Амаду Жоржи. Габриэла, корица и гвоздика

   - Вы смеетесь? Такими вещами не шутят...
   Тонико поднялся, велел записать выпитые аперитивы в счет и бросил монету Разине Шико, который поймал ее на лету.
   - На вашем месте я бы именно так и поступил...
   Оставшись один в опустевшем баре, Насиб погрузился в раздумье. А что еще он мог сделать? Давно прошло то время, когда он приходил в ее комнату только ради забавы, только потому, что ему надоела Ризолета и другие женщины; то время, когда он как плату приносил ей брошки ценою в десять тостанов и дешевые кольца со стекляшками. Теперь он подносил ей подарки каждую неделю, а то и два раза на неделе.
   Отрезы на платье, духи, шали, конфеты. Но что все это значит, если ей предлагают снять дом, обеспечить роскошную праздную жизнь, которой живет Глория, тратя деньги без счета и одеваясь лучше многих замужних сеньор, имеющих богатых мужей? Нужно было предложить ей что-то лучшее, что-то большее, что сразу бы сделало смешным предложения судьи, Мануэла Ягуара, а теперь и Рибейриньо, который внезапно остался без Анабелы. Танцовщица уехала, край какао внушал ей страх. Она решилась на этот шаг из-за шума, который поднялся вокруг Рибейриньо, после того как он избил чиновника префектуры, к тому же попутно выяснились и некоторые более серьезные факты.
   Уложив потихоньку вещи, она, никому не сказав ни слова, купила билет на пароход компании "Баияна"
   и простилась только с Мундиньо. Анабела побывала у него дома накануне отъезда, и он дал ей тысячу рейсов. Рибейриньо находился на плантации и узнал новость лишь по возвращении оттуда. Она увезла брильянтовое кольцо, золотые подвески и другие драгоценности тысяч на двадцать. Тонико заявил в баре:
   - Вот мы с Рибейриньо и остались вдовцами.
   Пора бы Мундиньо раздобыть нам кого-нибудь еще...
   Рибейриньо обратился к Габриэле, дом у него уже был готов, только бы она решилась. Он ей тоже подарит брильянтовое кольцо и золотые подвески. Обо всем этом Насиб узнал из рассказов доны Арминды, которая расхваливала Габриэлу:
   - Никогда не видела такой порядочной девушки...
   Ведь от подобных предложений у любой голова закружится. Нужно любить по-настоящему больше, чем самое себя, чтобы устоять. Всякая другая уже продалась бы и купалась в роскоши, как принцесса...
   В чувствах Габриэлы Насиб не сомневался. Разве не отвергала она все предложения и подношения, словно они ее совсем не интересовали? Она смеялась в ответ и не сердилась, когда кто-либо из посетителей посмелее касался ее руки или брал за подбородок. Она не возвращала записок, не отвечала грубо, а лишь благодарила за любезность. Но никому не давала воли и никогда не жаловалась Насибу, никогда ничего у него не просила и, принимая подарки, радостно хлопала в ладоши. А разве каждую ночь не умирала она в его объятиях, пылкая и ненасытная, не шептала с никогда не угасавшей страстью: "Красавчик мой, любовь моя"?
   "На вашем месте я бы именно так и поступил..."
   Легко говорить, когда дело касается другого. Но как жениться на кухарке Габриэле, мулатке без роду и племени, у которой нет ни кола ни двора, на девушке, найденной на невольничьем рынке? Он должен жениться на воспитанной девушке из уважаемой семьи, на девушке с приданым, образованной, чистой и невинной. Что сказали бы дядя и ворчливая тетка, сестра и ее муж - инженер-агроном из хорошей семьи?
   Что сказали бы Ашкары - богатые родственники, землевладельцы, занимающие видное положение в Итабуне? Что сказали бы его друзья по бару: Мундиньо Фалкан, Амансио Леал, Мелк Таварес, доктор, капитан, Маурисио Каирес, Эзекиел Прадо? Что сказал бы весь город? Нет, нельзя даже думать об этом, все это вздор. И все же он думал.
   В бар зашел крестьянин - продавец птиц. В одной из клеток маленькая софре распевала грустную и нежную песню. Красивая, подвижная черно-желтая птичка ни минуты не сидела спокойно. Вот она запела громче, слушать ее было очень приятно. Разиня Шико и Бико Фино пришли в вострог от ее пения.
   Одну вещь он должен сделать обязательно. Запретить Габриэле являться в бар! Убытки? Ну что ж...
   Он потеряет выручку, но хуже будет, если он потеряет ее. Она была постоянным искушением для мужчин, ее присутствие действовало на них опьяняюще. Как не влюбиться, как не желать ее, не вздыхать, если видишь ее? Насиб ощущал Габриэлу всем своим существом - кончиками пальцев, своими обвисшими усами, кожей на бедрах, на подошвах ног. Софре пела, казалось, только для него, ибо ее пение было грустным.
   Почему бы не отнести птичку Габриэле? Теперь, когда он запретит ей приходить в бар, ей понадобятся другие развлечения.
   Насиб купил софре. Больше он не мог думать, не мог страдать.
   ГАБРИЭЛА С ПТИЧКОЙ В КЛЕТКЕ
   О! Какая красота! - воскликнула Габриэла, увидев софре.
   Насиб поставил клетку на стул, птичка билась о прутья.
   - Это тебе... Чтоб ты не скучала.
   Он уселся, Габриэла устроилась на полу у его ног.
   Она взяла его большую волосатую руку, поцеловала ладонь, и это напомнило Насибу - он сам не мог понять почему - землю его родителей, горы Сирии. Потом Габриэла положила голову ему на колени, и он провел рукой по ее волосам. Птичка, успокоившись, зачирикала.
   - Два подарка сразу... Какой ты у меня хороший!
   - Два?
   - Птичка и еще - то, что ты сам ее принес. Ведь каждый день ты возвращаешься так поздно...
   Неужели ему предстояло потерять ее... "Верность каждой женщины, какой бы преданной она ни была, имеет QBOH границы". Ньо Гало, конечно, хотел сказать "свою цену". Горечь отразилась на лице Насиба, и Габриэла, подняв глаза, заметила это.
   - Ты, Насиб, что-то грустен... Раньше ты таким не был. Всегда ходил веселый, всегда улыбался, а тетерь такой печальный. Почему, Насиб?
   Что он мог ей сказать? Что не знает, как ее уберечь, как навсегда удержать при себе? Насиб воспользовался случаем, чтобы начать разговор.
   - Мне нужно тебе кое-что сказать.
   - Так говори, хозяин мой...
   - Мне кое-что очень не нравится, очень меня беспокоит.
   Габриэла встревожилась:
   - Я плохо что-нибудь приготовила или плохо выстирала?
   - Нет, нет, совсем другое.
   - А что?
   - То, что ты ходишь в бар. Это мне не по душе.
   Габриэла широко открыла глаза:
   - Так я же хожу, чтобы помогать тебе и чтобы твой завтрак не остывал. Только поэтому.
   - Я знаю. Но ведь другие этого не знают...
   - Понимаю. Я не подумала об этом... Нехорошо, что я в баре, да? Наверно, кое-кому не нравится, что кухарка входит в бар... Я не подумала...
   Он согласился:
   - Именно... Кое-кто не обращает на это внимания, но находятся такие, что протестуют.
   Грустными стали глаза Габриэлы. Пение софре терзало душу, разрывало сердце. Какими грустными стали глаза Габриэлы!
   - Что плохого я им сделала?
   Зачем он заставляет ее страдать, почему не говорит ей правды, не говорит о своей ревности, не кричит о своей любви, не зовет ее нежно Биэ, как ему хочется и как он давно называет ее мысленно?
   - С завтрашнего дня я буду приходить через черный ход и отдавать тебе завтрак. Я не стану входить в зал и появляться у столиков на улице.
   Что ж, неплохо. Он по-прежнему будет видеть ее в полдень, она по-прежнему будет рядом с ним, и он сможет, как и раньше, касаться ее рук, ног, груди.
   И не явится ли этот шаг своеобразным отрицательным ответом на соблазнительные предложения и на сладкие слова посетителей?
   - А тебе нравится ходить в бар?
   Она кивнула. Это был ее свободный час, она совершала прогулку до бара, и как ей все там нравилось!
   Она идет с судками по городу, проходит между столиков, слышит шепот мужчин, чувствует на себе их взгляды, полные желания. Но ее не волнуют взгляды стариков. Предложения снять для нее дом, которые делали полковники, были ей не по душе. Просто ей было приятно, когда на нее заглядывались, когда ее приветствовали, ее желали. Эта насыщенная желанием атмосфера была как бы подготовкой к ночи, когда в объятиях Насиба Габриэла вспоминала красивых мужчин из бара: сеньора Тонико, сеньора Жозуэ, сеньора Ари, сеньора Эпаминондаса, кассира из магазина.
   А может быть, кто-нибудь из них затеял эту историю.
   Нет, нет. Конечно, это один из старых уродов, обозленный тем, что она не уделяла ему внимания.
   - Хотя ладно, приходи по-прежнему. Но теперь ты не станешь больше обслуживать клиентов, будешь стоять за стойкой.
   Значит, они все же смогут на нее смотреть, ей улыбаться и даже иногда подходить к стойке, чтобы поговорить с ней.
   - Пойду в бар... - сказал Насиб.
   - Так рано...
   - Мне вообще нельзя было уходить...
   Пальцы Габриэлы сжимали его ноги, они не давали ему уйти. Никогда еще он не обладал ею днем, всегда только ночью. Он хотел встать, но она, полная благодарности, молча удерживала его.
   - Иди сюда... Иди скорей...
   Он увлек ее за собой. Впервые он будет обладать ею в своей спальне, на своей кровати, будто она его жена, а не кухарка. Когда она взяла его голову и поцеловала его глаза, он спросил ее, и задал этот вопрос впервые:
   - Скажи мне одно: ты очень любишь меня?
   Она рассмеялась, и смех ее был подобен пению птиц, он звучал как трель:
   - Красавчик мой... Люблю, даже больше, чем люблю...
   Ее опечалила эта история с баром. Почему же он заставил ее страдать, почему не сказал ей правду?
   - Никто не говорил, чтобы ты не приходила в бар. Это я был против. Потому я и грущу. Все с тобой заигрывают, говорят тебе всякую чушь, берут тебя за руку, не хватает только, чтобы они тебя схватили и тут же, в баре, повалили на пол...
   Она рассмеялась, потому что это показалось ей смешным.
   - Подумаешь... Я на них не обращаю никакого внимания...
   - В самом деле?
   Габриэла привлекла его к себе, тесно прижала к груди. Насиб прошептал:
   - Биэ... - И на своем языке любви, на арабском, сказал: - Отныне я буду звать тебя Биэ, и эта постель будет твоею, здесь ты будешь спать. Для меня ты не кухарка, хотя ты и стряпаешь. Ты хозяйка этого дома, ты солнечный луч, ты лунный свет и пение птиц. Твое имя - Биэ...
   - Биэ - это иностранное имя? Зови меня Биэ и чаще говори на своем языке... Я люблю его слушать...
   Когда Насиб ушел, она уселась перед клеткой. Насиб хороший, думала она, он меня ревнует. Она засмеялась, просунув палец меж прутьев, птичка в испуге заметалась. Насиб ревнует; какой он смешной...
   А вот она не испытывает ревности, если хочет - пусть идет к другой. Вначале так оно и было, она знает. Он спал с ней и с другими женщинами. Но ей было все равно. Он мог идти к другой. Но не насовсем, а только на ночь. Насиб ее ревнует, это забавно. Но что за беда, если Жозуэ взял ее за руку? Если сеньор Тонико - такой красавец и всегда такой серьезный - за спиной сеньора Насиба пытался поцеловать ее в затылок? Если сеньор Эпаминондас просил свидания, а сеньор Ари дарил ей конфеты и трепал по подбородку?
   С ними со всеми она спала каждую ночь, когда Насиб обнимал ее, с ними, а также со всеми, кто был у нее раньше, со всеми, кроме дяди. То с одним, то с другим, но чаще всего с мальчиком Бебиньо и с сеньором Тонико. Это ведь так приятно, стоит только вообразить...
   Как хорошо ходить в бар и расхаживать среди мужчин. Жизнь прекрасна, она довольна тем, что живет. Она любит греться на солнце, принимать холодную ванну, жевать гуяву, есть манго, грызть перец, она любит ходить по улицам, распевать песни, спать с одним молодым мужчиной, а мечтать о другом.
   Биэ - ей понравилось это имя. Насиб, такой большой, кто мог бы подумать? Даже в такую минуту он говорил на чужом языке и ревновал... Какой смешной!
   Она не хотела его обидеть, он хороший! Она будет теперь осторожнее, ей не хотелось его огорчать. Но не может же она не выходить из дому, не подходить к окну, не гулять по улицам. Не может всегда молчать и не улыбаться. Не слышать голоса мужчины, его прерывистого дыхания, не видеть блеска мужских глаз. "Даже не проси, Насиб, я не могу этого сделать".
   Птичка билась о прутья. Сколько дней она в неволе? Наверное, немного, еще не успела привыкнуть. Да и кто же привыкнет жить взаперти? Габриэла любила животных, птиц, она с ними дружила - с кошками, собаками, даже с курами. На плантации у нее был попугай, он умел говорить. Но он умер с голоду, еше раньше дяди. И больше ей не хотелось держать птичку в клетке. Ей было жаль ее. Она не сказала этого Насибу, боялась его обидеть. Он ведь решил сделать ей подарок, чтобы она не чувствовала себя одинокой, и подарил ей софре-певунью. Но песня ее такая грустная, и Насиб тоже грустный. Она не хотела его обидеть, теперь она будет осторожна. Ей не хотелось огорчать его, она скажет, что птичка вырвалась из клетки и улетела.
   Габриэла пошла во двор и открыла клетку. Кот спал. Софре взлетела, села на ветку гуявы и спела для Габриэлы. Какая звонкая, какая веселая песня! Габриэла улыбнулась, кот проснулся.
   О СТУЛЬЯХ С ВЫСОКОЙ СПИНКОЙ
   Тяжелые австрийские стулья с высокой спинкой, черные, резные, обитые кожей с узорами, стояли здесь, казалось, только для того, чтобы ими любовались, но не для того, чтобы на них садились. Пожалуй, кое на кого они нагнали бы страху. Полковник Алтино Брандан еще раз осмотрел гостиную. На стене, как и у него дома, - цветные портреты полковника Рамиро и его покойной супруги - продукция процветающей санпауловской индустрии; между портретами - зеркало. В углу - ниша со статуями святых. Вместо свечей крошечные электрические лампочки: синие, зеленые, красные, - красота! На другой стене - японские бамбуковые циновки, к которым приколоты почтовые открытки, портреты родственников, гравюры.
   В глубине комнаты рояль, покрытый черной тканью с узорами густо-красного цвета.
   Едва войдя в дом, Алтино встретил Жерузу, поздоровался с ней и спросил, дома ли полковник Рамиро Бастос и сможет ли уделить ему пару минут; девушка провела его в коридор, разделяющий две передние гостиные. Оттуда он услышал, как в доме началась суета: гремели оконные задвижки, со стульев снимались чехлы, вступали в действие щетки и метелки. Парадную гостиную открывали лишь в торжественных случаях: в день рождения полковника, в день, когда вступал на пост новый префект, для приема крупных политических деятелей из Баии, а также когда наносил визит редкий и уважаемый гость. Жеруза появилась в дверях, приглашая Алтино войти:
   - Заходите, полковник.
   Полковник редко бывал в доме Рамиро, обычно только по праздникам, и сейчас он снова, как всегда, восхищался роскошной гостиной - этим неоспоримым свидетельством богатства и могущества Бастосов.
   - Дедушка сейчас выйдет... - улыбнулась Жеруза и удалилась, потупившись. "Красивая девица, похожа на иностранку, уж очень белокурая, и кожа у нее такая белая, что даже кажется голубоватой. Этот Мундиньо Фалкан дурак. К чему ссориться, когда все можно так легко разрешить?"
   Алтино услышал шаркающие шаги Рамиро и уселся.
   - Вот это здорово! Просто превосходно! Чем я обязан удовольствию видеть вас?
   Они пожали друг другу руки. Алтино поразил вид старика: как он сдал за те месяцы, что они не встречались! Раньше Бастос напоминал ствол крепкого дерева, на котором годы не оставляют следа, который безразличен к бурям и ветрам. Казалось, Рамиро будет править в Ильеусе вечно. Теперь от прежнего могущества полковника остался лишь повелительный взгляд.
   Его руки слегка дрожали, плечи согнулись, походка стала нетвердой.
   - С каждым днем вы выглядите бодрее, - солгал Алтино.
   - Если слабость называть силой... Ну, давайте присядем.
   Высокая спинка стула. Может быть, она и красива, но неудобна. Ему больше по вкусу обитые синей кожей мягкие кресла в конторе Мундиньо Фалкана - в них прямо тонешь, они такие удобные, что не хочетея уходить.
   - Извините меня за нескромный вопрос: сколько вам лет?
   - Восемьдесят три.
   - Хороший возраст. Дай вам господь еще много лет жизни.
   - В нашей семье умирают поздно. Мой дед прожил до восьмидесяти девяти лет. Отец - до девяноста двух.
   - Я его помню.
   В гостиную, неся на подносе чашечки с кофе, вошла Жеруза.
   - Внучки уже выросли...
   - Я женился в зрелом возрасте, так же как и Алфредо и Тонико. А то у меня были бы правнуки, даже праправнуки.
   - Правнук не заставит себя ждать. Когда внучка такая красавица...
   - Возможно, возможно.
   Жеруза вернулась, взяла чашки и сказала:
   - Дедушка, пришел дядя Тонико, спрашивает, можно ли ему войти.
   Рамиро взглянул на Алтино.
   - Как вы скажете, полковник? У вас ко мне конфиденциальный разговор?
   - От Тонико у меня секретов нет - ведь он ваш сын.
   - Пусть войдет...
   Тонико появился в жилете и гамашах. Алтино поднялся. Тонико сердечно и горячо обнял его. "Вот хитрец!" - подумал фазендейро.
   - Очень, очень рад вас видеть в нашем доме, полковник. Вы так редко у нас появляетесь...
   - Я деревенский житель, выезжаю из Рио-до-Брасо только в случае крайней необходимости, кроме "Агуас-Кларас", нигде не бываю...
   - Неплохой урожай в этом году, полковник, как вы считаете? - прервал его Тонико.
   - Слава богу. Никогда не видел столько какао...
   Вот я и приехал в Ильеус и решил: дай-ка навещу полковника Рамиро. Поговорю с ним, поделюсь своими мыслями. На плантациях мы по вечерам сидим и думаем... Знаете, как это бывает, - начинаешь думать, а потом и поговорить хочется.
   - Я весь внимание, полковник.
   - Вам известно, что в политику я никогда не вмешивался. Только один раз это сделал, да и то иного выхода не было. Вы, должно быть, помните, тогда сеньор Фирмо был префектом. Они хотели прибрать к рукам Рио-до-Брасо и назначить туда своего человека. Я приезжал тогда поговорить с вами...
   Рамиро помнил этот случай. Комиссар полиции, его ставленник, уволил помощника полицейского комиссара в Рио-до-Брасо, которому покровительствовал Алтино, и назначил на его место капрала военной полиции. Алтино приехал в Ильеус и явился к Бастосу с жалобой. Это было лет двенадцать назад. Алтино потребовал, чтобы капрала отозвали и возвратили его протеже. Рамиро согласился. Смена власти была произведена без его ведома и согласия, в момент, когда он был на заседании сената в Баие.
   - Я велю отозвать капрала, - обещал Бастос.
   - Не надо. Он приехал тем же поездом, что и я; похоже, побоялся остаться. Не знаю толком, в чем дело, я плохо осведомлен, слышал только, что над ним немного подшутили. Думаю, ему не захочется возвращаться в Рио-до-Брасо. Нужно просто освободить его от этой должности и снова назначить моего кума.
   Власть без силы ничего не стоит...
   Так и сделали. Рамиро вспомнил неприятный разговор. Алтино тогда угрожал разрывом, грозил поддержать оппозицию. А что ему нужно сейчас?
   - Сегодня я снова приехал. Возможно, на этот раз я лезу туда, куда меня не просят... Проповеди мне никто не заказывал. Но я сижу на плантации и раздумываю над тем, что происходит в Ильеусе. Даже если мы сторонимся дел, они сами напоминают о себе.
   Ведь, в конце концов, все расходы на политику оплачивают фазендейро, которые живут на плантациях и собирают какао. Вот это меня и заботит...
   - А как вы оцениваете нынешнее положение?
   - Я нахожу его неважным. Вы всегда пользовались вполне заслуженным уважением в Ильеусе и уже много лет являетесь политическим лидером. Разве ктонибудь станет отрицать это? Во всяком случае, не я, избави господи.
   - Однако все же кое-кто отрицает. Правда, не здешние жители, а чужеземец, который явился в Ильеус неизвестно зачем. Его братья, люди порядочные, выставили его из своей фирмы, не хотят даже видеть этого отщепенца. Он приехал в Ильеус, чтобы расколоть то, что было единым, разобщить то, что было неделимым. Если капитан выступает против меня, это закономерно, я боролся против его отца и добился его отставки. Капитан по-своему прав, поэтому я всегда считался с ним и не переставал его уважать. Но этому сеньору следовало бы довольствоваться деньгами, которые он зарабатывает, и не вмешиваться не в свое дело.
   Алтино закурил свернутую из кукурузного листа сигарету и опять поглядел на лампочки в нише, где стояли статуи святых.
   - Замечательное освещение. У нас в доме тоже есть статуи святых. Хозяйка у меня набожная и изводит ужасно много свечей. Я велю и у нас провести электричество... Ильеус - край чужеземцев, сеньор полковник. А кто такие мы сами? Никто из нас здесь не родился. Но возьмем коренных жителей Ильеуса - что они собой представляют? За исключением доктора, человека образованного, все остальные - дрянь, ничего не стоят. Следовательно, можно сказать, что мы первые грапиуны. А наши дети ильеусцы. И когда мы прибыли в эти ужасные леса, разве старожилы не могличжазать, что мы чужеземцы?
   - Я не хотел вас обидеть. Я знал, что вы продали ему свое какао, но не знал, что вы друзья, поэтому был откровенен. И все же я не беру своих слов обратно.
   Что сказано, то сказано. Не сравнивайте себя с ним, полковник, не сравнивайте и меня. Мы приехали сюда, когда тут ничего еще не было. Это совсем другое дело. Сколько раз мы рисковали жизнью, сколько раз чудом избегали смерти? Больше того! Сколько раз мы были вынуждены идти на убийство? А выходит, это ничего не стоит? Нет, не сравнивайте себя с ним, полковник, и не сравнивайте меня. - Голос старика благодаря напряжению воли перестал дрожать и вновь приобрел прежние, повелительные интонации. Разве он рисковал жизнью? Он приехал с деньгами, оборудовал контору, покупает и экспортирует какао.
   Разве ему угрожала смерть? Так какое он имеет право распоряжаться в Ильеусе? Мы свое право завоевали.
   - Все это верно, полковник. Все верно, но прежние времена миновали. Мы с головой ушли в свои дела и не отдаем себе отчета, что время идет и положение меняется. И когда в один прекрасный день мы вдруг открываем глаза, все вокруг оказывается иным, не похожим на прежнее.
   Тонико слушал молча, однако лицо его выражало беспокойство. Он почти жалел о том, что пришел в эту гостиную. В коридоре Жеруза отдавала распоряжения служанкам.
   - Почему? Я вас не понимаю...
   - Сейчас объясню. В прежние времена управлять было просто. Достаточно было иметь силу - и власть оказывалась в твоих руках. Теперь все переменилось.
   Как вы уже сказали, мы завоевывали власть в кровавых боях, она была нужна нам для того, чтобы владеть землей. Она была необходима. И мы сделали то, что должны были сделать. Но города растут. Итабуна сейчас так же велика, как Ильеус. Пиранжи, Агуа-Прета, Макуко, Гуараси тоже становятся городами. Появилось много людей с высшим образованием агрономов, врачей, адвокатов. Все они требуют нововведений. А способны ли мы теперь управлять и можем ли с этим справиться?
   - Почему же так получилось? Откуда взялось столько образованных, откуда такой прогресс? Кто его обеспечил? Вы да я. А вовсе не какой-то чужеземец.
   И теперь, когда дело сделано, по какому праву он восстает против тех, кто его сделал?
   - Мы сажаем какао, ухаживаем за саженцами, чтобы они скорее росли, собираем плоды, разрубаем их, ссыпаем зерна в корыта, сушим в баркасах и печах, грузим какао на ослов, отправляем в Ильеус, продаем экспортерам. Какао высушено, оно ароматно, оно лучшее в мире, и делаем его мы. Но можем ли и умеем ли мы изготовлять шоколад? И что бы мы делали без сеньора Уго Кауфмана, который специально для этого приехал из Европы? И то он вырабатывает только порошок. Да, полковник, вы сделали много. Ильеус всем обязан вам. Боже избави, я этого не отрицаю, - наоборот, я первый признаю это. Но вы уже сделали все, что умели и что могли сделать.
   - А разве Ильеус требует еще чего-нибудь? Что же ему нужно? Говоря по правде, я не вижу, в чем он нуждается. Пожалуйста, скажите прямо, чтобы я мог понять.
   - Вы поймете. Ильеус прекрасен, как цветущий сад. Ну, а Пиранжи, Рио-до-Брасо, Агуа-Прета? Там народ недоволен. Мы проложили дороги с помощью работников и жагунсо. Теперь нужны шоссе, а жагунсо их сделать не могут. А хуже всего эта нашумевшая история с портом, эта пресловутая мель. Почему вы пошли против, полковник Рамиро Бастос? Потому что вмешался губернатор? Но ведь весь народ заинтересован в решении этой проблемы, от нее зависит благополучие края: какао будет вывозиться из Ильеуса во все страны мира. Мы перестанем оплачивать его перевозку в Баию. А кто ее оплачивает? Экспортеры и фазендейро.
   - У каждого из нас есть обязательства, и мы их выполняем. Ибо тот, кто не выполняет обязательств, недостоин уважения. Я лично всегда их выполнял, вы это знаете. Губернатор объяснил мне положение дел.
   Наши дети когда-нибудь соорудят порт в Мальядо.
   Всему свое время.
   - Время пришло, но вы не хотите этого понять.
   В наши времена не было кино и нравы были иные.
   Впрочем, нравы тоже меняются; сейчас всюду столько нового, что иной раз не знаешь, как действовать.
   Прежде, чтобы управлять, достаточно было распоряжаться и выполнять обязательства по отношению к правительству. Сегодня этого мало. Вы выполняете обязательства по отношению к губернатору, поскольку он ваш друг, но именно поэтому к вам не относятся с прежним уважением. Людям нет дела до ваших обязательств, они хотят, чтобы правительство удовлетворило их нужды. Подумайте, полковник, почему сеньор Мундиньо так популярен, почему многие пошли за ним?
   - Почему? Да потому, что он действует подкупом, сулит своим сторонникам золотые горы. И находятся же такие бессовестные субъекты, которые забывают о своих обязательствах.
   - Вы меня извините, полковник, дело не в этом.
   Разве он может предложить что-нибудь такое, чего не можете предложить вы? Место в избирательном списке, авторитет, важный пост? У вас гораздо большие возможности... Главное, что он обещает править в соответствии с духом времени и проводит это в жизнь.
   - Править? А разве он победил на выборах?
   - Ему не нужно побеждать. Он проложил улицу вдоль берега моря, открыл газету, помог приобрести автобусы, договорился о создании банковского агентства, добился присылки инженера для расчистки прохода в бухту. Это ли не значит управлять? Вам подчиняются префект, полицейский комиссар, власти в поселках. Но правит, и уже давно, Мундиньо Фалкан.