– Только в самых общих чертах, – коротко бросил Медведев.
Тогда я пересказал ему все то, что мне было известно о родовом проклятии Олениных.
– Вот так штука! – Медведев схватился за голову и опустился в глубокое кресло. – Все указывает на то, что графиня Елена окончательно спятила.
– Или на то, что кто-то пытается воспользоваться ее состоянием, – проговорил я уклончиво.
– У меня тоже мелькнула такая мысль, – признался Лаврентий Филиппович и, пытливо посмотрев на меня, спросил: – Вы уже кого-то подозреваете?
– И да, и нет, – пожал я плечами, рассматривая медальон, лежащий на этажерке.
Эта вещь напомнила мне медальон Кинрю, который японец носил на груди. На его медльоне был изображен портрет Вареньки Костровой, добровольно заточившей себя в стенах Михайловского замка. Мне казалось даже, что Кинрю испытывал к Варваре Николавне какие-то нежные чувства.
– Что это? – поинтересовался Лаврентий Филиппович, подходя ближе.
– Медальон с портретом Раневского, – ответил я.
– Так, значит, отвергнутого жениха Елены Александровны все еще любят и ждут? – удивился Лаврентий Филиппович.
– Выходит, что так, – отозвался я, стараясь обращать внимания на тошнотворный запах. – Придется сообщить обо всем Кутузову. Он должен решить, что делать с бедной девушкой, пока мы будем заниматься поисками преступника.
– Да и я говорю, – кивнул Лаврентий Филиппович, сцепляя пальцы в замок у себя на коленях, – что без консилиума, пожалуй, не обойтись! К тому же, изоляция графини Элен в ее же собственных интересах. В целях, так сказать, ее же собственной безопасности, – уточнил он.
– Ну, об изоляции-то пока речь не идет, слава Богу, – заметил я.
Потом мы с Медведевым внимательнейшим образом осмотрели всю комнату молодой графини Олениной, но ничего примечательного так и не обнаружили.
– А этот Алекс, однако, тот еще плут, – досадливо констатировал Лаврентий Филиппович. – Ни единого следочка не оставил.
Едва я спустился в гостиную, как камердинер доложил хозяйке о том, что вернулся господин Юкио в сопровождении военного доктора.
– Ну, наконец-то, – сухо проговорила Наталья Михайловна. – А я-то уж, грешным делом, подумала, что вашего японца только за смертью посылать можно, – язвительно констатировала она.
Элен к этому времени уже стало значительно лучше. Я заключил, что сама тошнотворная атмосфера ее будуара действовала на девушку удручающе. Чего только стоил запах увядших роз с опавшими липестками, которыми была усыпана вся ее комната!
– Алексей Вениаминович, – графиня Элен посмотрела на доктора и даже нашла в себе силы улыбнуться.
– Ну, я вынужден временно вас оставить, – откланялся я.
Обитатели графского дома попрощались со мною, и я направился к выходу. Вслед за мной поспешил мой ангел-хранитель. Я все еще надеялся застать сегодня Карповича в его доме.
– Итак, мы едем к ростовщику? – осведомился Юкио уже на улице. – Надо бы экипаж поймать.
– К ростовщику, – согласился я. – Только экипаж нам пока не понадобится. Сначала мы в одну лавку зайдем!
– В какую еще лавку? – удивился японец, тем не менее беспрекословно отправляясь вслед за мной.
Лавочник-сиделец со стриженой бородой, в длинной чуйке, кафтане до пят, с живыми глазами цвета переспелой коричневой вишни встретил нас, расплывшись в подобострастной улыбке, обнажившей его желтоватые зубы.
– Чего изволите, господа? – поинтересовался он.
Выбор тканей в его лавке действительно был отменный. Здесь было все, начиная от ситца и фриза, кончая лионским муаром, флером, муслином, грезетом и бархатом всевозможных оттенков. Здесь же продавались обивочные ткани для стен – английский штоф и китайские расписные шелка.
Я потрогал рукой бархатистый зеленоватый штоф оттенка персидской больной бирюзы.
– Гардины приглядываете? – осведомился сиделец. – У вас отменный вкус, – похвалил он меня. – Лучшего штофа вы нигде и не найдете!
– И то верно, – откликнулся я. – У вас, наверное, и постоянные покупатели уже имеются?
– Имеются, – согласился лавочник. – С выбором-то вам помочь или как? – вопросительно уставился он на Кинрю.
Японец молчаливо пожал плечами. Он все еще не догадывался о цели моего посещения этого заведения. Тогда лавочник удивленно перевел свой взгляд на меня. А я к этому времени примеривался уже к обивочному шелку с китайским орнаментом. Эта ткань как две капли воды походила на ту, что я видел на стенах в будуаре Элен.
– И из соседних домов приходят, наверное? – предположил я, поглаживая ладонью струящийся под пальцами шелк.
– Да, – закивал головой сиделец. – Одна горничная так и вовсе зачастила за шелком, к которому вы примеряетесь, – ответил он. – Не знаю только, к чему ей столько материи?
– Может, непрочный? Рвется часто? – стараясь не показывать своего интереса, предположил я.
– Да вы что?! – возмутился лавочник. – У нас товар самого отменного качества.
– А горничная как объясняла свои частые приходы к вам? – поинтересовался я.
– Да, говорит, барышня у нее с причудами, – пожал плечами лавочник. – Любит, мол, она на стенах всякие аппликации делать!
– А-а, – вспомнил я. – Кажется, я эту барышню знаю! Уж не Луша ли у нее горничная?
– Кажется, да, – пожал плечами сиделец. – Она еще говорила, что барышня у нее – графиня! То ли Калинина, то ли Оленина?
Я попросил лавочника отрезать мне добротного штофа для гардин в кабинете, аккуратно его упаковать в оберточную бумагу, и отправился вместе с Кинрю ловить извозчика.
– Так вы думаете это Лукерья специально делала все эти надписи? – удивился японец, когда нам все-таки удалось остановить приличный экипаж. – Но зачем это графской горничной?
– Ну, неспроста же ее убили, – проговорил я. – Да еще таким, как бы это сказать, весьма экзотическим способом. Наверняка Лучше или приплачивали, или она была в любовной связи с убийцей!
– Или и то, и другое вместе, – нахмурился мой Золотой дракон, судя по всему, припомнив историю с англичанкой мисс Браун, которая помогла польскому масону Гродецкому инсценировать в усадьбе Титова приношение в жертву ведийским богам ее титулованного хозяина!
Наконец, мы оказались в районе Бердова моста через реку Пряжку, на Мясной улице. Здесь-то и располагалось неприметное жилище ростовщика Пахома Эрастовича Карповича.
– А что вы собираетесь выяснить у него? – поинтересовался Кинрю, когда мы приблизились к деревянным свежевыкрашенным воротам четырехэтажного домика, в котором Карпович снимал пять комнат на втором этаже. – Вы полагаете, что он вам охарактеризует Раневского?
– Ну, – протянул я задумчиво, – по крайней мере, я уточню кое-что о его карточном долге!
Я несколько раз постучал в ворота. Дверь нам открыла немолодая женщина-служанка в длинном темно-коричневом капоте и стареньком, видавшем виды платке.
– Мы к Пахому Эрастовичу пришли, – сообщил я ей.
Старуха кивнула и отправилась доложить, а уже через пару минут она проводила нас по старой расшатанной лестнице на второй этаж, где меня должен был дожидаться Карпович. Передняя в домике, аккуратном на вид, оказалась неприбранной, дурно пахнущей, и можно было даже сказать, безобразной. Здесь любого человека мог свести с ума запах лампадного масла и кухонных объедков.
– Ну и место, – недовольно поморщился Кинрю, зажимая пальцами ноздри своего восточного носа.
– Придется потерпеть, – отозвался я, заглядывая в полуоткрытую дверь, ведущую в комнаты.
Карпович встретил нас в старомодном кафтане и охотничьих сапогах. С каждой нашей встречей он как будто опускался все больше, хотя на самом деле состояние его день ото дня только множилось.
– Яков Андреевич! Какими судьбами? – деланно обрадовался он. – Давненько вы что-то в наших краях не бывали!
– Да, вот миловала судьба, – улыбнулся я добродушно.
– Присаживайтесь! Присаживайтесь! – заботливо хлопотал хозяин маленькой комнаты, вся обстановка которой заключалась в крохотном кожаном диванчике, столике на низких ножках с пузатым графином, стоящим на нем, да фаянсовой конфетницей, претендовавшей на «роскошь», заполненной копеечными сухарями.
Кинрю остался глух к гостеприимным словам ростовщика. Он молча уставился в окно, демонстрируя тем самым полное отсутствие такта и пренебрежение к светским приличиям. Однако унылый пейзаж за окном только еще больше испортил ему настроение.
Карпович обижено нахохлился, но потом сделал вид, что ему все равно, чем там занимается японец.
«Азиат он и есть азиат!» – было написано на лице ростовщика.
Карпович буквально сверлил меня своими маленькими черными глазками. Я же, в отличие от Юкио, присел на краешек замусоленного дивана, стараясь не обращать внимание на хозяйские взгляды. Пахом Эрастович крикнул прислугу:
– Марфушка, ты бы нам чайку, что ли, заварила!
– Как поживаете-то Пахом Эрастович? – ради элементарного приличия осведомился я.
– Да не жалуемся, – ответил Карпович. – Курочка-то, она по зернышку клюет. Итак, с чем пожаловали, Яков Андреевич? – снова осведомился он.
– Вам известна история, которая приключилась с Раневским и Кузнецовым? – поинтересовался я, пододвигая к себе чашку с чаем, которую мне на замызганном подносе принесла Марфуша.
Кинрю в это время обернулся ко мне и бросил такой взгляд, что у меня мороз пробежал по коже. Мне даже показалось, что Юкио готов сбежать от меня в свою родную Японию.
– А разве есть еще в Петербурге хоть кто-нибудь, кому эта история не известна? – удивился Пахом Эрастович.
– Вы не могли бы посветить в суть и меня? – усмехнулся я, отпивая солидный глоток из чашки.
– Раневский проигрался поручику в карты, понаделал долгов… – начал объяснять Карпович.
– Постой, постой! Какому поручику? – удивился я.
– Как какому? – воскликнул Карпович. – Так вы разве не знаете? Кузнецову, конечно же. Мне, вообще, кажется, что он это сделал намеренно, чтобы Раневского разлучить с молодой графиней Олениной, которая, как сейчас поговаривают в свете, рассудком тронулась.
– А зачем ему это понадобилось? – недоумевал я. – Говорят, они даже стрелялись.
– Так ведь Кузнецов сначала за Еленой ухаживал. Однако она ему Раневского предпочла, – сообщил мне Пахом Эрастович. – Это потом Кузнецов Марией увлекся, когда Оленины Андрею отказали от дома. Элен ведь и после этого на него не польстилась, вот он на сестру ее и перекинулся.
– А откуда такие подробности? – не удержавшись, подал голос Кинрю.
– О! Если бы вы только знали, сколько за этим столом обсуждалось сплетен, принесенных из высшего общества, – произнес Карпович, затягиваясь дымом из длинного чубука.
– Представляю себе, – весело отозвался я. – Но я слышал, что, якобы, Кузнецов оплатил все долги господина Раневского. По-моему, это как-то не вяжется с вашим рассказом…
– Да он просто скупил все его векселя! И теперь Раневский должен только ему! А проценты-то капают, – усмехнулся Пахом Эрастович. – Кузнецов вашего Раневского в любой момент в долговую яму определит! Так-то вот. Из-за этого-то они и стрелялись, да видно оба целы остались, раз никакого скандала не вышло!
– Значит, Раневский целиком и полностью у Кузнецова в руках, – отозвался я.
– Так точно! – закивал Карпович головой. – Не хотите в вист перекинуться?
Выходит, и Раневский, и Кузнецов вполне могли иметь виды на родовую усадьбу Олениных. Так кто же из них вампир? Или есть еще и третье лицо?
– Что-то неладное в последнее время творится у меня с памятью, – проговорил я задумчиво. – Забыл у Олениных адрес Кузнецова узнать.
– Так я подскажу, – с улыбкой отозвался Пахом Эрастович.
– Это было бы так любезно с вашей стороны, – обрадовался я. – Мне известно только, что поручик лейб-гвардии проживает где-то в Адмиралтейском районе в одном из домов с бельэтажами.
– Да, да, – снова закивал головой Карпович, – на Гороховой улице, – и Пахом Эрастович назвал мне точный адрес Кузнецова.
Теперь я мог смело отправляться к будущему мужу Марии Олениной, чтобы побеседовать с ним по душам. Данные мне прежде Кузнецовым ответы никак не удовлетворяли моего любопытства.
Я распрощался с Карповичем и отправился на поиски Кузнецова, который, вероятно, к этому времени должен был вернуться домой от своей невесты Олениной. По крайней мере, я собирался его дождаться там или на следующее утро отправиться разыскивать его в Семеновский полк. Что-то не нравилась мне эта история с намеренно расстроенной свадьбой!
– Яков Андреевич, – обратился ко мне Кинрю, когда мы уже сидели в экипаже. – Вы всерьез полагаете, что господин Кузнецов мистифицирует свою несостоявшуюся невесту? Или, может быть, попросту сводит ее с ума? – задумчиво добавил он.
– Не знаю, – пожал я плечами в ответ. – Я и сам во всем этом запутался! Если эта гипотеза окажется верной, то кто-то должен подтвердить связь Кузнецова с покойной горничной Лушей, которая, судя по всему, стала ему чем-то мешать…
– Кто же подтвердит-то эту связь? – удивился японец.
– Надо в людской в графском особняке поспрашивать, – ответил я. – Думаю, этим мы с тобой в скором времени и займемся!
Кинрю пожал плечами, но промолчал в ответ. Я заметил, что ему не особенно нравится мой план, но не стал уточнять, чем же именно. У моего японца всегда имелось собственное мнение на любой счет. Именно эта черта мне больше всего и нравилась в моем необыкновенно благородном Золотом драконе.
Спустя полчаса мы с Кинрю оказались на Гороховой улице. Я расплатился с извозчиком и выбрался из кареты. Юкио, как всегда, отправился вслед за мной.
Я постучался в парадную дверь величественного особняка, поражавшего воображение своими стройными античными формами. Но слова лакея, который через секунду открыл мне дверь, изумили меня.
– Какой такой Кузнецов? – нахмурился он, но тут же добавил: – А-а, кажется, припоминаю. Это бывший хозяин дома! Так он этот дом заложил давно барину моему Петру Григорьевичу. И расплачиваться, похоже, не собирается, – сообщил нам лакей с заговорческим видом.
– Ах, вот оно что, – с трудом выдавил я из себя. – И где же сейчас проживает Константин Григорьевич Кузнецов ты случайно не в курсе?
Задавая этот вопрос, я не особенно надеялся на положительный ответ. К счастью, мои ожидания не оправдались.
– От чего же не в курсе? В курсе, – пожал плечами лакей. – Кваритиру снимает в Полторацком переулке. Кажется, на третьем этаже, – протянул он, поправив на голове фуражку, – Где квартиры подешевле.
– Вот тебе и блестящий аристократ, – усмехнулся я, усаживаясь в экипаж, который в очередной раз остановил мой Золотой дракон.
– Никогда бы не подумал, – отозвался Кинрю.
Наконец, мы достигли нужного дома. Квартира поручика Кузнецова действительно оказалась достаточно высоко, как и сообщил лакей в парадном платье. Она находилась на третьем этаже. Про не слишком-то обеспеченных постояльцев таких квартир в высшем свете обычно говорили с иронией. Считалось, что к ним не ходят, потому что те живут слишком высоко. Я подозревал, что Наталья Михайловна не знала, на каком этаже обитает ее будущий зять, которого она не уставала нахваливать.
Я попросил хозяйку, молодую женщину лет двадцати пяти, отвести нас в апартаменты поручика Кузнецова.
– Но господина поручика нет дома, – пожала плечами женщина.
– Ничего страшного, – отозвался я. – Мы его подождем!
– Как знаете.
Хозяйка впустила нас в одну из комнат, заставленную штофной темно-зеленой мебелью.
– Его уже один гость дожидается, – сообщила она. – Только напрасно он ждет.
– Какой еще гость? – насторожился я. Мне эта новость совсем не понравилась, да и тон квартирной хозяйки тоже!
– Он не представился, – вновь пожала худыми плечами женщина. – Господин в белом бурнусе…
– Что? Что? – воскликнули одновременно мы с Кинрю, а японец добавил, четко проговаривая слова: – В каком бурнусе?
– В белом, – испуганно пролепетала женщина, почувствовав неладное. – Вы, пожалуйста, присаживайтесь, – лихорадочно проговорила она, а сама скрылась в затемненной прихожей, сделав вид, что кухня ее интересует гораздо больше, чем визит двух незваных гостей. – Кстати, я забыла сказать, – обернулась она у самой двери, – господин Кузнецов уже с неделю как съехал отсюда…
– Как?! – снова воскликнули мы с Кинрю в один голос. – А кто же его тогда дожидается?
– Не знаю, – ответила странная женщина. – Этот господин заверил меня, что Константин Григорьевич забыл здесь какие-то вещи и должен с минуты на минуту прибыть. – Он, якобы, условился с ним здесь о встрече! А вы-то кто такие?
– Приятели по Английскому клубу, – ответил я первое, что взбрело мне на ум.
– А… – с понимающим видом ответила женщина и, наконец, оставила нас с Кинрю в одиночестве.
– Черт знает что такое! – воскликнул мой ангел-хранитель.
– Тсс, – я приложил палец к губам. – Надо бы поближе познакомиться с гостем!
Я на цыпочках направился к занавеске, закрывающей вход из узкого полутемного коридора в соседнюю комнату. Она едва-едва колыхалась от легкого ветерка, который дул в приоткрытую форточку.
Я отодвинул занавеску, вошел в комнату и заметил человека, роющегося в книжном шкафу. Он уже обыскал комод и вывернул все ящики письменного стола. Хрустальная чернильница с медной крышкой была перевернута, ореховое дерево залито чернилами. Повсюду белели перья для письма. В углу валялся перевернутый пюпитр. Возле него на паркетном полу лежал пресс в виде книги из белого мрамора. Песок из хрустальной песочницы был варварски рассыпан по полу.
– Господин Раневский? – окликнул я его удивленно. – Что вы здесь делаете? Что намереваетесь здесь найти? Ведь, кажется, постоялец-то этой квартиры уже съехал.
– Уж не векселя ли? – в тон мне предположил Кинрю.
– Да как вы смеете! – воскликнул Раневский дрогнувшим голосом.
Я заметил, что Раневский действительно был в белом бурнусе.
Я бросил пытливый взгляд на японца, но он отрицательно покачал головой мне в ответ. Итак, мне оставалось положиться только на его острое зрение.
– Это не ваше дело! – Подбородок Андрея Раневского задрожал, черты лица исказились, и он стал похож на какого то бездарного опереточного актера. – Вы наслушались этих сплетен! Да, я попал в сложную ситуацию, но, – он поднял вверх указательный палец, – я никогда не опустился бы до того, чтобы красть свои долговые расписки!
– Охотно верим, – ответил я, чтобы хоть как-нибудь его успокоить. Раневский выглядел отвратительно. На какой-то миг мне показалось, что он тоже сошел с ума и с минуту на минуту начнет рассуждать о вампирах и оборотнях или бросится на нас с Юкио Хацуми с бронзовым канделябром в руках.
– Кузнецов съехал с квартиры, – зло проговорил Раневский, – но он еще не перевез отсюда все свои вещи!
– И чего же вы все-таки ищете? – вкрадчиво поинтересовался я. – Вы не боитесь, что вам придется отвечать за этот погром перед квартирной хозяйкой?
– Я и сам не знаю, что ищу! – в отчаянии махнул рукой Андрей Раневский. – И ничего я не боюсь, – решительно добавил он, как мне показалось, несколько опрометчиво.
– Вы в своем уме? – холодно осведомился Кинрю, щелчком своих узловатых пальцев оправляя манжеты на рукавах.
– Вы думаете, что я тоже помешался, как бедняжка Элен, – горько усмехнулся Раневский. – Так вот, вы ошибаетесь! На моем роду нет никаких проклятий, – Андрей произнес это с такой грустью в голосе, словно жалел об этом.
– И все-таки, почему вы перевернули эту квартиру вверх дном? – продолжал я стоять на своем.
Раневский проигнорировал мой вопрос.
– Вы в самом деле верите, что Елену Александровну преследует какой-то вампир? – скептически поинтересовался он.
– Нет, – покачал я головой, – не верим. Но мистификатором может оказаться любой. Кто угодно! И вы в том числе! – Я ткнул ему пальцем в грудь.
– Ну уж нет! – воскликнул Раневский. – Чтобы я изводил любимую женщину!? Да за кого вы меня принимаете на самом-то деле?!
– За отвергнутого влюбленного, – ответил я. – А еще за человека, промотавшего свое состояние!
– Но чем же тогда Кузнецов лучше меня? – затравленно взглянул на меня Раневский. – У него у самого за душой нет ни гроша! Вы можете навести о нем справки у полкового начальства!
– Но граф Владимир Оленин… – прервал было его я, но Раневский не дал мне договорить.
– Граф Владимир Оленин – слишком внушаемая особа! Он верит каждому слову поручика Кузнецова, потому что тот внушил ему, что они преданные друзья! Я вообще не понимаю, как Кузнецова еще держат в полку!
– Но ему верит не только Владимир, – заметил я. – Ему доверяет и Наталья Михайловна!
– Графиня верит во все, во что хочет верить ее родная дочь, – невесело усмехнулся Раневский. – Она под каблуком у Мари, как иной муж находится под каблуком своей не в меру властной жены!
– Но если сама Маша верит ему?.. – все же продолжил говорить я. – К тому же что-то я не замечал в Марье Александровне особого своеволия и властности!
– Просто вы ее не достаточно хорошо знаете, – отмахнулся Раневский. – Хотя я сам не очень-то понимаю, как она может верить человеку, который сначала ухаживал за ее сводной сестрой, а потом перевел внимание на нее.
– Ну, женская душа – загадка! – ответил я, невольно вспомнив о графине Полянской.
Насколько мне было известно, графиня до сих пор жила в Петербурге затворницей и не выезжала в свет. И это с ее-то изумительной красотой и русалочьими глазами! Злые языки утверждали, что она до сих пор влюблена в мальтийского бальи, изгнанного своими же иоаннитами с родины.
– Воистину, – нервно отозвался Раневский. – Я не понимаю Элен! Как она-то может терпеть этого мерзавца под крышей своего дома?! Ведь ей-то известно наверняка, что это Кузнецов с легкой руки Мари расстроил нашу с ней свадьбу!
– Мне показалось, что к мнению Елены Александровны в доме Олениных не слишком-то прислушиваются, – заметил я. – Но о Мари вы говорите действительно странные вещи!
– Ничего странного, – пожал плечами Раневский, – уязвленное женское самолюбие.
– Ну так что же вы ищите? – не выдержал, наконец, Кинрю.
– Доказательства, – невозмутимо ответил Раневский. Он устало облокотился о стену, обитую шелком.
– Какие еще доказательства? – поинтересовался я.
– Доказательства вины Константина Григорьевича Кузнецова, – сухо ответил Андрей Раневский.
– Ничего себе вы загнули! – воскликнул я. – И в чем же этот человек виноват?
Нет, и у меня порой закрадывались кое-какие мысли на его счет. Но чтобы вот так в открытую обвинять перед мало знакомым человеком поручика лейб-гвардии Семеновского полка в…
– В ифернальной, адской мистификации! – прервал мои мысли Раневский. – Он заставил поверить Элен, что вампир существует, а всех ее родственников – в то, что она сумашедсшая! И я это докажу! Должны где-то быть какие-то вещи, костюмы, чернила какие-нибудь специальные… Где-то же должен он их держать!
– А вы не подумали, что и вас можно было бы обвинить в том же самом? – осторожно заметил я. – Ведь вы могли мистифицировать Элен из мести…
– За что мне мстить Елене?! – ужаснулся Раневский.
– Она отказала вам, – невозмутимо заметил я. – А вместе с любимой женщиной вы потеряли еще и наследство – родовое имение, доставшееся Элен в наследство…
– Вы с ума сошли! – схватился Раневский за голову. – Нет, определенно, в этом городе все посходили с ума!
– И куда же мы сейчас отправимся? – осведомился Кинрю.
– Есть у меня один хороший знакомец. Может, именно он и прольет свет на кое-какие вопросы.
Я намеревался навестить прапорщика артиллерийской бригады Боброва, с которым познакомился еще в битве под Лейпцигом. Это был человек «маленький», но исключительно честный.
Кинрю остался ждать меня в экипаже, я же попросил вызвать мне из казармы Матвея Боброва.
Спустя полчаса Бобров вышел ко мне в новеньком мундире, хорошенькой шинели с франтоватым шарфом, в серебряном высоком кивере на голове с серебряными кишкетами, в сияющих ботфортах и, конечно, при шпаге.
– Глазам своим не верю! – воскликнул он. – Яков! Сколько лет, сколько зим! Что тебя ко мне привело?
– Дела, к сожалению, – ответил я. – Не хочешь проехаться со мной на Английскую набережную? Нам переговорить не мешало бы… – Мне не хотелось обращаться непосредственно к начальнику гвардейской бригады Великому князю Михаилу Павловичу, хотя я нисколько не сомневался в том, что он меня обязательно выслушает ввиду моей принадлежности к Ордену и близкой дружбы с Иваном Кутузовым.
– Какие такие дела? – осведомился Бобров, усаживаясь в экипаж. – Что случилось-то? Уж не касаются ли они поручика Кузнецова? – он пытливо уставился в упор на меня своими светло-голубыми глазами.
Тогда я пересказал ему все то, что мне было известно о родовом проклятии Олениных.
– Вот так штука! – Медведев схватился за голову и опустился в глубокое кресло. – Все указывает на то, что графиня Елена окончательно спятила.
– Или на то, что кто-то пытается воспользоваться ее состоянием, – проговорил я уклончиво.
– У меня тоже мелькнула такая мысль, – признался Лаврентий Филиппович и, пытливо посмотрев на меня, спросил: – Вы уже кого-то подозреваете?
– И да, и нет, – пожал я плечами, рассматривая медальон, лежащий на этажерке.
Эта вещь напомнила мне медальон Кинрю, который японец носил на груди. На его медльоне был изображен портрет Вареньки Костровой, добровольно заточившей себя в стенах Михайловского замка. Мне казалось даже, что Кинрю испытывал к Варваре Николавне какие-то нежные чувства.
– Что это? – поинтересовался Лаврентий Филиппович, подходя ближе.
– Медальон с портретом Раневского, – ответил я.
– Так, значит, отвергнутого жениха Елены Александровны все еще любят и ждут? – удивился Лаврентий Филиппович.
– Выходит, что так, – отозвался я, стараясь обращать внимания на тошнотворный запах. – Придется сообщить обо всем Кутузову. Он должен решить, что делать с бедной девушкой, пока мы будем заниматься поисками преступника.
– Да и я говорю, – кивнул Лаврентий Филиппович, сцепляя пальцы в замок у себя на коленях, – что без консилиума, пожалуй, не обойтись! К тому же, изоляция графини Элен в ее же собственных интересах. В целях, так сказать, ее же собственной безопасности, – уточнил он.
– Ну, об изоляции-то пока речь не идет, слава Богу, – заметил я.
Потом мы с Медведевым внимательнейшим образом осмотрели всю комнату молодой графини Олениной, но ничего примечательного так и не обнаружили.
– А этот Алекс, однако, тот еще плут, – досадливо констатировал Лаврентий Филиппович. – Ни единого следочка не оставил.
Едва я спустился в гостиную, как камердинер доложил хозяйке о том, что вернулся господин Юкио в сопровождении военного доктора.
– Ну, наконец-то, – сухо проговорила Наталья Михайловна. – А я-то уж, грешным делом, подумала, что вашего японца только за смертью посылать можно, – язвительно констатировала она.
Элен к этому времени уже стало значительно лучше. Я заключил, что сама тошнотворная атмосфера ее будуара действовала на девушку удручающе. Чего только стоил запах увядших роз с опавшими липестками, которыми была усыпана вся ее комната!
– Алексей Вениаминович, – графиня Элен посмотрела на доктора и даже нашла в себе силы улыбнуться.
– Ну, я вынужден временно вас оставить, – откланялся я.
Обитатели графского дома попрощались со мною, и я направился к выходу. Вслед за мной поспешил мой ангел-хранитель. Я все еще надеялся застать сегодня Карповича в его доме.
– Итак, мы едем к ростовщику? – осведомился Юкио уже на улице. – Надо бы экипаж поймать.
– К ростовщику, – согласился я. – Только экипаж нам пока не понадобится. Сначала мы в одну лавку зайдем!
– В какую еще лавку? – удивился японец, тем не менее беспрекословно отправляясь вслед за мной.
Лавочник-сиделец со стриженой бородой, в длинной чуйке, кафтане до пят, с живыми глазами цвета переспелой коричневой вишни встретил нас, расплывшись в подобострастной улыбке, обнажившей его желтоватые зубы.
– Чего изволите, господа? – поинтересовался он.
Выбор тканей в его лавке действительно был отменный. Здесь было все, начиная от ситца и фриза, кончая лионским муаром, флером, муслином, грезетом и бархатом всевозможных оттенков. Здесь же продавались обивочные ткани для стен – английский штоф и китайские расписные шелка.
Я потрогал рукой бархатистый зеленоватый штоф оттенка персидской больной бирюзы.
– Гардины приглядываете? – осведомился сиделец. – У вас отменный вкус, – похвалил он меня. – Лучшего штофа вы нигде и не найдете!
– И то верно, – откликнулся я. – У вас, наверное, и постоянные покупатели уже имеются?
– Имеются, – согласился лавочник. – С выбором-то вам помочь или как? – вопросительно уставился он на Кинрю.
Японец молчаливо пожал плечами. Он все еще не догадывался о цели моего посещения этого заведения. Тогда лавочник удивленно перевел свой взгляд на меня. А я к этому времени примеривался уже к обивочному шелку с китайским орнаментом. Эта ткань как две капли воды походила на ту, что я видел на стенах в будуаре Элен.
– И из соседних домов приходят, наверное? – предположил я, поглаживая ладонью струящийся под пальцами шелк.
– Да, – закивал головой сиделец. – Одна горничная так и вовсе зачастила за шелком, к которому вы примеряетесь, – ответил он. – Не знаю только, к чему ей столько материи?
– Может, непрочный? Рвется часто? – стараясь не показывать своего интереса, предположил я.
– Да вы что?! – возмутился лавочник. – У нас товар самого отменного качества.
– А горничная как объясняла свои частые приходы к вам? – поинтересовался я.
– Да, говорит, барышня у нее с причудами, – пожал плечами лавочник. – Любит, мол, она на стенах всякие аппликации делать!
– А-а, – вспомнил я. – Кажется, я эту барышню знаю! Уж не Луша ли у нее горничная?
– Кажется, да, – пожал плечами сиделец. – Она еще говорила, что барышня у нее – графиня! То ли Калинина, то ли Оленина?
Я попросил лавочника отрезать мне добротного штофа для гардин в кабинете, аккуратно его упаковать в оберточную бумагу, и отправился вместе с Кинрю ловить извозчика.
– Так вы думаете это Лукерья специально делала все эти надписи? – удивился японец, когда нам все-таки удалось остановить приличный экипаж. – Но зачем это графской горничной?
– Ну, неспроста же ее убили, – проговорил я. – Да еще таким, как бы это сказать, весьма экзотическим способом. Наверняка Лучше или приплачивали, или она была в любовной связи с убийцей!
– Или и то, и другое вместе, – нахмурился мой Золотой дракон, судя по всему, припомнив историю с англичанкой мисс Браун, которая помогла польскому масону Гродецкому инсценировать в усадьбе Титова приношение в жертву ведийским богам ее титулованного хозяина!
Наконец, мы оказались в районе Бердова моста через реку Пряжку, на Мясной улице. Здесь-то и располагалось неприметное жилище ростовщика Пахома Эрастовича Карповича.
– А что вы собираетесь выяснить у него? – поинтересовался Кинрю, когда мы приблизились к деревянным свежевыкрашенным воротам четырехэтажного домика, в котором Карпович снимал пять комнат на втором этаже. – Вы полагаете, что он вам охарактеризует Раневского?
– Ну, – протянул я задумчиво, – по крайней мере, я уточню кое-что о его карточном долге!
Я несколько раз постучал в ворота. Дверь нам открыла немолодая женщина-служанка в длинном темно-коричневом капоте и стареньком, видавшем виды платке.
– Мы к Пахому Эрастовичу пришли, – сообщил я ей.
Старуха кивнула и отправилась доложить, а уже через пару минут она проводила нас по старой расшатанной лестнице на второй этаж, где меня должен был дожидаться Карпович. Передняя в домике, аккуратном на вид, оказалась неприбранной, дурно пахнущей, и можно было даже сказать, безобразной. Здесь любого человека мог свести с ума запах лампадного масла и кухонных объедков.
– Ну и место, – недовольно поморщился Кинрю, зажимая пальцами ноздри своего восточного носа.
– Придется потерпеть, – отозвался я, заглядывая в полуоткрытую дверь, ведущую в комнаты.
Карпович встретил нас в старомодном кафтане и охотничьих сапогах. С каждой нашей встречей он как будто опускался все больше, хотя на самом деле состояние его день ото дня только множилось.
– Яков Андреевич! Какими судьбами? – деланно обрадовался он. – Давненько вы что-то в наших краях не бывали!
– Да, вот миловала судьба, – улыбнулся я добродушно.
– Присаживайтесь! Присаживайтесь! – заботливо хлопотал хозяин маленькой комнаты, вся обстановка которой заключалась в крохотном кожаном диванчике, столике на низких ножках с пузатым графином, стоящим на нем, да фаянсовой конфетницей, претендовавшей на «роскошь», заполненной копеечными сухарями.
Кинрю остался глух к гостеприимным словам ростовщика. Он молча уставился в окно, демонстрируя тем самым полное отсутствие такта и пренебрежение к светским приличиям. Однако унылый пейзаж за окном только еще больше испортил ему настроение.
Карпович обижено нахохлился, но потом сделал вид, что ему все равно, чем там занимается японец.
«Азиат он и есть азиат!» – было написано на лице ростовщика.
Карпович буквально сверлил меня своими маленькими черными глазками. Я же, в отличие от Юкио, присел на краешек замусоленного дивана, стараясь не обращать внимание на хозяйские взгляды. Пахом Эрастович крикнул прислугу:
– Марфушка, ты бы нам чайку, что ли, заварила!
– Как поживаете-то Пахом Эрастович? – ради элементарного приличия осведомился я.
– Да не жалуемся, – ответил Карпович. – Курочка-то, она по зернышку клюет. Итак, с чем пожаловали, Яков Андреевич? – снова осведомился он.
– Вам известна история, которая приключилась с Раневским и Кузнецовым? – поинтересовался я, пододвигая к себе чашку с чаем, которую мне на замызганном подносе принесла Марфуша.
Кинрю в это время обернулся ко мне и бросил такой взгляд, что у меня мороз пробежал по коже. Мне даже показалось, что Юкио готов сбежать от меня в свою родную Японию.
– А разве есть еще в Петербурге хоть кто-нибудь, кому эта история не известна? – удивился Пахом Эрастович.
– Вы не могли бы посветить в суть и меня? – усмехнулся я, отпивая солидный глоток из чашки.
– Раневский проигрался поручику в карты, понаделал долгов… – начал объяснять Карпович.
– Постой, постой! Какому поручику? – удивился я.
– Как какому? – воскликнул Карпович. – Так вы разве не знаете? Кузнецову, конечно же. Мне, вообще, кажется, что он это сделал намеренно, чтобы Раневского разлучить с молодой графиней Олениной, которая, как сейчас поговаривают в свете, рассудком тронулась.
– А зачем ему это понадобилось? – недоумевал я. – Говорят, они даже стрелялись.
– Так ведь Кузнецов сначала за Еленой ухаживал. Однако она ему Раневского предпочла, – сообщил мне Пахом Эрастович. – Это потом Кузнецов Марией увлекся, когда Оленины Андрею отказали от дома. Элен ведь и после этого на него не польстилась, вот он на сестру ее и перекинулся.
– А откуда такие подробности? – не удержавшись, подал голос Кинрю.
– О! Если бы вы только знали, сколько за этим столом обсуждалось сплетен, принесенных из высшего общества, – произнес Карпович, затягиваясь дымом из длинного чубука.
– Представляю себе, – весело отозвался я. – Но я слышал, что, якобы, Кузнецов оплатил все долги господина Раневского. По-моему, это как-то не вяжется с вашим рассказом…
– Да он просто скупил все его векселя! И теперь Раневский должен только ему! А проценты-то капают, – усмехнулся Пахом Эрастович. – Кузнецов вашего Раневского в любой момент в долговую яму определит! Так-то вот. Из-за этого-то они и стрелялись, да видно оба целы остались, раз никакого скандала не вышло!
– Значит, Раневский целиком и полностью у Кузнецова в руках, – отозвался я.
– Так точно! – закивал Карпович головой. – Не хотите в вист перекинуться?
Выходит, и Раневский, и Кузнецов вполне могли иметь виды на родовую усадьбу Олениных. Так кто же из них вампир? Или есть еще и третье лицо?
– Что-то неладное в последнее время творится у меня с памятью, – проговорил я задумчиво. – Забыл у Олениных адрес Кузнецова узнать.
– Так я подскажу, – с улыбкой отозвался Пахом Эрастович.
– Это было бы так любезно с вашей стороны, – обрадовался я. – Мне известно только, что поручик лейб-гвардии проживает где-то в Адмиралтейском районе в одном из домов с бельэтажами.
– Да, да, – снова закивал головой Карпович, – на Гороховой улице, – и Пахом Эрастович назвал мне точный адрес Кузнецова.
Теперь я мог смело отправляться к будущему мужу Марии Олениной, чтобы побеседовать с ним по душам. Данные мне прежде Кузнецовым ответы никак не удовлетворяли моего любопытства.
Я распрощался с Карповичем и отправился на поиски Кузнецова, который, вероятно, к этому времени должен был вернуться домой от своей невесты Олениной. По крайней мере, я собирался его дождаться там или на следующее утро отправиться разыскивать его в Семеновский полк. Что-то не нравилась мне эта история с намеренно расстроенной свадьбой!
– Яков Андреевич, – обратился ко мне Кинрю, когда мы уже сидели в экипаже. – Вы всерьез полагаете, что господин Кузнецов мистифицирует свою несостоявшуюся невесту? Или, может быть, попросту сводит ее с ума? – задумчиво добавил он.
– Не знаю, – пожал я плечами в ответ. – Я и сам во всем этом запутался! Если эта гипотеза окажется верной, то кто-то должен подтвердить связь Кузнецова с покойной горничной Лушей, которая, судя по всему, стала ему чем-то мешать…
– Кто же подтвердит-то эту связь? – удивился японец.
– Надо в людской в графском особняке поспрашивать, – ответил я. – Думаю, этим мы с тобой в скором времени и займемся!
Кинрю пожал плечами, но промолчал в ответ. Я заметил, что ему не особенно нравится мой план, но не стал уточнять, чем же именно. У моего японца всегда имелось собственное мнение на любой счет. Именно эта черта мне больше всего и нравилась в моем необыкновенно благородном Золотом драконе.
Спустя полчаса мы с Кинрю оказались на Гороховой улице. Я расплатился с извозчиком и выбрался из кареты. Юкио, как всегда, отправился вслед за мной.
Я постучался в парадную дверь величественного особняка, поражавшего воображение своими стройными античными формами. Но слова лакея, который через секунду открыл мне дверь, изумили меня.
– Какой такой Кузнецов? – нахмурился он, но тут же добавил: – А-а, кажется, припоминаю. Это бывший хозяин дома! Так он этот дом заложил давно барину моему Петру Григорьевичу. И расплачиваться, похоже, не собирается, – сообщил нам лакей с заговорческим видом.
– Ах, вот оно что, – с трудом выдавил я из себя. – И где же сейчас проживает Константин Григорьевич Кузнецов ты случайно не в курсе?
Задавая этот вопрос, я не особенно надеялся на положительный ответ. К счастью, мои ожидания не оправдались.
– От чего же не в курсе? В курсе, – пожал плечами лакей. – Кваритиру снимает в Полторацком переулке. Кажется, на третьем этаже, – протянул он, поправив на голове фуражку, – Где квартиры подешевле.
– Вот тебе и блестящий аристократ, – усмехнулся я, усаживаясь в экипаж, который в очередной раз остановил мой Золотой дракон.
– Никогда бы не подумал, – отозвался Кинрю.
Наконец, мы достигли нужного дома. Квартира поручика Кузнецова действительно оказалась достаточно высоко, как и сообщил лакей в парадном платье. Она находилась на третьем этаже. Про не слишком-то обеспеченных постояльцев таких квартир в высшем свете обычно говорили с иронией. Считалось, что к ним не ходят, потому что те живут слишком высоко. Я подозревал, что Наталья Михайловна не знала, на каком этаже обитает ее будущий зять, которого она не уставала нахваливать.
Я попросил хозяйку, молодую женщину лет двадцати пяти, отвести нас в апартаменты поручика Кузнецова.
– Но господина поручика нет дома, – пожала плечами женщина.
– Ничего страшного, – отозвался я. – Мы его подождем!
– Как знаете.
Хозяйка впустила нас в одну из комнат, заставленную штофной темно-зеленой мебелью.
– Его уже один гость дожидается, – сообщила она. – Только напрасно он ждет.
– Какой еще гость? – насторожился я. Мне эта новость совсем не понравилась, да и тон квартирной хозяйки тоже!
– Он не представился, – вновь пожала худыми плечами женщина. – Господин в белом бурнусе…
– Что? Что? – воскликнули одновременно мы с Кинрю, а японец добавил, четко проговаривая слова: – В каком бурнусе?
– В белом, – испуганно пролепетала женщина, почувствовав неладное. – Вы, пожалуйста, присаживайтесь, – лихорадочно проговорила она, а сама скрылась в затемненной прихожей, сделав вид, что кухня ее интересует гораздо больше, чем визит двух незваных гостей. – Кстати, я забыла сказать, – обернулась она у самой двери, – господин Кузнецов уже с неделю как съехал отсюда…
– Как?! – снова воскликнули мы с Кинрю в один голос. – А кто же его тогда дожидается?
– Не знаю, – ответила странная женщина. – Этот господин заверил меня, что Константин Григорьевич забыл здесь какие-то вещи и должен с минуты на минуту прибыть. – Он, якобы, условился с ним здесь о встрече! А вы-то кто такие?
– Приятели по Английскому клубу, – ответил я первое, что взбрело мне на ум.
– А… – с понимающим видом ответила женщина и, наконец, оставила нас с Кинрю в одиночестве.
– Черт знает что такое! – воскликнул мой ангел-хранитель.
– Тсс, – я приложил палец к губам. – Надо бы поближе познакомиться с гостем!
Я на цыпочках направился к занавеске, закрывающей вход из узкого полутемного коридора в соседнюю комнату. Она едва-едва колыхалась от легкого ветерка, который дул в приоткрытую форточку.
Я отодвинул занавеску, вошел в комнату и заметил человека, роющегося в книжном шкафу. Он уже обыскал комод и вывернул все ящики письменного стола. Хрустальная чернильница с медной крышкой была перевернута, ореховое дерево залито чернилами. Повсюду белели перья для письма. В углу валялся перевернутый пюпитр. Возле него на паркетном полу лежал пресс в виде книги из белого мрамора. Песок из хрустальной песочницы был варварски рассыпан по полу.
– Господин Раневский? – окликнул я его удивленно. – Что вы здесь делаете? Что намереваетесь здесь найти? Ведь, кажется, постоялец-то этой квартиры уже съехал.
– Уж не векселя ли? – в тон мне предположил Кинрю.
– Да как вы смеете! – воскликнул Раневский дрогнувшим голосом.
Я заметил, что Раневский действительно был в белом бурнусе.
Я бросил пытливый взгляд на японца, но он отрицательно покачал головой мне в ответ. Итак, мне оставалось положиться только на его острое зрение.
– Это не ваше дело! – Подбородок Андрея Раневского задрожал, черты лица исказились, и он стал похож на какого то бездарного опереточного актера. – Вы наслушались этих сплетен! Да, я попал в сложную ситуацию, но, – он поднял вверх указательный палец, – я никогда не опустился бы до того, чтобы красть свои долговые расписки!
– Охотно верим, – ответил я, чтобы хоть как-нибудь его успокоить. Раневский выглядел отвратительно. На какой-то миг мне показалось, что он тоже сошел с ума и с минуту на минуту начнет рассуждать о вампирах и оборотнях или бросится на нас с Юкио Хацуми с бронзовым канделябром в руках.
– Кузнецов съехал с квартиры, – зло проговорил Раневский, – но он еще не перевез отсюда все свои вещи!
– И чего же вы все-таки ищете? – вкрадчиво поинтересовался я. – Вы не боитесь, что вам придется отвечать за этот погром перед квартирной хозяйкой?
– Я и сам не знаю, что ищу! – в отчаянии махнул рукой Андрей Раневский. – И ничего я не боюсь, – решительно добавил он, как мне показалось, несколько опрометчиво.
– Вы в своем уме? – холодно осведомился Кинрю, щелчком своих узловатых пальцев оправляя манжеты на рукавах.
– Вы думаете, что я тоже помешался, как бедняжка Элен, – горько усмехнулся Раневский. – Так вот, вы ошибаетесь! На моем роду нет никаких проклятий, – Андрей произнес это с такой грустью в голосе, словно жалел об этом.
– И все-таки, почему вы перевернули эту квартиру вверх дном? – продолжал я стоять на своем.
Раневский проигнорировал мой вопрос.
– Вы в самом деле верите, что Елену Александровну преследует какой-то вампир? – скептически поинтересовался он.
– Нет, – покачал я головой, – не верим. Но мистификатором может оказаться любой. Кто угодно! И вы в том числе! – Я ткнул ему пальцем в грудь.
– Ну уж нет! – воскликнул Раневский. – Чтобы я изводил любимую женщину!? Да за кого вы меня принимаете на самом-то деле?!
– За отвергнутого влюбленного, – ответил я. – А еще за человека, промотавшего свое состояние!
– Но чем же тогда Кузнецов лучше меня? – затравленно взглянул на меня Раневский. – У него у самого за душой нет ни гроша! Вы можете навести о нем справки у полкового начальства!
– Но граф Владимир Оленин… – прервал было его я, но Раневский не дал мне договорить.
– Граф Владимир Оленин – слишком внушаемая особа! Он верит каждому слову поручика Кузнецова, потому что тот внушил ему, что они преданные друзья! Я вообще не понимаю, как Кузнецова еще держат в полку!
– Но ему верит не только Владимир, – заметил я. – Ему доверяет и Наталья Михайловна!
– Графиня верит во все, во что хочет верить ее родная дочь, – невесело усмехнулся Раневский. – Она под каблуком у Мари, как иной муж находится под каблуком своей не в меру властной жены!
– Но если сама Маша верит ему?.. – все же продолжил говорить я. – К тому же что-то я не замечал в Марье Александровне особого своеволия и властности!
– Просто вы ее не достаточно хорошо знаете, – отмахнулся Раневский. – Хотя я сам не очень-то понимаю, как она может верить человеку, который сначала ухаживал за ее сводной сестрой, а потом перевел внимание на нее.
– Ну, женская душа – загадка! – ответил я, невольно вспомнив о графине Полянской.
Насколько мне было известно, графиня до сих пор жила в Петербурге затворницей и не выезжала в свет. И это с ее-то изумительной красотой и русалочьими глазами! Злые языки утверждали, что она до сих пор влюблена в мальтийского бальи, изгнанного своими же иоаннитами с родины.
– Воистину, – нервно отозвался Раневский. – Я не понимаю Элен! Как она-то может терпеть этого мерзавца под крышей своего дома?! Ведь ей-то известно наверняка, что это Кузнецов с легкой руки Мари расстроил нашу с ней свадьбу!
– Мне показалось, что к мнению Елены Александровны в доме Олениных не слишком-то прислушиваются, – заметил я. – Но о Мари вы говорите действительно странные вещи!
– Ничего странного, – пожал плечами Раневский, – уязвленное женское самолюбие.
– Ну так что же вы ищите? – не выдержал, наконец, Кинрю.
– Доказательства, – невозмутимо ответил Раневский. Он устало облокотился о стену, обитую шелком.
– Какие еще доказательства? – поинтересовался я.
– Доказательства вины Константина Григорьевича Кузнецова, – сухо ответил Андрей Раневский.
– Ничего себе вы загнули! – воскликнул я. – И в чем же этот человек виноват?
Нет, и у меня порой закрадывались кое-какие мысли на его счет. Но чтобы вот так в открытую обвинять перед мало знакомым человеком поручика лейб-гвардии Семеновского полка в…
– В ифернальной, адской мистификации! – прервал мои мысли Раневский. – Он заставил поверить Элен, что вампир существует, а всех ее родственников – в то, что она сумашедсшая! И я это докажу! Должны где-то быть какие-то вещи, костюмы, чернила какие-нибудь специальные… Где-то же должен он их держать!
– А вы не подумали, что и вас можно было бы обвинить в том же самом? – осторожно заметил я. – Ведь вы могли мистифицировать Элен из мести…
– За что мне мстить Елене?! – ужаснулся Раневский.
– Она отказала вам, – невозмутимо заметил я. – А вместе с любимой женщиной вы потеряли еще и наследство – родовое имение, доставшееся Элен в наследство…
– Вы с ума сошли! – схватился Раневский за голову. – Нет, определенно, в этом городе все посходили с ума!
* * *
Когда мы покинули бывшую квартиру Константина Григорьевича Кузнецова, Андрей Раневский по-прежнему оставался там. Мы условились с ним о встрече этим же вечером у него на квартире. Раневский все еще продолжал искать какие-то мнимые доказательства… Или, может быть, не такие уж и мнимые? У меня до сих пор не было стройной версии относительно того, кто же все-таки разыгрывал из себя вампира! Вина поручика Кузнецова была вполне допустима, но не доказана!– И куда же мы сейчас отправимся? – осведомился Кинрю.
– Есть у меня один хороший знакомец. Может, именно он и прольет свет на кое-какие вопросы.
Я намеревался навестить прапорщика артиллерийской бригады Боброва, с которым познакомился еще в битве под Лейпцигом. Это был человек «маленький», но исключительно честный.
Кинрю остался ждать меня в экипаже, я же попросил вызвать мне из казармы Матвея Боброва.
Спустя полчаса Бобров вышел ко мне в новеньком мундире, хорошенькой шинели с франтоватым шарфом, в серебряном высоком кивере на голове с серебряными кишкетами, в сияющих ботфортах и, конечно, при шпаге.
– Глазам своим не верю! – воскликнул он. – Яков! Сколько лет, сколько зим! Что тебя ко мне привело?
– Дела, к сожалению, – ответил я. – Не хочешь проехаться со мной на Английскую набережную? Нам переговорить не мешало бы… – Мне не хотелось обращаться непосредственно к начальнику гвардейской бригады Великому князю Михаилу Павловичу, хотя я нисколько не сомневался в том, что он меня обязательно выслушает ввиду моей принадлежности к Ордену и близкой дружбы с Иваном Кутузовым.
– Какие такие дела? – осведомился Бобров, усаживаясь в экипаж. – Что случилось-то? Уж не касаются ли они поручика Кузнецова? – он пытливо уставился в упор на меня своими светло-голубыми глазами.