Страница:
церковные власти также поспешили оправдать его, быть может, - по приказанию
двора. Виклиф мог еще несколько лет беспрепятственно развивать и излагать
свое учение, приобретая все большее число последователей, все острее касаясь
не только вопросов о взаимоотношении светской и церковной власти, но и
церковного устройства, испорченности церкви, сущности некоторых католических
догматов. Только после крестьянского восстания 1381 г., когда учение
некоторых из его теоретиков, вроде Джона Болла, перепуганными властями было
отождествлено с учением виклифитов, над Виклифом собралась гроза. В 1382 г.
возник его конфликт с нищенствующими монашескими орденами он отказался
подчиниться суду университета и подвергся резкому осуждению на церковном
соборе как еретик. Слава Виклафа была, однако, столь велика, что его самого
не посмели тронуть. Урбан VI, признанный в Англии в качестве законного папы
потребовал Виклифа к себе на суд, но он отказался ехать в Рим и вскоре после
того умер (1384 г.).
Учение Виклифа о том, что всякая власть распространяется в мире из
одного божественного начала, имела своим следствием ряд выводов, из которых
важнейшим для английской литературы было положение о том, что каждый
отдельный человек имеет частицу этой власти, следовательно, верующий может
сам читать Библию и сам толковать ее. В своих многочисленных трактатах (их
насчитывают около ста), написанных не только по-латыни, но и по-английски,
Виклиф все чаще указывал на Библию - как на главный источник веры и на право
каждого человека читать ее на своем родном языке и толковать по внушению
собственной совести и внутреннему разумению. "Христос и его апостолы, -
пишет Виклиф в одной из своих работ (De Qfficio Pastorall), - учили народ на
том языке, который был для него лучше всего знаком, почему же нельзя было бы
поступать так же и теперь?" Так определилась задача, осуществлением которой
Виклиф занят был приблизительно с 1380 г. и до конца своей жизни.
Английский перевод Библии, выполненный Виклифом и его сотрудниками,
известен нам в большом количестве списков (около 170) и в двух основных
редакциях; первая, древнейшая (сделана между 1380-1384 гг.), полна
латинизмов и довольно тяжела по языку; вторая редакция, отличающаяся большей
чистотой и литературностью, является результатом обработки первого перевода,
выполненной Джоном Первеем (John Purvey), секретарем Виклифа, уже после
смерти учителя (окончание этого перевода датируется 1395-1397 гг.). Как
далеко шло участие самого Виклифа во всем этом предприятии, мы, к сожалению,
знаем не во всех подробностях; некоторые исследователи предполагают, что он
лишь редактировал переводы других. Перевод Библии имел некоторое значение
для формирования английской прозаической литературной речи, так как он успел
распространиться в довольно большом количестве списков до того, как
подвергся осуждению. В XVI столетии, после реформации, он также пользовался
значительным распространением уже в печатной форме: между 1525 и 1600 гг.
напечатано было 326 изданий его. Английские трактаты и памфлеты Виклифа
находятся в близкой связи с переводов Библии, ибо имеют отношение к
толкованию библейских книг и умения; они написаны ясным, сильным, хотя и не
вполне сформировавшимся английским языком; в большинстве случаев это -
морально-дидактические, а не богословские трактаты; они говорят об
общественных и церковных злоупотреблениях, осуждают монастырские богатства,
роскошь и изнеженность быта высшего духовенства, затрагивая многие из тех
вопросов, которых касались и современные ему поэты от Ленгленда и Чосера до
Окклива. Самое знаменитое из английских сочинений Виклифа - "Калитка" (The
Wyket) - построено на аллегорическом уподоблении человеческой жизни
странствованию, с целью достигнуть настоящего жилища.
Для истории английской и европейской мысли реформаторская,
общественно-политическая и писательская деятельность Виклифа имела большее
значение, чем для английской литературы в узком смысле слова. Из кружка
Анны, дочери германского императора Карла IV (1347-1378 гг.) и сестры
чешского короля Венцеслава, выданной замуж за английского короля Ричарда II
(1377-1399 гг.), учение Виклифа проникло в Чехию и связалось там с движением
"гуситства". Англо-чешские и чешско-русские связи этой эпохи делают
вероятной некоторую связь с учением Виклифа также и рационалистических
течений в русском сектантском движении XIV-XV вв., в частности, с
новгородскими "стригольниками". Учение Виклифа было осуждено на том же
Констанцском соборе, по приговору которого и Иоганн Гус взошел на костер.
Ортодоксальная реакция рьяно взялась за искоренение виклифитских идей,
распространившихся довольно широко в массе населения благодаря лоллардам.
Под именам лоллардов (прозвание это происходит от голландского
диалектального слова "lollaert", означающего "бормочущий молитвы" или
"праздный болтун", в ироническом смысле) разумеется религиозная секта,
получившая в Англии большое распространение в последней четверти XIV в.;
приверженцев ее можно было встретить и среди сельского населения, и среди
горожан, и даже среди аристократии, но главную их массу составляли бродячие
проповедники, не принадлежавшие ни к какому монашескому ордену или церковной
организации и старавшиеся в своей жизни осуществить тот религиозный
евангельский идеал, от которого, по их мнению, бесконечно удалилась вся
церковная иерархия. Лолларды явились главными распространителями учения
Виклифа в народной массе.
Борьба церкви с лоллардами велась беспощадно, вплоть до сожжения их на
кострах. Церковные и светские власти чувствовали в их религиозной оппозиции
связь с протестом чисто социального порядка; и эта связь, несомненно,
существовала, в особенности в период восстания 1381 г.; иначе и быть не
могло в эпоху, когда вся умственная жизнь была монополизирована церковью,
тесно сросшейся с политической системой феодализма.
"Ясно, что при этих условиях всеобщие нападки на феодализм, и прежде
всего нападки на церковь, все революционные, социальные и политические
учения должны были представлять из себя одновременно и богословские ереси"
{Маркс-Энгельс, Сочинения, т. VIII, стр. 128.}.
Задолго до крестьянского восстания 1381 г. и возникновения широкого
церковно-обновленческого движения в Англии началась длительная война с
Францией, оказавшая некоторое влияние на социальное и религиозное брожения
второй половины XIV в; но определившая также и гораздо более поздние явления
английской исторической и культурной жизни. Эта затянувшаяся война началась
при Эдуарде III и получила название "Столетней" (1337-1453). Она сразу же
тяжелым бременем налогов легла на плечи беднейшей части населения. Затяжной
характер, который она приняла, военные неудачи англичан на втором (ее этапе
свели на-нет то патриотическое возбуждение первых десятилетий, которое
правительство Эдуарда искусно возбуждало в народе великолепием празднеств и
турниров, устраивавшихся за счет: огромной добычи, награбленной во Франции.
Уже в 1354 г: парламент единодушно потребовал прекращения войны, - это
требование предъявлялось впоследствии много раз. Феодальная реакция конца
века, вызванная и неудачами войны, и быстрым упадком феодального хозяйства,
окончательно отняла у рыцарства в глазах массу героический ореол. Но он
остался на некоторое время в литературе и искусстве, в тенденциозных
идеализациях легендарного рыцарского прошлого. Этим можно объяснить
устойчивую популярность в эту эпоху рыцарских романов и даже возрождение
некоторых архаических тенденций в так называемых "аллитеративных" рыцарских
поэмах XIV столетия. Этим же можно объяснить продолжавшееся в это время, по
крайней мере среди, социальной верхушки, культурное влияние Франции,
несмотря на враждебные политические и военные отношения с ней. Рыцарский
кодекс Франции всех еще задает тон английской знати; у английской
аристократии попрежнему в моде придворная французская культура, и она не
расстанется с ней и в следующем XV столетии.
Хотя в XIV в. в государственной жизни Англии все еще сохраняли свое
руководящее значение крупные феодальные владетели, бывшие большей частью
потомками нормандских баронов, английские короли уже вели с ними упорную
борьбу за централизацию государства. В половине XIV в. парламент, с двумя
палатами, получает ту организацию, которую он сохранит и в впоследствии.
Значение парламента со времени Эдуарда II растет непрерывно. При Эдуарде III
права палаты общин расширились настолько, что депутаты заявляли о
недействительности любого закона, который был бы издан без ее согласия.
Война с Францией неоднократно требовала от Эдуарда III обращения к
парламенту за новыми субсидиями на военные нужды; в виде уступок парламент
получал все новые привилегии. Возросшее значение нижней палаты объяснялось
значительными изменениями в недрах английского общества. С ростом городов и
укреплением торговли из купцов и ремесленной верхушки горожан начинает
складываться буржуазия, постепенно сосредоточивающая в своих руках власть в
городах. Одновременно в Англии возникает и новое дворянство, пополняющее
свои ряды из числа рыцарей, средних и мелких помещиков ("джентри") и купцов.
"Процесс ликвидации феодализма и развития капитализма является вместе с
тем процессом складывания людей в нации... Там, где образование наций в
общем и целом совпало по времени с образованием централизованных государств,
нации, естественно, облеклись в государственную оболочку, развились в
самостоятельные буржуазные национальные государства. Так происходило дело в
Англии..." {Сталин, Марксизм и национально-колониальный вопрос,
Госполитиздат, 1939, стр. 87.}
Процесс формирования английской нации идет в XIV в. рука об руку с
укреплением государственного единства, централизацией управления, развитием
городов и товарно-денежного хозяйства и внутренним сплочением населения на
основе всех этих разнообразных экономических, социальных и политических
сдвигов; англо-французская война указала свое воздействие на заключительные
этапы этого процесса. Вместе с формированием нации в Англии образуется и
национальный "общий" язык. Все названные выше явления, ускорившие процесс
формирования английской нации, были в то же время важнейшими предпосылками
для образования английского литературного языка. Смешанный состав населения
растущих в своем хозяйственном значении городов, притом населения более
подвижного, не прикрепленного к земле, развитие торговли, оживляющей
сношения между различными областями, более тесное
территориально-политическое объединение страны, как следствие разложения
феодальных отношений, централизация бюрократического аппарата и т. д. - все
это ставит в Англии на очередь необходимость нормализации письменного языка.
Для этого есть, впрочем, и другие, специфически национальные, предпосылки. В
течение нескольких столетий Англия была трехъязычной. Для верхних слоев
населения английский язык долго оставался чужим; первый английский король,
для которого английский язык был родным, вступил на престол в 1399 г.
(Генрих IV); придворная знать все это время, и даже позже, продолжала по
преимуществу пользоваться французской речью; на французском языке велось
преподавание в школах и судебное делопроизводство: Во второй половине XIV в.
соотношение между языками французским и английским резко меняется.
Французский язык, хотя и остается в употреблении, но становится языком
меньшинства: Кроме того, он сильно портится; Чосер, характеризуя игуменью в
"Кентерберийских рассказах", иронически подчеркивает, что она говорила
по-французски очень красиво и изящно, как ее учили в стратфордской школе,
"но парижский французский язык был ей не известен".
В 1362 г., благодаря петиции лондонских горожан, парламент постановил
употреблять английский язык в судах, с тем, однако, чтобы самое
делопроизводство велось по-латыни; обычай, впрочем, оказался сильнее
статута, и французский язык еще долгое время продолжал быть главным языком
судебных трибуналов в Англии. В парламенте английская речь впервые зазвучала
в 1362 г., но еще в 1377 г. сессия открывалась канцлером по-французски.
Таким образом, в Англии развитие национального языка осложнялось и
задерживалось борьбой его с языками французским и латинским. Образование
письменной нормы национального языка относится здесь к XIV-XV вв., но в XIV
в. эта норма впервые слагается на основе диалекта Лондона, крупнейшего
экономического, политического и культурного центра страны, в дальнейшем
приобретая все более широкое значение и в других районах Англии. Литература
не начинает этого процесса, а лишь следует за ним. Однако гений и авторитет
Чосера сыграл немаловажную роль в превращении лондонского диалекта в основу
языка английской художественной литературы.
Вторая половина XIV столетия была периодом бурного подъема и расцвета
английской литературы. Противоречия общественной жизни тогдашней Англии
сказались и в борьбе многообразных литературных направлений. В творчестве
Ленгленда и его подражателей архаические дидактические аллегории
средневековой поэзии становятся средством выражения насущных социальных
стремлений и чаяний английских народных масс накануне крестьянского
восстания 1381 г. В придворно-рыцарской среде возникает также архаическое,
но совершенно иное по своему духу искусство, связанное с "возрождением"
старой аллитеративной поэзии, поставленной на службу прославлению рыцарской
доблести. В английской литературе этого периода возникают и совершенно новые
течения. В то время, как Джон Гауэр в своем трехъязычном творчестве,
свидетельствующем о широкой международной основе, на которой создавалась
английская литература средних веков, объединяет всю сумму художественных
достижений средневекового искусства, его великий современник Джеффри Чосер
открывает английской литературе новые горизонты. Чосер входит в английскую
литературу не только как последний поэт средневековья, но и как первый поэт
нового времени: в его творчестве уже заметны первые веяния гуманизма
Возрождения. Особыми путями идет в эту пору развитие шотландской поэзии,
лишь с XV в. вступающей в более непосредственное взаимодействие с поэзией
английской.
АЛЛЕГОРИЧЕСКАЯ ДИДАКТИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ XIV в.
Одним из интереснейших и наиболее значительных памятников английской
литературы XIV в., в которых отразились народные движения тогдашней Англии,
является большая аллегорическая поэма, обычно именуемая "Видением о Петре
Пахаре" (Vision of Piers the Plowman). Она возбудила к себе исключительное
внимание современников, вызвала много, большею частью анонимных, подражаний,
стихотворных и прозаических, и донесла до нас правдивую живописную картину
своего времени со всеми его тревожными идейными запросами и исканиями
накануне проповеди Виклифа и великого крестьянского восстания 1381 г.
Созданный в этой поэме образ простого земледельца, Петра Пахаря, искателя
правды, "божеской и человеческой", уже в XIV в. получил значение некоего
символического обобщения и стал нарицательным именем, популярность которого
не ослабевала вплоть до английской буржуазной революции XVII в.
Создатель этой поэмы, Вильям Ленгленд (William Langlande), родился,
повидимому, в 1332 г. Родом из крестьян, он получил воспитание в
бенедиктинском монастыре, что и позволило ему выйти из крепостной
зависимости. Вот почему с церковью его связывало чувство признательности и
воспоминания детства. "Я приняла тебя в мою среду, - говорит в его поэме
Церковь, обращаясь к самому автору, - я сделала из тебя человека
свободного". Получив в монастыре некоторое образование, Ленгленд, однако, не
был посвящен в монашеский сан и никогда не получал никакой церковной
должности. Как человеку женатому, ему был закрыт доступ к большинству
иерархических должностей. Он был бедняком, и жизнь цепко держала его в
нужде. Трудно сказать, когда и с какой целью он появился в Лондоне. Но в
этом городе он жил много лет среди бродяг, нуждаясь, без определенных
занятий.
Жестокая бедность сделала его гордым и угрюмым. Он рассказывает, что с
ненавистью смотрел на разъезжавших по Чипсайду пышных лордов и дам,
разодетых в беличий мех и украшенных золотом, которым надо было кланяться.
Он отказывал в приветствии даже королевским судьям и надменным прелатам,
говоря про себя: "Бог с вами, господа!" За это иные считали его вором, у
других он прослыл глупцом или чудаком. Однако Ленгленд, этот суровый
обличитель социальной неправды, был все же истинным сыном своего века - вот
почему впечатлительность чуткого художника соединяется в нем с наивным
аллегоризмом типично средневекового мышления, а острое ощущение социального
зла - с консерватизмом убеждений и непоколебимой религиозной верой. Мы не
знаем, когда он умер. Иные относили его смерть к самому концу века, но более
вероятным является предположение, что это случилось в 1376 или 1377 г., до
начала большой церковной "ереси", до появления реформаторских писаний
Виклифа, наконец, - до крестьянского восстания 1381 г., руководители
которого уже хорошо знали его поэму и пользовались ее образами в своих
проповедях и прокламациях. Возможно, что он умер во время лондонской чумы
1376 г., свирепствовавшей в беднейших кварталах города. Одна из рукописей
первой редакции его поэмы, относящаяся, как полагают, к концу 70-х гг. XIV
в. снабжена следующей заключительной записью переписчика, некоего Джона Бута
(Johan But), об авторе поэмы: "Внезапно смерть нанесла ему удар и свалила
его. Он лежит под землей. Христос да будет милостив к его душе". Джон Бут, о
котором мы знаем еще меньше, чем о Ленгленде, во всяком случае говорит здесь
как очевидец. У нас нет оснований не доверять его известию.
"Видение о Петре Пахаре", - вероятно, единственное произведение
Ленгленда. Он работал над ним всю жизнь, возвращаясь к нему на различных
этапах своего творческого пути. Поэма дошла до нас в большом количестве
рукописей, - их известно в настоящее время до 50. Однако тексты их весьма
различны. Принято делить их на три группы, называемые текстами А, В и С.
Первую группу составляет более краткая редакция (состоявшая из 12 песен или
разделов, объемом в 2567 стихов). Ко второй и третьей группам относятся
редакции более распространенные (В имеет 20 разделов и 7242 стиха, С - 23
раздела и 7357 стихов). Все эти редакции возникли в разное время: первая -
около 1362 г., вторая - около 1377 г., третья - около 1393 т. Одним из
наиболее спорных вопросов текстологической интерпретации поэмы является
вопрос о тех отношениях, в каких находятся друг к другу три редакции ее.
Можно ли считать первую редакцию (А) ранним, еще сжатым и несовершенным,
наброском того произведения, которое сам автор расширил и обработал
пятнадцать лет спустя? Не является ли она, как склонны думать другие
исследователи, сокращенной обработкой более полной редакции? Где и кем
выполнена третья редакция, если автор умер около 1377 г., а в тексте С есть
прямые указания на события 90-х годов XIV в.? Если к поэме, хотя бы в этой
наиболее пространной форме, прикасалась чужая рука, то в каком виде
"Видение" вышло из-под пера самого автора? Произошли ли все три редакции из
одного общего источника? Имеем ли мы дело с произведением, единым по
замыслу, или же с объединением в одно целое ряда отдельных произведений,
принадлежащих одному автору, но написанных им в разные годы жизни? Кто был
их компилятор? Был ли это сам Ленгленд или безымянные переписчики, вроде
случайно ставшего нам известным Джона Бута? Таков приблизительный перечень
важнейших текстологических вопросов, над которыми с давних пор (главным
образом после работ английского ученого В. Скита) трудятся исследователи
Ленгленда. Все эти вопросы допускают различные решения. Одно из основных
затруднений состоит в том, что из сохранившихся рукописей поэмы лишь
меньшинство восходит к XIV в.; даже лучшие из них не производят впечатления
полной близости к подлинному авторскому тексту. Нет никакого сомнения в том,
что поэма быстро стала очень популярной и рано попала в руки переписчиков,
которые делали ее копии не по заказу автора, не для "обнародования" ее, а
для своего личного употребления, глубоко заинтересованные ее содержанием.
Все произведение обнимает одиннадцать видений, различно расчлененных в
каждой редакции. Однако во всех трех редакциях мы ясно различаем границу,
которая делит поэму как бы на две отдельные части (в А - после VIII раздела,
в В - после VII, в С - после X). Первая представляет аллегорическое
повествование о странствовании паломников к Правде, вторая приводит "жития"
своеобразных аллегорических фигур - Ду-уэл, Ду-бет и Ду-бест, о значении
которых мы скажем ниже. Есть все основания думать, что первоначально эти
части, впоследствии объединенные, существовали как отдельные произведения.
Даже в первой редакции первые восемь песен, в сущности, ничем не связаны с
последними четырьмя. Различия их образной символики, основного идейного
задания и т. д. таковы, что внушали далее некоторым исследователям мысль о
принадлежности второй части другому автору. Нет необходимости заходить так
далеко в отрицании единства замысла обеих частей поэмы; достаточно допустить
разновременность их выполнения.
Поэма начинается прологом. Воображение уносит поэта далеко от городской
суеты, в тишину Мальвернских холмов, озаренных солнцем майского утра. Здесь
на холме он заснул, и было ему видение. Он видит обширное поле. На востоке,
на высокой вершине, видится ему башня, на западе, в глубокой долине, -
темница, юдоль скорби. Поле полно людьми всех званий и состояний, бедными и
богатыми, трудящимися и бездельниками, одетыми в лохмотья и в пышные одежды.
Есть - тут пахари и отшельники, купцы, нищие и бродяги, менестрели и
паломники, монахи, священники и епископы, рыцари и сам король. Конечно, это
аллегория. Отдаленная башня, это - башня Правды, темница в долине -
обиталище Зла, "поле, полное людьми", - человечество. Это огромное торжище
жизни, суеты людской, где бок-о-бок стоят мудрецы и глупцы, где
добродетельные и порядочные люди подают друг другу руки и вместе делают
общее дело. Однако перед нами не только аллегория. Это убедительная картина
эпохи, огромное полотно, которое развернул перед читателем подлинный
художник. Но это был средневековый художник, которому были свойственны
особые формы мышления. Действительность средневековый человек охотно
воспринимал в отраженном и, следовательно, преображенном, сознательно
упорядоченном виде, в форме видения или сна. Это объясняет нам популярность
этой формы в средневековой литературе. В таком отраженном, просветленном
обличии предстает действительность и у Ленгленда. Но его поэме свойственна
также и другая особенность средневекового мышления - потребность приписывать
всякой абстрактной идее предметное бытие. Средневековый человек не был в
состоянии воспринимать абстракцию вне ее конкретного воплощения. Различие
между абстрактной идеей и ее образным, символическим воплощением
утрачивалось. Вот почему в поэме Ленгленда ходят и беседуют наравне со всеми
прочими людьми такие фигуры, как Церковь, Совесть, Разум и т. д., как ходили
они по всем произведениям средневековой литературы - притчам, басням,
дидактическим поэмам, - принимая сугубо человеческие черты на подмостках
религиозного театра. Это пристрастие к образной символике и аллегоризму на
определенном этапе средневекового культурного и литературного развития не
только не препятствовало проявлению во всех подобных литературных
произведениях реалистических черт, но даже скорее подчеркивало их. Интерес
первой аллегорической картины ленглендовского "Видения" - в удивительной
реальности его образов, даже самых отвлеченных. Это и было одной из причин
широкой популярности поэмы среди "простого народа"; абстрактная идея,
сложная символика удивительно приспособлены здесь ко всеобщему пониманию.
Задаче наглядности служит ряд непосредственно выхваченных из повседневной
жизни фигур, жанровых сцен. Толкователями всего процесса жизни являются
аллегорические фигуры: Правда, Разум, Совесть, Обман и Взятка, которые
движутся в общем потоке и порою не отличимы в толпе от конкретных
человеческих лиц. Характерно при этом, что категории добрых начал изображены
обобщеннее и отвлеченнее, категории злых - ярче и реалистичнее. Автор до
такой степени конкретно воплощает порок и заблуждения, что они появляются
даже не в виде некиих ее социально обобщенных фигур, а в виде индивидуально
своеобразных человеческих лиц, с бородавками на носу, с характернейшими
деталями походки и манеры речи.
Одна из важнейших фигур первого видения - прекрасная женщина в простых
полотняных одеждах, вступающая с поэтом в беседу и долженствующая изображать
"святую Церковь" (Holychurche). Ей противопоставляется фигура другой женщины
ее опаснейшая соперница - леди Мзда (Mede, новоангл. Meed). При изображении
грешной человеческой толпы, толкущейся на обширном поле, - она состоит уже
двора. Виклиф мог еще несколько лет беспрепятственно развивать и излагать
свое учение, приобретая все большее число последователей, все острее касаясь
не только вопросов о взаимоотношении светской и церковной власти, но и
церковного устройства, испорченности церкви, сущности некоторых католических
догматов. Только после крестьянского восстания 1381 г., когда учение
некоторых из его теоретиков, вроде Джона Болла, перепуганными властями было
отождествлено с учением виклифитов, над Виклифом собралась гроза. В 1382 г.
возник его конфликт с нищенствующими монашескими орденами он отказался
подчиниться суду университета и подвергся резкому осуждению на церковном
соборе как еретик. Слава Виклафа была, однако, столь велика, что его самого
не посмели тронуть. Урбан VI, признанный в Англии в качестве законного папы
потребовал Виклифа к себе на суд, но он отказался ехать в Рим и вскоре после
того умер (1384 г.).
Учение Виклифа о том, что всякая власть распространяется в мире из
одного божественного начала, имела своим следствием ряд выводов, из которых
важнейшим для английской литературы было положение о том, что каждый
отдельный человек имеет частицу этой власти, следовательно, верующий может
сам читать Библию и сам толковать ее. В своих многочисленных трактатах (их
насчитывают около ста), написанных не только по-латыни, но и по-английски,
Виклиф все чаще указывал на Библию - как на главный источник веры и на право
каждого человека читать ее на своем родном языке и толковать по внушению
собственной совести и внутреннему разумению. "Христос и его апостолы, -
пишет Виклиф в одной из своих работ (De Qfficio Pastorall), - учили народ на
том языке, который был для него лучше всего знаком, почему же нельзя было бы
поступать так же и теперь?" Так определилась задача, осуществлением которой
Виклиф занят был приблизительно с 1380 г. и до конца своей жизни.
Английский перевод Библии, выполненный Виклифом и его сотрудниками,
известен нам в большом количестве списков (около 170) и в двух основных
редакциях; первая, древнейшая (сделана между 1380-1384 гг.), полна
латинизмов и довольно тяжела по языку; вторая редакция, отличающаяся большей
чистотой и литературностью, является результатом обработки первого перевода,
выполненной Джоном Первеем (John Purvey), секретарем Виклифа, уже после
смерти учителя (окончание этого перевода датируется 1395-1397 гг.). Как
далеко шло участие самого Виклифа во всем этом предприятии, мы, к сожалению,
знаем не во всех подробностях; некоторые исследователи предполагают, что он
лишь редактировал переводы других. Перевод Библии имел некоторое значение
для формирования английской прозаической литературной речи, так как он успел
распространиться в довольно большом количестве списков до того, как
подвергся осуждению. В XVI столетии, после реформации, он также пользовался
значительным распространением уже в печатной форме: между 1525 и 1600 гг.
напечатано было 326 изданий его. Английские трактаты и памфлеты Виклифа
находятся в близкой связи с переводов Библии, ибо имеют отношение к
толкованию библейских книг и умения; они написаны ясным, сильным, хотя и не
вполне сформировавшимся английским языком; в большинстве случаев это -
морально-дидактические, а не богословские трактаты; они говорят об
общественных и церковных злоупотреблениях, осуждают монастырские богатства,
роскошь и изнеженность быта высшего духовенства, затрагивая многие из тех
вопросов, которых касались и современные ему поэты от Ленгленда и Чосера до
Окклива. Самое знаменитое из английских сочинений Виклифа - "Калитка" (The
Wyket) - построено на аллегорическом уподоблении человеческой жизни
странствованию, с целью достигнуть настоящего жилища.
Для истории английской и европейской мысли реформаторская,
общественно-политическая и писательская деятельность Виклифа имела большее
значение, чем для английской литературы в узком смысле слова. Из кружка
Анны, дочери германского императора Карла IV (1347-1378 гг.) и сестры
чешского короля Венцеслава, выданной замуж за английского короля Ричарда II
(1377-1399 гг.), учение Виклифа проникло в Чехию и связалось там с движением
"гуситства". Англо-чешские и чешско-русские связи этой эпохи делают
вероятной некоторую связь с учением Виклифа также и рационалистических
течений в русском сектантском движении XIV-XV вв., в частности, с
новгородскими "стригольниками". Учение Виклифа было осуждено на том же
Констанцском соборе, по приговору которого и Иоганн Гус взошел на костер.
Ортодоксальная реакция рьяно взялась за искоренение виклифитских идей,
распространившихся довольно широко в массе населения благодаря лоллардам.
Под именам лоллардов (прозвание это происходит от голландского
диалектального слова "lollaert", означающего "бормочущий молитвы" или
"праздный болтун", в ироническом смысле) разумеется религиозная секта,
получившая в Англии большое распространение в последней четверти XIV в.;
приверженцев ее можно было встретить и среди сельского населения, и среди
горожан, и даже среди аристократии, но главную их массу составляли бродячие
проповедники, не принадлежавшие ни к какому монашескому ордену или церковной
организации и старавшиеся в своей жизни осуществить тот религиозный
евангельский идеал, от которого, по их мнению, бесконечно удалилась вся
церковная иерархия. Лолларды явились главными распространителями учения
Виклифа в народной массе.
Борьба церкви с лоллардами велась беспощадно, вплоть до сожжения их на
кострах. Церковные и светские власти чувствовали в их религиозной оппозиции
связь с протестом чисто социального порядка; и эта связь, несомненно,
существовала, в особенности в период восстания 1381 г.; иначе и быть не
могло в эпоху, когда вся умственная жизнь была монополизирована церковью,
тесно сросшейся с политической системой феодализма.
"Ясно, что при этих условиях всеобщие нападки на феодализм, и прежде
всего нападки на церковь, все революционные, социальные и политические
учения должны были представлять из себя одновременно и богословские ереси"
{Маркс-Энгельс, Сочинения, т. VIII, стр. 128.}.
Задолго до крестьянского восстания 1381 г. и возникновения широкого
церковно-обновленческого движения в Англии началась длительная война с
Францией, оказавшая некоторое влияние на социальное и религиозное брожения
второй половины XIV в; но определившая также и гораздо более поздние явления
английской исторической и культурной жизни. Эта затянувшаяся война началась
при Эдуарде III и получила название "Столетней" (1337-1453). Она сразу же
тяжелым бременем налогов легла на плечи беднейшей части населения. Затяжной
характер, который она приняла, военные неудачи англичан на втором (ее этапе
свели на-нет то патриотическое возбуждение первых десятилетий, которое
правительство Эдуарда искусно возбуждало в народе великолепием празднеств и
турниров, устраивавшихся за счет: огромной добычи, награбленной во Франции.
Уже в 1354 г: парламент единодушно потребовал прекращения войны, - это
требование предъявлялось впоследствии много раз. Феодальная реакция конца
века, вызванная и неудачами войны, и быстрым упадком феодального хозяйства,
окончательно отняла у рыцарства в глазах массу героический ореол. Но он
остался на некоторое время в литературе и искусстве, в тенденциозных
идеализациях легендарного рыцарского прошлого. Этим можно объяснить
устойчивую популярность в эту эпоху рыцарских романов и даже возрождение
некоторых архаических тенденций в так называемых "аллитеративных" рыцарских
поэмах XIV столетия. Этим же можно объяснить продолжавшееся в это время, по
крайней мере среди, социальной верхушки, культурное влияние Франции,
несмотря на враждебные политические и военные отношения с ней. Рыцарский
кодекс Франции всех еще задает тон английской знати; у английской
аристократии попрежнему в моде придворная французская культура, и она не
расстанется с ней и в следующем XV столетии.
Хотя в XIV в. в государственной жизни Англии все еще сохраняли свое
руководящее значение крупные феодальные владетели, бывшие большей частью
потомками нормандских баронов, английские короли уже вели с ними упорную
борьбу за централизацию государства. В половине XIV в. парламент, с двумя
палатами, получает ту организацию, которую он сохранит и в впоследствии.
Значение парламента со времени Эдуарда II растет непрерывно. При Эдуарде III
права палаты общин расширились настолько, что депутаты заявляли о
недействительности любого закона, который был бы издан без ее согласия.
Война с Францией неоднократно требовала от Эдуарда III обращения к
парламенту за новыми субсидиями на военные нужды; в виде уступок парламент
получал все новые привилегии. Возросшее значение нижней палаты объяснялось
значительными изменениями в недрах английского общества. С ростом городов и
укреплением торговли из купцов и ремесленной верхушки горожан начинает
складываться буржуазия, постепенно сосредоточивающая в своих руках власть в
городах. Одновременно в Англии возникает и новое дворянство, пополняющее
свои ряды из числа рыцарей, средних и мелких помещиков ("джентри") и купцов.
"Процесс ликвидации феодализма и развития капитализма является вместе с
тем процессом складывания людей в нации... Там, где образование наций в
общем и целом совпало по времени с образованием централизованных государств,
нации, естественно, облеклись в государственную оболочку, развились в
самостоятельные буржуазные национальные государства. Так происходило дело в
Англии..." {Сталин, Марксизм и национально-колониальный вопрос,
Госполитиздат, 1939, стр. 87.}
Процесс формирования английской нации идет в XIV в. рука об руку с
укреплением государственного единства, централизацией управления, развитием
городов и товарно-денежного хозяйства и внутренним сплочением населения на
основе всех этих разнообразных экономических, социальных и политических
сдвигов; англо-французская война указала свое воздействие на заключительные
этапы этого процесса. Вместе с формированием нации в Англии образуется и
национальный "общий" язык. Все названные выше явления, ускорившие процесс
формирования английской нации, были в то же время важнейшими предпосылками
для образования английского литературного языка. Смешанный состав населения
растущих в своем хозяйственном значении городов, притом населения более
подвижного, не прикрепленного к земле, развитие торговли, оживляющей
сношения между различными областями, более тесное
территориально-политическое объединение страны, как следствие разложения
феодальных отношений, централизация бюрократического аппарата и т. д. - все
это ставит в Англии на очередь необходимость нормализации письменного языка.
Для этого есть, впрочем, и другие, специфически национальные, предпосылки. В
течение нескольких столетий Англия была трехъязычной. Для верхних слоев
населения английский язык долго оставался чужим; первый английский король,
для которого английский язык был родным, вступил на престол в 1399 г.
(Генрих IV); придворная знать все это время, и даже позже, продолжала по
преимуществу пользоваться французской речью; на французском языке велось
преподавание в школах и судебное делопроизводство: Во второй половине XIV в.
соотношение между языками французским и английским резко меняется.
Французский язык, хотя и остается в употреблении, но становится языком
меньшинства: Кроме того, он сильно портится; Чосер, характеризуя игуменью в
"Кентерберийских рассказах", иронически подчеркивает, что она говорила
по-французски очень красиво и изящно, как ее учили в стратфордской школе,
"но парижский французский язык был ей не известен".
В 1362 г., благодаря петиции лондонских горожан, парламент постановил
употреблять английский язык в судах, с тем, однако, чтобы самое
делопроизводство велось по-латыни; обычай, впрочем, оказался сильнее
статута, и французский язык еще долгое время продолжал быть главным языком
судебных трибуналов в Англии. В парламенте английская речь впервые зазвучала
в 1362 г., но еще в 1377 г. сессия открывалась канцлером по-французски.
Таким образом, в Англии развитие национального языка осложнялось и
задерживалось борьбой его с языками французским и латинским. Образование
письменной нормы национального языка относится здесь к XIV-XV вв., но в XIV
в. эта норма впервые слагается на основе диалекта Лондона, крупнейшего
экономического, политического и культурного центра страны, в дальнейшем
приобретая все более широкое значение и в других районах Англии. Литература
не начинает этого процесса, а лишь следует за ним. Однако гений и авторитет
Чосера сыграл немаловажную роль в превращении лондонского диалекта в основу
языка английской художественной литературы.
Вторая половина XIV столетия была периодом бурного подъема и расцвета
английской литературы. Противоречия общественной жизни тогдашней Англии
сказались и в борьбе многообразных литературных направлений. В творчестве
Ленгленда и его подражателей архаические дидактические аллегории
средневековой поэзии становятся средством выражения насущных социальных
стремлений и чаяний английских народных масс накануне крестьянского
восстания 1381 г. В придворно-рыцарской среде возникает также архаическое,
но совершенно иное по своему духу искусство, связанное с "возрождением"
старой аллитеративной поэзии, поставленной на службу прославлению рыцарской
доблести. В английской литературе этого периода возникают и совершенно новые
течения. В то время, как Джон Гауэр в своем трехъязычном творчестве,
свидетельствующем о широкой международной основе, на которой создавалась
английская литература средних веков, объединяет всю сумму художественных
достижений средневекового искусства, его великий современник Джеффри Чосер
открывает английской литературе новые горизонты. Чосер входит в английскую
литературу не только как последний поэт средневековья, но и как первый поэт
нового времени: в его творчестве уже заметны первые веяния гуманизма
Возрождения. Особыми путями идет в эту пору развитие шотландской поэзии,
лишь с XV в. вступающей в более непосредственное взаимодействие с поэзией
английской.
АЛЛЕГОРИЧЕСКАЯ ДИДАКТИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ XIV в.
Одним из интереснейших и наиболее значительных памятников английской
литературы XIV в., в которых отразились народные движения тогдашней Англии,
является большая аллегорическая поэма, обычно именуемая "Видением о Петре
Пахаре" (Vision of Piers the Plowman). Она возбудила к себе исключительное
внимание современников, вызвала много, большею частью анонимных, подражаний,
стихотворных и прозаических, и донесла до нас правдивую живописную картину
своего времени со всеми его тревожными идейными запросами и исканиями
накануне проповеди Виклифа и великого крестьянского восстания 1381 г.
Созданный в этой поэме образ простого земледельца, Петра Пахаря, искателя
правды, "божеской и человеческой", уже в XIV в. получил значение некоего
символического обобщения и стал нарицательным именем, популярность которого
не ослабевала вплоть до английской буржуазной революции XVII в.
Создатель этой поэмы, Вильям Ленгленд (William Langlande), родился,
повидимому, в 1332 г. Родом из крестьян, он получил воспитание в
бенедиктинском монастыре, что и позволило ему выйти из крепостной
зависимости. Вот почему с церковью его связывало чувство признательности и
воспоминания детства. "Я приняла тебя в мою среду, - говорит в его поэме
Церковь, обращаясь к самому автору, - я сделала из тебя человека
свободного". Получив в монастыре некоторое образование, Ленгленд, однако, не
был посвящен в монашеский сан и никогда не получал никакой церковной
должности. Как человеку женатому, ему был закрыт доступ к большинству
иерархических должностей. Он был бедняком, и жизнь цепко держала его в
нужде. Трудно сказать, когда и с какой целью он появился в Лондоне. Но в
этом городе он жил много лет среди бродяг, нуждаясь, без определенных
занятий.
Жестокая бедность сделала его гордым и угрюмым. Он рассказывает, что с
ненавистью смотрел на разъезжавших по Чипсайду пышных лордов и дам,
разодетых в беличий мех и украшенных золотом, которым надо было кланяться.
Он отказывал в приветствии даже королевским судьям и надменным прелатам,
говоря про себя: "Бог с вами, господа!" За это иные считали его вором, у
других он прослыл глупцом или чудаком. Однако Ленгленд, этот суровый
обличитель социальной неправды, был все же истинным сыном своего века - вот
почему впечатлительность чуткого художника соединяется в нем с наивным
аллегоризмом типично средневекового мышления, а острое ощущение социального
зла - с консерватизмом убеждений и непоколебимой религиозной верой. Мы не
знаем, когда он умер. Иные относили его смерть к самому концу века, но более
вероятным является предположение, что это случилось в 1376 или 1377 г., до
начала большой церковной "ереси", до появления реформаторских писаний
Виклифа, наконец, - до крестьянского восстания 1381 г., руководители
которого уже хорошо знали его поэму и пользовались ее образами в своих
проповедях и прокламациях. Возможно, что он умер во время лондонской чумы
1376 г., свирепствовавшей в беднейших кварталах города. Одна из рукописей
первой редакции его поэмы, относящаяся, как полагают, к концу 70-х гг. XIV
в. снабжена следующей заключительной записью переписчика, некоего Джона Бута
(Johan But), об авторе поэмы: "Внезапно смерть нанесла ему удар и свалила
его. Он лежит под землей. Христос да будет милостив к его душе". Джон Бут, о
котором мы знаем еще меньше, чем о Ленгленде, во всяком случае говорит здесь
как очевидец. У нас нет оснований не доверять его известию.
"Видение о Петре Пахаре", - вероятно, единственное произведение
Ленгленда. Он работал над ним всю жизнь, возвращаясь к нему на различных
этапах своего творческого пути. Поэма дошла до нас в большом количестве
рукописей, - их известно в настоящее время до 50. Однако тексты их весьма
различны. Принято делить их на три группы, называемые текстами А, В и С.
Первую группу составляет более краткая редакция (состоявшая из 12 песен или
разделов, объемом в 2567 стихов). Ко второй и третьей группам относятся
редакции более распространенные (В имеет 20 разделов и 7242 стиха, С - 23
раздела и 7357 стихов). Все эти редакции возникли в разное время: первая -
около 1362 г., вторая - около 1377 г., третья - около 1393 т. Одним из
наиболее спорных вопросов текстологической интерпретации поэмы является
вопрос о тех отношениях, в каких находятся друг к другу три редакции ее.
Можно ли считать первую редакцию (А) ранним, еще сжатым и несовершенным,
наброском того произведения, которое сам автор расширил и обработал
пятнадцать лет спустя? Не является ли она, как склонны думать другие
исследователи, сокращенной обработкой более полной редакции? Где и кем
выполнена третья редакция, если автор умер около 1377 г., а в тексте С есть
прямые указания на события 90-х годов XIV в.? Если к поэме, хотя бы в этой
наиболее пространной форме, прикасалась чужая рука, то в каком виде
"Видение" вышло из-под пера самого автора? Произошли ли все три редакции из
одного общего источника? Имеем ли мы дело с произведением, единым по
замыслу, или же с объединением в одно целое ряда отдельных произведений,
принадлежащих одному автору, но написанных им в разные годы жизни? Кто был
их компилятор? Был ли это сам Ленгленд или безымянные переписчики, вроде
случайно ставшего нам известным Джона Бута? Таков приблизительный перечень
важнейших текстологических вопросов, над которыми с давних пор (главным
образом после работ английского ученого В. Скита) трудятся исследователи
Ленгленда. Все эти вопросы допускают различные решения. Одно из основных
затруднений состоит в том, что из сохранившихся рукописей поэмы лишь
меньшинство восходит к XIV в.; даже лучшие из них не производят впечатления
полной близости к подлинному авторскому тексту. Нет никакого сомнения в том,
что поэма быстро стала очень популярной и рано попала в руки переписчиков,
которые делали ее копии не по заказу автора, не для "обнародования" ее, а
для своего личного употребления, глубоко заинтересованные ее содержанием.
Все произведение обнимает одиннадцать видений, различно расчлененных в
каждой редакции. Однако во всех трех редакциях мы ясно различаем границу,
которая делит поэму как бы на две отдельные части (в А - после VIII раздела,
в В - после VII, в С - после X). Первая представляет аллегорическое
повествование о странствовании паломников к Правде, вторая приводит "жития"
своеобразных аллегорических фигур - Ду-уэл, Ду-бет и Ду-бест, о значении
которых мы скажем ниже. Есть все основания думать, что первоначально эти
части, впоследствии объединенные, существовали как отдельные произведения.
Даже в первой редакции первые восемь песен, в сущности, ничем не связаны с
последними четырьмя. Различия их образной символики, основного идейного
задания и т. д. таковы, что внушали далее некоторым исследователям мысль о
принадлежности второй части другому автору. Нет необходимости заходить так
далеко в отрицании единства замысла обеих частей поэмы; достаточно допустить
разновременность их выполнения.
Поэма начинается прологом. Воображение уносит поэта далеко от городской
суеты, в тишину Мальвернских холмов, озаренных солнцем майского утра. Здесь
на холме он заснул, и было ему видение. Он видит обширное поле. На востоке,
на высокой вершине, видится ему башня, на западе, в глубокой долине, -
темница, юдоль скорби. Поле полно людьми всех званий и состояний, бедными и
богатыми, трудящимися и бездельниками, одетыми в лохмотья и в пышные одежды.
Есть - тут пахари и отшельники, купцы, нищие и бродяги, менестрели и
паломники, монахи, священники и епископы, рыцари и сам король. Конечно, это
аллегория. Отдаленная башня, это - башня Правды, темница в долине -
обиталище Зла, "поле, полное людьми", - человечество. Это огромное торжище
жизни, суеты людской, где бок-о-бок стоят мудрецы и глупцы, где
добродетельные и порядочные люди подают друг другу руки и вместе делают
общее дело. Однако перед нами не только аллегория. Это убедительная картина
эпохи, огромное полотно, которое развернул перед читателем подлинный
художник. Но это был средневековый художник, которому были свойственны
особые формы мышления. Действительность средневековый человек охотно
воспринимал в отраженном и, следовательно, преображенном, сознательно
упорядоченном виде, в форме видения или сна. Это объясняет нам популярность
этой формы в средневековой литературе. В таком отраженном, просветленном
обличии предстает действительность и у Ленгленда. Но его поэме свойственна
также и другая особенность средневекового мышления - потребность приписывать
всякой абстрактной идее предметное бытие. Средневековый человек не был в
состоянии воспринимать абстракцию вне ее конкретного воплощения. Различие
между абстрактной идеей и ее образным, символическим воплощением
утрачивалось. Вот почему в поэме Ленгленда ходят и беседуют наравне со всеми
прочими людьми такие фигуры, как Церковь, Совесть, Разум и т. д., как ходили
они по всем произведениям средневековой литературы - притчам, басням,
дидактическим поэмам, - принимая сугубо человеческие черты на подмостках
религиозного театра. Это пристрастие к образной символике и аллегоризму на
определенном этапе средневекового культурного и литературного развития не
только не препятствовало проявлению во всех подобных литературных
произведениях реалистических черт, но даже скорее подчеркивало их. Интерес
первой аллегорической картины ленглендовского "Видения" - в удивительной
реальности его образов, даже самых отвлеченных. Это и было одной из причин
широкой популярности поэмы среди "простого народа"; абстрактная идея,
сложная символика удивительно приспособлены здесь ко всеобщему пониманию.
Задаче наглядности служит ряд непосредственно выхваченных из повседневной
жизни фигур, жанровых сцен. Толкователями всего процесса жизни являются
аллегорические фигуры: Правда, Разум, Совесть, Обман и Взятка, которые
движутся в общем потоке и порою не отличимы в толпе от конкретных
человеческих лиц. Характерно при этом, что категории добрых начал изображены
обобщеннее и отвлеченнее, категории злых - ярче и реалистичнее. Автор до
такой степени конкретно воплощает порок и заблуждения, что они появляются
даже не в виде некиих ее социально обобщенных фигур, а в виде индивидуально
своеобразных человеческих лиц, с бородавками на носу, с характернейшими
деталями походки и манеры речи.
Одна из важнейших фигур первого видения - прекрасная женщина в простых
полотняных одеждах, вступающая с поэтом в беседу и долженствующая изображать
"святую Церковь" (Holychurche). Ей противопоставляется фигура другой женщины
ее опаснейшая соперница - леди Мзда (Mede, новоангл. Meed). При изображении
грешной человеческой толпы, толкущейся на обширном поле, - она состоит уже