Страница:
Он заметил, что вряд ли нашлось бы много людей, способных воспринять слова доктора Салливана, как она. «Уверен, что я бы не смог». Как она могла принять приговор без возражений, так спокойно, так естественно?
— Потому, что смерть естественна.
Виктор не считал это естественным — во всяком случае, для человека ее возраста, но не осмелился сказать это вслух. Он спросил лишь:
— Что ты понимаешь под «естественным»?
— По-моему, можно рассматривать эту проблему с двух сторон — в смысле географическом и в смысле историческом.
— У тебя, значит, на этот счет есть своя философия?
— Не знаю, можно ли это так назвать. В больнице я рассматривала эту проблему в географическом смысле. И рассуждала я так: взгляните на меня, Джейн, лежащую в этой постели — в этой именно точке земного шара, в городе с семимиллионным населением, — и каждый день, каждый час, быть может, каждую минуту кто-то здесь, в Лондоне, умирает. А Лондон расположен в Англии, где проживает 50 миллионов человек, которые все рано или поздно умрут. Англия же оставляет всего лишь крохотную частицу мира, населенного четырьмя миллиардами человек. Это значит, что в это время во всем мире непрерывно умирают, очевидно, миллионы людей, причем сейчас, в эту самую минуту, их число достигает нескольких тысяч. И что же я такое, в этом географическом смысле, как не простая песчинка? Так почему же моя смерть должна быть чем-то страшным, чем-то, с чем трудно примириться? Почему она должна быть более неприемлемой, чем смерть всех других людей? Что во мне такого особенного?
— А в историческом смысле? — подсказал отец.
— Ну что ж, погляди на мир и подумай, как долго он существует — я имею в виду не отдельную цивилизацию, а все человечество вообще. Подумай о миллионах и миллиардах людей, приходивших до нас и умиравших год за годом, век за веком в течение тысяч и тысяч лет, и о всех тех миллиардах, которые придут после нас и тоже умрут. Совершенно ясно: это происходит и должно все время происходить на земле. Так почему же не примириться с этим фактом? Зачем возмущаться? Зачем бороться? Так должно быть. Так есть. И больше тут не о чем говорить.
— Да, это достаточно логично. Однако ясно и то, что я боюсь смерти, а ты не боишься.
— Ох, я тоже сначала боялась. Но у меня было много времени, чтобы все обдумать. Все эти месяцы. Мне было известно, что шансов у меня довольно мало. Случались моменты, когда я говорила себе: «Лучше бы мне умереть поскорее, сейчас, чем жить так, как я живу». Бывали и другие времена, когда я была готова предпринять что угодно, примириться с самым худшим, что могли сделать со мной химиотерапия или облучение, — со рвотами, судорогами, выпадением волос, со всем, лишь бы у меня оставался хоть какой-то шанс. Страх больше всего мучил меня по ночам. Днем, когда вокруг были люди, легче было оставаться спокойной. Ночью же, когда все уходили и я оставалась одна, я чувствовала себя такой измученной, что страстно желала заснуть, забыться. Но не могла. Лишь только я пыталась уснуть, как страх во мне вспыхивал с такой силой, что я была не в силах уснуть. Я могла думать только о раковых клетках, которые носятся вокруг моего тела или, что было еще хуже, отыскивают новые места в моем организме, проникают в него, делятся, растут. И пожирают здоровые части тела.
Джейн впервые так прямо заговорила с отцом о том, что умирает, и сделала она это только после того, как он поведал ей о своих собственных страхах. Создавалось впечатление, что она пытается помочь ему перебороть свою боязнь. Это ей не удалось, но Виктор твердо решил об этом промолчать. Вместо того он вытащил на свет другое воспоминание, которое долго хранил в душе.
— Мне думается, я знаю, что ты чувствовала. Помнишь тот случай, когда врач в первый раз сказал мне, что у меня грудная жаба? Я пришел тогда домой, и мы сидели на террасе, глядя на заходившее солнце. Я не сразу собрался с духом сообщить тебе и маме, что он мне сказал, и обе вы были ко мне так добры и ласковы и всячески успокаивали меня. А я просто сидел и не мог ничего больше из себя выжать.
— Ты держался очень мужественно, папа, я хорошо помню. Быть может, мне это передалось от тебя.
Действительно ли она считала, что он был мужествен, или же все еще старалась ему помочь? Возможно, так ей тогда показалось. Но для него диагноз врача прозвучал чем-то вроде смертного приговора, угрозой, что его в любую минуту может ни за что ни про что поразить сердечный приступ. Мысль о смерти ослепила его. Это было похоже на состояние человека, который в течение какого-то времени смотрит в упор на яркое солнце, а затем сразу же отводит глаза. О смерти он размышлять не мог. Почувствовать — да; обдумать — нет. Однако то, что он чувствовал, являлось состоянием некоего небытия, ощущением того, что он стоит перед какой-то огромной пустотой, перед внезапно разверзшейся у его ног бездной. Вот это-то состояние и называют внутренним оцепенением, мелькнуло у него в мозгу, и, содрогнувшись от ужаса, он выбросил все эти мысли из головы.
Только теперь, по подсказке Джейн, он начал снова думать об этом, думать неохотно, поскольку одна мысль влекла за собой другую, и порой он ловил себя на том, что снова переживает кошмары военного времени. Вопросы Джейн показывали, что она понимает его состояние, и старается пробудить в нем воспоминания о днях войны. Он видел, что дочь пытается ему помочь, но не смог откликнуться на ее вызов. Он еще был к этому не готов.
Всю эту неделю к Джейн приезжали друзья из Лондона. Они вспоминали прошлое, готовили ее любимые вегетарианские блюда. Диагноз доктора Салливана они знали, но Джейн отнеслась к нему спокойно, и эти дни по-доброму запомнились всем.
Каждому, кому она была дорога, Джейн хотела оставить на память о себе что-нибудь не только приятное, но и полезное. И она стала подбирать, что кому подойдет. Книги, кружки, домашняя утварь — все, что она старательно выбирала и покупала на свои сбережения или получала в подарок, останется у тех, кого она любила. Иногда, не найдя для кого-то ничего подходящего, она просила мать что-нибудь купить. Составляла с помощью Розмари списки, кому что подарить.
— Я задаю тебе столько хлопот, — порой говорила Джейн. — Все это мне надо бы сделать самой.
На это мать отвечала:
— Сейчас, когда ты еще с нами, делать покупки легче, а потом у меня, наверное, не хватило бы сил.
Иногда мать и дочь вместе плакали — расставание было неизбежным. Порой Розмари объясняла дочери, почему они ее никогда не забудут, всегда будут о ней помнить.
В их жизни она занимает так много места — как же им ее забыть? Тело ее умрет, но любовь к ней останется, и в этом смысле она будет по-прежнему жить; будет с ними. Как могут они забыть то, что узнали от нее? После нее останется так много вещей, сделанных ее руками, — предметов обихода и просто красивых вещей, которые будут напоминать о ней.
— Терять дочь очень горько, — говорила Розмари. — Одна русская женщина, Анна Ахматова, мужа и сына которой посадили в тюрьму, написала в своей поэме:
«Нет, это не я, это кто-то другой страдает. Я бы так не смогла».
Вот такое и у меня чувство. Но мне придется вынести свою утрату, и я знаю, что вынесу.
Джейн несколько раз выражала желание, чтобы родители усыновили какого-нибудь несчастного малыша, может быть, из развивающейся страны.
Когда Джейн заболела, мать и дочь в своих разговорах не допускали мысли о смерти. И однажды Розмари рассказала свой сон: «Он был таким счастливым, и все было как в жизни. Я умерла, и похоронили меня под дорожкой, что ведет к порогу дома, — сама бы я это место не выбрала. Солнце нагрело камни, и я это чувствовала. Очень счастливый сон». Тогда еще Розмари, смеясь, добавила:
— Когда я умру, на всякий случай ходи по этому месту осторожно!
Теперь бы она уже так не пошутила. Мать знала, что Джейн умрет раньше и никогда больше не пройдет к дому.
Но сама больная говорила о своей смерти просто, как о событии, которое должно произойти.
— Когда я умру, не зарывайте меня в землю, — вдруг сказала она, словно обсуждая фасон платья или стрижку. Джейн волновало, как распорядятся ее телом. — Я всегда жутко боялась, что меня похоронят заживо, — продолжала она. — Это — один из моих ночных кошмаров. Ты, мам, устроишь, чтобы меня кремировали?
— Конечно. Многие люди боятся того же. Обычная история. А пепел рассеять по саду?
— М-м-да. И над прудом, и над ручьем. — Джейн откинулась на подушки и закрыла глаза. В тишине вечера обе слышали журчание ручья.
Больная все быстрее утомлялась. Разработали систему сигнализации между ней и членами семьи: один звонок означал, что Джейн что-то нужно; два — она устала и надо тактично выпроводить посетителя. Кнопка была хорошо спрятана, чтобы никого не обидеть этой сигнализацией. Родные заходили в комнату больной как бы невзначай. Но она ни разу не позвонила дважды.
Боли все усиливались, и становилось ясно, что Джейн уже не встанет. Даже в ванную комнату добраться без помощи других стало ей трудно. Ноги не слушались, Джейн их еле переставляла. Сигналы мозга уже не доходили до конечностей, и ноги под тяжестью тела подкашивались. Садиться на стульчак в туалете стало мукой. Мать с отцом помогали ей, она же кричала: «За что вам такие мучения?!»
Однажды Розмари отнесла измученное тело дочери в постель, где ей не стало легче. Теперь мать знала, что Джейн никогда больше не попытается встать с постели — у нее уже нет сил бороться. Розмари позвонила доктору Салливану, и через двадцать минут он входил в комнату больной.
— Мы тебе поможем, не старайся управляться сама. Сейчас приедут нянечки. Они поправят постель, вымоют Джейн, будут подавать ей судно.
— Джейн должна как можно скорее перебраться в хоспис, — сказал доктор Салливан. — Я позабочусь, чтобы все бумаги оформили побыстрее.
Решение было принято, споры прекратились. Все стало ясно.
— Рак прогрессирует очень быстро, и мы ничем не можем ей помочь, — сказал врач. — Желающих попасть в хоспис больше, чем он может принять, и многим отказывают.
Но доктор знал, что, учитывая молодость Джейн, быстрое ухудшение ее состояния и сильные боли, ее в хоспис возьмут.
У Розмари больше не было возражений. Она поняла, что, даже имея помощницу, не сможет ухаживать за дочерью как надо. И цеплялась за надежду, что через неделю-другую лечения в хосписе ее дочь вернется домой. Когда Джейн придет время умирать, девочку должна окружать забота родных.
— Она все жалуется на ноги, — сказала доктору Розмари. — То говорит, что ногам жарко, то — холодно. Просит их растереть и говорит, что не чувствует, холодные они или горячие.
Врач с грустью посмотрел на Розмари.
— Это начался паралич. И я ничем не могу помочь.
Болезнь окончательно настигла Джейн. Взяла в плен, сделала беспомощной. Девушка лежала в постели почти неподвижно и следила за суетой птиц около кормушки. Чем меньше она шевелилась, тем слабее были боли. И она старалась лежать спокойно, расслабившись.
Доктор Меррей, дежуривший в хосписе, услыхав от доктора Салливана про мучения Джейн, сразу же принял решение. Больную терзали боли, и помощь требовалась сейчас же; в хосписе готовы принять ее немедленно.
Не теряя надежды, что Джейн еще немного поживет, Виктор и Ричард отправились в хоспис посмотреть, что это такое.
Джейн с матерью терпеливо ждали возвращения мужчин — просто были рядом. Обе смотрели на бесконечную суету птиц возле кормушки: птахи присаживались, беспокойно клевали корм и улетали. Слабые неизменно уступали место более сильным, а потом возвращались и тоже кормились.
Ричард и Виктор с шумом вошли в комнату — и показалось, вещи от избытка их энергии вздрогнули.
— Этот хоспис замечательное место, — сказал Виктор. — На больницу совсем не похоже, ну, как обыкновенный дом.
— А врач этот — прямо блеск, и сестры превосходные! — перебил отца Ричард. — И они поговорили с нами, разговор был общим. Для Джейн приготовят отдельную комнату. За окном прикреплена кормушка для птиц. И что главное — там есть комната для посетителей, в ней даже можно остаться на ночь.
Джейн с Розмари переглянулись, как бы говоря друг другу: «Как легко в них вселяется надежда», но вслух Джейн сказала:
— А мне, видно, уж давно пора принять лекарство.
Оставшись с мужем наедине, Розмари расспросила его о хосписе более подробно. Но его восхищение было искренним.
— Дежурный врач заверил, что сможет снять у Джейн боли, хотя на это и потребуется некоторое время. Он хотел знать про Джейн решительно все. Я сказал ему, что в больнице врачи запретили нам говорить ей о приближающемся конце, но он целиком принял нашу сторону. Ни минуты не сомневаюсь — мы поступаем правильно. Пожелай мы, они бы приняли ее сегодня же вечером, а если завтра, то она сразу вселится в приготовленную для нее комнату.
Виктор подал Розмари несколько листочков:
— Список вещей, которые Джейн надо взять с собой.
Розмари стала читать: «Мы рады приветствовать вас» — начало неплохое. И продолжала читать вслух: «Ночная рубашка, зубная щетка, расческа, карманное зеркальце и т.д., платья — они ей больше не нужны. Как и блокнот, ручка, шлепанцы, халат…» Розмари замолчала…
— Там настаивали, что все это надо принести, — сказал Виктор. — В хосписе всячески стараются, чтобы пациент чувствовал себя как дома. У них тепло и уютно. И много современного оборудования, чтобы персоналу было легче…
— Всякие машины? — Розмари содрогнулась, вспомнив, как катили по коридорам в прежних больницах всевозможные громоздкие аппараты. Было даже невозможно понять, делают ли этими чудовищами уборку или лечат больных.
— Не совсем. Если больной нуждается в процедурах, его доставляют в больницу, она тут же, рядом. Но хоспис существует сам по себе: там ковры, картины, шторы — все как дома. Главное, у них создают все удобства для пациентов, и поэтому все оборудовано новейшим образом. Из двадцати пяти коек сейчас занято только двенадцать. Не хватает средств, чтобы нанять нужное количество медперсонала.
Прежде чем доверить хоспису свою дочь, Виктор с присущей ему тщательностью разузнал решительно все. Основан хоспис был на частные пожертвования и средства Национального общества помощи больным раком, остальное добавили из местного бюджета. В дальнейшем хоспис передали под управление Государственной службы здравоохранения, которая бесплатно обслуживает всех нуждающихся. Во всей Англии таких хосписов было всего полдюжины. К счастью, мы жили недалеко от одного из них. Но официально Дэри-коттедж лежал за пределами его территории. Правда, в случае крайней необходимости доктор Меррей имел право делать исключение. Частные хосписы, как хоспис Святого Кристофера, совершенно независимы и обычно отделены от больниц. Основанные Национальным обществом помощи больным раком хосписы создаются на территории уже работающих больниц и могут пользоваться всем, чем они располагают. Кроме того, всегда можно поместить пациента в стационар, если в дальнейшем требуется уже другое лечение.
Местные органы здравоохранения отвечают за укомплектование хосписа медицинским персоналом и оплачивают его текущие расходы. Администрация хосписа действует в рамках отношений, установившихся между Национальным обществом помощи больным раком и местными властями, поэтому дежурный врач имеет право действовать самостоятельно, иногда вопреки общепринятой практике.
Объяснения мужа успокоили Розмари, она немного передохнула. Но тут возникли новые трудности.
Поздно вечером Джейн понадобилась утка. В лучшие времена сосуд, который принесла районная медсестра, очень бы их всех рассмешил. То была большая высокая конструкция, и на сиденье готическим шрифтом было написано, что для удобства больного края лучше покрыть теплой фланелью. Современную утку можно подсунуть под лежачего больного, но тут Джейн должна была сесть прямо. Мать и отец с трудом усадили дочь. Каждое движение причиняло ей боль. Она неловко сидела, опираясь на плечи родителей, лицо ее искажала мука.
— Ничего не получается, мама.
Дочь тужилась, но зря, и мы уложили ее обратно. Потом, видя, что она страдает от распиравшей ее жидкости, мы попытались еще раз. Теперь Виктор подставил спину, чтобы Джейн могла на нее опереться, не стремясь изо всех сил сидеть прямо. Виктору очень хотелось помочь дочери, но он знал, что каждым движением причиняет ей страдания.
Джейн кричала от боли и отчаяния и просила поскорее уложить ее снова в постель.
Только теперь Розмари окончательно поняла, что ухаживать за дочерью квалифицированно очень трудно. Каждое прикосновение отзывается в ней болью. И они не могут ловко ее поднимать и сажать.
Сейчас следовало немедленно освободить мочевой пузырь больной, дочь начала паниковать.
Доктора Салливана дома не оказалось — он отправился этим вечером на собрание. Джейн собралась с силами.
— Давайте попробуем еще раз.
И чудо свершилось. Измотанные, мы стали устраиваться на ночь.
Джейн уже не могла сама нажать кнопку звонка. Ей помогала только чья-то рука, подложенная снизу. Рука здорового человека — неважно кого — вливала в нее животворное тепло человеческого прикосновения, так для нее необходимого.
Розмари постелила себе в комнате дочери. Джейн дали на ночь снотворного. Собрались засыпать.
В дверь просунулась голова Виктора.
— Ты спишь, Джейн?
— Почти.
— Тут доктор. Спрашивает, как ты?
— Ну и человек! Скажи, я в порядке. Через несколько минут отец вернулся.
— Говорит, будет лучше спать, узнав, как ты себя чувствуешь.
— По-моему, я тоже.
Наутро боли усилились. Пришла районная медсестра, собираясь вымыть больную, но смогла лишь губкой освежить Джейн лицо. Узнав про недавние мучения, медсестра уверенно сказала:
— Об этом, милочка, не беспокойтесь. В хосписе вам дадут катетер. Введут тоненькую трубочку, и жидкость будет по ней стекать, и это совсем не больно.
Ровно в девять появился доктор Салливан и сделал Джейн инъекцию, чтобы она смогла безболезненно добраться до хосписа. Он принес Джейн пузырек с лекарством.
— Пей, когда надо, по одной-две ложки.
Теперь уже доктору не надо было спешить. Он присел к Джейн на кровать, и она отдала ему свой прощальный подарок. Она — да и мы — попыталась поблагодарить доктора за все-все, но мы не могли выразить свои чувства словами — так много сделал для нас этот человек.
Розмари еще раз хотела убедиться, что отправляться в хоспис непременно надо.
— Ты ведь хочешь туда? — склонилась мать к лицу дочери. Джейн даже слово сказать уже не могла. — Мы же не отправляем тебя туда насильно.
— Ничего другого не остается. Я больше так не могу… — голос Джейн замер в тишине.
Шел уже десятый час, а машина за Джейн все не приезжала. Мы начали волноваться, но дочь вела себя спокойно. Она лежала безучастная ко всему и лишь изредка просила дать ей ложку лекарства. Время тянулось медленно. Напряжение среди нас росло, мы видели, что Джейн как бы переходит в другой мир. Боли мучили ее, но она не страшилась предстоящего. Говорить она не могла и не хотела, чтобы ее беспокоили разговорами. Тихо лежала и смотрела в потолок.
Наконец у калитки хлопнула дверца машины, прибежал Ричард и крикнул:
— Приехали!
Когда санитары, завернув Джейн в красное одеяло, осторожно несли ее вниз по крутой дорожке в машину, молодой санитар нервничал — видно, дело было для него новое. Вокруг пели птицы, но дочь их уже вряд ли слышала. Всего неделю назад, вернувшись из больницы, она сама спускалась по этой дорожке.
Что думает отец, когда его двадцатипятилетнюю дочь уносят из дома навстречу смерти? Что дочь больше никогда не увидит своего дома, но в хосписе ей будет лучше. А мать? Мать думала: вот и настала эта самая страшная минута, — и ее переполняло чувство бессилия: она не смогла защитить свое дитя, которое родила и столько лет растила.
Переезд в машине оказался кошмаром. Каждый толчок казался Джейн острым ножом, который вонзали все глубже. Молодой санитар вел автомобиль очень осторожно, совсем медленно. Санитар постарше стоял в ногах больной и просил ехать еще осторожнее. Он пытался отвлечь больную непринужденным разговором. Но на лице его проступало сострадание и безнадежность.
Окружающая природа была резким контрастом нашей боли и страху. Раньше она бы Джейн порадовала. На полях лежало свежескошенное сено, в низинах прятались деревушки. Вдоль дороги на откосах цвели маргаритки. Мы проехали мимо старого дома — к дымоходу было прикреплено колесо от повозки. В этом коттедже, подумалось Розмари, люди доживали до старости и здесь умирали, а Джейн никогда не станет старой…
Сначала мы не спешили, но действие инъекции кончалось. Шофер решил ехать побыстрее, и остаток пути превратился для Джейн в настоящую пытку. Когда мы наконец достигли цели, старший санитар сказал:
— Сейчас посмотрим, как там, — и исчез.
В наступившей тишине Джейн четко проговорила:
— Еще одна проклятая больница.
Мужчины вернулись обратно очень быстро.
— Вы, должно быть, человек особый. Постель для вас готова, двери распахнуты, и никакой канители!
В ответ Джейн попыталась улыбнуться.
Мы стояли перед низким, современным, без претензий зданием. Оно располагалось в тихом месте, на самом краю больничной территории, вблизи полей и лесов. Подъезжали сюда только машины хосписа. Неподалеку виднелись домики, построенные во время второй мировой войны. Теперь в них располагались клиники и конторы — каждую обозначала табличка. Все окна хосписа были обращены к зеленеющим полям и деревьям. Казалось, он жил сам по себе, вдали от больничной суеты.
К двери вело несколько ступеней. Быстро, ловко, без лишних движений санитары вкатили в дверь носилки, на которых лежала Джейн. Кошмарный переезд кончился.
Глава 9
— Потому, что смерть естественна.
Виктор не считал это естественным — во всяком случае, для человека ее возраста, но не осмелился сказать это вслух. Он спросил лишь:
— Что ты понимаешь под «естественным»?
— По-моему, можно рассматривать эту проблему с двух сторон — в смысле географическом и в смысле историческом.
— У тебя, значит, на этот счет есть своя философия?
— Не знаю, можно ли это так назвать. В больнице я рассматривала эту проблему в географическом смысле. И рассуждала я так: взгляните на меня, Джейн, лежащую в этой постели — в этой именно точке земного шара, в городе с семимиллионным населением, — и каждый день, каждый час, быть может, каждую минуту кто-то здесь, в Лондоне, умирает. А Лондон расположен в Англии, где проживает 50 миллионов человек, которые все рано или поздно умрут. Англия же оставляет всего лишь крохотную частицу мира, населенного четырьмя миллиардами человек. Это значит, что в это время во всем мире непрерывно умирают, очевидно, миллионы людей, причем сейчас, в эту самую минуту, их число достигает нескольких тысяч. И что же я такое, в этом географическом смысле, как не простая песчинка? Так почему же моя смерть должна быть чем-то страшным, чем-то, с чем трудно примириться? Почему она должна быть более неприемлемой, чем смерть всех других людей? Что во мне такого особенного?
— А в историческом смысле? — подсказал отец.
— Ну что ж, погляди на мир и подумай, как долго он существует — я имею в виду не отдельную цивилизацию, а все человечество вообще. Подумай о миллионах и миллиардах людей, приходивших до нас и умиравших год за годом, век за веком в течение тысяч и тысяч лет, и о всех тех миллиардах, которые придут после нас и тоже умрут. Совершенно ясно: это происходит и должно все время происходить на земле. Так почему же не примириться с этим фактом? Зачем возмущаться? Зачем бороться? Так должно быть. Так есть. И больше тут не о чем говорить.
— Да, это достаточно логично. Однако ясно и то, что я боюсь смерти, а ты не боишься.
— Ох, я тоже сначала боялась. Но у меня было много времени, чтобы все обдумать. Все эти месяцы. Мне было известно, что шансов у меня довольно мало. Случались моменты, когда я говорила себе: «Лучше бы мне умереть поскорее, сейчас, чем жить так, как я живу». Бывали и другие времена, когда я была готова предпринять что угодно, примириться с самым худшим, что могли сделать со мной химиотерапия или облучение, — со рвотами, судорогами, выпадением волос, со всем, лишь бы у меня оставался хоть какой-то шанс. Страх больше всего мучил меня по ночам. Днем, когда вокруг были люди, легче было оставаться спокойной. Ночью же, когда все уходили и я оставалась одна, я чувствовала себя такой измученной, что страстно желала заснуть, забыться. Но не могла. Лишь только я пыталась уснуть, как страх во мне вспыхивал с такой силой, что я была не в силах уснуть. Я могла думать только о раковых клетках, которые носятся вокруг моего тела или, что было еще хуже, отыскивают новые места в моем организме, проникают в него, делятся, растут. И пожирают здоровые части тела.
Джейн впервые так прямо заговорила с отцом о том, что умирает, и сделала она это только после того, как он поведал ей о своих собственных страхах. Создавалось впечатление, что она пытается помочь ему перебороть свою боязнь. Это ей не удалось, но Виктор твердо решил об этом промолчать. Вместо того он вытащил на свет другое воспоминание, которое долго хранил в душе.
— Мне думается, я знаю, что ты чувствовала. Помнишь тот случай, когда врач в первый раз сказал мне, что у меня грудная жаба? Я пришел тогда домой, и мы сидели на террасе, глядя на заходившее солнце. Я не сразу собрался с духом сообщить тебе и маме, что он мне сказал, и обе вы были ко мне так добры и ласковы и всячески успокаивали меня. А я просто сидел и не мог ничего больше из себя выжать.
— Ты держался очень мужественно, папа, я хорошо помню. Быть может, мне это передалось от тебя.
Действительно ли она считала, что он был мужествен, или же все еще старалась ему помочь? Возможно, так ей тогда показалось. Но для него диагноз врача прозвучал чем-то вроде смертного приговора, угрозой, что его в любую минуту может ни за что ни про что поразить сердечный приступ. Мысль о смерти ослепила его. Это было похоже на состояние человека, который в течение какого-то времени смотрит в упор на яркое солнце, а затем сразу же отводит глаза. О смерти он размышлять не мог. Почувствовать — да; обдумать — нет. Однако то, что он чувствовал, являлось состоянием некоего небытия, ощущением того, что он стоит перед какой-то огромной пустотой, перед внезапно разверзшейся у его ног бездной. Вот это-то состояние и называют внутренним оцепенением, мелькнуло у него в мозгу, и, содрогнувшись от ужаса, он выбросил все эти мысли из головы.
Только теперь, по подсказке Джейн, он начал снова думать об этом, думать неохотно, поскольку одна мысль влекла за собой другую, и порой он ловил себя на том, что снова переживает кошмары военного времени. Вопросы Джейн показывали, что она понимает его состояние, и старается пробудить в нем воспоминания о днях войны. Он видел, что дочь пытается ему помочь, но не смог откликнуться на ее вызов. Он еще был к этому не готов.
Всю эту неделю к Джейн приезжали друзья из Лондона. Они вспоминали прошлое, готовили ее любимые вегетарианские блюда. Диагноз доктора Салливана они знали, но Джейн отнеслась к нему спокойно, и эти дни по-доброму запомнились всем.
Каждому, кому она была дорога, Джейн хотела оставить на память о себе что-нибудь не только приятное, но и полезное. И она стала подбирать, что кому подойдет. Книги, кружки, домашняя утварь — все, что она старательно выбирала и покупала на свои сбережения или получала в подарок, останется у тех, кого она любила. Иногда, не найдя для кого-то ничего подходящего, она просила мать что-нибудь купить. Составляла с помощью Розмари списки, кому что подарить.
— Я задаю тебе столько хлопот, — порой говорила Джейн. — Все это мне надо бы сделать самой.
На это мать отвечала:
— Сейчас, когда ты еще с нами, делать покупки легче, а потом у меня, наверное, не хватило бы сил.
Иногда мать и дочь вместе плакали — расставание было неизбежным. Порой Розмари объясняла дочери, почему они ее никогда не забудут, всегда будут о ней помнить.
В их жизни она занимает так много места — как же им ее забыть? Тело ее умрет, но любовь к ней останется, и в этом смысле она будет по-прежнему жить; будет с ними. Как могут они забыть то, что узнали от нее? После нее останется так много вещей, сделанных ее руками, — предметов обихода и просто красивых вещей, которые будут напоминать о ней.
— Терять дочь очень горько, — говорила Розмари. — Одна русская женщина, Анна Ахматова, мужа и сына которой посадили в тюрьму, написала в своей поэме:
«Нет, это не я, это кто-то другой страдает. Я бы так не смогла».
Вот такое и у меня чувство. Но мне придется вынести свою утрату, и я знаю, что вынесу.
Джейн несколько раз выражала желание, чтобы родители усыновили какого-нибудь несчастного малыша, может быть, из развивающейся страны.
Когда Джейн заболела, мать и дочь в своих разговорах не допускали мысли о смерти. И однажды Розмари рассказала свой сон: «Он был таким счастливым, и все было как в жизни. Я умерла, и похоронили меня под дорожкой, что ведет к порогу дома, — сама бы я это место не выбрала. Солнце нагрело камни, и я это чувствовала. Очень счастливый сон». Тогда еще Розмари, смеясь, добавила:
— Когда я умру, на всякий случай ходи по этому месту осторожно!
Теперь бы она уже так не пошутила. Мать знала, что Джейн умрет раньше и никогда больше не пройдет к дому.
Но сама больная говорила о своей смерти просто, как о событии, которое должно произойти.
— Когда я умру, не зарывайте меня в землю, — вдруг сказала она, словно обсуждая фасон платья или стрижку. Джейн волновало, как распорядятся ее телом. — Я всегда жутко боялась, что меня похоронят заживо, — продолжала она. — Это — один из моих ночных кошмаров. Ты, мам, устроишь, чтобы меня кремировали?
— Конечно. Многие люди боятся того же. Обычная история. А пепел рассеять по саду?
— М-м-да. И над прудом, и над ручьем. — Джейн откинулась на подушки и закрыла глаза. В тишине вечера обе слышали журчание ручья.
Больная все быстрее утомлялась. Разработали систему сигнализации между ней и членами семьи: один звонок означал, что Джейн что-то нужно; два — она устала и надо тактично выпроводить посетителя. Кнопка была хорошо спрятана, чтобы никого не обидеть этой сигнализацией. Родные заходили в комнату больной как бы невзначай. Но она ни разу не позвонила дважды.
Боли все усиливались, и становилось ясно, что Джейн уже не встанет. Даже в ванную комнату добраться без помощи других стало ей трудно. Ноги не слушались, Джейн их еле переставляла. Сигналы мозга уже не доходили до конечностей, и ноги под тяжестью тела подкашивались. Садиться на стульчак в туалете стало мукой. Мать с отцом помогали ей, она же кричала: «За что вам такие мучения?!»
Однажды Розмари отнесла измученное тело дочери в постель, где ей не стало легче. Теперь мать знала, что Джейн никогда больше не попытается встать с постели — у нее уже нет сил бороться. Розмари позвонила доктору Салливану, и через двадцать минут он входил в комнату больной.
— Мы тебе поможем, не старайся управляться сама. Сейчас приедут нянечки. Они поправят постель, вымоют Джейн, будут подавать ей судно.
— Джейн должна как можно скорее перебраться в хоспис, — сказал доктор Салливан. — Я позабочусь, чтобы все бумаги оформили побыстрее.
Решение было принято, споры прекратились. Все стало ясно.
— Рак прогрессирует очень быстро, и мы ничем не можем ей помочь, — сказал врач. — Желающих попасть в хоспис больше, чем он может принять, и многим отказывают.
Но доктор знал, что, учитывая молодость Джейн, быстрое ухудшение ее состояния и сильные боли, ее в хоспис возьмут.
У Розмари больше не было возражений. Она поняла, что, даже имея помощницу, не сможет ухаживать за дочерью как надо. И цеплялась за надежду, что через неделю-другую лечения в хосписе ее дочь вернется домой. Когда Джейн придет время умирать, девочку должна окружать забота родных.
— Она все жалуется на ноги, — сказала доктору Розмари. — То говорит, что ногам жарко, то — холодно. Просит их растереть и говорит, что не чувствует, холодные они или горячие.
Врач с грустью посмотрел на Розмари.
— Это начался паралич. И я ничем не могу помочь.
Болезнь окончательно настигла Джейн. Взяла в плен, сделала беспомощной. Девушка лежала в постели почти неподвижно и следила за суетой птиц около кормушки. Чем меньше она шевелилась, тем слабее были боли. И она старалась лежать спокойно, расслабившись.
Доктор Меррей, дежуривший в хосписе, услыхав от доктора Салливана про мучения Джейн, сразу же принял решение. Больную терзали боли, и помощь требовалась сейчас же; в хосписе готовы принять ее немедленно.
Не теряя надежды, что Джейн еще немного поживет, Виктор и Ричард отправились в хоспис посмотреть, что это такое.
Джейн с матерью терпеливо ждали возвращения мужчин — просто были рядом. Обе смотрели на бесконечную суету птиц возле кормушки: птахи присаживались, беспокойно клевали корм и улетали. Слабые неизменно уступали место более сильным, а потом возвращались и тоже кормились.
Ричард и Виктор с шумом вошли в комнату — и показалось, вещи от избытка их энергии вздрогнули.
— Этот хоспис замечательное место, — сказал Виктор. — На больницу совсем не похоже, ну, как обыкновенный дом.
— А врач этот — прямо блеск, и сестры превосходные! — перебил отца Ричард. — И они поговорили с нами, разговор был общим. Для Джейн приготовят отдельную комнату. За окном прикреплена кормушка для птиц. И что главное — там есть комната для посетителей, в ней даже можно остаться на ночь.
Джейн с Розмари переглянулись, как бы говоря друг другу: «Как легко в них вселяется надежда», но вслух Джейн сказала:
— А мне, видно, уж давно пора принять лекарство.
Оставшись с мужем наедине, Розмари расспросила его о хосписе более подробно. Но его восхищение было искренним.
— Дежурный врач заверил, что сможет снять у Джейн боли, хотя на это и потребуется некоторое время. Он хотел знать про Джейн решительно все. Я сказал ему, что в больнице врачи запретили нам говорить ей о приближающемся конце, но он целиком принял нашу сторону. Ни минуты не сомневаюсь — мы поступаем правильно. Пожелай мы, они бы приняли ее сегодня же вечером, а если завтра, то она сразу вселится в приготовленную для нее комнату.
Виктор подал Розмари несколько листочков:
— Список вещей, которые Джейн надо взять с собой.
Розмари стала читать: «Мы рады приветствовать вас» — начало неплохое. И продолжала читать вслух: «Ночная рубашка, зубная щетка, расческа, карманное зеркальце и т.д., платья — они ей больше не нужны. Как и блокнот, ручка, шлепанцы, халат…» Розмари замолчала…
— Там настаивали, что все это надо принести, — сказал Виктор. — В хосписе всячески стараются, чтобы пациент чувствовал себя как дома. У них тепло и уютно. И много современного оборудования, чтобы персоналу было легче…
— Всякие машины? — Розмари содрогнулась, вспомнив, как катили по коридорам в прежних больницах всевозможные громоздкие аппараты. Было даже невозможно понять, делают ли этими чудовищами уборку или лечат больных.
— Не совсем. Если больной нуждается в процедурах, его доставляют в больницу, она тут же, рядом. Но хоспис существует сам по себе: там ковры, картины, шторы — все как дома. Главное, у них создают все удобства для пациентов, и поэтому все оборудовано новейшим образом. Из двадцати пяти коек сейчас занято только двенадцать. Не хватает средств, чтобы нанять нужное количество медперсонала.
Прежде чем доверить хоспису свою дочь, Виктор с присущей ему тщательностью разузнал решительно все. Основан хоспис был на частные пожертвования и средства Национального общества помощи больным раком, остальное добавили из местного бюджета. В дальнейшем хоспис передали под управление Государственной службы здравоохранения, которая бесплатно обслуживает всех нуждающихся. Во всей Англии таких хосписов было всего полдюжины. К счастью, мы жили недалеко от одного из них. Но официально Дэри-коттедж лежал за пределами его территории. Правда, в случае крайней необходимости доктор Меррей имел право делать исключение. Частные хосписы, как хоспис Святого Кристофера, совершенно независимы и обычно отделены от больниц. Основанные Национальным обществом помощи больным раком хосписы создаются на территории уже работающих больниц и могут пользоваться всем, чем они располагают. Кроме того, всегда можно поместить пациента в стационар, если в дальнейшем требуется уже другое лечение.
Местные органы здравоохранения отвечают за укомплектование хосписа медицинским персоналом и оплачивают его текущие расходы. Администрация хосписа действует в рамках отношений, установившихся между Национальным обществом помощи больным раком и местными властями, поэтому дежурный врач имеет право действовать самостоятельно, иногда вопреки общепринятой практике.
Объяснения мужа успокоили Розмари, она немного передохнула. Но тут возникли новые трудности.
Поздно вечером Джейн понадобилась утка. В лучшие времена сосуд, который принесла районная медсестра, очень бы их всех рассмешил. То была большая высокая конструкция, и на сиденье готическим шрифтом было написано, что для удобства больного края лучше покрыть теплой фланелью. Современную утку можно подсунуть под лежачего больного, но тут Джейн должна была сесть прямо. Мать и отец с трудом усадили дочь. Каждое движение причиняло ей боль. Она неловко сидела, опираясь на плечи родителей, лицо ее искажала мука.
— Ничего не получается, мама.
Дочь тужилась, но зря, и мы уложили ее обратно. Потом, видя, что она страдает от распиравшей ее жидкости, мы попытались еще раз. Теперь Виктор подставил спину, чтобы Джейн могла на нее опереться, не стремясь изо всех сил сидеть прямо. Виктору очень хотелось помочь дочери, но он знал, что каждым движением причиняет ей страдания.
Джейн кричала от боли и отчаяния и просила поскорее уложить ее снова в постель.
Только теперь Розмари окончательно поняла, что ухаживать за дочерью квалифицированно очень трудно. Каждое прикосновение отзывается в ней болью. И они не могут ловко ее поднимать и сажать.
Сейчас следовало немедленно освободить мочевой пузырь больной, дочь начала паниковать.
Доктора Салливана дома не оказалось — он отправился этим вечером на собрание. Джейн собралась с силами.
— Давайте попробуем еще раз.
И чудо свершилось. Измотанные, мы стали устраиваться на ночь.
Джейн уже не могла сама нажать кнопку звонка. Ей помогала только чья-то рука, подложенная снизу. Рука здорового человека — неважно кого — вливала в нее животворное тепло человеческого прикосновения, так для нее необходимого.
Розмари постелила себе в комнате дочери. Джейн дали на ночь снотворного. Собрались засыпать.
В дверь просунулась голова Виктора.
— Ты спишь, Джейн?
— Почти.
— Тут доктор. Спрашивает, как ты?
— Ну и человек! Скажи, я в порядке. Через несколько минут отец вернулся.
— Говорит, будет лучше спать, узнав, как ты себя чувствуешь.
— По-моему, я тоже.
Наутро боли усилились. Пришла районная медсестра, собираясь вымыть больную, но смогла лишь губкой освежить Джейн лицо. Узнав про недавние мучения, медсестра уверенно сказала:
— Об этом, милочка, не беспокойтесь. В хосписе вам дадут катетер. Введут тоненькую трубочку, и жидкость будет по ней стекать, и это совсем не больно.
Ровно в девять появился доктор Салливан и сделал Джейн инъекцию, чтобы она смогла безболезненно добраться до хосписа. Он принес Джейн пузырек с лекарством.
— Пей, когда надо, по одной-две ложки.
Теперь уже доктору не надо было спешить. Он присел к Джейн на кровать, и она отдала ему свой прощальный подарок. Она — да и мы — попыталась поблагодарить доктора за все-все, но мы не могли выразить свои чувства словами — так много сделал для нас этот человек.
Розмари еще раз хотела убедиться, что отправляться в хоспис непременно надо.
— Ты ведь хочешь туда? — склонилась мать к лицу дочери. Джейн даже слово сказать уже не могла. — Мы же не отправляем тебя туда насильно.
— Ничего другого не остается. Я больше так не могу… — голос Джейн замер в тишине.
Шел уже десятый час, а машина за Джейн все не приезжала. Мы начали волноваться, но дочь вела себя спокойно. Она лежала безучастная ко всему и лишь изредка просила дать ей ложку лекарства. Время тянулось медленно. Напряжение среди нас росло, мы видели, что Джейн как бы переходит в другой мир. Боли мучили ее, но она не страшилась предстоящего. Говорить она не могла и не хотела, чтобы ее беспокоили разговорами. Тихо лежала и смотрела в потолок.
Наконец у калитки хлопнула дверца машины, прибежал Ричард и крикнул:
— Приехали!
Когда санитары, завернув Джейн в красное одеяло, осторожно несли ее вниз по крутой дорожке в машину, молодой санитар нервничал — видно, дело было для него новое. Вокруг пели птицы, но дочь их уже вряд ли слышала. Всего неделю назад, вернувшись из больницы, она сама спускалась по этой дорожке.
Что думает отец, когда его двадцатипятилетнюю дочь уносят из дома навстречу смерти? Что дочь больше никогда не увидит своего дома, но в хосписе ей будет лучше. А мать? Мать думала: вот и настала эта самая страшная минута, — и ее переполняло чувство бессилия: она не смогла защитить свое дитя, которое родила и столько лет растила.
Переезд в машине оказался кошмаром. Каждый толчок казался Джейн острым ножом, который вонзали все глубже. Молодой санитар вел автомобиль очень осторожно, совсем медленно. Санитар постарше стоял в ногах больной и просил ехать еще осторожнее. Он пытался отвлечь больную непринужденным разговором. Но на лице его проступало сострадание и безнадежность.
Окружающая природа была резким контрастом нашей боли и страху. Раньше она бы Джейн порадовала. На полях лежало свежескошенное сено, в низинах прятались деревушки. Вдоль дороги на откосах цвели маргаритки. Мы проехали мимо старого дома — к дымоходу было прикреплено колесо от повозки. В этом коттедже, подумалось Розмари, люди доживали до старости и здесь умирали, а Джейн никогда не станет старой…
Сначала мы не спешили, но действие инъекции кончалось. Шофер решил ехать побыстрее, и остаток пути превратился для Джейн в настоящую пытку. Когда мы наконец достигли цели, старший санитар сказал:
— Сейчас посмотрим, как там, — и исчез.
В наступившей тишине Джейн четко проговорила:
— Еще одна проклятая больница.
Мужчины вернулись обратно очень быстро.
— Вы, должно быть, человек особый. Постель для вас готова, двери распахнуты, и никакой канители!
В ответ Джейн попыталась улыбнуться.
Мы стояли перед низким, современным, без претензий зданием. Оно располагалось в тихом месте, на самом краю больничной территории, вблизи полей и лесов. Подъезжали сюда только машины хосписа. Неподалеку виднелись домики, построенные во время второй мировой войны. Теперь в них располагались клиники и конторы — каждую обозначала табличка. Все окна хосписа были обращены к зеленеющим полям и деревьям. Казалось, он жил сам по себе, вдали от больничной суеты.
К двери вело несколько ступеней. Быстро, ловко, без лишних движений санитары вкатили в дверь носилки, на которых лежала Джейн. Кошмарный переезд кончился.
Глава 9
Молодая женщина, улыбаясь, встретила нас в холле хосписа.
— Хелло, — сказала она, — меня зовут Элизабет Джонс, я медсестра. Встречаю вас, чтобы устроить Джейн в палате.
Два санитара покатили носилки на колесиках по ковру уютного коридора. Сестра Элизабет шла рядом с Джейн, разговаривая с ней, стараясь, чтобы она чувствовала себя как дома. «Эта же сестра встречала нас вчера», — прошептал Виктор на ухо жене.
Ричард и Арлок поспешили нам навстречу. Они приехали раньше, чтобы подготовить комнату Джейн.
— Думали, что вас не дождемся, вы ехали так долго, — воскликнул Арлок. — А мы уже осмотрелись. Здесь так здорово!
— Хелло, — это появилась еще одна медсестра — высокая, энергичная, с приветливой улыбкой на лице. — Меня зовут Патриция. Не хотите ли кофе, а может, предпочитаете чего-нибудь покрепче после долгой дороги?
Итак, все устраивалось. Мы прибыли в хоспис, нас здесь ждали и даже, кажется, радовались нам. Конечно, физическая боль все еще угнетала, но мы уже не были с ней один на один. Усталые, мы опустились в кресла в холле.
— Не поможете ли мне заполнить анкетку Джейн? — спросила секретарь хосписа, садясь рядом с Розмари. Впервые в жизни нашей дочери не она отвечала на вопросы, касающиеся ее самой. Розмари задумалась над вопросом: «Религия?» Потом ответила так, как это сделала бы Джейн:
— Неверующая.
Розмари вспомнила время, когда Джейн удаляли первую опухоль — маленький шарик на ноге. Вспомнила, как Джейн разозлилась и расстроилась, когда регистраторша рявкнула, что девушка, не верящая в бога, не имеет права быть учительницей.
Джейн, вытирая слезы гнева, сказала, что таким типам, как эта регистраторша, нельзя доверять работу с людьми. Розмари пронзила страшная мысль: вдруг здесь откажутся принять атеистку? Однако секретарша промолчала.
Моральная атмосфера в хосписе была очень теплой, почти домашней. Мы подумали, что здесь скорее чувствуешь себя в гостях у друзей, чем в «учреждении». В палате все было готово для Джейн. Санитар принес вазу с цветами и поставил так, чтобы больная могла любоваться ими, не поворачивая головы. Он сказал, что ее глазам будет на чем отдохнуть. Сказал позже, когда мы уже познакомились получше.
— Ну вот, это ваше новое жилье, — сказала сестра Элизабет. — Сейчас позову кого-нибудь, кто поможет уложить вас в постель.
И вернулась через несколько минут с Эмили, тоже медсестрой. Вместе с мужчинами со «скорой» они бережно перенесли Джейн на кровать.
— Какая красивая у вас шаль, Джейн, такие приятные цвета, — сказала Элизабет, поглаживая связанную крючком шерстяную вещь, которую девушка надевала много раз в той, более веселой жизни.
Сделав над собой усилие, Джейн ответила:
— Я связала ее сама. Сто лет тому назад.
— А сейчас я вам сделаю укольчик против боли, — продолжала Элизабет, — маленький укусик, и боль начнет стихать. Ну как, почувствовали?
— Почти нет, — ответила Джейн.
—Сейчас скажу другой медсестре, чтобы вставила вам катетер. Больше не будете беспокоиться насчет судна. А потом мы вернемся, чтобы устроить вас поудобнее.
—Спасибо, спасибо. — Джейн закрыла глаза, думая с облегчением, что полный мочевой пузырь перестанет ее мучить.
Элизабет и Эмили, обе опытные и высококвалифицированные медсестры, считали, что острую боль, терзающую Джейн, удастся снять довольно быстро. Если пройтись по разным стадиям боли, начиная от слабой, переходящей в среднюю, сильную, очень сильную и потом — всепоглощающую, то сейчас она достигла последней стадии. Для Джейн все ее существо было сплошной болью.
— Хелло, — сказала она, — меня зовут Элизабет Джонс, я медсестра. Встречаю вас, чтобы устроить Джейн в палате.
Два санитара покатили носилки на колесиках по ковру уютного коридора. Сестра Элизабет шла рядом с Джейн, разговаривая с ней, стараясь, чтобы она чувствовала себя как дома. «Эта же сестра встречала нас вчера», — прошептал Виктор на ухо жене.
Ричард и Арлок поспешили нам навстречу. Они приехали раньше, чтобы подготовить комнату Джейн.
— Думали, что вас не дождемся, вы ехали так долго, — воскликнул Арлок. — А мы уже осмотрелись. Здесь так здорово!
— Хелло, — это появилась еще одна медсестра — высокая, энергичная, с приветливой улыбкой на лице. — Меня зовут Патриция. Не хотите ли кофе, а может, предпочитаете чего-нибудь покрепче после долгой дороги?
Итак, все устраивалось. Мы прибыли в хоспис, нас здесь ждали и даже, кажется, радовались нам. Конечно, физическая боль все еще угнетала, но мы уже не были с ней один на один. Усталые, мы опустились в кресла в холле.
— Не поможете ли мне заполнить анкетку Джейн? — спросила секретарь хосписа, садясь рядом с Розмари. Впервые в жизни нашей дочери не она отвечала на вопросы, касающиеся ее самой. Розмари задумалась над вопросом: «Религия?» Потом ответила так, как это сделала бы Джейн:
— Неверующая.
Розмари вспомнила время, когда Джейн удаляли первую опухоль — маленький шарик на ноге. Вспомнила, как Джейн разозлилась и расстроилась, когда регистраторша рявкнула, что девушка, не верящая в бога, не имеет права быть учительницей.
Джейн, вытирая слезы гнева, сказала, что таким типам, как эта регистраторша, нельзя доверять работу с людьми. Розмари пронзила страшная мысль: вдруг здесь откажутся принять атеистку? Однако секретарша промолчала.
Моральная атмосфера в хосписе была очень теплой, почти домашней. Мы подумали, что здесь скорее чувствуешь себя в гостях у друзей, чем в «учреждении». В палате все было готово для Джейн. Санитар принес вазу с цветами и поставил так, чтобы больная могла любоваться ими, не поворачивая головы. Он сказал, что ее глазам будет на чем отдохнуть. Сказал позже, когда мы уже познакомились получше.
— Ну вот, это ваше новое жилье, — сказала сестра Элизабет. — Сейчас позову кого-нибудь, кто поможет уложить вас в постель.
И вернулась через несколько минут с Эмили, тоже медсестрой. Вместе с мужчинами со «скорой» они бережно перенесли Джейн на кровать.
— Какая красивая у вас шаль, Джейн, такие приятные цвета, — сказала Элизабет, поглаживая связанную крючком шерстяную вещь, которую девушка надевала много раз в той, более веселой жизни.
Сделав над собой усилие, Джейн ответила:
— Я связала ее сама. Сто лет тому назад.
— А сейчас я вам сделаю укольчик против боли, — продолжала Элизабет, — маленький укусик, и боль начнет стихать. Ну как, почувствовали?
— Почти нет, — ответила Джейн.
—Сейчас скажу другой медсестре, чтобы вставила вам катетер. Больше не будете беспокоиться насчет судна. А потом мы вернемся, чтобы устроить вас поудобнее.
—Спасибо, спасибо. — Джейн закрыла глаза, думая с облегчением, что полный мочевой пузырь перестанет ее мучить.
Элизабет и Эмили, обе опытные и высококвалифицированные медсестры, считали, что острую боль, терзающую Джейн, удастся снять довольно быстро. Если пройтись по разным стадиям боли, начиная от слабой, переходящей в среднюю, сильную, очень сильную и потом — всепоглощающую, то сейчас она достигла последней стадии. Для Джейн все ее существо было сплошной болью.