Абсюрд…
 
* * *
 
   Маков прошёл к себе, снял мундир, и вдруг заметил на своём рабочем столе пухлую папку с вензелем министерства двора. Папка лежала точно посередине стола, как бы приглашая заглянуть в неё.
   Лев Саввич почувствовал, как сильно и больно забилось сердце.
   Словно что-то подсказало ему: всё, жизнь его кончена.
 
* * *
 
   Маков переоделся, умылся, выпил крепкого чаю. Он знал, что просто пытается оттянуть время. Он стал прохаживаться по кабинету, пытаясь не глядеть на папку, и уже догадываясь, что именно в ней содержится.
   Кстати, откуда она здесь взялась? Доставил фельдъегерь, видимо. А на стол кто положил? Не прислуга же!
   «Жена! – догадался Маков. – Только она, кукла безмозглая, могла сюда войти и эту папку между делом шлёпнуть на стол!»
   Подумав о жене, он тут же вспомнил и о деньгах. Деньги он давно уже прятал от жены, передавая ей лишь часть. А когда у неё бывали какие-то срочные траты (что случалось с тягостной периодичностью приблизительно раз в две недели), открывал секретный ящик в столе и выдавал требуемое. Ящик был устроен хитро, итальянцем-краснодеревщиком, жившим лет двести назад. Открываешь ящик – он пуст. Нужно было сначала нажать особый рычажок сбоку, – и тогда ящик открывался по-настоящему, а фальшивая задняя панель оказывалась плотно прижатой к передней.
   Маков тотчас же подошёл к столу, открыл секретный ящик. Там лежало несколько ассигнаций, хотя ещё вчера – он проверял, – была целая пачка толщиной в два пальца. Догадалась, значит. Вызнала. Дура-дура, а когда о деньгах речь, – по-собачьи их чует, везде находит. Маков уныло выругался, захлопнул ящик, и снова стал бродить по кабинету.
   Было уже два часа пополуночи. Маков смертельно устал. Он прилёг было на диван, почти задремал, и внезапно очнулся; вскочил. Бросился к столу, открыл папку.
   «Доклад на Высочайшее имя Государственного инспектора, генерал-адъютанта свиты Черемнина о результатах проверки финансового состояния Министерства внутренних дел.
   Проверку проводили:
   Тайный Советник И. В. Балагуров,
   Действительный статский советник А. С. Кресс,
   Статс-секретарь В. М. Макаров.
   Заверено: государственный секретарь Е. А. Перетц».
   Маков прочитал первые строки доклада, и в глазах у него потемнело.
 
* * *
 
   То, что в министерстве воровали все кому не лень, Макову было известно. Самых отъявленных взяточников и казнокрадов, как это и было принято в любом министерстве, пересаживали с одного тёплого места на другое, в крайних случаях – понижали в должности или посылали воровать в губернии.
   И, в принципе, то, что содержалось в докладе Балагурова, самому Макову ничем не грозило. Государь, – это все знали, – к взяточникам относился либерально, полагая, что натуру человеческую невозможно исправить.
   Но вслед за докладом пошли докладные записки: чиновники министерства доносили друг на друга. Все эти доносы шли не только, как было положено, по начальству, но и в самые различные инстанции, вплоть до «на Высочайшее Имя».
   Маков порылся дальше в папке. И обомлел. Дальше шли расписки в получении денег. Не только мелкими чиновниками, но и столоначальниками, начальниками департаментов и, наконец, товарищами министра.
   Маков перевернул папку и начал листать с конца. В конце, как он и ожидал, главным героем бумаг был он сам, Лев Саввич Маков. Не только доносы на него подчинённых – к этим доносам Маков давно привык. Здесь были копии разрешительных документов на открытие акционерных обществ, банков, товариществ, под которыми стояла его, Макова, подпись. А к копиям приколоты расписки в получении денег, векселей, акций. Маков не помнил, чтобы он получал такие суммы. Приглядевшись, понял: всё это – подделка. Впрочем, сути дела это не меняло.
   Среди документов, уже под утро, Лев Саввич обнаружил лист бумаги, вначале им не замеченный. На нём было размашисто написано: «Вы всё ещё желаете найти Истину?»
 
* * *
 
   Рассвет застал Макова полуодетым, за столом, засыпанным бумагами. Лев Саввич в эту ночь испытал почти всю гамму человеческих чувств: страх, возмущение, обиду, злость, гнев, отвращение. К рассвету осталось только чувство глубокого опустошения. Да ещё, пожалуй, лёгкая горечь.
   Он умылся, оделся, напился крепчайшего кофе и отправился к градоначальнику.
   Александр Елпидифорович Зуров вышел из-за стола ему навстречу. Громадная чёрная борода Зурова выглядела устрашающе, делая его похожим на дикого горца.
   – Лев Саввич! – с лёгким кавказским акцентом воскликнул Зуров. – Чему обязан в столь ранний час?
   Они обменялись рукопожатиями. Маков глубоко вздохнул:
   – Разрешите присесть, Александр Елпидифорович?
   – Ну, разумеется, садитесь! Вид у вас неважный. Что-нибудь произошло?
   – Произошло…
   И Маков, глубоко вздохнув, начал рассказывать о вечерней «экскурсии».
   – Господь с вами! – перебил его Зуров. – Что вы такое говорите? Подождите, я вызову начальника сыскного отделения…
   – Не надо, – Маков поморщился. – Я уверен, что и он принимает деятельное участие в этом… заговоре.
   Брови Зурова поползли вверх.
   – Как вы сказали?
   – Да. Вы не ослышались. Речь идёт о широком заговоре, в котором принимают участие Третье отделение, сыскные подразделения полиции, корпус жандармов и, уверен, многие высшие должностные лица империи. Не знаю, проникла ли эта зараза и в армию.
   Он вопросительно взглянул на Зурова, который имел звание генерала от кавалерии и репутацию честного и отважного человека.
   Зуров, привскочив, произнёс с резко усилившимся акцентом:
   – Кыллянус! Мамой кыллянус, – нэ знаю, какой заговор, а?
   Маков опустил глаза.
   – Я вам верю, Александр Елпидифорович.
   Он внезапно поднялся.
   – Прощайте.
   Александр Елпидифорович тоже встал, вышел из-за стола. Выглядел он совершенно обескураженным.
   – Куда же вы тэпэрь, Лэв Саввич?
   – Заеду к графу Адлербергу. Кажется, он ещё не уехал в Ливадию…
   Зуров не успел больше ничего сказать: Маков вышел из кабинета.
 
* * *
 
   Адлерберг, действительно, был у себя, в Зимнем. Он не поднялся навстречу Макову, а только как-то судорожно стиснул бумагу, которую только что читал.
   Маков стоял перед ним, ждал. Лицо Адлерберга побагровело, он как будто ощетинился, и в то же время – Маков почти был уверен в этом, – поджал хвост.
   «Вылитый барбос!»
   Министр двора, наконец, с натугой оторвался от чтения, поднял глаза и растянул губы в подобие улыбки.
   – А… Лев Саввич… Что так рано?
   Маков молча положил на стол свою папку.
   Адлерберг с осторожностью приоткрыл её ногтем мизинца, косо глянул внутрь. Голова его ещё больше ушла в плечи, а торчавшие вверх жесткие седые волосы как-то поникли.
   Прошла долгая, мучительная минута. Наконец Адлерберг не выдержал. Не поднимая глаз, он почти прошептал:
   – Я не хотел… Поверьте, Лев Саввич. Я… Меня… Меня… принудили.
   – Так же, как хотят «принудить» и меня? – спросил Маков почти насмешливо: на настоящую насмешку у него просто не было сил. – Вы тоже получили подобную папку с компрометирующими документами?
   Адлерберг дёрнулся в кресле, но промолчал. Кровь отхлынула от его щёк.
   – Так кто же вас принудил? – спросил Маков угрюмо.
   Граф молчал. Щёки и уши его опять заалели.
   – Давайте я вам помогу, – сказал Маков. – Дрентельн, Победоносцев, Комаров… Кто ещё? Балагуров? Толстой? Пален?
   – Нет, – внезапно откликнулся Адлерберг. – Пален – нет… И Толстой…
   – А государь? Государь знает об этом?
   Адлерберг снова втянул голову в плечи, хотя втягивать уже было некуда: стоячий ворот мундира не давал.
   – Кое-что… видимо… знает… – с усилием, с паузами выговорил граф.
   – А наследник?
   Адлерберг вскочил. Маков ожидал чего угодно, но только не этого: по мясистому лицу министра двора катились крупные слёзы. Граф прижал обе руки к груди:
   – Бог мой! Только больше не произносите никогда этого слова!
   Маков так удивился, что даже попятился.
   – А что же? Слово «наследник» уже сродни слову «преступник»?
   – Ах! – воскликнул Адлерберг, падая в кресло, и даже не пытаясь вытереть красные, полные слёз глаза. – Да разве вы не понимаете? Идёт борьба между двумя партиями, между законным наследником, цесаревичем Александром Александровичем, и детьми от морганатического брака Государя. Не борьба, – а война. Кровавая и беспощадная!
   – Помилуйте! – сказал Маков. – Кто же об этом не знает! Меня давеча и Дрентельн на эту же тему просвещал… Но речь-то идёт о другом: о заговоре с целью покушения на жизнь Государя!
   – Заговоре? – повторил Адлерберг.
   Он вскочил, и снова упал в кресло.
   – Заговоре… – тихо повторил он.
   Снова тяжёлая пауза. Адлерберг, не поднимая глаз, произнёс почти официальным тоном:
   – Лев Саввич, учитывая крайнюю деликатность вопроса… Изложите всё, что вам известно о заговоре, в письменном виде. Послезавтра я еду к Государю в Ливадию, и могу твёрдо пообещать, что ваша записка будет вручена ему лично в руки, и притом без свидетелей.
   Он поднял голову. Глаза были сухими.
   – Хорошо, – кивнул Маков. – Вероятно, сегодня же к вечеру… Или завтра… Лично доставлю вам на квартиру…
   – Да! – встрепенулся Адлерберг. – Куда угодно: на квартиру, или сюда. Я буду ждать.
   Маков почувствовал головокружение. Если и Адлерберг среди НИХ…
   Впрочем, это уже неважно. Ничего уже не важно.
   На ватных, негнущихся ногах Маков вышел из кабинета.
   Навстречу ему попался государственный секретарь Егор Абрамович Перетц. Он остановился и что-то сказал. Маков не слышал, только заметил: лицо Перетца было участливым.
   К чертям собачьим ваше участие. Всё к чертям. Остаётся только одно – повидаться с самим цесаревичем.
 
* * *
 
   ПЕТЕРБУРГ. АНИЧКОВ ДВОРЕЦ.
   Июнь 1879 года.
   Цесаревич Александр Александрович, огромный, грузный, с не по возрасту отяжелевшим лицом, сидел с семьёй за завтраком. Впрочем, завтрак уже закончился, и Мария Фёдоровна собиралась приказать детям выходить из-за стола, но тут цесаревич в задумчивости взял серебряную вилку, и начал пальцами сворачивать её жгутом.
   – Папа! Ура! – закричали дети, а наследник, одиннадцатилетний Николенька, даже захлопал в ладоши:
   – Папенька! Ещё, ещё!
   Александр Александрович усмехнулся в усы, – настроение у него нынче было хорошее, – взял кофейную ложечку. Положил её между пальцами. И легонько сжал. Ложечка пискнула – и сломалась.
   Александр Александрович вздохнул:
   – Хлипкий металл. Ломается. Иное дело наш российский пятак…
   Мария Фёдоровна покачала головой и сказала ледяным голосом:
   – Александр! Ты ведь знаешь, этот сервиз мне дорог. Он привезён из Дании, это подарок моего папа.
   Цесаревич кивнул. Закрыл лицо ладонью, чтобы не видела супруга, подмигнул детям и сказал страшным шёпотом:
   – «Подгнило что-то в Датском королевстве!»… Ну? Откуда это?
   – «Гамлет», «Гамлет»! – закричал старший, Николенька.
   А восьмилетний Георгий задумчиво уточнил:
   – Сочинение английского господина Шакеспеаре!
   Гувернантки, пришедшие за младшими детьми, прыснули. Александр Александрович улыбнулся. Мария Фёдоровна медленно поднялась. Лицо её было спокойным, но бледным. Это не предвещало ничего хорошего.
   Низким голосом она произнесла:
   – Эти шутки крайне неуместны и неумны. Королевство Датское процветает. Подгнило же, как всем известно, здесь, в России. И давно уже подгнило!..
   Она сверкнула глазами на мужа. Муж сидел, понуро опустив голову.
   – Да, дети, это была неудачная шутка, – через силу выговорил он.
   Дети сразу притихли, стали выходить из-за стола. Четырёхлетняя Ксюша вдруг расплакалась, и няня, тотчас подхватив её, унесла из гостиной. Мария Фёдоровна проводила её свирепым взглядом.
   – Александр! Таскать на руках четырёхлетнюю девочку…
   – Ну… Она же ещё маленькая, – почти робко возразил цесаревич.
   – Она уже боль-ша-я! – по слогам выговорила Мария Фёдоровна и вышла из-за стола.
   Видимо, день выдался неудачным для шуток. Александр Александрович вздохнул, тяжело развернулся вместе со стулом:
   – Николя! Сегодня катание на паруснике отменяется.
   Николенька стоял у дверей, обернулся:
   – Но, папенька…
   – «Но, папенька»! – фыркнул цесаревич. – Я вам не лошадь, и прошу впредь не понукать!
   Николенька надул губы и выскочил за дверь.
 
* * *
 
   Когда Александр Александрович вышел из гостиной и направился в личные апартаменты, чтобы вздремнуть после завтрака, к нему подскочил его личный секретарь Балабуха.
   – Ваше высочество! Прибыл министр внутренних дел господин Маков.
   – И что? – Александр Александрович остановился, глядя на секретаря сверху вниз: разница в росте составляла едва ли не аршин.
   – Желают аудиенции… – неуверенно проговорил Балабуха.
   – И что?
   Балабуха пожал поникшими плечами:
   – Я объяснил, что сейчас это никак невозможно. На то есть присутственные часы…
   – И что?
   Секретарь окончательно смешался. Александр Александрович молча ждал. Наконец в глазах его мелькнул лукавый огонёк. Балабуха только этого и ждал:
   – Прибыл давно, с полчаса назад. Прикажете проводить в зимний сад?
   Александр Александрович подумал.
   – Нет. Передай ему, что сейчас, за ранним временем, принять его не могу. Пусть приедет после ланча, в полдень. Или нет: лучше в час пополудни.
   – Но в час пополудни приедет Константин Петрович!
   – И что? – снова сказал Александр Александрович, и, насвистывая себе под нос, зашагал в апартаменты.
   Балабуха посмотрел ему вослед. Вздохнул и отправился выполнять поручение.
   Маков стоял внизу, в вестибюле, отвернувшись к окну. Фуражку он положил на подоконник. Офицер охраны и адъютанты стояли поодаль; перешёптываясь, глядели Макову в спину.
   Балабуха подошёл.
   – Лев Саввич! Простите, что заставил вас ждать.
   – Это ничего, – отмахнулся Маков, оторвавшись от созерцания лужайки, цветника и ворот. – Прекрасная погода! Вы не находите?
   – Э-э… Погода? Это – да… – Балабуха слегка смешался, запнулся, но тотчас и выправился: – Его Высочество Александр Александрович просят его извинить и передать, что не может принять вас сейчас за ранним временем. Просил быть в час пополудни.
   – Хорошо, – ответил Маков. – Передайте Его Высочеству, что я непременно буду…
   Он надел фуражку, натянул перчатки. Как-то странно взглянул на Балабуху:
   – А всё же погода прекрасная.
   Он повернулся к офицерам и громко сказал:
   – Сочувствую вам, господа! Провести такой солнечный день в холодном вестибюле… Весьма сочувствую!
   Офицер охраны двинулся было открывать двери, но Маков остановил его:
   – Не беспокойтесь, я знаю, где выход.
   И твёрдым шагом направился к дверям.
 
* * *
 
   У решётки Аничкова дворца прогуливался какой-то юный гвардейский офицер под ручку с дамой в вуалетке. Маков уже проходил мимо, погружённый в самые мрачные раздумья, когда дама вдруг воскликнула:
   – Какой сердитый господин! – и словно случайно толкнула его локотком.
   Маков остановился.
   – Простите?
   И тут же гвардейский офицер прошептал, не меняя милого выражения лица:
   – Ваше высокопревосходительство, я и есть тот самый гвардейский офицер, передавший послание террористов.
   Маков в изумлении оглянулся по сторонам. Ему показалось, что он ослышался, тем более что дама продолжала глядеть на него с кокетливой улыбкой, а офицер – с соответствующей улыбкой – на даму.
   – Что? – спросил Маков.
   – Лев Саввич, вы не расслышали? – повторил офицер, чуть повысив голос, но не меняя выражения лица. – Я тот самый гвардейский офицер, который…
   – Я расслышал! – воскликнул Маков. – Но никак не мог предположить, что вы осмелитесь… вы, связанный с террористами… вот так, запросто, остановить меня на улице…
   – Другого случая может уже не быть, – голосом, от которого Маков невольно вздрогнул, сказал офицер. – Я многих знаю. И террористов, и царедворцев. И многие их тайны мне тоже хорошо известны.
   – Откуда же? – удивился Маков.
   – Мой брат – террорист.
   Маков даже руками слегка развёл от изумления.
   – Вы хотите сказать… – наконец сообразил он, – что и вашему начальству об этом хорошо известно?
   Офицер промолчал, но смотрел пронзительно и строго.
   – Боже… – прошептал Лев Саввич. – Значит, и гвардия втянута в это… в этот…
   Он замолчал, не в силах выговорить страшного слова «заговор ».
   – Нет, – сказал офицер. – Гвардия в стороне. Но заговорщики есть, конечно, и в гвардии.
   Он обернулся к даме, потом быстрым взглядом окинул улицу.
   Потом внезапно наклонился к Макову и отчётливо выговорил:
   – Мой вам совет: прекратите своё расследование и уезжайте. На дачу, в Крым, в Карлсбад, – куда угодно. Или… Или срочно подавайте в отставку. Уверяю вас, ее примут с радостью.
   Маков так удивился, что не успел ответить. А когда собрался с мыслями, парочки уже не было: офицер со своей дамой свернул за угол. Маков лишь успел заметить, как они садятся в пролётку.
 
* * *
 
   Супруга Елизавета Яковлевна встретила Макова чуть не на пороге. Лицо её было надменным, что совершенно не соответствовало фривольному наряду: она была в лёгком бледно-розовом платье, приподнятом выше колен, и в фиолетовых чулках. Видимо, этот наряд был только что получен из французского магазина.
   – Лев Саввич! – строго, с оттенком презрения, сказала она. – Потрудитесь объяснить, что вы ещё натворили?
   – Ещё? – повторил Маков. – Ещё я хотел застрелить сегодня французского посланника. А что?
   Елизавета Яковлевна фыркнула, и небрежно подала ему распечатанный конверт; сургучный герб был обломан.
   Маков нахмурился, взял письмо:
   – Кто дал тебе право вскрывать служебные письма?
   – Никто! – гордо ответила жена. – Вы лучше загляните, что там про вас пишут!
   – Непременно загляну! – со злостью ответил Маков и направился в кабинет.
   Супруга крикнула вслед:
   – И не надо на меня повышать голос! Я не у вас в министерстве служу!
   Она успела захлопнуть за собой дверь в гостиную до того, как Маков достиг кабинета.
   «Стерва! Стерва и есть!» – подумал Маков.
   Он вынул письмо из конверта, прочитал первые строки – и ноги его подкосились.
   Из Особого присутствия Сената сообщали, что против Макова начато производством дело о растрате в миллион рублей.
   К письму была приложена записка сенатора Евреинова, давнего знакомого Льва Саввича.
   «Не беспокойтесь, Лев Саввич, – писал Евреинов. – Я положительно уверен, что это какая-то ошибка, либо чья-нибудь пакость. Сегодня же переговорю с министром юстиции Паленом и Фришем, думаю, всё быстро объяснится. Искренне ваш…»
   Маков присел на краешек дивана. Чёрта с два всё объяснится. Скорее, наоборот: всё ещё больше запутается…
   Но миллион! Боже, откуда такая сумма? Они с ума сошли!..
   Однако внутренний голос подсказывал: нет, не сошли. Вспомнилась дерзость ротмистра: «Вы сами себя и убьёте». Понятно, ротмистр говорил с чужих слов. И всё же, каков нахал! Сказать такое генералу!.. Это какую же уверенность в собственной силе надо иметь! Дрентельн? Нет, что Дрентельн! Исполнитель, служака! Всё это ползёт из Аничкова дворца… Ядовитый туман… И многие, многие уже надышались им, отравившись призраком вседозволенности.
   Царь слишком либерален. Царь выпускает власть из рук. Царю можно безбоязненно угрожать. Его даже можно попытаться убить… Председатель кабинета министров Валуев однажды в частном разговоре заметил: «Государь – старая развалина. И это сейчас, когда нужно проявить решительность, волю и характер!»
   Валуев… Кстати, интересно, Валуев – тоже среди НИХ?
   Сколько раз Маков слышал такие разговоры! И – вот оно, свершается. Всю столицу заполнил сумрачный яд измены. Не к кому обратиться, некуда пойти. А государь отдыхает в Ливадии, и, похоже, не отдыхает, – отсиживается, пережидает, выжидает…
 
* * *
 
   Против ожидания, цесаревич сразу же принял Макова.
   Александр Александрович был не один – в кабинете присутствовал и Победоносцев: скромно сидел поодаль, у застеклённых массивных шкапов с книгами.
   Цесаревич, как всегда, был откровенен до грубости. Едва поздоровавшись с Маковым и предложив ему кресло, он сказал:
   – Лев Саввич, чего вы от меня хотите? Против вас начато расследование. Пока дело не будет закончено, я ничем вам помочь не смогу.
   – Собственно, я не затем пришёл… – начал было Маков. Перехватил совиный взгляд Победоносцева и чуть не поперхнулся. – Александр Александрович, Ваше Высочество! У меня есть основания полагать, что дело против меня основано на ложных свидетельствах и поддельных документах…
   – Вот как? – поднял брови цесаревич. – Ну, стало быть, вам и беспокоиться не о чем. Расследованием занимаются умные люди, они разберутся. Или вы сомневаетесь в компетенции Сената?
   – Ни в чём я не сомневаюсь, – поникшим голосом ответил Маков. – Но согласитесь, всё это странно. Неожиданно, и как раз в тот момент, когда полиция напала на след главных террористов.
   – Такие дела всегда неожиданны, а для обвиняемых и вовсе… – произнёс Константин Петрович из своего угла. – Только хочу заметить, Лев Саввич, что я познакомился с некоторыми обстоятельствами дела, и, как юрист, могу заметить, что дело достаточно серьёзно. Разумеется, если вы ни в чём не виновны…
   Победоносцев замолк со значением. Переглянулся с цесаревичем.
   – Короче говоря, вы советуете мне отдаться в руки правосудия, – горько пошутил Маков, уверенный, что его шутку не поймут. Так и оказалось. Цесаревич медленно уронил:
   – Всякий честный гражданин империи обязан довериться правосудию. Уж вам ли, министру внутренних дел, об этом не знать. Dura lex, sed lex!
   Он взглянул Макову в глаза и почти грозно спросил:
   – Вы имеете ещё что-либо мне сообщить? И, кстати, почему вы обратились ко мне через голову вашего прямого начальника, премьер-министра Валуева?
   Маков вздрогнул. Уж цесаревич-то прекрасно понимал, почему министр МВД обратился прямо к нему, «минуя голову» Валуева, который благоразумно отсиживался на даче.
   – Ещё я хотел, – судорожно сглотнул Маков, – хотел сообщить вам о террористах.
   Лицо цесаревича приняло брезгливое выражение.
   – Ах, да. О террористах…
   Цесаревич поднялся во весь свой гигантский рост, прошёлся по кабинету, остановился у окна, выходившего во внутренний двор.
   – Уж не о том ли, что террористы собрались на съезд в Липецке, а жандармы и полиция и в ус не дуют?
   – Именно об этом, – дрогнув, ответил Маков, тоже вставая и всё ещё на что-то надеясь.
   – Ну, так об этом не беспокойтесь: это забота Дрентельна и секретной полиции.
   Маков посмотрел в широкую спину цесаревича. Перехватил надменный взгляд Победоносцева. И опустил голову.
   – Что ж… В таком случае… Разрешите откланяться.
   – Разрешаю, – ответил Александр Александрович без тени улыбки, оборачиваясь.
   «Шутник, однако, Его Высочество…» – опустошённо подумал Маков.
   Цесаревич подошёл к столу, нажал большую золочёную кнопку. Где-то вдали запела трель колокольчика. Это была последняя инженерная новинка: электрический звонок. Появился адъютант.
   – Прощайте, Лев Саввич, – сказал цесаревич. – Со своей стороны, могу пообещать, что, когда расследование будет закончено и дело дойдёт до суда, – вы можете смело рассчитывать на мою помощь в смягчении приговора.
   – А я, со своей стороны, – Победоносцев тоже поднялся, – посоветую вам, Лев Саввич, на всякий случай не покидать столицы впредь до окончательного выяснения вашего дела. Прощайте.
 
* * *
 
   «Не покидать столицы… Не покидать…» – повторял про себя Маков, шагая по анфиладам комнат, потом спускаясь по лестнице в вестибюль.
   Он знал, что это означает: за ним установлен негласный надзор.
 
* * *
 
   Действительно, день был чудесный. Солнце преобразило город; оно сверкало на золотых куполах и шпилях, весело плясало на волнах Фонтанки.
   Маков стоял у парапета неподалёку от Аничкова моста – и сам не знал, как здесь очутился. Аничков дворец, Аничков мост… Судьба, наверное.
   Двое шпиков приглядывали за ним. Они стояли ближе к Невскому, и делали вид, что глазеют на прогулочные пароходики.
   Маков представлял себе, как вернётся домой, как встретит его жена. Скажет что-нибудь вроде: «Где изволили шляться? А вам тут снова бумагу принесли: вызывают в суд. Докатились! Какой позор! И не стыдно-с?»
   «Дура! – мысленно ответил Лев Саввич. – Ты же без меня по миру пойдёшь!»
   Она его не расслышит, конечно, или, скорее, просто не поймёт. Она скажет злорадно: «Ага, доворовались? Так вам и надо!» Ну, дура, – она и есть дура, что тут ещё сказать.
   Маков чертыхнулся про себя. Внизу медленно проплывал, пофыркивая, речной пароходик. На открытой палубе сидели англичане и громко переговаривались. Один из них, сухопарый джентльмен в спортивной зелёной куртке и коротких, до колен, штанах, указал рукой на Макова и что-то сказал. Остальные дружно рассмеялись и долго провожали Макова глазами. «Смотрите, вот настоящий татарский казак-генерал!» – сказал англичанин.
   Маков мрачно проводил пароход глазами. А вот, – подумал он, – настоящий английский осёл… А впрочем… Островитянин. Real Englishman… Не то что мы: татарские казаки-генералы. Эх, жаль, Константинополь не взяли: государь испугался гнева королевы Виктории…