Зилазни Р. Князь Света

будет с кем поговорить как проклятому с проклятым.
- Отлично, - согласился Рилд. - Мне не остается ничего другого.
Он вновь заснул, и Будда улыбнулся.

В следующие дни, пока неспешно разворачивался праздник, Просветленный
проповедовал перед толпой пришедших в пурпурную рощу. Он говорил о единстве
всех вещей, великих и малых, о законах причинности, о становлении и
умирании, об иллюзии мира, об искорке атмана, о пути спасения через
самоотречение и единение с целым; он говорил о реализации и просветлении, о
бессмысленности брахманических ритуалов, сравнивая их формы с сосудами, из
которых вылито все содержимое. Многие слушали, немногие слышали, а кое-кто
оставался в пурпурной роще, чтобы принять шафранную рясу и встать на путь
поиска истины.
И всякий раз, когда он проповедовал, Рилд садился поблизости,
облаченный в свое черное одеяние, перетянутое кожаными ремнями, не сводя
странных темных глаз с Просветленного.
Через две недели после своего выздоровления подошел Рилд к учителю,
когда тот прогуливался по роще, погрузившись в глубокие размышления. Он
пристроился на шаг позади него и через некоторое время заговорил:
- Просветленный, я слушал твое учение, и слушал его с тщанием. Много я
думал над твоими словами.
Учитель кивнул.
- Я всегда был верующим, - продолжал Рилд; - иначе я не был бы избран
на тот пост, который не так давно занимал. С тех пор, как невозможным стало
для меня выполнить свое предназначение, я почувствовал огромную пустоту. Я
подвел свою богиню, и жизнь потеряла для меня всякий смысл.
Учитель молча слушал.
- Но я услышал твои слова, - сказал Рилд, - и они наполнили меня
какой-то радостью. Они показали мне другой путь к спасению, и он, как я
чувствую, превосходит тот путь, которому я следовал доселе.
Будда всматривался в его лицо, слушая эти слова.
- Твой путь отречения - строгий путь. И он - правильный. Он
соответствует моим надобностям. И вот я прошу дозволения вступить в твою
общину послушников и следовать твоему пути.
- Ты уверен, - спросил Просветленный, - что не стремишься просто
наказать самого себя за то, что отягчает твое сознание, приняв обличив
неудачи или греха?
- В этом я уверен, - промолвил Рилд. - Я вобрал в себя твои слова и
почувствовал истину, в них содержащуюся. На службе у богини убил я больше
мужчин, чем пурпурных листьев вот на этом кусте. Я даже не считаю женщин и
детей. И меня нелегко убедить словами, ибо слышал я их слишком много,
произносимых на все голоса, слов упрашивающих, спорящих, проклинающих. Но
твои слова глубоко меня затронули, и далеко превосходят они учение браминов.
С великой радостью стал бы я твоим палачом, отправляя на тот свет твоих
врагов шафрановым шнурком - или клинком, или копьем, или голыми руками, ибо
сведущ я во. всяком оружии, три жизненных срока посвятив изучению боевых
искусств, - но я знаю, что не таков твой путь. Для тебя жизнь и смерть -
одно, и не стремишься ты уничтожить своих противников. И поэтому домогаюсь я
вступления в твой орден. Для меня его устав не так суров, как для многих.
Они должны отказаться от дома и семьи, происхождения и собственности. Я же
лишен всего этого. Они должны отказаться от своей собственной воли, что я
уже сделал. Все, чего мне не хватает, это желтая ряса.
- Она твоя, - сказал Татхагата, - с моим благословением.

Рилд обрядился в желтую рясу буддистского монаха и с усердием предался
посту и медитации. Через неделю, когда празднества близились к концу, он,
захватив с собой чашу для подаяний, отправился с другими монахами в город.
Вместе с ними он, однако, не вернулся. День сменился сумерками, сумерки -
темнотой. По округе разнеслись последние ноты храмового нагас-варама, и
многие путешественники уже покинули праздник.
Долго, долго бродил погруженный в размышления Будда по лесу. Затем
пропал и он.
Вниз из рощи, оставив позади болота, к городу Алундилу, над которым
затаились скалистые холмы, вокруг которого раскинулись зелено-голубые поля,
в город Алундил, все еще взбудораженный путешественниками, многие из которых
напропалую бражничали, вверх по улицам Алундила, к холму с венчающим его
Храмом шел Просветленный.
Он вошел в первый двор, и было там тихо. Ушли отсюда и собаки, и дети,
и нищие. Жрецы спали. Один-единственный дремлющий служитель сидел за
прилавком на базаре. Многие из святилищ стояли сейчас пустыми, их статуи
были перенесены на ночь внутрь. Перед другими на коленях стояли запоздалые
богомольцы.
Он вступил во внутренний двор. Перед статуей Ганеши на молитвенном
коврике восседал погруженный в молитву аскет. Он медитировал в полной
неподвижности, и его самого тоже можно было принять за изваяние. По углам
двора неровным пламенем горели фитили четырех заправленных маслом
светильников, их пляшущие огни лишь подчеркивали густоту теней, в которых
утонуло большинство святилищ. Маленькие светлячки, огоньки, зажженные
особенно благочестивыми богомольцами, бросали мимолетные отсветы на статуи
их покровителей.
Татхагата пересек двор и замер перед горделиво занесшейся надо всем
остальным фигурой Кали. У ног ее мерцал крохотный светильник, и в его
неверном свете призрачная улыбка богини, когда она смотрела на представшего
перед ней, казалась податливой и переменчивой.
Перекинутый через ее простертую руку, петлей охватывая острие кинжала,
висел малиновый шнурок.
Татхагата улыбнулся богине в ответ, и она, показалось, чуть ли не
нахмурилась на это.
- Это - заявление об отставке, моя дорогая, - заявил он. - Ты проиграла
этот раунд.
Она вроде бы кивнула в знак согласия.
- Я весьма польщен, что за такой короткий срок добился столь высокого
признания, - продолжал он. - Но даже если бы ты и преуспела, старушка, это
не принесло бы тебе особых плодов. Теперь уже слишком поздно. Я запустил
нечто, чего тебе не остановить. Древние слова услышаны слишком многими. Ты
думала, они утрачены, - и я тоже. Но мы оба ошибались. Да, религия, при
помощи которой ты правишь, чрезвычайно стара, богиня, но почтенна и традиция
моего протеста. Так что зови меня протестантом - или диссидентом - и помни:
я теперь уже больше, нежели чем просто человек. Спокойной ночи.
И он покинул Храм, ушел из святилища Кали, где спину ему буравил
неотвязный взгляд Ямы.
Прошло еще много месяцев, прежде чем произошло чудо, а когда это
случиось, то чудом оно не показалось, ибо медленно вызревало оно все эти
месяцы.
Рилд, пришедший с севера, когда вешние ветры веяли над просыпающейся
землей, а на руке его была смерть, в глубине глаз - черный огонь; Рилд - с
белесыми бровями и остренькими ушами - заговорил однажды среди дня, когда
вслед за ушедшей весной пришли долгие летние дни и напоили все под Мостом
Богов летним зноем. Он заговорил неожиданно глубоким баритоном, отвечая на
заданный ему каким-то путешественником вопрос.
За которым последовал второй, а потом и третий.
И он продолжал говорить, и еще несколько монахов и какие-то пилигримы
собрались вокруг него. За вопросами, которые задавали ему уже они все,
следовали ответы, и разрастались эти ответы, и становились все длиннее и
длиннее, ибо превращались в притчи, примеры, аллегории.
И сидели они у его ног, и странными затонами ночи стали его темные
глаза, и голос его вещал словно с небес, ясный и мягкий, мелодичный и
убедительный.
Выслушав его, путники отправились дальше. Но по дороге встречали они
других путешественников и переговаривались с ними; и вот еще не кончилось
лето, когда стали пилигримы, стекающиеся в пурпурную рощу, просить о встрече
с этим учеником Будды, о том, чтобы послушать и его слова.
Татхагата стал проповедовать с ним по очереди. Вместе учили они
Восьмеричному Пути, прославляли блаженство нирваны, открывали глаза на
иллюзорность мира и на те цепи, которые накладывает он на человека.
А потом пришла пора, когда раз за разом уже сам сладкоречивый Татхагата
вслушивался в слова своего ученика, который вобрал в себя все, о чем
проповедовал его учитель, долго и глубоко над этим медитировал и ныне словно
обнаружил доступ к таинственному морю; погружал он свою твердую, как сталь,
руку в источник сокровенных вод истины и красоты, а потом кропил ими
слушателей.
Минуло лето. Теперь не оставалось никаких сомнений, что просветления
достигли двое: Татхагата и его маленький ученик, которого они звали Сугата.
Говорили даже, что обладал Сугата даром целителя, что когда глаза его
странно светились, а ледяные руки касались вывихнутых или скрюченных членов,
те вправлялись или выпрямлялись сами собой. Говорили, что однажды во время
проповеди Сугаты к слепому вернулось зрение.
В две вещи верил Сугата, и были это Путь Спасения и Татхагата, Будда.
- Победоносный, - сказал он ему однажды, - пуста была моя жизнь, пока
ты не наставил меня на Путь Истины. Твое просветление, когда ты еще не начал
учить, было ли оно как яркое пламя, как грохочущий водопад - и ты всюду, и
ты часть всего - облаков и деревьев, зверей в лесу и всех людей, снега на
горных вершинах и костей, белеющих в поле?
- Да, - сказал Татхагата.
- Я тоже знаю радость всего, - сказал Сугата.
- Да, я знаю, - сказал Татхагата.
- Я вижу, теперь, почему ты сказал однажды, что все приходит к тебе.
Принести в мир подобное учение - понятно, почему тебе завидовали боги.
Бедные боги! Их надо пожалеть. Ну да ты знаешь. Ты знаешь все.
Татхагата не ответил.
И вновь вернулось все на круги своя, минул год, как явился второй
Будда, опять повеяли вешние ветры... и донесся однажды с небес ужасающий
вопль.
Горожане Алундила высыпали на улицы и уставились в небо. Шудры в полях
бросили свою работу и задрали кверху головы. В Храме на холме наступила
вдруг мертвая тишина. В пурпурной роще за городом монахи обшаривали
взглядами горизонт.
Он мерил небо, рожденный властвовать ветрами... С севера пришел он -
зеленый и красный, желтый и коричневый... Танцуя, парил он воздушной
дорогой...
Затем раздался новый вопль и биение могучих крыл, это набирал он
высоту, чтобы взмыть над облаками крохотной черной точкой.
А потом он ринулся вниз, вспыхнув пламенем, пылая и сверкая всеми
своими цветами, все увеличиваясь. Немыслимо было поверить, что может
существовать живое существо подобных размеров, подобной стати, подобного
великолепия...
Наполовину дух; наполовину птица, легенда, что застит небо...
Подседельный, вахана Вишну, чей клюв сминает колесницы, будто те
сделаны из бумаги.
Великая птица, сам Гаруда кружил над Алундилом.
Покружил и скрылся за скалистыми холмами, что маячили у горизонта.
- Гаруда! - слово это пронеслось по городу, по полям, по Храму, по
роще.
Если только он летел один: каждому было известно, что управлять Гарудой
мог только кто-либо из богов.
И наст упила тишина. После оглушающего клекота, бури, поднятой его
крылами, голоса сами собой понизились до шепота.
Просветленный стоял на дороге неподалеку от своей рощи, и глядел он не
на суетящихся вокруг него монахов, а на далекую цепь скалистых холмов.
Сугата подошел и встал рядом с ним.
- Всего прошлой весной... - промолвил он. Татхагата кивнул.
- Рилд не справился, - сказал Сугата, - что же новое заготовили Небеса?
Будда пожал плечами.
- Я боюсь за тебя, учитель, - продолжал Сугата. - За все мои жизни ты
был моим единственным другом. Твое учение даровало мне мир и покой. Почему
они не могут оставить тебя в покое? Ты - самый безобидный из людей, а твое
учение - самое кроткое. Ну какое зло мог бы ты им причинить?
Его собеседник отвернулся.
В этот миг, оглушительно хлопая могучими крыльями, Гаруда опять
показался над холмами; из его раскрытого клюва вырвался пронзительный крик.
На этот раз он не кружил над городом, а сразу стал набирать высоту и исчез
на севере. Такова была его скорость, что уже через несколько мгновений на
небосклоне от него не осталось и следа.
- Седок спешился и остался за холмами, - прокомментировал Сугата.
Будда углубился в пурпурную рощу.

Пешком явился он из-за холмов - неспешным шагом.
По камням спускался он к переправе, и бесшумно ступали по вьющейся по
скалам тропке его красные кожаные сапоги.
Впереди раздавался шум бегущей воды, там небольшая горная речка
перерезала его путь. Отбрасывая назад небрежным движением плеча
развевающийся кроваво-красный плащ, направлялся он к повороту, за которым
тропинка терялась из виду; над малиновым кушаком поблескивал рубиновый
набалдашник эфеса его сабли.
Обогнув каменную громаду, он замер.
Кто-то ждал впереди, стоя у перекинутого через поток бревна.
На миг глаза его сузились, и тут же он двинулся дальше.
Перед ним стоял щуплый, невысокий человек в темном одеянии пилигрима,
перетянутом кожаными ремнями, к которым был привешен короткий кривой клинок
из светлой стали. Голова человека была выбрита наголо - вся, кроме одного
маленького локона белых волос. Белели и брови над темными его глазами,
бледна была кожа, острыми казались уши.
Путник поднял руку, приветствуя встречного.
- Добрый день, пилигрим, - сказал он. Тот не ответил, но, шагнув
вперед, загородил дорогу, встав перед бревном, что лежало поперек потока.
- Прости меня, добрый пилигрим, но я собираюсь переправиться здесь на
другой берег, а ты мне мешаешь, - промолвил путник.
- Ты ошибаешься, Великий Яма, если думаешь, что пройдешь здесь, -
возразил тот.
Красный широко улыбнулся, обнажив ровный ряд белоснежных зубов.
- Всегда приятно, когда тебя узнают, - признал он, - даже если это и
сопровождается ошибками касательно всего остального.
- Я не фехтую словами, - сказал человек в черном.
- Да? - и он поднял брови с преувеличенно вопросительным выражением. -
Ну а чем же вы фехтуете, сэр? Уж не этим ли погнутым куском металла, что вы
на себя нацепили?
- Именно им.
- В первый момент я принял его просто за какой-то варварский
молитвенный жезл. Я понимаю так, что весь этот район переполнен странными
культами и примитивными сектами. И на миг я принял тебя за адепта одного из
этих суеверий. Но если, как ты говоришь, это и в самом деле оружие, тогда
ты, должно быть, умеешь им пользоваться?
- До некоторой степени, - ответил человек в черном.
- Ну, тогда хорошо, - сказал Яма, - ибо мне не хотелось бы убивать
человека, не знающего что к чему. Однако я считаю себя обязанным указать,
что когда ты предстанешь перед Высшим в ожидании суда, тебе будет засчитано
самоубийство.
Его визави едва заметно улыбнулся.
- Как только ты будешь готов, бог смерти, я облегчу освобождение твоего
духа от плотской его оболочки.
- В таком случае, только один пункт, - сказал Яма, - и я тут же
прекращу нашу беседу. Скажи, какое имя передать жрецам, чтобы они знали, по
кому провести заупокойные обряды.
- Я совсем недавно отказался от своего последнего имени, - ответил
пилигрим. - По этой причине августейший супруг Кали должен принять свою
смерть от безымянного.
- Рилд, ты безумец, - сказал Яма и обнажил свой клинок.
Так же поступил и человек в черном.
- И надлежит, чтобы ты пошел на смерть безымянным, ибо ты предал свою
богиню.
- Жизнь полна предательств, - ответил тот, не начиная боя. -
Противодействуя тебе - причем в такой форме, - я предаю учение моего нового
господина. Но я должен следовать велениям моего сердца. Ни мое старое, ни
мое новое имя не подходят, стало быть, мне, и они незаслуженны, - так что не
зови меня по имени!
И клинок его обратился в пламя, пляшущее повсюду, сверкающее и
грохочущее.
Под неистовым натиском Яма отступил назад, пятясь шаг за шагом, успевая
проделать лишь минимальные движения кистью, чтобы парировать сыплющийся на
него град ударов.
Затем, отступив на десять шагов, он остановился, и они фехтовали на
месте. Парировал он чужие удары лишь с чуть большей силой, зато ответные его
выпады стали более неожиданными и перемежались финтами и внезапными атаками.
По всем канонам воинского искусства, как на параде, взлетали в воздух
их клинки, пока, наконец, пот сражающихся ливнем не пролился на камни; и
тогда Яма перешел в атаку, неспеша, медленно вынуждая соперника отступать.
Шаг за шагом отвоевывал он потерянное вначале расстояние.
Когда вновь очутились они на том самом месте, где нанесен был первый
удар, Яма признал сквозь лязг стали:
- Отменно выучил ты свои уроки, Рилд! Даже лучше, чем я думал!
Поздравляю!
Пока он говорил, соперник его провел тщательно продуманную комбинацию
финтов и самым кончиком своего клинка рассек ему плечо; появившуюся кровь
трудно было заметить на красной одежде.
В ответ Яма прыгнул вперед, единственным ударом раскрыв защиту
противника, и нанес ему сбоку такой удар, который вполне мог бы просто
снести голову с плеч.
Человек же в черном опять принял защитную позицию, потряс головой и,
парировав очередную атаку, сделал ответный выпад, который, в свою очередь,
был парирован.
- Итак, горлышко твое обмакнули в купель смерти, - сказал Яма. - Поищем
тогда иных путей, - и его клинок пропел еще более стремительную мелодию,
когда он испробовал выпад снизу вверх.
Всей ярости этого клинка, позади которого стояли века и мастера многих
эпох, дал тогда выход Яма. Однако соперник встречал его атаки и парировал
все возрастающее число ударов и выпадов, отступая, правда, все быстрее и
быстрее, но не подпуская к себе хищную сталь и время от времени совершая
ответные выпады.
Он отступал, пока не очутился на берегу потока. Тогда Яма замедлил свои
движения и прокомментировал:
- Полвека назад, когда ты ненадолго стал моим учеником, я сказал себе:
"У него задатки мастера". Я не ошибся, Рилд. Ты, быть может, величайший боец
на мечах, появившийся на моей памяти. Наблюдая твое мастерство, я почти
готов простить тебе отступничество. В самом деле, жаль...
И он сделал ложный выпад в незащищенную грудь, в последний момент
клинок его нырнул под поставленный блок и обрушил свое лезвие на запястье
соперника.
Вешено размахивая своим ятаганом и целя в голову Ямы. человек в черном
отпрыгнул назад и оказался у самого бревна, что лежало поперек расселины, в
которой бурлил поток.
- И рука тоже! В самом деле, Рилд, богиня расщедрилась в своем
покровительстве. Попробуем это!
Сталь взвизгнула, когда он поймал клинок соперника в железный захват,
и, вырвавшись на волю, рассекла тому бицепс.
- Ага! Тут пробел, - вскричал он. - Попробуем еще!
Клинки их сцеплялись и расходились, увертывались, кололи, рубили,
парировали, отвечали ударом на удар.
Яма в ответ на изощренную атаку противника ушел в глухую защиту и тут
же ответил, его более длинный, чем у соперника, клинок снова испил крови из
предплечья.
Человек в черном вступил на бревно, с размаху рубанув в направлении
головы Ямы, но тот легко отбил его клинок в сторону. Еще более ужесточив
свои атаки, Яма вынудил его отступить по бревну и тут же ударил ногой по его
лежащей на берегу оконечности.
Противник отпрыгнул назад и очутился на другом берегу. Едва коснувшись
земли, он тоже пнул ногой бревно, и то сдвинулось с места.
Прежде чем Яма мог вскочить на него, оно покатилось, соскользнуло с
берега и рухнуло в поток; вынырнув через миг на поверхность, оно поплыло по
течению на запад.
- Да тут всего семь или восемь футов, Яма! Прыгай! - закричал человек в
черном.
Бог смерти улыбнулся.
- Отдышись-ка, пока можешь, - посоветовал он, - Из всех даров богов,
дыхание - наименее оцененный. Никто не слагает ему гимнов, никто не возносит
молитв к доброму воздуху, дышат которым наравне принц и нищий, хозяин и его
пес. Но - боже упаси оказаться без него! Цени, Рилд, каждый свой вздох,
словно последний, ибо не далек он уже от тебя!
- Говорят, что мудр ты в вопросах этих, Яма, - сказал тот, кого звали
когда-то Рилд и Сугата. - Как говорят, ты - бог, чье царство - смерть, и
знание твое простирается за пределы понимания смертных. Поэтому хотел бы я
расспросить тебя, покуда праздно стоим мы здесь.
Не улыбнулся на это Яма насмешливой своей улыбкой, как отвечал он на
все предыдущие слова противника. Для него в этом было нечто ритуальное.
- Что хочешь ты узнать? Обещаю тебе дар вопрошания смерти.
И тогда древними словами Катха упанишады запел тот, кого некогда звали
Рилд и Сугата.
- "Сомнения гложут, когда человек мертв. Одни говорят: он все еще есть.
Другие: его нет. Да узнаю я это, обученный тобою".
Древними словами ответствовал и Яма:
- "Даже боги в сомнении здесь. Нелегко понять это, ибо тонка природа
атмана. Задай другой вопрос, не обременяй меня, освободи от этого".
- "Прости мне, если превыше всего для меня это, о Антака, но не найти
мне другого наставника в этом, равного тебе. Нет никакого другого дара,
коего бы жаждал я ныне".
- "Держи свою жизнь и ступай своим путем. - И с этими словами Яма
заткнул свой клинок за пояс. - Я избавляю тебя от судьбы твоей. Выбери себе
сыновей и внуков, выбери слонов, лошадей, бесчисленные стада и злато. Выбери
любой другой дар - пригожих красавиц, сладкозвучные инструменты. Все дам я
тебе, и пусть служат они тебе. Но не спрашивай меня о смерти".
- "О Смерть, - пропел в ответ облаченный в черное, - преходяще все это
и завтра исчезнет. Пусть же у тебя остаются красавицы, лошади, танцы и
пение. Не приму я другого дара, кроме избранного мною, - поведай же мне, о
Смерть, о том, что лежит за пределами жизни, о том, в чем сомневаются и
люди, и боги".
Замер Яма и не стал продолжать древний текст.
- Хорошо же, Рилд, - сказал он, и глаза его впились в глаза
собеседника, - но неподвластно царство сие словам. Я должен тебе показать,
И так они замерли на мгновение; потом человек в черном пошатнулся. Он
судорожно поднес руку к лицу, прикрывая глаза, и из груди его вырвалось
единственное сдавленное всхлипывание.
И тогда Яма сбросил с плеч свой плащ и метнул его словно сеть через
поток.
Тяжелые швы помогли плащу, как тенетам, опутать свою цель.
Силясь высвободиться, услышал человек в черном звуки быстрых шагов и
затем удар рядом с собой - это красные сапоги Ямы приземлились на его
стороне потока. Сбросив наконец с себя плащ, он успел парировать новую атаку
Ямы. Почва у него за спиной постепенно повышалась, и он отступал все дальше
и дальше, покуда склон не стал круче и голова Ямы не оказалась на уровне его
пояса. Тогда он обрушил сверху на соперника шквал атак. Но Яма медленно и
неуклонно продолжал взбираться в гору.
- Бог смерти, бог смерти, - пропел маленький воитель, - прости мне мой
дерзкий вопрос и скажи мне, что ты не солгал.
- Скоро ты сам узнаешь об этом, - ответил тот, нанося удар ему по
ногам.
И еще один удар обрушил на него Яма, удар, который разрубил бы иного
напополам и рассек его сердце, но лишь скользнул клинок по груди соперника.
Добравшись до места, где склон был разворочен, маленький боец обрушил
на своего противника поток земли и гравия, снова и снова швыряя и спихивая
их вниз. Яма заслонил глаза левой рукой, но тут на него посыпались уже и
камни, и увесистые обломки скал. Они скатывались по склону, и когда какие-то
из них подвернулись ему под ноги, он потерял равновесие, упал и начал
сползать по склону вниз. К этому времени человеку в черном удалось уже
столкнуть несколько больших камней и даже один валун, он бросился вниз
следом за ними с высоко занесенным мечом.
Яма понял, что не успевает подняться и встретить атаку, поэтому он
перекатился и соскользнул к самому потоку. Затормозить ему удалось уже на
самом краю, но тут он увидел, что на него катится валун, и попытался
уклониться от встречи с ним. В этом он, оттолкнувшись от земли обеими
руками, преуспел, но сабля, которую он выронил, упала в воду.
Выхватив кинжал, он с трудом успел привстать на корточки и,
пошатнувшись, отразил рубящий удар подоспевшего противника. Снизу донесся
всплеск от падения валуна.
Левая рука его метнулась вперед и сомкнулась на запястьи, направлявшем
ятаган. Он попытался ударить кинжалом, но теперь уже его рука оказалась в
тисках чужих пальцев.
Они так и замерли, меряясь силой мышц, пока Яма вдруг резко не присел и
не перекатился по склону, перебросив противника через себя.
Оба, однако, не ослабили захвата и покатились по склону. Кромка
расселины придвинулась к ним, надвинулась, исчезла у них за спиной.
Когда они вынырнули на поверхность, судорожно глотая воздух широко
открытыми ртами, в их стиснутых руках не осталось ничего, кроме воды.
- Кончишь крещением, - сказал Яма и ударил левой.
Противник блокировал удар и нанес ответный Течение сносило их влево,
пока они не ощутили наконец под ногами каменистое ложе реки, и да лее они
бились, бредя вдоль по течению.
Река постепенно расширялась, стало мельче, вода теперь бурлила где-то у
пояса. Местами берега подступали к воде уже не так отвесно.
Яма наносил удар за ударом, и кулаками, и ребром ладони; но с таким же
успехом можно было колошматить статую, ибо тот, кто был когда-то святым
палачом Кали, принимал все удары с полнейшим равнодушием, ничуть не меняясь
в лице, и возвращал их назад с силой, способной раздробить кости.
Большинство ударов замедлялось противодействием воды или блокировалось Ямой,
но один пришелся прямо под ребра, а другой, скользнув по левому плечу,
угодил ему точнехонько в скулу.
Яма откинулся назад, словно стартовал в заплыве на спине, чтобы
выбраться на более мелкое место. Не отставая, ринулся за ним и противник - и
тут же наткнулся неуязвимым своим животом на красный сапог Ямы; одновременно