Зорза Виктор. Путь к смерти. Жить до конца

   Мы приняли решение, но нам необходимо было как-то утешить друг друга, помочь друг другу перенести удар.
   — Сейчас она, вероятно, уже ничего не чувствует, — сказала Розмари.
   — Да, но мы должны дать ей как можно больше времени.
   — Конечно. Мы должны знать наверняка. Мы сидели и ждали…
   Пробило двенадцать, затем час. И тут в голову Розмари пришла новая мысль — страшная. Что, если Джейн попыталась — и неудачно? Что, если она лежит наверху в полубессознательном состоянии, не в силах двинуться или позвать, отчаянно нуждаясь в помощи?
   Впервые за это утро контакт между родителями прервался. Розмари посмотрела на Виктора безумным взглядом и бросилась наверх. Виктор хотел последовать за ней, но не смог в страхе перед тем, что могло быть в спальне. Ему вспомнилась Джейн веселым ребенком, Джейн, играющая с другими детьми, с лицом, заляпанным грязью, освещенным озорной улыбкой.
   Он услышал, как отворилась дверь в спальню, и Розмари вошла. Минутная тишина, а затем до него донеслось «О!», которое выкрикнула проснувшаяся Джейн. Она приходила в себя медленно и неохотно и, по-видимому, была очень недовольна тем, что ее разбудили. У нее были боли, и в течение всего остального дня она почти не открывала рта, уйдя в себя и почти враждебная нам. Когда Розмари принесла ей что-то поесть, дочь сердито оттолкнула руку матери.
   — Если так будет продолжаться, — огрызнулась она, — мне придется покончить с собой.
   Розмари не смогла ничего ей на это ответить.

Глава 5

   — Ну, как твои боли? — спросила Розмари.
   — Погано.
   — Помогла тебе ночью грелка?
   — От нее стало только хуже.
   Накануне Виктор сделал Джейн массаж, и она сказала, что ее ревматизм несколько утих. Но сейчас его старания были напрасны. Когда Виктор коснулся ее поясницы, дочь закричала:
   — Не трогай меня! Пойдем в больницу. Они наверняка могут что-нибудь сделать с этим ревматизмом.
   С больницей договорились о приеме на следующий день после полудня, но боль внезапно вспыхнула с такой силой, что Джейн почувствовала, что не в состоянии терпеть до завтра.
   — Нет, не завтра. Сейчас! Сейчас!
   Когда Виктор дозвонился наконец до больницы, ему сообщили, что врач, который должен был на следующий день принять Джейн, уехал.
   — Но Джейн не может ждать, — едва смог выговорить он. — Она должна показаться кому-то. Сегодня!
   — Сегодня слишком поздно. Ей придется приехать на прием завтра.
   — Нет, нет, пожалуйста. — Виктор знал, что не может вернуться к Джейн с подобным известием. В отчаянии он крикнул: — Она говорит, что покончит с собой.
   На другом конце провода минуту помолчали. Затем он услышал:
   — Привозите ее сейчас, только сразу же. Поторопитесь, клиника закрывается. Вы сможете быть здесь не позже, чем через час?
   Они едва успели к назначенному времени, но им пришлось ждать еще час, прежде чем медсестра вызвала Джейн. За всю дорогу та не вымолвила ни слова и только один раз что-то раздраженно буркнула, когда Виктор слишком резко затормозил и заставил ее вздрогнуть от боли. В приемном покое она тоже молчала.
   Осмотр длился недолго: Джейн выбежала из кабинета взбешенная, готовая разразиться слезами — не от боли, от злости.
   — Сейчас же пойди к нему! Поговори с врачом, скажи, что нам прежде говорили, — она почти кричала на отца, не обращая внимания на других пациентов.
   — Что случилось? Что я должен сказать врачу? Кто тебе что говорил?
   — Иди! Иди!
   В кабинете его ждал врач. Крайне расстроенный, он обратился к Виктору:
   — Она страшно остро реагирует на все. Этого можно было ожидать. Очевидно, ее вывело из равновесия что-то, что я ей сказал. Вам известно, что это могло быть?
   — Что вы ей сказали?
   — Я ей сказал, что мы ничего не можем сделать с ее болями. Этого она должна была ожидать в ее положении. Ведь она же знает, что с ней. Если она научится терпеть это, ей станет легче.
   Виктор потрясенно посмотрел на него:
   — Вы так ей сказали?
   — Только это я и мог ей сказать, посмотрев историю ее болезни и исходя из собственного опыта.
   — Но врачи говорили, что боли могли быть вызваны и чем-то другим, например, ревматизмом, — возразил Виктор. — «Подождите немного, — утверждали они, — и он может пройти».
   Врач взял со стола папку, на которой была написана фамилия Джейн, пробежал глазами последнюю страницу и посмотрел на Виктора.
   — Здесь нет ничего о ревматизме.
   — Может, в другой папке? Нам определенно назвали ревматизм. Неудивительно, что она расстроилась.
   — Понятно. — Врач помолчал. — Ну что ж, ей лучше показаться своему лечащему врачу, он через день-два вернется. Я могу сказать только то, что знаю.
   Когда Виктор возвратился к Джейн, она по-прежнему не хотела с ним разговаривать. Она выслушала, что ему сказали: что врач вывел свое заключение, исходя из истории болезни, которая, вероятно, была неполной, — но воздержалась от комментариев. Ее злость прошла; она словно потеряла интерес к случившемуся. Дома она молча проскользнула мимо Розмари, нетерпеливо ожидавшей новостей. Мать последовала за ней наверх, помогла лечь в постель.
   — Что сказал врач?
   — Ах, он вывел меня из терпения. Ему ничего не было известно о моем случае…
   На следующий день в больнице уже подготовились к ее визиту. Без промедления провели в огромный кабинет, где уже обследовали двух или трех пациентов. Медсестра, так бесцеремонно обошедшаяся с ней накануне, сейчас была чрезвычайно внимательна и почти ласково помогла ей лечь. Не менее обходительны были и врачи. Джейн безучастно дала им себя тщательно осмотреть. От гнева, охватившего ее накануне, казалось, не осталось и следа. Против обыкновения она на этот раз не составила заранее списка вопросов, которые собиралась задать, ничего не пришло ей в голову и во время обследования.
   Дождавшись, когда Джейн вышла из кабинета, Виктор осведомился насчет ревматизма, но не получил прямого ответа.
   — Нам бы надо было показать ее кое-каким специалистам, — нерешительно заметил один из врачей. — Чтобы выяснить причину ее болей, нужны дополнительные анализы.
   Врачи считали, что Джейн лучше вернуться в больницу. Ведь дома ей было не очень хорошо, не так ли? Боли подобного рода бывают мучительными, действуют на нервную систему и влияют на все самым неожиданным образом…
   Когда Виктор сообщил Джейн, что врачи рекомендуют ей снова лечь в больницу, она, видимо, уже знала это — наверно, слышала все, что ему говорили. По мнению Виктора, врачам следовало бы вести себя более сдержанно, но Джейн это как будто не волновало. Она скрывала свои чувства под маской безразличия и никак их не показала, даже когда один из врачей сказал, что госпитализировать ее надо немедленно.
   Час с лишним пролежала она молча, почти не шевелясь, на скамье в приемном покое, пока для нее готовили постель. Когда за ней наконец пришли, поднялась с большим трудом с помощью Виктора и сиделки. А ведь еще утром она не нуждалась ни в чьей поддержке. Сейчас положение изменилось — ей приходилось опираться на других людей, без них она не могла держаться на ногах. Джейн снова стала инвалидом.
   Ее поместили в палате, где лежали почти одни старухи. Они с любопытством наблюдали, как Джейн пытается раздеться.
   Но сиделка задернула занавес вокруг кровати и помогла ей улечься. Джейн лежала безжизненная, с закрытыми глазами.
   В этот день мы поняли, что она от нас уходит. На попытки заговорить с ней никак не реагировала, на вопросы не отвечала. Впервые с начала болезни она забеспокоилась, чтобы мы не нарушили часов посещения.
   — Вам пора уходить, — напомнила она. — Время для посещений истекло, оставаться дольше было бы не тактично по отношению к другим больным.
   Мы неохотно покинули ее, не дождавшись, чтобы она с нами приветливо попрощалась. Позже, оглядываясь назад, мы поняли, что это ее новое настроение зародилось в то утро, когда она проснулась так поздно. Именно с того дня она стала угрюмой и едва ли не враждебной по отношению к нам. Дочь окружила себя защитной стеной молчания. Более, чем Виктор, чувствительная к реакциям дочери, Розмари видела в таком ее поведении потребность утвердить себя, показать, что она не попала снова в полную зависимость от родителей. Умом Виктор мог понять это отчуждение, но ему было очень обидно.
   Наутро он отправился в больницу в надежде, что Джейн поборола свое мрачное настроение. Но когда он оживленно с ней поздоровался, она ему едва ответила. То же самое было и на следующий день. Своим поведением в последующие дни дочь ясно давала нам понять, что наши посещения ей неприятны. Мы навещали ее ежедневно, по очереди, но она почти никак не реагировала на наше присутствие. Когда мы ей что-нибудь предлагали — какой-то напиток, фрукты, журнал, — она весьма нелюбезно отказывалась их брать. Но когда мимо проходила сиделка, она нередко просила ее принести как раз то самое, что только что не пожелала взять от нас. Мы чувствовали себя виноватыми. Но в чем? Мы понимали, что, несмотря на ее отпор, Джейн нуждалась в нас сейчас не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем при других своих жизненных кризисах. Бывали и в прошлом времена, когда она сердилась на нас, однако мы терпеливо сносили ее гнев, а когда буря проносилась, были рады, что так поступали. Будем терпеливы и на этот раз.
   Нам вспоминалась пора, когда Джейн была подростком и ее неустойчивое настроение, сменявшие друг друга периоды подавленности и бунтарства приводили к длительному молчанию. Джейн в отсутствии, — говорили в нашей семье и оставляли ее в покое, пока она вновь не подавала признаков «присутствия».
   Розмари ждала появления знакомых симптомов ослабления у Джейн депрессии, но видела только старые, хорошо знакомые ей проявления отсутствия — поднятые к небу взоры и мина, явно говорившая: Ну и наградил же меня Бог родителями-дураками. Контакт с ней не налаживался, так как мы не могли трезво обсуждать перспективы ее болезни. Нам хотелось выглядеть преисполненными надежд и настроенными оптимистически, а это, наверное, еще больше раздражало Джейн, которая мучительно собиралась с духом, чтобы посмотреть правде в лицо. О ревматизме она никогда больше не упоминала.
   В это время она не получала никакого лечения. Второй курс химиотерапии оказался почти столь же тяжелым, как первый. К третьему должны были приступить только через неделю с лишним. Редкие высказывания дочери относительно этих процедур позволили получить некоторое представление о том, что творилось в глубине ее души. Розмари, пытавшаяся заговорить о ее будущем, заметила:
   — Если у тебя и в самом деле возникнет еще одна опухоль, тебе не придется снова подвергаться химиотерапии.
   Джейн резко оборвала мать:
   — Спасибо, я предпочитаю продолжить химиотерапию, а не болеть раком.
   Очевидно, она полагала, что, если у нее появится новая опухоль, операция будет бесполезной и помочь смогут только облучение и химиотерапия. Ей было известно различие между этими двумя методами, а именно что облучению подвергается какая-то определенная опухоль, которая под его воздействием уменьшается в размерах, и тогда боли ослабевают. Но если боли будут продолжаться, значит, лечение себя не оправдало, и в таком случае ей уже не на что будет больше надеяться.
   Не все предположения Джейн были правильны. Продолжение болей вовсе не означало, что оба примененных метода оказались бессильными, ибо ни один из них не мог подействовать сразу. Но любая попытка объяснить ей была сопряжена с риском вызвать призрак смерти — а этого мы в ту пору тщательно избегали, хотя, судя по некоторым симптомам, она в значительной степени занимала мысли дочери.
   Боясь ночных кошмаров, Джейн не позволяла себе уснуть, однако мысли, приходившие в это время, были зачастую страшнее кошмаров. Не потому ли она укрывалась за своей стеной молчания?
   Дома, когда ее одолевали ночные кошмары и боли, кто-нибудь из нас вставал и подсаживался к ней, чтобы как-то отвлечь ее беседой. Но в больнице никто не сидел с ней по ночам. Ей разрешили проводить уик-энд дома, но сейчас, когда она совершенно ушла в себя, она неохотно покидала больницу, а если и приезжала домой, то сразу же шла к себе наверх. Ей словно нечего было сказать нам. Однако посещения друзей радовали ее, и через закрытую дверь комнаты до нас доносились болтовня и смех. Когда гости уходили, в доме опять воцарялась тишина.
   Как-то раз ночью Виктор, увидев свет в спальне Джейн, принес ей свежеприготовленный лимонный напиток, и постепенно они разговорились. Розмари услышала голоса и присоединилась к ним. В последние дни беседы с Джейн были слишком редким событием, чтобы его упустить. Джейн говорила о терзавших ее болях, о том, что врачи в больнице были не в состоянии облегчить их, и как несчастна она была.
   Виктор воспользовался удобным случаем, чтобы сказать:
   — Я знаю, как, должно быть, сейчас у тебя на душе тревожно. Ведь врачи никак не установят причину твоих болей.
   — Да, очень хочется, чтобы они определили в чем дело хотя бы приблизительно, — отозвалась дочь, как бы давая нам понять, что и она не считает причиной своих страданий рак.
   В ответ Виктор заметил, что он не смог бы переносить такие муки так долго. Он говорил о ее стойкости и мужестве. Джейн слушала безучастно. Он припомнил ее вторую операцию, во время которой он находился в Вашингтоне, и пожалел, что не был в то время с ней.
   — Мама рассказала мне, что ты говорила тогда о возможности смерти и о том, что готова с этим смириться, — продолжал он. — Иногда помогает, когда можешь с кем-то поговорить о таких вещах. Может, и нам попробовать сейчас?
   — Нет, к этому нечего добавить, — резко оборвала Джейн.
   Он попытался подойти к вопросу с другой стороны.
   — Мы понимаем, как тяжело тебе в последнее время разговаривать с нами. Это естественно в таком сложном положении. Может быть, попросить приехать сюда Ричарда?
   — Нет, я не хочу сейчас видеть Ричарда.
   — Ты же знаешь, Джейн, — вмешалась Розмари, — как ловко Ричард умеет выспрашивать врачей. Папа же полный профан в этом искусстве.
   — Мне нужна не информация. Я хочу одного — чтобы они что-то сделали. Если Ричард приедет, я буду знать, что умираю. Именно поэтому вы просите его приехать. Я не хочу, чтобы он был здесь.
   Яснее сказать было невозможно. Она не была готова к смерти, не хотела говорить на эту тему и не желала даже намека на то, что умирает. Ее молчание, ее отчужденность по отношению к нам начинали выглядеть как способ самозащиты против риска, что ей скажут то, чего она не хотела услышать. Наши приходы в больницу являлись постоянным напоминанием о том, что выболтал ей Виктор — она при смерти. Отстранив нас от себя, она хотела избежать подтверждения своих глубоко затаенных подозрений, что это правда.
   Новые исследования пока ничего не обнаружили. Врачи отказывались сказать что-то определенное. Каких-либо признаков опухоли не было, и некоторые врачи не исключали ревматизм как возможный источник болей. Если мы хотели обманывать себя, они были готовы нам в этом помочь. Они настоятельно рекомендовали нам отвлекать дочь от неотвязных мыслей о раке. Поводите ее по магазинам, советовал один врач, купите ей красивое новое платье. Другой врач подал идею о поездке в Париж.
   — В соседней палате лежит молодой человек, который как раз так и сделал. Он съездил в отпуск во Францию, чтобы развлечься и обо всем забыть, и это ему помогло.
   В конце концов они советовали сказать Джейн, что она делает из мухи слона, что ее боли были совсем не так сильны, как она утверждала.
   — Вы все время сидите здесь с вытянутыми физиономиями, — заявил Виктору один из врачей. — А это никому не идет на пользу.
   Существовало опасение, что Джейн с ее склонностью все толковать пессимистически воспримет наше терпение как подтверждение близости смерти.
   Мы получили некоторое понятие о мыслях дочери из того, что она говорила другим своим посетителям, в беседах с которыми она проявляла большую избирательность. Когда она чувствовала, что они считают ее умирающей, то признавалась, как в чем-то само собой разумеющемся, что тоже знает правду. Вместе с тем она утверждала, что не потеряла надежды и исполнена решимости продолжать борьбу, поскольку есть же еще химиотерапия, облучение, а возможно, и другие методы, способные ей помочь.
   С теми, кто не хотел знать истинного положения дел, она непринужденно беседовала об обыденных вещах, обстановке в больнице, о событиях их жизни. С ними Джейн была любезна, мила, выдержанна, а порой и беспечна.
   Иногда эти друзья выступали в роли своего рода посредников между нами и нашей дочерью. Джеймсу — писателю и старому другу семьи, когда-то поддерживавшему стремление Джейн стать поэтом, — она говорила не только о собственных страданиях, но и том, что эти страдания значили для ее родителей. Дружеские отношения установились у Джейн с Таней, которая сама перенесла тяжелую болезнь и все еще испытывала сильные боли. Но у Тани была взрослая дочь, и поэтому ей удалось довести до сознания Джейн, что родители страдают. Друзья эти, как она и ожидала, передавали ее замечания нам. Иногда ее высказывания носили примирительный характер, порой же были сердитыми и едкими. Когда однажды мы ее не посетили, дочь сказала Джеймсу, что, очевидно, мы оба «дошли до ручки». Она понимала, что держит нас в большом напряжении, и наше состояние ее тревожило.
   — Я право же рада видеть их каждый день, — говорила она, — но случается, что я очень скверно себя веду. Бывают времена, когда меня одолевает злоба и я вымещаю ее на родителях. Я отдаю себе в этом отчет.
   Она винила в этом лекарства, которые вызывали у нее запоры и делали ее раздражительной.
   — Родители — единственные люди, с которыми я могу обращаться бесцеремонно, и они все равно будут ко мне приходить. Если мне суждено выкарабкаться, то сделаю я это не с помощью сюсюканья и смирения. Я должна бороться с тем, что меня постигло, не давать беде одолеть меня… Сознание, что я паршивая дрянь, дает мне иногда силы для такой борьбы. Именно это испытывает человек, когда говорит: «Мать твою так!» По сути дела, это бессмыслица, но… Впрочем, у Шекспира есть где-то строка, которая запомнилась мне со школьных лет. «Лишь натяни решимость, как струну, — и выйдет все». Мать твою так, рак!
   Другому своему посетителю она наоборот высказала свое раздражение в адрес родителей. Если уж им так приспичило навещать ее, пусть бы приходили и уходили, а не топтались бесконечно вокруг больницы. Да, она нарочно поворачивалась лицом к стене, когда они являлись, потому что не желала их видеть. Она приходила в ярость, когда они упорно не понимали ее намеков и продолжали сидеть. Они тянули из нее последние силы. А затем, как бы отдав себе отчет в том, что такие слова могли их обидеть, она пыталась как-то смягчить свои замечания. Она хотела их видеть, но не хотела отнимать все их время. Они должны жить собственной жизнью.
   Как следовало нам отнестись к таким противоречивым высказываниям? Может быть, Виктор был ей нужен как мальчик для битья, как можно было понять из ее разговора с Джеймсом, или же наше присутствие тяготило ее, что вытекало из услышанного от других? Мы знали, что подобное настроение было в значительной степени обусловлено ее психическим состоянием: «переносом гнева с одного объекта на другой», как это состояние определяется в книгах по проблеме умирания. Мы читали их, надеясь почерпнуть в них что-то, способное хоть немного нас утешить или что-нибудь подсказать. И тем не менее нам трудно было с этим примириться.
   Как-то днем Розмари стояла у кровати Джейн, глядя в окно и спрашивая себя, какими словами прервать долгое молчание. Джейн читала книгу или скорее притворялась, будто читает. Внезапно, не поднимая глаз от книги, она проговорила:
   — Мама, я думаю, тебе лучше уйти и день-другой здесь не появляться.
   Впервые дочь выразилась так предельно ясно и четко. Розмари произнесла сухим, бесцветным голосом:
   — А ты не хотела бы видеть папу?
   — Нет, лучше, чтобы пока никто из вас не приходил.
   У Розмари словно что-то внутри оборвалось. Их отвергали уже совершенно открыто. Она поцеловала безучастно лежавшую Джейн в щеку и попросила позвонить, если та передумает.
   Быстро, очень быстро прошла она по длинному коридору и спустилась по бесконечным лестницам. Обнаружила телефон и позвонила Виктору. Он был ошеломлен.
   — Но ты же не ушла от нее? Ты не можешь, не должна этого делать. Мы нужны ей. Помнишь ту книгу, которую мы с тобой читали? Там говорится, что люди не должны отнимать у больного любовь и поддержку, на какой бы отпор они ни наталкивались. В книге говорится…
   — Мне все равно, что говорится в книге. Мне велели уйти, я ухожу. Как я могу остаться?
   Выйдя из больницы, она прошла по оживленным улицам и повернула в сторону ближайшего парка. Там Розмари пробыла около часа, тихо поплакала и, немного успокоившись, направилась домой.
   Здесь ее ожидала весточка из больницы. Одна из приятельниц Джейн, только что навестившая ее, сообщала, что Джейн хочет видеть Розмари и Виктора на следующий день.
   Однако, когда мы на следующее утро вошли в палату, дочь не приветствовала нас ни улыбкой, ни словом извинения. Она была вежлива, и не более. Наши попытки завести с ней разговор были ею отклонены. Ледяным тоном она осведомилась у Виктора, почему тот выглядит таким мрачным. Когда он попробовал сделать веселое лицо, Джейн обвинила его в притворстве.
   — Ты хочешь, чтобы я ушел? — спросил он раздраженно.
   — Да, и больше не приходи.
   Отцу удалось сдержать гнев, но по дороге домой он зазевался, поехал на красный свет и чуть не столкнулся с другой машиной. Вот так она отплачивает за все, что они для нее сделали. Пора было как-то определиться, дать ей ясно понять, что они больше не будут терпеть ее грубость. Она не хочет их видеть? Прекрасно, она их больше не увидит. Это научит ее уму-разуму.
   Спустя некоторое время Виктор поостыл. Одной из прочитанных нами книг было исследование Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании». Размышления автора по поводу больных, которые встречают приход своих близких без радости и нетерпеливого ожидания, в точности отражали нашу ситуацию. Подобная встреча, говорилось в книге, способна сделать свидание весьма тягостным. Реакцией на нее родных обычно бывают либо огорчение и слезы, ощущение вины или стыда, или же прекращение ими дальнейших посещений, что только усиливает дискомфорт или гнев больного.
   То обстоятельство, что мы оба это понимали и были готовы к такой возможности, отнюдь не ослабило нашего отчаяния.
   Э. Кюблер-Росс писала: «Трагедия, пожалуй, состоит в том, что мы не думаем о причинах гнева больного и воспринимаем его как нашу личную обиду; на самом же деле он вначале имеет очень мало или совсем не имеет отношения к людям, против которых направлен. Когда, однако, больничный персонал или семья отвечают на этот гнев личными выпадами, они тем самым только еще более разжигают враждебность к ним больного». Виктор не раз читал это место в книге, однако поведение Джейн задевало его. Причем сердился он не на Джейн, а на себя самого.
   И тем не менее книга была полезной. Э. Кюблер-Росс рассказывала о горе, стыде и чувстве вины, испытываемых семьей умирающего. Ощущение горя всегда включает в себя некоторые характерные черты гнева. «И есть ли такой человек, который, будучи в гневе, не пожелал бы порой, чтобы кто-то исчез, ушел, или кто не осмелился бы воскликнуть: „А, провались ты в тартарары!“
   Мы понимали, что наши чувства не уникальны, но это не помогало нам сдерживать гнев. Говорить на эту тему с другими было нелегко. Врачей занимало главным образом лечение болезни, и даже наиболее сочувственно к нам настроенные и оказывавшие реальную помощь редко находили время для непринужденной беседы, которая позволила бы нам излить перед ними душу. Даже друзьям мы не могли рассказать, какими злобными иногда чувствовали себя. Книги, посвященные подобным проблемам, стали нам помощниками, но чрезмерно полагаться на них было опасно. В конечном счете прочитанное дало нам возможность во многом разобраться, несколько успокоило нас и кое-что подсказало в практическом плане.
   Вначале мы упорно считали необходимым часами просиживать около Джейн и разделять с ней ее долгое молчание, воображая, будто это лучшее, что мы можем для нее сделать. Когда молчание сменилось гневным отпором с ее стороны, мы снова обратились к книге Э. Кюблер-Росс.
   Она писала о больных, находившихся в состоянии депрессии, раздражительных и необщительных до тех пор, пока с ними не заговаривали откровенно о конечной стадии их болезни. «У них поднималось настроение, они снова начинали есть, а некоторых даже выписывали из больницы…» Поэтому мы попробовали откровенно поговорить с Джейн, но она отклонила все наши попытки затронуть вопрос о смерти.
   Может быть, мы неправильно истолковали симптомы ее состояния или неправильно поняли высказывания автора книги? Очевидно, и то и другое. Не бывает двух людей, которые реагировали бы на что-либо совершенно одинаково.
   Описанные в книге Э. Кюблер-Росс различные стадии болезни отнюдь не обязательно следуют друг за другом в том строгом порядке, в каком она их изложила, и различные аспекты процесса умирания могут проявляться на любой стадии. Процесс умирания каждого больного индивидуален. Знай мы это с самого начала, мы были бы избавлены от многих переживаний.