Зорза Виктор. Путь к смерти. Жить до конца

   Но боли у Джейн остались. Когда она сказала об этом хирургу, он сердито повернулся к палатному врачу:
   — Почему страдает эта девушка? Она не должна мучиться от болей!
   Розмари увидела в коридоре молоденькую медсестру, — та почти плакала.
   — Вот всегда так! — почти кричала она. — Больные не говорят нам, что им нужно, а потом жалуются врачам, и у нас неприятности…
   Несколько часов после этого Джейн не давали никаких лекарств. Ждали распоряжения авторитетных врачей. Дозы увеличивали, но боль не стихала. Розмари сказала Ричарду, что палатный врач, получив от хирурга нагоняй, решил, что Джейн симулирует боль.
   — Я однажды сказала врачу, что дочь, заболев, всегда делается беспокойной, и теперь меня мучит совесть, что я предала Джейн. А она на самом деле страдает.
   — Джейн никогда не притворялась больной, — возмутился брат. — И сейчас она не паникует.
   — Я сказала врачу, что она держалась, пока боли не стали невыносимыми, но он только бросил:
   — Да, болит…
   Позже обнаружили, что наркотики на Джейн действуют слабее, чем на большинство людей, и ей пришлось увеличить дозы. Она быстро пошла на поправку, и друзьям разрешили ее навещать. Иногда палата больных раком походила на общественный клуб.
   Наблюдая Джейн среди друзей и других больных, мы снова воспряли духом.
   Однажды, когда Джейн затянулась после обеда запретной сигаретой, из дальнего угла палаты долетел крик.
   — Она снова курит! — Это кричала маленькая старушка, полная страха и гнева. — Да вы нас всех взорвете! Это отвратительно, мерзко! Как вам не стыдно?
   — Почему же это мы можем взорваться? — спросила Джейн, ни к кому, в частности, не обращаясь. — Какая чушь!
   Появилась палатная медсестра.
   — Джейн, это действительно опасно, — сказала она вежливо, но твердо. — Тут стоят баллоны с кислородом, и они могут взорваться. Хочется курить, выходите в коридор.
   Джейн еще не могла вставать и послушно загасила сигарету. Когда же сестра отошла, разворчалась. Большинство больных симпатизировали Джейн — ведь она была молода, и положение ее очень тяжелое, но все молчали, соблюдая нейтралитет.
   Попозже медсестра поговорила с Розмари в своем кабинете.
   — Джейн должна постараться встать и двигаться. Потом ей, возможно, придется еще долго лежать. Сейчас, пока еще может, она должна подниматься.
   Розмари оправдывалась, что дочь еще очень слаба и не притворяется — боли у нее сильные, а болезнь прогрессирует гораздо быстрее, чем они ожидали.
   Медсестра все понимала, но настаивала на своем. Джейн должна двигаться для ее же пользы. С Ричардом и Джоан медсестра тоже переговорила — они более здраво, чем мать, смотрели на вещи. Вечером Ричард прочитал сестре суровую лекцию — ей необходимо вставать. Джейн слушала, плакала, протестовала и в конце концов взорвалась. Ричард продолжал настаивать, но, вернувшись домой, пожалел, что перестарался. Самой Джейн виднее, как для нее лучше.
   Медсестра оказалась права. Когда наутро мы пришли, Джейн уже встала, была весела и полна надежд. В тот день пришел и Майкл. Он уговорил ее пересесть в кресло-каталку и вывез в коридор, где разрешалось курить. Сам Майкл только что перенес операцию аппендицита и сочувствовал Джейн, которая жаловалась на слабость и неопределенность своего будущего. Майкл старался отвлечь ее от неотвязных мыслей о болезни. Он уговорил Джейн выехать из палаты и спуститься на лифте в больничный киоск. Наконец она собралась с духом, и они отправились в путешествие. Спустившись с четвертого этажа к входу в больницу, они отдохнули, выкурив по очереди ритуальную сигарету. Потом Майкл, сам слабый после операции, помог Джейн добраться до постели.
   Мы стали надеяться, что болезнь Джейн вошла в стадию ремиссии. Новообразований рака не обнаруживалось, а слабость и боли могли быть последствием операции. Чтобы стабилизировать состояние, необходимо было убить все больные клетки, прежде чем они размножатся и снова превратятся в опухоль. Решили применить химиотерапию, которая за годы интенсивных поисков средств против рака дала очень хорошие результаты. С помощью инъекций в кровоток вводят лекарства, которые воздействуют на больные клетки, атакуют их, отравляют и уничтожают.
   Джейн знала, что химиотерапия может вызывать очень неприятные побочные явления. В палате были две женщины, облысевшие после химиотерапии: одна ходила, повязав голову платком, другую Государственная служба здравоохранения снабдила париком. Терять волосы Джейн не хотелось, но, зная, что это случается не всегда, она согласилась рискнуть. Химиотерапия приводит иногда к выпадению волос, так как лекарства воздействуют на все быстро растущие клетки. На коже головы клетки растут очень быстро, и некоторые лекарства ошибочно нападают на здоровые клетки, вызывая облысение. Другое побочное явление этого лечения — тошнота, рвота, понос.
   Каждый больной реагирует на химиотерапию по-своему в зависимости от комбинации лекарств, подбираемых с учетом реакции пациента.
   Джейн назначили вливание лекарств ежедневно в течение недели. Потом три недели отдыха. Затем собирались делать инъекции раз в месяц в течение года — пока химические препараты не убьют в теле Джейн все раковые клетки.
   Совсем недавно Розмари считала, что Джейн умирает, теперь начинается лечение, которое продлится год. А завтра все опять может измениться. Ни твердой надежды, ни полного отчаяния. Виктор все откладывал свой отъезд из Вашингтона. Он стал оптимистом. При помощи каких-то статистических выкладок он вычислил, что шансы выжить Джейн один к пяти, но верил, что ей повезет. Ему самому-то в жизни везло, особенно во время второй мировой войны, когда смерть косила людей направо и налево.
   Розмари настаивала на приезде мужа, а он медлил, приводя старые аргументы: если он сейчас появится, Джейн решит, что умирает.
   — Разве нам это надо?
   — Ты нужен мне и Джейн, — настаивала мать. — Прилетай сейчас.
   Виктор словно не расслышал жену.
   — Конечно, если я понадоблюсь, только скажи. Прилечу первым же самолетом.
   — Повторяю тебе, приезжай сейчас, пока не улетели Ричард с Джоан, чтобы мы обсудили все вместе. — Голос Розмари звучал резко, напряженно, и говорила она медленно, обидно подчеркивая каждую фразу. Немного помолчав, Виктор мягко ответил:
   — Я приеду в среду.
   Узнав, что прилетает отец, Джейн спросила Джоан:
   — Это потому, что мне хуже?
   Ответ Джоан прозвучал убедительно:
   — Ты же знаешь — нам с Ричардом пора возвращаться. Твой отец хочет побыть с мамой и тобой.
   Больше Джейн ни о чем не спрашивала.
   В день, когда приступили к химиотерапии, Розмари отправилась в больницу, надеясь, что дочери повезет и она избежит побочных явлений или они не будут серьезными. Кровать Джейн оказалась пустой. Одна из больных сказала Розмари:
   — Она в ванной.
   — Бедняжка Джейн. Как ее тошнит, — шептались женщины.
   Дверь в ванную не была закрыта. Розмари проскользнула внутрь и притворила дверь.
   — Ах, мама, — простонала Джейн. — Раз десять рвало. Мне так плохо.
   Ее рвало сильно, без передышек, и еще приходилось сдерживать понос. Наконец мать помогла больной добраться до постели. Джейн лежала неподвижно, измотанная нескончаемыми позывами рвоты. Палатная медсестра спокойно ее утешала — скоро тошнота пройдет.
   — С каждым днем твой организм будет все больше привыкать к лечению, и тебе станет легче. Завтра тебе, Джейн, будет легче. А пока мы сделаем тебе противорвотную инъекцию.
   — Я этого не выдержу, — еле слышно прошептала Джейн.
   Но мы были полны решимости не дать ей отступить и уговорили продолжить лечение. Когда она пожаловалась на тошноту, то получила еще дозу противорвотного. Завтра, уверяли мы ее и себя, резкая реакция организма на химиотерапию ослабеет. Завтра должно стать легче.
   Вокруг кровати, чтобы отгородить больную от всего окружающего, поставили ширму. Вливание наконец помогло, и она уснула.
   На другой день Джейн подташнивало меньше, но язык распух, и она все время утирала слюну. Врача это не обеспокоило.
   Розмари разрешили приходить к дочери еще до начала часов посещения, и наутро она увидела страшную картину. Язык у Джейн совсем распух и торчал изо рта. Она с трудом смогла объяснить, что ей надо пить, иначе станут вводить физиологический раствор. Слюна лилась безудержно. Розмари поднесла ко рту дочери сок черной смородины, но Джейн, как ни старалась, не могла сделать глоток.
   Салфетки, которыми Джейн промокала слюну, ее рот и рубашка стали красными. Больная тщетно снова и снова пыталась сделать глоток, глаза ее от страха выкатились. Сок стекал по языку на шею.
   Розмари в ужасе позвала врача. Он был невозмутим и все повторял, что язык больной не увеличился. Надо сделать рентген, и станет ясно, в чем дело. Врач, видимо, не знал, что предпринять, и скрывал свою растерянность за маской невозмутимости. Розмари очень испугалась. Джейн жестами попросила убрать ширму. Мать повиновалась. Зря ее вообще поставили: сестры и больные, увидев, что с Джейн творится, скорее бы пришли ей на помощь.
   Розмари вспомнила, что сегодня Виктор прилетает из Америки и скоро появится в больнице. Что станет с ним при виде Джейн! Нужно уговорить его не приходить в больницу, а завтра дочери станет лучше. Розмари дала себе клятву — больше никакой химиотерапии, раз она дает такие осложнения.
   Она позвонила Виктору и просила не приезжать, но он настоял на своем. Отец не видел дочь полгода и оцепенел от ужаса. Что же они с ней сделали? Он обнял Джейн, и она, припав к отцу, пыталась что-то сказать, но он разобрал только одно слово «папа».
   — Джейн, — сказал Виктор и прижался щекой к ее лицу.
   Оба плакали. Встреча получилась мучительной для обоих, и Розмари увидела, как страшно устала Джейн. Немного погодя дочь дала понять отцу, чтобы он ушел, и для ясности показала на выход. Но попросила остаться мать.
   С креслом-каталкой пришел служитель — отвезти Джейн в рентгеновский кабинет. «Глупости!» — прошептала больная, но дала усадить себя в кресло и поехала. Голова ее бессильно болталась, язык торчал изо рта, не переставая текла слюна.
   Ожиданию около рентгеновского кабинета не было конца. Наконец рентгенологи приступили к снимкам — вернее, попытались. Джейн уже совсем не управляла головой, плечи ее беспомощно опустились. Пока делали снимок, она не могла правильно держать туловище. Все повторялось снова и снова.
   Потом случилось что-то непредвиденное, и нас задвинули в комнатушку вроде чулана, куда не проникали рентгеновские лучи, ждать, пока не освободятся рентгенологи. Дверь закрыли. Кресло еле вместилось в комнатку. Единственная лампочка на потолке тускло освещала испуганные лица в маленькой камере.
   Розмари из последних сил старалась заглушить охватившую ее панику. Как в тюрьме. Джейн, казалось, ускользала все дальше. Говорить она не могла, но показала жестом, что ее начинает тошнить. Дверь была плотно закрыта. И вдруг она чудесным образом открылась, и оттуда подали таз. Стало казаться, что они останутся тут навечно.
   Когда рентгенолог открыл дверь, нервы Розмари не выдержали. Она побежала. Ей было невмоготу видеть, как ее дочь, не получая никакой помощи, превращается в обычного деревенского идиота: голова болтается, язык высунут, течет слюна. Розмари бежала по коридорам и лестницам, спасаясь от кошмара, ища помощи.
   Остановилась она только у дверей палаты, где стояли родные. Ричард сразу понял, в чем дело, и поспешил с Джоан к рентгенкабинету. Розмари с отчаянием посмотрела на Виктора.
   — Успокойся, — сказал он тихо. — Будет еще хуже.
   Она знала, что за внешним спокойствием мужа скрывается отчаяние. Нельзя себя больше успокаивать, поняла Розмари. Муж сказал правду до конца.
   Рентгенологи не успели ничего понять — Ричард унес сестру из кабинета. Вскоре она уже лежала в постели, окруженная докторами и сестрами. Ей нужен отдых, сказали нам, и попросили уйти. Вернувшись домой, мы почувствовали себя виноватыми — ведь мы покинули Джейн. Ричард не мог сидеть на месте и попросил Джоан вернуться с ним к сестре. Они сразу же ушли.
   Зазвонил телефон. Мать ждала худшего, но это звонила сама Джейн, и голос ее звучал ясно, радостно:
   — Все в порядке, мам! Мне сделали вливание, и все обошлось — я снова человек!
   Один из врачей распознал очень редкую реакцию на противорвотное лекарство. Ликвидировать случившееся оказалось легко. Химиотерапию можно было продолжать.
   Накануне отлета Ричарда и Джоан в Америку мы решили пригласить друзей. Джейн просила всех уйти пораньше. Она заверила, что чувствует себя хорошо. Брат остался с сестрой еще на несколько минут. Прощаясь с ним, Джейн старалась держаться молодцом. Ричард не мог показать сестре, каково у него на душе, и лишь пообещал:
   — Если ты вскоре не приедешь к нам в Бостон погостить, мы сами прилетим в конце лета.
   Ричард догнал нас, а Джейн осталась одна в переполненной палате и, уткнувшись в подушку, долго плакала.
   Ночью она записала в дневнике: «Я окончательно поняла, что умру и не увижу больше Ричарда. За последние десять лет мы виделись редко, но он мне очень близок, и я его очень люблю».

Глава 4

   Апрель был в Англии периодом народных торжеств — страна готовилась праздновать двадцатипятилетие правления королевы. Повсюду развевались флаги. В витринах магазинов и в книжных киосках с фотографий смотрело улыбающееся лицо Елизаветы II. Через улицы, от здания к зданию, тянулись полотнища, торжественно провозглашавшие: «Двадцать пять лет!» Контраст между этой праздничной атмосферой и реальностями двадцать пятого года жизни Джейн был ужасающим. Пышное уличное убранство казалось нам кричаще безвкусным, ликующие возгласы прохожих — издевкой. Тысячи переполнявших магазины сувениров казались уродливыми.
   Джейн мало что видела из всего этого. Через два дня после отъезда Ричарда и Джоан в Америку ее выписали из больницы, и она поселилась в квартире, которую мы сняли по соседству, чтобы быть поближе к ней после операции. Болезнь, казалось, не только подействовала разрушающе на ее организм, но и подорвала в ней веру в собственные силы и чувство независимости.
   — Я просто не могу представить себя снова за рулем, — говорила она. — Все эти машины, эти толпы… Я не могу представить себя даже едущей в автобусе.
   Она болела без перерыва уже девять недель. Время ползло мучительно медленно. Телевизионные программы ей наскучили, и даже музыка начала приедаться.
   — Что можно сделать, чтобы заставить время идти быстрее? — спрашивала она мрачно.
   — Почему бы не заняться вышивкой, которую я тебе купила? — отозвалась Розмари, продолжая вязать в бешеном темпе.
   — Я посмотрела ее, но она слишком трудна для меня.
   Розмари сходила в магазин и выбрала образчик для вышивания по канве, изображавший подсолнечники. Узор был премиленький, цвета хорошо гармонировали друг с другом. Джейн сразу же принялась за дело. Она часами сидела за работой, продевая иголку туда и обратно через канву. Воссоздание узора из цветов и листьев снимало с нее напряжение, а вид законченного цветка или уголка вышивки наполнял ее чувством внутреннего удовлетворения: наконец-то она могла показать что-то, сделанное ею самой.
   Понемногу Джейн начала есть как следует, мало-помалу к ней возвращались силы. Она начала стряпать и поговаривала о том, что вот-вот станет выходить из дому. Вскоре она уже была в состоянии спускаться по лестнице и выходить в небольшой парк — но ненадолго и не одна. Ей все еще нужна была поддержка — и физическая, и моральная.
   Посещение после очередной лечебной процедуры расположенного поблизости от больницы кафе стало целым событием. А поход в индийский ресторан с Майклом, с которым их связывало столько воспоминаний, превратился в подлинную веху на ее жизненном пути.
   Пробуждение в Джейн интереса к собственному будущему протекало с большим трудом. Она считала, что самое большее, на что она могла надеяться, была коротенькая жизнь, заполненная химиотерапией, год или, быть может, несколько лет лечения в том случае, если не возникнет новых опухолей. Она хотела зарабатывать себе на жизнь преподаванием: ей не хотелось существовать на доброхотную помощь родителей. Но кто захотел бы нанять учительницу, которой регулярно, каждый месяц, была нужна неделя для прохождения курса химиотерапии и, кто знает, сколько еще времени для преодоления различных других недомоганий, которые могли возникнуть.
   — Кому нужен человек, больной раком? — спрашивала она.
   — Тут надо не гадать, — сказал ей Виктор, — захочет ли кто-нибудь взять тебя на работу, а решить для себя самой, чем ты хочешь заниматься, и, решив, начать действовать.
   — Ты прекрасно знаешь, что мое положение не позволяет мне поступать таким образом, — сердито парировала дочь.
   — Позабудь об этом на минуту, Джейн, — упорствовал Виктор. — Давай рассуждать отвлеченно. Должна же быть какая-то другая работа, кроме преподавания, способная тебя заинтересовать.
   Джейн все еще сердилась, но промолчала. Это походило на одну из их перепалок времен, когда она была еще подростком.
   — Ну ладно, согласен, что тебе трудно сейчас представить себя на постоянной работе, требующей неотлучного присутствия. Не поговорить ли нам о том, чем ты мечтала заняться в прошлом, что доставляло бы тебе удовлетворение, например о путешествиях или писательстве?
   — Ты всегда твердил, что мне не следовало идти в журналисты. Уж не собираешься ли ты теперь изменить мнение ради того лишь, чтобы мне угодить? — саркастически заметила она.
   — Нет, но ты могла бы писать. Ведь ты же сочиняла стихи. Или займись таким вопросом, как права женщин. Твое исследование на эту тему было вполне приличным.
   — Нет, папа, я хочу заниматься тем, что обеспечивало бы мне средства к существованию.
   — Но прежде, чем до этого дойдет, тебе придется найти занятие по силам. Нечто способное удовлетворить тебя. Разве когда-то ты не подумывала о том, чтобы приобщать людей к искусству?
   — Да ты о чем это, папа? — Сейчас ее обуревала не столько злость, сколько своего рода нетерпение, слегка окрашенное любопытством.
   — Я помню разговор о керамике, который ты как-то вела с мамой. Ты раскладывала ее изделия по полкам, готовя их к распродаже, и при этом сказала, что понимаешь, как ей приятно, когда их покупают не только ее богатые друзья, но и местные жители.
   — Ну и что из того?
   — И ты была согласна с мамой, что те, кого бабушка называла «низшими классами», так же способны оценить произведения искусства — когда им случалось видеть действительно хорошие работы, — как и другие. Ты помнишь?
   — Да, — неохотно признала она. — Но какое это имеет сейчас значение?
   — Да очень простое. Ты сказала, что, быть может, вы с мамой могли бы заключить между собой соглашение: она делала бы различные вещицы на продажу — керамику, поделки из дерева и подобные вещи, — а ты продавала бы их по доступным ценам простым людям и тем самым вносила бы в их жизнь красоту вместо безвкусной стряпни из глины и гипса, которую они часто покупают в магазинах за неимением лучшего.
   — Но такая лавка стоила бы массу денег, — с сомнением взглянула на него Джейн. — И опять-таки приходилось бы каждый месяц на неделю закрывать лавку из-за курса химиотерапии, да и еще всякий раз, когда мне становилось бы плохо. Нет, папа, спасибо, но практически это вряд ли осуществимо. — Сейчас она уже совсем не сердилась, а только немного погрустнела.
   Виктор, однако, не отступал.
   — Ты могла бы занять деньги и впоследствии вернуть долг из своих заработков. Можно также нанять помощника или взять партнера, который замещал бы тебя в твое отсутствие. Если бы нам удалось найти для тебя подходящее помещение в Брайтоне, твои друзья сплотились бы вокруг тебя. У тебя могла бы быть квартирка над лавкой: ты всегда бы была в курсе происходящего даже не стоя за прилавком. А мама говорила, что могла бы некоторое время пожить с тобой в Англии — она оборудовала бы для себя гончарную мастерскую позади лавки.
   Вот тогда-то Джейн и крикнула Розмари: «Мама! Мама!» В голосе ее звучала радость, какой мы не слышали уже столько недель. Розмари быстро примчалась из кухни.
   — Да, Джейн, что случилось?
   — У папы возникла одна из его идей.
   — И что именно на этот раз? — осторожно осведомилась Розмари. «Идеи» Виктора обычно отличались грандиозностью и редко носили практический характер.
   Однако возбуждение, с каким Джейн изложила брайтонскую идею, подействовало на мать заразительно. Брайтон был тем местом, где дочь была счастлива в свои университетские дни и куда часто приезжала, чтобы повидать остававшихся там друзей. Сможет ли она вернуть себе эти времена? Вскоре мы все трое уже сидели за столом, вооружившись карандашами и бумагой, и составляли списки: Виктор — тех людей, которым следовало позвонить, Розмари — гончаров и других мастеров, с которыми следовало встретиться, Джейн — остальных дел, которыми следовало заняться: начиная с найма нужных помещений и кончая закупкой необходимого запаса товаров, от выяснения вопросов налогообложения и кончая посещением других магазинов и лавок для знакомства с их работой. Мы строили планы так обстоятельно, как будто готовили военную кампанию. Джейн вносила присущие ей организованность и реализм, она поднимала вопросы, затрагивавшие самую суть проблемы, и требовала, чтобы мы тщательно продумывали очередность предстоявших нам действий. Виктор добавлял к этому свой энтузиазм, воодушевление, идеи. Не успели мы и глазом моргнуть, как он уже заговорил — правда только полушутя — о целой сети однотипных лавок, разбросанных по районам британских трущоб и приобщающих их жителей к миру искусства и ремесел. Джейн снисходительно улыбалась:
   — Не торопись, папа, жарить непойманного зайца. — Эта рекомендация из поваренной книги м-с Битон с давних пор вошла у нашей семьи в поговорку.
   Розмари давала советы практического свойства. Она была счастлива, потому что была счастлива Джейн.
   Было ли это всего лишь забавной игрой? В тот день перспективы у Джейн были отнюдь не радужнее, чем сутки назад. Она снова проснулась с болью в спине, а мы знали, что непрекращающаяся боль могла быть симптомом рецидива рака. Мы это понимали, но тема была не из тех, на которую бы мы решились заговорить.
   В своем дневнике Джейн записала: «Мне становится лучше, но это страшно медленный процесс. Я понимаю, как много мне предстоит преодолеть — и сейчас и в будущем году, и в течение всего остающегося у меня отрезка жизни. Прежде всего я должна примириться с тем, что рак может дать рецидив и что вероятность близкой смерти для меня намного выше, чем у моих сверстников, а также с тем, что, по-видимому, никто не сможет или не захочет сказать мне достоверно, насколько велика угроза повторения моей болезни. Кроме того, следует примириться также с моей физической слабостью: она никогда еще не была так ощутима, как сейчас, но я по крайней мере начала есть и в состоянии преодолевать небольшие расстояния. Затем мне предстоит пройти курс химиотерапии — думаю, на этот раз он окажется менее мучительным, чем первый, но приятным не будет. Он займет у меня по одной неделе в месяц в течение примерно года, и я буду чувствовать себя в это время совсем скверно. Ко всему этому добавятся проблемы, с которыми придется столкнуться, когда я буду чувствовать себя лучше после операций и лечебных процедур, например каковы шансы найти постоянную работу, продолжая лечение? Неужели мне придется бог весть как долго жить вместе с родителями в Дэри-коттедже?
   К тому же меня удручает перспектива еще долго находиться на положении иждивенки и пользоваться моральной и материальной поддержкой родных и друзей».
   На другой день после появления на свет «Брайтонского проекта» ее запись в дневнике звучала гораздо жизнерадостнее: «Несмотря на простуду, я начинаю снова чувствовать себя здоровой. Наконец-то я могу пройти через всю комнату, не ощутив приступа слабости. По мере того как мне становится физически лучше, я с большей легкостью могу настроиться на оптимистический лад. Прошлой ночью меня впервые не разбудила острая боль в желудке. Поносы как будто тоже кончились… Огромную роль в улучшении моего состояния — как физического, так и душевного — сыграл новый план семейства Зорза. Папа с радостью готов снабдить меня деньгами, чтобы я могла открыть лавку художественных изделий в районе Брайтона. Конечно, осуществление этого плана — дело нелегкое: придется выяснять массу вещей и провернуть огромную работу, но много шансов, что наш проект может удаться».
   Они посетили несколько магазинов, торгующих предметами искусства. Джейн с блокнотом в руках переходила от одной демонстрационной витрины к другой, записывала имена мастеров понравившихся ей работ, сравнительные таблицы действующих цен. Она продумывала, какая именно часть из общего количества товаров в лавке придется на долю керамики, поделок из дерева, изделий из стекла.