Страница:
– Курите, мужики, курите, дядя не жмот, как этот долгорясый идол. Ихнему брату только бы в колокола бухать да в церкви из народа последнюю копейку вытягивать… Курите, у меня еще с собой есть. А вот по сто граммов не дам – на работу несу.
Он вытащил из-за пазухи бутылку с самогонкой, посмотрел на нее и с грустью добавил:
– Я ж до обеда на одной бутылке «чернил» не протяну. А еще братанов надо угостить…
Мальчишки уселись рядом с ним на лавочку и дружно задымили. Мимо проходили озабоченные, чаще всего хмурые люди, и никто не обращал внимания на малолетних курцов.
Еще с самого раннего утра на улицах Скифу попадались пьяные. Очень многие отходили от лотков и палаток с бутылкой спиртного в руках и тут же на месте опохмелялись прямо из горлышка.
Но в районе городского рынка, где им с отцом Мирославом пришлось надолго задержаться, другие мальчишки, оборванные и немытые, заставили Скифа просто ужаснуться. Ни мальчишки, ни базарные бродяги не были голодными. Скиф еще в лагере научился отличать голодных детей по тоскливому взгляду. Взгляды бродяжек на базаре были цинично-наглые, злые, тупые, но только не голодные.
Обойдя несколько домов недалеко от базарной площади, они решили перекусить в шашлычной под открытым небом.
– Грех великий, потому как пост, но тебя, ратоборец, только постным не прокормишь.
Пощупав изрядно пополневшую торбу, отец Мирослав добавил довольным голосом:
– С миру по нитке – голому на дорогу. Москва эти деньги проглотит и не облизнется.
Не успели они зайти под парусиновый навес шашлычной, как прямо на них с ходу вырулила тяжелая фура и остановилась буквально в метре от их ног. Из кабины грузовика выпрыгнул дородный шофер-кавказец в каракулевой папахе и протянул вперед обе руки:
– Долгих лет жизни тебе, поп Мирослав!
– И тебя пусть Бог не обидит, Гамзат.
– Я тебя люблю, поп Мирослав, поэтому приглашаю.
По щелчку черных от смазки пальцев водителя-кавказца из шашлычной вынесли три стульчика и пластиковый столик. Чернявый официант нарезал копченого мяса и колбасы, открыл бутылку водки.
– Ты мне скажи, поп Мирослав, – спросил водитель после первой рюмки, – Бог – один?
– Един в трех ипостасях: Отца, Сына и Святого Духа.
– Значит, твой Бог, мой Бог, Бог азербайджанца Байрама – один Бог?
– Правильно мыслишь, Гамзат.
– А почему тогда азербайджанец Байрам-оглы на компьютере гороскоп смотрит? Судьбу свою хочет прочитать, против Аллаха пойти, а ты Байрама любишь… Вы пейте-пейте и кушайте-кушайте, – засуетился кавказец, заметив, как Скиф скромно положил себе на пластиковую тарелочку маленький ломтик копченого мяса.
– Гамзат, – сказал отец Мирослав, – я тебя тоже очень люблю, и Бог один для всех, и за гостеприимство твое спасибо, но я очень устал и продрог. Говори прямо, чего ты от меня хочешь. Монаха не стесняйся, он тоже наш друг.
– Выпей-выпей еще – и согреешься, поп Мирослав… Почему, скажи, азербайджанец Байрам отобрал у наших чеченцев три прилавка на рынке, а еще сказал весовщику, чтобы нашим чеченцам выдавал гири в последнюю очередь?.. Не молчи, скажи!
– Хорошо, Гамзат, я переговорю с директором рынка, он разберется с Байрамом.
– Переговори-переговори, а я в Москву поеду, муфтию расскажу, что шайтан Байрам на компьютере судьбу смотрит. Потом не скажет Байрам, что азербайджанец в Калуге шишку держит. Чеченец вот где всех держит.
И он сжал волосатый, покрытый автосмазкой кулак.
– Опасно там толкаться. У меня деньги за спиной.
Отец Мирослав пристально заглянул в его неуловимые глаза и, наконец встретившись взглядом, сказал серьезно:
– Это черт у тебя за спиной. Нечистый тебя в храм не пускает…
Он не договорил – из собора важно шествовал архиерей со свитой. Прихожане с непокрытой головой кинулись к руке владыки под благословение.
Владыка поднял бороду и, густо напирая на «о», сказал:
– Мирослав, это кто с тобой на этот раз?
Отец Мирослав отвесил поясной поклон, рукой коснувшись земли, и, припав на одно колено, смиренно склонил голову под рукой архиерея.
– Еще один паломник из Сербии, владыко.
– Зайдите сегодня оба ко мне на беседу.
Свита двинулась к черной «Волге». Служки теснили калек и нищих, чтобы постелить коврики под ноги владыке.
Красное солнце садилось в морозную дымку, на золотых куполах разгоралась пожаром заря, и в каленом морозном воздухе разом с трех церквей ударил вечерний перезвон.
Отец Мирослав подошел в поклоне под его благословение. Скиф вслед за ним попытался было неловко чмокнуть архиерея в пахнущую земляничным мылом и ладаном руку, но тот обеими руками приподнял его с колен.
– Не утруждайся, вам этого не нужно. Хоть не подвиг смирение, да не каждому дается. Мы с вами побеседуем в светской обстановке.
Владыка был без головного убора, в круглых стариковских очках, вязаном жилете и домашних тапочках. Глаза имел карие, мягкого орехового оттенка и смотрел как бы со стороны из-под полуопущенных век. Седая пушистая борода спускалась почти на всю грудь. Служка, с розоватой широкой лысиной и курчавыми седыми завитками у самых ушей, с минуту постоял рядом, дожидаясь распоряжений. Не дождался и с поклоном удалился.
Он был весь из себя мягонький, чересчур смиренный. Наблюдавший за ними Скиф подметил еще в Сербии, что у православных монахов какой-то слишком мало подходящий для их суровой доли мягкий румянец на лицах. Он представлял себе этих отшельников бледными, изнуренными бесконечным постом, воздержанием и бесконечной молитвой. Их умиротворенные, смиренные взгляды не вязались с иконообразами монахов, худых и бледных, с горящими глазами, которые ему навязывали старые книги и кинофильмы.
Скиф в детстве и юности никогда не бывал по-настоящему с молитвой в храме. Заходил – что в церковь, что в костел, что в мечеть – как турист, иногда даже фотографировал роскошные иконы или причудливую арабскую резьбу по дереву. Никакого особенного трепета он здесь не испытывал. Его воспитывали на коммунистических принципах – кочергой по иконам!..
– Мирослав, – прервал недолгое молчание архиерей. – В одном из сел Думиничского района осиротел приход – сельский батюшка преставился, царствие ему небесное… У тебя последним часом случались явления?
– Одержим, владыко, – удрученно выговорил склонившийся пред ним отец Мирослав.
– Питие свое оставил бы, и бесы бы тебя оставили. Что виделось тебе в нашей будущности?
– Тьма, владыко.
– Это тебе любой социолог в своем журнале пропишет. Нетрудно узреть знак гибели при виде уязвленного тлением организма. Стань-ка теперь у дверей, хочу поговорить напрямую с твоим человеком.
Отец Мирослав после поясного поклона удалился к дверному косяку и замер там в смиренной позе со сложенными ладонями на груди. Архиерей не смотрел прямо в глаза собеседнику, а как бы мягко и неназойливо время от времени на него посматривал. В беседе на приглушенных тонах равномерно шли одна за другой длительные паузы, а сам разговор тек медленно, слова плыли негромкие.
– Ответьте мне, пожалуйста, – спросил он Скифа, – как вас по имени-отчеству?
– Василий Петрович, владыко, – слегка поклонился Скиф.
– Василий Петрович, расскажите мне, как живется нашим единоверцам в Сербии.
– Трудно, но держатся они твердо.
– Трудно… – повторил архиерей и ненадолго примолк. Потом так же неторопливо вернулся к разговору: – А что им известно о тяготах нашей жизни?
– Совсем ничего. Они судят о нас по книгам и кинофильмам.
– Их церкви не пустуют?
– Все солдаты носят кресты. Убитых отпевают в церкви по канону. Православные праздники у них веселые, а их попы очень доступны для простого человека.
– Встречались ли вам греческие священники?
– Встречались миссионеры различных православных направлений. Сербы с ними нередко спорят. Я не понимаю так хорошо их язык, но сербы говорили, что греки якобы перешли на западный церковный календарь. Сами сербы нередко называют свой церковный уклад «русским» и большие надежды до сих пор связывают с Россией. Верят в православное славянское единство.
– Схожи ли серб и русский между собой?
– Чем-то схожи, чем-то нет. Серб не беден, крепок духом и честен. Наш человек…
– Спасибо, про нашего я знаю, – владыка приподнял указательный палец, останавливая Скифа. – А вам самому дана молитва?
– Нет. Я до сих пор не смею преступить порог церкви. Атеистическое воспитание удерживает меня.
Скиф мог поклясться, что при этих его словах архиерей вздрогнул и широко раскрыл глаза.
– Это не атеистическое воспитание накладывает запрет, Василий Петрович. Темная сила угнетает вас под веянием злого рока. У вас случаются психические припадки?
– Нет, но я вижу сны, которые сбываются.
Архиерей на этот раз даже откинулся на спинку кресла и чуть громче обычного спросил:
– Мирослав, ты с умыслом привел ко мне гостя?
– Нет, владыко, – поклонился отец Мирослав. – По зову сердца и души.
– Брось, сердца твоего я фонендоскопом не прослушивал. Представляю, какие там шумы. А душу ты свою губишь питием. У вас нет такой пагубной страсти?
– Пока не замечал.
– Не обижайтесь, в миру я был врачом-психотерапевтом. Кандидат медицинских наук. Я мог бы снять с вас грех провидчества медицинскими методами, но это подорвет ваше физическое здоровье.
– Так меня дьявол карает?
– Карает всегда Бог. Ищите Бога в себе, поверните внутренний взор к душе вашей. Она сама укажет путь к исцелению, а за ним путь к Богу. Если же вам или братьям вашим по оружию понадобится душевное отдохновение, мы всегда найдем для вас обитель.
– Благодарю вас, владыко.
– Церковь – дом Божий, а мы, клирики, только слуги в нем. Слуги бывают разные… Порой священнослужитель выступает на телевидении прислужником минутного фаворита власти, есть среди православного клира и открытые враги всего русского. У такого раба лукавого вы не встретите разумения. Бойтесь их гостеприимства, бойтесь таких русских.
– Все понятно, владыко. Мы никому не доверяем.
– Доверять-то надо… У поляка Мирослава душа чисто русская, а у иного чистокровного русака на уме лишь продать мать родную из корысти… Подойдите ко мне! – неожиданно властным голосом приказал владыка.
Он встал и протянул к Скифу руку. Тот неловко присел под благословение. Архиерей прочитал над ним краткую молитву и троекратно осенил крестом. Словно электрическим током пронзило Скифа сверху донизу. Он заставил себя поцеловать протянутую ему руку.
– Это ничего для первого раза. Это пройдет… Лишь бы не загасла в душе искорка веры.
На выходе из покоев им поясно поклонился прежний служка:
– Извольте в трапезную.
– Спасибо, я не голодный, – ответил Скиф, с отвращением вспоминая водку и мясо, которыми сегодня угощал Гамзат.
Но отец Мирослав привлек его к себе и прошептал на ухо: «Тут грешно отказываться. У владыки кормят каждого странника». Сам архиерей к ним на вечерю не вышел, так как собирался в дорогу, но через келаря прислал красной икры и очень свежий осетровый балык с наказом служке: только Скифу – пятница.
Перед сном в жарко натопленной избе Скиф снова просмотрел в теленовостях сюжет о покушении на Ольгу. Опять показали ее портрет, разбитый автомобиль и оторванные конечности водителя в крови на асфальте. Ему вспомнилась колбаса Гамзата, и он еле добежал в сенцах до помойного ведра, где его вывернуло наизнанку.
– Пятница, – пригорюнившись, напомнила ему хозяйка Марья Тимофеевна. – Надо было бы без маслица.
Всю ночь Скиф проспал под иконами на удивление спокойно, без снов. Наутро отец Мирослав наотрез отказался провожать его до вокзала на электричку.
– Я тебе уже не нужен, пусть тебя твой ангел-хранитель ведет. За Алексеева не бойся, приищу его в наших краях. И дам тебе весточку.
– Как ты найдешь меня?
– Бог не оставит меня несведущим.
– А где мне тебя искать, батюшка?
– У тебя в паспорте штамп с пропиской по моему адресу. А номер телефона я в него на бумажечке вложил.
Они троекратно расцеловались на прощание, а Марья Тимофеевна утерла уголком платка слезу, приговаривая:
– Ишь птица божия по зиме на весну распелась. К добру это, прости, Господи, за предсказание.
В электричке напротив Скифа села девушка с огромными голубыми глазами, удивительно похожая на Ольгу из его старых снов – жену с супружеским стажем в один медовый месяц.
Портрет Ольги на экране телевизора отдавал холодностью и искусственностью ретуши. Ту теледиву, с экрана, он, пожалуй, не сразу бы узнал, сядь она вот так напротив него в электричке. Хотя его Ольга, ведущая популярного телеканала, на электричках не разъезжает. Косметические кабинеты сотворили из нее холеную холодную красавицу. Скиф представил свое обветренное лицо с седой бородой рядом с обворожительной теледивой… и горько усмехнулся.
За Малоярославцем по вагону прошествовала процессия нищих беженцев. Впереди шел человек, тюбетейка которого едва не упиралась в потолок вагона. На нем был стеганый цветастый халат из подкладочного материала. На босу ногу шлепанцы, сделанные из обрезанных солдатских сапог. За ним следовала женщина в плюшевой жакетке и шелковых шароварах, с монистами на грязной шее. На голове у нее был прямоугольный головной убор без паранджи.
Замыкал процессию бритоголовый босоногий смуглый мальчишка лет семи. В руках он держал кусок картона от упаковочного ящика, на котором карандашом были наслюнявлены буквы:
– Дай… Дай… Отдай…
Скиф порылся в карманах и выгреб мелочь, российские рубли и мятые купоны кэпа Степаныча. Мальчишка не обратил внимания на скудное подаяние и продолжал стоять с протянутыми руками, пока всех беженцев не вспугнул милицейский патруль, обходивший вагоны.
– Во горлохваты, – пробурчал пьяный сосед у окна. – Им только дай волю, они не только твой карман, они тебе голову отрежут.
Он бережно проверил, цела ли на голове бобровая шапка, подоткнул руки под мышки, оперся на черный кейс и снова визгливо захрюкал во сне…
У Скифа не сохранилось фотографии, на которой они были бы сняты вдвоем с Ольгой. Она моложе его на пять лет, скоро ей исполнится тридцать три. На семейной фотографии, если бы они решили сняться вместе, Ольга бы выглядела сейчас как его дочь, по крайней мере как племянница. Но у них есть Вероника. Жаль, Скиф не знал дня рождения дочери. Из короткого намека жены в последнем письме, которое он получил в лагере, он знал наверняка лишь год рождения его девочки. Она никогда не видела отца. Захочет ли она видеться с таким бородатым дедом? Еще вчера Скиф был убежден, что Ольга примет его любого. Даже если замужем, все равно должна вернуться к нему, потому что такой любви, какая была у них, на свете не встретишь…
Он сидел, погруженный в свои мысли, уставив невидящий взор в девушку напротив. Та сразу же почувствовала себя неуютно. Начала оправлять пальто, глубже запахнула полу, из-под которой выглядывала соблазнительная коленка. Вытащила из косметички пудреницу, посмотрелась в зеркальце, привела себя в порядок. Бородатый мужчина напротив все смотрел и смотрел на нее. Она пробовала несмело улыбнуться. Импозантный бородач ничуть не изменился в лице. Она посмотрела на его правую руку – кольца не было. Выставила и свои пальчики, тоже без обручального кольца. Этот похожий на киноактера красавчик с проседью в бороде сидел как истукан. Смотрел не видя. Девушка надула губки и отвернулась к окну.
…Не велика птичка – телезвезда. Любой телеведущий центрального канала получает не больше армейского полковника. Он понятия не имел, сколько сейчас получает армейский полковник в России и можно ли сравнивать эти деньги хотя бы с заработком рядового депутата в Госдуме. Никакая слава, никакие связи не заменят надежного человека, который всегда рядом… Скифу снова начало казаться, что Ольга не замужем… В комнате Вероники на стене, а может быть, даже на столе стоит его портрет в десантной форме при погонах. Одноклассники, мальчишки в пионерских галстуках и девчонки в бантиках, приходят в гости и с уважением спрашивают: «Это твой отец? Он герой афганской войны?»
Ей наверняка сказала мать, что отец ее геройски погиб. Может быть, специально для нее придумали какую-нибудь цветастую легенду про отца. Вероника, конечно же, отнесла его карточку в комнату боевой славы в своей школе… Интересно, его дочка черненькая, в него, или беленькая – в мать?
Скиф взглянул на часы: сегодня после обеда он обязательно увидит дочку, а до этого успеет заглянуть в «Детский мир» за подарками. Жалко, что ничего не удалось привезти из Белграда. За границей такие чудесные игрушки, у нас таких не достать… Он огорченно поскреб бороду. Кто знает, какие подарки покупают девочкам? Надежней всего – куклу. А Ольге он подарит обручальное кольцо взамен того, что у нее сняли в плену с руки моджахеды в Афгане. Купит симпатичное колечко, но непременно усыпанное маленькими бриллиантами. Можно себе представить, какая будет радость…
Его собственное обручальное кольцо исчезло с руки в карманах вертухаев из Ухталага. Теперь Скиф знал, какой подарок сделать жене и дочери. Мать с отцом обвенчаются в церкви на глазах у счастливой дочери. Себе он купит кольцо поскромней. И обвенчает их отец Мирослав, если только черт за спиной пустит Скифа в храм Божий.
При упоминании о церкви он почувствовал себя как-то неуютно. Он почмокал губами и понял, что ему чертовски захотелось закурить. Он вышел в тамбур. Там было пусто и холодно. На грязном полу валялись монетки и мелкие купюры. Скиф присмотрелся: это была та мелочь, которую он дал «голодному» афганскому цыганенку.
Глава 10
Он вытащил из-за пазухи бутылку с самогонкой, посмотрел на нее и с грустью добавил:
– Я ж до обеда на одной бутылке «чернил» не протяну. А еще братанов надо угостить…
Мальчишки уселись рядом с ним на лавочку и дружно задымили. Мимо проходили озабоченные, чаще всего хмурые люди, и никто не обращал внимания на малолетних курцов.
Еще с самого раннего утра на улицах Скифу попадались пьяные. Очень многие отходили от лотков и палаток с бутылкой спиртного в руках и тут же на месте опохмелялись прямо из горлышка.
Но в районе городского рынка, где им с отцом Мирославом пришлось надолго задержаться, другие мальчишки, оборванные и немытые, заставили Скифа просто ужаснуться. Ни мальчишки, ни базарные бродяги не были голодными. Скиф еще в лагере научился отличать голодных детей по тоскливому взгляду. Взгляды бродяжек на базаре были цинично-наглые, злые, тупые, но только не голодные.
Обойдя несколько домов недалеко от базарной площади, они решили перекусить в шашлычной под открытым небом.
– Грех великий, потому как пост, но тебя, ратоборец, только постным не прокормишь.
Пощупав изрядно пополневшую торбу, отец Мирослав добавил довольным голосом:
– С миру по нитке – голому на дорогу. Москва эти деньги проглотит и не облизнется.
Не успели они зайти под парусиновый навес шашлычной, как прямо на них с ходу вырулила тяжелая фура и остановилась буквально в метре от их ног. Из кабины грузовика выпрыгнул дородный шофер-кавказец в каракулевой папахе и протянул вперед обе руки:
– Долгих лет жизни тебе, поп Мирослав!
– И тебя пусть Бог не обидит, Гамзат.
– Я тебя люблю, поп Мирослав, поэтому приглашаю.
По щелчку черных от смазки пальцев водителя-кавказца из шашлычной вынесли три стульчика и пластиковый столик. Чернявый официант нарезал копченого мяса и колбасы, открыл бутылку водки.
– Ты мне скажи, поп Мирослав, – спросил водитель после первой рюмки, – Бог – один?
– Един в трех ипостасях: Отца, Сына и Святого Духа.
– Значит, твой Бог, мой Бог, Бог азербайджанца Байрама – один Бог?
– Правильно мыслишь, Гамзат.
– А почему тогда азербайджанец Байрам-оглы на компьютере гороскоп смотрит? Судьбу свою хочет прочитать, против Аллаха пойти, а ты Байрама любишь… Вы пейте-пейте и кушайте-кушайте, – засуетился кавказец, заметив, как Скиф скромно положил себе на пластиковую тарелочку маленький ломтик копченого мяса.
– Гамзат, – сказал отец Мирослав, – я тебя тоже очень люблю, и Бог один для всех, и за гостеприимство твое спасибо, но я очень устал и продрог. Говори прямо, чего ты от меня хочешь. Монаха не стесняйся, он тоже наш друг.
– Выпей-выпей еще – и согреешься, поп Мирослав… Почему, скажи, азербайджанец Байрам отобрал у наших чеченцев три прилавка на рынке, а еще сказал весовщику, чтобы нашим чеченцам выдавал гири в последнюю очередь?.. Не молчи, скажи!
– Хорошо, Гамзат, я переговорю с директором рынка, он разберется с Байрамом.
– Переговори-переговори, а я в Москву поеду, муфтию расскажу, что шайтан Байрам на компьютере судьбу смотрит. Потом не скажет Байрам, что азербайджанец в Калуге шишку держит. Чеченец вот где всех держит.
И он сжал волосатый, покрытый автосмазкой кулак.
* * *
Скиф не стал ни о чем расспрашивать отца Мирослава. Он тоже устал, хотелось как можно быстрей пройти последний пункт их «хождения» – службу в соборе. Заходить дальше первых ступенек в храм Скиф наотрез отказался:– Опасно там толкаться. У меня деньги за спиной.
Отец Мирослав пристально заглянул в его неуловимые глаза и, наконец встретившись взглядом, сказал серьезно:
– Это черт у тебя за спиной. Нечистый тебя в храм не пускает…
Он не договорил – из собора важно шествовал архиерей со свитой. Прихожане с непокрытой головой кинулись к руке владыки под благословение.
Владыка поднял бороду и, густо напирая на «о», сказал:
– Мирослав, это кто с тобой на этот раз?
Отец Мирослав отвесил поясной поклон, рукой коснувшись земли, и, припав на одно колено, смиренно склонил голову под рукой архиерея.
– Еще один паломник из Сербии, владыко.
– Зайдите сегодня оба ко мне на беседу.
Свита двинулась к черной «Волге». Служки теснили калек и нищих, чтобы постелить коврики под ноги владыке.
Красное солнце садилось в морозную дымку, на золотых куполах разгоралась пожаром заря, и в каленом морозном воздухе разом с трех церквей ударил вечерний перезвон.
* * *
В архиерейских покоях пахло мылом, ванильной сдобой, душистой геранью и застоявшимся одиночеством. Румяный монашек в домашних тапочках неслышно провел Скифа и отца Мирослава в гостиную. Владыка сидел в кресле-качалке под диванным хрустальным бра и листал медицинский журнал. Он по-свойски коротким жестом пригласил гостей войти и присесть на диванчик напротив него.Отец Мирослав подошел в поклоне под его благословение. Скиф вслед за ним попытался было неловко чмокнуть архиерея в пахнущую земляничным мылом и ладаном руку, но тот обеими руками приподнял его с колен.
– Не утруждайся, вам этого не нужно. Хоть не подвиг смирение, да не каждому дается. Мы с вами побеседуем в светской обстановке.
Владыка был без головного убора, в круглых стариковских очках, вязаном жилете и домашних тапочках. Глаза имел карие, мягкого орехового оттенка и смотрел как бы со стороны из-под полуопущенных век. Седая пушистая борода спускалась почти на всю грудь. Служка, с розоватой широкой лысиной и курчавыми седыми завитками у самых ушей, с минуту постоял рядом, дожидаясь распоряжений. Не дождался и с поклоном удалился.
Он был весь из себя мягонький, чересчур смиренный. Наблюдавший за ними Скиф подметил еще в Сербии, что у православных монахов какой-то слишком мало подходящий для их суровой доли мягкий румянец на лицах. Он представлял себе этих отшельников бледными, изнуренными бесконечным постом, воздержанием и бесконечной молитвой. Их умиротворенные, смиренные взгляды не вязались с иконообразами монахов, худых и бледных, с горящими глазами, которые ему навязывали старые книги и кинофильмы.
Скиф в детстве и юности никогда не бывал по-настоящему с молитвой в храме. Заходил – что в церковь, что в костел, что в мечеть – как турист, иногда даже фотографировал роскошные иконы или причудливую арабскую резьбу по дереву. Никакого особенного трепета он здесь не испытывал. Его воспитывали на коммунистических принципах – кочергой по иконам!..
– Мирослав, – прервал недолгое молчание архиерей. – В одном из сел Думиничского района осиротел приход – сельский батюшка преставился, царствие ему небесное… У тебя последним часом случались явления?
– Одержим, владыко, – удрученно выговорил склонившийся пред ним отец Мирослав.
– Питие свое оставил бы, и бесы бы тебя оставили. Что виделось тебе в нашей будущности?
– Тьма, владыко.
– Это тебе любой социолог в своем журнале пропишет. Нетрудно узреть знак гибели при виде уязвленного тлением организма. Стань-ка теперь у дверей, хочу поговорить напрямую с твоим человеком.
Отец Мирослав после поясного поклона удалился к дверному косяку и замер там в смиренной позе со сложенными ладонями на груди. Архиерей не смотрел прямо в глаза собеседнику, а как бы мягко и неназойливо время от времени на него посматривал. В беседе на приглушенных тонах равномерно шли одна за другой длительные паузы, а сам разговор тек медленно, слова плыли негромкие.
– Ответьте мне, пожалуйста, – спросил он Скифа, – как вас по имени-отчеству?
– Василий Петрович, владыко, – слегка поклонился Скиф.
– Василий Петрович, расскажите мне, как живется нашим единоверцам в Сербии.
– Трудно, но держатся они твердо.
– Трудно… – повторил архиерей и ненадолго примолк. Потом так же неторопливо вернулся к разговору: – А что им известно о тяготах нашей жизни?
– Совсем ничего. Они судят о нас по книгам и кинофильмам.
– Их церкви не пустуют?
– Все солдаты носят кресты. Убитых отпевают в церкви по канону. Православные праздники у них веселые, а их попы очень доступны для простого человека.
– Встречались ли вам греческие священники?
– Встречались миссионеры различных православных направлений. Сербы с ними нередко спорят. Я не понимаю так хорошо их язык, но сербы говорили, что греки якобы перешли на западный церковный календарь. Сами сербы нередко называют свой церковный уклад «русским» и большие надежды до сих пор связывают с Россией. Верят в православное славянское единство.
– Схожи ли серб и русский между собой?
– Чем-то схожи, чем-то нет. Серб не беден, крепок духом и честен. Наш человек…
– Спасибо, про нашего я знаю, – владыка приподнял указательный палец, останавливая Скифа. – А вам самому дана молитва?
– Нет. Я до сих пор не смею преступить порог церкви. Атеистическое воспитание удерживает меня.
Скиф мог поклясться, что при этих его словах архиерей вздрогнул и широко раскрыл глаза.
– Это не атеистическое воспитание накладывает запрет, Василий Петрович. Темная сила угнетает вас под веянием злого рока. У вас случаются психические припадки?
– Нет, но я вижу сны, которые сбываются.
Архиерей на этот раз даже откинулся на спинку кресла и чуть громче обычного спросил:
– Мирослав, ты с умыслом привел ко мне гостя?
– Нет, владыко, – поклонился отец Мирослав. – По зову сердца и души.
– Брось, сердца твоего я фонендоскопом не прослушивал. Представляю, какие там шумы. А душу ты свою губишь питием. У вас нет такой пагубной страсти?
– Пока не замечал.
– Не обижайтесь, в миру я был врачом-психотерапевтом. Кандидат медицинских наук. Я мог бы снять с вас грех провидчества медицинскими методами, но это подорвет ваше физическое здоровье.
– Так меня дьявол карает?
– Карает всегда Бог. Ищите Бога в себе, поверните внутренний взор к душе вашей. Она сама укажет путь к исцелению, а за ним путь к Богу. Если же вам или братьям вашим по оружию понадобится душевное отдохновение, мы всегда найдем для вас обитель.
– Благодарю вас, владыко.
– Церковь – дом Божий, а мы, клирики, только слуги в нем. Слуги бывают разные… Порой священнослужитель выступает на телевидении прислужником минутного фаворита власти, есть среди православного клира и открытые враги всего русского. У такого раба лукавого вы не встретите разумения. Бойтесь их гостеприимства, бойтесь таких русских.
– Все понятно, владыко. Мы никому не доверяем.
– Доверять-то надо… У поляка Мирослава душа чисто русская, а у иного чистокровного русака на уме лишь продать мать родную из корысти… Подойдите ко мне! – неожиданно властным голосом приказал владыка.
Он встал и протянул к Скифу руку. Тот неловко присел под благословение. Архиерей прочитал над ним краткую молитву и троекратно осенил крестом. Словно электрическим током пронзило Скифа сверху донизу. Он заставил себя поцеловать протянутую ему руку.
– Это ничего для первого раза. Это пройдет… Лишь бы не загасла в душе искорка веры.
На выходе из покоев им поясно поклонился прежний служка:
– Извольте в трапезную.
– Спасибо, я не голодный, – ответил Скиф, с отвращением вспоминая водку и мясо, которыми сегодня угощал Гамзат.
Но отец Мирослав привлек его к себе и прошептал на ухо: «Тут грешно отказываться. У владыки кормят каждого странника». Сам архиерей к ним на вечерю не вышел, так как собирался в дорогу, но через келаря прислал красной икры и очень свежий осетровый балык с наказом служке: только Скифу – пятница.
Перед сном в жарко натопленной избе Скиф снова просмотрел в теленовостях сюжет о покушении на Ольгу. Опять показали ее портрет, разбитый автомобиль и оторванные конечности водителя в крови на асфальте. Ему вспомнилась колбаса Гамзата, и он еле добежал в сенцах до помойного ведра, где его вывернуло наизнанку.
– Пятница, – пригорюнившись, напомнила ему хозяйка Марья Тимофеевна. – Надо было бы без маслица.
Всю ночь Скиф проспал под иконами на удивление спокойно, без снов. Наутро отец Мирослав наотрез отказался провожать его до вокзала на электричку.
– Я тебе уже не нужен, пусть тебя твой ангел-хранитель ведет. За Алексеева не бойся, приищу его в наших краях. И дам тебе весточку.
– Как ты найдешь меня?
– Бог не оставит меня несведущим.
– А где мне тебя искать, батюшка?
– У тебя в паспорте штамп с пропиской по моему адресу. А номер телефона я в него на бумажечке вложил.
Они троекратно расцеловались на прощание, а Марья Тимофеевна утерла уголком платка слезу, приговаривая:
– Ишь птица божия по зиме на весну распелась. К добру это, прости, Господи, за предсказание.
* * *
Утро было ясное, морозное. За вокзальным шпилем в чистом небе по бокам от солнца стояли еще два небольших радужных полумесяца, словно обрамляя светило. Скиф подумал, что три – число счастливое, и тут же сплюнул три раза.В электричке напротив Скифа села девушка с огромными голубыми глазами, удивительно похожая на Ольгу из его старых снов – жену с супружеским стажем в один медовый месяц.
Портрет Ольги на экране телевизора отдавал холодностью и искусственностью ретуши. Ту теледиву, с экрана, он, пожалуй, не сразу бы узнал, сядь она вот так напротив него в электричке. Хотя его Ольга, ведущая популярного телеканала, на электричках не разъезжает. Косметические кабинеты сотворили из нее холеную холодную красавицу. Скиф представил свое обветренное лицо с седой бородой рядом с обворожительной теледивой… и горько усмехнулся.
За Малоярославцем по вагону прошествовала процессия нищих беженцев. Впереди шел человек, тюбетейка которого едва не упиралась в потолок вагона. На нем был стеганый цветастый халат из подкладочного материала. На босу ногу шлепанцы, сделанные из обрезанных солдатских сапог. За ним следовала женщина в плюшевой жакетке и шелковых шароварах, с монистами на грязной шее. На голове у нее был прямоугольный головной убор без паранджи.
Замыкал процессию бритоголовый босоногий смуглый мальчишка лет семи. В руках он держал кусок картона от упаковочного ящика, на котором карандашом были наслюнявлены буквы:
БЕЖЕНЦИ ТАДЧИКИ С АФГАНИСТОНИМальчишка подошел именно к нему, сложил руки лодочкой и недетскими черными глазами долго испытывал Скифа взглядом.
ДАЙТЕ ДЕНЬГА
КУШАЙ НАДА
– Дай… Дай… Отдай…
Скиф порылся в карманах и выгреб мелочь, российские рубли и мятые купоны кэпа Степаныча. Мальчишка не обратил внимания на скудное подаяние и продолжал стоять с протянутыми руками, пока всех беженцев не вспугнул милицейский патруль, обходивший вагоны.
– Во горлохваты, – пробурчал пьяный сосед у окна. – Им только дай волю, они не только твой карман, они тебе голову отрежут.
Он бережно проверил, цела ли на голове бобровая шапка, подоткнул руки под мышки, оперся на черный кейс и снова визгливо захрюкал во сне…
У Скифа не сохранилось фотографии, на которой они были бы сняты вдвоем с Ольгой. Она моложе его на пять лет, скоро ей исполнится тридцать три. На семейной фотографии, если бы они решили сняться вместе, Ольга бы выглядела сейчас как его дочь, по крайней мере как племянница. Но у них есть Вероника. Жаль, Скиф не знал дня рождения дочери. Из короткого намека жены в последнем письме, которое он получил в лагере, он знал наверняка лишь год рождения его девочки. Она никогда не видела отца. Захочет ли она видеться с таким бородатым дедом? Еще вчера Скиф был убежден, что Ольга примет его любого. Даже если замужем, все равно должна вернуться к нему, потому что такой любви, какая была у них, на свете не встретишь…
Он сидел, погруженный в свои мысли, уставив невидящий взор в девушку напротив. Та сразу же почувствовала себя неуютно. Начала оправлять пальто, глубже запахнула полу, из-под которой выглядывала соблазнительная коленка. Вытащила из косметички пудреницу, посмотрелась в зеркальце, привела себя в порядок. Бородатый мужчина напротив все смотрел и смотрел на нее. Она пробовала несмело улыбнуться. Импозантный бородач ничуть не изменился в лице. Она посмотрела на его правую руку – кольца не было. Выставила и свои пальчики, тоже без обручального кольца. Этот похожий на киноактера красавчик с проседью в бороде сидел как истукан. Смотрел не видя. Девушка надула губки и отвернулась к окну.
…Не велика птичка – телезвезда. Любой телеведущий центрального канала получает не больше армейского полковника. Он понятия не имел, сколько сейчас получает армейский полковник в России и можно ли сравнивать эти деньги хотя бы с заработком рядового депутата в Госдуме. Никакая слава, никакие связи не заменят надежного человека, который всегда рядом… Скифу снова начало казаться, что Ольга не замужем… В комнате Вероники на стене, а может быть, даже на столе стоит его портрет в десантной форме при погонах. Одноклассники, мальчишки в пионерских галстуках и девчонки в бантиках, приходят в гости и с уважением спрашивают: «Это твой отец? Он герой афганской войны?»
Ей наверняка сказала мать, что отец ее геройски погиб. Может быть, специально для нее придумали какую-нибудь цветастую легенду про отца. Вероника, конечно же, отнесла его карточку в комнату боевой славы в своей школе… Интересно, его дочка черненькая, в него, или беленькая – в мать?
Скиф взглянул на часы: сегодня после обеда он обязательно увидит дочку, а до этого успеет заглянуть в «Детский мир» за подарками. Жалко, что ничего не удалось привезти из Белграда. За границей такие чудесные игрушки, у нас таких не достать… Он огорченно поскреб бороду. Кто знает, какие подарки покупают девочкам? Надежней всего – куклу. А Ольге он подарит обручальное кольцо взамен того, что у нее сняли в плену с руки моджахеды в Афгане. Купит симпатичное колечко, но непременно усыпанное маленькими бриллиантами. Можно себе представить, какая будет радость…
Его собственное обручальное кольцо исчезло с руки в карманах вертухаев из Ухталага. Теперь Скиф знал, какой подарок сделать жене и дочери. Мать с отцом обвенчаются в церкви на глазах у счастливой дочери. Себе он купит кольцо поскромней. И обвенчает их отец Мирослав, если только черт за спиной пустит Скифа в храм Божий.
При упоминании о церкви он почувствовал себя как-то неуютно. Он почмокал губами и понял, что ему чертовски захотелось закурить. Он вышел в тамбур. Там было пусто и холодно. На грязном полу валялись монетки и мелкие купюры. Скиф присмотрелся: это была та мелочь, которую он дал «голодному» афганскому цыганенку.
Глава 10
У этой сказки был страшный конец, но начиналась она прекрасно. На рыжих пологих склонах с бесстыдной красотой распустились дикие розы. Скиф вел свой батальон после боя в ничейной «зеленке». Настроение было прекрасное: Скиф потерял машину, но – ни одного человека убитыми, лишь слегка контузило водителя. На обратном пути он направил колонну по сказочным зарослям розовых, красных и белых цветов. Командир, как мальчишка, спрыгнул с брони и штык-ножом нарезал такую охапку диких роз, что с трудом протиснулся потом в кабину.
Этими розами он осыпал жену при их долгожданной встрече…
…Той самой памятной весной 1986 года Скиф, совместив случайную командировку и отпуск, прилетел в Москву с твердым намерением выяснить отношения с «заочницей», с которой переписывался более двух лет. Она разыскала адрес его полевой почты после того, как вырезала из «Красной Звезды» портрет героя-афганца. Девушка работала экономистом в НИИ. В день своего рождения позвала в гости закадычных подруг, бывших одноклассниц. Еще бы, ее парень – орденоносец с атлетической фигурой, командир батальона десантников, героически воюет за правое дело в далеком Афганистане.
Хозяйке удобней сидеть с края стола, ближе к кухне, чтобы быстрее подавать новые блюда с угощениями. Поэтому своего героя-орденоносца она передала на попечение лучшей подруги Оли и больше его никогда не видела…
К тому времени уже прошла полоса легких побед советских моторизованных колонн и авиации над «мужиками в широких штанах», как окрестил мусульманских моджахедов один из не самых дальновидных советских генералов.
Афганская кампания была обречена. Не только Скиф видел ее печальный конец в своих странных снах. Высокородные родственники Ольги открыто говорили ей об этом, когда настойчиво отговаривали от опасной командировки. Предлагали сделать Скифу быстрый и весьма выгодный перевод на теплое местечко в Генеральном штабе, пока в Москве не изменилась политическая обстановка. В то время кресла под многими из сильных мира сего начинали шататься. Но в жилах Ольги играла молодая кровь, так хотелось романтики, что не было сил дожидаться своего законного медового месяца.
Полковник Павлов без особой радости принял сообщение о прилете в расположение полка дочки одного из ответработников ЦК КПСС. Любое ЧП с московской журналисткой могло бы стоить ему звания и должности, а ЧП с дочкой влиятельных родителей к тому же могло закончиться уголовным делом. Поэтому полковник с явным неодобрением посматривал в сторону комфортабельного генеральского микроавтобуса, замаскированного под санитарную машину. Он видел, как майор Чугуев, особист полка, с непривычной для него элегантностью подал руку девушке в светлом костюме туристки, состоящем из рубашки-распашонки и шортов.
В комнатке с двумя железными кроватями, отведенной по приказу полковника для гостьи, их встретил накрытый стол.
– Ого, вас тут кормят как на убой! – невольно вырвалось у Ольги при виде гастрономического великолепия, но тут же она прикусила язычок: рядовой Мамошин, колдовавший над сервировкой стола, невысокого росточка, худенький, с плаксивым лицом, как-то жалобно скривился и часто-часто заморгал выгоревшими ресницами. В то время в полку уже знали, что такое массовые потери личного состава.
Бандформирование полевого командира Хабибуллы обложило все окрестные ущелья. Душману удалось наладить доставку американского оружия и прочего снаряжения из Пакистана и понемногу перехватить оперативную инициативу. Власть представителей кабульской администрации в этой провинции была чисто номинальной. Реальной властью тут обладали только два человека – полковник Павлов и полевой командир Хабибулла. «Груз-200» из полушутливой-полузалихватской присказки обрел для каждого из них свою жуткую реальность…
– Что ты заладил: ребята да ребята! Я в командировке, понимаешь? Приехала написать репортаж о собственном муже-герое. Не забыл, что я осталась под девичьей фамилией? Репортаж будет подписан Ольгой Коробовой. Никто не догадается, что герой очерка Игорь Скворцов – ее родной муж.
– Ты напиши про связистов или технарей-вертолетчиков. Гибнут как мухи, – Скиф с остервенением поймал назойливую муху на лету, – а на дембеле даже удостоверения участника войны не дают.
– Какое мне дело до твоих технарей? Ты после публикации получишь внеочередное звание, поступишь в Академию Генштаба. А папа тебе сделает распределение в Москву через два года. Лучше о наших будущих детях подумай.
Она сидела в той же простыне перед зеркалом и приводила в порядок опухшее после счастливых слез лицо. Щеки, исколотые щетиной Скифа, горели румянцем.
Скиф разжал кулак, муха со смятыми крыльями натужно пыталась взлететь, как перегруженный вертолет.
– Давай семейные скандалы отложим на старость.
– Ты как хочешь, но перевод в Москву я тебе через папу сделаю. Хватит, наигрался в войну.
– Тут не играют, а воюют.
– Это мне безразлично. Я имею полное право каждый день видеть в постели молодого здорового мужа.
– Виноват, имеешь, – улыбнулся Скиф.
Муха все-таки расправила крылышки и теперь с нудным звоном билась в оконное стекло.
В обед Ольга заявила командирским голосом:
– У меня еще осталась пленка. Ты должен отвести меня на восточный базар в ближайший кишлак. Мои снимки с руками оторвут в самых престижных журналах. Мне тоже нужно делать имя, не могу же я оставаться бледной тенью при муже-герое.
Приказом полковника Павлова такие вылазки для солдат и офицеров были самым строжайшим образом запрещены – оперативная обстановка диктовала свои жесткие условия. Поэтому Скиф смог совершить такую прогулку только в сопровождении старшего лейтенанта Василько, начальника патруля, и двух солдат.
Этими розами он осыпал жену при их долгожданной встрече…
…Той самой памятной весной 1986 года Скиф, совместив случайную командировку и отпуск, прилетел в Москву с твердым намерением выяснить отношения с «заочницей», с которой переписывался более двух лет. Она разыскала адрес его полевой почты после того, как вырезала из «Красной Звезды» портрет героя-афганца. Девушка работала экономистом в НИИ. В день своего рождения позвала в гости закадычных подруг, бывших одноклассниц. Еще бы, ее парень – орденоносец с атлетической фигурой, командир батальона десантников, героически воюет за правое дело в далеком Афганистане.
Хозяйке удобней сидеть с края стола, ближе к кухне, чтобы быстрее подавать новые блюда с угощениями. Поэтому своего героя-орденоносца она передала на попечение лучшей подруги Оли и больше его никогда не видела…
К тому времени уже прошла полоса легких побед советских моторизованных колонн и авиации над «мужиками в широких штанах», как окрестил мусульманских моджахедов один из не самых дальновидных советских генералов.
Афганская кампания была обречена. Не только Скиф видел ее печальный конец в своих странных снах. Высокородные родственники Ольги открыто говорили ей об этом, когда настойчиво отговаривали от опасной командировки. Предлагали сделать Скифу быстрый и весьма выгодный перевод на теплое местечко в Генеральном штабе, пока в Москве не изменилась политическая обстановка. В то время кресла под многими из сильных мира сего начинали шататься. Но в жилах Ольги играла молодая кровь, так хотелось романтики, что не было сил дожидаться своего законного медового месяца.
Полковник Павлов без особой радости принял сообщение о прилете в расположение полка дочки одного из ответработников ЦК КПСС. Любое ЧП с московской журналисткой могло бы стоить ему звания и должности, а ЧП с дочкой влиятельных родителей к тому же могло закончиться уголовным делом. Поэтому полковник с явным неодобрением посматривал в сторону комфортабельного генеральского микроавтобуса, замаскированного под санитарную машину. Он видел, как майор Чугуев, особист полка, с непривычной для него элегантностью подал руку девушке в светлом костюме туристки, состоящем из рубашки-распашонки и шортов.
В комнатке с двумя железными кроватями, отведенной по приказу полковника для гостьи, их встретил накрытый стол.
– Ого, вас тут кормят как на убой! – невольно вырвалось у Ольги при виде гастрономического великолепия, но тут же она прикусила язычок: рядовой Мамошин, колдовавший над сервировкой стола, невысокого росточка, худенький, с плаксивым лицом, как-то жалобно скривился и часто-часто заморгал выгоревшими ресницами. В то время в полку уже знали, что такое массовые потери личного состава.
Бандформирование полевого командира Хабибуллы обложило все окрестные ущелья. Душману удалось наладить доставку американского оружия и прочего снаряжения из Пакистана и понемногу перехватить оперативную инициативу. Власть представителей кабульской администрации в этой провинции была чисто номинальной. Реальной властью тут обладали только два человека – полковник Павлов и полевой командир Хабибулла. «Груз-200» из полушутливой-полузалихватской присказки обрел для каждого из них свою жуткую реальность…
* * *
Рядовой Мамошин уже пятый час расхаживал вокруг щитового домика с незаряженным автоматом, а его так до сих пор и не окликнули, чтобы он убрал со стола. Ради аппетитных объедков он даже от ужина в казарме отказался, но капитан со своей мадам так до сих пор ни разу и не вышли из своей комнаты с наглухо зашторенными окнами.– Что ты заладил: ребята да ребята! Я в командировке, понимаешь? Приехала написать репортаж о собственном муже-герое. Не забыл, что я осталась под девичьей фамилией? Репортаж будет подписан Ольгой Коробовой. Никто не догадается, что герой очерка Игорь Скворцов – ее родной муж.
– Ты напиши про связистов или технарей-вертолетчиков. Гибнут как мухи, – Скиф с остервенением поймал назойливую муху на лету, – а на дембеле даже удостоверения участника войны не дают.
– Какое мне дело до твоих технарей? Ты после публикации получишь внеочередное звание, поступишь в Академию Генштаба. А папа тебе сделает распределение в Москву через два года. Лучше о наших будущих детях подумай.
Она сидела в той же простыне перед зеркалом и приводила в порядок опухшее после счастливых слез лицо. Щеки, исколотые щетиной Скифа, горели румянцем.
Скиф разжал кулак, муха со смятыми крыльями натужно пыталась взлететь, как перегруженный вертолет.
– Давай семейные скандалы отложим на старость.
– Ты как хочешь, но перевод в Москву я тебе через папу сделаю. Хватит, наигрался в войну.
– Тут не играют, а воюют.
– Это мне безразлично. Я имею полное право каждый день видеть в постели молодого здорового мужа.
– Виноват, имеешь, – улыбнулся Скиф.
Муха все-таки расправила крылышки и теперь с нудным звоном билась в оконное стекло.
* * *
В тот вечер полковник Павлов не велел их беспокоить, а на следующий день зам по тылу выдал комендантскому взводу новенькое обмундирование. Бойцов посадили на предварительно вымытый и подкрашенный бронетранспортер и вывезли за сто метров от контрольно-пропускного пункта, куда уже были стянуты два подбитых джипа-«уазика» и разведывательный бронетранспортер. От них тянуло свежим бензином и соляркой. Солдат с факелом на палке дожидался команды, чтобы поджечь машины, когда Ольга будет снимать постановку боя с моджахедами в натуральных декорациях.В обед Ольга заявила командирским голосом:
– У меня еще осталась пленка. Ты должен отвести меня на восточный базар в ближайший кишлак. Мои снимки с руками оторвут в самых престижных журналах. Мне тоже нужно делать имя, не могу же я оставаться бледной тенью при муже-герое.
Приказом полковника Павлова такие вылазки для солдат и офицеров были самым строжайшим образом запрещены – оперативная обстановка диктовала свои жесткие условия. Поэтому Скиф смог совершить такую прогулку только в сопровождении старшего лейтенанта Василько, начальника патруля, и двух солдат.