Страница:
Наконец мы приблизились к деревне. Канадские парашютисты (из 1-го канадского парашютного батальона 6-й воздушно-десантной дивизии) рассказали нам, что до сих пор ведут бой за селение».
Канадцы начали атаку на Варревиль ночью, около 03.30. Неизвестный английский капитан (приземлившийся в 02.00 на реке Див) сообщил, что когда он вступил в бой перед рассветом, то, «казалось, в деревне царил полный хаос. На фоне грохота „Бренов“, „Спандусов“ и гранат слышны были крики англичан и канадцев, немцев и русских. Очевидно, битва была в самом разгаре». Русским в немецкой форме сообщили, что, если они отступят, сержанты-немцы застрелят их, а если сдадутся, то союзники застрелят их за предательство, поэтому они стойко сопротивлялись до конца дня.
К 19.00 канадцы взяли деревню. Они полагали, что теперь, когда их задание выполнено, их эвакуируют в Англию. «Они отдали нам все свои сигареты, — вспоминает Мастерс, — душистые сигареты „Капорал“ (которые мы очень ценили), полагая, что они им не понадобятся, так как скоро они отправятся домой».
— Задайте им перцу, ребята, — кричали канадцы другим коммандос. — Задайте им перцу!
Сержант, бывший вместе с Мастерсом, сообщил канадцам, что они дали излишнюю волю своей фантазии,
— Если вы находитесь под командованием генерала, — подчеркнул он, — то неужели вы думаете, что он отпустит вас в разгар битвы?
До отправки домой канадским парашютистам предстояло провести в Нормандии три месяца.
Вечером дня «Д», достигнув Варревиля, коммандос окопались и стали ждать контратак.
Бригадир Джон Денфорд-Слэйтер был офицером-планирофщиком коммандос. В конце дня он присоединился к Шими Ловату на гряде южнее Варревиля. Люди Ловата время от времени отражали контратаки. «Шими был великолепен, — сообщает Денфорд-Слэйтер. — Каждый раз, когда взрывался минометный заряд, я подпрыгивал на пару футов, а он стоял твердо, как скала. Я почувствовал глубокий стыд.
Из 4-й роты коммандос прибежал связной.
— Против нас ведется тяжелая контратака, сэр, — сказал он лорду Ловату.
— Передайте 4-й роте: пусть сами позаботятся о своих контратаках и не беспокоят меня, пока положение не станет серьезным, — сказал Шими. Затем мы закончили беседу».
Денфорд-Слэйтер и майор Чарли Хед взяли «Брен» и предложили укомплектовать пост на ночь: по собственному признанию, так они заботились о собственном самоутверждении.
— Нет, спасибо, — отвечал Ловат.
Немного подавленные, Денфорд-Слэйтер и Хед двинулись по дороге назад к Орну. По дороге Денфорд-Слэйтер увидел немецкого солдата огромного роста, стоящего возле траншеи.
— Стреляй в него, если он сдвинется хоть на дюйм! — закричал Хеду Денфорд-Слэйтер. Тут немец поднял руки вверх.
— Капут, — сказал немец, осклабившись. Он должен был действовать как снайпер, но рад был сделаться пленным.
Во время допроса Денфорд-Слэйтер велел своему ординарцу держать пленника на мушке. Пленник был одет в отличную трофейную куртку.
— Вы должны забрать это, — сказал Хед Денфорд-Слэйтеру. Хед велел ординарцу снять куртку с немца. Ординарец не раздумывая вручил свой пистолет пленнику. «Ситуация была нелепая, — вспоминал Денфорд-Слэйтер, — пленный немец с заряженным револьвером, лицом к лицу с безоружным английским бригадиром, майором и рядовым. К счастью, это был необычный пленник: он был полностью лишен мужества. Он отдал свою куртку, а затем вручил обратно пистолет».
Когда солнце начало склоняться над Ла-Маншем, майор Найджел Тейлор уселся в кресло возле кафе Гондре на мосту Пегас. Он был ранен в ногу. После того как врач перевязал его рану, «Гондре принес мне стакан шампанского, что было действительно весьма кстати после такого дня, скажу я вам. А затем, как раз когда начало темнеть, произошел грандиозный налет британской авиации: самолеты приблизились, выпустили планеры и сбросили провиант с нашей стороны канала. Это было восхитительное зрелище, действительно восхитительное: сотни планеров, сотни этих чертовских штуковин, и еще они сбрасывали припасы на парашютах из бомбовых люков. Все это опустилось вниз, и, казалось, прошло всего несколько минут, а все эти парни уже сидели в джипах, тащили противотанковые ружья и Бог знает что еще, спускаясь по дороге и через мост».
Когда подкрепление маршировало через мост, чтобы присоединиться к парашютистам и планерным войскам к востоку от Орна, Уолли Парр и другие солдаты из роты Говарда кричали: «Где вас носило?», «Война кончилась», «Поздновато для парада, ребята» и прочую чепуху в этом роде.
В воздухе находилась 308-я планерная дивизия «Хорса». В ее составе прибыли два планерных батальона по 1000 человек каждый, сопровождаемые 34 планерами «Гамликар» (более тяжелыми). Они несли джипы, артиллерию и продовольствие. Зоны приземления были расчищены парашютистами по обеим сторонам канала Орна.
Капитан Хью Уэлдон, впоследствии знаменитый диктор и продюсер Би-би-си, был тогда в составе «Хорсы». Когда его взвод приземлился, «все наше оружие было готово к бою. Кругом были планеры, одни перевернутые и нелепые, другие же — заходящие на посадку. Они казались огромными».
Когда Уэлдон опустился на землю, стрельбы не было. «Следующее, что я заметил и что я никогда не забуду, был вид солдат, радовавшихся неожиданной возможности ощутить под ногами твердую землю: они справляли нужду с тем рассеянным видом, который появляется у людей в такой ситуации. Человек остается человеком».
«Выполнив это дело, мы пошли. Вся рота, числом 120 человек, приземлилась на 5 планерах. Никто не был ранен и не пропал». Инженеры и связисты, артиллеристы и вооружение, продовольствие и транспорт, ремонтная служба, медики и даже капелланы повсюду опускались на землю. «Все это, — рассказывал Уэлдон, — казалось даже тогда совершенно невероятным и поразительным примером высокой организации».
Однако сработало не все. После захода солнца 40 самолетов «DC-3» из 233-й эскадрильи Королевских ВВС пересекли Ла-Манш, имея на борту 116 т продовольствия, боеприпасов, взрывчатки, запасных раций, медикаментов и бензина для сбрасывания их на парашютах для 6-й воздушно-десантной дивизии. Перелет прошел без происшествий, но когда «Дакоты» пролетали над морскими судами возле устья реки Орн, те открыли огонь по низко и медленно летящим самолетам. Два из них получили серьезные повреждения и вынуждены были повернуть назад, а один сделал вынужденную посадку на поверхность Ла-Манша. Еще пять пропали без вести, а остальные были рассеяны. В результате удалось сохранить лишь 25 т продовольствия.
Легкомысленным артиллеристам Королевского флота не удалось распознать самолеты «Дакоты»; они упрекали авиаторов за то, что те сами не узнали их достаточно быстро, прибавляя в свое оправдание, что незадолго до того на них напал одиночный вражеский ночной истребитель.
Капитан Джон Тиллет из бригады ВДВ провел большую часть дня «Д» на аэродроме в Таррант-Раштон в Англии, ожидая сообщения о том, что зоны приземления в Нормандии расчищены. У Тиллета были почтовые голуби, которых полагалось использовать, чтобы передавать новости в том случае, если это не удастся сделать по радио. Командир эскадрильи британских ВВС сам дрессировал голубей и «очень гордился ими. Все они сидели в корзинках. К несчастью, во время ожидания кое-кто из ребят не устоял перед искушением: они убили, зажарили и съели голубей».
Наконец в 18.30 бомбардировщики, тащившие планеры, начали подниматься в воздух; их сопровождал конвой примерно из 900 «Спитфайров». Тиллет вспоминает, что во время приближения этой воздушной флотилии к побережью Франции «все небо было буквально заполнено самолетами на многие мили вокруг, и все они были нашими. У берегов была масса кораблей — их были тысячи, всех видов и размеров». В 21.30 пилот его планера стартовал, и «Хорса» начала спиральный спуск на землю.
«Мы ударились о землю с таким треском, будто наш планер разлетелся в щепки; он задрожал и остановился. Вокруг нас приземлялись другие планеры — некоторые налетали друг на друга, — приземлялись со всех сторон.
Мы выскочили из планера и приготовились отразить нападение, откуда бы оно ни последовало. К моему изумлению, передо мной в траншее был немец, настоящий живой немец. Три года нас учили сражаться с немцами, но к этому я не был готов. Мы чуть не застрелили его, но тут, поглядев на него, я понял, что он был перепуган до смерти и не будет в нас стрелять. Он не мог пошевелиться. Мы взяли его в плен».
Тиллет и его взвод рысцой побежали к гряде. «Добравшись до нее, мы услышали шум танков. Подъехали два танка, и, к своему ужасу, я увидел, что на передовом танке нарисована свастика. Мы дали стрекача и исчезли в поле, ища какую-нибудь яму, чтобы в нее залезть, пока этот танк повернет против нас свою башню.
Так в течение двух минут после приземления мы а) взяли пленного, б) смело двинулись вперед и в) были обращены в бегство».
Танки оказались английскими. Еще днем передовой танк подбил немецкий, и в знак этого экипаж нарисовал на борту свастику. Тиллет отвел своих солдат обратно на гряду и окопался на ночь.
Один майор из воздушно-десантной бригады незадолго до взлета заметил мальчика-газетчика, продававшего лондонский «Ивнинг стандард» возле аэродрома. На первой полосе был заголовок: «Солдаты небес приземляются в Европе». Майор купил целую пачку, погрузил в свой планер и раздал их той же ночью в Нормандии, так что по крайней мере часть парашютистов смогла прочесть о себе в лондонской газете прямо в день десантирования.
Когда стемнело, 6-я дивизия ВДВ была на месте. По словам Хью Уэлдона, ребята-десантники «благополучно очутились на твердой земле, и, более того, многие из нас — вероятно, большинство — оказались там, где предполагалось». Но в целом британская армия не достигла своей цели — не взяла Кан и Карпике.
Постепенно людей охватил своего рода паралич. Английские десантные войска вступили в битву вскоре после полуночи, а те, кто прибыл утром и днем, участвовали в энергичных наступательных операциях. Менее чем 24 часа спустя они перешли к обороне, окопавшись и ожидая контратак.
Вскоре им суждено было пожалеть о том, что они не прорвались в Кан, пока немцы были дезорганизованы и в состоянии шока. Американцы подвергли их жесткой критике за то, что они упустили момент. Но факт остается фактом: за исключением нескольких парашютистов и соединений американской 4-й дивизии на побережье «Юта*, никто из американцев также не достиг целей, поставленных перед ними в день „Д“. После того как американцы очистили побережье, они сочли, что для одного дня ими сделано достаточно.
Лучше всего это выразил майор Тейлор. Сидя возле кафе Гондре, по мере того как сгущалась тьма, он потягивал шампанское и чувствовал себя превосходно. «Я помню, что в ту минуту говорил сам себе: Боже мой, мы сделали это!»
32. «Когда померкнет их слава?»
Канадцы начали атаку на Варревиль ночью, около 03.30. Неизвестный английский капитан (приземлившийся в 02.00 на реке Див) сообщил, что когда он вступил в бой перед рассветом, то, «казалось, в деревне царил полный хаос. На фоне грохота „Бренов“, „Спандусов“ и гранат слышны были крики англичан и канадцев, немцев и русских. Очевидно, битва была в самом разгаре». Русским в немецкой форме сообщили, что, если они отступят, сержанты-немцы застрелят их, а если сдадутся, то союзники застрелят их за предательство, поэтому они стойко сопротивлялись до конца дня.
К 19.00 канадцы взяли деревню. Они полагали, что теперь, когда их задание выполнено, их эвакуируют в Англию. «Они отдали нам все свои сигареты, — вспоминает Мастерс, — душистые сигареты „Капорал“ (которые мы очень ценили), полагая, что они им не понадобятся, так как скоро они отправятся домой».
— Задайте им перцу, ребята, — кричали канадцы другим коммандос. — Задайте им перцу!
Сержант, бывший вместе с Мастерсом, сообщил канадцам, что они дали излишнюю волю своей фантазии,
— Если вы находитесь под командованием генерала, — подчеркнул он, — то неужели вы думаете, что он отпустит вас в разгар битвы?
До отправки домой канадским парашютистам предстояло провести в Нормандии три месяца.
Вечером дня «Д», достигнув Варревиля, коммандос окопались и стали ждать контратак.
Бригадир Джон Денфорд-Слэйтер был офицером-планирофщиком коммандос. В конце дня он присоединился к Шими Ловату на гряде южнее Варревиля. Люди Ловата время от времени отражали контратаки. «Шими был великолепен, — сообщает Денфорд-Слэйтер. — Каждый раз, когда взрывался минометный заряд, я подпрыгивал на пару футов, а он стоял твердо, как скала. Я почувствовал глубокий стыд.
Из 4-й роты коммандос прибежал связной.
— Против нас ведется тяжелая контратака, сэр, — сказал он лорду Ловату.
— Передайте 4-й роте: пусть сами позаботятся о своих контратаках и не беспокоят меня, пока положение не станет серьезным, — сказал Шими. Затем мы закончили беседу».
Денфорд-Слэйтер и майор Чарли Хед взяли «Брен» и предложили укомплектовать пост на ночь: по собственному признанию, так они заботились о собственном самоутверждении.
— Нет, спасибо, — отвечал Ловат.
Немного подавленные, Денфорд-Слэйтер и Хед двинулись по дороге назад к Орну. По дороге Денфорд-Слэйтер увидел немецкого солдата огромного роста, стоящего возле траншеи.
— Стреляй в него, если он сдвинется хоть на дюйм! — закричал Хеду Денфорд-Слэйтер. Тут немец поднял руки вверх.
— Капут, — сказал немец, осклабившись. Он должен был действовать как снайпер, но рад был сделаться пленным.
Во время допроса Денфорд-Слэйтер велел своему ординарцу держать пленника на мушке. Пленник был одет в отличную трофейную куртку.
— Вы должны забрать это, — сказал Хед Денфорд-Слэйтеру. Хед велел ординарцу снять куртку с немца. Ординарец не раздумывая вручил свой пистолет пленнику. «Ситуация была нелепая, — вспоминал Денфорд-Слэйтер, — пленный немец с заряженным револьвером, лицом к лицу с безоружным английским бригадиром, майором и рядовым. К счастью, это был необычный пленник: он был полностью лишен мужества. Он отдал свою куртку, а затем вручил обратно пистолет».
Когда солнце начало склоняться над Ла-Маншем, майор Найджел Тейлор уселся в кресло возле кафе Гондре на мосту Пегас. Он был ранен в ногу. После того как врач перевязал его рану, «Гондре принес мне стакан шампанского, что было действительно весьма кстати после такого дня, скажу я вам. А затем, как раз когда начало темнеть, произошел грандиозный налет британской авиации: самолеты приблизились, выпустили планеры и сбросили провиант с нашей стороны канала. Это было восхитительное зрелище, действительно восхитительное: сотни планеров, сотни этих чертовских штуковин, и еще они сбрасывали припасы на парашютах из бомбовых люков. Все это опустилось вниз, и, казалось, прошло всего несколько минут, а все эти парни уже сидели в джипах, тащили противотанковые ружья и Бог знает что еще, спускаясь по дороге и через мост».
Когда подкрепление маршировало через мост, чтобы присоединиться к парашютистам и планерным войскам к востоку от Орна, Уолли Парр и другие солдаты из роты Говарда кричали: «Где вас носило?», «Война кончилась», «Поздновато для парада, ребята» и прочую чепуху в этом роде.
В воздухе находилась 308-я планерная дивизия «Хорса». В ее составе прибыли два планерных батальона по 1000 человек каждый, сопровождаемые 34 планерами «Гамликар» (более тяжелыми). Они несли джипы, артиллерию и продовольствие. Зоны приземления были расчищены парашютистами по обеим сторонам канала Орна.
Капитан Хью Уэлдон, впоследствии знаменитый диктор и продюсер Би-би-си, был тогда в составе «Хорсы». Когда его взвод приземлился, «все наше оружие было готово к бою. Кругом были планеры, одни перевернутые и нелепые, другие же — заходящие на посадку. Они казались огромными».
Когда Уэлдон опустился на землю, стрельбы не было. «Следующее, что я заметил и что я никогда не забуду, был вид солдат, радовавшихся неожиданной возможности ощутить под ногами твердую землю: они справляли нужду с тем рассеянным видом, который появляется у людей в такой ситуации. Человек остается человеком».
«Выполнив это дело, мы пошли. Вся рота, числом 120 человек, приземлилась на 5 планерах. Никто не был ранен и не пропал». Инженеры и связисты, артиллеристы и вооружение, продовольствие и транспорт, ремонтная служба, медики и даже капелланы повсюду опускались на землю. «Все это, — рассказывал Уэлдон, — казалось даже тогда совершенно невероятным и поразительным примером высокой организации».
Однако сработало не все. После захода солнца 40 самолетов «DC-3» из 233-й эскадрильи Королевских ВВС пересекли Ла-Манш, имея на борту 116 т продовольствия, боеприпасов, взрывчатки, запасных раций, медикаментов и бензина для сбрасывания их на парашютах для 6-й воздушно-десантной дивизии. Перелет прошел без происшествий, но когда «Дакоты» пролетали над морскими судами возле устья реки Орн, те открыли огонь по низко и медленно летящим самолетам. Два из них получили серьезные повреждения и вынуждены были повернуть назад, а один сделал вынужденную посадку на поверхность Ла-Манша. Еще пять пропали без вести, а остальные были рассеяны. В результате удалось сохранить лишь 25 т продовольствия.
Легкомысленным артиллеристам Королевского флота не удалось распознать самолеты «Дакоты»; они упрекали авиаторов за то, что те сами не узнали их достаточно быстро, прибавляя в свое оправдание, что незадолго до того на них напал одиночный вражеский ночной истребитель.
Капитан Джон Тиллет из бригады ВДВ провел большую часть дня «Д» на аэродроме в Таррант-Раштон в Англии, ожидая сообщения о том, что зоны приземления в Нормандии расчищены. У Тиллета были почтовые голуби, которых полагалось использовать, чтобы передавать новости в том случае, если это не удастся сделать по радио. Командир эскадрильи британских ВВС сам дрессировал голубей и «очень гордился ими. Все они сидели в корзинках. К несчастью, во время ожидания кое-кто из ребят не устоял перед искушением: они убили, зажарили и съели голубей».
Наконец в 18.30 бомбардировщики, тащившие планеры, начали подниматься в воздух; их сопровождал конвой примерно из 900 «Спитфайров». Тиллет вспоминает, что во время приближения этой воздушной флотилии к побережью Франции «все небо было буквально заполнено самолетами на многие мили вокруг, и все они были нашими. У берегов была масса кораблей — их были тысячи, всех видов и размеров». В 21.30 пилот его планера стартовал, и «Хорса» начала спиральный спуск на землю.
«Мы ударились о землю с таким треском, будто наш планер разлетелся в щепки; он задрожал и остановился. Вокруг нас приземлялись другие планеры — некоторые налетали друг на друга, — приземлялись со всех сторон.
Мы выскочили из планера и приготовились отразить нападение, откуда бы оно ни последовало. К моему изумлению, передо мной в траншее был немец, настоящий живой немец. Три года нас учили сражаться с немцами, но к этому я не был готов. Мы чуть не застрелили его, но тут, поглядев на него, я понял, что он был перепуган до смерти и не будет в нас стрелять. Он не мог пошевелиться. Мы взяли его в плен».
Тиллет и его взвод рысцой побежали к гряде. «Добравшись до нее, мы услышали шум танков. Подъехали два танка, и, к своему ужасу, я увидел, что на передовом танке нарисована свастика. Мы дали стрекача и исчезли в поле, ища какую-нибудь яму, чтобы в нее залезть, пока этот танк повернет против нас свою башню.
Так в течение двух минут после приземления мы а) взяли пленного, б) смело двинулись вперед и в) были обращены в бегство».
Танки оказались английскими. Еще днем передовой танк подбил немецкий, и в знак этого экипаж нарисовал на борту свастику. Тиллет отвел своих солдат обратно на гряду и окопался на ночь.
Один майор из воздушно-десантной бригады незадолго до взлета заметил мальчика-газетчика, продававшего лондонский «Ивнинг стандард» возле аэродрома. На первой полосе был заголовок: «Солдаты небес приземляются в Европе». Майор купил целую пачку, погрузил в свой планер и раздал их той же ночью в Нормандии, так что по крайней мере часть парашютистов смогла прочесть о себе в лондонской газете прямо в день десантирования.
Когда стемнело, 6-я дивизия ВДВ была на месте. По словам Хью Уэлдона, ребята-десантники «благополучно очутились на твердой земле, и, более того, многие из нас — вероятно, большинство — оказались там, где предполагалось». Но в целом британская армия не достигла своей цели — не взяла Кан и Карпике.
Постепенно людей охватил своего рода паралич. Английские десантные войска вступили в битву вскоре после полуночи, а те, кто прибыл утром и днем, участвовали в энергичных наступательных операциях. Менее чем 24 часа спустя они перешли к обороне, окопавшись и ожидая контратак.
Вскоре им суждено было пожалеть о том, что они не прорвались в Кан, пока немцы были дезорганизованы и в состоянии шока. Американцы подвергли их жесткой критике за то, что они упустили момент. Но факт остается фактом: за исключением нескольких парашютистов и соединений американской 4-й дивизии на побережье «Юта*, никто из американцев также не достиг целей, поставленных перед ними в день „Д“. После того как американцы очистили побережье, они сочли, что для одного дня ими сделано достаточно.
Лучше всего это выразил майор Тейлор. Сидя возле кафе Гондре, по мере того как сгущалась тьма, он потягивал шампанское и чувствовал себя превосходно. «Я помню, что в ту минуту говорил сам себе: Боже мой, мы сделали это!»
32. «Когда померкнет их слава?»
Конец дня «Д»
Когда примерно в 22.00 в Нормандии наступила полная темнота, выгрузка на побережье прекратилась. Около 175 000 американских, канадских и английских военнослужащих вторглось в Нормандию по воздуху или морем; потери составили 4900 человек. Фронт вторжения протянулся более чем на 90 км между американскими десантниками на правом краю и английскими десантниками — на левом. В нем имелся 18-километровый разрыв между левым флангом побережья «Юта» и правым флангом «Омахи» (внутри которого рейнджеры Раддера удерживали небольшой кусок территории между «Омахой» и «Ютой» близ Пуант-дю-О), 11-километровый — между «Омахой» и «Золотом», и 5-километровый — между «Юноной» и «Мечом». Эти разрывы не имели значения, поскольку в тех местах у немцев не было войск, способных воспользоваться благоприятной возможностью.
Для немцев поле битвы было изолировано. По крайней мере в этом Роммель был прав: авиация союзников сделала почти невозможной для немцев быструю переброску людей, танков и артиллерии к театру военных действий. Что касается союзников, то практически неограниченное число людей, танков, артиллерии и боеприпасов, находившихся недалеко от берега, ожидали выгрузки на рассвете 7 июня, а позади них, в Англии, находилось еще больше людей, танков, артиллерии и запасов, ожидавших переправы через Ла-Манш.
Вторжение имело небольшую глубину, нигде не достигнув более чем 10 км («Юнона»), а на «Омахе» — менее 2 км. Но везде союзники прорвали «Атлантический вал». Немцы все еще располагали преимуществом в оборонительных боях, и живые изгороди, особенно на Котангенс, обеспечивали превосходные естественные позиции. Однако если говорить об их стационарных укреплениях, находившихся на участках вторжения, их дотах и бункерах, сети траншей, системе коммуникаций, позициях для тяжелой артиллерии, то здесь — лишь за некоторыми исключениями — дело было «капут».
Немцы потратили четыре года на возведение «Атлантического вала». Они израсходовали тысячи тонн бетона, укрепленного сотнями тысяч стальных прутьев. Они прорыли тысячи километров траншей. Они заложили миллионы мин и установили тысячи километров колючей проволоки. Они соорудили десятки тысяч береговых заграждений. Это было величайшим инженерным подвигом, который поглотил немалую долю мат териалов, людских ресурсов и строительных мощностей Германии в Западной Европе.
На «Юте» «Атлантический вал» задержал американскую 4-ю дивизию менее чем на час. На «Омахе» американские 29-я и 1-я дивизии были задержаны им менее чем на день. В секторах «Золото», «Юнона» и «Меч» он задержал 50-ю английскую, 3-ю канадскую и 3-ю английскую дивизии примерно на час. Поскольку «Атлантический вал» совершенно не имел второй линии защиты, то, будучи преодолен хотя бы на километр, он становился бесполезным. Более того, войска вермахта, оборонявшие «Атлантический вал» западнее и восточнее территории вторжения, были неподвижны и не могли броситься на звуки пушечных выстрелов.
Таким образом; «Атлантический вал» должен считаться одной из величайших ошибок военной истории[111].
Но и союзники допускали ошибки. Одной из них был выброс 82-й и 101-й воздушно-десантных дивизий в полночь. Вне всякого сомнения, куда лучше было ввести их в действие на рассвете. Огромные возможности бомбардировочной авиации и морского флота не были использованы с полной отдачей из-за кратковременности и неточности огневой подготовки перед вторжением. Основной упор на высадке и прорыве «Атлантического вала» был, вероятно, неизбежен — настолько грандиозными казались эти укрепления, — но это дорого стоило союзникам, когда штурмовые команды наконец прорвались. Часть солдат стала думать, что, раз они прорвались через вал, их миссия выполнена. Как раз тогда, когда каждому следовало напрячь свои силы и сделать все возможное, чтобы попасть в глубь территории, пока немцы были ошеломлены, солдаты союзников останавливались, чтобы поздравить самих себя, заварить чаю и окопаться.
Неспособность подготовить людей и снаряжения для сложной наступательной операции в стране, где полно живых изгородей, была вопиющей ошибкой. Разведка союзников великолепно выполнила задачу по установлению местонахождения немецких оборонительных укреплений и отлично — если не в совершенстве — справилась с задачей фиксации местонахождения немецких соединений в Нормандии. Однако в том, чтобы осознать трудности боя среди живых изгородей, разведка потерпела полную неудачу.
Однако ошибки союзников бледнеют рядом с ошибками немцев. Пытаясь обороняться повсюду, они в итоги были не в состоянии обороняться нигде. Их командная структура была скорее помехой, нежели помощью. Роммель выдвинул идею остановить вторжение на побережье; ей противостояла идея Рундштедта — контратаки в глубине территории, а Гитлер выдвинул свою — компромисс между двумя первыми. В итоге эти идеи нельзя было эффективно применить. Использование поляков, русских и прочих военнопленных для работы на укреплениях имело смысл; одевать их в форму вермахта и помещать в траншеях, надеясь, что они будут оказывать стойкое сопротивление, было бессмысленно.
У вермахта было много ошибок, но их превзошли ошибки люфтваффе, которых там просто не было. Геринг требовал применения всех сил люфтваффе в день «Д», но фактически не получил ничего. Больше всего союзники боялись массивной бомбардировки с воздуха, направленной на массу судов и скопление на берегу, причем они ждали, что Геринг применит все самолеты, способные лететь в атаку. Но Геринг был в Берхтесгадене, согласившись с самоуверенным, смехотворным утверждением Гитлера, что союзники предпримут вторжение точно в том месте, где он их ожидал, в то время как люфтваффе находились либо в Германии, либо на передислокации, либо на земле для заправки. Единственный раз, 6 июня 1944 г., люфтваффе — ужас всего мира — стали посмешищем[112].
Немецкий военно-морской флот был не лучше. Его подводные лодки и крейсеры либо находились в укрытиях, либо далеко в Северной Атлантике охотились за торговыми судами. За исключением одной незначительной акции, предпринятой тремя торпедными катерами, немцы не произвели ни одной атаки на величайшую из когда-либо собиравшихся армад.
«Фау-1», на которые Гитлер возлагал столь большие надежды и на создание которых он затратил столько немецких технологических и производственных мощностей, не были готовы. Когда же они были готовы (через неделю после дня «Д»), он пустил их против неверной цели.
Серьезны были тактические и стратегические ошибки немцев, но величайшими оказались их политические провалы. Их оккупационная политика в Польше и России уничтожила весь энтузиазм «восточных» батальонов по отношению к своему делу — даже несмотря на то, что почти все, кто был в них призван, ненавидели коммунистов. Хотя во Франции немцы вели себя несравнимо лучше, чем в Польше и в России, даже там немцам не удалось добиться поддержки. Поэтому немцы не смогли извлечь выгоду из огромного потенциала завоеванной Франции. То, что должно было стать «козырем» Германии — французская молодежь, — стало «козырем» союзников, будь то саботажники на фабриках или члены Сопротивления.
То, что Гитлер рассматривал как величайшие достижения Германии, — принцип собственного лидерства в Третьем рейхе, беспрекословное подчинение, ожидавшееся им от кадров вермахта, от маршала до рядового, — все это работало против немцев в день «Д».
Несмотря на отдельные случаи невероятной храбрости и фанатизма некоторых немецких соединений, высшее командование вермахта, офицеры среднего звена и младший офицерский состав — все вели себя жалким образом. Причина легко установима: они боялись проявить инициативу. Они позволяли себя парализовать глупыми приказами, исходящими издалека и не соответствующими ситуации на поле битвы. Командиры танков, которые знали, где находится враг и как и когда его следует атаковать, просидели весь день в своих штабах, ожидая, что высшее командование в Берхтесгадене сообщит им, что делать. Контраст между такими людьми, как генералы Рузвельт и Кота, полковники Канхем и Отуэй, майор Говард, капитан Доусон, лейтенанты Сполдинг и Уинтерс, между тем, как они приспосабливались к неожиданным ситуациям и реагировали на них, и их немецкими соперниками, не мог быть большим. Люди, сражавшиеся за демократию, могли принимать быстрые решения на месте и соответственно действовать, а люди, сражавшиеся за тоталитарный режим, — нет. За исключением полковника Хейдта и отдельных капитанов и лейтенантов, ни один немецкий офицер не ответил должным образом на вызов, брошенный в день «Д».
Когда наступила темнота, войска союзников, находившиеся на берегу, окопались, в то время как авиация возвратилась в Англию, а флот подготовился к возможному ночному нападению люфтваффе. Оно произошло в 23.00 и стало свидетельством полной небоеспособности люфтваффе.
Джош Онан вспоминает и описывает его: «Вдруг все загрохотало, и мы все вышли посмотреть, в чем дело. Это оказался немецкий разведсамолет. Он летел не слишком высоко и не на полной скорости. Он сделал над заливом полный круг. Все корабли стреляли из всех орудий. Вы никогда в жизни не видели такой стены трассирующих пуль, зенитного огня и цветных вспышек. А немец пролетел себе спокойно вокруг всего залива, сделал еще круг и отправился домой»[113].
Рядовой Джон Слотер из 116-го полка 299-й дивизии США также описывает эту сцену: «Когда стемнело, вражеский истребитель „Me-109“ пролетел над всем флотом союзников справа налево, прямо над аэростатами заграждения. Все корабли в Ла-Манше открыли огонь по этому одинокому аэроплану, осветив небо миллионом трассирующих пуль. Героический пилот люфтваффе избежал всех — даже не пытаясь уклониться. Хотелось бы мне знать, как это он прошел через эту завесу огня».
Люди окапывались по всему фронту. Капитан Джон Рааен 5-го батальона рейнджеров находился подле Вьервиля за пределами побережья «Омаха». «К этому времени стемнело, и нужно было организоваться против ночных контратак и проникновения немцев, — рассказывает он в своем устном сообщении. — Штаб роты находился во дворе маленькой фермы, расположенной к югу от дороги. Тут я понял, что совершил ошибку — не взял с собой инструмента, чтобы выкопать траншею.
Двор французской фермы больше напоминает кирпичи, чем землю. В течение столетий животные утаптывали его. Солнце высушило его. Выкопать яму, чтобы защитить себя, было просто невозможно. У солдат были инструменты для рытья окопов. И двое предложили выкопать для меня яму, но я сказал: «Нет. Позаботьтесь о себе. Выкопайте ямы для себя. А когда окажетесь в безопасности, дадите мне свою лопату, и я выкопаю себе яму».
Когда стемнело, стало холодно. Я имею в виду, по-настоящему холодно. Во дворе фермы был стог». Рааён решил зарыться в него. «Я ведь городской мальчик. О стогах во дворах французских ферм в ту ночь я узнал немного, потому что это был не стог, а навозная куча. Я с трудом улегся в тепле этой кучи и был покрыт всеми насекомыми, какие только можно вообразить. Я вылез оттуда, шлепая себя, вертясь и щипаясь, изо всех сил пытаясь освободиться от всех этих вредных кусачих жуков.
Я пошел в дом. Там пожилая француженка подкладывала в огонь пучки прутьев. Огонь был малюсенький». В доме находился лейтенант Ван Райпер, командир взвода в роте Рааена. «Ван Райпер и я провели остаток ночи, грея руки над этим крошечным огоньком от горящих прутьев подле маленькой старушки-француженки. Постыдный конец столь волнующего дня!»
Рядовой Гарри Парли (116-й полк, 299-я дивизия) рассказывал в интервью, что «последние часы 6 июня весьма живы в моей памяти. Когда стемнело, мы оказались в поле, по краям которого росли живые изгороди. Грязные, голодные и усталые, как собаки, не имея представления о своем местонахождении, мы решили окопаться на ночь. Мы слышали далекие залпы артиллерии и видели далеко в небе следы трассирующих пуль.
Когда мы разошлись по полю, я оказался в паре с сержантом. Мы начали копать окоп, но земля была твердой, как камень, и к тому моменту, как вырыли яму глубиной в три дюйма, мы были полностью измучены. Наконец, стоя во тьме и сознавая, что продолжать бесполезно, сержант сказал:
— К черту это, Парли. Давай просто сядем и отдохнем. Так и закончился день «Д», а мы сидели спиной к спине, укрывшись в траншее, всю ночь».
На мосту Пегас «Бык и олени» передали свои позиции Уоррвикширскому полку. Джон Говард повел своих людей сквозь темноту к Ранвилю. Джеку Бейли тяжело было уходить. «Знаете, — объяснил он, — мы там провели целый день и ночь. Мы до некоторой степени ощущали, что это наша частица территории».
Лейтенант Джон Ревилль из роты «Эф» (5-й батальон рейнджеров) находился на утесе на участке «Омаха». Когда стемнело, он позвал своего связного, рядового Рекса Лоу, указал на 6000 судов, стоявших в Ла-Манше, и произнес:
— Рекс, взгляни на это. Ты никогда в жизни больше не увидишь такого зрелища.
Рядовой Роберт Заффт, 20-летний пехотинец из 115-го полка 29-й дивизии на побережье «Омаха», выразил свои ощущения и переживания следующим образом: «Я взобрался на холм, до того места, где немцы остановили нас на ночь. Думаю, что это было знаком моего возмужания».
Рядовой Феликс Бранхем был в составе роты «К» 116-го пехотного полка, который понес самые тяжелые потери из всех соединений союзников в день «Д». «В день „Д“ я прошел через множество трагедий, — завершает он свой рассказ. — Но что касается меня, то день „Д“ будет жить вместе со мной до дня моей смерти, и я возьму его с собой на небеса. Это был самый длинный, самый ужасный, полный несчастий день в моей жизни.
Я бы не продал свой опыт и за миллион долларов, но, несомненно, не захотел бы пройти через все это снова и за миллион долларов».
Для немцев поле битвы было изолировано. По крайней мере в этом Роммель был прав: авиация союзников сделала почти невозможной для немцев быструю переброску людей, танков и артиллерии к театру военных действий. Что касается союзников, то практически неограниченное число людей, танков, артиллерии и боеприпасов, находившихся недалеко от берега, ожидали выгрузки на рассвете 7 июня, а позади них, в Англии, находилось еще больше людей, танков, артиллерии и запасов, ожидавших переправы через Ла-Манш.
Вторжение имело небольшую глубину, нигде не достигнув более чем 10 км («Юнона»), а на «Омахе» — менее 2 км. Но везде союзники прорвали «Атлантический вал». Немцы все еще располагали преимуществом в оборонительных боях, и живые изгороди, особенно на Котангенс, обеспечивали превосходные естественные позиции. Однако если говорить об их стационарных укреплениях, находившихся на участках вторжения, их дотах и бункерах, сети траншей, системе коммуникаций, позициях для тяжелой артиллерии, то здесь — лишь за некоторыми исключениями — дело было «капут».
Немцы потратили четыре года на возведение «Атлантического вала». Они израсходовали тысячи тонн бетона, укрепленного сотнями тысяч стальных прутьев. Они прорыли тысячи километров траншей. Они заложили миллионы мин и установили тысячи километров колючей проволоки. Они соорудили десятки тысяч береговых заграждений. Это было величайшим инженерным подвигом, который поглотил немалую долю мат териалов, людских ресурсов и строительных мощностей Германии в Западной Европе.
На «Юте» «Атлантический вал» задержал американскую 4-ю дивизию менее чем на час. На «Омахе» американские 29-я и 1-я дивизии были задержаны им менее чем на день. В секторах «Золото», «Юнона» и «Меч» он задержал 50-ю английскую, 3-ю канадскую и 3-ю английскую дивизии примерно на час. Поскольку «Атлантический вал» совершенно не имел второй линии защиты, то, будучи преодолен хотя бы на километр, он становился бесполезным. Более того, войска вермахта, оборонявшие «Атлантический вал» западнее и восточнее территории вторжения, были неподвижны и не могли броситься на звуки пушечных выстрелов.
Таким образом; «Атлантический вал» должен считаться одной из величайших ошибок военной истории[111].
Но и союзники допускали ошибки. Одной из них был выброс 82-й и 101-й воздушно-десантных дивизий в полночь. Вне всякого сомнения, куда лучше было ввести их в действие на рассвете. Огромные возможности бомбардировочной авиации и морского флота не были использованы с полной отдачей из-за кратковременности и неточности огневой подготовки перед вторжением. Основной упор на высадке и прорыве «Атлантического вала» был, вероятно, неизбежен — настолько грандиозными казались эти укрепления, — но это дорого стоило союзникам, когда штурмовые команды наконец прорвались. Часть солдат стала думать, что, раз они прорвались через вал, их миссия выполнена. Как раз тогда, когда каждому следовало напрячь свои силы и сделать все возможное, чтобы попасть в глубь территории, пока немцы были ошеломлены, солдаты союзников останавливались, чтобы поздравить самих себя, заварить чаю и окопаться.
Неспособность подготовить людей и снаряжения для сложной наступательной операции в стране, где полно живых изгородей, была вопиющей ошибкой. Разведка союзников великолепно выполнила задачу по установлению местонахождения немецких оборонительных укреплений и отлично — если не в совершенстве — справилась с задачей фиксации местонахождения немецких соединений в Нормандии. Однако в том, чтобы осознать трудности боя среди живых изгородей, разведка потерпела полную неудачу.
Однако ошибки союзников бледнеют рядом с ошибками немцев. Пытаясь обороняться повсюду, они в итоги были не в состоянии обороняться нигде. Их командная структура была скорее помехой, нежели помощью. Роммель выдвинул идею остановить вторжение на побережье; ей противостояла идея Рундштедта — контратаки в глубине территории, а Гитлер выдвинул свою — компромисс между двумя первыми. В итоге эти идеи нельзя было эффективно применить. Использование поляков, русских и прочих военнопленных для работы на укреплениях имело смысл; одевать их в форму вермахта и помещать в траншеях, надеясь, что они будут оказывать стойкое сопротивление, было бессмысленно.
У вермахта было много ошибок, но их превзошли ошибки люфтваффе, которых там просто не было. Геринг требовал применения всех сил люфтваффе в день «Д», но фактически не получил ничего. Больше всего союзники боялись массивной бомбардировки с воздуха, направленной на массу судов и скопление на берегу, причем они ждали, что Геринг применит все самолеты, способные лететь в атаку. Но Геринг был в Берхтесгадене, согласившись с самоуверенным, смехотворным утверждением Гитлера, что союзники предпримут вторжение точно в том месте, где он их ожидал, в то время как люфтваффе находились либо в Германии, либо на передислокации, либо на земле для заправки. Единственный раз, 6 июня 1944 г., люфтваффе — ужас всего мира — стали посмешищем[112].
Немецкий военно-морской флот был не лучше. Его подводные лодки и крейсеры либо находились в укрытиях, либо далеко в Северной Атлантике охотились за торговыми судами. За исключением одной незначительной акции, предпринятой тремя торпедными катерами, немцы не произвели ни одной атаки на величайшую из когда-либо собиравшихся армад.
«Фау-1», на которые Гитлер возлагал столь большие надежды и на создание которых он затратил столько немецких технологических и производственных мощностей, не были готовы. Когда же они были готовы (через неделю после дня «Д»), он пустил их против неверной цели.
Серьезны были тактические и стратегические ошибки немцев, но величайшими оказались их политические провалы. Их оккупационная политика в Польше и России уничтожила весь энтузиазм «восточных» батальонов по отношению к своему делу — даже несмотря на то, что почти все, кто был в них призван, ненавидели коммунистов. Хотя во Франции немцы вели себя несравнимо лучше, чем в Польше и в России, даже там немцам не удалось добиться поддержки. Поэтому немцы не смогли извлечь выгоду из огромного потенциала завоеванной Франции. То, что должно было стать «козырем» Германии — французская молодежь, — стало «козырем» союзников, будь то саботажники на фабриках или члены Сопротивления.
То, что Гитлер рассматривал как величайшие достижения Германии, — принцип собственного лидерства в Третьем рейхе, беспрекословное подчинение, ожидавшееся им от кадров вермахта, от маршала до рядового, — все это работало против немцев в день «Д».
Несмотря на отдельные случаи невероятной храбрости и фанатизма некоторых немецких соединений, высшее командование вермахта, офицеры среднего звена и младший офицерский состав — все вели себя жалким образом. Причина легко установима: они боялись проявить инициативу. Они позволяли себя парализовать глупыми приказами, исходящими издалека и не соответствующими ситуации на поле битвы. Командиры танков, которые знали, где находится враг и как и когда его следует атаковать, просидели весь день в своих штабах, ожидая, что высшее командование в Берхтесгадене сообщит им, что делать. Контраст между такими людьми, как генералы Рузвельт и Кота, полковники Канхем и Отуэй, майор Говард, капитан Доусон, лейтенанты Сполдинг и Уинтерс, между тем, как они приспосабливались к неожиданным ситуациям и реагировали на них, и их немецкими соперниками, не мог быть большим. Люди, сражавшиеся за демократию, могли принимать быстрые решения на месте и соответственно действовать, а люди, сражавшиеся за тоталитарный режим, — нет. За исключением полковника Хейдта и отдельных капитанов и лейтенантов, ни один немецкий офицер не ответил должным образом на вызов, брошенный в день «Д».
Когда наступила темнота, войска союзников, находившиеся на берегу, окопались, в то время как авиация возвратилась в Англию, а флот подготовился к возможному ночному нападению люфтваффе. Оно произошло в 23.00 и стало свидетельством полной небоеспособности люфтваффе.
Джош Онан вспоминает и описывает его: «Вдруг все загрохотало, и мы все вышли посмотреть, в чем дело. Это оказался немецкий разведсамолет. Он летел не слишком высоко и не на полной скорости. Он сделал над заливом полный круг. Все корабли стреляли из всех орудий. Вы никогда в жизни не видели такой стены трассирующих пуль, зенитного огня и цветных вспышек. А немец пролетел себе спокойно вокруг всего залива, сделал еще круг и отправился домой»[113].
Рядовой Джон Слотер из 116-го полка 299-й дивизии США также описывает эту сцену: «Когда стемнело, вражеский истребитель „Me-109“ пролетел над всем флотом союзников справа налево, прямо над аэростатами заграждения. Все корабли в Ла-Манше открыли огонь по этому одинокому аэроплану, осветив небо миллионом трассирующих пуль. Героический пилот люфтваффе избежал всех — даже не пытаясь уклониться. Хотелось бы мне знать, как это он прошел через эту завесу огня».
Люди окапывались по всему фронту. Капитан Джон Рааен 5-го батальона рейнджеров находился подле Вьервиля за пределами побережья «Омаха». «К этому времени стемнело, и нужно было организоваться против ночных контратак и проникновения немцев, — рассказывает он в своем устном сообщении. — Штаб роты находился во дворе маленькой фермы, расположенной к югу от дороги. Тут я понял, что совершил ошибку — не взял с собой инструмента, чтобы выкопать траншею.
Двор французской фермы больше напоминает кирпичи, чем землю. В течение столетий животные утаптывали его. Солнце высушило его. Выкопать яму, чтобы защитить себя, было просто невозможно. У солдат были инструменты для рытья окопов. И двое предложили выкопать для меня яму, но я сказал: «Нет. Позаботьтесь о себе. Выкопайте ямы для себя. А когда окажетесь в безопасности, дадите мне свою лопату, и я выкопаю себе яму».
Когда стемнело, стало холодно. Я имею в виду, по-настоящему холодно. Во дворе фермы был стог». Рааён решил зарыться в него. «Я ведь городской мальчик. О стогах во дворах французских ферм в ту ночь я узнал немного, потому что это был не стог, а навозная куча. Я с трудом улегся в тепле этой кучи и был покрыт всеми насекомыми, какие только можно вообразить. Я вылез оттуда, шлепая себя, вертясь и щипаясь, изо всех сил пытаясь освободиться от всех этих вредных кусачих жуков.
Я пошел в дом. Там пожилая француженка подкладывала в огонь пучки прутьев. Огонь был малюсенький». В доме находился лейтенант Ван Райпер, командир взвода в роте Рааена. «Ван Райпер и я провели остаток ночи, грея руки над этим крошечным огоньком от горящих прутьев подле маленькой старушки-француженки. Постыдный конец столь волнующего дня!»
Рядовой Гарри Парли (116-й полк, 299-я дивизия) рассказывал в интервью, что «последние часы 6 июня весьма живы в моей памяти. Когда стемнело, мы оказались в поле, по краям которого росли живые изгороди. Грязные, голодные и усталые, как собаки, не имея представления о своем местонахождении, мы решили окопаться на ночь. Мы слышали далекие залпы артиллерии и видели далеко в небе следы трассирующих пуль.
Когда мы разошлись по полю, я оказался в паре с сержантом. Мы начали копать окоп, но земля была твердой, как камень, и к тому моменту, как вырыли яму глубиной в три дюйма, мы были полностью измучены. Наконец, стоя во тьме и сознавая, что продолжать бесполезно, сержант сказал:
— К черту это, Парли. Давай просто сядем и отдохнем. Так и закончился день «Д», а мы сидели спиной к спине, укрывшись в траншее, всю ночь».
На мосту Пегас «Бык и олени» передали свои позиции Уоррвикширскому полку. Джон Говард повел своих людей сквозь темноту к Ранвилю. Джеку Бейли тяжело было уходить. «Знаете, — объяснил он, — мы там провели целый день и ночь. Мы до некоторой степени ощущали, что это наша частица территории».
Лейтенант Джон Ревилль из роты «Эф» (5-й батальон рейнджеров) находился на утесе на участке «Омаха». Когда стемнело, он позвал своего связного, рядового Рекса Лоу, указал на 6000 судов, стоявших в Ла-Манше, и произнес:
— Рекс, взгляни на это. Ты никогда в жизни больше не увидишь такого зрелища.
Рядовой Роберт Заффт, 20-летний пехотинец из 115-го полка 29-й дивизии на побережье «Омаха», выразил свои ощущения и переживания следующим образом: «Я взобрался на холм, до того места, где немцы остановили нас на ночь. Думаю, что это было знаком моего возмужания».
Рядовой Феликс Бранхем был в составе роты «К» 116-го пехотного полка, который понес самые тяжелые потери из всех соединений союзников в день «Д». «В день „Д“ я прошел через множество трагедий, — завершает он свой рассказ. — Но что касается меня, то день „Д“ будет жить вместе со мной до дня моей смерти, и я возьму его с собой на небеса. Это был самый длинный, самый ужасный, полный несчастий день в моей жизни.
Я бы не продал свой опыт и за миллион долларов, но, несомненно, не захотел бы пройти через все это снова и за миллион долларов».