Не соврал кузнец, продавая кинжал. Не затупился металл. Достаточно одного движения. Следующий.
– Я, когда пацаном был, – сказал Бес, переходя к следующему, – ночью любил по чужим огородам лазить. На бахчу, за арбузами и дынями. Луна светит… Выберешь, бывало, арбуз, хрясь ножом по хвосту… Следующий.
Бес взмахнул кинжалом. Через пару мгновений – еще раз. И еще. И еще. Посмотрел на Бродягу. Тот шел от одного противника к другому, но перед тем, как ударить секирой, наклонялся, протягивая руку. И в руке этой что-то светилось. Не в самой руке, а в воздухе, чуть ниже кулака. И огонек этот немного покачивался.
– Что там у тебя? – спросил Бес.
– Ага, – сказал Бродяга и, наклонившись к лежащему телу, что-то поднял.
Второй огонек. Маленький, оранжевый.
– Закончили? – спросил Бродяга, рассматривая огоньки.
Бес еще раз ударил кинжалом, вытер лезвие об одежду трупа и подошел к Бродяге. Тот поднес огоньки к самому лицу, и тени превратили лицо в жутковатую маску.
– В Вечный город, говоришь? – сказал Бродяга.
– А что?
Бес протянул руку к огонькам, но Бродяга убрал их за спину. Усмехнулся.
– Зажал? – с обидой спросил Бес. – Я же и так чувствую, что от них тянет Силой. Как от…
– Ты мне лучше объясни, как так получается. Едут два путника по дороге. Никого, заметь, не трогают, но их ждет засада. Двадцать мордоворотов из земли Черных. До ближайшего поселения Черных – почти месяц пути. И что-то я раньше не слышал, чтобы у Черных били источники сомы. Или что-то изменилось?
– Не изменилось, – подтвердил Бес. – Как сидели в дерьме и жаре, так и сидят. Время от времени появляется вождь, который пытается построить Черную империю, начинается десятилетие войн, потом либо он погибает в бою, либо его отправляют в землю славной охоты приближенные… И так до следующей попытки… Твою мать…
– Что такое?
– Плечо… как огнем…
– Отвык от боли, бедняга? А ты понюхай лезвие меча. Народы приходят и уходят, а способы убийства остаются.
Бес наклонился, поднял меч, принюхался. Отбросил оружие в сторону. Яд.
– Человек, не пивший амброзии, от такой раны умер бы через секунду. Если бы отравленный клинок достал тебя, скажем, в сердце, то ты почти сутки приходил бы в себя. За это время ты свободно успел бы попасть в Вечный город помимо своего желания. – Бродяга попытался просвистеть какую-то мелодию, но оборвал ее на третьем такте. – Даже меня эта штука обездвижила бы до полудня… Если большой дозой.
– Даже тебя, – передразнил Бес. – Хочешь сказать, что ждали именно нас?
– Всенепременно. Ты ничего странного не заметил?
– Это если не считать двадцать уродов и невообразимого количества сомы?
– Если не считать.
– Ну… – Бес обвел взглядом место засады. – А мы что, так и будем здесь стоять, как два пугала на бахче?
– Кое-что уточним и поедем, – сказал Бродяга.
– А может, лучше поедем, а потом уточним? – Бес умел за себя постоять в бою и не боялся чужой крови, но был немного брезглив.
А один обезглавленный труп как раз вдруг начал дергаться, поднимая пыль.
– И все-таки давай закончим здесь. Для наглядности.
– Я уже нагляделся.
– Попробуем по-другому. Предположим, это ты командуешь засадой. Так?
– Так.
– Ты знаешь, что ждешь двух противников, либо бессмертных, либо конкретно сидящих на амброзии… У тебя двадцать человек, которых ты предварительно подготовил к схватке специально. Той же амброзией. Они теперь быстрые, ловкие и малоуязвимые. Во всяком случае, почти равны как минимум одному из клиентов.
– Это ты обо мне? А ты – круче?
– Круче, – спокойно подтвердил Бродяга.
И Бес не стал спорить. Действительно – круче. Быстрее и все такое. Обидно, конечно, но все-таки.
– Я бы разделил своих людей пополам, – сказал Бес. – Чтобы не ошибиться. Хрен его знает, кто из вас двоих крутой перец, а кто так – погулять вышел. В темноте все одинаковые.
– Молодец, – кивнул Бродяга. – Но на самом деле все получилось иначе. Почему? Почему тебе досталось только четыре красавца, а мне – шестнадцать?
– Не знаю, – пожал плечами Бес. – Кто-то из них умеет видеть в темноте… Чушь, конечно.
– Да. И еще одно. Двадцать человек, как оказалось, на нас двоих маловато. Даже если учитывать отравленные мечи, засаду и амброзию. Вот если бы шестнадцать набросились на тебя…
Бес промолчал. Чего спорить, и так все понятно. Вон, пока с четверыми совладал…
– И еще нужно было знать, что мы будем ехать именно здесь и именно сейчас. Пошевели мозгами, скажи, что могло заставить их поделить засаду таким вот образом? И почему они, зная о нас, все-таки напали, не имея практически никаких шансов? Что произошло такое, что помешало засаде?
Бес медленно обвел все взглядом. Тела, темные пятна крови на дороге. Четверо и шестнадцать. Ему и Бродяге. Интересно, если бы все два десятка навалились на Бродягу? Без шансов. В смысле, для двух десятков. Там, где шестнадцать, там и двадцать. Старые мастера утверждали, что восемь противников – это уже бесконечность. Дальше количество уже роли не играет. Сможешь защититься от восьми – защитишься от любой толпы.
Два огонька в опущенной руке Бродяги. На двух цепочках. Что случилось сегодня… Вашу бабушку!
– Это у тебя в руке мой алтарь! Тот, что ты с меня снял после того, как секирой шарахнул. Так?
– Так, – кивнул Бродяга.
– А второй ты у одного из этих уродов забрал.
– Тоже правильно.
– А светятся они потому, что рядом.
– Ну, просто гений. Я горжусь, что знаком с тобой.
– Это получается, что из-за того, что ты, козел, не выбросил его там, в пустыне, нам теперь пришлось махаться? – Бес почувствовал, что злость разливается по всему телу. – Если бы ты тогда ничего не понял и не сделал, то мы бы спокойно проехали до самого Вечного города. Ты с талисманом, послушный и покорный, и я с алтарем. А так…
– А так с алтарем был я, и это на меня навалились шестнадцать из двадцати. Все еще не понял?
Бродяга говорил спокойно, словно о чем-то пустяшном:
– Это был не запасной вариант, дурашка, это было подготовлено заранее. Минимум за месяц. И приказано этим симпатягам было убить того, кто был с алтарем, благо, алтарь тянется к алтарю. А второго, который и так придавлен талисманом, нужно было просто обездвижить. И доставить куда нужно. Например, в Вечный город, на постоялый двор возле Нижнего храма. Ты рассчитывал получить вечную жизнь? – Бродяга протянул обе цепочки Бесу. – Не веришь?
Бес взял камешки в руки. Светятся. В них чувствуется Сила. Ну и что? Бродяга прав… И что из этого следует? Что теперь нужно делать Бесу, самому ловкому из Ловцов? Самому хитрому из смертных. Смертных. Он теперь будет Бес-Смертный, до самой своей смерти. Его в любом случае убьют. Рано или поздно. Тот, кто решил это сделать, сделает. Доведет это замечательное дело до конца. Можно попытаться спрятаться… откуда он будет брать сому? Быть Ловцом и не сталкиваться с богами или хотя бы ипостасями? Все, приехали. Хоть так, хоть иначе… Найти бы того, кто так его подставил! И что? Это ведь явно бог, один из многих. Бог, которому нужно было чужими руками доставить Бродягу… Куда? Неважно – важно, что чужими руками и втайне от других. Говорят, что боги чувствуют перемещения друг друга по миру, чувствуют возмущение Силы. И если бы кто-то из них сам отправился бы за Бродягой, то остальные могли это просечь. Даже если чудом Бес нашел бы заказчика, не ту подставу, которая делала заказ, а того, кто за ней стоял, то что бы тогда он мог сделать? Как говаривал давным-давно покойный отец, можешь набрать в рот дерьма и плюнуть мне в лицо.
Бродяга подошел к своему горбатому и стал подтягивать ремни. Чтобы занять чем-то руки. Бродяга стоял где-то рядом, может быть – за спиной, но Бесу это было безразлично. Рухнуло все. И его мечта, его страстное желание, его надежда – все превратилось в… Ни во что оно не превратилось. Просто исчезло. Каждый должен знать свое место. Бес потянулся за флягой.
– Рану промой, – сказал Бродяга. – Не пей, а промой, так будет лучше.
– Кому будет лучше? – взорвался Бес. – Мне? Тебе? Кому?
– Я полагаю, твой контракт можно считать расторгнутым? – холодно осведомился Бродяга. – Ты, как я полагаю, его выполнять больше не стремишься и не чувствуешь себя обязанным соблюдать верность нанимателю?
– Он может засунуть эту свою верность… Он ведь обещал!
– Кто? Бог? – спросил Бродяга. – Или тот, кто разговаривал с тобой от его имени? Не забывай – слово бога нерушимо, но он его не всегда дает. Если он сказал тебе лично, что выполнит условия сделки, то выполнит. Если, конечно, ты сможешь предусмотреть все возможные уловки. Как с вечной жизнью и вечной молодостью. Но ведь, выставляя посредника, бог мог только разрешить посреднику пообещать тебе, что бог выполнит условия. Улавливаешь разницу? Пообещал или приказал пообещать.
Бес скрипнул зубами.
– Я понимаю этот скрежет как признание того, что контракт разорван?
– Да, – выдавил Бес.
– Тогда я предлагаю тебе новый контракт. Со мной. – Голос Бродяги вдруг прозвучал необычно громко, и в нем слышались раскаты, подобные громовым.
Это был Голос. Это был настоящий Голос настоящего бога. Бесу доводилось слышать такое. Это ни с чем не спутаешь.
– Что ты хочешь? – спросил Бес.
– Это ты хочешь, – сказал Бродяга уже нормальным голосом. – Ты хочешь стать богом. Ты хочешь не просто стать бессмертным и вечно молодым. Вечно молодым и вечно пьяным. Ты хочешь уметь собирать Силу, не получать подачки сверху, от Самого, ты хочешь быть настоящим богом. Так? Я правильно понял?
– И что ты хочешь за это? – Бес почувствовал, что язык плохо слушается.
– Год твой жизни. Ровно год. Клянусь Черной рекой, отделяющей живых от мертвых. Клянусь Огненным камнем, способным поглотить богов. Клянусь Бездной, способной богов удержать. – Бродяга произнес Великую клятву легко, словно ставил медяк на бойцового петуха.
Бес впервые слышал Великую клятву полностью, все три уровня. Ее нельзя нарушить. Огненный камень имеет не много власти. Но она неоспорима. Она выше всего, что может сделать клятвопреступник, каким бы сильным он ни был. Огненный камень, Бездна и Черная река. Бес передернул плечами, как от озноба.
С Великой клятвой не шутят. Год жизни. Ерунда. Это несопоставимо. Год жизни. Есть какой-то подвох? Год жизни. Ладно.
– Что нужно сделать? – спросил Бес.
– Выполнять все, что я скажу.
– А если я не смогу?
– Если не сможешь, честно не сможешь – это ничего не будет значить. А если не захочешь…
– Любой приказ?
– Любой. Я не стану отдавать невыполнимых приказов, но буду требовать неукоснительного выполнения тех, которые отдал.
Бродяга легко вскочил на горбатого. Сунул секиру в петлю у седла.
– Я согласен, – сказал Бес и тоже вскочил в седло. – Чем мне поклясться?
– Составим контракт на папирусе, подпишешь кровью. Своей. – Бродяга подождал, пока лицо Беса примет недоуменное выражение, потом засмеялся. – Ты забываешь, что боги видят правду. Ты не врешь.
– Каждый, кто потребляет сому… – начал Бес, но осекся.
– Вот именно, – сказал Бродяга. – Каждый, кто пьет сому. Но только боги могут врать. Человек, смертный или нет, пьющий амброзию или имеющий вечную молодость, – он видит в боге только то, что хочет бог. Потому люди всегда проигрывают.
– Всегда? – спросил Бес.
– Была пара случаев, – сказал Бродяга. – Всего два.
– Целых два! – поправил его Бес. – И учти, я не обещал лобызать твои ноги, падать ниц и прочую фигню. У нас договор.
– Договор, – подтвердил Бродяга. Горбатые тронулись в путь.
Бес и Бродяга молчали. Молча думали. Думали друг о друге.
«Боги могут врать, – думал Бес. – Если не клянутся – могут врать. И Бродяга мог соврать Маленькому дракону, что является Тем, Кто Должен Вернуться. Мог соврать. И это значит, что Бродяга может быть кем угодно. Богом, но любым. Просто Ад выпустил одного из своих пленников. Которого?»
«Бедный Бес, – думал Бродяга. – Он сейчас ломает голову над тем, кто я такой, и не понимает, какой договор заключил. Они все хотят быть обманутыми. Все. Год жизни… Секунду в этом тысячелетии, две – в следующем. Целый день через миллион лет. Бедняга. Он так хочет быть обманутым. Вопрос только в том, хочу ли я его обманывать. Не знаю», – честно сказал себе Бродяга.
– Так куда мы едем? – уже перед самым рассветом спросил Бес.
– Ты что-то там говорил о бабах в Вечном городе? Там все осталось, как было? С бабами?
– И даже стало гораздо свободнее, – ответил Бродяга.
– Веселый был город, – сказал Бродяга. – И сейчас?
– Да, – кивнул Бес. – До слез.
Глава 6
Мир устроен странно. И жизнь, порожденная этим миром, течет странными зигзагами. Иногда, очень редко, жизнь логична и предсказуема. Люди и боги делают то, что собирались делать. Чаще все наоборот. Вот это «наоборот» люди называют судьбой. Боги тоже называют судьбой, но стараются не употреблять этого слова. Во всяком случае – вслух. Оно для них звучит как оскорбление. А для людей – как оправдание.
Не судьба. Или – такая судьба. Или просто – а хрен его знает почему!
Например, из всего предварительного расклада следовало, что на дороге должен был лежать труп Беса, а двадцать (или сколько там их должно было уцелеть) черных наемников должны были куда-то везти Бродягу. В результате остались лежать двадцать, а Бродяга и Бес…
Или вот под стенами Проклятого города, в лагере союзного войска, Семивратец должен был бы напиваться в одиночку у себя в шатре. А вышло так, что он хоть и напивался, но делал это вовсе не в одиночку и не у себя, а в шатре у Хитреца, и при этом совсем не боялся того, что в библиотеке у Хитреца много разных хитрых рецептов.
В Семивратье Жеребец должен был бы доставлять удовольствие царице, а вместо этого получил по роже и… Хотя Жеребец сам был виноват. Убедившись, что стена в проломе стоит, что хватит полутора десятков воинов, чтобы патрулировать ее гребень, Жеребец приказал войску по готовности возвращаться в город, а сам вскочил на боевую колесницу и отправился вперед, чтобы первым сообщить приятную новость. Войско, как водится, замешкалось. Кто-то из ополченцев стал спрыскивать случившееся чудо захваченным из дому вином, кто-то просто ходил, недоверчиво ощупывая стену, кто-то топтался возле отдыхающих жриц Голосистой Девы, то ли рассматривая голые груди, то ли надеясь на продолжение обряда плодородия.
Свой вклад в общий хаос внес начальник арсенала с помощниками, который начал принимать у несостоявшихся героев амуницию и оружие, требуя комплектности и ремонта. На раздраженные выкрики ополченцев о том, что такое и выдавали, что левой поножи и не было, что шлем был вмят, а ремни пересохшие, начальник арсенала делал строгое лицо. А его помощники писали, писали, писали, внося в списки фамилии неудачников. Если бы битва все-таки состоялась, то удалось бы списать всю недостачу в арсенале. Теперь же нужно было вытащить из этого похода все, что можно.
Войско топталось, ругалось, гремело медью и матом, колесница Жеребца с трудом пробиралась сквозь толпу ополчения, потом еще перед самым городом из левого колеса вылетела чека, и Жеребец только чудом не грохнулся на камни. Так что в город удалось приехать только после заката. Но даже тогда шанс закончить эту ночь с удовольствием у Жеребца оставался. Прокричав несколько раз на улицах горожанам, что тем нужно радоваться победе, Жеребец бросился к царскому дворцу. Порадовать царицу и так далее.
Женщины любят настоящих героев, особенно тех, от которых пахнет пылью, бронзой, победой и кожаной амуницией. Жеребец вбежал во дворец, взлетел по ступеням на второй этаж, отпихнул в сторону дежурную служанку и ворвался в спальню.
Царица, изможденная тремя бессонными ночами, заснула у стола. Она хотела дождаться известий от ушедшего войска, но сил больше не было. Ей снилось, что Проклятый город пал, что корабли союзников отправились по домам, что двадцать кораблей ее мужа плывут к Семивратью, что муж ее закрылся с наложницами в каюте… или даже, не стесняясь, забавляется с ними на палубе… или… Царица застонала во сне от обиды.
Корабли вошли в гавань, а их никто не увидел – все спят. Царь идет по улицам, а все спят. Он подходит ко дворцу, а охрана спит. Во дворце не спят только царица и верный ее Жеребец. Царица лежит на шкуре полосатой кошки и вдруг слышит тяжелые шаги за дверью, лязг металла. Царица пытается оттолкнуть Жеребца, но тот не слышит ничего… Шаги ближе… Ближе… Дверь распахивается. Запах. Лязг. Тяжелое дыхание заполняет спальню, Жеребец куда-то исчезает, но царица не может встать с ложа, она словно привязана… И сильные руки сжимают ее тело. Муж. Ненавистный, проклинаемый…
Царица закричала и ударила. И проснулась.
– Это я! – сказал Жеребец, держась за щеку. – Мы победили…
– Идиот, – крикнула царица. – Проклятый идиот. Подонок.
Жеребец потянулся к ней, надеясь, что удастся настроить царицу на нужный лад, но стало еще хуже. Вонь доспехов и снаряжения победителя. Царица вскочила с ложа и, зажимая рот, бросилась за занавеску.
– Все хорошо, – пробормотал Жеребец, бестолково топчась посреди спальни. – Боги построили в проломе стену. Городу больше ничто не угрожает.
Царица вытерла губы, прополоскала рот вином. Вышла из-за занавески. Ее мутило. От запаха и от страха. И от того, что царица поняла – больше так нельзя. Она поняла, что возвращение мужа – это смерть для нее. И поняла, что больше не сможет принимать Жеребца. Никогда. И что теперь у нее есть цель. У нее есть цель. Царица посмотрела на нож, лежащий в головах ее ложа. У нее есть цель.
Выгнав из спальни Жеребца, царица до самого утра просидела на ложе, глядя неподвижным взглядом на огонь светильника.
До самого утра в седлах сидели Бродяга и Бес.
До самого утра маялся возле новой стены Зануда, пытаясь понять, что для него если не лучше, то хотя бы безопасней. С одной стороны, можно было отправиться в город вместе с богатеньким пацаном и с выгодой принять участие в его планах увернуться от службы в войске. Пацан уже дважды подходил к нему с этим заманчивым предложением. Поговорить с женой того же Щуки, познакомить ее с Младшим, присоветовать, как и где лучше встречаться с обезумевшим от страсти наследником богатого купца… Это все сулило хороший навар. С другой стороны, было непонятно, прошла опасность или как. Морской бог не будет разыскивать того, кто вместе с пострадавшей тройкой селян рассуждал на недозволенные темы? Тут было о чем задуматься.
Царю Семивратья также раздумий хватило до рассвета. Он пил вино не разбавляя, но не пьянел. Хитрец почти не пил. Он сидел на табурете напротив Семивратца. И тихо говорил.
Нужно что-то делать, говорил Хитрец. Нужно, соглашался Семивратец. И выпивал новую чашу вина. Но что? Город им не взять. И осадой не задушить. Они стоят перед одной стеной, а за Проклятым городом тянутся сельские угодья. И пасутся стада. И осенние сады заполнены поспевшими фруктами. И только от горожан зависит – выходить на битву или нет. А они, словно ярмарочные дурачки, выходят к воротам и клянчат боя. Просят. Размахивают копьями и мечами. Пускают стрелы в защитников города, которые на эти стрелы плюют. Вот уже четыре года плюют. И выходят на битву только тогда, когда считают нужным.
– Нужно искать способ, – сказал Хитрец, наливая вино.
– Нужно, – снова согласился Семивратец, вино выпивая. – Нужно взять Проклятый город и уничтожить его. И – по домам…
– Нужно, – согласился Хитрец. – Только вы этого не хотите.
– Кто это вы? – возмутился Семивратец.
– Вы все, союзники, собравшиеся в этом лагере.
– Как это не хотим? Очень даже хотим.
– А зачем? – спросил Хитрец. – Зачем вам это нужно?
– Так это, – икнул Семивратец, – воля богов и…
– А богам это нужно?
– Ну… – Семивратец хотел было привычно кивнуть, мол, да, нужно это богам, они против Кровавых жертв, но промолчал. Боги могли все прекратить сразу, но вместо этого натравили людей… Втравили их в это бессмысленное дело.
– Ладно с богами, – махнул рукой Хитрец. – Вам-то победа зачем?
– Нам-то? – переспросил Семивратец. И пожал плечами. Хрен его теперь знает!
– Не нужна вам победа, – сказал Хитрец. – Вам ведь и так хорошо. Ты же сам сказал – война, вино, бабы. А после победы… Тебе придется заниматься хозяйством. Налоги, цены, болезни… Склоки внутри дворца… И каждому из вас придется этим заниматься. Не так?
– Налей, – сказал Семивратец. Выпил.
– Так, – сказал Семивратец. Действительно, Хитрец нашел правильные слова. Умница. Молодец, хоть и рыжий. И с заскоками. Семивратец потянулся через стол, чтобы похлопать Хитреца по щеке. Но не попал, опрокинул пустой кувшин. Хрясь – и осколки в стороны.
– Или даже если кому-то из вас понравится эта новая жизнь, вы разве не будете смотреть на каждого мужика в городе и мучиться мыслью, не с этим ли уродом коротала супружница долгие одинокие ночи, пока муж героически осаждал Проклятый город?
– Трахалась? – переспросил Семивратец.
– Именно, – сказал Хитрец, наливая вино из нового кувшина..
– Моя? – На лице Семивратца появилось недоверчиво-удивленное выражение. – Не… Моя…
Он сделал в воздухе замысловатое движение рукой, что должно было означать полную беспочвенность таких подозрений.
– А твоя что – хуже других? – спросил Хитрец.
– Моя – лучше, – стукнул кулаком по столу царь Семивратья.
Его жена не какая-то там потаскушка. Его жена…
– Значит, – усмехнулся Хитрец, – тебе повезло больше остальных. Всех остальных.
Нехорошо улыбнулся, с подковыркой.
– Ты это что, – прорычал Семивратец и потянулся к горлу Хитреца. – Ты это на что намекаешь?
– Я не намекаю, – сказал Хитрец. – Я знаю. Он действительно все знал, этот рыжий хитрец из Заскочья. Его люди путешествовали по городам союзников и собирали слухи и досужую болтовню. Сплетни тоже собирали. Даже, когда удавалось, перехватывали переписку между царицами. Хитрец все знал точно. И довольно точно воспроизвел по памяти список утешителей царицы Семивратья за четыре года.
– И Жеребец… – протянул потрясенный Семивратец.
– Сейчас – он. Но мне сказали, что это ненадолго. Еще пару месяцев.
– Сука, – без выражения сказал Семивратец.
– А чего ты от нее хотел? Верности? Четыре года молодая баба будет тебя ждать? – Хитрец покачал головой: – Не бывает.
– Это ты сука, – сказал Семивратец и посмотрел в глаза Хитрецу.
Посмотрел почти трезво. Зло посмотрел.
– Ты мне зачем это рассказал? – спросил Семивратец.
– А чтобы у тебя появился веский повод побыстрее вернуться домой.
– А я… – Семивратец хотел сказать, что вот сейчас все бросит и на корабле отплывет домой, но вовремя сообразил, что это ему не позволит никто – ни союзники, ни боги. – А я ее сюда вызову. И на кол посажу. Золоченый. Или объявлю ее…
– Семивратье ее приданое, – тихо сказал Хитрец. – Откажешься от города? Уйдешь пасти овец?
Семивратец замер. Это так. Так. И выходило, что в этом случае царем станет младший брат потаскухи, бездельник двадцати лет, слоняющийся по чужим городам в поисках приключений.
– А что делать? – растерянно спросил Семивратец.
– Вначале, – Хитрец снова налил вина, – вначале – взять город. Потом вернуться домой, тихо поздороваться с супругой – и что?.. Правильно, накапать ей в вечернее вино немного хитрого сока. Через недельку она отправиться поболтать с покойным папой, а ты… А ты останешься царем.
Умный царь Заскочья. Потрясающе умный. Все придумал. И как ласково все пьяному изложил. И даже не забыл соврать. Семивратец покачал головой, но вино выпил. В желудке булькнуло. Сегодня царь выпил много.
Если он просто казнит свою супругу за неверность сейчас, то сможет удержать Семивратье. Но может начаться внутриусобица. И придется все равно возвращаться домой. А его из лагеря не отпустят.
– Я могу найти способ извести ее прямо отсюда. Тем же соком, – медленно, с расстановкой произнес Семивратец. – И что тогда?
– Тогда ты лишишься причины вернуться домой, – ответил Хитрец. – Тебе незачем будет возвращаться домой. А месть – это хорошая причина.
– А у тебя какая причина возвращаться домой? – спросил царь Семивратья. – Ты не женат.
– Я не буду возвращаться домой, – ответил Хитрец.
– Врешь.
Хитрец молча пожал плечами.
«Врет, – подумал Семивратец, – но хоть так, хоть так – а делать что-то нужно. С этим городом что-то нужно делать».
– С этим городом что-то нужно делать, – сказала Самка.
Сказала она это самой себе, потому что никто из богов и богинь слушать ее больше не хотел. Достала. Вообще-то первоначально боги ее звали Шлюхой. Она особо и не возражала. Были на то основания. Боги и богини щедрой мерой вкусили уже от ее прелестей, и ничего, кроме усталого раздражения, Самка у них уже почти тысячу лет не вызывала. Только Мастер все еще почему-то продолжал оказывать ей знаки внимания, за что Самка ненавидела его больше других своих любовников. Знаки внимания, впрочем, принимая.
Цари, герои, простые смертные, даже, как сплетничали другие богини, демоны – тысячи их побывали в объятьях Самки, не столько страстных, сколько умелых. Когда Дева впервые назвала Шлюху Самкой, та обиделась, состоялась ссора и даже драка, оживившая на некоторое время довольно скучную атмосферу Островов. Но Дева, уступая, естественно, Самке в постельном опыте, имела куда больший опыт потасовок и даже сражений. И Самка смирилась. И даже стала откликаться на новое имя. И даже сама себя так называла. И потребовала, чтобы в Вечном городе ее именовали именно так. А не богиней Любви, как раньше.