Страница:
Богина — как всегда.
22 октября 1989 г. Воскресенье. Казарма
Время сдвинулось на час. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, как сказали бы мои прабабки. Такой благодарной публики, как русские из Китая, или, вернее, китайские русские, я давно не встречал — ностальгия, интеллигентность, русская речь. На Пушкине («Буря мглою...», «Выпьем, добрая подружка...») все старушки в слезы и за платками. А как они умеют веселиться, сколько жизненной энергии, остроумия, анекдотов, песен! Господи! И мы — унылые, закомплексованные. Ну почему они такие? Два концерта в Русском клубе за столом, когда нас члены правления принимали. Вчера я испытал зависть — не к напиткам, что лились рекой, не к закускам («покушайте пирожки с австралийскими грибками, мы собирали их сами»), а к состоянию душевному, здоровому, естественному. На гавайском вечере, когда они, 60-70-летние, отплясывали без роздыху, разыгрывали лотереи, я подумал: «Ну все, помрут сейчас!» Как же... В кабинете правления портреты Пушкина, Суворова, Ермака и фотопортреты групповые — правление клуба разных лет.
23 октября 1989 г. Понедельник
Мечом Христа я победил вчерашнюю межпуху в ресторане «Черное море». Такого сионистского гнезда никогда не доводилось мне видеть. Толстые, чванливые, обвешанные золотом. Поцеловал я крест Христа Спасителя, осенил себя крестным знамением, крестом отгородил их от себя и пошел работать. Такой победы над дьяволом я не помню на своем веку. Муха не пролетела, как они застыли в едином повороте, взгляде, внимании к точке, где я стоял насмерть во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Речь моя не была косноязычна. Бог вложил на эти минуты разум и силу в мозг мой и звучание души, сердца и голоса. Благодарю тебя, Господи!
Я, взмыленный, таскал усилители в машину, маленький, с их точки зрения, пузатых и лупоглазых, а они вчетвером, вертя золотыми цепями-ключами, спускались на меня сверху. Я спросил:
— Ну, не уговорили никого (в гости они приглашали одного-двоих)?
В ответ на свой вежливый вопрос я услышал:
— За свои деньги, да еще уговаривать! Было приглашение. Здесь город свободный...
Да нет, господа! Набить брюхо и карман и состязаться, у кого больше денег в банке — это еще не свобода. Впрочем, каждому свое...
Нет, я не почувствовал себя обос...ным. Я просто удостоверился в чем-то важном для себя. И так я затосковал по духу, что царит в русском нашем, монархическом клубе! По этой Таньке, старушке-разбойнице, острословице и хохотунье, по этому застенчивому ключнику штабс-капитану Грише и др. Россия... «Задерем подол матушке России!» Омерзительный лозунг Кагановича, с которым он взорвал храм Спасителя. Да не будет ему пощады!
Сидней закончился, вернее, выступления в нем. Я в форме. Теперь бы похудеть чуток. Ах, Боже мой! Помоги мне еще в сердечных делах разобраться. Что поделаешь! Люблю Ирбис, жену чужую, и как жалко мне Тамару, и как мне удержаться около нее! Помоги, Господи!
Алеша с Ларисой подарили мне хорошие книги. «Как хорошо, что у вас с собой всегда Евангелие». Я показал им свое, старое, 1875 г. издания — «раненому и больному воину».
В Сингапуре я испугался за свои ноги — они были, как кувалды, на них мне, пьяному, было страшно смотреть. Отчего же такой отек?!
24 октября 1989 г. Вторник
Разговор у Ирины о коммерческом киноискусстве — Тарковский был зануда, делал занудные фильмы, в которых гениально выразил свое занудство. Зашел разговор о «Таганке», Любимове. Возникла тема молодой жены, и тут ее глаза заблестели. Она долго говорила о маразме Феллини, который женился на девочке или девушке, на 35 лет моложе, она йог. Своими токами, посылами она как бы навевала ему прошедшие сны, и он стал лепить такой маразм! Молодость — всегда другие скорости, другая энергия, другие цели. Микитченко пытался привести резон Чаплина: и он три фильма последних снял, которых никто не видел, полный провал, фиаско...
Я думаю, Любимов — такой же случай. Почему, думаю, она с таким упорством и такой отработанной, накатанной аргументацией так нервно-болезненно и яростно отвергает благотворность для художника соседство молоденькой жены. Сомов открыл мне глаза — он с ней на кухне кофе готовил и посуду очищал от цыплят обглоданных.
«Ночь в Византии». Это что такое? Я не читал этого романа. Но то, что эта проблема стоит и в «зеленой тетради», совершенно очевидно.
25 октября 1989 г. Среда
Наши грабят благотворительный магазин — выброшенные, почищенные и постиранные вещи. Продаются нашим за 1-2 доллара. И мы туда же. Боже! Какой стыд — наши копаются в этом нафталине! Я повторил текст Дон Гуана. Кажется, помню. Ем сегодня мало.
26 октября 1989 г. Четверг. Мельбурн
Живем в гетто. Уже не в казарме, а в гетто. Рудольф в одной постели с Беном. Доехали с горем пополам, хотя горя, если разобраться, особенного не было. Ну, сломали Веньке колесо, ну, литр бензина остался, но ведь заправились. Бен влил мне в кофе женьшеневого состава, с ноготок, и я запел про черного ворона, и славно. Все равно хорошо. Ну где ты еще увидишь гуляющих по тракту попугаев, на манер наших воробьев выклевывающих корм из лошадиных говен? Ну где? Нигде, кроме как в Австралии. Много и с добром вспоминали с Рудольфом Театр им. Моссовета и людей.
Так что накапливаются положительные эмоции. А поля? Чернильно-фиолетовые квадраты! Краски нашего цветного телевизора! Это что?! Нигде не видел.
Концерт. В зале 60 человек. И даже то, что не приехала Ротару, нас не спасло. Но принимают хорошо, зал весьма приличный. Пошли по новому графику, с антрактом. Я закончил первое отделение под «браво!».
29 октября 1989 г. Воскресенье — отдай Богу. Сидней
Потряс меня совершенно Рудольф знанием и умением петь дворовые, жестокие, послевоенные песни. Это что-то феноменальное, сколько он их помнит и с каким вкусом поет. Я на «Коломбине» прослезился просто. Может быть, это самое сильное впечатление от Австралии.
30 октября 1989 г. Понедельник. Сидней. Апартаменты
Сижу на балконе, в поле зрения бассейн с Аленой и Рудольфом. Время раннее. И еще в Мельбурне я продал-таки один экземпляр книги Михаилу Миронику за 20 долларов.
31 октября 1989 г. Вторник. Сидней
Прощай, Сидней! Какой был бал, какую встречу организовали нам русские китайцы! Антон и Анна, Лена и Наталия Алексеевна!
13 ноября 1989 г. Понедельник
В театре страшные события грядут.
1) Губенко, очевидно, — министр культуры.
2) Любимов ищет скандала с труппой.
20 ноября 1989 г. Понедельник, вечер
Как хочется, чтоб скорее минуло это 22-е. В «Московском комсомольце» мерзопакостная статья про нашего министра — все припомнили, «в чем был и не был виноват». Сегодня отвез пригласительные на ужин в «Славянский базар». Встречался с композитором, помял машину — задел меня немного грузовик. Взял декабрьский репертуар.
23 ноября 1989 г. Четверг
Как закончилась «величальная» беседа, я не помню, но как будто все прошло хорошо.
Начальства не было, но и Бог с ним; ни Фролова, ни Карелина, последний вызван был к Бондареву на дачу... Приехала ленинградская делегация. А его, говорят, ослушаться нельзя.
25 ноября 1989 г. Суббота
В понедельник 27-го ноября меня будут в члены СП принимать. Но что-то волнуется Дурова, подкрепиться бы надо, а кем...
Сегодня приезжает Любимов, что-то будет на нашем горизонте. Как-то они с министром уживутся. Говорят, нас вчера в программе «Время» казали, министр на гитаре играл, а мы подпевали.
26 ноября 1989 г.
Итак, Любимов прилетел, будет к спектаклю. Надо не огорчить его своей игрой. Но придираться он будет все равно. К этому надо быть готовым.
30 ноября 1989 г. Четверг
Из Киева-града возвратясь. Нет, не с того я начну дневник, не с жалобы, что 27-го меня «прокатили» или, как Скарятина сказала, «зарубили, черти», что не стал я официально писателем. «Но мы что-нибудь придумаем», — сказала почему-то она. Что она может придумать?
А с того я начну, в какое змеиное логово еврейства попал я в Киеве и как мне впервые стало страшно, потому что выброс из меня энергетический был сильный в Москве и мне трудно было противостоять этим антихристам, поющим, быть может, про меня — был бы бисер, а свиньи найдутся... Бисер у них есть, и я тут как тут. Вот с чего начну я воскрешать свои забубенные, загубленные ноябрьские дни.
Завтра я приглашен на встречу с Викой Федоровой, Кузнецкий Мост, 11, Дом художника. В свое время она выехала в Америку к отцу, а здесь была убита ее мать, Зоя Федорова. Убийство не раскрыто.
В 18.00 Любимов собирает для беседы артистов-»умников». Что-то серьезное он хочет сказать.
1 декабря 1989 г. Пятница
Неприемка моя в СП, быть может, — результат смычки с «Московскими новостями». Умер Натан Эйдельман. Любимов рассказывает: когда покидали зал Бондарев, Астафьев, Распутин, Белов, все смеялись. Один Эйдельман был мрачен и сказал: «Так же вначале смеялись над фашистами. Вы смеетесь, а мне не смешно. Это моя смерть...» Последние его слова, и вот результат.
Любимов, как всегда, все перепутал. Вышли из зала «апрелевцы», а перечисленные им товарищи к московской партийной организации никакого отношения не имеют, а потому присутствовать на сем сборище не могли.
Достал стиральную машину Денискиному капитану. Как бы Дениску от такой дурной, негодной замашки отучить?! Обидно, что избрал он меня на роль блатного доставалы. Это Нинкина наводка — обращаться с этими делами к отцу, а Леню не надо этими пустяками отвлекать от творчества и высоких дум.
2 декабря 1989 г. Суббота
«Ничего, мы что-нибудь придумаем...» — эти слова Скарятиной Кондакова расшифровала так: очевидно, она хочет написать апелляцию от бюро в секретариат. Ничего не понимаю, но опять какая-то надежда. От Надежды.
21 декабря 1989 г. Четверг
Ужасающе тяжелый день. Эта показуха Любимова, бесконечные заявления: «я был изгнан», «я живу в Иерусалиме», «у меня израильский паспорт, советский мне не нужен...» И как не хочется с ним ссориться, и как не хочется работать. Может быть, это сегодняшнее настроение?
23 декабря 1989 г. Суббота
Вчера Любимов, в шубе голубой, в запарке и суете уехал. До Рождества, и даже до конца февраля. Сунул мне букетик гвоздик.
— В новой работе будешь участвовать?
— Обязательно.
— Ну, ты понял, как строится композиция?
То, что Любимов пытался с Михаилом Карловичем Левитиным объяснить труппе о контрактной системе некой «Ассоциации», я записал на магнитофон, хотя делаю это зря, трачу пленку, а расшифровывать ее некому. Надо вернуться к дневниковым записям, это хоть и не так подробно, но верно.
И еще вчера звали меня Шацкие-Филатовы в бар на коньяк за показ удачной сцены «у фонтана». Любимов произнес такие слова: «Играть... работать... выручить... даже в таком виде она лучше (имеется в виду Сидоренко)...»
Нинка праздновала победу, и я искренне рад за нее. Она переступила, преодолела страх... это ей нужно было сделать для себя. А я, глупец, накануне отговаривал ее под влиянием своего настроения...
24 декабря 1989 г. Воскресенье
Ах ты, Боже мой, какие пироги!
Рождество Христово празднует весь мир, а в Румынии переворот, а литовская компартия из КПСС вышла. Эту же политику и тактику Белоруссия затевает. Что-то будет в СССР? Раскол. Ну, туда и дорога, доигрались коммунисты.
26 декабря 1989 г. Вторник
Потом Дом актера, благотворительный фонд. Читал стишки, два петуха пустил, но объяснил актерской братии, что вот, дескать, с министром культуры играл «Годунова», видимо, перестарался и охрип. Что же будет, когда мы с членами Политбюро начнем играть? А в Румынии казнили Чаушеску и жену его Елену... Я живу будущей книгой, будущими «Дребезгами». Шампанское не тронуто. Надо найти письмо Гоголя. — Я совершу.
ВОТ И БАСЬКА УШЛА ИЗ ДОМА... 1990
19 января 1990 г. Пятница
Теперь я буду выпивать с сотрудниками журнала «Литературное обозрение», членом редколлегии которого я утвержден секретариатом.
1 января нового 1990 года был плакучий, слезный день. Я звонил в Уфу и просил, чтоб меня немедленно забирали отсюда, чтоб она приехала с матерью и к чертовой матери...
Тамара долго разговаривала с Ирбис. Вообще черт-те что... паноптикум, маразм... Сначала Тамара согласилась меня отдать, но потом передумала: «Зачем это я буду тебя отдавать?»
13-го отлет в Новокузнецк. Встреча старого Нового года.
На Антонину смотреть страшно. Хочется отвести глаза в сторону и заговорить о чем-то, не относящемся к жизни. Жалко невыносимо... кажется, она еле держит пальто на плечах... Из банки лосося она съела ложку «собственного соку». В полрюмки водки — до краев воды, четверть отпила. «Я за сестру тебя молю...» Матрена выбрала себе место для могилы. Тетя Люся вообще не решилась повидаться. А мать выбрала место, чтоб гораздо ближе к дому быть. Какие-то обыденные, страшные вещи. Вот и съездил я, выполнил нравственный долг, выпили с Вовкой всю материну брагу, проспали все на свете... и все равно я не жалею, что слетал. «Может, последний раз видимся», — сказала Матрена.
Я видел сон: меня приговорили и расстреляли. Я упал и думаю, куда же пуля вошла, где больно?.. Наверное, в печень. Врач прощупал пульс, проверил дыхание. Велел вколоть инсулин. Потом еще. «Странный у вас организм, никак не может умереть». Когда мне сестра всадила в руку иглу в третий раз, чтоб я скорее умер, — я проснулся.
25 января 1990 г. Четверг
Вчера какое-то странное мероприятие у нас было в театре — «Таганские среды».
Вел Вознесенский. Я какие-то слова произнес. В его защиту. Он целовал меня. Были мы с Сережей. А Сережа у Шацкой был, кассеты брал и... «Она меня так хорошо накормила... первое, второе...»
27 января 1990 г. Суббота
А Досталю спектакль понравился. «Вас Любимов погрузил в какую-то атмосферу... И стол, и костюмы, и решение персонажей... Нет, это все очень хорошо... И ты прекрасен, и ваш тандем с Аллой... Это уже больше, чем простое партнерство... Рядом с таким Сальери такой хилый Моцарт... Он человечески мелок — без судьбы и характера... Он вашу компанию портит, и Сайко... Ну, что это...» Говорил долго и хорошо.
28 января 1990 г. Воскресенье — отдай Богу
В театре полный развал. Я такого не помню даже в самые худшие времена. Впрочем, когда они были — «худшие»? Когда уехал Любимов? Театр бурлил, да, но, кажется, было и сплочение какое-то и духовная крепость. Уходили артисты. Ну так что ж... И вот расплата за всю безнравственность наших руководителей. Начиная с разговоров о кризисе театра во времена Эфроса, со снятия Дупака. И пришли мы к разбитому, неуправляемому корыту. Смирнов в горячке, пьет и срывает спектакли. Хитрый и коварный Бортник придумал себе опять не то больные зубы, не то ангину. И летят спектакли один за другим... Корнилова улетела в Америку, никого не спросясь и не поставив в известность. Золотухин отказывается играть «Годунова» лишний раз, ему наставили спектаклей через день. А ему вводить Щербакова за Смирнова. Это большая потеря для спектакля «Живой», но отменять нельзя, и неизвестно, когда появится Смирнов. И выйдет ли Ванька на «Живого», если он Пимена играть отказывается, ссылаясь на болезнь.
29 января 1990 г. Понедельник
Можаев, которого я встретил 25-го в день Высоцкого:
— Валерий, привет! Ну, я этим сволочам дам... Главному я уже выдал. Они ведь из-за меня тебя в союз не приняли, из-за моей статьи... Помнишь, я тебе говорил, где я всем сестрам по серьгам... Это против меня интриги. Но ты не расстраивайся, ты будешь в союзе, ты пиши... И имей в виду, что я ни единым словом не солгал, не польстил в рекомендации. Я это написал не потому, что ты мой герой, мой летающий белокрылый лебедь или мой друг. Нет, это действительно так, книжка хорошая у тебя.
Энто мне очень по душе пришлось — ни единым словом не солгал, не польстил.
Что происходит в стране? Воюет Кавказ. Отделяется Литва. «Память» громит «Апрель». «Память» открыто объявляет, что 5 мая будут погромы. «Сионисты и породненные с ними люди — вон из России!» Вот это формулировочки. Даже Гитлер был мягче с «породненными с ними людьми». «Лигачев — последний оплот борьбы с сионизмом».
Щекочихин и Мурашов делают депутатский запрос министру МВД Бакатину: призвать к ответу за агитацию национальной розни, войны и пр.
О чем думает сейчас Горбачев? По всей социалистической Европе идет роспуск компартий... Хоннекер в марте предстанет перед судом за измену родине. Живков и семья под арестом. Чаушеску расстрелян. Трещат наши обкомы. Их выгоняют в полном составе бюро. О чем думает Горбачев? Что он скажет в свое оправдание на пленуме, когда высшей партэлите повысили зарплату на 40%? О чем он думает? «Когда наши идеи идут помиру!..» — воскликнул Каганович и не поправился. А может быть, изречение вещее принадлежит Хрущеву? Это скорее похоже на его стиль.
30 января 1990 г. Вторник
Какая зеленая жуть одолела меня с утра, когда я глядел из четырех окон моей трехкомнатной камеры на мировое пространство! Неужели этот полет сорвется у меня? Этого я не перенесу. А снег валит и валит. Но лучше уж не улететь, чем не прилететь вовремя. Положись, Валерик, на судьбу... и на Бога. Он-то ведает, что творит.
Распутин открытку с Парфеноном прислал. Так написано мелко, Тамарка в лупу расшифровать не могла. Однако ж, как смог...
Надо не забыть записать рассказ Матрены Фед., как отец развелся с ней, беременной Вовкой, из-за того, что по линии НКВД взяли дядю матери, дядю Конона.
ПИТЬ Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ.
Сбрил усы, постригся и как будто голый. Оттого, может быть, неуверенно играл Дон Гуана, без нахальства и озорства.
2 февраля 1990 г. Пятница
Звонил художник-хиппи Глюк, так он подписывает свои картины. Просит защиты своей выставки в ДК ЗИЛ. Идея — сделать улицу Любви, сначала в Москве, потом по всей планете: без войны, экологически чистую, во всех ипостасях чистую улицу Любви, где были бы мастерские, где не было бы гари автомобильной и пьяных криков...
Сааков сказал, что в феврале наш фильм покажут. Сообщила это ему выпускающая программы. Обрадовала его, а он уж об этом и думать перестал.
Сегодня у мемориальной доски Мейерхольду будет возложение цветов — пятьдесят лет со дня гибели. Поминать будем всех деятелей культуры, загубленных Сталиным.
Сапожников: «Ты, писатель, объясни мне как психолог: отчего все малярши неземной красоты существа? Именно малярши... Боттичелли... Ну, почему?»
3 февраля 1990 г. Суббота
Дал телеграмму в «Советскую культуру»:
«В этом году исполняется десять лет со дня кончины Владимира Высоцкого. Предлагаю переименовать ныне существующую ул. Шверника в улицу В. Высоцкого. В доме № 11, к. 4, по этой улице с 1963 по 1975 год жил Владимир Высоцкий. Теперь там живут его внуки, Наташа и Володя.
Напомню, что на похоронах В. Высоцкого в 1980 году представителем Управления культуры Моссовета было официально заявлено, что в ближайшее время одна из улиц в Москве будет названа именем В. Высоцкого. До сих пор этого не случилось.
Нар. артист РСФСР Валерий Золотухин».
4 февраля 1990 г. Воскресенье
Лисконог <Лисконог — в прошлом актер театра.> возник. «Встречи для вас» — московская программа. И уже трушу. Меня по телефону зрители будут спрашивать о политике, о «Памяти», о евреях, о национальных отношениях, о Высоцком. Я так косноязычен, смогу ли я сохранить достоинство? Как я буду изъясняться, лишенный матерного слова, мыча и пр.
5 февраля 1990 г. Понедельник
Три часа сидел у видео — тупо разглядывал половые акты. Очень похоже, почти как у нас, ласки одинаковых участков изумительного тела. А причина та же — скучно...
6 февраля 1990 г. Вторник
Вот и Баська ушла из этого дома. Почему? Ведь уверяют, что кошки верные, это не то что коты. Что ей не в климат в этом доме было?! Недружная семья? Пьяный, мертвящий воздух? Ведь вышла она из подвала, взяла из рук Сережи колбасу, на руки к нему пошла, он обнес ее вокруг дома, и она стала вырываться. Тогда он ее засунул в другую дырку, загородил ветками и стал следить за ней. Она же стала смотреть за ним. Потом вышла элегантно-осторожно, не задев ни одной ветки, и ушла в свою дырку. У нее, значит, обозначилось свое место в подвале, ее приняли, она прижилась, и ее после прохождения карантина на верность подвалу стали отпускать на волю. Община кошачья поверила ей. На этот раз... потому что раза два она ведь возвращалась, быть может, оттого, что была покалечена, кровоточила и выбрасывала из себя в корчах куски котят неродившихся. Залечилась, окрепла и стала кидаться в стекло.
Не климатит моя квартира ни цветам, ни собакам, ни кошкам. Когда же я сменяю ее? И поможет ли это обстоятельство?
8 февраля 1990 г. Четверг
Демидова. Стоим в окне. В финале. Граббе-Басманов ведет сцену.
— Что это с ним случилось? Он стал быстрее играть.
— Да, действительно. Я тоже заметил сразу и подумал, что это ты ему сказала.
— Что ты! Боже упаси! Я в этом театре только с тобой могу разговаривать, тебе могу сделать замечание. И Володе в свое время могла что-то сказать.
Это прозвучало комплиментом царским. Хотя она прекрасно знает, что врет. Сколько она на «Вишневом» в свое время всем, как говорится, дерьма накидала. Целые драмы получались из этих поучений.
9 февраля 1990 г. Пятница
А вчера был театр «Современник». «Домашний кот средней пушистости». Нам с Тамарой поглянулось. Хотя действо наивное и театр примитивный. Но текст роскошный, и было нам весело и грустно.
У Матрены, кроме Тони, оказывается, еще дети были — Нина и Леня. Они покойной Еленой чернилами закрашены, значит, умерли маленькими совсем. Почему мать об этом нам не поведала?
10 февраля 1990 г. Суббота
Главная удача дня — заманил-таки я Сидорова, и он наговорил мне сюжет-историю, как законный муж своей законной жены брил опасной бритвой застигнутого в его квартире, в его махровом халате, любовника. История восхитительная, сомерсетмоэмовская. Но в Хельсинки я буду заниматься «21-м км». С ним надо кончать. Для этого надо перечитать мои письма к Тамаре. В каждое письмо я вкладывал по красненькой, по червонцу, которые она тратила на портвейн или коньяк. Так я из альтруизма и любви, представляя, как она сидит за стаканом, любительница абсента, грустная, томная и меланхолическая, и думает обо мне... так я задолго начал копать могилу себе. И вырыл.
11 февраля 1990 г. Воскресенье
А как иначе это квалифицировать, как не Божье наказанье! На девятом поклоне, когда я думал о Свердловске и Коломне, спину мою пронзила дикая боль — не согнуться, не распрямиться. Что делать?! Как сегодня «Живого» играть, когда сидеть за столом больно!
Как бы так умудриться сыграть, чтоб незамеченной для зрителя оказалась моя боль?!
26 февраля 1990 г. Понедельник
Митинг, которым нас так пугали большевики (нагнали войск в столицу из страха, что народ пойдет к Кремлю), прошел без скандала. Но на этом дело и закончилось.
Нашему министру досталось, говорят, на митинге за палки в колеса Народному движению — его выступление по ТВ. Ну что ж, Коля вступил с ними в игру. Теперь мы вспомним, за что они (Любимов, Смехов и др.) упрекали Эфроса. И где та граница, за которой начинается эта игра?
28 февраля 1990 г. Среда, мой день. Курск
Я продаю свое прошлое — дневники, воспоминания о детстве. Все продаю — себя, родителей, друзей, любовниц, жен, детей. Все, что можно продать, я, кажется, уже продал, больше продавать мне нечего, потому что новых поступлений душа моя не имела от моей «деятельной» жизни. Вот и сейчас, когда решается судьба отечества, моего голоса в этой борьбе не слышно. Я жду, что то, о чем мечтаю в душе и сердце, сделают за меня другие. Я даже не знаю, кто мои депутаты в районе, куда они меня зовут, за что ратуют, я равнодушно, не глядя, бросаю бюллетень в урну с привычным: «Ничего все равно не будет, а если будет, то хуже». Привычка, ставшая натурой большинства, «терпимость равнодушна». И потихоньку пытаюсь устроить свои маленькие личные дела, заработать, хотя и не знаю для чего, потом пропить максимум, чтоб расчеловечиться окончательно и «на груди ее прелестной счастливым быть» с сильным запахом кретинозности...
«Верстка прошла, все хорошо, я заказала для вас пятнадцать номеров, постараюсь еще пять раздобыть через заведующую редакцией», — это мне вчера сообщила Железнова. И эта фраза меня грела вчера целый день, греет и сейчас. Хорошо бы этой публикацией вызвать некоторый скандальчик, который стал бы своеобразной прелюдией, репетицией к большому скандалу после опубликования дневников.
Эрдман. Вчера на репетиции я как-то вывернулся за счет басен, дав понять и Смехову, и партнерам, что я готовился и думал. На самом деле, я только всего и сделал, что прочитал какие-то машинописные интермедии, и басни мне показались спасительным вариантом — что-то культурное из этого выловить можно. Любимов, по словам Веньки, увидит, что можно сплести из этого кружева. Он, как никто, умеет быть автором-сочинителем спектакля, быть в материале вольным, свободным — «чего захочет моя левая нога...». Ставить пьесу вчистую ему неинтересно, он в этом несилен, и это понимает. Но пьеса старая, хотя и гениальная, как говорят... Черт его знает. Николай Эрдман — «Самоубийца». Идея... А я не самоубийца своего таланта?! «Безвременье вливало водку в нас». Нет, в меня вливало водку не безвременье. Хотя... закрытие «Интервенции», закрытие «Кузькина» — что это, как не повод напиваться. Ах, батюшки-светы... А бабы?! Но зато у меня есть Денис и Сережа!!
22 октября 1989 г. Воскресенье. Казарма
Время сдвинулось на час. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, как сказали бы мои прабабки. Такой благодарной публики, как русские из Китая, или, вернее, китайские русские, я давно не встречал — ностальгия, интеллигентность, русская речь. На Пушкине («Буря мглою...», «Выпьем, добрая подружка...») все старушки в слезы и за платками. А как они умеют веселиться, сколько жизненной энергии, остроумия, анекдотов, песен! Господи! И мы — унылые, закомплексованные. Ну почему они такие? Два концерта в Русском клубе за столом, когда нас члены правления принимали. Вчера я испытал зависть — не к напиткам, что лились рекой, не к закускам («покушайте пирожки с австралийскими грибками, мы собирали их сами»), а к состоянию душевному, здоровому, естественному. На гавайском вечере, когда они, 60-70-летние, отплясывали без роздыху, разыгрывали лотереи, я подумал: «Ну все, помрут сейчас!» Как же... В кабинете правления портреты Пушкина, Суворова, Ермака и фотопортреты групповые — правление клуба разных лет.
23 октября 1989 г. Понедельник
Мечом Христа я победил вчерашнюю межпуху в ресторане «Черное море». Такого сионистского гнезда никогда не доводилось мне видеть. Толстые, чванливые, обвешанные золотом. Поцеловал я крест Христа Спасителя, осенил себя крестным знамением, крестом отгородил их от себя и пошел работать. Такой победы над дьяволом я не помню на своем веку. Муха не пролетела, как они застыли в едином повороте, взгляде, внимании к точке, где я стоял насмерть во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Речь моя не была косноязычна. Бог вложил на эти минуты разум и силу в мозг мой и звучание души, сердца и голоса. Благодарю тебя, Господи!
Я, взмыленный, таскал усилители в машину, маленький, с их точки зрения, пузатых и лупоглазых, а они вчетвером, вертя золотыми цепями-ключами, спускались на меня сверху. Я спросил:
— Ну, не уговорили никого (в гости они приглашали одного-двоих)?
В ответ на свой вежливый вопрос я услышал:
— За свои деньги, да еще уговаривать! Было приглашение. Здесь город свободный...
Да нет, господа! Набить брюхо и карман и состязаться, у кого больше денег в банке — это еще не свобода. Впрочем, каждому свое...
Нет, я не почувствовал себя обос...ным. Я просто удостоверился в чем-то важном для себя. И так я затосковал по духу, что царит в русском нашем, монархическом клубе! По этой Таньке, старушке-разбойнице, острословице и хохотунье, по этому застенчивому ключнику штабс-капитану Грише и др. Россия... «Задерем подол матушке России!» Омерзительный лозунг Кагановича, с которым он взорвал храм Спасителя. Да не будет ему пощады!
Сидней закончился, вернее, выступления в нем. Я в форме. Теперь бы похудеть чуток. Ах, Боже мой! Помоги мне еще в сердечных делах разобраться. Что поделаешь! Люблю Ирбис, жену чужую, и как жалко мне Тамару, и как мне удержаться около нее! Помоги, Господи!
Алеша с Ларисой подарили мне хорошие книги. «Как хорошо, что у вас с собой всегда Евангелие». Я показал им свое, старое, 1875 г. издания — «раненому и больному воину».
В Сингапуре я испугался за свои ноги — они были, как кувалды, на них мне, пьяному, было страшно смотреть. Отчего же такой отек?!
24 октября 1989 г. Вторник
Разговор у Ирины о коммерческом киноискусстве — Тарковский был зануда, делал занудные фильмы, в которых гениально выразил свое занудство. Зашел разговор о «Таганке», Любимове. Возникла тема молодой жены, и тут ее глаза заблестели. Она долго говорила о маразме Феллини, который женился на девочке или девушке, на 35 лет моложе, она йог. Своими токами, посылами она как бы навевала ему прошедшие сны, и он стал лепить такой маразм! Молодость — всегда другие скорости, другая энергия, другие цели. Микитченко пытался привести резон Чаплина: и он три фильма последних снял, которых никто не видел, полный провал, фиаско...
Я думаю, Любимов — такой же случай. Почему, думаю, она с таким упорством и такой отработанной, накатанной аргументацией так нервно-болезненно и яростно отвергает благотворность для художника соседство молоденькой жены. Сомов открыл мне глаза — он с ней на кухне кофе готовил и посуду очищал от цыплят обглоданных.
«Ночь в Византии». Это что такое? Я не читал этого романа. Но то, что эта проблема стоит и в «зеленой тетради», совершенно очевидно.
25 октября 1989 г. Среда
Наши грабят благотворительный магазин — выброшенные, почищенные и постиранные вещи. Продаются нашим за 1-2 доллара. И мы туда же. Боже! Какой стыд — наши копаются в этом нафталине! Я повторил текст Дон Гуана. Кажется, помню. Ем сегодня мало.
26 октября 1989 г. Четверг. Мельбурн
Живем в гетто. Уже не в казарме, а в гетто. Рудольф в одной постели с Беном. Доехали с горем пополам, хотя горя, если разобраться, особенного не было. Ну, сломали Веньке колесо, ну, литр бензина остался, но ведь заправились. Бен влил мне в кофе женьшеневого состава, с ноготок, и я запел про черного ворона, и славно. Все равно хорошо. Ну где ты еще увидишь гуляющих по тракту попугаев, на манер наших воробьев выклевывающих корм из лошадиных говен? Ну где? Нигде, кроме как в Австралии. Много и с добром вспоминали с Рудольфом Театр им. Моссовета и людей.
Так что накапливаются положительные эмоции. А поля? Чернильно-фиолетовые квадраты! Краски нашего цветного телевизора! Это что?! Нигде не видел.
Концерт. В зале 60 человек. И даже то, что не приехала Ротару, нас не спасло. Но принимают хорошо, зал весьма приличный. Пошли по новому графику, с антрактом. Я закончил первое отделение под «браво!».
29 октября 1989 г. Воскресенье — отдай Богу. Сидней
Потряс меня совершенно Рудольф знанием и умением петь дворовые, жестокие, послевоенные песни. Это что-то феноменальное, сколько он их помнит и с каким вкусом поет. Я на «Коломбине» прослезился просто. Может быть, это самое сильное впечатление от Австралии.
30 октября 1989 г. Понедельник. Сидней. Апартаменты
Сижу на балконе, в поле зрения бассейн с Аленой и Рудольфом. Время раннее. И еще в Мельбурне я продал-таки один экземпляр книги Михаилу Миронику за 20 долларов.
31 октября 1989 г. Вторник. Сидней
Прощай, Сидней! Какой был бал, какую встречу организовали нам русские китайцы! Антон и Анна, Лена и Наталия Алексеевна!
13 ноября 1989 г. Понедельник
В театре страшные события грядут.
1) Губенко, очевидно, — министр культуры.
2) Любимов ищет скандала с труппой.
20 ноября 1989 г. Понедельник, вечер
Как хочется, чтоб скорее минуло это 22-е. В «Московском комсомольце» мерзопакостная статья про нашего министра — все припомнили, «в чем был и не был виноват». Сегодня отвез пригласительные на ужин в «Славянский базар». Встречался с композитором, помял машину — задел меня немного грузовик. Взял декабрьский репертуар.
23 ноября 1989 г. Четверг
Как закончилась «величальная» беседа, я не помню, но как будто все прошло хорошо.
Начальства не было, но и Бог с ним; ни Фролова, ни Карелина, последний вызван был к Бондареву на дачу... Приехала ленинградская делегация. А его, говорят, ослушаться нельзя.
25 ноября 1989 г. Суббота
В понедельник 27-го ноября меня будут в члены СП принимать. Но что-то волнуется Дурова, подкрепиться бы надо, а кем...
Сегодня приезжает Любимов, что-то будет на нашем горизонте. Как-то они с министром уживутся. Говорят, нас вчера в программе «Время» казали, министр на гитаре играл, а мы подпевали.
26 ноября 1989 г.
Итак, Любимов прилетел, будет к спектаклю. Надо не огорчить его своей игрой. Но придираться он будет все равно. К этому надо быть готовым.
30 ноября 1989 г. Четверг
Из Киева-града возвратясь. Нет, не с того я начну дневник, не с жалобы, что 27-го меня «прокатили» или, как Скарятина сказала, «зарубили, черти», что не стал я официально писателем. «Но мы что-нибудь придумаем», — сказала почему-то она. Что она может придумать?
А с того я начну, в какое змеиное логово еврейства попал я в Киеве и как мне впервые стало страшно, потому что выброс из меня энергетический был сильный в Москве и мне трудно было противостоять этим антихристам, поющим, быть может, про меня — был бы бисер, а свиньи найдутся... Бисер у них есть, и я тут как тут. Вот с чего начну я воскрешать свои забубенные, загубленные ноябрьские дни.
Завтра я приглашен на встречу с Викой Федоровой, Кузнецкий Мост, 11, Дом художника. В свое время она выехала в Америку к отцу, а здесь была убита ее мать, Зоя Федорова. Убийство не раскрыто.
В 18.00 Любимов собирает для беседы артистов-»умников». Что-то серьезное он хочет сказать.
1 декабря 1989 г. Пятница
Неприемка моя в СП, быть может, — результат смычки с «Московскими новостями». Умер Натан Эйдельман. Любимов рассказывает: когда покидали зал Бондарев, Астафьев, Распутин, Белов, все смеялись. Один Эйдельман был мрачен и сказал: «Так же вначале смеялись над фашистами. Вы смеетесь, а мне не смешно. Это моя смерть...» Последние его слова, и вот результат.
Любимов, как всегда, все перепутал. Вышли из зала «апрелевцы», а перечисленные им товарищи к московской партийной организации никакого отношения не имеют, а потому присутствовать на сем сборище не могли.
Достал стиральную машину Денискиному капитану. Как бы Дениску от такой дурной, негодной замашки отучить?! Обидно, что избрал он меня на роль блатного доставалы. Это Нинкина наводка — обращаться с этими делами к отцу, а Леню не надо этими пустяками отвлекать от творчества и высоких дум.
2 декабря 1989 г. Суббота
«Ничего, мы что-нибудь придумаем...» — эти слова Скарятиной Кондакова расшифровала так: очевидно, она хочет написать апелляцию от бюро в секретариат. Ничего не понимаю, но опять какая-то надежда. От Надежды.
21 декабря 1989 г. Четверг
Ужасающе тяжелый день. Эта показуха Любимова, бесконечные заявления: «я был изгнан», «я живу в Иерусалиме», «у меня израильский паспорт, советский мне не нужен...» И как не хочется с ним ссориться, и как не хочется работать. Может быть, это сегодняшнее настроение?
23 декабря 1989 г. Суббота
Вчера Любимов, в шубе голубой, в запарке и суете уехал. До Рождества, и даже до конца февраля. Сунул мне букетик гвоздик.
— В новой работе будешь участвовать?
— Обязательно.
— Ну, ты понял, как строится композиция?
То, что Любимов пытался с Михаилом Карловичем Левитиным объяснить труппе о контрактной системе некой «Ассоциации», я записал на магнитофон, хотя делаю это зря, трачу пленку, а расшифровывать ее некому. Надо вернуться к дневниковым записям, это хоть и не так подробно, но верно.
И еще вчера звали меня Шацкие-Филатовы в бар на коньяк за показ удачной сцены «у фонтана». Любимов произнес такие слова: «Играть... работать... выручить... даже в таком виде она лучше (имеется в виду Сидоренко)...»
Нинка праздновала победу, и я искренне рад за нее. Она переступила, преодолела страх... это ей нужно было сделать для себя. А я, глупец, накануне отговаривал ее под влиянием своего настроения...
24 декабря 1989 г. Воскресенье
Ах ты, Боже мой, какие пироги!
Рождество Христово празднует весь мир, а в Румынии переворот, а литовская компартия из КПСС вышла. Эту же политику и тактику Белоруссия затевает. Что-то будет в СССР? Раскол. Ну, туда и дорога, доигрались коммунисты.
26 декабря 1989 г. Вторник
Потом Дом актера, благотворительный фонд. Читал стишки, два петуха пустил, но объяснил актерской братии, что вот, дескать, с министром культуры играл «Годунова», видимо, перестарался и охрип. Что же будет, когда мы с членами Политбюро начнем играть? А в Румынии казнили Чаушеску и жену его Елену... Я живу будущей книгой, будущими «Дребезгами». Шампанское не тронуто. Надо найти письмо Гоголя. — Я совершу.
ВОТ И БАСЬКА УШЛА ИЗ ДОМА... 1990
19 января 1990 г. Пятница
Теперь я буду выпивать с сотрудниками журнала «Литературное обозрение», членом редколлегии которого я утвержден секретариатом.
1 января нового 1990 года был плакучий, слезный день. Я звонил в Уфу и просил, чтоб меня немедленно забирали отсюда, чтоб она приехала с матерью и к чертовой матери...
Тамара долго разговаривала с Ирбис. Вообще черт-те что... паноптикум, маразм... Сначала Тамара согласилась меня отдать, но потом передумала: «Зачем это я буду тебя отдавать?»
13-го отлет в Новокузнецк. Встреча старого Нового года.
На Антонину смотреть страшно. Хочется отвести глаза в сторону и заговорить о чем-то, не относящемся к жизни. Жалко невыносимо... кажется, она еле держит пальто на плечах... Из банки лосося она съела ложку «собственного соку». В полрюмки водки — до краев воды, четверть отпила. «Я за сестру тебя молю...» Матрена выбрала себе место для могилы. Тетя Люся вообще не решилась повидаться. А мать выбрала место, чтоб гораздо ближе к дому быть. Какие-то обыденные, страшные вещи. Вот и съездил я, выполнил нравственный долг, выпили с Вовкой всю материну брагу, проспали все на свете... и все равно я не жалею, что слетал. «Может, последний раз видимся», — сказала Матрена.
Я видел сон: меня приговорили и расстреляли. Я упал и думаю, куда же пуля вошла, где больно?.. Наверное, в печень. Врач прощупал пульс, проверил дыхание. Велел вколоть инсулин. Потом еще. «Странный у вас организм, никак не может умереть». Когда мне сестра всадила в руку иглу в третий раз, чтоб я скорее умер, — я проснулся.
25 января 1990 г. Четверг
Вчера какое-то странное мероприятие у нас было в театре — «Таганские среды».
Вел Вознесенский. Я какие-то слова произнес. В его защиту. Он целовал меня. Были мы с Сережей. А Сережа у Шацкой был, кассеты брал и... «Она меня так хорошо накормила... первое, второе...»
27 января 1990 г. Суббота
А Досталю спектакль понравился. «Вас Любимов погрузил в какую-то атмосферу... И стол, и костюмы, и решение персонажей... Нет, это все очень хорошо... И ты прекрасен, и ваш тандем с Аллой... Это уже больше, чем простое партнерство... Рядом с таким Сальери такой хилый Моцарт... Он человечески мелок — без судьбы и характера... Он вашу компанию портит, и Сайко... Ну, что это...» Говорил долго и хорошо.
28 января 1990 г. Воскресенье — отдай Богу
В театре полный развал. Я такого не помню даже в самые худшие времена. Впрочем, когда они были — «худшие»? Когда уехал Любимов? Театр бурлил, да, но, кажется, было и сплочение какое-то и духовная крепость. Уходили артисты. Ну так что ж... И вот расплата за всю безнравственность наших руководителей. Начиная с разговоров о кризисе театра во времена Эфроса, со снятия Дупака. И пришли мы к разбитому, неуправляемому корыту. Смирнов в горячке, пьет и срывает спектакли. Хитрый и коварный Бортник придумал себе опять не то больные зубы, не то ангину. И летят спектакли один за другим... Корнилова улетела в Америку, никого не спросясь и не поставив в известность. Золотухин отказывается играть «Годунова» лишний раз, ему наставили спектаклей через день. А ему вводить Щербакова за Смирнова. Это большая потеря для спектакля «Живой», но отменять нельзя, и неизвестно, когда появится Смирнов. И выйдет ли Ванька на «Живого», если он Пимена играть отказывается, ссылаясь на болезнь.
29 января 1990 г. Понедельник
Можаев, которого я встретил 25-го в день Высоцкого:
— Валерий, привет! Ну, я этим сволочам дам... Главному я уже выдал. Они ведь из-за меня тебя в союз не приняли, из-за моей статьи... Помнишь, я тебе говорил, где я всем сестрам по серьгам... Это против меня интриги. Но ты не расстраивайся, ты будешь в союзе, ты пиши... И имей в виду, что я ни единым словом не солгал, не польстил в рекомендации. Я это написал не потому, что ты мой герой, мой летающий белокрылый лебедь или мой друг. Нет, это действительно так, книжка хорошая у тебя.
Энто мне очень по душе пришлось — ни единым словом не солгал, не польстил.
Что происходит в стране? Воюет Кавказ. Отделяется Литва. «Память» громит «Апрель». «Память» открыто объявляет, что 5 мая будут погромы. «Сионисты и породненные с ними люди — вон из России!» Вот это формулировочки. Даже Гитлер был мягче с «породненными с ними людьми». «Лигачев — последний оплот борьбы с сионизмом».
Щекочихин и Мурашов делают депутатский запрос министру МВД Бакатину: призвать к ответу за агитацию национальной розни, войны и пр.
О чем думает сейчас Горбачев? По всей социалистической Европе идет роспуск компартий... Хоннекер в марте предстанет перед судом за измену родине. Живков и семья под арестом. Чаушеску расстрелян. Трещат наши обкомы. Их выгоняют в полном составе бюро. О чем думает Горбачев? Что он скажет в свое оправдание на пленуме, когда высшей партэлите повысили зарплату на 40%? О чем он думает? «Когда наши идеи идут помиру!..» — воскликнул Каганович и не поправился. А может быть, изречение вещее принадлежит Хрущеву? Это скорее похоже на его стиль.
30 января 1990 г. Вторник
Какая зеленая жуть одолела меня с утра, когда я глядел из четырех окон моей трехкомнатной камеры на мировое пространство! Неужели этот полет сорвется у меня? Этого я не перенесу. А снег валит и валит. Но лучше уж не улететь, чем не прилететь вовремя. Положись, Валерик, на судьбу... и на Бога. Он-то ведает, что творит.
Распутин открытку с Парфеноном прислал. Так написано мелко, Тамарка в лупу расшифровать не могла. Однако ж, как смог...
«Вот так, дорогой Валерий Сергеевич! У нас Парфенон поболе... Все вроде то же, а попригожей, потому что только что от его стен, только полтора месяца прошло. И забыл бы — да твоя открытка напомнила, что родительскую во многих смыслах для нас страну посещал и с древней цивилизацией знакомился. За цивилизацию „спасибо“ не скажу, заросла, а за православие поклонился. С наступающим Новым годом, Валерий! Будем надеяться, что проведем его в добром здравии, несмотря на предчувствия, предсказания и хреновое настроение. Слушал твое слово у Шукшина — очень и очень хорошо! Тамаре и Сереже кланяюсь. Тебя обнимаю.1 февраля 1990 г. Четверг
В. Распутин».
Надо не забыть записать рассказ Матрены Фед., как отец развелся с ней, беременной Вовкой, из-за того, что по линии НКВД взяли дядю матери, дядю Конона.
ПИТЬ Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ.
Сбрил усы, постригся и как будто голый. Оттого, может быть, неуверенно играл Дон Гуана, без нахальства и озорства.
2 февраля 1990 г. Пятница
Звонил художник-хиппи Глюк, так он подписывает свои картины. Просит защиты своей выставки в ДК ЗИЛ. Идея — сделать улицу Любви, сначала в Москве, потом по всей планете: без войны, экологически чистую, во всех ипостасях чистую улицу Любви, где были бы мастерские, где не было бы гари автомобильной и пьяных криков...
Сааков сказал, что в феврале наш фильм покажут. Сообщила это ему выпускающая программы. Обрадовала его, а он уж об этом и думать перестал.
Сегодня у мемориальной доски Мейерхольду будет возложение цветов — пятьдесят лет со дня гибели. Поминать будем всех деятелей культуры, загубленных Сталиным.
Сапожников: «Ты, писатель, объясни мне как психолог: отчего все малярши неземной красоты существа? Именно малярши... Боттичелли... Ну, почему?»
3 февраля 1990 г. Суббота
Дал телеграмму в «Советскую культуру»:
«В этом году исполняется десять лет со дня кончины Владимира Высоцкого. Предлагаю переименовать ныне существующую ул. Шверника в улицу В. Высоцкого. В доме № 11, к. 4, по этой улице с 1963 по 1975 год жил Владимир Высоцкий. Теперь там живут его внуки, Наташа и Володя.
Напомню, что на похоронах В. Высоцкого в 1980 году представителем Управления культуры Моссовета было официально заявлено, что в ближайшее время одна из улиц в Москве будет названа именем В. Высоцкого. До сих пор этого не случилось.
Нар. артист РСФСР Валерий Золотухин».
4 февраля 1990 г. Воскресенье
Лисконог <Лисконог — в прошлом актер театра.> возник. «Встречи для вас» — московская программа. И уже трушу. Меня по телефону зрители будут спрашивать о политике, о «Памяти», о евреях, о национальных отношениях, о Высоцком. Я так косноязычен, смогу ли я сохранить достоинство? Как я буду изъясняться, лишенный матерного слова, мыча и пр.
5 февраля 1990 г. Понедельник
Три часа сидел у видео — тупо разглядывал половые акты. Очень похоже, почти как у нас, ласки одинаковых участков изумительного тела. А причина та же — скучно...
6 февраля 1990 г. Вторник
Вот и Баська ушла из этого дома. Почему? Ведь уверяют, что кошки верные, это не то что коты. Что ей не в климат в этом доме было?! Недружная семья? Пьяный, мертвящий воздух? Ведь вышла она из подвала, взяла из рук Сережи колбасу, на руки к нему пошла, он обнес ее вокруг дома, и она стала вырываться. Тогда он ее засунул в другую дырку, загородил ветками и стал следить за ней. Она же стала смотреть за ним. Потом вышла элегантно-осторожно, не задев ни одной ветки, и ушла в свою дырку. У нее, значит, обозначилось свое место в подвале, ее приняли, она прижилась, и ее после прохождения карантина на верность подвалу стали отпускать на волю. Община кошачья поверила ей. На этот раз... потому что раза два она ведь возвращалась, быть может, оттого, что была покалечена, кровоточила и выбрасывала из себя в корчах куски котят неродившихся. Залечилась, окрепла и стала кидаться в стекло.
Не климатит моя квартира ни цветам, ни собакам, ни кошкам. Когда же я сменяю ее? И поможет ли это обстоятельство?
8 февраля 1990 г. Четверг
Демидова. Стоим в окне. В финале. Граббе-Басманов ведет сцену.
— Что это с ним случилось? Он стал быстрее играть.
— Да, действительно. Я тоже заметил сразу и подумал, что это ты ему сказала.
— Что ты! Боже упаси! Я в этом театре только с тобой могу разговаривать, тебе могу сделать замечание. И Володе в свое время могла что-то сказать.
Это прозвучало комплиментом царским. Хотя она прекрасно знает, что врет. Сколько она на «Вишневом» в свое время всем, как говорится, дерьма накидала. Целые драмы получались из этих поучений.
9 февраля 1990 г. Пятница
А вчера был театр «Современник». «Домашний кот средней пушистости». Нам с Тамарой поглянулось. Хотя действо наивное и театр примитивный. Но текст роскошный, и было нам весело и грустно.
У Матрены, кроме Тони, оказывается, еще дети были — Нина и Леня. Они покойной Еленой чернилами закрашены, значит, умерли маленькими совсем. Почему мать об этом нам не поведала?
10 февраля 1990 г. Суббота
Главная удача дня — заманил-таки я Сидорова, и он наговорил мне сюжет-историю, как законный муж своей законной жены брил опасной бритвой застигнутого в его квартире, в его махровом халате, любовника. История восхитительная, сомерсетмоэмовская. Но в Хельсинки я буду заниматься «21-м км». С ним надо кончать. Для этого надо перечитать мои письма к Тамаре. В каждое письмо я вкладывал по красненькой, по червонцу, которые она тратила на портвейн или коньяк. Так я из альтруизма и любви, представляя, как она сидит за стаканом, любительница абсента, грустная, томная и меланхолическая, и думает обо мне... так я задолго начал копать могилу себе. И вырыл.
11 февраля 1990 г. Воскресенье
А как иначе это квалифицировать, как не Божье наказанье! На девятом поклоне, когда я думал о Свердловске и Коломне, спину мою пронзила дикая боль — не согнуться, не распрямиться. Что делать?! Как сегодня «Живого» играть, когда сидеть за столом больно!
Как бы так умудриться сыграть, чтоб незамеченной для зрителя оказалась моя боль?!
26 февраля 1990 г. Понедельник
Митинг, которым нас так пугали большевики (нагнали войск в столицу из страха, что народ пойдет к Кремлю), прошел без скандала. Но на этом дело и закончилось.
Нашему министру досталось, говорят, на митинге за палки в колеса Народному движению — его выступление по ТВ. Ну что ж, Коля вступил с ними в игру. Теперь мы вспомним, за что они (Любимов, Смехов и др.) упрекали Эфроса. И где та граница, за которой начинается эта игра?
28 февраля 1990 г. Среда, мой день. Курск
Я продаю свое прошлое — дневники, воспоминания о детстве. Все продаю — себя, родителей, друзей, любовниц, жен, детей. Все, что можно продать, я, кажется, уже продал, больше продавать мне нечего, потому что новых поступлений душа моя не имела от моей «деятельной» жизни. Вот и сейчас, когда решается судьба отечества, моего голоса в этой борьбе не слышно. Я жду, что то, о чем мечтаю в душе и сердце, сделают за меня другие. Я даже не знаю, кто мои депутаты в районе, куда они меня зовут, за что ратуют, я равнодушно, не глядя, бросаю бюллетень в урну с привычным: «Ничего все равно не будет, а если будет, то хуже». Привычка, ставшая натурой большинства, «терпимость равнодушна». И потихоньку пытаюсь устроить свои маленькие личные дела, заработать, хотя и не знаю для чего, потом пропить максимум, чтоб расчеловечиться окончательно и «на груди ее прелестной счастливым быть» с сильным запахом кретинозности...
«Верстка прошла, все хорошо, я заказала для вас пятнадцать номеров, постараюсь еще пять раздобыть через заведующую редакцией», — это мне вчера сообщила Железнова. И эта фраза меня грела вчера целый день, греет и сейчас. Хорошо бы этой публикацией вызвать некоторый скандальчик, который стал бы своеобразной прелюдией, репетицией к большому скандалу после опубликования дневников.
Эрдман. Вчера на репетиции я как-то вывернулся за счет басен, дав понять и Смехову, и партнерам, что я готовился и думал. На самом деле, я только всего и сделал, что прочитал какие-то машинописные интермедии, и басни мне показались спасительным вариантом — что-то культурное из этого выловить можно. Любимов, по словам Веньки, увидит, что можно сплести из этого кружева. Он, как никто, умеет быть автором-сочинителем спектакля, быть в материале вольным, свободным — «чего захочет моя левая нога...». Ставить пьесу вчистую ему неинтересно, он в этом несилен, и это понимает. Но пьеса старая, хотя и гениальная, как говорят... Черт его знает. Николай Эрдман — «Самоубийца». Идея... А я не самоубийца своего таланта?! «Безвременье вливало водку в нас». Нет, в меня вливало водку не безвременье. Хотя... закрытие «Интервенции», закрытие «Кузькина» — что это, как не повод напиваться. Ах, батюшки-светы... А бабы?! Но зато у меня есть Денис и Сережа!!