Аль Даниил Натанович. Дорога на Стрельну

   Я остановился возле полуторки, которая, по всем признакам, собиралась в путь. Её водитель, немолодой красноармеец, только что кончил копаться в моторе и вытирал руки ветошью. Рядом с машиной стояли двое военных. Оба показались мне довольно пожилыми. Было им лет по двадцать семь — двадцать восемь. Один из них, среднего роста коренастый старший сержант, деловито высекал с помощью кресала искру, стараясь закурить между ладонями папиросу. Он не походил на ставших привычными глазу ополченцев, с их обмотками, хлопчатобумажными штанами и гимнастёрками, как правило, не по росту большими, с их перекошенным от подсумков или сапёрной лопатки ремнём. Это был кадровый боец. Полы ладно пригнанной шинели подоткнуты для похода под ремень. В яловые сапоги вправлены синие диагоналевые брюки. На темно-зеленой диагоналевой гимнастёрке свежий подворотничок. Было видно, что этот человек недавно с фронта. Об этом свидетельствовало его снаряжение: три гранаты-«лимонки», подвешенные к поясу, сапёрная лопатка в чехле, повидавшем виды, плотно набитые патронами подсумки. На поясе у него почему-то был прикреплён и командирский пистолет ТТ. Принадлежностью, типичной для фронтовика, были также кремень и кресало. Вероятно, огниво в полевой обстановке было надёжнее спичек. Вид у старшего сержанта спокойный и скромный.

   Именно этого нельзя сказать о стоявшем тут же моряке. Трудно объяснить, что придавало ему нарочито залихватский вид, какой бывал у некоторых «братишек» в гражданскую войну. Брюки аккуратно заправлены в кирзовые сапоги. Нет на нем и лихо заломленной бескозырки. На голове моряка пехотная каска, правда, откинутая назад. Перекрещённые на фланелевке пулемётные ленты и гранаты у пояса в нынешние дни тоже обычное боевое снаряжение. И лицо у него обычное. Черты правильны, хотя и грубоваты… Вот разве что серые глаза, беспокойно и сумрачно глядящие из-под чёрных бровей. И пожалуй, резкость движений. По тому, как моряк курил, как с силой отшвырнул окурок, было видно, что ему трудно спокойно устоять на месте, что он нетерпеливо ждёт, когда можно будет двинуться туда, где стреляют, где бой.

   Присмотревшись к этим двум видавшим виды бойцам, я решил попроситься к ним в компанию.
   — Здравствуйте, — сказал я, шагнув поближе к машине.
   — Здорово, — ответил моряк. В его взгляде и голосе чувствовалась насторожённость. Старший сержант молча кивнул, разгибаясь над огнивом.
   — Вы, случайно, не в Рамбов? — спросил я у моряка, в надежде вызвать его расположение этим чисто флотским наименованием Ораниенбаума.
   — А тебе что? — отвечал он недружелюбно.
   — Мне как раз туда.
   — Что там позабыл?
   — Ничего не позабыл. Я там ещё не был.
   — Раз не был, значит, и не надо тебе там быть.
   — Странная у вас логика, — возразил я. — Не всегда едут туда, где уже раньше бывали.
   — Логика у меня какая надо! — Моряк явно разозлился. — Подозрительным личностям на фронте делать нечего. Понял?
   Тут разозлился я.
   — Подозрительная личность?! Это я, что ли?
   — А кто же ещё?
   — Чем это я подозрительная личность?
   — А хоть бы и по внешности. Ишь как вырядился.
   Несправедливые наскоки моряка вывели меня из себя, и я решил тоже ударить его побольнее.
   — Внешность обманчива. У вас ведь бескозырки нет, а тем не менее, наверно, в моряках себя числите.
   Моряк побледнел. Скулы его набухли, глаза сузились. Он прислонил свой карабин к машине и подошёл ко мне.
   — Это у кого нет бескозырки? У меня нет бескозырки? У меня бескозырки нет? Да я тебе сейчас моей бескозыркой рожу начищу! Тогда узнаешь, есть она у меня или нет!
   С этими словами моряк запустил руку под фланелевку и вытащил бескозырку. Тут же он замахнулся ею, намереваясь смазать меня по лицу.
   — Стоп, стоп, Паша. Зачем же так?! — Старший сержант схватил моряка за руку.
   — А чего он за душу трогает? Да и подозрительный же явно!
   — Тем более другой разговор нужен. У вас документы есть? — обратился ко мне старший сержант.
   Я с готовностью показал ему моё удостоверение. Пока он читал документ, снабжённый фотографией и печатью, моряк и шофёр заглядывали в бумагу через плечо. Я знал, что документы у меня в порядке, но с сожалением думал о том, что испортил хорошую возможность добраться на этой машине до Ораниенбаума. Вдруг водитель воскликнул:
   — Так тебе во Вторую?! Так бы сразу и мычал. Считай, тебе повезло. Я же как раз из Второй. Прямо в штаб дивизии и домчу.
   — Ладно, братцы, — сказал старший сержант, — миритесь. Так и так попутчики. Чего вам делить? Тем более из-за головного убора. У тебя, Павел, бескозырка, у него тоже фуранька вроде морской…
   — Ещё чего скажешь…
   — Ну, ладно, ладно, знакомьтесь.
   Я протянул руку водителю.
   — Иванов Александр Батькович, — сказал тот, улыбаясь. — Меня в дивизии все знают. Спросишь Иванова — любой скажет: знаю.
   — Меня зовут Саня, — сказал я. — Саня Данилов.
   — Андрей, — представился старший сержант. — Андрей Шведов.
   Я протянул руку моряку.
   — Кратов Павел, матрос первой статьи. Нынче на суше воюю. Временно, конечно, — добавил он после маленькой паузы.
   — Я понимаю. Само собой.
   — Морская пехота. Слыхал небось про такую.
   — Ещё бы.
   — Ну вот, мы это самое «ещё бы» и есть…
   Словом, лёд растаял. Я понял, что поеду вместе с моими новыми знакомыми.
   — Чего ждём? — спросил Шведов у водителя.
   — Теперь ничего. Мотор подрегулировал, можно ехать.
   — Самое время, пока ещё проскочить можно, — сказал Кратов.
   Водитель бросил остаток цигарки на панель, растёр его ногой и встал на подножку.
   — Ну, кто со мной в кабине — залезай.
   — Я в кузове поеду, — сказал Кратов. — За воздухом буду присматривать.
   Шведов тоже не пожелал ехать в кабине. Мне не захотелось с ними расставаться.
   — Ну, дело хозяйское. — Иванов захлопнул дверцу.
   Кратов первым перемахнул через борт в кузов. Шведов, взявшись за борт руками, поставил ногу на колесо и взвился вверх, будто садился на коня. Я даже не заметил, когда он успел перекинуть через плечо винтовку. Меня, вместе с чемоданом, в четыре руки втащили в кузов, словно куль. Тут же Кратов с силой ударил кулаком по кабине, и машина дёрнулась с места. Громыхнули одна о другую две железные бочки. Меня качнуло назад, но Кратов, стоявший расставив ноги, точно на палубе, вовремя подтолкнул меня обратно к бочкам.
   Полуторка набрала скорость. Пустые трамваи откликались шумом, словно мосты за окнами поезда. Шофёр все время сигналил, что, впрочем, было ни к чему, так как грохот наших бочек был слышен издалека.
   Раза три возле строящихся баррикад нас останавливали патрули. Особенно долго копались в наших документах рабочие, охранявшие один из постов. Кратов уже начал было шуметь, но Андрей вовремя его угомонил, и нас пропустили. Скоро мы выскочили на окраину, в деревянное Автово. Вот и Красненькое кладбище. А дальше — совсем простор. Слева по шоссе домики в зелёных садах. Справа от дороги ровное пустое поле. А за ним всего в полутора-двух километрах залив.
   Уже позади портовые краны. Видна стенка Морского канала. Виден и противоположный берег залива. Там Лахта, Ольгино, Лисий нос…
   Я вспомнил эти места.
   Везде там дачки с башенками и верандами, застеклёнными красными, жёлтыми, зелёными стёклами. Везде пляжи с бесчисленными валунами на берегу и в воде. Везде мелко. Песчаное дно ребристое, точно стиральная доска…
   Посреди залива виднеется полоска земли. Кронштадт. Над ним, как толстый жёлудь, торчит собор.
   Звуки канонады здесь не такие, как в городе. Там она слышится как перекатный гул отдалённой грозы. Здесь гул распадается на отдельные залпы и выстрелы… Вот над тёмной полоской Морского канала сверкнуло пламя и взвилось грязноватое облачко. Оно медленно плыло вверх, но вместе с тем стало завиваться и книзу. Я поспешно открыл рот. По ушам ударило так, будто лопнуло само небо.
   — «Марат» лупит, — с нежностью в голосе произнёс Кратов. — Из главного калибра.
   — Ты чего рот растянул? — спросил меня Шведов.
   — Когда бьют из пушек, — наставительно пояснил я, — надо открывать рот… Чтобы барабанные перепонки не лопнули… Неужели не знаете?
   — А если война целый год продлится? — усмехнулся Андрей. — Так и будешь с разинутым ртом ходить?
   — Не забудь перед сном распорочку между зубов поставить, — охотно поддержал его Кратов.
   Чтобы лишний раз не открывать рот, я промолчал.
   Облачка залпов подымались и возле Кронштадта, и справа, и слева от него, и над фортами, и вдали, будто из самой воды. Над нами, прошивая небо, невидимо шуршали снаряды.
   Кратов оживился.
   — Во даёт жизни братва! — то и дело восклицал он. — А ведь ты, переводчик, не понимаешь, что они делают, этакие чушки! По скоплению танков как дадут, дадут! Танки, как пустые коробки спичечные, вверх подскакивают. Вернее, как лягушки. Сам видал. Подпрыгнет танк, перевернётся в воздухе, потом как гробанётся об землю… Все. Утиль! Так что ты напрасно флот не уважаешь!
   — Уважаю я флот. Сам хотел быть моряком…
   — В детстве все хотят. А потом не каждый мечтает тянуть флотскую лямку. Опять же служба четыре года. Нет-нет, я тебя сразу понял, ты флот не уважаешь!
   Спорить было бесполезно. Я видел, что недружелюбное отношение моряка ко мне не прошло. Надо сказать, что и я не мог перебороть чувство неприязни к нему.
   «Все-таки есть в нем что-то шаблонное, плакатное, уже не раз виденное, — думал я, поглядывая на матроса. — Эдакий „товарищ Братишкин“… Взгляд свысока на все сухопутное. „Мы, мы… мы моряки!“ Всегда ли эта словесная удаль соответствует боевой? А как будет, если я попаду с ним в переделку? Выручит? Или покинет на произвол судьбы, поскольку я сухопутный?»
   Шведов молчал. Вслушиваясь в звуки боя и оглядывая местность, он, как мне казалось, старался представить себе обстановку. Смотрел он не на залив, а в противоположную сторону, влево. Особенно внимательно вглядывался в каждую дорогу или даже проулок между дачными домиками.
   — Чего ты там высматриваешь? — спросил его Кратов. — Думаешь, фашист оттуда выскочит?
   — Смотрю, не появятся ли наши.
   — А чего их смотреть? Своих не видел, что ли?
   — Если своих здесь увидим, которые оттуда пойдут, считай, прорвался немец через железную дорогу.
   — Прорвётся он! Скажешь тоже. Как это можно через такой огневой заслон прорваться?!
   — Бывает, — ответил Шведов. — Через Варшавскую дорогу он же прорвался.
   — Так то — Варшавская, а то — Балтийская! Название совершенно другое. Попробуй-ка через такое название прорваться! И нечего улыбаться, — опять рассердился на меня Кратов. — Название не случайное у этой дороги. Балтийская — потому что к зоне флота относится и находится в досягаемости его артиллерии. Понял?
   — Все правильно. Я с вами совершенно согласен.
   Я действительно разделял мысли Кратова насчёт Балтийской железной дороги, хотя и выражал он их весьма своеобразно. В самом деле: как это может быть, чтобы фашисты прорвались сюда?! Об этом смешно даже думать! Во-первых, дорога, по которой мы едем, единственная. Только по ней теперь поддерживается связь Ленинграда со Стрельной, Петергофом, Ораниенбаумом и дальше — с фортами Красная Горка и Серая Лошадь. Во-вторых, если немцы поставят здесь, на берегу, свои пушки, они будут бить по кораблям. До фарватера отсюда рукой подать. Целься хоть в иллюминатор — не промахнёшься. Наконец, тут и Ленинград совсем рядом. Ну просто вот он. Нет, не могут фашисты сюда прорваться!
   Между тем на дороге становилось все оживлённее. Мы нагнали несколько машин, замедливших ход, и пристроились за ними. Обогнать их было трудно, так как шли встречные машины. Одна из них вдруг притормозила, и высунувшийся из окошка водитель закричал:
   — Иванов! Сашка! Стой!
   Мы остановились.
   — Вертай назад! Я там был!
   — Где там? Чего там впереди?
   — Там пробка! Дальше развилки на Красное Село КПП машины не пропускает!
   — Почему не пускают? — допытывался наш шофёр.
   — «Почему», «почему»! Немец бьёт по дороге прицельным огнём — вот почему. Снаряды и мины кидает.
   Встречный шофёр перебежал к нам через шоссе. Шведов, Кратов, а за ними и я соскочили на землю.
   Шофёр рассказал, что ещё полчаса назад по шоссе на Стрельну спокойно шли машины. Но вот противник начал артобстрел. Несколько машин было разбито снарядами.
   — Как цыплят набил по обе стороны шоссейки.
   — По самой развилке, по скоплению машин бьёт? — спросил Шведов.
   — Не бьёт. Развилка как раз горушкой прикрыта, не видать ему.
   — Что значит «не видать»? — Андрей достал пачку «Норда» и предложил всем папиросы. — Можно по карте развилку накрыть.
   — Пока не догадывается. Но скоро, видать, начнёт. Потому и разгоняют машины. Так что ехать смыслу нету. Заворачивай, Сашка, назад!
   — Надо подумать, — уныло отозвался Иванов.
   — Ну, тогда покедова. Думай! — Его знакомец вернулся к своей машине и укатил.
   Ехать и в самом деле было некуда. Впереди, совсем уже близко, кончался хвост остановившихся машин. Некоторые грузовики выворачивали из ряда и ехали назад к городу. Другие медленно подтягивались на их место.
   Иванов сплюнул и сел на подножку своей полуторки.
   — Делать нечего, придётся загорать, — со вздохом сказал он. — Для фронтового шофёра дело не новое… За час не прояснится — отъеду назад к Кировскому заводу. А там буду ждать темноты.
   — Спасибо, что подбросил. — Андрей протянул водителю руку. — Тебе и верно лучше подождать. А наше дело другое.
   — Точно. Если надо, по-пластунски проползём, — сказал Кратов. — Эх, дёрнул меня черт! Надо было мне морем идти. На катеришке каком-нибудь самом паршивом давно бы на месте был!
   — А ты, Данилов, с нами или тут останешься? — спросил Шведов.
   — Конечно, с вами!
   — Ну, догоняй, — буркнул Кратов, возможно уже понадеявшийся избавиться от меня.
   Оба они, вскинув на плечи винтовки, зашагали по дороге. Я полез в кузов за чемоданом. Соскочив на землю, я протянул руку шофёру.
   — Спасибо вам. Встретимся во Второй.
   — Хорошо бы, — вздохнул Иванов. — Здесь останешься — могут в другую часть зафуговать. Везде, конечно, люди, но неохота со своей дивизией расставаться… Послушай, Данилов, может, тебе не ходить с этими ребятами, а? Нам с тобой в одну дивизию, как-нибудь вместях и доберёмся.
   — Нет, не могу. Вы уж не обижайтесь.
   — Ну, ты, конечно, смотри сам, Данилов. Только я тебе вот что скажу. Там, — Иванов показал рукой вдоль дороги, — если ещё не передовая, то уже кое-что вроде. Идти в одиночку, без своей части, когда не знаешь обстановки — что спереди, что с фланга, — не дело это. А потом, хорошо, если сразу убьёт. А ранит если? Сам идти не сможешь, помочь некому…
   — Я же не один. Вот я и хочу с ними…
   — Тогда вот что: держись-ка ты лучше ближе к сержанту. Он опытный, кадровый, в финскую воевал. Медаль у него под шинелью есть. Зря не давали! В случае чего, его слушай, а не матроса этого.
   — А чем вам матрос не понравился? — спросил я с любопытством.
   — Не то чтобы не понравился, а вообще матросы на земле шальные делаются. На кораблях они совершенно иначе воюют, бесшумно. Кто в бинокль глядит, кто рулевую баранку крутит, кто пушку нацеливает. И все молча, деловито. «Ура!» кричат, только когда ко дну идут… А на земле они как с цепи сорвавшиеся. И гибнут часто зазря. Так что ты лучше Андрея этого слушай.
   Я поблагодарил Иванова за добрые напутствия и собрался было тронуться в путь.
   — Погоди ещё чуток.
   Он полез куда-то под сиденье.
   — Нате вам на троих. Неизвестно ведь, когда до места доберётесь.
   С этими словами водитель протянул мне кусок сала, завёрнутый в газету. Я стал отказываться, сказав, что у меня есть с собой булка, сахар…
   — Булка и сахар — это дома к чаю. А здесь сало вернее будет.
   — А как же вы?
   — Обо мне не пекись. Наш брат шофёр нигде не пропадёт.
   Я ещё раз поблагодарил его, и мы распрощались.
   Мои попутчики успели отойти довольно далеко. Я пустился бегом. Чемодан, хоть и не тяжёлый, бил по ногам. Сначала по правой, потом, когда я перехватил его в другую руку, по левой. Потом опять по правой.
   Я нагнал своих попутчиков у самой развилки. Мы влились в толпу. Чемодан, чтобы не мозолил глаза, я поставил в кювет.
   Кроме пограничников контрольно-пропускного пункта здесь в основном находились водители скопившихся возле развилки машин.

   Было вполне спокойно. Встречный шофёр явно сгустил краски. У пограничников, понятно, не было приказа задерживать военные машины и спешивших к фронту военнослужащих на том основании, что на войне опасно. Разговор лейтенанта-пограничника с окружившими его водителями носил характер своеобразного военного совета. В самом деле: как быть? Каждому позарез надо ехать. Но судьба тех, кто ещё недавно вот так же стоял здесь, но, не вняв предупреждению, двинулся на Стрельну, охладила охотников проскочить.
   Впереди, на дороге, в километре от нас чадил потухающий костёр. В груде тёмных обломков трудно было разглядеть что-либо напоминающее автомашину. Что сталось с людьми, ехавшими в ней? Может быть, кто-то мучается там, не имея сил выбраться из-под залитых бензином обломков? Как ни старался я смотреть в другую сторону и думать о другом, голова невольно поворачивалась к синему дымку, курившемуся над тёмной грудой, и воображение все ярче прорисовывало детали страшной картины.
   Я тронул старшего сержанта за рукав.
   — Андрей, давайте сходим туда. — Я махнул рукой в сторону дымка над дорогой. — Там люди. Надо бы помочь, сюда их вытащить…
   Шведов неторопливо повернулся ко мне, вынул свой кремень и стал чиркать по нему кресалом.
   — Не суетись, Саня. На войне суетиться ни к чему.
   — Люди же там…
   — Внимательным надо быть. Все надо увидеть, оценить толком, а потом уже действовать… Людей там нет. Они здесь.
   — Где? — встрепенулся я и стал разглядывать окружающих.
   Закуривая, Андрей молча поднял глаза и взглянул поверх моего плеча. Я обернулся. На траве за обочиной неровно лежала плащ-палатка. Из-под неё торчали три пары сапог. Солдатские ботинки, пара кирзовых и пара пожелтевших брезентовых, какие обычно носили командиры-ополченцы. Такие точно я видел вчера на моем однокурснике Саше Подбельском. Он был теперь политруком роты, воевал под Ораниенбаумом и приехал зачем-то в Ленинград на машине. Предлагал подбросить меня в Ораниенбаум, но у меня на руках ещё не было предписания.
   «Очень похожие сапоги, — подумал я. — И разве не мог Саша задержаться до утра? Кажется, даже собирался. Да нет. С какой стати ему задерживаться? Да и мало ли таких точно сапог? Конечно, это не он. Не стоит и смотреть. А все-таки вдруг он?..»
   Меня неудержимо потянуло взглянуть в лица погибших, и вместе с тем удерживал от этого какой-то страх.
   — Андрей, как вы думаете, можно, я на них посмотрю?
   — Можно. И даже полезно.
   Я прыгнул через кювет и медленно, точно он был пудовым, приподнял угол плащ-палатки над головой мертвеца в брезентовых сапогах. Нет, не Саша. Другое лицо, но тоже знакомое. Не могу вспомнить, кто это. Парень моего возраста. То ли мы росли рядом в нашем Дзержинском районе и встречались на улицах, в магазинах, в Летнем саду. Или, быть может, он учился в университете на другом факультете и попадался мне на глаза в длинном, вечно шумном университетском коридоре, в сутолоке университетской столовой. А может быть, я видал его в очереди в Публичку или сидящим напротив меня за длинным столом её читального зала? Не знаю. Это был один из тех незнакомых знакомых, с которыми — непонятно, почему? — не здороваешься, хотя их жизнь идёт рядом с твоей.
   Осторожно, словно покойника можно было разбудить, опустил я на его лицо угол плащ-палатки и вернулся на дорогу.
   — Ну что, познакомился? — спросил Кратов.
   — Познакомился.
   На развилке меж тем шёл все тот же разговор. Раздавались голоса:
   — День, как назло, ясный.
   — Да уж куда ясней, будто и не сентябрь вовсе.
   — Интересно: откуда он дорогу видит?
   — Забрался в Лигове на станционную водокачку, вот и видит.
   — Нету там водокачки.
   — Чего спорить-то, — сказал пожилой шофёр с толстым животом, с которого все время съезжал ремень. — Из Дудергофа, с Вороньей горы, всю эту округу как на ладони видать. Я там работал, на самой горе, на лимонадном заводе.
   — Я думал, живот только от пива бывает. А оказывается, и от лимонада, — сказал Кратов.
   Кругом загоготали.
   — Значит, фрицы там теперь твой лимонад пьют! — продолжал потешаться моряк, ободрённый всеобщим хохотом.
   — Скажешь тоже, полосатая душа, — обиделся толстяк. — Мы там все покурочили, а сахар в Ленинград вывезли.
   — Верно папаша говорит, — вмешался один из пограничников. — С Вороньей горы он и корректирует обстрел дороги.
   — Воронья гора тут ни при чем, — уверенно сказал Шведов. — Если немцы на ней закрепятся, то, конечно, оборудуют там наблюдательные пункты для тяжёлой артиллерии. А здесь по дороге небольшие пушки с близкого расстояния бьют. Наблюдатель от них в тыл не пойдёт. Хотя бы и на гору. Он вперёд выдвинется. Иногда даже ближе пехоты к противнику подберётся.
   — Выходит, пока немцев отсюда не отгонят, на дороге спасу не будет, — вздохнул рядом водитель, похожий на цыгана.
   Как бы в ответ на эти слова, на шоссе взметнулся разрыв. Другой, третий и четвёртый поднялись справа и слева от дороги.
   — Крепко шпандорит!
   — Для острастки нам подкинул.
   — Четырехорудийная батарея на дорогу нацелена.
   — Хорошо, если одна.
   — Все ясно, — сказал лейтенант с облегчением. До этой минуты он, видимо, колебался, не знал, что делать, и невольно втянулся в шофёрский митинг. Теперь он принял решение. — А ну, все по машинам, долой с развилки! Развели мне тут базар на КПП. Заворачивай все назад! И пешим тоже не скапливаться! Туда или сюда!
   Водители стали было разбредаться по своим машинам, но тут на полной скорости вкатился на развилку и со скрипом затормозил пятитонный грузовик ЯЗ. В его кузове, плотно прижавшись друг к другу, стояли женщины. В момент резкой остановки раздались взвизгивания.
   — Кто такие? Куда вас несёт? Заворачивай машину! — закричал лейтенант. Он зачем-то снял с шеи автомат и потрясал им, будто звал кого-то за собой в атаку.
   Женщины, напугавшись, что их повезут назад, полезли из кузова. Одни занесли ноги через борт и застряли на нем, обнажив разных цветов трико. Другие перегнулись через борт, собираясь выкатиться на дорогу кулями.
   — Да стойте же вы! Куда?! Расшибётесь! — закричали мы.
   — А ну, бабы, слазьте с бортов, — властным голосом скомандовал Кратов.
   Он вышиб одну за другой задвижки и опустил бортик.
   — Вот теперь — прошу! Ну, давай ты, Белая Головка! — Он улыбнулся девушке с длинными светлыми волосами. — Сигай в мои объятия!
   Девушка присела, обняла моряка за шею, а тот взял её за талию, высоко приподнял, несколько секунд подержал её над собой и бережно опустил на землю.
   С помощью бойцов все женщины благополучно высадились, кроме совсем старой бабушки, которой взялся помогать я. Бабуся топталась у края кузова, стоя во весь рост. Я то и дело подпрыгивал, но это не помогало. Тем более что старушка перебегала с одного конца платформы на другой. Я ждал, что вот-вот за моей спиной грянет хохот и посыплются насмешки. Помог Андрей. Встав на подножку, он поднялся в кузов, схватил старушку под мышки и опустил, покорную и тихую, ко мне на руки.
   Приехавшие на грузовике женщины были работницами Кировского завода. Только старушка была посторонняя. Её подсадили по пути.
   Сегодня утром работницы, проживающие в Стрельне, как обычно, приехали трамваем на работу. Вдруг на заводе стало известно, что к Стрельне, где остались их дети, подходит враг. Завком дал обезумевшим матерям грузовик. Они помчались в Стрельну.
   Все это женщины объясняли лейтенанту сбивчиво, с криками, с плачем.
   «Неужели он их не пропустит? — подумал я, заметив, что лейтенант отрицательно качает головой. — Как это можно не пропустить матерей за детьми?!»
   — Не могу пропустить, и все! — твердил лейтенант наседавшим на него женщинам. — Перебьют вас там на дороге.
   — А мы по кювету пойдём. Ползком будем двигаться, — заверяла девушка, которую Кратов назвал Белой Головкой.
   — У тебя что, тоже детишки там? — спросил её моряк.
   — Нет. Старики, отец с матерью. Больные они, без меня пропадут.
   — Пусть, пусть лучше меня убьют! — кричала рослая женщина в синем с красными цветами крепдешиновом платье. — Пусть лучше убьют, чем я от дитя моего отступлюсь. Пусть, пусть! Пустите!
   Женщина наседала на лейтенанта и его бойцов, теснила их грудью, пыталась растолкать руками. Но её не пускали.
   — Пустите! — вдруг закричала она ещё громче. — Или я товарищу Сталину напишу!
   — Пишите, — невозмутимо отвечал лейтенант. — Я его приказ выполняю: никого без пропуска к линии фронта, никого без приказа в тыл. А при неподчинении стрелять на месте.
   — Приказ правильный! Только не про детей с матерями он писан, — возразил Кратов.
   — Ко всем относится! — отрезал лейтенант. — И обсуждать приказ не будем.