Страница:
– А преступника ты хорошо рассмотрел?
– А как же! Одет не как нигилист. А как господин, справно, – барышни на него оглядывались. Придержи, – говорят мне, подскакавши, – коня. А то конь взбрыкнул, говорят, так они в седле не удержались. Пойду, говорит, здоровье поправлю. И ушли-с.
– Куда? – спросил Маков, хотя этот вопрос городовому уже задавали, наверное, раз десять.
– Не могу знать. А только они сразу же за угол свернули, и я их больше не видел.
Маков достал из стола карточку, показал городовому.
– Посмотри. Этот ли?
Городовой, прижав шапку к животу, привстал и согнулся, чтобы рассмотреть получше.
– Похож… Только одёжа другая.
– «Похож»! – фыркнул Лев Саввич. – Да они для тебя, я думаю, все на одно лицо!
– Как же-с… – взволновался Кадило. – Нет-с, мы нигилистов всегда отличить можем. Нас учили.
– Знаю-знаю… – отмахнулся Лев Саввич. – «Учили». По газетным карикатурам. Если девка стриженая – значит, нигилистка. Если господин в штанах, заправленных в сапоги, – значит, тоже нигилист… Пальто непромокаемое – опять «нигилист»…
Городовой не понял, но переспросить побоялся.
– Ладно, – сказал Маков. – Можешь идти…
И тут же вспомнил то, что крутилось у него в голове, но никак не давалось. Карета!
– Постой-ка! – негромко позвал он.
Кадило, успевший только надеть шапку и отдать честь, замер.
– Сядь. Вот ещё что… Да сними ты шапку!
Кадило сорвал шапку с кокардой, начал мять её в руках. Присел на краешек: наверное, совсем сробел – побледнел даже.
– Вот что. Когда генерал Дрентельн… Ты его знаешь?
– Нет-с. Только нынче познакомились.
Маков невольно улыбнулся. Хорошее знакомство! Но тут же продолжал сурово:
– Дрентельн, догонявший преступника, сразу к тебе подъехал?
– Точно так. Сразу же, как госпо… то есть, извиняюсь, террорист, ушли-с.
– В карете подъехал? – как-то странно уточнил Маков.
– Так точно. В той самой, стало быть. Дырку я ещё хорошо разглядел и стёклышки: окошко, должно, выстрелами разнесло.
Маков привстал, пристально глядя на городового.
– Ты её, карету эту, хорошо разглядел?
Кадило раскрыл рот, усиленно вытаращил глаза, – вспоминал, что ли.
– Ну, ладно, – сказал Маков. – Спрошу по-другому: ты эту карету сможешь узнать, если опять увидишь?
– Как же не узнать! – обрадовано сказал городовой и привскочил. – Карету я завсегда узнаю! Стеклышки выбиты, одно колесо порченое…
Маков спросил с интересом:
– Это как – порченое?
– А скоро менять, значит, придётся. Ободок там отстал, и ступица…
– Ишь ты… – Маков удивился. – Так ты в каретах разбираешься, значит?
– Как же не так! – взволновался городовой. – Я ж у папаши моего сызмальства подручным был! А он в каретной мастерской работал!
– Вот как. Прекрасно. Значит, ты по одному колесу карету узнать сможешь? Даже если стеклышки новые вставят? И сиденья сменят? А то и карету перекрасят?
– Да как же не узнать! Узнаю! По ступице, по осям!.. – радостно подтвердил городовой.
Маков улыбнулся про себя, пряча усмешку в усах.
– Хорошо. Подожди пока за дверью. Тебе скажут, что делать.
Когда Кадило вышел, Маков вызвал чиновника по особым поручениям Филиппова. Это был, пожалуй, единственный человек во всём министерстве, которому Маков полностью доверял.
Филиппов пришёл, и Маков сразу приступил к делу.
– Ну, Филиппов, будет у тебя нынче работёнка.
– Слушаю, Лев Саввич.
– И хорошо, брат, слушай. Там за дверью ожидает городовой Кадило, который сегодня днём террориста упустил.
– Наслышан-с. Пристав Второй Московской части Надеждин характеризует его просто: дурак, но очень исполнительный. И околоточный Никифоров приблизительно так же выразился.
Лев Саввич кивнул.
– Дурак-то дурак, но в каретах хорошо разбирается. Понимаешь?
– Не совсем, Лев Саввич, – слегка пожал плечами Филиппов. – Каретником, что ли, раньше работал?
– Мне нет нужды знать, кем он работал, – повысил голос Маков, но тут же вернулся к прежнему доверительному тону. – Мне нужно отыскать карету Дрентельна, в которой наш геройский генерал сегодня выезжал. И не только отыскать эту карету, но и внимательнейшим образом осмотреть. Негласно!
Лев Саввич поднял указательный палец.
Филиппов закатил глаза к потолку.
– Трудненько будет, если негласно… Ведь нужно предлог придумать. Делом-то сыскной департамент Отделения занимается…
– И что? – усмехнулся Маков. – Думаешь, они про эту карету когда-нибудь вспомнят?
Филиппов кашлянул:
– Пожалуй, не вспомнят. Другими делами заняты по горло. Террориста ловят.
Маков подумал: «А вот в этом-то я как раз и сильно сомневаюсь», – но вслух сказал:
– Видимо, так. Ты вот что, Филиппов… Бери этого Кадило, и приступай. Как найдёте карету – сообщишь. Я сам хочу её осмотреть.
Филиппов опять кашлянул:
– Позволю себе заметить, Лев Саввич… Найти-то её мы, может быть, и найдём… Но вот вам показать, – подозрительно уж очень. Не лучше ли официально, через канцелярию Отделения, запросить?
Маков вздохнул. Сказал совсем просто:
– Конечно, так было бы лучше. – Подумал, опять вздохнул. – Но так – нельзя.
Он вспомнил взгляд Дрентельна в кабинете у государя. В этом взгляде, кроме презрения, было ещё что-то. Насмешка. И не просто насмешка, а как бы выражение: «А я кое-что знаю, чего тебе, Маков, никогда не узнать!»
– А что, если карета его собственная? – уже дойдя до дверей, спросил Филиппов.
Маков поразмыслил. Крякнул.
– Ну, не мне тебя учить, как…
И замолчал, не продолжил: чуть не сорвалось с языка «…как в чужой дом проникать», – да вовремя вспомнил, что и такое уже бывало.
МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ.
15 марта 1879 года.
Маков поднял усталые, красные, с набрякшими веками, глаза: Филиппов, как всегда, вошёл без стука и почти неслышно. Не вошёл, – а словно просочился в кабинет.
– Добрый день, Лев Саввич, – сказал он.
– Добрый, Николай Игнатьевич, – сказал Маков, жестом приглашая садиться. – Ну? Не тяни ты, ради Бога.
– Карета исчезла, Лев Саввич, – доложил Филиппов, усевшись.
Маков онемел на секунду.
– Как? – не понял он.
– Мне удалось побывать в каретном дворе жандармского управления, – туда её отправили якобы для починки. Так вот, во дворе её нет. Я был с нашим знатным каретником, Кадилой. Между прочим, напрасно пристав Надеждин его в дураки записал. Малый оказался очень даже смышлёным.
– Смышлёным, – механически повторил Маков. И почувствовал раздражение. – При чем тут Кадило? О деле говори.
– Я и говорю: карета исчезла со двора. Я поспрашивал сторожей – кто-то слышал, что карету на продажу отправили. А куда – неизвестно. Знакомый жандарм подтвердил: карету, ввиду сложности ремонта и несчастливой судьбы, Дрентельн лично распорядился продать.
– Вот, значит, как… – Маков потёр глаза обеими руками. – Важнейшую улику – и продать. М-да…
Он не стал договаривать вслух, додумал про себя: «Быстро, быстро работают».
Рассеянно полистал рапорт. Пристав Московской части сообщал, что полицейская засада у дома девицы Кестельман, невесты Мирского, была снята по приказу Кириллова, начальника сыскной полиции при III Отделении. Кестельман значилась в списках агентов тайной полиции и, судя по всему, перестаралась, разыгрывая томную романтичную особу, любительницу французских романов и поклонницу Шарлотты Корде. Скорее всего, жандармы сами расставили свои ловушки – и ждут не дождутся, когда Мирский, как последний болван, побежит к своей мнимой невесте поплакать на её бледной, с запахом уксуса, груди.
Гм! Но что же с каретой?
Маков строго посмотрел на Филиппова, который сидел, не шевелясь. Это Филиппов умел – быть незаметным, и при этом – незаменимым.
– Вот что, Николай Игнатьевич. Бери-ка снова нашего смышлёного Кадилу и пройдись по всем каретным дворам и мастерским. Ну, Кадило, скорее всего, в курсе, как за это дело приняться. Поищи карету. Может, ещё не продали, и сиденья заменить не успели.
– Сиденья? – переспросил Филиппов удивлённо.
– Ну да, сиденья, – снова раздражаясь, повторил Маков. – Преступник стрелял в карету сквозь заднее окно, но в Дрентельна не попал. Должны же были остаться следы от пуль внутри кареты?
– Ах, во-от в чём вопрос, – протянул загадочно Филиппов. – Так я прямо сейчас и займусь?
– Прямо сейчас. Да, переоденьтесь, хоть в мелкого чиновника какого-нибудь, что ли. А Кадилу – ну, скажем, в мастерового или фабричного. И чтоб ни одно «гороховое пальто» вас не вычислило… Ясно вам теперь?
– Ясно, – кивнул Филиппов, поднимаясь. – Только каретных дворов-то в Питере…
– Господи, да вы начните поиски с ближайших дворов к жандармскому управлению! – раздражённо прервал Маков.
Филиппов слегка покраснел: мог бы и сам догадаться. «Ясно, по крайней мере, что именно теперь искать надо! » – подумал Филиппов, выходя.
Маков засиделся допоздна. Накинув шинель, вышел в приёмную, кивнул дежурному адъютанту и пошёл вниз. Спросил на ходу:
– Как погода?
– Премерзкая, ваше высокопревосходительство; снег с дождём.
У самого выхода адъютант заметил:
– Вас какой-то мастеровой видеть хотел.
– Что за мастеровой? – удивился Маков, оглядывая вестибюль.
– Да он там, на улице… Часа три как дожидается.
– Впусти.
Вошёл действительно мастеровой. Одежда на нём обледенела и стояла колом, и шапка, которую он мял в руках, хрустела и позванивала падавшими на гранитный пол ледышками.
Маков вгляделся. И поразился: перед ним стоял Кадило. Но до чего же, однако, одежда меняет человека!
– Ты что, Кадило? – спросил Маков.
Кадило переступил с ноги на ногу, вытащил из кармана чёрный комочек, протянул.
– Вот, ваше высокопревосходительство… Внутри каретного сиденья нашёл.
Маков взял, разглядел. Это был туго свитый обгоревший тряпичный пыж.
Лев Саввич оглянулся на адъютанта, спрятал пыж в карман шинели.
– Где же нашёл?
– Сиденья токмо и остались; в каретной мастерской на Обводном. А карету уже продали-с.
– Так, – Маков всё силился что-то понять, и не мог. Наконец вспомнил:
– Где же Филиппов?
– Их высокоблагородие со мной были в мастерской. Хозяина отвлекали, покуда я сиденья рассматривал. А потом, как мы вышли, вдруг – карета к нам подскочила. И какие-то знакомцы его высокоблагородия их в карету-то и позвали.
– Постой, постой, – нахмурился Маков.
Посмотрел на адъютанта, перешёптывавшегося с начальником караула, на швейцара, и вдруг решил:
– Пойдём-ка со мной. Да не сюда – на улицу.
На улице действительно было скверно: лил дождь и мгновенно превращался в лёд. Прохожих почти не было, и только тускло сияли газовые фонари.
Карета Макова дожидалась у подъезда. Ротмистр из отдельного жандармского эскадрона распахнул дверцу. Маков влез в карету, выглянул:
– Кадило! Садись.
Кадило неуверенно потоптался, и под удивлённый взгляд ротмистра заскочил внутрь.
– Домой! – скомандовал Маков.
Дверца захлопнулась, ротмистр сел на облучок рядом с кучером; поехали.
– Так что же, – вполголоса спросил Маков, – Филиппова увезли?
– Увезли-с, – тихо ответил Кадило. Он съежился на противоположном сиденье, в самом углу. – Крикнули что-то, влезай, мол: по имени-отчеству назвали. Он и влез. А карета возьми и поскачи. А уже темнело. И грязь там, возле каретной, каша изо льда. Так я один и остался. А Филиппов, перед тем как в карету-то сесть, успел мне шепнуть: беги, мол, в министерство, дождись Льва Саввича, и передай, что нашёл.
Маков помолчал. Карета плавно покачивалась на рессорах, в мутных окошках проплывали светлячки фонарей.
– Ты где живешь? – спросил Лев Саввич.
– На Васильевском, ваше высокопревосходительство. У чухонки Мяге комнату снимаю.
Голос Кадило стал смущённым.
Маков кивнул.
– Я тебя высажу у Николаевского моста. Утром придёшь прямо ко мне.
Но утром Макову было уже не до Кадило. Из Московской полицейской части сообщили: найдено тело убитого и ограбленного человека. Тело лежало на пустынном берегу Обводного канала, в кустарнике. Прибывшие на место прокурор судебной палаты и судебный следователь опознали в убитом чиновника при департаменте полиции МВД Филиппова.
Глава 3
– А как же! Одет не как нигилист. А как господин, справно, – барышни на него оглядывались. Придержи, – говорят мне, подскакавши, – коня. А то конь взбрыкнул, говорят, так они в седле не удержались. Пойду, говорит, здоровье поправлю. И ушли-с.
– Куда? – спросил Маков, хотя этот вопрос городовому уже задавали, наверное, раз десять.
– Не могу знать. А только они сразу же за угол свернули, и я их больше не видел.
Маков достал из стола карточку, показал городовому.
– Посмотри. Этот ли?
Городовой, прижав шапку к животу, привстал и согнулся, чтобы рассмотреть получше.
– Похож… Только одёжа другая.
– «Похож»! – фыркнул Лев Саввич. – Да они для тебя, я думаю, все на одно лицо!
– Как же-с… – взволновался Кадило. – Нет-с, мы нигилистов всегда отличить можем. Нас учили.
– Знаю-знаю… – отмахнулся Лев Саввич. – «Учили». По газетным карикатурам. Если девка стриженая – значит, нигилистка. Если господин в штанах, заправленных в сапоги, – значит, тоже нигилист… Пальто непромокаемое – опять «нигилист»…
Городовой не понял, но переспросить побоялся.
– Ладно, – сказал Маков. – Можешь идти…
И тут же вспомнил то, что крутилось у него в голове, но никак не давалось. Карета!
– Постой-ка! – негромко позвал он.
Кадило, успевший только надеть шапку и отдать честь, замер.
– Сядь. Вот ещё что… Да сними ты шапку!
Кадило сорвал шапку с кокардой, начал мять её в руках. Присел на краешек: наверное, совсем сробел – побледнел даже.
– Вот что. Когда генерал Дрентельн… Ты его знаешь?
– Нет-с. Только нынче познакомились.
Маков невольно улыбнулся. Хорошее знакомство! Но тут же продолжал сурово:
– Дрентельн, догонявший преступника, сразу к тебе подъехал?
– Точно так. Сразу же, как госпо… то есть, извиняюсь, террорист, ушли-с.
– В карете подъехал? – как-то странно уточнил Маков.
– Так точно. В той самой, стало быть. Дырку я ещё хорошо разглядел и стёклышки: окошко, должно, выстрелами разнесло.
Маков привстал, пристально глядя на городового.
– Ты её, карету эту, хорошо разглядел?
Кадило раскрыл рот, усиленно вытаращил глаза, – вспоминал, что ли.
– Ну, ладно, – сказал Маков. – Спрошу по-другому: ты эту карету сможешь узнать, если опять увидишь?
– Как же не узнать! – обрадовано сказал городовой и привскочил. – Карету я завсегда узнаю! Стеклышки выбиты, одно колесо порченое…
Маков спросил с интересом:
– Это как – порченое?
– А скоро менять, значит, придётся. Ободок там отстал, и ступица…
– Ишь ты… – Маков удивился. – Так ты в каретах разбираешься, значит?
– Как же не так! – взволновался городовой. – Я ж у папаши моего сызмальства подручным был! А он в каретной мастерской работал!
– Вот как. Прекрасно. Значит, ты по одному колесу карету узнать сможешь? Даже если стеклышки новые вставят? И сиденья сменят? А то и карету перекрасят?
– Да как же не узнать! Узнаю! По ступице, по осям!.. – радостно подтвердил городовой.
Маков улыбнулся про себя, пряча усмешку в усах.
– Хорошо. Подожди пока за дверью. Тебе скажут, что делать.
Когда Кадило вышел, Маков вызвал чиновника по особым поручениям Филиппова. Это был, пожалуй, единственный человек во всём министерстве, которому Маков полностью доверял.
Филиппов пришёл, и Маков сразу приступил к делу.
– Ну, Филиппов, будет у тебя нынче работёнка.
– Слушаю, Лев Саввич.
– И хорошо, брат, слушай. Там за дверью ожидает городовой Кадило, который сегодня днём террориста упустил.
– Наслышан-с. Пристав Второй Московской части Надеждин характеризует его просто: дурак, но очень исполнительный. И околоточный Никифоров приблизительно так же выразился.
Лев Саввич кивнул.
– Дурак-то дурак, но в каретах хорошо разбирается. Понимаешь?
– Не совсем, Лев Саввич, – слегка пожал плечами Филиппов. – Каретником, что ли, раньше работал?
– Мне нет нужды знать, кем он работал, – повысил голос Маков, но тут же вернулся к прежнему доверительному тону. – Мне нужно отыскать карету Дрентельна, в которой наш геройский генерал сегодня выезжал. И не только отыскать эту карету, но и внимательнейшим образом осмотреть. Негласно!
Лев Саввич поднял указательный палец.
Филиппов закатил глаза к потолку.
– Трудненько будет, если негласно… Ведь нужно предлог придумать. Делом-то сыскной департамент Отделения занимается…
– И что? – усмехнулся Маков. – Думаешь, они про эту карету когда-нибудь вспомнят?
Филиппов кашлянул:
– Пожалуй, не вспомнят. Другими делами заняты по горло. Террориста ловят.
Маков подумал: «А вот в этом-то я как раз и сильно сомневаюсь», – но вслух сказал:
– Видимо, так. Ты вот что, Филиппов… Бери этого Кадило, и приступай. Как найдёте карету – сообщишь. Я сам хочу её осмотреть.
Филиппов опять кашлянул:
– Позволю себе заметить, Лев Саввич… Найти-то её мы, может быть, и найдём… Но вот вам показать, – подозрительно уж очень. Не лучше ли официально, через канцелярию Отделения, запросить?
Маков вздохнул. Сказал совсем просто:
– Конечно, так было бы лучше. – Подумал, опять вздохнул. – Но так – нельзя.
Он вспомнил взгляд Дрентельна в кабинете у государя. В этом взгляде, кроме презрения, было ещё что-то. Насмешка. И не просто насмешка, а как бы выражение: «А я кое-что знаю, чего тебе, Маков, никогда не узнать!»
– А что, если карета его собственная? – уже дойдя до дверей, спросил Филиппов.
Маков поразмыслил. Крякнул.
– Ну, не мне тебя учить, как…
И замолчал, не продолжил: чуть не сорвалось с языка «…как в чужой дом проникать», – да вовремя вспомнил, что и такое уже бывало.
* * *
МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ.
15 марта 1879 года.
Маков поднял усталые, красные, с набрякшими веками, глаза: Филиппов, как всегда, вошёл без стука и почти неслышно. Не вошёл, – а словно просочился в кабинет.
– Добрый день, Лев Саввич, – сказал он.
– Добрый, Николай Игнатьевич, – сказал Маков, жестом приглашая садиться. – Ну? Не тяни ты, ради Бога.
– Карета исчезла, Лев Саввич, – доложил Филиппов, усевшись.
Маков онемел на секунду.
– Как? – не понял он.
– Мне удалось побывать в каретном дворе жандармского управления, – туда её отправили якобы для починки. Так вот, во дворе её нет. Я был с нашим знатным каретником, Кадилой. Между прочим, напрасно пристав Надеждин его в дураки записал. Малый оказался очень даже смышлёным.
– Смышлёным, – механически повторил Маков. И почувствовал раздражение. – При чем тут Кадило? О деле говори.
– Я и говорю: карета исчезла со двора. Я поспрашивал сторожей – кто-то слышал, что карету на продажу отправили. А куда – неизвестно. Знакомый жандарм подтвердил: карету, ввиду сложности ремонта и несчастливой судьбы, Дрентельн лично распорядился продать.
– Вот, значит, как… – Маков потёр глаза обеими руками. – Важнейшую улику – и продать. М-да…
Он не стал договаривать вслух, додумал про себя: «Быстро, быстро работают».
Рассеянно полистал рапорт. Пристав Московской части сообщал, что полицейская засада у дома девицы Кестельман, невесты Мирского, была снята по приказу Кириллова, начальника сыскной полиции при III Отделении. Кестельман значилась в списках агентов тайной полиции и, судя по всему, перестаралась, разыгрывая томную романтичную особу, любительницу французских романов и поклонницу Шарлотты Корде. Скорее всего, жандармы сами расставили свои ловушки – и ждут не дождутся, когда Мирский, как последний болван, побежит к своей мнимой невесте поплакать на её бледной, с запахом уксуса, груди.
Гм! Но что же с каретой?
Маков строго посмотрел на Филиппова, который сидел, не шевелясь. Это Филиппов умел – быть незаметным, и при этом – незаменимым.
– Вот что, Николай Игнатьевич. Бери-ка снова нашего смышлёного Кадилу и пройдись по всем каретным дворам и мастерским. Ну, Кадило, скорее всего, в курсе, как за это дело приняться. Поищи карету. Может, ещё не продали, и сиденья заменить не успели.
– Сиденья? – переспросил Филиппов удивлённо.
– Ну да, сиденья, – снова раздражаясь, повторил Маков. – Преступник стрелял в карету сквозь заднее окно, но в Дрентельна не попал. Должны же были остаться следы от пуль внутри кареты?
– Ах, во-от в чём вопрос, – протянул загадочно Филиппов. – Так я прямо сейчас и займусь?
– Прямо сейчас. Да, переоденьтесь, хоть в мелкого чиновника какого-нибудь, что ли. А Кадилу – ну, скажем, в мастерового или фабричного. И чтоб ни одно «гороховое пальто» вас не вычислило… Ясно вам теперь?
– Ясно, – кивнул Филиппов, поднимаясь. – Только каретных дворов-то в Питере…
– Господи, да вы начните поиски с ближайших дворов к жандармскому управлению! – раздражённо прервал Маков.
Филиппов слегка покраснел: мог бы и сам догадаться. «Ясно, по крайней мере, что именно теперь искать надо! » – подумал Филиппов, выходя.
* * *
Маков засиделся допоздна. Накинув шинель, вышел в приёмную, кивнул дежурному адъютанту и пошёл вниз. Спросил на ходу:
– Как погода?
– Премерзкая, ваше высокопревосходительство; снег с дождём.
У самого выхода адъютант заметил:
– Вас какой-то мастеровой видеть хотел.
– Что за мастеровой? – удивился Маков, оглядывая вестибюль.
– Да он там, на улице… Часа три как дожидается.
– Впусти.
Вошёл действительно мастеровой. Одежда на нём обледенела и стояла колом, и шапка, которую он мял в руках, хрустела и позванивала падавшими на гранитный пол ледышками.
Маков вгляделся. И поразился: перед ним стоял Кадило. Но до чего же, однако, одежда меняет человека!
– Ты что, Кадило? – спросил Маков.
Кадило переступил с ноги на ногу, вытащил из кармана чёрный комочек, протянул.
– Вот, ваше высокопревосходительство… Внутри каретного сиденья нашёл.
Маков взял, разглядел. Это был туго свитый обгоревший тряпичный пыж.
Лев Саввич оглянулся на адъютанта, спрятал пыж в карман шинели.
– Где же нашёл?
– Сиденья токмо и остались; в каретной мастерской на Обводном. А карету уже продали-с.
– Так, – Маков всё силился что-то понять, и не мог. Наконец вспомнил:
– Где же Филиппов?
– Их высокоблагородие со мной были в мастерской. Хозяина отвлекали, покуда я сиденья рассматривал. А потом, как мы вышли, вдруг – карета к нам подскочила. И какие-то знакомцы его высокоблагородия их в карету-то и позвали.
– Постой, постой, – нахмурился Маков.
Посмотрел на адъютанта, перешёптывавшегося с начальником караула, на швейцара, и вдруг решил:
– Пойдём-ка со мной. Да не сюда – на улицу.
На улице действительно было скверно: лил дождь и мгновенно превращался в лёд. Прохожих почти не было, и только тускло сияли газовые фонари.
Карета Макова дожидалась у подъезда. Ротмистр из отдельного жандармского эскадрона распахнул дверцу. Маков влез в карету, выглянул:
– Кадило! Садись.
Кадило неуверенно потоптался, и под удивлённый взгляд ротмистра заскочил внутрь.
– Домой! – скомандовал Маков.
Дверца захлопнулась, ротмистр сел на облучок рядом с кучером; поехали.
– Так что же, – вполголоса спросил Маков, – Филиппова увезли?
– Увезли-с, – тихо ответил Кадило. Он съежился на противоположном сиденье, в самом углу. – Крикнули что-то, влезай, мол: по имени-отчеству назвали. Он и влез. А карета возьми и поскачи. А уже темнело. И грязь там, возле каретной, каша изо льда. Так я один и остался. А Филиппов, перед тем как в карету-то сесть, успел мне шепнуть: беги, мол, в министерство, дождись Льва Саввича, и передай, что нашёл.
Маков помолчал. Карета плавно покачивалась на рессорах, в мутных окошках проплывали светлячки фонарей.
– Ты где живешь? – спросил Лев Саввич.
– На Васильевском, ваше высокопревосходительство. У чухонки Мяге комнату снимаю.
Голос Кадило стал смущённым.
Маков кивнул.
– Я тебя высажу у Николаевского моста. Утром придёшь прямо ко мне.
* * *
Но утром Макову было уже не до Кадило. Из Московской полицейской части сообщили: найдено тело убитого и ограбленного человека. Тело лежало на пустынном берегу Обводного канала, в кустарнике. Прибывшие на место прокурор судебной палаты и судебный следователь опознали в убитом чиновника при департаменте полиции МВД Филиппова.
Глава 3
ПЕТЕРБУРГ. СМОЛЕНСКОЕ КЛАДБИЩЕ.
Март 1879 года.
Во время панихиды, когда Маков, чувствовавший себя неуютно среди нескольких сослуживцев Филиппова, вышел из церкви подышать свежим воздухом, кто-то тронул его сзади за локоть. Лев Саввич обернулся. Перед ним стоял невысокий, с большой лысиной человек, одетый в чёрное пальто, с чёрной шляпой в руке, – и оттого похожий на гробовщика.
– Лев Саввич! – голос был глухим, замогильным, – Маков даже слегка вздрогнул. – Прошу прощения, Бога ради… Но другого случая увидеть вас наедине у меня, скорее всего, не будет…
– Кто вы такой, милостивый сдарь? – почти сердито спросил Маков.
– Я работаю… работал с господином Филипповым. Иногда выполнял его поручения.
– Поручения? Какого рода?
– Всякого. Чаще всего довольно деликатного-с.
Маков молча смотрел на лысого господина, пытаясь припомнить: не встречалось ли ему это желтоватое бритое лицо раньше.
– Я, видите ли, телеграфист. При Главном жандармском Управлении…
Маков насторожился. Даже слегка покосился по сторонам: не видит ли кто. Но вокруг было пусто, в церкви еще пели покойный тропарь. Чуть поодаль начиналось кладбище, торчали потемневшие кресты среди тёмных хилых сосенок, на оградках, утопавших в рыхлом снегу, висели чёрные высохшие венки с выцветшими лентами.
– Пойдёмте, – кратко сказал Маков и зашагал, не оборачиваясь, по первой попавшейся дорожке между могил и склепов.
Странный телеграфист торопливо шёл следом. Говорил глухим голосом в спину Макова:
– Я служил еще при Николае Павловиче. Знаком с телеграфными аппаратами Якоби, Морзе, Юза… Почти сорок лет беспорочно… Имею два ордена… В Турецкую войну состоял при генерале Дрентельне в тыловом штабе по снабжению…
Тропка закончилась. Маков оказался в тупике, где снег уже никто не чистил. Остановился перед старым полуобвалившимся склепом, повернулся.
– Так вы, сударь, выходит, многое знаете, – сказал Маков.
– О! Действительно, много. Я даже записи веду. Ко мне на службе-с хорошо относятся. К начальству вхож, разговоры слышу…
– Что же вы слышали?
Незнакомец надел наконец шляпу на посиневшую, озябшую лысину и произнёс совсем просто:
– Покушение на генерал-адъютанта Дрентельна было инсценировано.
Маков молчал. Незнакомец понял его молчание по-своему, заторопился:
– Вот, я нарочно взял сегодня с собой некоторые документы… Тут копии донесений, телеграмм, мои личные записи о беседах с разными чинами Третьего отделения. Мне кажется, это как раз то, что вы ищете…
Он совсем смешался и начал совать в руку Макова туго перевязанный бечёвкой свёрток.
Маков посмотрел на свёрток, но не взял. Сделал полшага к телеграфисту и прошипел ему в самое лицо:
– А откуда вам известно, сударь, что именно я ищу?
Телеграфист попятился.
– Господина Филиппова убили… – пролепетал он. – И я знаю, кто убил. И знаю, за что… И кто отдал команду убить – тоже знаю.
Телеграфист быстро огляделся по сторонам, снова повернулся к Макову.
Лев Саввич пристально поглядел ему в глаза.
– Фамилия?
– Моя-с? – телеграфист чуть не подпрыгнул от неожиданности. – Акинфиев. Иван Петров. Из дворян-с.
– И с генералом Дрентельном, значит, вы давно знакомы?
– Точно так-с. Только раньше, осмелюсь сказать, шапочно, когда они ещё Измайловским полком командовали.
– Измайловским, значит… Ну, так вот что я вам скажу, любезный: подите прочь.
Телеграфист на секунду онемел. Потом отшатнулся, выговорил побелевшими губами:
– Да-да, я понимаю-с… Время такое… Никому верить нельзя…
– Вы – провокатор, – перебил его Маков. – Ни с каким Акинфиевым Филиппов не работал. А с кем он работал – я вам не скажу. Понятно вам?
– Понятно… – прошептал Акинфиев. Съежился, начал неловко и торопливо засовывать свёрток в карман пальто. Свёрток почему-то никак не хотел умещаться в кармане. – Простите, Бога ради… Я ведь от чистого сердца… Душа болит от всего, что замышляют эти.
Он потоптался, развернулся, и сделал несколько неровных шагов, – сапоги утопали в снегу выше щиколотки. И вдруг обернулся.
– Господин Филиппов, земля ему пухом, работал с Петенькой.
Он как-то жалко улыбнулся и неровной, подпрыгивающей походкой устремился между оградок к тропинке. Маков негромко сказал:
– Постойте.
Телеграфист замер.
– Петенька – это вы?
– Я-с… Сынок у меня был – Петенька. Погиб на Кавказе, в стычке с горцами. Подпоручика только, по выходе из Инженерного училища, успел получить…
– Хорошо, – проговорил Маков, всё еще сомневаясь. – Дайте мне эти ваши бумаги. И учтите: я шуток не люблю.
Бумаги Петеньки, которые Маков просмотрел вечером в своём домашнем кабинете, оказались такими, что, будь в них правды даже только десятая часть – и этой части хватило бы, чтобы взорвать всю Россию. И куда могли повести ниточки дальше? Страшно подумать.
И ещё одна мысль не давала покоя: почему эти бумаги Петенька не передал Филиппову? Господи, – Маков перекрестился. Вот времечко: никому нельзя верить. Ни-ко-му.
А потом похолодел от другой мысли: ведь Филиппова сначала допросили перед тем, как убить. Что именно они успели выпытать у Филиппова? Знал ли он, что везут его убивать? Если знал, – то, конечно, мог рассказать о многом…
Маков долго не мог уснуть в эту ночь.
Утром Макова ждала еще одна неприятная новость: в МВД поступила записка из жандармского СПб Управления с уведомлением о том, что дело об убийстве Филиппова должно быть передано из ведения судебного следствия в Третье отделение «ввиду явно политического характера преступления». Бумага была подписана полковником Комаровым и завизирована Дрентельном. Никаких обоснований того, что убийство совершено по политическим мотивам, не указывалось.
Маков, читая записку, багровел.
«Политические мотивы! Именно политические! Рыльце, видно, сильно в пушку! Ну да мы еще посмотрим…»
Маков приказал составить подробное изложение мотивов, опровергающих политический характер убийства и доказывающих, что Филиппов был убит грабителями.
Начальник департамента полиции Извеков стоял навытяжку, а Маков, расхаживая по кабинету, говорил:
– Копии протоколов свидетельских показаний. Копию первичного досмотра. Всех свидетелей перечислите поимённо, с указанием адресов. Опись украденного у Филиппова имущества. Характер ранения, – он ведь ножом зарезан, как мне сказали? Обычным ножом, с каким на Обводном каждый второй бродяга ходит. Всё это приложите к записке. Снеситесь с полицией при градоначальнике, затребуйте все сведения об убийстве. А также с судебным следователем. И, сделайте одолжение, Иван Иванович, – составьте записку как можно скорее.
– На высочайшее имя?
– Да. С копией для министерства юстиции, графу Палену – лично.
Извеков удивлённо приподнял брови, но промолчал.
– Вероятно, Лев Саввич, раньше сегодняшнего вечера не успеем… А то и до утра…
– До утра? Утром уже поздно будет! – повысил голос Маков. – Если сегодня в полиции появятся жандармские ищейки, – они вытащат все бумаги, – и потом их уже не разыщешь!
– Немедленно распоряжусь, ваше высокопревосходительство! – официально ответил Извеков.
Глядя ему в спину, Маков подумал: «Нет, этот не выдаст… Разве что… купят?»
Дежурный адъютант доложил: в приемной дожидается городовой по фамилии Кадило.
– Ах, да!.. Совсем из памяти выпало… Пусть войдёт.
Маков ещё не решил, что делать с этим каретником. Но, едва вспомнив это слово – «каретник», – тут же и понял, что нужно сделать.
Кадило был свеж, румян и бодр, как и положено петербургскому городовому.
– Ну, как служба, Кадило? – спросил Маков.
– Служу царю и Отечеству!
– Молодец!
– Рад стараться! – гаркнул Кадило так, что стакан на подносе звякнул о графин.
Маков показал ему жестом: садись, мол. Кадило снова присел на самый краешек кресла, да так осторожно, словно боялся провалиться в мягкую бездонную обивку.
– Значит, вот что… Опиши-ка мне ещё раз ту карету, в которой Филиппова увезли.
– Каретка, значит, так себе, видно, что нанятая. Дверка ободрана… – Кадило замолчал, морща лоб. – Темно было, ваше высокопревосходительство. Да я и не очень смотрел: слышу, вроде знакомцы господина Филиппова, приглашают к ним в карету присесть.
– Та-ак… – Маков встал, опершись руками о стол. – Значит, эту карету ты уже отличить не сможешь?
Кадило помялся.
– Должно быть, не смогу. Обычная городская, чиновники для выезда нанимают…
– Чиновники-то – те с кучером нанимают. А тут что за кучер был?
Лицо Кадило внезапно просветлело:
– А ведь и правда! Кучером-то был не простой извозчик! Я их, извозчиков, навидался! Сидят на облучке – кулём, руки между колен. Когда седока ждут – завсегда так сидят. Так, извиняюсь, легше нижнему, значит, месту, и спина не затекает. А тот сидел прямо, даже не смотрел, кого в карету сажают. Должно, из военных…
– Из военных. А не из жандармов?
Маков снова сел, побарабанил пальцами по столу.
– М-да… – сказал. – Значит, в этом деле ты мне не помощник…
Кадило стоял прямо, – подскочил ещё одновременно с Маковым, извиняющимся голосом пролепетал:
– Ну… Разве ещё что… В карете женщина была. Духами дамскими больно уж несло.
Маков внимательно посмотрел на Кадило, думая уже о чём-то другом. Снова поднялся:
– Женщина, говоришь? Не из панельных ли девиц?
– Не могу знать! А только духи не простые, не те…
– Вот как. А! Ты же проституток, как и извозчиков, много перевидал… Ладно, Кадило, ступай на службу. Квартальному скажешь: вызывали в министерство показания сверять. Пропуск у дежурного подпишешь, – покажешь квартальному. И вот что… О том, что было здесь… – Маков взглянул в лицо Кадило, – …и когда вы с Филипповым по каретным дворам ходили – никому ни слова. Понял? Это государственная тайна. Даже своей вдовушке… Чухонке, как бишь её… Ни гу-гу. Понял ли?
– Понял, ни гу-гу! – зардевшись, но браво ответил Кадило. – Не извольте беспокоиться, а дальше меня не выйдет.
Маков обошёл вокруг стола, подал серый канцелярский конверт.
– Это – за службу. Купишь новую шинель, сапоги… Конфект чухонке своей…
– Рад стараться! – ещё громче гаркнул Кадило, и ловко спрятал конверт – Маков даже не заметил куда.
Пока бумаги будут ходить в Зимний и обратно, Маков должен был сделать ещё одно необходимое дело.
Он вызвал правителя канцелярии, но получил известие, что правитель прихворнул. Пришлось иметь дело с его заместителем Зайцевым.
– Необходимо произвести выемку всех бумаг господина Филиппова, – сказал Лев Саввич Зайцеву.
Зайцев, смуглый от природы, с лицом, словно высеченным из древнего камня, молча кивнул.
– Выемку произвести по всей форме, в присутствии прокурора судебной палаты.
Зайцев снова кивнул. В руках у него была планшетка с карандашом, но он ничего не записывал.
– Прокурор… Лучше, если это будет Воробьёв. Я напишу записку сенатору Евреинову, попрошу об одолжении. А пока вот что. У Филиппова был свой несгораемый шкап…
Споткнувшись на слове «был», Маков хмуро взглянул на Зайцева. Зайцев в ответ слегка поклонился, при этом лицо его выражало нечто, отдалённо напоминающее административный восторг. Однако, учитывая резкость черт, восторг был скорее похож на отвращение.
«Гм! – подумал Маков. – Вот странный тип. То ли из мордвы, то ли из черемисов… А дослужился до статского. Молчалив, как Будда. Тем и ценен…»
Зайцев между тем разогнулся и, так сказать, разомкнул свои каменные уста.
– Ключ от шкапа господин Филиппов всегда носил при себе.
– Я знаю. А второй экземпляр?
– А второй… – Зайцев как бы нарочито обиделся: – А где второй?.. Об этом, боюсь, никто не знал. Возможно, только ваше высокопревосходительство.
«Дерзит! – вспыхнул Маков и угрюмо посмотрел на Зайцева. – Однако и хитрец же человек был Филиппов…» Вслух сказал, пересилив гнев:
– Да, я знаю. Возможно, сейчас этот ключ уже у судебного следователя… Если не в Охранке. Приобщён к уликам; но у меня есть слепок ключа. Потрудитесь, Иван Сергеевич, до этого шкапа пока никого не допускать. Даже если прискачет сам Дрентельн или градоначальник Зуров со своими горцами.
– Потружусь, ваше высокопревосходительство, – ответил Зайцев. – Вот только…
Маков поднял на него глаза.
– Вот только сюда уже приходили, – сказал Зайцев.
– Кто? – насторожился Маков.
– Подполковник Кириллов. Из столичной жандармской сыскной полиции. Показал запрос прокурора Особого присутствия и попросил, чтобы его провели к столу Филиппова.
– Что же вы мне сразу не сказали? – побагровел Маков. – Когда это было?
– Как раз когда вы на похороны Филиппова уехали… А Кириллов ничего не трогал. Только конторку осмотрел, шкапы и стол. Я наблюдал.
– Он взял что-нибудь?
– Нет.
Март 1879 года.
Во время панихиды, когда Маков, чувствовавший себя неуютно среди нескольких сослуживцев Филиппова, вышел из церкви подышать свежим воздухом, кто-то тронул его сзади за локоть. Лев Саввич обернулся. Перед ним стоял невысокий, с большой лысиной человек, одетый в чёрное пальто, с чёрной шляпой в руке, – и оттого похожий на гробовщика.
– Лев Саввич! – голос был глухим, замогильным, – Маков даже слегка вздрогнул. – Прошу прощения, Бога ради… Но другого случая увидеть вас наедине у меня, скорее всего, не будет…
– Кто вы такой, милостивый сдарь? – почти сердито спросил Маков.
– Я работаю… работал с господином Филипповым. Иногда выполнял его поручения.
– Поручения? Какого рода?
– Всякого. Чаще всего довольно деликатного-с.
Маков молча смотрел на лысого господина, пытаясь припомнить: не встречалось ли ему это желтоватое бритое лицо раньше.
– Я, видите ли, телеграфист. При Главном жандармском Управлении…
Маков насторожился. Даже слегка покосился по сторонам: не видит ли кто. Но вокруг было пусто, в церкви еще пели покойный тропарь. Чуть поодаль начиналось кладбище, торчали потемневшие кресты среди тёмных хилых сосенок, на оградках, утопавших в рыхлом снегу, висели чёрные высохшие венки с выцветшими лентами.
– Пойдёмте, – кратко сказал Маков и зашагал, не оборачиваясь, по первой попавшейся дорожке между могил и склепов.
Странный телеграфист торопливо шёл следом. Говорил глухим голосом в спину Макова:
– Я служил еще при Николае Павловиче. Знаком с телеграфными аппаратами Якоби, Морзе, Юза… Почти сорок лет беспорочно… Имею два ордена… В Турецкую войну состоял при генерале Дрентельне в тыловом штабе по снабжению…
Тропка закончилась. Маков оказался в тупике, где снег уже никто не чистил. Остановился перед старым полуобвалившимся склепом, повернулся.
– Так вы, сударь, выходит, многое знаете, – сказал Маков.
– О! Действительно, много. Я даже записи веду. Ко мне на службе-с хорошо относятся. К начальству вхож, разговоры слышу…
– Что же вы слышали?
Незнакомец надел наконец шляпу на посиневшую, озябшую лысину и произнёс совсем просто:
– Покушение на генерал-адъютанта Дрентельна было инсценировано.
Маков молчал. Незнакомец понял его молчание по-своему, заторопился:
– Вот, я нарочно взял сегодня с собой некоторые документы… Тут копии донесений, телеграмм, мои личные записи о беседах с разными чинами Третьего отделения. Мне кажется, это как раз то, что вы ищете…
Он совсем смешался и начал совать в руку Макова туго перевязанный бечёвкой свёрток.
Маков посмотрел на свёрток, но не взял. Сделал полшага к телеграфисту и прошипел ему в самое лицо:
– А откуда вам известно, сударь, что именно я ищу?
Телеграфист попятился.
– Господина Филиппова убили… – пролепетал он. – И я знаю, кто убил. И знаю, за что… И кто отдал команду убить – тоже знаю.
Телеграфист быстро огляделся по сторонам, снова повернулся к Макову.
Лев Саввич пристально поглядел ему в глаза.
– Фамилия?
– Моя-с? – телеграфист чуть не подпрыгнул от неожиданности. – Акинфиев. Иван Петров. Из дворян-с.
– И с генералом Дрентельном, значит, вы давно знакомы?
– Точно так-с. Только раньше, осмелюсь сказать, шапочно, когда они ещё Измайловским полком командовали.
– Измайловским, значит… Ну, так вот что я вам скажу, любезный: подите прочь.
Телеграфист на секунду онемел. Потом отшатнулся, выговорил побелевшими губами:
– Да-да, я понимаю-с… Время такое… Никому верить нельзя…
– Вы – провокатор, – перебил его Маков. – Ни с каким Акинфиевым Филиппов не работал. А с кем он работал – я вам не скажу. Понятно вам?
– Понятно… – прошептал Акинфиев. Съежился, начал неловко и торопливо засовывать свёрток в карман пальто. Свёрток почему-то никак не хотел умещаться в кармане. – Простите, Бога ради… Я ведь от чистого сердца… Душа болит от всего, что замышляют эти.
Он потоптался, развернулся, и сделал несколько неровных шагов, – сапоги утопали в снегу выше щиколотки. И вдруг обернулся.
– Господин Филиппов, земля ему пухом, работал с Петенькой.
Он как-то жалко улыбнулся и неровной, подпрыгивающей походкой устремился между оградок к тропинке. Маков негромко сказал:
– Постойте.
Телеграфист замер.
– Петенька – это вы?
– Я-с… Сынок у меня был – Петенька. Погиб на Кавказе, в стычке с горцами. Подпоручика только, по выходе из Инженерного училища, успел получить…
– Хорошо, – проговорил Маков, всё еще сомневаясь. – Дайте мне эти ваши бумаги. И учтите: я шуток не люблю.
* * *
Бумаги Петеньки, которые Маков просмотрел вечером в своём домашнем кабинете, оказались такими, что, будь в них правды даже только десятая часть – и этой части хватило бы, чтобы взорвать всю Россию. И куда могли повести ниточки дальше? Страшно подумать.
И ещё одна мысль не давала покоя: почему эти бумаги Петенька не передал Филиппову? Господи, – Маков перекрестился. Вот времечко: никому нельзя верить. Ни-ко-му.
А потом похолодел от другой мысли: ведь Филиппова сначала допросили перед тем, как убить. Что именно они успели выпытать у Филиппова? Знал ли он, что везут его убивать? Если знал, – то, конечно, мог рассказать о многом…
Маков долго не мог уснуть в эту ночь.
* * *
Утром Макова ждала еще одна неприятная новость: в МВД поступила записка из жандармского СПб Управления с уведомлением о том, что дело об убийстве Филиппова должно быть передано из ведения судебного следствия в Третье отделение «ввиду явно политического характера преступления». Бумага была подписана полковником Комаровым и завизирована Дрентельном. Никаких обоснований того, что убийство совершено по политическим мотивам, не указывалось.
Маков, читая записку, багровел.
«Политические мотивы! Именно политические! Рыльце, видно, сильно в пушку! Ну да мы еще посмотрим…»
Маков приказал составить подробное изложение мотивов, опровергающих политический характер убийства и доказывающих, что Филиппов был убит грабителями.
Начальник департамента полиции Извеков стоял навытяжку, а Маков, расхаживая по кабинету, говорил:
– Копии протоколов свидетельских показаний. Копию первичного досмотра. Всех свидетелей перечислите поимённо, с указанием адресов. Опись украденного у Филиппова имущества. Характер ранения, – он ведь ножом зарезан, как мне сказали? Обычным ножом, с каким на Обводном каждый второй бродяга ходит. Всё это приложите к записке. Снеситесь с полицией при градоначальнике, затребуйте все сведения об убийстве. А также с судебным следователем. И, сделайте одолжение, Иван Иванович, – составьте записку как можно скорее.
– На высочайшее имя?
– Да. С копией для министерства юстиции, графу Палену – лично.
Извеков удивлённо приподнял брови, но промолчал.
– Вероятно, Лев Саввич, раньше сегодняшнего вечера не успеем… А то и до утра…
– До утра? Утром уже поздно будет! – повысил голос Маков. – Если сегодня в полиции появятся жандармские ищейки, – они вытащат все бумаги, – и потом их уже не разыщешь!
– Немедленно распоряжусь, ваше высокопревосходительство! – официально ответил Извеков.
Глядя ему в спину, Маков подумал: «Нет, этот не выдаст… Разве что… купят?»
Дежурный адъютант доложил: в приемной дожидается городовой по фамилии Кадило.
– Ах, да!.. Совсем из памяти выпало… Пусть войдёт.
Маков ещё не решил, что делать с этим каретником. Но, едва вспомнив это слово – «каретник», – тут же и понял, что нужно сделать.
Кадило был свеж, румян и бодр, как и положено петербургскому городовому.
– Ну, как служба, Кадило? – спросил Маков.
– Служу царю и Отечеству!
– Молодец!
– Рад стараться! – гаркнул Кадило так, что стакан на подносе звякнул о графин.
Маков показал ему жестом: садись, мол. Кадило снова присел на самый краешек кресла, да так осторожно, словно боялся провалиться в мягкую бездонную обивку.
– Значит, вот что… Опиши-ка мне ещё раз ту карету, в которой Филиппова увезли.
– Каретка, значит, так себе, видно, что нанятая. Дверка ободрана… – Кадило замолчал, морща лоб. – Темно было, ваше высокопревосходительство. Да я и не очень смотрел: слышу, вроде знакомцы господина Филиппова, приглашают к ним в карету присесть.
– Та-ак… – Маков встал, опершись руками о стол. – Значит, эту карету ты уже отличить не сможешь?
Кадило помялся.
– Должно быть, не смогу. Обычная городская, чиновники для выезда нанимают…
– Чиновники-то – те с кучером нанимают. А тут что за кучер был?
Лицо Кадило внезапно просветлело:
– А ведь и правда! Кучером-то был не простой извозчик! Я их, извозчиков, навидался! Сидят на облучке – кулём, руки между колен. Когда седока ждут – завсегда так сидят. Так, извиняюсь, легше нижнему, значит, месту, и спина не затекает. А тот сидел прямо, даже не смотрел, кого в карету сажают. Должно, из военных…
– Из военных. А не из жандармов?
Маков снова сел, побарабанил пальцами по столу.
– М-да… – сказал. – Значит, в этом деле ты мне не помощник…
Кадило стоял прямо, – подскочил ещё одновременно с Маковым, извиняющимся голосом пролепетал:
– Ну… Разве ещё что… В карете женщина была. Духами дамскими больно уж несло.
Маков внимательно посмотрел на Кадило, думая уже о чём-то другом. Снова поднялся:
– Женщина, говоришь? Не из панельных ли девиц?
– Не могу знать! А только духи не простые, не те…
– Вот как. А! Ты же проституток, как и извозчиков, много перевидал… Ладно, Кадило, ступай на службу. Квартальному скажешь: вызывали в министерство показания сверять. Пропуск у дежурного подпишешь, – покажешь квартальному. И вот что… О том, что было здесь… – Маков взглянул в лицо Кадило, – …и когда вы с Филипповым по каретным дворам ходили – никому ни слова. Понял? Это государственная тайна. Даже своей вдовушке… Чухонке, как бишь её… Ни гу-гу. Понял ли?
– Понял, ни гу-гу! – зардевшись, но браво ответил Кадило. – Не извольте беспокоиться, а дальше меня не выйдет.
Маков обошёл вокруг стола, подал серый канцелярский конверт.
– Это – за службу. Купишь новую шинель, сапоги… Конфект чухонке своей…
– Рад стараться! – ещё громче гаркнул Кадило, и ловко спрятал конверт – Маков даже не заметил куда.
* * *
Пока бумаги будут ходить в Зимний и обратно, Маков должен был сделать ещё одно необходимое дело.
Он вызвал правителя канцелярии, но получил известие, что правитель прихворнул. Пришлось иметь дело с его заместителем Зайцевым.
– Необходимо произвести выемку всех бумаг господина Филиппова, – сказал Лев Саввич Зайцеву.
Зайцев, смуглый от природы, с лицом, словно высеченным из древнего камня, молча кивнул.
– Выемку произвести по всей форме, в присутствии прокурора судебной палаты.
Зайцев снова кивнул. В руках у него была планшетка с карандашом, но он ничего не записывал.
– Прокурор… Лучше, если это будет Воробьёв. Я напишу записку сенатору Евреинову, попрошу об одолжении. А пока вот что. У Филиппова был свой несгораемый шкап…
Споткнувшись на слове «был», Маков хмуро взглянул на Зайцева. Зайцев в ответ слегка поклонился, при этом лицо его выражало нечто, отдалённо напоминающее административный восторг. Однако, учитывая резкость черт, восторг был скорее похож на отвращение.
«Гм! – подумал Маков. – Вот странный тип. То ли из мордвы, то ли из черемисов… А дослужился до статского. Молчалив, как Будда. Тем и ценен…»
Зайцев между тем разогнулся и, так сказать, разомкнул свои каменные уста.
– Ключ от шкапа господин Филиппов всегда носил при себе.
– Я знаю. А второй экземпляр?
– А второй… – Зайцев как бы нарочито обиделся: – А где второй?.. Об этом, боюсь, никто не знал. Возможно, только ваше высокопревосходительство.
«Дерзит! – вспыхнул Маков и угрюмо посмотрел на Зайцева. – Однако и хитрец же человек был Филиппов…» Вслух сказал, пересилив гнев:
– Да, я знаю. Возможно, сейчас этот ключ уже у судебного следователя… Если не в Охранке. Приобщён к уликам; но у меня есть слепок ключа. Потрудитесь, Иван Сергеевич, до этого шкапа пока никого не допускать. Даже если прискачет сам Дрентельн или градоначальник Зуров со своими горцами.
– Потружусь, ваше высокопревосходительство, – ответил Зайцев. – Вот только…
Маков поднял на него глаза.
– Вот только сюда уже приходили, – сказал Зайцев.
– Кто? – насторожился Маков.
– Подполковник Кириллов. Из столичной жандармской сыскной полиции. Показал запрос прокурора Особого присутствия и попросил, чтобы его провели к столу Филиппова.
– Что же вы мне сразу не сказали? – побагровел Маков. – Когда это было?
– Как раз когда вы на похороны Филиппова уехали… А Кириллов ничего не трогал. Только конторку осмотрел, шкапы и стол. Я наблюдал.
– Он взял что-нибудь?
– Нет.