Страница:
Служба предводителем дворянства близко ознакомила П. А. Столыпина с местными нуждами, завоевала ему симпатии местного населения и дала административный опыт. В это время он был выбран почетным мировым судьей по Инсарскому и Ковенскому судебно-мировым округам.
В 1902 году Столыпину было поручено исправление должности гродненского губернатора, через год он был назначен саратовским губернатором.
Начало революционной смуты ему пришлось провести в Саратове и принять решительные меры против революционной пропаганды и, особенно, по прекращению беспорядков в Балашовском уезде. В Саратове же он принимал живое участие в деятельности местных благотворительных учреждений. Местный отдел попечительства Государыни Императрицы Марии Федоровны о глухонемых избрал его в свои почетные члены.
Когда в 1906 году Совет министров во главе с графом С. Ю. Витте вышел в отставку и новый Совет министров было поручено сформировать И. Л. Горемыкину, Столыпину был предложен пост министра внутренних дел. С этого времени – 26 апреля 1906 года – П. А. Столыпин до дня своей кончины являлся деятельным руководителем министерства.
После роспуска Первой Государственной думы ему было повелено быть 8 июля 1906 года Председателем Совета министров с оставлением в должности министра внутренних дел. Став во главе Совета министров, Столыпин сумел вдохнуть в деятельность Совета единодушие, возвратить государственной власти поколебленный престиж и укрепить его. Революционные партии террористов не могли смириться с назначением убежденного националиста и сторонника сильной государственной власти на пост премьер-министра».
Пока ограничимся первым фрагментом из статьи А. С. Суворина и изложим дальнейшие события более подробно.
11 июля Столыпин издал свой первый циркуляр. В нем говорилось: «Открытые беспорядки должны встречать неослабный отпор». Однако революция немедленно ответила мятежом артиллерийского полка в Свеаборге и восстанием на крейсере «Память Азова» – том самом, на котором Николай II совершил свое путешествие на Восток.
12 августа 1906 года эсеры добрались и до Столыпина. К нему на дачу, на Аптекарском острове, вошли трое террористов-самоубийц, одетых в мундиры жандармских офицеров. В то время премьер-министр вел прием посетителей, и на даче кроме его домашних было более 60 просителей. Однако это террористов не остановило – они заранее решили, что принесут в жертву себя и всех других, лишь бы погиб Столыпин. Каждый из террористов держал в руках портфель со снарядом весом в 16 фунтов (6400 г). Когда они вошли в приемную, у одного из них съехала набок накладная фальшивая борода, и заметившие это охранники тут же бросились к нему и стали вырывать портфель. Тогда все трое с криками: «Да здравствует свобода! Да здравствует анархия!» враз бросили портфели перед собой. Произошедший взрыв превосходил все предыдущие, уступая, быть может, диверсии, учиненной Халтуриным в Зимнем дворце: рухнула стена дома, обвалился балкон, на котором находились 3-летний сын и 14-летняя дочь Столыпина. Они остались живы, но сильно покалечились обломками камней.
От покушавшихся не осталось ничего; в приемной вместе с ними погибли 27 и было ранено 32 человека; шестеро из них вскоре скончались. Сам Столыпин остался невредим.
На следующий день на Петергофской платформе пятью выстрелами из револьвера эсерка З. В. Коноплянникова убила генерала А. Г. Мина – усмирителя Декабрьского вооруженного восстания на Красной Пресне и Казанской железной дороге.
Николай II очень тяжело пережил смерть А. Г. Мина. На следующий день он поехал к нему на дачу, отстоял там панихиду, а потом пошел и на его похороны.
Затем Николай принял Столыпина и, выразив ему свое сочувствие, предложил переехать с семьей в Зимний дворец.
25 августа, по настоянию Столыпина, были опубликованы программа реформ, развивавшая положения Манифеста 17 октября, и Закон о военно-полевых судах – офицерских судах, в ведение которых поступали только совершенно очевидные дела об убийствах и вооруженных грабежах, когда преступников брали с поличным. Разбор дела не должен был занимать более двух суток, и приговор – только расстрел – производился немедленно.
Противостояние продолжается
Явление старца Григория
НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Интеллигенция и общество
Николай Бердяев. «Философская истина и интеллигентская правда»
Сергей Булгаков. «Героизм и подвижничество»
В 1902 году Столыпину было поручено исправление должности гродненского губернатора, через год он был назначен саратовским губернатором.
Начало революционной смуты ему пришлось провести в Саратове и принять решительные меры против революционной пропаганды и, особенно, по прекращению беспорядков в Балашовском уезде. В Саратове же он принимал живое участие в деятельности местных благотворительных учреждений. Местный отдел попечительства Государыни Императрицы Марии Федоровны о глухонемых избрал его в свои почетные члены.
Когда в 1906 году Совет министров во главе с графом С. Ю. Витте вышел в отставку и новый Совет министров было поручено сформировать И. Л. Горемыкину, Столыпину был предложен пост министра внутренних дел. С этого времени – 26 апреля 1906 года – П. А. Столыпин до дня своей кончины являлся деятельным руководителем министерства.
После роспуска Первой Государственной думы ему было повелено быть 8 июля 1906 года Председателем Совета министров с оставлением в должности министра внутренних дел. Став во главе Совета министров, Столыпин сумел вдохнуть в деятельность Совета единодушие, возвратить государственной власти поколебленный престиж и укрепить его. Революционные партии террористов не могли смириться с назначением убежденного националиста и сторонника сильной государственной власти на пост премьер-министра».
Пока ограничимся первым фрагментом из статьи А. С. Суворина и изложим дальнейшие события более подробно.
11 июля Столыпин издал свой первый циркуляр. В нем говорилось: «Открытые беспорядки должны встречать неослабный отпор». Однако революция немедленно ответила мятежом артиллерийского полка в Свеаборге и восстанием на крейсере «Память Азова» – том самом, на котором Николай II совершил свое путешествие на Восток.
12 августа 1906 года эсеры добрались и до Столыпина. К нему на дачу, на Аптекарском острове, вошли трое террористов-самоубийц, одетых в мундиры жандармских офицеров. В то время премьер-министр вел прием посетителей, и на даче кроме его домашних было более 60 просителей. Однако это террористов не остановило – они заранее решили, что принесут в жертву себя и всех других, лишь бы погиб Столыпин. Каждый из террористов держал в руках портфель со снарядом весом в 16 фунтов (6400 г). Когда они вошли в приемную, у одного из них съехала набок накладная фальшивая борода, и заметившие это охранники тут же бросились к нему и стали вырывать портфель. Тогда все трое с криками: «Да здравствует свобода! Да здравствует анархия!» враз бросили портфели перед собой. Произошедший взрыв превосходил все предыдущие, уступая, быть может, диверсии, учиненной Халтуриным в Зимнем дворце: рухнула стена дома, обвалился балкон, на котором находились 3-летний сын и 14-летняя дочь Столыпина. Они остались живы, но сильно покалечились обломками камней.
От покушавшихся не осталось ничего; в приемной вместе с ними погибли 27 и было ранено 32 человека; шестеро из них вскоре скончались. Сам Столыпин остался невредим.
На следующий день на Петергофской платформе пятью выстрелами из револьвера эсерка З. В. Коноплянникова убила генерала А. Г. Мина – усмирителя Декабрьского вооруженного восстания на Красной Пресне и Казанской железной дороге.
Николай II очень тяжело пережил смерть А. Г. Мина. На следующий день он поехал к нему на дачу, отстоял там панихиду, а потом пошел и на его похороны.
Затем Николай принял Столыпина и, выразив ему свое сочувствие, предложил переехать с семьей в Зимний дворец.
25 августа, по настоянию Столыпина, были опубликованы программа реформ, развивавшая положения Манифеста 17 октября, и Закон о военно-полевых судах – офицерских судах, в ведение которых поступали только совершенно очевидные дела об убийствах и вооруженных грабежах, когда преступников брали с поличным. Разбор дела не должен был занимать более двух суток, и приговор – только расстрел – производился немедленно.
Противостояние продолжается
Однако и это не остановило террор. Во второй половине 1906 года убийства совершались беспрерывно – убивали даже не за какую-то конкретную вину, а за должность. На адмирала Ф. В. Дубасова, заместившего на посту московского генерал-губернатора убитого великого князя Сергея Александровича, в 1906 году покушались дважды, но оба раза неудачно. Когда в конце 1906 года произошло второе покушение, адмирал попросил царя помиловать покушавшегося. Николай II ответил ему так: «Полевой суд действует помимо вас и помимо меня; пусть он действует по всей строгости закона. С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может. Вы меня знаете, я незлобив: пишу вам совершенно убежденный в правоте моего мнения. Это больно и тяжко, но верно, что к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратит моря крови и уже предотвратила».
Революция захлебнулась в крови как жертв, так и палачей, ибо трудно было провести между ними какую-либо грань: вчерашние жертвы становились палачами, а палачи – жертвами. Борьба сторон стала казаться бесперспективной и потому бессмысленной.
9 ноября 1906 года был издан Указ о раскрепощении крестьянской общины. Он предоставлял любому члену общины право свободного выхода из нее в любое время и открывал наиболее энергичным, предприимчивым и трудолюбивым крестьянам путь к созданию богатых и крепких хозяйств – основы их личного благосостояния. Но чтобы большинство крестьян сделались состоятельными хозяевами и превратились в опору существующего в России строя, нужно было приложить немалые усилия.
На пути к разрешению поставленной задачи были проведены выборы во 2-ю Государственную думу. Избирательная кампания началась одновременно с выходом Указа от 9 ноября 1906 года и продолжалась до февраля 1907 года.
20 февраля новая Дума начала свою работу. Открылась она без помпезности, буднично и тихо. Состав ее был очень пестрым, но главное отличие от 1-й Думы состояло в том, что основную массу депутатов составляли полуграмотные крестьяне и полуинтеллигенты. Граф В. А. Бобринский – депутат Думы, деятель земского движения, крупный помещик и умеренный либерал, – назвал ее «Думой народного невежества». Но все же Столыпин, по общему признанию, – лучший оратор во 2-й Думе, сумел увлечь ее на путь поддержки правительственного курса.
Выступая 10 мая 1907 года, Столыпин сказал: «Пробыв около 10 лет у дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа. Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия».
Первое «великое потрясение» не заставило себя ждать: 4 мая на квартире рижского депутата, социал-демократа Озоль, было арестовано несколько членов Военной организации РСДРП. 1 июня П. А. Столыпин на закрытом заседании Думы объявил, что члены Военной организации готовили заговор, и потребовал лишить всех социал-демократов депутатской неприкосновенности. 2 июня стало известно, что многие депутаты – социал-демократы – перешли на нелегальное положение и скрылись.
Тогда, 3 июня, Николай II распустил Думу, издав новый избирательный закон, который предусматривал созыв новой, 3-й Думы, в которой большинство мест занимали депутаты-монархисты и близкие им представители правых партий. 3-я Дума начала заседать 1 ноября 1907 года и, проведя пять сессий, завершила свою деятельность 9 июня 1912 года. За эти исключительно сложные 5 лет она своим законотворчеством превратила Россию из абсолютистской, самодержавной, в парламентарную, думскую монархию. (О послереволюционном периоде, начавшемся в конце 1907 года, будет рассказано позже.)
Революция захлебнулась в крови как жертв, так и палачей, ибо трудно было провести между ними какую-либо грань: вчерашние жертвы становились палачами, а палачи – жертвами. Борьба сторон стала казаться бесперспективной и потому бессмысленной.
9 ноября 1906 года был издан Указ о раскрепощении крестьянской общины. Он предоставлял любому члену общины право свободного выхода из нее в любое время и открывал наиболее энергичным, предприимчивым и трудолюбивым крестьянам путь к созданию богатых и крепких хозяйств – основы их личного благосостояния. Но чтобы большинство крестьян сделались состоятельными хозяевами и превратились в опору существующего в России строя, нужно было приложить немалые усилия.
На пути к разрешению поставленной задачи были проведены выборы во 2-ю Государственную думу. Избирательная кампания началась одновременно с выходом Указа от 9 ноября 1906 года и продолжалась до февраля 1907 года.
20 февраля новая Дума начала свою работу. Открылась она без помпезности, буднично и тихо. Состав ее был очень пестрым, но главное отличие от 1-й Думы состояло в том, что основную массу депутатов составляли полуграмотные крестьяне и полуинтеллигенты. Граф В. А. Бобринский – депутат Думы, деятель земского движения, крупный помещик и умеренный либерал, – назвал ее «Думой народного невежества». Но все же Столыпин, по общему признанию, – лучший оратор во 2-й Думе, сумел увлечь ее на путь поддержки правительственного курса.
Выступая 10 мая 1907 года, Столыпин сказал: «Пробыв около 10 лет у дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа. Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия».
Первое «великое потрясение» не заставило себя ждать: 4 мая на квартире рижского депутата, социал-демократа Озоль, было арестовано несколько членов Военной организации РСДРП. 1 июня П. А. Столыпин на закрытом заседании Думы объявил, что члены Военной организации готовили заговор, и потребовал лишить всех социал-демократов депутатской неприкосновенности. 2 июня стало известно, что многие депутаты – социал-демократы – перешли на нелегальное положение и скрылись.
Тогда, 3 июня, Николай II распустил Думу, издав новый избирательный закон, который предусматривал созыв новой, 3-й Думы, в которой большинство мест занимали депутаты-монархисты и близкие им представители правых партий. 3-я Дума начала заседать 1 ноября 1907 года и, проведя пять сессий, завершила свою деятельность 9 июня 1912 года. За эти исключительно сложные 5 лет она своим законотворчеством превратила Россию из абсолютистской, самодержавной, в парламентарную, думскую монархию. (О послереволюционном периоде, начавшемся в конце 1907 года, будет рассказано позже.)
Явление старца Григория
История свидетельствует о том, что весьма часто выдающиеся личности, появлявшиеся рядом с правителем или правительницей государства, оказывали исключительно сильное влияние на личность монарха и, вследствие этого, на ход важнейших политических дел. Вспомним хотя бы попа Сильвестра или Бориса Годунова в те годы, когда последний еще был не царем, а только всесильным временщиком; вспомним «полудержавного властелина» Меншикова или герцога Бирона; вспомним, наконец, «одноглазого циклопа» светлейшего князя Потемкина и «без лести преданного» графа Аракчеева. У нас не будет недостатка в доказательствах того, что нередко сильными мира сего становились люди случайные, совершенно разные и по образованию (Годунов и Меншиков почти не умели писать), и по происхождению – от мальчишки-пирожника, дворцового конюха, бедного попа до боярина.
Несмотря на различия, всех этих людей объединяло несколько качеств, присущих каждому: они были умны и бесстрашны, обладали твердой волей и верой в свое предназначение и исключительность. Кроме этого им была присуща мощная гипнотическая сила и удивительное воздействие не только на «персон первого градуса», но и на многих других окружавших их мужчин и женщин.
Казалось бы что люди такого типа были реалиями Средневековья и, как большая редкость, раритетами XVIII и начала XIX веков. Едва ли серьезные современники XX века могли предполагать, что нечто подобное появится во времена Менделеева и Эдисона, Павлова и Фарадея. Но, вопреки их ожиданиям, такой феномен возник: в начале XX века на авансцене русской истории появился еще старец Григорий Ефимович Распутин, на долю которого выпала исключительно важная и очень неординарная роль столь же всесильного фаворита, как и тех из его предшественников, чьи имена были упомянуты выше.
Слово «старец» не следует производить от слова «старик». «Старцами» на Руси называли странников и нищих независимо от их возраста; так же называли и монахов. Но и для мирян, и для иноков прозвание «старец» непременно предполагало, что такой человек имеет высокий моральный авторитет, истинную праведность, глубокий ум и постижение Христова учения. Их называли еще «Божественной свечой». «Старец, – писал Ф. М. Достоевский в романе “Братья Карамазовы”, – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с “полным”, самоотрешением... Обязанности к старцу не то, что обыкновенное послушание, всегда бывшее и в наших русских монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным».
Именно такими качествами – забрать чужую волю и чужую душу и подчинить их своей воле и своей душе – и обладал Григорий Распутин.
...1 ноября 1905 года Николай II записал в дневнике: «В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой („сестрами-черногорками“ – великими княгинями. – В. Б.). Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губернии». Это первое упоминание о Распутине в дневнике царя, с которым он и царица познакомились у «сестер-черногорок».
Сами сестры встретились с Распутиным на богомолье в Михайловском монастыре, где у них зашла речь о разных болезнях. Упомянули они и гемофилию, на что Распутин ответил, что он лечит все болезни и ее тоже. Милица Николаевна, конечно же, не без умысла спросила о гемофилии и вскоре после этого представила странника Николаю II и Александре Федоровне.
О Распутине написаны десятки книг и сотни, если не тысячи, статей. В свое время иеромонах Илиодор (в миру Сергей Труфанов) – сначала друг, а потом непримиримый враг Распутина – написал о нем книгу «Святой черт». В названии книги Илиодор точно отразил всю гамму и весь диапазон определений, которые применялись по отношению к Распутину: многочисленные его почитатели (и особенно фанатичные почитательницы) считали его святым, а не менее многочисленные враги – исчадием ада.
С момента появления Распутина в Петербурге о нем распространялись самые невероятные слухи, и сегодня мало кто знает правду об этом человеке. Отбрасывая всевозможные домыслы и слухи, постараемся привести здесь достоверные факты.
Родился Григорий Ефимович в 1869 году в Тюменском уезде Тобольской губернии, в селе Покровское, в семье крестьянина-середняка. Вначале никто не замечал за ним ничего особенного: он был, как и все, выделяясь, быть может, лишь большой физической силой и любовью к выпивке и прекрасному полу. Но в сибирских селах это было не в диковину. Да и фамилия его никого не смущала – Распутиными прозывалась едва ли не половина односельчан. В двадцать с небольшим лет женился он на скромной и незлобивой девушке, которая вскоре родила двух дочерей (Матрену и Варвару) и сына Дмитрия.
Отец Г. Е. Распутина, по данному однажды обету, каждый год ходил в Верхотурье в Николаевский монастырь, но как-то заболел и попросил сходить туда Григория. Путь был неблизок – нужно было пройти по Сибири сотни верст. Но Григорий пошел, и вернулся преображенным. Встретившие его по возвращении односельчане решили, что он сошел с ума – он пел, размахивал руками, дико озирался и в церкви пел иступленным голосом. Он бросил пить и курить, перестал есть мясо, стал истязать себя жесточайшими постами, помногу часов стоял на молитве. А потом ушел из дома и долго странствовал, обойдя многие святыни Сибири и России.
Возвратившись в Покровское, он выкопал под своим домом моленную, подолгу молился там и пел псалмы в окружении появившихся у него поклонников и поклонниц. Они-то первыми и распространили славу о великом чудотворце и праведнике-старце Григории далеко за пределы уезда, а потом и губернии.
В начале века его известность перешагнула через Урал и дошла до Волги. Когда Распутин, уже прослывший великим целителем и провидцем, оказался в Казани, под его чары попал местный епископ Хрисанф, а вскоре о старце узнали и в Петербурге. Здесь прозелитами новоявленного чудотворца стали авторитетные столичные богословы – профессор Петербургской духовной академии иеромонах Вениамин и ректор-архимандрит Феофан, имевшие репутацию добропорядочных людей и истинных христиан. Поклонником Распутина стал и сам Иоанн Кронштадтский, которого еще при жизни многочисленные его почитатели причислили к лику святых.
Вскоре в Петербурге старец Григорий стал известен многим иерархам Церкви. Узнал о нем и отец Феофан – духовник великого князя Петра Николаевича и его жены – великой княгини Милицы Николаевны. Милица Черногорка была одной из наиболее убежденных и знаменитых оккультисток и теософок Петербурга. Ее имение Званка, расположенное неподалеку от Петергофа, стало центром, где собирались «избранные» и «посвященные» – провидцы и маги, чародеи и прорицатели, блаженные и кликуши.
Распутин, приведенный отцом Феофаном в их загородное имение, произвел на великокняжескую чету, особенно на Милицу, сильное впечатление. Он сразу же поражал воображение своей неординарной внешностью, особенно глазами. Вот какое описание его внешности оставил французский посол в России Морис Палеолог: «Темные, длинные и плохо расчесанные волосы; черная, густая борода, высокий лоб; широкий, выдающийся вперед нос, мускулистый рот. Но все выражение лица сосредоточено в глазах льняно-голубого цвета, блестящих, глубоких, странно притягательных. Взгляд одновременно пронзительный и ласкающий, наивный и лукавый, пристальный и далекий. Когда речь его оживляется, зрачки его как будто заряжаются магнетизмом».
А вот как описывала Распутина одна из светских дам – Е. Ф. Джанумова: «Он был в белой вышитой рубашке, навыпуск. Темная борода, удлиненное лицо с глубоко сияющими серыми глазами. Они поразили меня. Они впиваются в вас, как будто сразу до самого дна хотят прощупать, так настойчиво, проницательно смотрят, что даже как-то не по себе делается».
Вот в это-то полугипнотическое состояние впадали почти все, кто соприкасался с Распутиным. По-видимому, не была исключением и Милица Николаевна. И она, конечно же, вскоре сообщила об этом царице, которая всем ходом событий (особенно неизлечимой болезнью сына) была подготовлена к тому, чтобы весьма благожелательно отнестись к чудотворцу. Однако первая встреча с ним ни на царя, ни на царицу особого впечатления не произвела, хотя и оставила благоприятное воспоминание.
Затем за 2 года произошло две-три случайных встречи, и только с конца 1907 года Григорий и августейшая чета стали встречаться почти регулярно. Виновницей этого стала фрейлина императрицы Анна Вырубова, в чей дом в Царском Селе стал часто наведываться старец Григорий. Вечером 12 марта 1908 года, когда Распутин и ставший его другом отец Феофан в очередной раз сидели у Вырубовой, к ней заехали Николай II и Александра Федоровна и с удовольствием провели время, беседуя со старцем. Вскоре эти беседы и встречи стали повторяться все чаще и чаще, и однажды старец впервые пришел во дворец. Но впечатление, произведенное им на тех, кто его видел, было столь неодобрительным и неблагоприятным, что царственные супруги решили к себе старца не водить, а встречаться с ним у Вырубовой. Тем более что Распутина нельзя было показывать в застолье, потому что он был неотесанным лесовиком, которому внешняя сторона цивилизации оставалась совершенно чуждой. Его секретарь Арон Симанович писал, что, сидя за столом, он редко пользовался ножом и вилкой, а брал еду с тарелок своими костлявыми и сухими пальцами, правда, непременно чистыми. Большие куски он, как зверь, разрывал на части и запихивал их в большой рот, где у него вместо зубов торчали черные корешки и осколки. Остатки еды и крошки застревали у него в бороде, и многие не могли смотреть на все это без отвращения.
Возможно, что, находясь за одним столом с царем и царицей, Распутин вел себя более цивилизованно, но все же приглашать его во дворец августейшая чета не дерзнула. И потому было решено видеться со старцем, приезжая к Аннушке в гости не только вдвоем, но и с детьми, которые, кстати сказать, сразу же безоглядно полюбили старца. Дети росли глубоко религиозными, их восхищала святость Распутина и его любовь к Богу, через край переполнявшая его беседы с ними.
Об этих отношениях, ни Распутин, ни царская семья, ни Вырубова никому не говорили, но слухи уже носились по Петербургу и даже само знакомство царской семьи с неграмотным мужиком оценивалось как некий нонсенс и монарший каприз, могущий привести к нежелательным и скандальным последствиям.
Как показали дальнейшие события, так оно собственно и произошло.
Несмотря на различия, всех этих людей объединяло несколько качеств, присущих каждому: они были умны и бесстрашны, обладали твердой волей и верой в свое предназначение и исключительность. Кроме этого им была присуща мощная гипнотическая сила и удивительное воздействие не только на «персон первого градуса», но и на многих других окружавших их мужчин и женщин.
Казалось бы что люди такого типа были реалиями Средневековья и, как большая редкость, раритетами XVIII и начала XIX веков. Едва ли серьезные современники XX века могли предполагать, что нечто подобное появится во времена Менделеева и Эдисона, Павлова и Фарадея. Но, вопреки их ожиданиям, такой феномен возник: в начале XX века на авансцене русской истории появился еще старец Григорий Ефимович Распутин, на долю которого выпала исключительно важная и очень неординарная роль столь же всесильного фаворита, как и тех из его предшественников, чьи имена были упомянуты выше.
Слово «старец» не следует производить от слова «старик». «Старцами» на Руси называли странников и нищих независимо от их возраста; так же называли и монахов. Но и для мирян, и для иноков прозвание «старец» непременно предполагало, что такой человек имеет высокий моральный авторитет, истинную праведность, глубокий ум и постижение Христова учения. Их называли еще «Божественной свечой». «Старец, – писал Ф. М. Достоевский в романе “Братья Карамазовы”, – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с “полным”, самоотрешением... Обязанности к старцу не то, что обыкновенное послушание, всегда бывшее и в наших русских монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным».
Именно такими качествами – забрать чужую волю и чужую душу и подчинить их своей воле и своей душе – и обладал Григорий Распутин.
...1 ноября 1905 года Николай II записал в дневнике: «В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой („сестрами-черногорками“ – великими княгинями. – В. Б.). Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губернии». Это первое упоминание о Распутине в дневнике царя, с которым он и царица познакомились у «сестер-черногорок».
Сами сестры встретились с Распутиным на богомолье в Михайловском монастыре, где у них зашла речь о разных болезнях. Упомянули они и гемофилию, на что Распутин ответил, что он лечит все болезни и ее тоже. Милица Николаевна, конечно же, не без умысла спросила о гемофилии и вскоре после этого представила странника Николаю II и Александре Федоровне.
О Распутине написаны десятки книг и сотни, если не тысячи, статей. В свое время иеромонах Илиодор (в миру Сергей Труфанов) – сначала друг, а потом непримиримый враг Распутина – написал о нем книгу «Святой черт». В названии книги Илиодор точно отразил всю гамму и весь диапазон определений, которые применялись по отношению к Распутину: многочисленные его почитатели (и особенно фанатичные почитательницы) считали его святым, а не менее многочисленные враги – исчадием ада.
С момента появления Распутина в Петербурге о нем распространялись самые невероятные слухи, и сегодня мало кто знает правду об этом человеке. Отбрасывая всевозможные домыслы и слухи, постараемся привести здесь достоверные факты.
Родился Григорий Ефимович в 1869 году в Тюменском уезде Тобольской губернии, в селе Покровское, в семье крестьянина-середняка. Вначале никто не замечал за ним ничего особенного: он был, как и все, выделяясь, быть может, лишь большой физической силой и любовью к выпивке и прекрасному полу. Но в сибирских селах это было не в диковину. Да и фамилия его никого не смущала – Распутиными прозывалась едва ли не половина односельчан. В двадцать с небольшим лет женился он на скромной и незлобивой девушке, которая вскоре родила двух дочерей (Матрену и Варвару) и сына Дмитрия.
Отец Г. Е. Распутина, по данному однажды обету, каждый год ходил в Верхотурье в Николаевский монастырь, но как-то заболел и попросил сходить туда Григория. Путь был неблизок – нужно было пройти по Сибири сотни верст. Но Григорий пошел, и вернулся преображенным. Встретившие его по возвращении односельчане решили, что он сошел с ума – он пел, размахивал руками, дико озирался и в церкви пел иступленным голосом. Он бросил пить и курить, перестал есть мясо, стал истязать себя жесточайшими постами, помногу часов стоял на молитве. А потом ушел из дома и долго странствовал, обойдя многие святыни Сибири и России.
Возвратившись в Покровское, он выкопал под своим домом моленную, подолгу молился там и пел псалмы в окружении появившихся у него поклонников и поклонниц. Они-то первыми и распространили славу о великом чудотворце и праведнике-старце Григории далеко за пределы уезда, а потом и губернии.
В начале века его известность перешагнула через Урал и дошла до Волги. Когда Распутин, уже прослывший великим целителем и провидцем, оказался в Казани, под его чары попал местный епископ Хрисанф, а вскоре о старце узнали и в Петербурге. Здесь прозелитами новоявленного чудотворца стали авторитетные столичные богословы – профессор Петербургской духовной академии иеромонах Вениамин и ректор-архимандрит Феофан, имевшие репутацию добропорядочных людей и истинных христиан. Поклонником Распутина стал и сам Иоанн Кронштадтский, которого еще при жизни многочисленные его почитатели причислили к лику святых.
Вскоре в Петербурге старец Григорий стал известен многим иерархам Церкви. Узнал о нем и отец Феофан – духовник великого князя Петра Николаевича и его жены – великой княгини Милицы Николаевны. Милица Черногорка была одной из наиболее убежденных и знаменитых оккультисток и теософок Петербурга. Ее имение Званка, расположенное неподалеку от Петергофа, стало центром, где собирались «избранные» и «посвященные» – провидцы и маги, чародеи и прорицатели, блаженные и кликуши.
Распутин, приведенный отцом Феофаном в их загородное имение, произвел на великокняжескую чету, особенно на Милицу, сильное впечатление. Он сразу же поражал воображение своей неординарной внешностью, особенно глазами. Вот какое описание его внешности оставил французский посол в России Морис Палеолог: «Темные, длинные и плохо расчесанные волосы; черная, густая борода, высокий лоб; широкий, выдающийся вперед нос, мускулистый рот. Но все выражение лица сосредоточено в глазах льняно-голубого цвета, блестящих, глубоких, странно притягательных. Взгляд одновременно пронзительный и ласкающий, наивный и лукавый, пристальный и далекий. Когда речь его оживляется, зрачки его как будто заряжаются магнетизмом».
А вот как описывала Распутина одна из светских дам – Е. Ф. Джанумова: «Он был в белой вышитой рубашке, навыпуск. Темная борода, удлиненное лицо с глубоко сияющими серыми глазами. Они поразили меня. Они впиваются в вас, как будто сразу до самого дна хотят прощупать, так настойчиво, проницательно смотрят, что даже как-то не по себе делается».
Вот в это-то полугипнотическое состояние впадали почти все, кто соприкасался с Распутиным. По-видимому, не была исключением и Милица Николаевна. И она, конечно же, вскоре сообщила об этом царице, которая всем ходом событий (особенно неизлечимой болезнью сына) была подготовлена к тому, чтобы весьма благожелательно отнестись к чудотворцу. Однако первая встреча с ним ни на царя, ни на царицу особого впечатления не произвела, хотя и оставила благоприятное воспоминание.
Затем за 2 года произошло две-три случайных встречи, и только с конца 1907 года Григорий и августейшая чета стали встречаться почти регулярно. Виновницей этого стала фрейлина императрицы Анна Вырубова, в чей дом в Царском Селе стал часто наведываться старец Григорий. Вечером 12 марта 1908 года, когда Распутин и ставший его другом отец Феофан в очередной раз сидели у Вырубовой, к ней заехали Николай II и Александра Федоровна и с удовольствием провели время, беседуя со старцем. Вскоре эти беседы и встречи стали повторяться все чаще и чаще, и однажды старец впервые пришел во дворец. Но впечатление, произведенное им на тех, кто его видел, было столь неодобрительным и неблагоприятным, что царственные супруги решили к себе старца не водить, а встречаться с ним у Вырубовой. Тем более что Распутина нельзя было показывать в застолье, потому что он был неотесанным лесовиком, которому внешняя сторона цивилизации оставалась совершенно чуждой. Его секретарь Арон Симанович писал, что, сидя за столом, он редко пользовался ножом и вилкой, а брал еду с тарелок своими костлявыми и сухими пальцами, правда, непременно чистыми. Большие куски он, как зверь, разрывал на части и запихивал их в большой рот, где у него вместо зубов торчали черные корешки и осколки. Остатки еды и крошки застревали у него в бороде, и многие не могли смотреть на все это без отвращения.
Возможно, что, находясь за одним столом с царем и царицей, Распутин вел себя более цивилизованно, но все же приглашать его во дворец августейшая чета не дерзнула. И потому было решено видеться со старцем, приезжая к Аннушке в гости не только вдвоем, но и с детьми, которые, кстати сказать, сразу же безоглядно полюбили старца. Дети росли глубоко религиозными, их восхищала святость Распутина и его любовь к Богу, через край переполнявшая его беседы с ними.
Об этих отношениях, ни Распутин, ни царская семья, ни Вырубова никому не говорили, но слухи уже носились по Петербургу и даже само знакомство царской семьи с неграмотным мужиком оценивалось как некий нонсенс и монарший каприз, могущий привести к нежелательным и скандальным последствиям.
Как показали дальнейшие события, так оно собственно и произошло.
НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Интеллигенция и общество
В 1909 году вышел сборник статей о русской интеллигенции «Вехи». Пожалуй, нет другой книги по истории русской общественной мысли, которая была бы воспринята так неоднозначно, как «Вехи», и по поводу которой было бы столько жарких споров.
В сборник вошли статьи Николая Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда», Сергея Булгакова «Героизм и подвижничество», Михаила Гершензона «Творческое сознание», Александра Изгоева «Об интеллигентной молодежи», Бориса Кистяковского «В защиту права», Петра Струве «Интеллигенция и революция», Семена Франка «Этика нигилизма».
Приведем здесь наиболее интересные мысли некоторых авторов, которые хотя и расходились между собой в мировоззренческих вопросах и представлениях о верности или неверности общественной практики, но были едины в признании первенства духовной жизни, являющейся единственно прочным базисом для созидания всякого общества.
В сборник вошли статьи Николая Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда», Сергея Булгакова «Героизм и подвижничество», Михаила Гершензона «Творческое сознание», Александра Изгоева «Об интеллигентной молодежи», Бориса Кистяковского «В защиту права», Петра Струве «Интеллигенция и революция», Семена Франка «Этика нигилизма».
Приведем здесь наиболее интересные мысли некоторых авторов, которые хотя и расходились между собой в мировоззренческих вопросах и представлениях о верности или неверности общественной практики, но были едины в признании первенства духовной жизни, являющейся единственно прочным базисом для созидания всякого общества.
Николай Бердяев. «Философская истина и интеллигентская правда»
«Белинский, один из отцов русской интеллигенции, плохо знал философию и не обладал философским методом мышления, но его всю жизнь мучили проклятые вопросы, вопросы порядка мирового и философского. Теми же философскими вопросами заняты герои Толстого и Достоевского.
В 60-е годы философия была в загоне и упадке, презирался Юркевич, который во всяком случае был настоящим философом по сравнению с Чернышевским. Но характер тогдашнего увлечения материализмом, самой элементарной и низкой формой философствования, все же отражал интерес к вопросам порядка философского и мирового.
Русская интеллигенция хотела жить и определить свое отношение к самым практическим и прозаическим сторонам общественной жизни на основании материалистического катехизиса и материалистической метафизики. В 70-е годы интеллигенция увлеклась позитивизмом, и ее властитель дум, Н. К. Михайловский, был философом по интересам мысли и по размаху мысли, хотя без настоящей школы и без настоящих знаний.
К П. Л. Лаврову, человеку больших знаний и широты мысли, хотя и лишенному творческого таланта, интеллигенция обращалась за философским обоснованием ее революционных социальных стремлений... Эта доморощенная и почти сектантская философия удовлетворяла глубокой потребности нашей интеллигентской молодежи иметь «миросозерцание», отвечающее на все основные вопросы жизни и соединяющее теорию с общественной практикой. Потребность в целостном общественно-философском миросозерцании – основная потребность нашей интеллигенции в годы юности, и властителями ее дум становились лишь те, которые из общей теории выводили санкцию ее освободительных общественных стремлений, ее требований справедливости во чтобы то ни стало. В этом отношении классическими «философами» интеллигенции были Чернышевский и Писарев в 60-е годы, Лавров и Михайловский в 70-е годы...
В 90-е годы «философом» эпохи стал Бельтов-Плеханов, который вытеснил Михайловского из сердец молодежи.
...В данный час истории интеллигенция нуждается не в самовосхвалении, а в самокритике. К новому сознанию мы можем перейти лишь через покаяние и самообличение... Нельзя совершенствоваться, если находишься в упоении от собственных великих свойств, от этого упоения меркнут и подлинно большие достоинства.
С русской интеллигенцией в силу исторического ее положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине. А философия есть школа любви к истине, прежде всего к истине. Интеллигенция не могла бескорыстно отнестись к философии, потому что корыстно относилась к самой истине, требовала от истины, чтобы она стала орудием общественного переворота, народного благополучия, людского счастья. Она шла на соблазн Великого инквизитора, который требовал отказа от истины во имя счастья людей...
И... экономический материализм и марксизм был у нас понят превратно и приспособлен к традиционной психологии интеллигенции. Экономический материализм утратил свой объективный характер на русской почве, производственно-созидательный момент был отодвинут на второй план, и на первый план выступила субъективно-классовая сторона социал-демократизма. Марксизм подвергся у нас народническому перерождению... Русскими марксистами овладела исключительная любовь к равенству и исключительная вера в близость социалистического конца и возможность достигнуть этого конца в России чуть ли не раньше, чем на Западе. Момент объективной истины окончательно потонул в моменте субъективном, в “классовой” точке зрения и в классовой психологии».
В 60-е годы философия была в загоне и упадке, презирался Юркевич, который во всяком случае был настоящим философом по сравнению с Чернышевским. Но характер тогдашнего увлечения материализмом, самой элементарной и низкой формой философствования, все же отражал интерес к вопросам порядка философского и мирового.
Русская интеллигенция хотела жить и определить свое отношение к самым практическим и прозаическим сторонам общественной жизни на основании материалистического катехизиса и материалистической метафизики. В 70-е годы интеллигенция увлеклась позитивизмом, и ее властитель дум, Н. К. Михайловский, был философом по интересам мысли и по размаху мысли, хотя без настоящей школы и без настоящих знаний.
К П. Л. Лаврову, человеку больших знаний и широты мысли, хотя и лишенному творческого таланта, интеллигенция обращалась за философским обоснованием ее революционных социальных стремлений... Эта доморощенная и почти сектантская философия удовлетворяла глубокой потребности нашей интеллигентской молодежи иметь «миросозерцание», отвечающее на все основные вопросы жизни и соединяющее теорию с общественной практикой. Потребность в целостном общественно-философском миросозерцании – основная потребность нашей интеллигенции в годы юности, и властителями ее дум становились лишь те, которые из общей теории выводили санкцию ее освободительных общественных стремлений, ее требований справедливости во чтобы то ни стало. В этом отношении классическими «философами» интеллигенции были Чернышевский и Писарев в 60-е годы, Лавров и Михайловский в 70-е годы...
В 90-е годы «философом» эпохи стал Бельтов-Плеханов, который вытеснил Михайловского из сердец молодежи.
...В данный час истории интеллигенция нуждается не в самовосхвалении, а в самокритике. К новому сознанию мы можем перейти лишь через покаяние и самообличение... Нельзя совершенствоваться, если находишься в упоении от собственных великих свойств, от этого упоения меркнут и подлинно большие достоинства.
С русской интеллигенцией в силу исторического ее положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине. А философия есть школа любви к истине, прежде всего к истине. Интеллигенция не могла бескорыстно отнестись к философии, потому что корыстно относилась к самой истине, требовала от истины, чтобы она стала орудием общественного переворота, народного благополучия, людского счастья. Она шла на соблазн Великого инквизитора, который требовал отказа от истины во имя счастья людей...
И... экономический материализм и марксизм был у нас понят превратно и приспособлен к традиционной психологии интеллигенции. Экономический материализм утратил свой объективный характер на русской почве, производственно-созидательный момент был отодвинут на второй план, и на первый план выступила субъективно-классовая сторона социал-демократизма. Марксизм подвергся у нас народническому перерождению... Русскими марксистами овладела исключительная любовь к равенству и исключительная вера в близость социалистического конца и возможность достигнуть этого конца в России чуть ли не раньше, чем на Западе. Момент объективной истины окончательно потонул в моменте субъективном, в “классовой” точке зрения и в классовой психологии».
Сергей Булгаков. «Героизм и подвижничество»
«Россия пережила революцию... После кризиса политического наступил и кризис духовный, требующий глубокого, сосредоточенного раздумья, самоуглубления, самопроверки, самокритики. Если русское общество действительно еще живо и жизнеспособно, если оно таит в себе семена будущего, то эта жизнеспособность должна проявиться прежде всего и больше всего в готовности и способности учиться у истории. Ибо история не есть лишь хронология, отсчитывающая чередование событий, она есть жизненный опыт, опыт добра и зла, составляющий условие духовного роста, и ничто так не опасно, как мертвенная неподвижность умов и сердец, косный консерватизм, при котором довольствуются повторением задов или просто отмахиваются от уроков жизни, в тайной надежде на новый “подъем настроения”, стихийный, случайный, неосмысленный.
Вдумываясь в пережитое нами за последние годы, нельзя видеть во всем этом историческую случайность или одну лишь игру стихийных сил. Здесь произнесен был исторический суд... Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных...
Вдумываясь в пережитое нами за последние годы, нельзя видеть во всем этом историческую случайность или одну лишь игру стихийных сил. Здесь произнесен был исторический суд... Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных...