Страница:
издание вышло в 1625 г. под названием "Эссеи или гражданские и нравственные
советы Фрэнсиса, лорда Верулама, виконта Сент-Альбана" (The Essayes or
Counsels, Civill and Morall, of Francis Lo. Verulam, Viscount St. Alban).
Бэкон касался здесь предметов самых разнообразных, о чем говорят сами
заглавия эссеев: "Об истине", "О смерти", "О мщении", "О женитьбе и
холостяцкой жизни", "О любви", "О богатстве", "О красоте", "О церемониях и
знаках почтения", "Об ученых занятиях", "О привычке и воспитании" и т. д. Но
эта разнообразная тематика объединена общим стремлением установить нормы
поведения, необходимые для успеха в жизни.
Человек и здесь выступает у Бэкона как носитель активного, творческого
начала. Он не раб, а хозяин своей судьбы. "Лекало судьбы человека обычно
находится в его собственных руках", - пишет Бэкон. И дальше: "Путь судьбы
подобен млечному пути на небе, являющемуся стечением мелких звезд, в
отдельности невидимых, но светящихся совокупно. Точно так же имеется целый
ряд мелких и в отдельности трудно различимых добродетелей, или, вернее,
способностей и привычек, которые в совокупности приносят человеку пользу".
На страницах "Эссеев", взятых в целом, вырисовывается идеал гармонично
и всесторонне развитой человеческой личности, столь характерный для
гуманизма времен Возрождения. Это человек, жадный ко всякому - и книжному, и
житейскому - опыту, расширяющий свой кругозор и научными исследованиями, и
путешествиями, и практическим участием в общественной и политической жизни
страны. Его разум не скован суевериями: в эссее "О суеверии" (Of
Superstition) Бэкон открыто предпочитает суеверию - атеизм, который
"оставляет за человеком право на здравый смысл, философию, естественное
благочестие, лойяльность, репутацию". Он не порабощен жаждой накопления, -
ибо богатство Бэкон считает в лучшем случае не более, как "багажом
добродетели". Он свободен от "эгоистической мудрости" - "мудрости крыс,
покидающих дом до его падения; мудрости лисицы, выгоняющей бобра из вырытой
им норы; мудрости крокодила, проливающего слезы прежде, чем пожрать свою
жертву": он умеет разумно сочетать личный интерес с общественным долгом.
Общественно-политические вопросы занимают видное место в эссеях Бэкона.
Как большинство гуманистов Возрождения, Бэкон является сторонником монархии.
Его монархизм, однако, отличается большой умеренностью и трезвостью. В эссее
"О советчиках" (Of Counsel) он весьма иронически расшифровывает миф о
рождении Паллады из головы Юпитера: подобно тому, как царь богов пожрал
забеременевшую Метиду и сам произвел на свет зачатое ею дитя, короли
поглощают советы своих министров и, присвоив себе, таким образом, чужую
мудрость, выдают ее за свою собственную.
В эссее "О мятежах и волнениях" (Of Seditions and Troubles) Бэкон
вспоминает античное предание о том, как Юпитер, когда ему угрожало нападение
других богов, призвал к себе на помощь, по совету Паллады, сторукого гиганта
Бриарея. Предание это, по мысли Бэкона, указывает на то, как необходима
монархам поддержка народа. В эсеее "Об истинном величии королевств и
государств" (Of the True Greatness of Kingdoms and Estates) Бэкон
утверждает, что только от народа зависит подлинное величие и могущество
государства.
Весьма интересны эссеи Бэкона, связанные с вопросами эстетики. Эссеи "О
зодчестве" (Of Building) и "О садах" (Of Gardens) дают богатый материал для
характеристики эстетических вкусов времен Возрождения. Любопытно, вместе с
тем, что в своем эскизе пышного дворца и великолепного сада Бэкон, как и
всегда, подчеркивает практическую сторону дела. "Дома, - пишет он, -
строятся для того, чтобы в них жить, а не для того, чтобы на них смотреть.
Поэтому пользу следует предпочесть гармонии форм, там, где невозможно
угодить обеим. Оставьте прекрасные очертания домов, создаваемые ради одной
красоты, поэтам, которые строят свои волшебные замка без больших
расходов..."
Отдельно отметим эссей "О красоте" (Of Beauty). Бэкон равно осуждает и
Апеллеса, стремившегося создать "геометрическое" искусство, и Дюрера,
соединявшего отдельные скопированные с действительности черты. Вообще Бэкон
отрицает подчинение искусства "правилам". Для него, как и для Шекспира,
живая природа остается выше искусства.
Бэкон-эссеист стремится передать читателю выводы, извлеченные из живого
наблюдения действительности, минуя абстрактные рассуждения и не опираясь на
догматические авторитеты. Он стоит на почве трезвого жизненного опыта.
"Прошедшее ушло безвозвратно, - пишет он в одном из эссеев, - настоящее и
будущее доставляют достаточно хлопот человеку мудрому". Он спокойно и
беспристрастно, как объективный экспериментатор, взвешивает все "за" и
"против" того предмета, о котором идет речь. В эссее "О притворстве" (Of
Simulation and Dissimulation) мы читаем о выгодах притворства и о невыгодах
его, поскольку оно может лишить человека доверия, необходимого спутника
практической деятельности. В эссее "О медлительности" (Of Delays) Бэкон
порицает излишнюю поспешность. "Судьба, - замечает он, - подобна рынку, и
часто случается, что тот, у кого есть возможность подождать, добивается
более высокой цены"; но в эссее "О поспешности" (Of Dispatch) он не одобряет
и чрезмерной медлительности: "Дело измеряется временем, как товар -
деньгами". В эссее "О любви" (Of Love) Бэкон предостерегает от чрезмерной
любовной страсти, так как "невозможно любить и быть мудрым". "Предпочитающий
Елену отвергает дары Юноны и Паллады; отдающийся любовной страсти лишается
богатства и мудрости".
Язык Бэкона прост и доступен. Но Бэкон никогда не переходит в тон
задушевной беседы. Он сдержан. Он формулирует свои выводы в четких и
лаконических сентенциях. Многие из этих прославленных изречений прочно вошли
в быт. Таков, например, афоризм, которым открывается эссей "О женитьбе и
холостяцкой жизни" (Of Mairfiage and Single Life): "Тот, кто имеет жену и
детей, отдал заложников судьбе: они - помеха для крупных предприятий, как
добродетельных, так и порочных"; или не менее известный афоризм из эссея "Об
ученых занятиях" (On Studies): "Некоторые книги следует отведывать, другие -
проглатывать, и только немногие - разжевывать и переваривать: т. е.,
некоторые книги следует читать лишь частично; другие - читать без особой
сосредоточенности; и немногие следует читать целиком, прилежно и
внимательно".
Духом творческой активности проникнут незаконченный утопический роман
Бэкона "Новая Атлантида" (New Atlantis), опубликованный посмертно в 1627 г.
В утопической стране, куда игра ветра и волн заносит корабль рассказчика,
люди изучают природу, чтобы подчинить ее себе. "Цель главных учреждений в
этой стране, - как читаем в романе, - заключается в познании причин и тайных
движений вещей и в расширении границ человеческого могущества, пока не
станет доступным свершение всего возможного". Центральное место в стране
занимает ученая академия "Дом Соломона". В одной из галлерей его помещается
выставка изобретений, в другой - статуи всех, сделавших великие изобретения
и открытия. Здесь, рядом с Христофором Колумбом, стоят изобретатели корабля,
артиллерии, пороха, музыки, алфавита, обработки металла, способов
изготовления стекла, шелка, сахара и других полезных вещей. Утопия Бэкона
обрывается на описании этой академии.
Несмотря на свою незаконченность, "Новая Атлантида" занимает видное
место в литературном наследстве Бэкона. В ней получили своеобразное
преломление, в беллетристической форме, ведущие идеи его философии.
"Новая Атлантида" принадлежит к тому же утопическому жанру, что и
"Утопия" Томаса Мора. Однако она существенно отличается от этого своего
литературного прообраза. Чуждый последовательного демократизма Томаса Мора,
Бэкон не помышляет о социальной и политической ломке существующего строя.
Процветание его идеального государства, его "Утопии" - Новой Атлантиды -
основано не на переустройстве общественных отношений, но исключительно на
небывалом расцвете науки. Эта страна, которая не ввозит к себе "ни золота,
ни серебра и драгоценностей, ни шелков, ни пряностей, ни каких-либо других
материальный продуктов", - ничего, кроме просвещения. Люди, которых
правительство Новой Атлантиды каждые двенадцать лет посылает за море
собирать известия о новых научных открытиях и изобретениях, так и называются
здесь "поставщиками света".
В описании научной деятельности обитателей "Дома Соломона" Бэкон
проявляет удивительную широту и смелость научного воображения, гениально
предугадывая в некоторых отношениях позднейшее развитие науки и техники.
Ученые Новой Атлантиды знакомы с искусством передачи на расстояние света и
звука. Они сооружают лодки и корабли, которые могут плавать под водой, и
машины, которые могут летать по воздуху. Они создают новые виды животных и
растений. Они могут изменять климат и повышать плодородие почвы. Они нашли
способ искусственного создания минералов и металлов и открыли тайну
продления жизни.
Бэкон и здесь, как и в своих философских сочинениях, ее порывает
окончательно с теологическими пережитками: в истории Новой Атлантиды
рассказывается о чудесном приобщении этой страны к христианству, и сами
ученые-правители этого государства наделяются, в изображении Бэкона,
жреческими чертами. Но, хотя утопия Бэкона и лишена социальной глубины
"Утопии" Мора, она по всему своему духу тесно связана с идеями ренессансного
гуманизма.
"История царствования короля Генриха VII" (The Historic of the Reigne
of King Henry the Seventh), опубликованная Бэконом в 1622 г., является, если
не считать некоторых страниц из "Истории мира" (The History of the World,
1614 г.) Вальтера Ролея и названной уже биографии Эдуарда V Томаса Мора,
первым в английской литературе эссеем на историческую тему. В занимательное
повествование Бэкон незаметно вплетает дидактический замысел, предостерегая
будущего короля от проявлений крайнего самовластия. Очерк Бэкона посвящен
наследнику английского престола, впоследствии казненному революцией королю
Карлу I.
К замечательным литературным произведениям Бэкона принадлежат его
комментарии к античным мифам, объединенные заглавием "Мудрость древних" (The
Wisdom of the Ancients) и вошедшие в последнее издание его эссеев. В
античных мифах Бэкон видит аллегории, поддающиеся расшифровке в свете его
философии. Интересна, например, его трактовка мифологического образа Пана, в
котором Бэкон видит олицетворение природы. По мнению Бэкона, богини Судеб
недаром являются в античном мифе сестрами Пана, так как возникновение,
существование и разложение вещей соединены "цепью природных причин". Не
случайно и то, что из всех богов именно Пан сумел найти скрывавшуюся Цереру.
"Мы не должны ожидать, - пишет Бэкон, - что вещи, полезные в повседневной
жизни, каким является хлебный злак, именуемый здесь Церерой, будут
обнаружены абстрактной философией, словно она является верховным божеством;
нет, это невозможно, - как бы мы ни старались, такие вещи могут быть открыты
только через Пана, олицетворяющего проницательное опытное исследование и
общее знание, природы".
Эрихтоний, прекрасный лицом и торсом, но с уродливыми и хилыми ногами,
- рожденный от Минервы, изнасилованной Вулканом, - является изображением
ложной науки, порожденной теми, кто насилует природу вместо того, чтобы
следовать ее законам.
Мысль Бэкона как бы с особым наслаждением обращается к ярким и
конкретным образам античной мифологии. Само изложение мифов может служить
прекрасным примером совершенства лаконичной, отшлифованной прозы Бэкона.
Воспитанный на лучших образцах античной литературы, он никогда не прибегает
к рецептам абстрактной риторики, и все его произведения проникнуты
логической ясностью мысли.
БЕРТОН И ЭССЕИСТЫ НАЧАЛА XVII в.
Наряду с Бэконом крупнейшим английским эссеистом первой половины XVII
в. является Роберт Бертон (Robert Burton, 1576-1640 гг.). В творчестве
Бертона дает себя знать начинающийся кризис философии английского гуманизма.
Если Бэкон, как и другие гуманисты Возрождения, с надеждой смотрел в
будущее, предвидя невиданный расцвет науки, которая призвана поставить
природу на службу человеку, то Бертон озирался вокруг с отчаянием и тоской:
в глазах Бертона обезумевшее человечество катится в темную безысходную
бездну. Бэкон стремился к объективности; Бертон предельно субъективен. "В
этой книге, - говорит он о своей "Анатомии Меланходии", - я вывернул нутро
наизнанку". Бэкон в "Эссеях" пишет о наблюдениях над действительностью;
основной подтекст Бертона - меланхолия, которая гложет его самого. Бертон -
не философ. Ему органически чуждо единство концепции. "Наши мнения столь же
разнообразны, как и наши вкусы", - замечает он.
Роберт Бертон родился в провинциальной дворянской семье. По окончании
Оксфордского университета он был посвящен в духовный сан и получил должность
викария в предместье Оксфорда, а также в своем родном Лейстершире. Чаще
всего проводил он время в Оксфорде, где и умер. "Я прожил замкнутую жизнь в
уединении, среди занятий", - пишет он. И в другом месте: "Все сокровища мои
заключены в башне Минервы". По выражению современника, этот "меланхолический
пастор", как назвал себя сам Бертон, "пожирал книги".
Согласно собственному признанию Бертона, он предпринял сочинение своего
объемистого трактата, чтобы избавиться от мучившей его меланхолической
депрессии. Трактат этот является не только врачебным руководством, но и
первым в английской литературе образцом не философского, как у Бэкона, но
психологического эссея. Страницы "Анатомии Меланхолии" (Anatomy of
Melancholy, etc., 1621 г.) сплошь испещрены латинскими цитатами. Бертон на
каждом шагу обращается к авторитету античных писателей. Вместе с тем он
заявляет, что не хочет быть, "рабом одной какой-нибудь нации". "Я родился
свободным, буду говорить то, что захочу. Кто может принудить меня?"
Перед нами гуманист-мыслитель, ведущий интимную беседу с читателем. В
манере Бертона и содержании его трактата исследователи видят следы различных
влияний: в его скептицизме - (влияние Монтэия, в гротеске - Рабле, в сатире
- "Похвалы Глупости" Эразма. Но Бертон в то же время очень своеобразен. Он
прежде всего прихотлив, оригинален, эксцентричен в английском смысле этого
слова. Переходы в своем стиле "то серьезном, то легком, то комическом, то
сатирическом" Бертон объясняет не только предметом описания, но и своим
настроением в данную минуту.
В "Анатомии Меланхолии" Бертон стремится классифицировать и описать
различные виды меланхолии, - мрачность маниака, угрюмость святоши, тоску
влюбленного, грусть одиночества и т. д., - найти лечение, раскрыв ее
причины, среди которых находим влияние дьяволов и ведьм, чревоугодие,
пьянство, одиночество, чрезмерное развитое воображение, бедность ("ибо что
может дать грязная бедность, кроме голода и жажды!") и праздность, которую
Бертон называет "придатком знатности" ("праздные и ленивые псы покрываются
паршой, почему же думают праздные люди, что она их минует?"). В центре -
меланхолия и самого Бертона, меланхолия созерцателя, видящего то безумие,
которое царит на всех путях человеческой жизни (см. введение в "Анатомию
Меланхолии", озаглавленное "Демокрит Младший - Читателю"). "Заберись повыше
и смотри, и ты увидишь, что весь мир безумен". Вся жизнь человеческая, - по
выражению Бертона, - "комедия ошибок". Глядя на эту жизнь, приходится либо,
подобно Гераклиту, заливаться слезами, либо хохотать, подобно Демокриту (сам
Бертон называет себя Демокритом Младшим). Снова и снова Бертон возвращается
к мысли о том, как тяжело смотреть на "покрытое морщинами лицо болезненного
и уродливого цвета, гниющее тело, ехидный ум, эпикурейскую душу -
облекающиеся в восточный жемчуг, драгоценные каменья, диадемы, благовония",
и в то же время видеть, как "прекрасный человек, красотой подобный ангелу,
святому, скромный умом и кроткий духом, одет в лохмотья и нищенствует,
умирая от голода". Читая "Анатомию Меланхолии", часто вспоминаешь - "мир,
подобный поросшему плевелами саду", "удары, получаемые терпеливыми и
достойными людьми от недостойных" - эти и многие другие слова шекспировского
Гамлета.
Трагическое разочарование в осуществимости идеалов ренессансного
гуманизма, скептическая ирония в отношении к жизни и к искусству, безысходно
мрачный, скорбный эмоциональный колорит, окрашивающий даже самый юмор
Бертона, делают "Анатомию Меланхолии" одним из наиболее замечательных
памятников последнего этапа английского Возрождения.
Успех "Анатомии Меланхолии" был огромен. В XVII в. она выдержала восемь
изданий. Ее влияние сказалось и в драматургии того времени (например, в
творчестве Форда), и в поэзии (некоторые исследователи усматривают отголоски
"Анатомии Меланхолии" в поэмах молодого Мильтона "L'Allegro" и "Il
Penseroso"). Известность ее была велика и в следующем столетии. Доктор
Сэмюэль Джонсон читал ее ежедневно. Лоренса Стерна можно назвать учеником
Бертона, хота и менее темпераментным, но зато более утонченным и еще более
причудливым по сравнению со своим учителем.
Высокую оценку дал этому произведению Энгельс. "...Это - произведение,
относящееся к величайшей эпохе английской литературы, к началу XVII
столетия. Я с удовольствием его перелистал и вижу уже, что оно будет для
меня постоянным источником наслаждения", - писал Энгельс в письме Лампле 10
января 1894 г. {Летописи марксизма, т. I, стр. 72. }
В английской прозаической литературе начала XVII в. выдвигается целая
группа писателей, создавших из живых наблюдений над действительностью
карикатурно-сатирические "портреты" в прозе. К этой группе принадлежат Томас
Овербери (Sir Thomas Overbury, 1581-1613 гг.), приложивший целый "альбом"
таких зарисовок к своей поэме "Жена" (A Wife, 1614 г.), Джон Стивенс (John
Stephens), автор "Сатирических эссеев" (Satirical Essayes, etc., 1615 г.),
Джон Эрль (John Earle, 1601-1665 гг.) со своей "Микрокосмографией"
(Microcosmographie, etc., 1628 г.), само заглавие которой можно перевести
как "Описание человека", ("микрокосм" - человек). Некоторые из этих описаний
по стилю отдаленно предвосхищают манеру Аддасона. Такова, например,
следующая зарисовка Овербери: "Деревенский джентльмен достаточно хорошо
умеет рассуждать о законах и хозяйстве, чтобы, заставить своих соседей
считать его мудрым человеком... Когда он путешествует, он дает десять лишних
миль крюку, чтобы переночевать в доме родственника и, таким образом,
избежать издержек... Только вызов в суд может заставить его потащиться в
Лондон. Там таращит он глаза на каждый предмет, разинув рот и становясь
добычей любого мошенника. Когда он возвращается домой, все виденные им
чудеса становятся предметом его бесконечных разговоров". Или, у того же
Овербери: "Обычные люди постигают разумом, придворный - чувством. Его можно
найти в обществе владетельных особ - это самая верная его примета. Он
благоухает духами. Судит людей он только по платью... Его умственные
способности, подобно златоцвету, раскрываются вместе с солнцем, и поэтому он
встает не ранее десяти часов". Следующий "портрет" находим у Эрля:
"Студент-джентльмен" поступает в университет, чтобы носить мантию и потом
рассказывать, что он был в университете. Отец послал его туда, потому что
слыхал, что там хорошо обучают фехтованию и танцам... Попутно с науками он
знакомится с таверной, которую начинает изучать самостоятельно...
Излюбленным отдохновением его праздности являются библиотеки, где он изучает
гербы и геральдику и перелистывает дворянские родословные".
На таких легких "зарисовках с натуры" эссеистов начала XVII в.
созревала английская реалистическая проза, подлинный расцвет которой начался
в следующем столетии.
ПОЭЗИЯ АНГЛИЙСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ
СКЕЛЬТОН
Первый этап в развитии литературы английского Возрождения
характеризуется пышным расцветом поэзии. Поэзия, - представленная как
лирическими, так и повествовательными жанрами в творчестве Скельтона,
Уайета, Серрея, Сиднея, Даниэля, Спенсера и других, - становится на время
преобладающим и ведущим началом ренессансной литературы в Англии, лишь
позднее, с 80-х годов XVI в., уступая эту роль драматургии
Одним из наиболее ранних представителей поэзии Возрождения был Джон
Скельтон (John Skelton, около 1460-1529 гг.). Родился он в провинции,
образование получил в Кембриджском университете, который окончил со степенью
магистра искусств в 1484 г. Несколько позже, за особый успехи в грамматике и
версификации, он был увенчан в Кембридже лавровым венком. Благодаря своей
научной репутации он был назначен учителем принца Генриха, будущего короля
Генриха VII; В 1498 г. он принял духовное звание, а в 1504 г. был уже
священником в одном из сельских приходов в Норфольке.
Сохранившиеся о нем предания рисуют его веселым и остроумным человеком,
любителем вина и женщин, мало заботившимся о благочестии, связанном с его
званием.
В своем поэтическом творчестве Скельтон исходил из традиций Чосера и
народной поэзии. Это отличает его от Уайета и Серрея, которые опирались
преимущественно на итальянские образцы. Однако, хотя он и пользовался
чосеровскими стихотворными размерами, главные его произведения были написаны
им в особой манере, заимствованной из народного творчества. Типичным
скельтоновским стихом является "доггрель" (doggerel), короткая обрывистая
строка, напоминающая русский раешник.
Скельтон был сатириком, обличавшим пороки дворянской и клерикальной
среды. Его первое значительное произведение - "Придворный паек" (The bowge
of court, до 1509 г.) - аллегорическая сатира на нравы придворных, всеми
правдами и неправдами добивающихся монарших милостей. Используя схему
"Корабля дураков" шотландского поэта Барклая, он изображает себя
путешествующим на корабле в компании с семью смертными грехами, в образах
которых он и осмеивает придворных.
В "Колине Клауте" (Colin Cloute, 1519-1524 гг.) он выводит бродягу,
который зло обличает продажность и разврат духовенства. Уже здесь, в скрытом
виде, встречаются нападки на высшего представителя католической церкви в
Англии, кардинала Вольсея. Они раскрываются в следующей сатире Скельтона
"Почему вы не являетесь ко двору? (Why come ye nat to courte? 1622-1523
гг.). К этой же группе сатирических стихотворений, направленных против
духовенства и его главы Вольсея, относятся и "Говори, попугай" (Speke,
Parrot, 1517-1618 гг.).
Эпикурейская натура Скельтона во всем размахе проявляется в "Пиве
Элинор Румминг" (Tunnyng of Elinour Rummyng), задорной поэме, воспевающей
хмельное веселье забулдыг, с которыми Скельтон отведал пиво бойкой Элинор
Румминг, удовлетворявшей и другие аппетиты своих клиентов. Тон этого
произведения предвосхищает в известной степени "Веселых нищих" Бернса.
Несколько более серьезен Скельтон в "Лавровом венке" (A ryght
delectable tratyse upon a goodly Garlande or Chapelet of Laurell, 1523 г.).
Здесь он без лишней скромности перечисляет и характеризует свои
произведения. Из перечисления видно, что ряд его поэтических созданий до нас
не дошел. Эта же поэма содержит лирические строки, восхваляющие красоту двух
женщин.
Замечательным сочетанием лирики и иронии является "Книга о воробье
Филиппе" (The Boke of Phyllyp Sparowe), где на протяжении 140 строк
возносятся жалобы по поводу побели любимой птички некоей Джен Скруп. Плач о
воробье, павшем жертвой коварства кошки, используется Скельтоном для
пародийных целей; он высмеивает здесь церковную службу, рыцарский идеализм и
схоластическую ученость.
В период между 1515-1523 гг. Скельтон создал моралите "Великолепие"
(Magnyfycence), в котором, в традиционной форме средневековой аллегорической
драмы, Добрая Надежда освобождает Человечество от Пороков. Как и
сатирические поэмы Скельтона, эта пьеса содержит нападки на духовенство и
дворянство.
Подчеркнутая антицерковная направленность поэзии Скельтона позволяет
считать его одним из первых сторонников реформации в английской литературе
начала XVI в. Важно при этом отметить, что мотивы, побуждающие его выступать
против церкви, - не религиозные, а чисто мирские и носят характер
социального протеста против привилегированного сословного положения
духовенства и дворянства.
Поэзия Скельтона нашла непосредственный отклик в Шотландии, в
произведениях Давида Линдсея (David Lyndsay, 1490-1555 гг.), так же, как и
он, черпавшего свое вдохновение в родниках народного творчества.
ПРИДВОРНАЯ ПОЭЗИЯ
Начало расцвета английской ренессансной поэзии восходит к творчеству
поэтов, связанных с аристократическим течением английского гуманизма. Эти
поэты - Уайет и Серрей - идут в своем творчестве не столько от английской
народной поэтической традиции, сколько от поэтических образцов, созданных
европейским Возрождением, в орбиту которого они вводят английскую поэзию.
Особенно многим обязаны они Италии. Они знали и ценили Чосера, но истинным
их учителем был Петрарка.
Сэр Томас Уайет (Sir Thomas Wyatt, 1503?-1542 гг.) принадлежал к
богатой дворянской семье, получил образование в Кембридже и рано выдвинулся
при дворе как один из приближенных короля.
Весною 1527 г., повидимому еще до разгрома Рима, он приехал туда,
сопровождая чрезвычайного посла короля Генриха VIII, Джона Расселя. Это была
советы Фрэнсиса, лорда Верулама, виконта Сент-Альбана" (The Essayes or
Counsels, Civill and Morall, of Francis Lo. Verulam, Viscount St. Alban).
Бэкон касался здесь предметов самых разнообразных, о чем говорят сами
заглавия эссеев: "Об истине", "О смерти", "О мщении", "О женитьбе и
холостяцкой жизни", "О любви", "О богатстве", "О красоте", "О церемониях и
знаках почтения", "Об ученых занятиях", "О привычке и воспитании" и т. д. Но
эта разнообразная тематика объединена общим стремлением установить нормы
поведения, необходимые для успеха в жизни.
Человек и здесь выступает у Бэкона как носитель активного, творческого
начала. Он не раб, а хозяин своей судьбы. "Лекало судьбы человека обычно
находится в его собственных руках", - пишет Бэкон. И дальше: "Путь судьбы
подобен млечному пути на небе, являющемуся стечением мелких звезд, в
отдельности невидимых, но светящихся совокупно. Точно так же имеется целый
ряд мелких и в отдельности трудно различимых добродетелей, или, вернее,
способностей и привычек, которые в совокупности приносят человеку пользу".
На страницах "Эссеев", взятых в целом, вырисовывается идеал гармонично
и всесторонне развитой человеческой личности, столь характерный для
гуманизма времен Возрождения. Это человек, жадный ко всякому - и книжному, и
житейскому - опыту, расширяющий свой кругозор и научными исследованиями, и
путешествиями, и практическим участием в общественной и политической жизни
страны. Его разум не скован суевериями: в эссее "О суеверии" (Of
Superstition) Бэкон открыто предпочитает суеверию - атеизм, который
"оставляет за человеком право на здравый смысл, философию, естественное
благочестие, лойяльность, репутацию". Он не порабощен жаждой накопления, -
ибо богатство Бэкон считает в лучшем случае не более, как "багажом
добродетели". Он свободен от "эгоистической мудрости" - "мудрости крыс,
покидающих дом до его падения; мудрости лисицы, выгоняющей бобра из вырытой
им норы; мудрости крокодила, проливающего слезы прежде, чем пожрать свою
жертву": он умеет разумно сочетать личный интерес с общественным долгом.
Общественно-политические вопросы занимают видное место в эссеях Бэкона.
Как большинство гуманистов Возрождения, Бэкон является сторонником монархии.
Его монархизм, однако, отличается большой умеренностью и трезвостью. В эссее
"О советчиках" (Of Counsel) он весьма иронически расшифровывает миф о
рождении Паллады из головы Юпитера: подобно тому, как царь богов пожрал
забеременевшую Метиду и сам произвел на свет зачатое ею дитя, короли
поглощают советы своих министров и, присвоив себе, таким образом, чужую
мудрость, выдают ее за свою собственную.
В эссее "О мятежах и волнениях" (Of Seditions and Troubles) Бэкон
вспоминает античное предание о том, как Юпитер, когда ему угрожало нападение
других богов, призвал к себе на помощь, по совету Паллады, сторукого гиганта
Бриарея. Предание это, по мысли Бэкона, указывает на то, как необходима
монархам поддержка народа. В эсеее "Об истинном величии королевств и
государств" (Of the True Greatness of Kingdoms and Estates) Бэкон
утверждает, что только от народа зависит подлинное величие и могущество
государства.
Весьма интересны эссеи Бэкона, связанные с вопросами эстетики. Эссеи "О
зодчестве" (Of Building) и "О садах" (Of Gardens) дают богатый материал для
характеристики эстетических вкусов времен Возрождения. Любопытно, вместе с
тем, что в своем эскизе пышного дворца и великолепного сада Бэкон, как и
всегда, подчеркивает практическую сторону дела. "Дома, - пишет он, -
строятся для того, чтобы в них жить, а не для того, чтобы на них смотреть.
Поэтому пользу следует предпочесть гармонии форм, там, где невозможно
угодить обеим. Оставьте прекрасные очертания домов, создаваемые ради одной
красоты, поэтам, которые строят свои волшебные замка без больших
расходов..."
Отдельно отметим эссей "О красоте" (Of Beauty). Бэкон равно осуждает и
Апеллеса, стремившегося создать "геометрическое" искусство, и Дюрера,
соединявшего отдельные скопированные с действительности черты. Вообще Бэкон
отрицает подчинение искусства "правилам". Для него, как и для Шекспира,
живая природа остается выше искусства.
Бэкон-эссеист стремится передать читателю выводы, извлеченные из живого
наблюдения действительности, минуя абстрактные рассуждения и не опираясь на
догматические авторитеты. Он стоит на почве трезвого жизненного опыта.
"Прошедшее ушло безвозвратно, - пишет он в одном из эссеев, - настоящее и
будущее доставляют достаточно хлопот человеку мудрому". Он спокойно и
беспристрастно, как объективный экспериментатор, взвешивает все "за" и
"против" того предмета, о котором идет речь. В эссее "О притворстве" (Of
Simulation and Dissimulation) мы читаем о выгодах притворства и о невыгодах
его, поскольку оно может лишить человека доверия, необходимого спутника
практической деятельности. В эссее "О медлительности" (Of Delays) Бэкон
порицает излишнюю поспешность. "Судьба, - замечает он, - подобна рынку, и
часто случается, что тот, у кого есть возможность подождать, добивается
более высокой цены"; но в эссее "О поспешности" (Of Dispatch) он не одобряет
и чрезмерной медлительности: "Дело измеряется временем, как товар -
деньгами". В эссее "О любви" (Of Love) Бэкон предостерегает от чрезмерной
любовной страсти, так как "невозможно любить и быть мудрым". "Предпочитающий
Елену отвергает дары Юноны и Паллады; отдающийся любовной страсти лишается
богатства и мудрости".
Язык Бэкона прост и доступен. Но Бэкон никогда не переходит в тон
задушевной беседы. Он сдержан. Он формулирует свои выводы в четких и
лаконических сентенциях. Многие из этих прославленных изречений прочно вошли
в быт. Таков, например, афоризм, которым открывается эссей "О женитьбе и
холостяцкой жизни" (Of Mairfiage and Single Life): "Тот, кто имеет жену и
детей, отдал заложников судьбе: они - помеха для крупных предприятий, как
добродетельных, так и порочных"; или не менее известный афоризм из эссея "Об
ученых занятиях" (On Studies): "Некоторые книги следует отведывать, другие -
проглатывать, и только немногие - разжевывать и переваривать: т. е.,
некоторые книги следует читать лишь частично; другие - читать без особой
сосредоточенности; и немногие следует читать целиком, прилежно и
внимательно".
Духом творческой активности проникнут незаконченный утопический роман
Бэкона "Новая Атлантида" (New Atlantis), опубликованный посмертно в 1627 г.
В утопической стране, куда игра ветра и волн заносит корабль рассказчика,
люди изучают природу, чтобы подчинить ее себе. "Цель главных учреждений в
этой стране, - как читаем в романе, - заключается в познании причин и тайных
движений вещей и в расширении границ человеческого могущества, пока не
станет доступным свершение всего возможного". Центральное место в стране
занимает ученая академия "Дом Соломона". В одной из галлерей его помещается
выставка изобретений, в другой - статуи всех, сделавших великие изобретения
и открытия. Здесь, рядом с Христофором Колумбом, стоят изобретатели корабля,
артиллерии, пороха, музыки, алфавита, обработки металла, способов
изготовления стекла, шелка, сахара и других полезных вещей. Утопия Бэкона
обрывается на описании этой академии.
Несмотря на свою незаконченность, "Новая Атлантида" занимает видное
место в литературном наследстве Бэкона. В ней получили своеобразное
преломление, в беллетристической форме, ведущие идеи его философии.
"Новая Атлантида" принадлежит к тому же утопическому жанру, что и
"Утопия" Томаса Мора. Однако она существенно отличается от этого своего
литературного прообраза. Чуждый последовательного демократизма Томаса Мора,
Бэкон не помышляет о социальной и политической ломке существующего строя.
Процветание его идеального государства, его "Утопии" - Новой Атлантиды -
основано не на переустройстве общественных отношений, но исключительно на
небывалом расцвете науки. Эта страна, которая не ввозит к себе "ни золота,
ни серебра и драгоценностей, ни шелков, ни пряностей, ни каких-либо других
материальный продуктов", - ничего, кроме просвещения. Люди, которых
правительство Новой Атлантиды каждые двенадцать лет посылает за море
собирать известия о новых научных открытиях и изобретениях, так и называются
здесь "поставщиками света".
В описании научной деятельности обитателей "Дома Соломона" Бэкон
проявляет удивительную широту и смелость научного воображения, гениально
предугадывая в некоторых отношениях позднейшее развитие науки и техники.
Ученые Новой Атлантиды знакомы с искусством передачи на расстояние света и
звука. Они сооружают лодки и корабли, которые могут плавать под водой, и
машины, которые могут летать по воздуху. Они создают новые виды животных и
растений. Они могут изменять климат и повышать плодородие почвы. Они нашли
способ искусственного создания минералов и металлов и открыли тайну
продления жизни.
Бэкон и здесь, как и в своих философских сочинениях, ее порывает
окончательно с теологическими пережитками: в истории Новой Атлантиды
рассказывается о чудесном приобщении этой страны к христианству, и сами
ученые-правители этого государства наделяются, в изображении Бэкона,
жреческими чертами. Но, хотя утопия Бэкона и лишена социальной глубины
"Утопии" Мора, она по всему своему духу тесно связана с идеями ренессансного
гуманизма.
"История царствования короля Генриха VII" (The Historic of the Reigne
of King Henry the Seventh), опубликованная Бэконом в 1622 г., является, если
не считать некоторых страниц из "Истории мира" (The History of the World,
1614 г.) Вальтера Ролея и названной уже биографии Эдуарда V Томаса Мора,
первым в английской литературе эссеем на историческую тему. В занимательное
повествование Бэкон незаметно вплетает дидактический замысел, предостерегая
будущего короля от проявлений крайнего самовластия. Очерк Бэкона посвящен
наследнику английского престола, впоследствии казненному революцией королю
Карлу I.
К замечательным литературным произведениям Бэкона принадлежат его
комментарии к античным мифам, объединенные заглавием "Мудрость древних" (The
Wisdom of the Ancients) и вошедшие в последнее издание его эссеев. В
античных мифах Бэкон видит аллегории, поддающиеся расшифровке в свете его
философии. Интересна, например, его трактовка мифологического образа Пана, в
котором Бэкон видит олицетворение природы. По мнению Бэкона, богини Судеб
недаром являются в античном мифе сестрами Пана, так как возникновение,
существование и разложение вещей соединены "цепью природных причин". Не
случайно и то, что из всех богов именно Пан сумел найти скрывавшуюся Цереру.
"Мы не должны ожидать, - пишет Бэкон, - что вещи, полезные в повседневной
жизни, каким является хлебный злак, именуемый здесь Церерой, будут
обнаружены абстрактной философией, словно она является верховным божеством;
нет, это невозможно, - как бы мы ни старались, такие вещи могут быть открыты
только через Пана, олицетворяющего проницательное опытное исследование и
общее знание, природы".
Эрихтоний, прекрасный лицом и торсом, но с уродливыми и хилыми ногами,
- рожденный от Минервы, изнасилованной Вулканом, - является изображением
ложной науки, порожденной теми, кто насилует природу вместо того, чтобы
следовать ее законам.
Мысль Бэкона как бы с особым наслаждением обращается к ярким и
конкретным образам античной мифологии. Само изложение мифов может служить
прекрасным примером совершенства лаконичной, отшлифованной прозы Бэкона.
Воспитанный на лучших образцах античной литературы, он никогда не прибегает
к рецептам абстрактной риторики, и все его произведения проникнуты
логической ясностью мысли.
БЕРТОН И ЭССЕИСТЫ НАЧАЛА XVII в.
Наряду с Бэконом крупнейшим английским эссеистом первой половины XVII
в. является Роберт Бертон (Robert Burton, 1576-1640 гг.). В творчестве
Бертона дает себя знать начинающийся кризис философии английского гуманизма.
Если Бэкон, как и другие гуманисты Возрождения, с надеждой смотрел в
будущее, предвидя невиданный расцвет науки, которая призвана поставить
природу на службу человеку, то Бертон озирался вокруг с отчаянием и тоской:
в глазах Бертона обезумевшее человечество катится в темную безысходную
бездну. Бэкон стремился к объективности; Бертон предельно субъективен. "В
этой книге, - говорит он о своей "Анатомии Меланходии", - я вывернул нутро
наизнанку". Бэкон в "Эссеях" пишет о наблюдениях над действительностью;
основной подтекст Бертона - меланхолия, которая гложет его самого. Бертон -
не философ. Ему органически чуждо единство концепции. "Наши мнения столь же
разнообразны, как и наши вкусы", - замечает он.
Роберт Бертон родился в провинциальной дворянской семье. По окончании
Оксфордского университета он был посвящен в духовный сан и получил должность
викария в предместье Оксфорда, а также в своем родном Лейстершире. Чаще
всего проводил он время в Оксфорде, где и умер. "Я прожил замкнутую жизнь в
уединении, среди занятий", - пишет он. И в другом месте: "Все сокровища мои
заключены в башне Минервы". По выражению современника, этот "меланхолический
пастор", как назвал себя сам Бертон, "пожирал книги".
Согласно собственному признанию Бертона, он предпринял сочинение своего
объемистого трактата, чтобы избавиться от мучившей его меланхолической
депрессии. Трактат этот является не только врачебным руководством, но и
первым в английской литературе образцом не философского, как у Бэкона, но
психологического эссея. Страницы "Анатомии Меланхолии" (Anatomy of
Melancholy, etc., 1621 г.) сплошь испещрены латинскими цитатами. Бертон на
каждом шагу обращается к авторитету античных писателей. Вместе с тем он
заявляет, что не хочет быть, "рабом одной какой-нибудь нации". "Я родился
свободным, буду говорить то, что захочу. Кто может принудить меня?"
Перед нами гуманист-мыслитель, ведущий интимную беседу с читателем. В
манере Бертона и содержании его трактата исследователи видят следы различных
влияний: в его скептицизме - (влияние Монтэия, в гротеске - Рабле, в сатире
- "Похвалы Глупости" Эразма. Но Бертон в то же время очень своеобразен. Он
прежде всего прихотлив, оригинален, эксцентричен в английском смысле этого
слова. Переходы в своем стиле "то серьезном, то легком, то комическом, то
сатирическом" Бертон объясняет не только предметом описания, но и своим
настроением в данную минуту.
В "Анатомии Меланхолии" Бертон стремится классифицировать и описать
различные виды меланхолии, - мрачность маниака, угрюмость святоши, тоску
влюбленного, грусть одиночества и т. д., - найти лечение, раскрыв ее
причины, среди которых находим влияние дьяволов и ведьм, чревоугодие,
пьянство, одиночество, чрезмерное развитое воображение, бедность ("ибо что
может дать грязная бедность, кроме голода и жажды!") и праздность, которую
Бертон называет "придатком знатности" ("праздные и ленивые псы покрываются
паршой, почему же думают праздные люди, что она их минует?"). В центре -
меланхолия и самого Бертона, меланхолия созерцателя, видящего то безумие,
которое царит на всех путях человеческой жизни (см. введение в "Анатомию
Меланхолии", озаглавленное "Демокрит Младший - Читателю"). "Заберись повыше
и смотри, и ты увидишь, что весь мир безумен". Вся жизнь человеческая, - по
выражению Бертона, - "комедия ошибок". Глядя на эту жизнь, приходится либо,
подобно Гераклиту, заливаться слезами, либо хохотать, подобно Демокриту (сам
Бертон называет себя Демокритом Младшим). Снова и снова Бертон возвращается
к мысли о том, как тяжело смотреть на "покрытое морщинами лицо болезненного
и уродливого цвета, гниющее тело, ехидный ум, эпикурейскую душу -
облекающиеся в восточный жемчуг, драгоценные каменья, диадемы, благовония",
и в то же время видеть, как "прекрасный человек, красотой подобный ангелу,
святому, скромный умом и кроткий духом, одет в лохмотья и нищенствует,
умирая от голода". Читая "Анатомию Меланхолии", часто вспоминаешь - "мир,
подобный поросшему плевелами саду", "удары, получаемые терпеливыми и
достойными людьми от недостойных" - эти и многие другие слова шекспировского
Гамлета.
Трагическое разочарование в осуществимости идеалов ренессансного
гуманизма, скептическая ирония в отношении к жизни и к искусству, безысходно
мрачный, скорбный эмоциональный колорит, окрашивающий даже самый юмор
Бертона, делают "Анатомию Меланхолии" одним из наиболее замечательных
памятников последнего этапа английского Возрождения.
Успех "Анатомии Меланхолии" был огромен. В XVII в. она выдержала восемь
изданий. Ее влияние сказалось и в драматургии того времени (например, в
творчестве Форда), и в поэзии (некоторые исследователи усматривают отголоски
"Анатомии Меланхолии" в поэмах молодого Мильтона "L'Allegro" и "Il
Penseroso"). Известность ее была велика и в следующем столетии. Доктор
Сэмюэль Джонсон читал ее ежедневно. Лоренса Стерна можно назвать учеником
Бертона, хота и менее темпераментным, но зато более утонченным и еще более
причудливым по сравнению со своим учителем.
Высокую оценку дал этому произведению Энгельс. "...Это - произведение,
относящееся к величайшей эпохе английской литературы, к началу XVII
столетия. Я с удовольствием его перелистал и вижу уже, что оно будет для
меня постоянным источником наслаждения", - писал Энгельс в письме Лампле 10
января 1894 г. {Летописи марксизма, т. I, стр. 72. }
В английской прозаической литературе начала XVII в. выдвигается целая
группа писателей, создавших из живых наблюдений над действительностью
карикатурно-сатирические "портреты" в прозе. К этой группе принадлежат Томас
Овербери (Sir Thomas Overbury, 1581-1613 гг.), приложивший целый "альбом"
таких зарисовок к своей поэме "Жена" (A Wife, 1614 г.), Джон Стивенс (John
Stephens), автор "Сатирических эссеев" (Satirical Essayes, etc., 1615 г.),
Джон Эрль (John Earle, 1601-1665 гг.) со своей "Микрокосмографией"
(Microcosmographie, etc., 1628 г.), само заглавие которой можно перевести
как "Описание человека", ("микрокосм" - человек). Некоторые из этих описаний
по стилю отдаленно предвосхищают манеру Аддасона. Такова, например,
следующая зарисовка Овербери: "Деревенский джентльмен достаточно хорошо
умеет рассуждать о законах и хозяйстве, чтобы, заставить своих соседей
считать его мудрым человеком... Когда он путешествует, он дает десять лишних
миль крюку, чтобы переночевать в доме родственника и, таким образом,
избежать издержек... Только вызов в суд может заставить его потащиться в
Лондон. Там таращит он глаза на каждый предмет, разинув рот и становясь
добычей любого мошенника. Когда он возвращается домой, все виденные им
чудеса становятся предметом его бесконечных разговоров". Или, у того же
Овербери: "Обычные люди постигают разумом, придворный - чувством. Его можно
найти в обществе владетельных особ - это самая верная его примета. Он
благоухает духами. Судит людей он только по платью... Его умственные
способности, подобно златоцвету, раскрываются вместе с солнцем, и поэтому он
встает не ранее десяти часов". Следующий "портрет" находим у Эрля:
"Студент-джентльмен" поступает в университет, чтобы носить мантию и потом
рассказывать, что он был в университете. Отец послал его туда, потому что
слыхал, что там хорошо обучают фехтованию и танцам... Попутно с науками он
знакомится с таверной, которую начинает изучать самостоятельно...
Излюбленным отдохновением его праздности являются библиотеки, где он изучает
гербы и геральдику и перелистывает дворянские родословные".
На таких легких "зарисовках с натуры" эссеистов начала XVII в.
созревала английская реалистическая проза, подлинный расцвет которой начался
в следующем столетии.
ПОЭЗИЯ АНГЛИЙСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ
СКЕЛЬТОН
Первый этап в развитии литературы английского Возрождения
характеризуется пышным расцветом поэзии. Поэзия, - представленная как
лирическими, так и повествовательными жанрами в творчестве Скельтона,
Уайета, Серрея, Сиднея, Даниэля, Спенсера и других, - становится на время
преобладающим и ведущим началом ренессансной литературы в Англии, лишь
позднее, с 80-х годов XVI в., уступая эту роль драматургии
Одним из наиболее ранних представителей поэзии Возрождения был Джон
Скельтон (John Skelton, около 1460-1529 гг.). Родился он в провинции,
образование получил в Кембриджском университете, который окончил со степенью
магистра искусств в 1484 г. Несколько позже, за особый успехи в грамматике и
версификации, он был увенчан в Кембридже лавровым венком. Благодаря своей
научной репутации он был назначен учителем принца Генриха, будущего короля
Генриха VII; В 1498 г. он принял духовное звание, а в 1504 г. был уже
священником в одном из сельских приходов в Норфольке.
Сохранившиеся о нем предания рисуют его веселым и остроумным человеком,
любителем вина и женщин, мало заботившимся о благочестии, связанном с его
званием.
В своем поэтическом творчестве Скельтон исходил из традиций Чосера и
народной поэзии. Это отличает его от Уайета и Серрея, которые опирались
преимущественно на итальянские образцы. Однако, хотя он и пользовался
чосеровскими стихотворными размерами, главные его произведения были написаны
им в особой манере, заимствованной из народного творчества. Типичным
скельтоновским стихом является "доггрель" (doggerel), короткая обрывистая
строка, напоминающая русский раешник.
Скельтон был сатириком, обличавшим пороки дворянской и клерикальной
среды. Его первое значительное произведение - "Придворный паек" (The bowge
of court, до 1509 г.) - аллегорическая сатира на нравы придворных, всеми
правдами и неправдами добивающихся монарших милостей. Используя схему
"Корабля дураков" шотландского поэта Барклая, он изображает себя
путешествующим на корабле в компании с семью смертными грехами, в образах
которых он и осмеивает придворных.
В "Колине Клауте" (Colin Cloute, 1519-1524 гг.) он выводит бродягу,
который зло обличает продажность и разврат духовенства. Уже здесь, в скрытом
виде, встречаются нападки на высшего представителя католической церкви в
Англии, кардинала Вольсея. Они раскрываются в следующей сатире Скельтона
"Почему вы не являетесь ко двору? (Why come ye nat to courte? 1622-1523
гг.). К этой же группе сатирических стихотворений, направленных против
духовенства и его главы Вольсея, относятся и "Говори, попугай" (Speke,
Parrot, 1517-1618 гг.).
Эпикурейская натура Скельтона во всем размахе проявляется в "Пиве
Элинор Румминг" (Tunnyng of Elinour Rummyng), задорной поэме, воспевающей
хмельное веселье забулдыг, с которыми Скельтон отведал пиво бойкой Элинор
Румминг, удовлетворявшей и другие аппетиты своих клиентов. Тон этого
произведения предвосхищает в известной степени "Веселых нищих" Бернса.
Несколько более серьезен Скельтон в "Лавровом венке" (A ryght
delectable tratyse upon a goodly Garlande or Chapelet of Laurell, 1523 г.).
Здесь он без лишней скромности перечисляет и характеризует свои
произведения. Из перечисления видно, что ряд его поэтических созданий до нас
не дошел. Эта же поэма содержит лирические строки, восхваляющие красоту двух
женщин.
Замечательным сочетанием лирики и иронии является "Книга о воробье
Филиппе" (The Boke of Phyllyp Sparowe), где на протяжении 140 строк
возносятся жалобы по поводу побели любимой птички некоей Джен Скруп. Плач о
воробье, павшем жертвой коварства кошки, используется Скельтоном для
пародийных целей; он высмеивает здесь церковную службу, рыцарский идеализм и
схоластическую ученость.
В период между 1515-1523 гг. Скельтон создал моралите "Великолепие"
(Magnyfycence), в котором, в традиционной форме средневековой аллегорической
драмы, Добрая Надежда освобождает Человечество от Пороков. Как и
сатирические поэмы Скельтона, эта пьеса содержит нападки на духовенство и
дворянство.
Подчеркнутая антицерковная направленность поэзии Скельтона позволяет
считать его одним из первых сторонников реформации в английской литературе
начала XVI в. Важно при этом отметить, что мотивы, побуждающие его выступать
против церкви, - не религиозные, а чисто мирские и носят характер
социального протеста против привилегированного сословного положения
духовенства и дворянства.
Поэзия Скельтона нашла непосредственный отклик в Шотландии, в
произведениях Давида Линдсея (David Lyndsay, 1490-1555 гг.), так же, как и
он, черпавшего свое вдохновение в родниках народного творчества.
ПРИДВОРНАЯ ПОЭЗИЯ
Начало расцвета английской ренессансной поэзии восходит к творчеству
поэтов, связанных с аристократическим течением английского гуманизма. Эти
поэты - Уайет и Серрей - идут в своем творчестве не столько от английской
народной поэтической традиции, сколько от поэтических образцов, созданных
европейским Возрождением, в орбиту которого они вводят английскую поэзию.
Особенно многим обязаны они Италии. Они знали и ценили Чосера, но истинным
их учителем был Петрарка.
Сэр Томас Уайет (Sir Thomas Wyatt, 1503?-1542 гг.) принадлежал к
богатой дворянской семье, получил образование в Кембридже и рано выдвинулся
при дворе как один из приближенных короля.
Весною 1527 г., повидимому еще до разгрома Рима, он приехал туда,
сопровождая чрезвычайного посла короля Генриха VIII, Джона Расселя. Это была