Бабы, понимая, что царица права, тем не менее выли, плакали, причитали и бросались царапать бесстыжие рожи городских стражников, которые кормильцев забирают, а сами остаются в городе. Мужикам что? Мужики успели уже спрыснуть вином и пивом свой призыв на воинскую службу, некоторые даже успели набить женам на прощание заплаканные физиономии и разобраться с соседом на предмет уважает – не уважает. Кто-то из свежеиспеченных защитников Семивратья шел спокойно, с обреченным равнодушием, кто-то матерился не переставая, а кто-то орал похабные песни.
– Если ноги поотрубят – без сандалий обойдусь, – выводил осатанелый от неожиданности и вина Щука.
А приятели-рыбаки подхватывали, нестройно, но громко:
– В путь, в путь, отрубят что-нибудь.
Вообще-то рыбаков забирать на службу не должны были, рыба была необходима городу, но лодок после катастрофы осталось всего ничего, штук десять на всех. А новые строить не было времени. Степь задумчиво и опасно пялилась на Семивратье через пролом.
Еще городская стража пыталась выполнить приказ своего начальника. Тот здраво рассудил, что раз уж исчезнувший из каталажки Одноглазый не мог уплыть из города, стало быть, эта акула прячется где-то в Семивратье. А это значило, что, проверив всех мужиков, особливо кривых, можно было проклятого пирата изловить и прищучить. Одноглазых к полудню удалось наловить десятка три, но выяснить, есть ли среди них пиратский капитан, не успели. Да и одноглазые не слишком торопились объяснять, кто они такие и откуда. Вот пусть уйдет ополчение из города, станет в проломе, вот тогда можно будет решить все недоразумения и спокойно разойтись по домам. Или даже посидеть деньков десять во дворцовых подвалах. Не как дезертиры, упасите боги, а как подследственные.
Царица стояла на дворцовой стене и смотрела на пеструю толпу, вытекающую из города. Впереди, как бронированная голова змеи, двигались три сотни из гарнизона. В Семивратье оставалось еще две сотни солдат и полторы сотни городской стражи. Остальные войска были с царем под стенами Проклятого города.
Что бы там ни выкрикивали сейчас горожанки, царица тоже принесла жертву на алтарь родного города. Ее нынешний любовник, Жеребец, шел во главе колонны. С одной стороны, звание военачальника ему льстило. С другой стороны, лучше было бы, конечно, остаться в спальне царицы, а не вести весь этот сброд на бойню. Даже небольшой военный опыт, имевшийся у Жеребца, подсказывал, что прямое столкновение хотя бы с полутысячей степняков закончится для горожан печально.
Приблизительно эту же мысль развивал Зануда, который увязался за рыбаками – на войну.
– А стрелы они, блин горелый, пускают на всем скаку за двести шагов.
– А хрена? – протянул бредущий рядом рыбак. – Нам вот дадут щиты и доспехи… Видал, телеги из арсенала везут? Мы станет меднобронно, и хрен там стрелы пробьют…
– Хрен там! – передразнил Зануда. – Вот хрен-то стрелы и пробьют. Его же, степняка, только от титьки материнской отрывают – сразу на коня. И лук в руки. И он на коне и спит, и ест, и бабу, если поймает, тоже на коне…
– Ты-то откуда про все про это знаешь? – осведомился Щука.
– Откуда знаю… Знаю, раз говорю. Ты про Тысячу слышал?
– Это про тех, которые к Восточному царю нанялись, а потом, когда им денег не заплатили, обратно через степь вернулись? – проявил образованность Младший.
Еще полгода назад Младший слушал в академии лекции по философии. Его выперли за лень. А вот теперь богатенькому пацану не удалось отвертеться от службы, что немного утешало рыбаков. Не все коту масленица.
– Через степь вернулись! – скорчил жуткую рожу Зануда. – А ты себе представь, заморыш, как оно было, через степь да сквозь степняков… А стрелы как дождь, а рожи у них как у демонов, не к ночи будь помянуты, а еще арканы… Меня там и подстрелили, а потом уволокли в плен, для продажи на галеры да в каменоломни…
Молчавший против обыкновения Горластый тяжело вздохнул и выплюнул пыль. Дождя не было уже почти месяц, и дорога под ногами бредущей пехоты вскидывала клубы пыли, которая оседала на лицах, одежде и лезла в рот и нос защитников города.
Щука затянул новую песню, на это раз жалостную. Про то, как стрелы все закончились, мечи изломаны, а биться нужно – позади любимый дом.
Младший немного поотстал, приноравливаясь к вихляющему шагу Зануды:
– Чо, вот так прямо с двухсот шагов?
– А то! Вот мы идем, вот я, а вот тут мой кореш, Кузнец. – Зануда указал рукой на пыль под ногами. – А вот там, где первая телега…
Младший оглянулся, прикидывая расстояние, покачал головой. Выходило не двести шагов, но полторы сотни – точно.
– Там, где телега, – образина черная, на коне. И не одна, твою мать, а еще сотни три с ней.
– С кем?
– С образиной. Мы щитами, значит, прикрылись… А солнце палит… – Зануда покосился на небо. – Вот как сейчас. Или даже того жарчее. Шлем раскалился – мама моя родная, а снять, сам понимаешь, боязно. А тут по щитам бзынь-бзынь, бзынь-бзынь. Стрелы. Они так со свистом летят – фьють, фью-ють…
Зануда попытался изобразить, как тонко и долго свистели стрелы, но поперхнулся и закашлялся. Младший торопливо сунул ему свою флягу. Зануда отпил глоток, распробовал вино с Розовых островов и жадно захлюпал, дергая кадыком. Однако вовремя сообразил, что так можно захлебнуться или, что еще хуже, перебрать на солнцепеке, от фляги оторвался и с сожалением протянул ее Младшему.
– За щитом ничего не видно, только фьють-бзынь да шмяк, когда в кого из наших попадало. А потом вроде как затихло. Мы еще постояли немного, а потом мой кореш и говорит, гляну хоть одним, говорит, глазком. И выглянул из-за щита. Шмяк – и он назад откинулся, как деревянный. Стрела в глазок как раз и влупила. Острием до самого затылка. Кузнец упал, щит уронил, а в эту дыру еще штук десять стрел влетело. И мне две в ногу. Я сколь мог – за нашими поспевал, а потом отрубился и в себя пришел уже в медном ошейнике. – Зануда тяжело вздохнул. – Вот такая война, твою мать!
– А чего сюда поперся? – спросил Щука. – Мог же, инвалид, дома сидеть.
– А родина? – возмутился Зануда, и всем слушателям стало неловко.
Зануде – тоже. Родина там или не родина, а сидеть и ждать, пока Морской бог опомнится и сообразит, что не все участники ночного разговора были наказаны… Премного благодарны. А в толпе, да еще, мать твою, на войне – может, и не найдет.
Горластый снова сплюнул.
– И чего ты расплевался? – спросил Щука. – Как горбатый, честное слово! Вон песню бы подхватил, бляха-муха.
Горластый молча посмотрел на Щуку. И снова сплюнул.
– А я боялся, что под Проклятый город заберут… – признался Младший Зануде. – Искал, кого вместо себя нанять… Даже вон в «Клоаку» ходил, думал, что бедняки…
– И опять дурак, – радостно заулыбался беззубым ртом Зануда. – Не среди мужиков искать нужно, а среди их баб. Найдешь ту, которой муж надоел, она его и спровадит, если ты ей денег подбросишь и чего другого кинешь, с удовольствием. Вон, у того же Щуки жена красивая, молодая – и стерва, каких поискать. Ты думаешь, чего он такой радостный на войну идет?
Младший заинтересованно посмотрел на Щуку. Тот как раз завел новую песню, про меднобронную рать и чернобокие корабли.
– А где он живет?
– Второй дом на нижней улице. Сразу за рыбными сараями. Не ошибешься.
– На хрена жена, да еще одна! – надсаживаясь, пропел как раз Щука.
Потом песня стихла. Дорога пошла в гору, пыль закрыла солнце и забивала глотки идущим так, что не то что петь, дышать стало трудно. Кто-то споткнулся, упал, о него споткнулся другой. Вниз покатилась фляга.
– Смотри, куда прешь…
– Сам глаза разуй…
– Руки убери…
– Сам сейчас в рыло получишь…
– Стой! – донеслось из головы колонны.
– Чего стали? – испуганно спросил Младший.
– А сколько тут идти? Мы, считай, с полудня вышли. А уже к вечернему жертвоприношению время подкатывает. – Зануда погладил живот. – Жрать пора. И давно.
– А чего тут стали? – на этот раз спросил Горластый. – Чего не к пролому подошли?
– Головные, наверное, подошли, – сказал неуверенно Щука.
С головы колонны потекло какое-то странное бормотание. И какое-то напряжение стало расползаться по ополченцам.
– Чего ж они оружия не выдают? – спросил Младший.
Ему не ответили.
– Оружие где? – повторил вопрос Младший. – Доспехи там, щиты…
– Щас в рыло дам, – пообещал Горластый. – Что-то там случилось.
Там не то чтобы уже случилось. Там, возле пролома, могло случиться в любой момент. Когда Жеребец подошел к пролому во главе трех сотен запыленных солдат, то замер, бормоча проклятия и молитвы. Сотники и десятники, не дождавшись команды от опешившего начальника, бросились строить своих подчиненных, раздавая тумаки и ругаясь напряженными голосами.
Сто шагов пролома. Это ширина. И полторы сотни шагов заваленной обломками пропасти. Удачно так заваленной, плотно. И камни были утрамбованы, словно мостовая. И дальше – степь. И на самом ее краю, напротив пролома, лагерь степняков.
– Сотни три, – прикинул на глаз сигнальщик и обернулся к Жеребцу: – Но кони расседланы.
Это значило, что можно было рискнуть, дать команду, броском преодолеть расстояние до лагеря степняков… Это ж мечта каждого нормального пехотинца – застать конников врасплох.
Сотники подбежали к Жеребцу, придерживая мечи на перевязях. Жеребец молчал, глядя на войлочные палатки. Чего он тянет, мелькнуло у сотников.
Эта же мысль билась в головах у конников Степного Орла. Почти с самого утра. Накануне вечером они удачно перехватили набег соседей, положив почти сотню из рода Сусликов, потом на время потеряли след уцелевших, потом нашли его и обнаружили, что уцелевшие ушли к городу. Ушли через дыру, которая, как оказалось, образовалась в горной гряде. И шакал с ними, с уцелевшими Сусликами. Появлялась возможность разобраться с зажравшимися горожанами. И не воспользоваться такой возможностью было глупо. Нужно было идти вперед, занять эту дыру и вызвать соплеменников. Орлы были большим родом, могли выставить полторы тысячи воинов. А полторы тысячи конных Орлов могли смешать с грязью пять тысяч трусливых горожан. Вот сейчас Степной Орел даст команду…
И Степной Орел команду дал. Спешиться и расседлать коней.
– Орлы! – выкрикнул он. – Я привел вас сюда, я мог повести вас и дальше. Отсюда и до последнего моря.
– Веди! – закричали Орлы. – Даешь!
– Мог бы. Но я должен подумать. Должен посоветоваться с богами. Горожане хитры. И у них много колдунов. И мы не знаем, как умилостивить их богов. Я буду думать.
– Тихо! – закричали сотники и десятники. – Степной Орел думать будет.
И Степной Орел принялся думать, сидя на вершине холма.
А три сотни его воинов стали ждать. Вначале совсем молча, а потом по немногу разговорившись. И принявшись за мелкие бытовые дела. Оптимисты стали готовить веревки для пленных и прикидывать, что можно будет выбросить из вьючных мешков, когда понадобится складывать добычу. Пессимисты извлекали из мешков тряпки для перевязки и проверяли наличие бальзамов и мазей на случай ранений.
Большая же часть проверяла тетиву у луков и подтачивала клинки. Походный сказитель, призванный поддерживать в воинах боевой дух, затянул речитативом под аккомпанемент бубна древнее сказание о том, как доблестный вождь Тутунас бился с войском Тамуниха, был ранен и вынужден отступить, но все-таки победил, хоть и почти погиб. Сказание слышали уже не один десяток раз, но выбора все равно не было. Тем более что Степной Орел продолжал думать.
Какого хрена, думал Степной Орел. Все ведь было так правильно и потому хорошо. Был город, наполненный товарами. И были караванные тропы, которые вели к этому городу. И были ворота, которые открывались только перед безоружными. И были Орлы, которые пропускали к воротам только тех, кто платил за это. И вот тебе на! Дыра в гряде означала, что теперь каждый кому не лень сможет идти сюда, нападать на город, устраивать там резню, вывозить пленных и тому подобное. Сама идея набега Степному Орлу нравилась. Не могла не нравиться. Но если ты сегодня зарежешь барана, то завтра ты с него шерсти не настрижешь. Если бы городов было много – тогда да, набегай себе время от времени, грабь их по очереди, давая накопить жирок между набегами. Но город один. И ограбить его можно только один раз. А потом что?
И где, спрашивается, эти недоделанные горожане? Отчего это они не бегут затыкать дыру? Почему не гонят сюда свое войско, чтобы остановить возможных врагов? Ну не Орлам же сторожить этот пролом. Хотя… Или все-таки войти туда? Припугнуть горожан, заставить их заплатить дань и подтолкнуть к строительству стены? Большой такой стены, без ворот. Достаточно и тех, подступы к которым контролирует род Орлов.
Ближе к вечеру за проломом появилась пыль. Столб пыли. Пыли, которая всегда сопровождает движение любого войска, особенно пешего.
Наконец-то, вздохнул с некоторым облегчением Степной Орел. Явились. Лишь бы они теперь в бой не кинулись.
– Прикажешь седлать? – спросил сотник.
– Не прикажу, – ровным голосом ответил Степ ной Орел.
– Но ведь идет враг, – осторожно напомнил сот ник.
– Чем ближе – тем лучше, – сказал Степной Орел. – Меньше кони устанут.
– Каким ты был, мудрый Степной Орел, таким ты и остался, – ответил сотник и вернулся к своим воинам.
«Вот если бы они начали переговоры», – подумал Степной Орел.
– Переговоры, что ли, начать… – пробормотал Жеребец.
Стоявшие рядом с ним сотники поморщились одинаково и одновременно. Переговоры со степняками. Очень умный командир. И трусливый. Атаковать нужно, понятно даже и дикобразу. Это тебе не царицу ублажать… О царице сотники подумали с завистью. Угораздило же ее выбрать этого Жеребца, а не кого-нибудь из них.
– Переговоры начнем, – увереннее сказал Жеребец.
– Сам пойдешь? – спросил командир первой сотни. – Дать жезл для переговоров?
Жеребец замялся. Переговоры лучше, чем идиотская стычка под градом стрел, но идти к пропахшим конским потом уродам…
– Оружие горожанам раздавать? – спросил начальник городского арсенала, сопровождавший обоз с оружием.
Он торопился, и его можно было понять. Как только оружие и доспехи будут розданы, делать начальнику арсенала станет нечего, и тогда можно возвращаться к родным подвалам и складам в относительно безопасный царский дворец.
– Раздавать?
Сотники улыбнулись пренебрежительно. Вооруженное штатское дерьмо все равно останется штатским дерьмом. И польза от него будет только в том, что конница степняков, натолкнувшись на такое «воинство», увязнет, как в куче навоза. И все понимали, что начальник арсенала жаждет быстро раздать оружие, чтобы потом списать его недостаток на складах. Приторговывал начальник арсенала оружием и снаряжением потихоньку. А тут такая возможность все разом прикрыть.
– Раздавай, – махнул рукой Жеребец.
– Седлай! – приказал Степной Орел.
«Тупые горожане не догадались, не додумались до посольства. Теперь придется вырезать передовой отряд, погнать уцелевших под защиту городских стен, а потом, уже как победителю, отправить посольство к царице. Вот что бывает, когда власть попадает в женские руки», – подумал огорченно Степной Орел.
Ударил походный барабан.
Затрубил боевой рог, подавая команду приготовиться. Жезлоносец за спиной Жеребца высморкался так оглушительно, что военачальник вздрогнул.
– В очередь, сучьи дети! – закричали арсенальские служащие, пытаясь внести хоть какой-то порядок в процесс получения оружия и снаряжения. Рыбаки, оказавшиеся ближе всех к телеге, получили снаряжение первыми и отошли в сторону, пытаясь разобраться в путанице ремешков, блях и пряжек. Зануда давал ценные указания, рыбаки, натягивая на головы шлемы не по размеру и пытаясь застегнуть пряжки на рассохшихся ремнях, ругались, на чем свет стоит.
– Так он же тупой! – разочаровано протянул Младший, ощупав пальцем лезвие меча.
– Ясный красный, – сказал Зануда. – Кто же заточенное оружие в арсенале хранит?
– А как же им рубить?
– Вот так и руби. Он же медный, это ведь тебе не черная бронза. Ты б его даже если заточил, то сучий помет, после трех ударов он бы снова затупился. Ты, если до махалова дойдет, не забывай его выпрямлять.
– Как?
– А об колено, – сказал Зануда.
– А он об колено только хрен гнет, – сказал Щука. – Целыми вечерами гнет и гнет, то правой, то левой, и радуется. Вон скоро ладони будут волосатыми
Рыбаки заржали.
– Кто получил оружие – вперед! – крикнул кто то командирским голосом из облака пыли.
– Побежали, что ли? – сказал кто-то из рыбаков
– Опоздать боишься? – Зануда отобрал у Младшего флягу с вином, отпил, а потом по-хозяйски пустил ее по кругу. – Первым почему хреново? От врага хрен увернешься, а потом сквозь своих хрен убежишь.
– А мне батя говорил, что первые получают лучшее из добычи…
– А их семьи – посмертную лавровую ветвь за храбрость, – закончил Зануда. – Нет, если кто хочет – пусть бежит.
– Так ведь приказали…
– Тебе лично?
– Нет, но…
– А ты не нокай, не запряг. – Зануда завязал узлом крошащийся ремешок на доспехах у Горластого. – Ты решай давай, воевать хочешь или живым к бабе своей вернуться.
Ополченцы двигались мимо рыбаков, матерясь, что-то выкрикивая, гремя оброненными доспехами и надсадно кашляя в клубах пыли. Особую прелесть в этот бардак добавляли пики в пятнадцать локтей, выданные самым везучим ополченцам. Споткнувшись о неудачно выставленные древки, десятки людей падали шеренгами, бегущие следом наталкивались на завал из копошащихся тел, тоже падали, ругались, отталкивали друг друга, пытались найти под ногами упавшие доспехи и оружие, вскакивали и снова налетали на пикинеров, которые никак не могли сообразить, что пики нужно держать вертикально, наконечниками вверх. Те же, кто это понимал и пытался-таки поднять свое оружие, лупили соратников древками по лицам и шлемам, и несколько ополченцев получили шрамы еще до начала битвы.
– Велика земля, а отступать некуда, – сказал командир третьей сотни. – Позади каша из ополченцев.
Жеребец обернулся назад, и лицо его приобрело страдальческое выражение. Каша – это было еще мягко сказано. Клонящееся к западу солнце освещало первозданный хаос, багровую от солнечных лучей мешанину из пыли, людей, криков и страха. Вынырнувшие из этого ополченцы тяжело дышали, откашливались, а потом замирали, увидев, как степняки выстраиваются в боевую стенку.
– Назад дороги нет, – простонал Жеребец.
– Пропустите служителей культа! – послышалось сзади, из пыльного облака.
– Этого еще не хватало! – Командир второй сотни снял шлем и вытер рукой вспотевший лоб. – Еще только жрецов мы здесь не видели. Это какого ж бога служителей сюда принесло?
А принесло, как оказалось, жрецов сразу трех богов: Громовержца, Голосистой Девы и Воина.
Выходя из своих храмов и Священной рощи, жрецы и жрицы выглядели торжественно и даже красиво. Особенно жрицы Голосистой Девы. Все – красавицы, с обнаженной, как положено, грудью, с тщательно подкрашенными лицами, сложными прическами, с покрытыми позолотой сосками.
Теперь на этих лицах смешались пот, краски и пыль.
Жрецы Громовержца в давке потеряли половину позолоченных стрел, а жрецы Воина из последних сил волокли на плечах ритуальный божественный меч десяти локтей в длину.
– Вот сейчас голосистые девки своими сиськами всех степняков распугают, – сказал мрачным голосом командир второй сотни.
– Это их жрецы? – спросил у стоявших рядом сотников Степной Орел.
– Похоже…
– Подождем, пока они помолятся, – сказал Степной Орел.
«А еще лучше, – подумал он, – чтобы молитва длилась до захода солнца. Орлы в темноте не воюют, а горожане за ночь успеют что-нибудь соорудить в проломе. И можно будет спокойно, без ущерба для чести, выйти из этой идиотской ситуации».
– И ситуация самая что ни на есть дурацкая, – шепнул командир второй сотни командиру первой. – Время мы уже потеряли. Теперь если еще эти шуты начнут представление, то нам лучше будет просто уйти назад в город.
Жрецы Громовержца выступили первыми. Пятеро, по количеству уцелевших перунов, шагнули вперед и вроде как приготовились их метать.
– Сейчас степняки разбегутся, – шепнул командир второй сотни. – Как же…
Жизнь научила сотника не ждать от богов ничего хорошего. Он вообще считал, что в жрецы идут только те, кто боится воровать и ленится работать.
Еще пятеро жрецов в серых от пыли хламидах подняли здоровенный позолоченный рог. Четверо рог держали, а пятый глубоко вздохнул и принялся в него дуть. Низкий протяжный рев перекрыл крики ошалевших ополченцев, все еще выбегающих из пыли. Жрец все дул и дул не переставая, будто целый день только вдыхал воздух, забывая его выдохнуть.
Жеребцу показалось, что от этого звука облака пыли потекли куда-то в сторону. И еще показалось, что звук священного рога вдруг стал осязаемым, что он начинает теребить одежду и ерошить волосы. А потом стало понятно, что это ветер. Сзади, снизу, от города, от моря пришел ветер. И принес с собой тучи. Черные, переполненные водой. И вода эта выплеснулась на землю, прибивая разом пыль и омывая лица людей. Воздух вдруг стал прозрачным. Рог замолчал.
Двое жрецов стали мерно бить в здоровенный барабан. Удары становились все чаще и все громче. И когда слились в один сплошной рокот, жрецы, стоявшие с перунами в руках, одновременно их метнули.
И молния ударила в пролом, в камни, завалившие пропасть. И еще одна молния ударила в камни, разбрасывая каменную крошку. И гром бил одновременно с молнией. И каждая следующая молния была сильнее предыдущей. И каждый следующий удар грома был громче предыдущего. И все более крупные камни разлетались в стороны после каждого удара молнии.
Несколько мелких камешков простучали по шлемам и доспехам солдат. Неуверенно поглядывая на командиров, те подняли щиты, прикрывая головы.
Валун размером с бычью голову влетел в ряды, разбросав в стороны с десяток солдат.
– Всем отойти назад! – крикнул сотник. – На сто шагов.
Молнии продолжали долбить камни, раз за разом углубляя пропасть. Осколки и каменные брызги летели во все стороны. Дымящиеся осколки и раскаленные каменные брызги.
Кони переступали с ноги на ногу, дергали головами, но пока еще подчинялись приказам седоков.
Степной Орел удовлетворенно улыбнулся. Похоже, он правильно сделал, потратив время на ожидание.
Глубина пропасти достигла уже пятидесяти локтей, но молнии продолжали работу.
Ополченцы, забыв обо всем, толпились, пытаясь получше рассмотреть, что именно происходит в проломе. И тогда вперед выступили жрецы Воина и жрицы Девы. Наверное, они что-то пели, но за громом, молниями и скрежетом дробящегося камня расслышать что-либо было невозможно. Видно было только, что жрецы Воина подтащили свой гигантский меч к самой пропасти и. опустив лезвие на землю, поволокли его от одного края пролома к другому, оставляя борозду.
Пять жриц Девы подошли к ополченцам и что-то сказали. Жеребец не услышал, что именно, но не сколько ополченцев попятилось. Жрицы снова что-то сказали. Из вооруженной толпы вышли пятеро парней, отдали приятелям свое оружие и пошли за жрицами к пропаханной борозде.
Потом пять пар распределились равномерно вдоль борозды и…
– Вашу мать, – сказал командир второй сот ни. – Это ж они типа обряд плодородия проводят.
– Эть, блин, – пробормотал Щука, – опоздал. Смотри, как повезло ребятам.
Прочертив борозду, жрецы Воина воткнули меч в землю и отошли в сторону.
– Смотрите! – крикнул Младший и ткнул пальцем вверх.
– Ни хрена себе… – вырвалось у рыбаков. Вернее, высказались они все по-разному, но мысль была одна и та же. Ни хрена себе! А как еще можно было выразить чувства, которые возникли у каждого, когда над проломом появились три гигантских силуэта – два мужских и женский.
– Чудо! – заголосил какой-то селянин, и крик этот был подхвачен сотнями голосов. – Чудо!
– Значит, чудо? – спросил Ясик.
Дева улыбнулась и отпила из чаши амброзию.
– Значит, три хороших бога исправили, так сказать, то, что сделал плохой бог Солнца: взяли, вот так, и на глазах изумленной толпы восстановили пропасть и возвели стену?
– В пятьдесят локтей высотой, – сказала Дева.
– И жаба не задавила твоих приятелей? – Ясик щелкнул пальцем, скала на берегу покрылась сетью ровных трещин и распалась на аккуратные кирпичики.
Кирпичики взлетели в воздух, покружились в хороводе, а потом рухнули вниз, мгновенно сложившись в небольшую каменную стену с локоть высотой.
– Вот так? – спросил Ясик.
– Зачем? – Дева снова улыбнулась. – Мы складывали стену не торопясь, до самого захода солнца.
– И не жалко Силы?
– А мы ничего не потеряли… – шепнула Дева, наклонясь к самому уху Ясноглазого. – Это поначалу пришлось ее потратить. Когда дело пошло, жрецы обратились к войску, к жителям города с требованием молитвы и жертвоприношения.
– Понятно. – Ясик все еще улыбался, но улыбка была уже довольно напряженной. – Вы еще на этом и заработали…
– Конечно. Три дня праздников личным приказом царицы. И дополнительный праздник благодарения. И три новых храма при нерукотворной стене, которая стоять будет, пока три Божественных Строителя этого будут хотеть…