся у меня случайные, отрывочные сведения позволяют думать, что эти цены были исключительно низки. Поэтому считаю своим долгом специалиста поставить Вас в известность об объективных ценах на вышеназванные картины, дабы Вы сами могли сделать вывод о степени выгодности их продажи: 1) Д. Боутс «Благовещение» – 500 – 750 тысяч рублей (все цены привожу в золотых рублях); 2) Ван Дейк «Портрет Филиппа Уортона» – ок. 1.000.000; 3) Рембрандт «Ян Собесский» – ок. 1.200.000; 4) Рембрандт «Девочка с метлой» – ок. 1.000.000; 5) Рубенс «Портрет Елены Фурман» – 1.500.000-2.000.000; 6) Ван Эйк «Благовещение» – 2.500.000-3.000.000; 7) Ван Дейк «Портрет Сусанны Фурман с дочкой» – ок. 1.200.000; 8) Ф. Хальс «Мужской портрет» – ок. 1.000.000. Не говоря уже о том, что при продаже таких уникальных шедевров возможны огромные злоупотребления, я считаю крайне важным обратить Ваше внимание на следующие моменты, которые могут быть приведены как решающие аргументы против торговли мировыми шедеврами.
1. Невозможность сохранить в секрете долгое время продажи уникальных шедевров. Механизм капиталистического собирательства таков, что покупатели обязательно сделают достоянием гласности факт приобретения ими того или иного шедевра. Предание же гласности подобных фактов приведет неизбежно к сильнейшему падению престижа Советской власти в кругах революционно настроенной интеллигенции Запада, что крайне затруднит работу за границей ВОКСа и подобных ему учреждений.
2. Необходимость обставлять строгой секретностью продажу мировых шедевров логически приводит к тому, что за них удается выручить от половины до одной четверти их реальной стоимости. Продажа же второстепенных и третьестепенных вещей могла бы протекать в условиях полной гласности, что дало бы возможность выручить за эти вещи более или менее правильные цены.
3. Выуживание у нас мировых шедевров, являющееся, без сомнения, результатом шантажа темных дельцов капиталистического мира, шантажа, на который с подозрительной легкостью поддаются работники «Антиквариата», фактически срывает весь дальнейший план реализации антикварных ценностей. Поэтому совершенно ясно, что после покупки капитальнейших вещей нас заставят продать второстепенные вещи за совершенный бесценок.
4. Неизбежность быстрого распада Эрмитажа и Музея изящных искусств как собраний мирового значения. Уже сейчас Эрмитажу нанесен сокрушительный удар. Выделение каждого очередного шедевра приведет в кратчайший срок к фактической ликвидации Эрмитажа. Между тем и Эрмитаж, и Музей изящных искусств являются центрами притяжения мирового туризма, развитие которого могло бы дать стране десятки миллионов валюты. При распаде Эрмитажа этот туризм, без сомнения, сильно сократится, поскольку отпадет один из главнейших центров его притяжения. Если уж продавать картины за границу, то надо начинать эти продажи снизу, а не сверху.
Все приведенные здесь соображения настоятельно диктуют срочный пересмотр вопроса о деятельности «Антиквариата» в целях введения этой деятельности в строго организованные рамки. Следующие мероприятия представляются мне необходимыми для урегулирования создавшегося в «Антиквариате» положения вещей: